Агуна, עגונה (буквально — «связанная, несвободная») — женщина, муж которой находится в безвестном отсутствии, и вследствие этого обреченная на безбрачие. По Моисееву закону женщина, вступив раз в брак, может вторично выйти замуж только при наличности одного из следующих условий: 1) после смерти первого мужа или 2) после совершения акта развода с ним. Но Моисеевы законы, данные народу земледельческому, жившему замкнутой жизнью на определенной территории, не предусматривают возможности безвестного отсутствия и не дают никаких указаний, как быть жене в том случае, если неизвестно, жив ли ее муж или умер. В древности такие случаи были крайне редки, напр. когда муж во время войны попадал в плен, и тогда оставшаяся жена была, по всей вероятности, осуждена на пожизненное одиночество. Однако, когда под конец существования еврейского государства благодаря внутренним смутам и внешним войнам число эмигрирующих и военнопленных евреев, а вместе с тем и число агун все более возрастало, законоучители не могли не обратить внимания на это печальное явление в народной жизни. Но точное определение в Моисеевом законе условий прекращения брачного состояния делало совершенно невозможным освобождение А. от так назыв. «цепей одиночества» (כבלי העיגון) судебным порядком. Никакая власть в мире, ни светская, ни духовная, не может по еврейскому праву объявить какой-нибудь брак расторгнутым без личного участия мужа, без явно выраженного им на этот акт согласия. Единственно, что могли сделать законоучители, это облегчить установление факта смерти мужа, увеличив число способов доказательств этого события; исчислению этих способов посвящены 2 главы в трактате Иебамот (ХV и ХVI). Обыкновенно всякое событие удостоверяется свидетельскими показаниями двух совершеннолетних мужчин, ничем не опороченных, не состоящих в родстве с лицами, с интересами которых связано данное показание, и устно излагающих свое показание как очевидцы. Для удостоверения же смерти человека ради освобождения его жены введены были разные облегчения. Во-первых, доверие к показаниям самой А. Это странное, на первый взгляд, доверие, которое оказывается заинтересованному в деле лицу, основано на психологическом моменте. Зная, какие тяжелые для нее последствия повлечет за собою ложное показание, А. безусловно покажет правду, и если бы она хоть сколько-нибудь сомневалась в факте смерти своего мужа, то не рискнула бы вторично выходить замуж; ибо если после выхода замуж за другого явился бы ее первый муж, она по закону обязана разводиться с обоими, а дети, рожденные от второго мужа, считаются незаконнорожденными (мамзерим), не имеющими по еврейскому закону права вступать в брак с законнорожденными; независимо от этого она лишается также многих материальных выгод, как алиментов, «кетубы» и пр. (Иеб., 88а). Не доверяли показанию самой А. только в двух случаях: 1) если она утверждала, что муж погиб в сражении, и 2) если суду известно, что она была в ссоре с мужем. Первое объясняется следующим психологическим мотивом. Она может показать неправду, сама того не сознавая: ввиду массовых смертей, ввиду громадной вероятности для каждого участвовавшего в сражении быть убитым ее запуганное воображение могло рисовать ей возможный факт как действительно совершившийся. Второе объясняется тем, что здесь можно подозревать желание во что бы то ни стало освободиться от ненавистного мужа (там же, 114б). Характерно, что шаммаиты, вообще более консервативные в своих законоположениях, чем гиллелиты, были в вопросах об А. либеральнее последних. Ученики Гиллеля сначала дозволяли доверять показаниям А. только в случае близости места события, когда она может бояться опровержения (там же, 116б) или когда есть основание предполагать эту смерть, когда, напр., муж находился в знойное время на жнивье и, следовательно, можно было предположить солнечный удар (Иер. Иеб., XV, 14в); шаммаиты же допускают это облегчение во всех случаях. Требования жизни заставили гиллелитов уступить шаммаитам (М. Иеб., XV, 1). Второе облегчение, допущенное в отношении Α., это признание достаточности одного только свидетеля о смерти мужа. Мишна сообщает, что когда р. Иуда б.-Баба сообщил об этом в Явненской академии, то с ним долгое время не хотели согласиться, так как это прямо противоречит буквальному смыслу библейского закона, по которому «всякий факт устанавливается показаниями двух или трех свидетелей» (Второз., 19, 15). Но во время путешествия р. Акибы по Месопотамии он встретился там с ученым Нехемиею из Бет-Дели, который сообщил ему, что это вовсе не новая реформа, а старая норма, которую он слышал еще из уст раббана Гамлиеля I. Когда р. Акиба, в свою очередь, сообщил об этом в Явне, патриарх р. Гамлиел II сам вспомнил на основании личных впечатлений юности, что такова именно была судебная практика в Иерусалиме. Тогда же была принята эта норма к руководству вместе с другими облегчительными нормами, которые будут изложены ниже (Миш. Иеб., XVI, 7; см. Бабли Иеб., 115а). Третье облегчение — это признание достаточности показаний родственников или даже родственниц, за исключением таких, которых можно заподозрить, что они из зависти или из ревности умышленно доведут А. до выхода замуж за другого с целью окончательно скомпрометировать ее. К таким родственницам относится соперница (צרה), т. е. вторая жена мужа, если таковая была, или ее падчерица. Дальнейшее облегчение — это признание законной силы за свидетельством лица, который сам факта смерти не видел, но передает этот факт со слов очевидца (עד מפי עד), хотя во всех других случаях это не допускается. Наконец, дошли до того, что признали достаточным, если свидетель случайно только слышал от детей рассказ о похоронах мужа Α., на которых они присутствовали, или если слышали голос человека, заявившего о смерти ее мужа, хотя самого свидетеля никто и не видел (там же). Очевидно, что все эти quasi-свидетельские показания не могут претендовать на сколько-нибудь юридическую доказательность и были введены таннаями только для спасения женщины от угрожавшей ей опасности «агуната» (סבנת עיגונא). — Ho на такие сравнительно смелые реформы могли решиться только таннаи (авторы Мишны) в силу признанного за ними религиозного авторитета (см. Авторитет раввинский) и права толковать закон в согласии с требованиями жизни; амораи же (авторы Гемары) не считали самих себя компетентными произвести какие-нибудь крупные реформы, хотя кое-что новое и они внесли в это дело. Если на основании показания одного свидетеля суд (бет-дин) разрешал А. выйти замуж, потом являлся другой свидетель и показывал противное, то, хотя факт смерти мужа оставался под сомнением, А. и впредь могла пользоваться предоставленным ей разрешением (Иеб., 117б). Палестинские амораи разрешали А. выйти замуж на основании найденного документа, неизвестно кем написанного, сообщающего о смерти мужа (Иер. Иеб., ХVI, 16а). Таннаи провели свою реформу в одном только направлении, в отношении удостоверения факта смерти; в отношении же установлении личности покойного, найденного, напр., в поле растерзанным или изувеченным до такой степени, что по лицу нельзя было его узнать, они остались на почве строгого закона, по которому только «особенно отличительные признаки» (Simanim mubhakim; напр. телесный порок или рубцы на трупе умершего) могут служить основанием для освобождения Α.; менее ясные признаки недостаточны. Затем в Мишне и Гемаре разбирается целый ряд опасных положений, в большинстве случаев неизбежно влекущих за собою смерть, но при которых самый факт смерти не мог быть констатирован; напр. свидетели видели человека в момент нападения на него вооруженных разбойников или хищных зверей, но убежали и не видели последствий этого нападения; в подобных случаях жена не свободна. Особенный интерес представляет вопрос о вероятности смерти утопленников. Талмудисты различают бассейн, окруженный со всех сторон берегами, от «воды безбрежной» (מים שאין להם סוף); если человек упал в окруженный берегами бассейн, его надо считать утонувшим, иначе мы видели бы его вынырнувшим; если же он упал в реку или в море или даже в океан, то его жена не свободна: он, может быть, остался в живых и морскими волнами выброшен куда-нибудь на берег. Позднейшая раввинская литература занимается всесторонним изучением этого вопроса, осложненного рассеянием еврейского народа и частою потребностью в решении судьбы А. В старой раввинской литературе, у Маймонида и проч., законы об Α., как малочисленные, включены в общую главу о браках; в новой же раввинской литературе, в т. наз. респонсах, особенно в произведениях последнего времени, существует особый отдел, и довольно обширный, по вопросу об А. Раввины пошли дальше таннаев в отношении удостоверения личности умершего на основании т. наз. «признаков». Они путем различных соображений и умозаключений подводят большое число признаков под термин «особенно отличительных». Все толкования и комбинации их заключаются в обсуждении этой стороны вопроса об А. В раввинской практике по делам об А. обращаются обыкновенно издалека к великому современному раввину; он же, в свою очередь, обращается к своим коллегам, ища как бы помощи для достижения цели — разрешить А. выйти замуж. И действительно, многое в этом отношении достигнуто. Ашери (Рош) говорит, что долг каждого раввина искать всевозможных способов и открывать новые пути, чтобы спасти несчастную А. (Тешубат Рош, правило 51, отд. 2). Этот принцип приводится также у следующих авторов: Massoth Benjamin, гл. 63, Raschbam, гл. 42—3, 53—4; Mabbit, отд. I, гл. 187, Radbas, отд. I, гл. 93; Lechem Rab, гл. 35; Алашкара, И. Колона, гл. 113. — Интересны в этом отношении сведения, приводимые Н. Гановером (Jewen Mezula, Венеция 1653 г.), очевидцем кровавых расправ казаков над евреями при Богдане Хмельницком. Ввиду громадного числа убитых и еще большого числа бежавших евреев многие еврейские женщины остались «агунами», и Синод Четырех Стран, собравшийся в Люблине в 1550 г., принял «надлежащие меры» для разрешения им выйти замуж. (См. Грец, «История евреев», русск. перев., СПб., 1888, стр. 68.). Все раввинские произведения и респонсы разных эпох в соответственном отделе обсуждают вопрос об А. — Ср. Л. Майзельс, Kuntros Agunoth, Жолкиев, 1815; Эл. Алфандари, Michtab Eliahu, Константиноп., 1723; раввинская энциклопедия Pachad Izchak, s. v. — Особенного внимания заслуживают респонсы ковенского раввина р. Ицхак-Элхонона Спектора, «Эйн-Ицхак», 1888.
Карлин.3.
Агуна и «безвестное отсутствие» в законодательствах других народов. — В глубокой древности, при крайне ограниченном общении между народами, наиболее частой причиной безвестного отсутствия кого-либо из членов общества было взятие его в плен. Исчезновение человека, помимо войны, случалось весьма редко и проявлялось либо в виде насильственного изгнания его в наказание за совершенное преступление — так наз. изгой (см.), либо в виде самовольного бегства, на которое оставшиеся также смотрели с понятным неодобрением. И если к случаям бегства изгоя первобытное общество относилось, вероятно, как к акту гражданской смерти, прекращающей всякие семейные и имущественные отношения исчезнувшего, то этого нельзя сказать о военнопленном, который в своем отсутствии не повинен и возвращение которого хотя маловероятно, но все-таки возможно; следовательно, его права должны быть оберегаемы. С другой стороны, от его отсутствия могли пострадать интересы других лиц, семейственно или имущественно связанных с его судьбою, и об их участи тоже надо было позаботиться. Отсюда вытекает, что уже в самую раннюю эпоху существования правового общества должна была ощущаться потребность в нормах, регулирующих отношения безвестно отсутствующего к оставшимся, в особенности к его жене, ибо женщина с незапамятных времен находилась в полном подчинении у мужа. И действительно, уже в древнейшем из известных нам законодательств, в кодексе Хаммурапи, мы находим несколько параграфов, посвященных вопросу о безвестном отсутствии; § 133 гласит: «Если кто был взят в плен, а в доме его имеются средства к пропитанию, и если его жена оставит его дом и вступит в другой дом, то, поелику она не охраняла своего дома, пусть уличена будет пред судом и брошена в воду»; § 134: «Если кто был взят в плен, а в доме его нет средств к пропитанию, и если его жена вступит в другой дом, то эта женщина невиновна»; § 135: «Если кто взят в плен, а в доме его нет средств к пропитанию, и его жена вступит в другой дом и родит детей, и если потом муж ее вернется на родину, то жена возвращается к своему мужу, дети же следуют за своим отцом»; § 136: «Если кто оставит свой город и убежит, а жена его вступит в другой дом, и если он вернется и захочет взять свою жену обратно, то, поелику он оставил свой город и убежал, жена беглеца к нему не возвращается» (Die Gesetze Hammurabis u. ihr Verhältnis zur mosaischen Gesetzgebung etc. von D. H. Müller, Wien, 1903, pp. 35–36). D. H. Müller (там же, 119—122) доказывает, однако, что вавилонский законодатель не столько заботился о судьбе оставленной жены, сколько о правах отсутствующего мужа. В первых трех приведенных параграфах кодекса Хаммурапи первый брак вовсе не расторгается; закон из внимания к нужде оставленной жены как бы смотрит только сквозь пальцы на вступление ее в другой дом в качестве наложницы, но не разрешает ей стать законной женой другого. Затем, хотя закон Хаммурапи, подобно Моисееву, ставит расторжение брака в зависимость от воли мужа, но, по-видимому, допускает (§ 136) и расторжение брака судом в случае бегства мужа. Моисеев же закон совершенно не знает юридического института безвестного отсутствия и связанных с ним семейных и имущественных отношений. Есть, однако, основание предполагать, что в глубокой древности евреи придерживались того же взгляда на убегавших из общины, что и Хаммурапи: царь Саул выдал дочь свою Михаль, жену сбежавшего Давида, за Палти бен-Лаиша (1 кн. Сам., 25, 44), и летописец, сообщая об этом, не выражает по этому поводу ни малейшего неодобрения.
Удивительно, однако, что римское право, с такой тщательностью регулировавшее семейственные и имущественные отношения граждан, почти игнорирует вопрос о безвестном отсутствии. Между тем при обширности и разбросанности римских владений, при беспрерывности веденных римлянами войн подобные случаи и связанные с ним затруднения должны были встречаться весьма часто. Малое внимание, посвященное римским правом судьбе жены, оставленной отсутствующим мужем, объясняется отчасти тем, что римские матроны считали вообще делом чести и благопристойности не вступать в новый брак даже после заведомой смерти первого мужа (Valer. Maxim, II, 1): общественное мнение в Риме относилось неодобрительно к вдовам, выходившим вторично замуж (Plutarch, Quaest: Rom., 105). Тем не менее уже древнейшее римское право установило, что жена военнопленного может вступить в новый брак лишь в том случае, если она в течение пяти лет не получала от него никаких известий (L. I. D., 24, 2). Позднейшее же римское право, наряду с этим установлением, создало институт так наз. cura bonorum absentis над имуществом безвестно отсутствующего. Помимо того, исходя из принципа «свободной теории доказательств», присвоенного римским правом, каждому судье предоставлялось вообще по взвешивании всех обстоятельств дела считать доказанным то, что соответствовало его внутреннему убеждению. Следовательно, и при безвестном отсутствии римский судья руководствовался не только строгими юридическими доказательствами и фиксированной нормой 5-летнего отсутствия, но и свободными соображениями, изменявшимися в зависимости от конкретных обстоятельств каждого данного случая.
В Средние века вследствие постоянных войн, разбоев, и вообще неурядиц тогдашней жизни число случаев безвестного отсутствия значительно увеличилось; между тем той свободы в решении подобных дел, какая была присуща римским судам, средневековые суды были лишены. Установилась везде так наз. «формальная теория доказательств», какая господствует в Моисеевом и талмудическом праве; а так как настоящие юридические доказательства смерти отсутствующего в громадном большинстве случаев неустановимы, то пришлось ввести законные презумпции и притом такие, которые были бы равносильны юридическим доказательствам. Исходя из того положения, что человек, достигший 100-летнего возраста, имеет все шансы умереть, установили, что по достижении безвестно отсутствующим 100 лет его надо считать умершим. Впоследствии, основываясь на словах псалмопевца: «Дней лет наших всего 70 лет» (Пс., 90, 10), сократили предельный возраст человеческой жизни до 70 лет, хотя псалмопевец допускает «при крепости» и 80-летний возраст. Разумеется, что приложить эту презумпцию к решению вопроса об «агуне» не приходилось. Для молодой 20-летней «агуны» мало утешительного в том, что ей разрешено выйти вторично замуж через 80 или даже через 50 лет. — По общегерманскому праву брак признается продолжающимся, несмотря на отсутствие одного из супругов, но некоторые законодательства, напр. Саксонский кодекс, допускают вступление оставшейся жены в новый брак; однако этот брак считается условным, провизорным, ибо, если муж вернется, он имеет право требовать к себе жену обратно. — В другой группе законодательств (прусского, французского Code civil, цюрихского и др.) за исходную точку презумпции смерти отсутствующего принята не продолжительность человеческой жизни, а продолжительность отсутствия. Наиболее распространенным сроком был 30-летний, так как невероятно, чтобы человек, оставаясь в живых, за 30 лет не дал бы о себе вести и не позаботился о своих имущественно-семейных правах и обязанностях. Ввиду неопределенности и растяжимости психологического момента, лежащего в основе этой презумпции, в разных законодательствах приняты различные сроки, которые колеблются между 30 и 4 годами. Сокращения допускаются в зависимости от других моментов, усиливающих вероятность смерти отсутствующего, напр. от достижения им предельного возраста, от нахождения его на войне, на море и т. д. Однако все эти сроки применяются лишь к регулированию имущественных отношений отсутствующего; к правам же оставшегося супруга они не применяются ввиду зависимости европейских законодательств от канонического права, охраняющего нерушимость брачного союза с большей еще строгостью, чем право еврейское.
Значительный шаг вперед в этом отношении сделало германское «Новое гражданское уложение» 1900 г. Придерживаясь, подобно предыдущей группе, презумпций продолжительности отсутствия в 10 лет со значительным сокращением его в зависимости от других презумпций — нахождение на войне, на море и пр., — оно принимает также во внимание специальный вид презумпции от «несчастной случайности», причем продолжительность срока для признания отсутствующего умершим сокращается до 3-х лет, если он находился, напр., в театре во время пожара или при кораблекрушении и т. п. Но самое важное в этом вопросе — это то, что Германское Уложение применяет такие презумпции смерти и в сфере семейственного права. По признании отсутствующего супруга умершим остающемуся предоставлено вступать в новый брак, чем и расторгается старый. Единственная уступка каноническому праву сводится к тому, что новым супругам предоставлено оспаривать действительность заключенного ими брака, ссылаясь на жизнь отсутствующего супруга. Наконец, русское законодательство принимает 2 срока продолжительности безвестного отсутствия для признания отсутствующего умершим: один срок в 10 лет для урегулирования имущественных отношений и другой срок, в 5 лет, — для разрешения оставшемуся супругу вступить в новый брак; при этом дела первого разряда подлежат юрисдикции светских, дела же второго разряда юрисдикции духовных судов. При всех чисто юридических недостатках относящихся сюда правил надо, однако, признать, что по отношению к интересующему нас вопросу о судьбе оставленной жены русский закон отличается наибольшей последовательностью и толерантностью. Духовному суду предоставляется расторгать брак без участия одного из супругов, на что решилось только Германское Новое Уложение и то лишь с некоторыми оговорками.
Если по вопросу об «агуне», т. е. оставленной исчезнувшим мужем жене, сравнить талмудический закон с законами о безвестном отсутствии в европейских законодательствах, то обращают на себя внимания следующие различия между ними: А) Все облегчения (см. статью Агуна), допускаемые талмудическим правом в деле установления факта смерти безвестно отсутствующего, имеют единственною целью — избавить оставшуюся жену от вынужденного безбрачия и только рикошетом, так сказать, касаются тех имущественных отношений, которые непосредственно связаны с разрешением ей вступить в новый брак. Суд, разрешая ей вступить в новый брак на основании, напр., ее собственного показания о смерти мужа, взыскивает вместе с тем в ее пользу с имущества мужа сумму, которая полагается ей на случай его смерти по закону (кетуба) или по специальному договору (тосфот-кетуба). Школа Гиллеля была раньше того мнения, что ввиду недостаточности юридических доказательств смерти в «кетубе» должно быть агуне отказано, подобно тому, как мы отказываем наследникам отсутствующего вступать во владение его имуществом на основании тех же недостаточных доказательств; но гиллелитам пришлось уступить школе Шаммая, указавшей на внутреннее противоречие, которое оказалось бы в одном и том же факте по отношению к одному тому же лицу (М. Иебамот, ХV, 6). Во всяком случае талмудическое право поставило себе исключительную цель ликвидировать семейные отношения отсутствующего, между тем как все европейские законодательства, за исключением русского и германского, заботились только об имущественных отношениях отсутствующего, совершенно игнорируя горькую судьбу оставленной им жены. Талмудический закон, несомненно, страдает весьма крупным недостатком — отсутствием единства и последовательности в решениях суда по отношению к одному и тому же факту. Для жены суд признает отсутствующего умершим; для наследников же суд допускает, что он находится еще в живых. Но этот упрек разделяет с Талмудом и русский закон: после 5-летнего отсутствия духовный суд разрешает жене вступить в новый брак, а гражданский суд отказывается раньше 10 лет вводить наследников во владение имуществом отсутствующего. То обстоятельство, что роли распределены между двумя различными судами, нисколько не устраняет противоречия. Свободно от этого упрека одно только Новое Германское Уложение, отличающееся в данном вопросе полным единством судебного решения. — Б) Для признания факта смерти отсутствующего талмудический закон, придерживаясь вообще формальной теории доказательств, пользуется как бы упрощенными свидетельскими показаниями, европейские же законодательства — презумпцией, основанной преимущественно на продолжительности отсутствия. Строгой юридической критики оба способа одинаково не выдерживают, и к ним прибегают лишь потому, что нет других, более твердых исходных точек зрения. Презумпция продолжительности отсутствия исходит из того психологического положения, что невероятно-де, чтобы человек оставался в живых и целых, напр., 30 лет не дал бы о себе вести. Но почему 30, а не 10 или 5? И действительно, различные законодательства принимают различные сроки. Как вспомогательным способом, пользуются еще презумпцией «опасных положений» — нахождения на войне, на море и т. д. Наконец, Новое Германское Уложение ввело еще презумпции «несчастной случайности»; таков, напр., пожар в театре с большим числом человеческих жертв. Эти последние 2 вида презумпции имеют, несомненно, реальный смысл, но ими не пользуются как самостоятельным фактором, а лишь соединяя их с определенным сроком продолжительности отсутствия — по Новому Германскому Уложению 3-летним. Если можно еще оправдать требуемое русским законом 10- или 5-летнее отсутствие слабым распространением грамотности в народе и плохим состоянием путей сообщения, то непонятно, почему требуется 3-летний срок для признания умершим человека, пропавшего без вести, но бывшего, напр., в венском Ринг-театре во время его пожара, после которого найдена была масса неопознанных трупов. При всеобщем распространении грамотности и газет, при сильном развитии путей сообщения, почт, телеграфов и телефонов человеку не требуется 3 лет, чтобы дать о себе знать заинтересованным лицам, а если у него есть серьезные причины скрывать свое существование, то он может это делать и после 3 лет. С другой стороны, нельзя также серьезно называть юридическими доказательствами все те quasi-свидетельские показания, на основании которых Талмуд разрешает «агуне» вступить в новый брак. Если законоучители в силу присвоенного ими себе авторитета отступили в данном случае от общего требования Моисеева закона и считают достаточным юридическим доказательством показания одного только свидетеля, хотя бы малолетнего, то уже, несомненно, нет и тени юридических доказательств там, где приходится устанавливать факт смерти на основании неопределенных слухов или рассказов самой Α. Тут не свидетельские показания играют роль, а психологическая презумпция, что нормальный человек не захочет без причины губить себя. Ей разрешают вступить в новый брак только ввиду крайне тяжелых последствий, которые ожидают ее, если бы муж возвратился; даже в случаях разрешения ей выйти замуж на основании юридически недостаточных свидетельских показаний суд отчасти как бы полагается на ее внутреннее убеждение в смерти мужа; «она точно взвесит раньше, чем выйдет замуж» — דדייקא ומנסכא (Иебам., 116б). И действительно, если женщина, заявляя о смерти мужа, просит суд только о взыскании в ее пользу с имущества мужа «кетубу», то ей в том отказывают (там же, 117), так как при этом она не рискует ничем. — В) Относительно презумпции «опасных положений» в качестве вспомогательного факта к другим презумпциям мы видим резкое различие между талмудическим законом и большинством европейских законодательств. В то время как в последних пребывание на войне или на море служит мотивом к сокращению требуемого законом срока продолжительности безвестного отсутствия, по Талмуду это иногда может служить препятствием к признанию смерти отсутствующего. Школа Гиллеля сначала требовала такой добавочной презумпции в тех случаях, когда признание смерти отсутствующего основывается на показании его жены; но это мнение не было принято к руководству; впоследствии было принято положение как раз обратное: если женщина, вернувшись с чужой стороны, сообщает, что муж умер во время сражения, ей не разрешают вступить в новый брак, притом не потому, чтобы не доверяли ее искренности, а потому, что в этих случаях опасаются самообмана с ее стороны, что она примет возможное за действительно совершившееся. Впрочем, и Талмуд признает достаточной презумпцию «абсолютно опасных положений», напр. если видели мужа попавшим в логовище ядовитых змей и т. п. (Иеб., 121а).
Однако во избежание неопределенного состояния, связанного с безвестным отсутствием во время войны, раввинская практика выработала особенную форму условного развода, который дает своей жене каждый отправляющийся на войну. Разводное письмо пишется с соблюдением всех установленных правил и передается раввинскому суду с приложением записки, в которую вносится условие, что, если муж не возвратится к определенному сроку, развод вступает в законную силу. В основании этой нормы лежит агадическая легенда, согласно которой все воины царя Давида, отправляясь на войну, оставляли женам подобные разводные акты (Кетуб., IX, 6; см. Раши к 1 кн. Сам., 17, 18). В последней русско-японской войне эта форма условного развода применялась раввинами в широких размерах. — Ср.: И. P. Зом, «Институции римского права», русский перевод; S. Mayer, Die Rechte der Israeliten, Athener и Römer, II Bd., 1901, pp. 396–399; Ю. Гамбаров, Безвестное отсутствие в «Словаре юридических и государственных наук», СПб., 1901.