Антисемитизм в новейшей истории. — Антисемитизм во Франции. — Декрет Людовика XVI от 24 января 1789 г., созывавший Генеральные штаты на 27 апреля того же года, говорил, между прочим, о желании короля, чтобы «за каждым французом была обеспечена возможность до вести до сведения короля свои желания и свои жалобы». И французский народ в особых наказах, так наз. cahiers, стал свободно излагать свои нужды и пожелания, чаяния и надежды. Сложны и разнообразны были требования народа, предъявленные королю Людовику, и нередко общие принципиальные вопросы тесно переплетались с местными, зачастую совершенно незначительными. К числу таких местных вопросов нужно отнести и вопрос еврейский, рассмотрения которого требовала лишь очень ничтожная часть наказов. О нем говорили наказы Эльзаса и Лотарингии, где жила почти половина еврейского населения Франции, т. е. свыше 20 тысяч человек, и некоторые крупные и богатые коммуны, имевшие сношения с евреями и знакомые с их положением. За исключением Эльзаса и Лотарингии, все упомянувшие в своих наказах о евреях коммуны высказывались в пользу необходимости принятия решительных мер к уравнению евреев в правах с прочим населением Франции; наказы же Эльзаса и Лотарингии были проникнуты резко антисемитским духом и враждебно относились к всякого рода проектам об улучшении положения евреев. Город Пон-а-Муссон (Лотар.) требовал строгого и точного соблюдения ордонансов о запрещении евреям проживать во многих местах Лотарингии. Третье сословие Гагенау настаивало на необходимости обложения евреев податями, запрещения составлять особую организацию (corps), жениться без разрешения провинциальных штатов и иметь своих синдиков и особые трибуналы. Кроме того, Тагенay предлагал целый ряд мер, направленных к ограничению торговли и ростовщичества. Третье сословие Меца доказывало вред, приносимый евреями городу, и требовало превращения их в полезных граждан. Купцы Тионвиля (ныне Дуденгофен, Лот.) требовали расселения евреев по всему французскому королевству и изгнания их из Люксембурга. Духовенство Саарбурга настаивало на строгой регламентации еврейской торговли и на введении в Лотарингии и трех епископствах тех же ограничительных законов, что и в Эльзасе. Жители Миркура (Лот.) предлагали, чтобы всякие сделки с евреями совершались нотариальным порядком и чтобы претензии, не опирающиеся на соответствующие документы, не удовлетворялись. В том же смысле высказались Нанси и Номени. Духовенство Сааргемюнда (Лот.) и Битша (Эльз.) умоляло короля положить конец эксплуатации евреев. Третье сословие Бузонвиля обратилось с просьбой к королю, чтобы евреям было запрещено торговать хлебом и кормом для скота, чтобы число евреев не превышало определенного количества и чтобы евреи имели право жить лишь в определенной части города. Духовенство Диеза (Лот.) желало, чтобы всякие сделки с евреями совершались в присутствии мэра или чинов судебного ведомства. Все три сословия Фенетранжа требовали чрезвычайных мер против роста еврейского населения в их коммуне. То же требование выставил и Ликсейм. Духовенство гор. Кольмара и Шлетштадта выразило пожелание, чтобы в каждой еврейской семье разрешали жениться только старшему сыну, во избежание «чрезмерного размножения этого племени»; местное дворянство заявило, что самое существование евреев есть общественное бедствие, а горожане требовали запрещения евреям заниматься ссудой денег. Аналогичные требования выставило и духовенство Вика. Антисемитским духом проникнуты наказы Бельфора и Гюнингена. Город Страсбург настаивал на своей старинной привилегии — изгонять евреев из своих пределов. Итак, почти вся Восточная Франция была враждебна к евреям, и из лотарингских коммун лишь Туль и Эбермениль резко осуждали антисемитскую пропаганду и высказывались в пользу евреев. Так как главное ядро еврейского населения находилось на востоке, то юдофобские наказы этой именно части Франции должны были произвести неблагоприятное для евреев впечатление на французское общество. Это впечатление могло лишь усилиться, когда после взятия Бастилии возникли во всей стране беспорядки, которые в Эльзасе сопровождались еврейскими погромами. В 19 деревнях начали громить евреев, и свыше тысячи человек вынуждено было искать спасения за границей, в швейцарском городе Базеле. Лишь в конце сентября евреи могли вернуться обратно в Эльзас, более не подвергаясь серьезной опасности; впрочем, коммуна Ульгольтца встретила вернувшихся крайне враждебно, и солдаты должны были защищать водворившихся евреев. Правда, анонимный автор «Lettre d’un alsacien sur les juifs d’Alsace» отрицал антисемитский характер погромов 1789 г. и видел в них лишь ловкий маневр контрреволюционной партии. «Чтобы спасти свои замки от поднявшегося во всей Франции урагана, — читаем в этой брошюре, — сеньоры натравили народ на евреев и принесли их в жертву народным страстям». Однако это мнение вряд ли кого могло убедить и во всяком случае немедленно было опровергнуто антисемитским депутатом Геллем, указавшим, что крестьяне Эльзаса ставили в вину сеньорам их частые обращения к евреям и даже разрешение им селиться на сеньоральных землях: не напрасно 2-я статья патента 1784 г. запрещала сеньорам принимать евреев. Этот антисемитизм эльзасских крестьян заставлял Национальное собрание с осторожностью относиться к мерам об улучшении еврейского положения, и когда депутат Грегуар «в качестве служителя (ministre) религии, считающей всех людей братьями», потребовал 3-го августа «ввиду неслыханных преследований» евреев в Эльзасе защиты «этого гонимого и несчастного народа», Учредительное собрание, опасаясь принятия каких-либо непопулярных мер, отказалось не только от обращения за помощью к исполнительной власти в деле успокоения страны, но и от напоминания народу о необходимости воздержаться от всяких насилий над евреями. Боязнь Собрания вызвать какой-либо мерой в пользу евреев народное недовольство особенно резко проявилась 23-го августа, когда была принята 10-я статья «Декларации прав человека и гражданина», гласившая, что «никто не должен подвергаться стеснениям за свои убеждения, даже религиозные, если только их проявления не нарушают установленного законом общественного порядка». Парижские евреи, а за ними и эльзасские, и лотарингские, и люневильские, напомнили Собранию, что «Декларации прав» противоречат ограничительные законы о евреях, но Собрание упорно не хотело делать «логического вывода» из им же провозглашенной веротерпимости — под предлогом, что эльзасские крестьяне не простят ему поспешных шагов в пользу евреев. В конце сентября во многих местах Франции, в особенности в Верхнем Эльзасе, возникло сильное антисемитское движение, на этот раз искусственно вызванное контрреволюционной клерикальной партией, которой молодая Франция грозила отнятием обширных церковных земель. Чтобы спасти свои несметные богатства, клерикалы повели против Национального собрания ожесточенную кампанию; не смея, однако, обнаружить истинной причины своего недовольства, тем более что крестьянство с большой симпатией отнеслось к решению Собрания о секуляризации церковных земель, клерикалы утверждали, что Национальное собрание задалось целью искоренить католицизм и заменить его протестантской и иудейской религиями. Собрание вдруг сделалось жидовствующим, и клерикальная реакция нашла подходящий флаг для прикрытия своих корыстных целей. Под предлогом спасения святой католической религии Франция наводняется пасквильной и клеветнической литературой, а специально созданные клерикалами для борьбы с революцией газеты с каждым днем все более и более усиливают этот грязный поток лжи и клеветы. По словам «Le journal de Louis XVI», Национальное собрание решило «уничтожить католическую религию и оказать всякие милости протестантам и евреям». Аббат Перрети утверждает, что церковные земли продаются с исключительной целью удовлетворить еврейских кредиторов, а «Le rodeur français» знает, что евреи дали Национальному собранию 2 млн франков за то, что будут уравнены в правах с природными французами. Говорилось, что в Авиньоне евреи устроили заговор с целью убить легата, архиепископа, муниципальных чиновников и всех влиятельных лиц города и Национальное собрание не принимает против заговорщиков никаких мер, потому что сочувствует всяким еврейским махинациям. Эта антисемитская агитация нашла отклик в стенах революционного парламента, когда 23 и 24 декабря зашла речь о предоставлении прав активного гражданства лицам, не исповедующим католической религии. В длинной и местами очень сильной речи аббат Мори доказывал невозможность признания евреев активными гражданами. «Прежде всего, я должен сказать, что слово „еврей“ не есть название секты, а название нации, которая имеет свои законы, которая постоянно следовала этим законам и желает им следовать и впредь. Называть евреев гражданами Франции — все равно, что сказать, что англичане или датчане, не получившие права натурализации и не перестающие считать себя англичанами или датчанами, могут стать французами… Народ питает к евреям ненависть, которую возрастание еврейского благосостояния приведет неизбежно к взрыву. Ради блага самих евреев не следовало бы и толковать об этом вопросе. Евреев не нужно преследовать: они — люди и, следовательно, наши братья… Пусть же им покровительствуют как людям вообще, но не как французам, ибо они не могут быть гражданами». Не менее резко выступил против евреев эльзасский депутат Ревбель, одни из сторонников революции. «Если Собрание, — воскликнул Ревбель, — слишком резко пойдет против предрассудков наших крестьян, то я не ручаюсь за спокойствие Эльзаса». Нансийский епископ Лафар утверждал, что евреи сами будут вынуждены вскоре просить отмены декрета, предоставляющего им все права. «Чтобы быть справедливым, я должен сказать, что евреи оказали большие услуги Лотарингии и преимущественно городу Нанси; но мой депутатский наказ велит мне восстать против предложения, которое вам сделано». Кроме Мори, Ревбеля и Лафара, за два дня дебатов по еврейскому вопросу со стороны антисемитов выступили нимский епископ Бароль, клермонский епископ Бонналь, принц Брольи, Бомец и де Лагалисоньер. Несмотря на то, что евреи нашли защитников в лице Мирабо, Грегуара, Клермон-Тоннера, Дюпора и Робеспьера, Национальное собрание 408 голосами против 403 отклонило предложение о предоставлении евреям прав активного гражданства и, наделяя этими правами протестантов, актеров и палачей, постановило, что «не вводится ни чего нового по отношению к евреям, о положении которых Национальное собрание предоставляет себе высказаться впоследствии». Решение это было встречено шумными аплодисментами клерикальных депутатов, и этот восторг разделялся вне парламента всей реакционной прессой. Умеренная печать в общем одобряла постановление Собрания, находя, что в таком вопросе следует щадить народные предрассудки и дать времени сделать то, чего не могут сделать никакие декреты. Даже Марат соглашался с тем, что уравненным в правах евреям вряд ли удалось бы фактически воспользоваться благими пожеланиями законодателей. Один только «Courrier de Paris» возмущался, что «избранному народу отказывают в том, чем отныне будут пользоваться даже самые отвратительные существа». 28-го января 1790 г. Учредительное собрание рассматривало петицию сефардских евреев и предложение Талейрана о ее удовлетворении, и в стенах революционного парламента снова раздались антисемитские речи. Аббат Мори, Ревбель, Лагалисоньер, Швендс резко нападали на евреев, требуя отклонения их петиции, и лишь после страстных дебатов «евреи, известные во Франции под именем португальских, испанских и авиньонских» 373 голосами против 225 получили право «продолжать пользоваться правами, предоставленными им королевскими патентами». Это постановление Собрания вызвало беспорядки в Бордо, главном центре сефардских евреев. В письме, читанном 9 февраля с национальной трибуны, португальские евреи говорили: «Сегодня мы воспользовались результатами вашей мудрой политики: кавалерия и полк Сен-Реми собрались вблизи биржи, чтобы не допустить никаких беспорядков». Последние, однако, по свидетельству депутата Гара, имели место: в театре и бирже несколько молодых людей встретили евреев враждебными манифестациями и криком «долой жидов». В то же время стали волноваться и эльзасцы, полагая, что вслед за южными евреями будут уравнены в правах и прочие евреи: приехавший из Эльзаса некто Руссо утверждал на заседании Парижской коммуны, что «настроение только что изученной им провинции таково, что в интересах самих евреев не следует поддерживать» их эмансипационных требований. Клерикальная реакция воспользовалась народным возбуждением и с удвоенной энергией повела свою кампанию лжи и клеветы против евреев, протестантов и представителей революционной Франции, и чем смелее и решительнее шло Собрание по пути революции, тем ожесточеннее нападало католическое духовенство на принципы свободы, равенства и братства; гражданский устав о духовенстве (12 июля 1789 г.) довел озлобление клерикальной контрреволюционной партии до апогея, и Учредительное собрание было объявлено не только антикатолическим, но и антихристианским. Но чем сильнее евреи вместе с представителями молодой Франции терпели от нападок клерикальной реакции, тем ближе становились их интересы всем друзьям свободы и равенства, и еврейский вопрос, в начале революции не обращавший на себя особого внимания общества. сделался вдруг по воле клерикалов тем пробным камнем революции, от которого чуть ли не стала зависеть дальнейшая судьба Франции. Целый ряд прогрессивных газет энергично выступает в пользу немедленного уравнения евреев в правах, в защиту евреев поднимает свой голос Парижская коммуна, ее поддерживают якобинцы, и даже парижские женщины присылают Собранию мемуар о пользе предоставления евреям всех политических прав. Контрреволюция отвечает, с своей стороны, грубыми вылазками по адресу евреев и революционеров; муниципалитет Страсбурга угрожает погромами; памфлеты, пасквили и карикатуры высмеивают евреев и их защитников, а духовенство лицемерно льет слезы, что вскоре иудейские молитвы заменят собою католические.
Vous, qui priez encore nos anciens us, |
(Вы, добрые женщины, молящиеся по старым обычаям, вы чрезмерно отягчаете вашу память бесполезной галиматьей всех этих Pater и Ave: ведь лишь с евреями Иисусу молиться можно).
При такой постановке антисемитами еврейского вопроса ни для кого не могло быть сомнения, что с победой революции восторжествует и дело еврейской эмансипации. И действительно, 27-го сентября 1791 г. евреи были уравнены в правах с остальным населением Франции. Когда клерикалы стали протестовать против «поспешного» декрета об уравнении евреев, депутат Реньо воскликнул: «Я требую, чтобы были призваны к порядку все те, которые дерзнут говорить против этого предложения, ибо, нападая на это предложение, они тем самым нападают и на конституцию». На следующий день антисемиты всячески старались убедить Национальное собрание пересмотреть и дополнить декрет. «Необходимо, — говорил кольмарский депутат Брольи, — принять меры к тому, чтобы декрет не имел печальных последствий в Эльзасе». Особенно резко выступил против равноправия евреев депутат Ревбель. «Ввиду того, что вчерашний декрет был принят без дебатов, без предварительной редакции, без обсуждения и ввиду того, что он может иметь очень грустные результаты, я надеюсь, Национальное собрание позволит мне вернуться к обсуждению редакционной его стороны». Шум левой вынуждает, однако, оратора остановиться: со всех сторон ему кричат, что декрет принят и не подлежит больше обсуждению. «Если вы отказываетесь дебатировать этот вопрос, будьте уверены, что в моей стране враги общественного порядка сумеют убедить крестьян, что ростовщики нашли в лице Национального собрания могущественных защитников своего жалкого дела!.. Если Собрание не хочет меня слушать, я делаю его ответственным за те беспорядки, которые может вызвать в Эльзасе вчерашний декрет». И Ревбель рисует картину эксплуатации евреями эльзасских крестьян, задолжавшихся на целых 15 млн франков. Необходимо, по мнению Ревбеля, пересмотреть этот долг, и если окажется, что евреи брали чрезмерные проценты, то сделать соответствующие изменения в долге. «В противном случае, — воскликнул Ревбель, — вы оттолкнете от конституции весь Эльзас. Скажут: вот Национальное собрание, которое делает все для ростовщиков и нисколько не заботится о наших несчастиях». Речь Ревбеля произвела на Собрание тем большее впечатление, что оратор принадлежал к левой и только в еврейском вопросе шел заодно с клерикальной реакцией. Усилиям Ревбеля удалось вырвать у Национального собрания декрет о пересмотре долговых обязательств, выданных евреям. — С уравнением евреев в правах с прочим населением Франции антисемитская агитация заметно ослабела, и только некоторые клерикальные газеты изредка жаловались на «враждебные религии секты»; предсказания Ревбеля о погромах в Эльзасе не оправдались, и даже реакционный «Le Mercure Universel» вынужден был признать, что «декрет 27 сентября не вызвал в Страсбурге той сенсации, которой так опасались добрые патриоты». — Возникшая война отодвинула на задний план еврейский вопрос, тем более, что евреи, наравне с санкюлотами, охотно жертвовали жизнью за возрожденное отечество, давшее им все человеческие права. Участие некоторых богатых евреев в подрядах для армии вызвало кое-где антисемитские чувства; так, напр., департамент Мерты решил «сослать всю еврейскую нацию»; это постановление было одобрено и якобинцами г. Нанси. Парижский якобинский клуб, однако, «с ужасом» отнесся к этому решению, «столь противоречащему справедливости, гуманности и интересам страны». «В настоящий момент, — говорил на заседании якобинцев Бурдон, — по меньшей мере 2000 евреев сражается в рядах нашей армии, и мы совершили бы величайшую несправедливость, если бы лишили нацию этих преданных и храбрых граждан». Однако обвинения против поставщиков-евреев не прекращаются: народный представитель Прирейнской и Мозельской армий Бодо пишет директору «Journal des hommes libres», что «евреи предпочитают деньги любви к отечеству и жалкие предрассудки указаниям разума». Недоволен поведением евреев и Карно, представитель Конвента при Северной армии; по его мнению, евреи на полях битвы занимаются спекуляцией бумажных денег и обогащаются насчет казны. Народный представитель Лоран издал 16 мес. II-го года в Монсе прокламацию, под угрозой смерти запрещавшую евреям следовать за Северной армией. Эти одинокие жалобы на «еврейскую алчность» проходили почти бесследно, тем более что они вызывались единичными фактами и встречали самый энергичный отпор со стороны революционного народа, между прочим, и со стороны Парижской коммуны. Антисемитизм был совершенно чужд Законодательному собранию и Конвенту, и если евреи кое-где страдали во время господства террора и в эпоху провозглашения Высшего Существа, то они страдали не как евреи, а как «обуреваемые старинными и бессмысленными предрассудками» люди. Революционные власти с доверием относились к «республиканцам и философам бывшей еврейской религии», нисколько не сомневаясь, что они охотно принесут на алтарь отечества «свои мистические хартии и устарелые предрассудки». Если евреям и не всегда легко было заявлять, как то сделал раввин Соломон Гессе, что «у них теперь нет другого Бога, кроме Бога свободы, и другой веры, кроме веры в равенство», то, с другой стороны, их немногочисленность и преданность новому режиму ослабляли надзор антирелигиозных властей за ними и позволяли им втихомолку соблюдать все важнейшие предписания иудейской религии. Правда, некоторые синагоги вынуждены были выдать «крикунам клубов» св. свитки, но в общем евреи страдали за свои «предрассудки» гораздо меньше, нежели католики и даже протестанты. После 9-го термидора клерикальная реакция подняла голову, и католическая пресса опять заговорила антисемитским языком. «L’Ami des lois» не удовлетворяется одной клеветой на евреев и предлагает ввести особый налог на них. Один из членов Совета 500, некто Даррак, выступил в 1797 г. на заседании совета с резкой речью против евреев, но был призван к порядку за то, что «совершил политическое богохульство, упорно считая евреев евреями в то время, когда на них должно смотреть, как на французов». Наполеон, который всегда очень мало интересовался национальным вопросом («faisait bon marché de ces questions de nationalité»), на первых порах относился сравнительно благосклонно к евреям, но с 1806 г. в его отношениях к ним сразу произошла крупная перемена под влиянием, во-первых, жалоб эльзасских крестьян на ростовщичество евреев и, во-вторых, различных донесений административных лиц. Эльзасские крестьяне, успевшие за дни секуляризации церковных земель и экспроприации эмигрантских скупить земли на 60 млн фр., отказывались заплатить евреям ссуду в 9½ млн., утверждая, что евреи их эксплуатируют и что с них взимают слишком большие проценты. Сенатор Келлерман в донесении императору Наполеону об эльзасских евреях поддерживал во всем недовольных крестьян и резко осуждал поведение евреев; префект департамента Мерты говорил, что из 3056 евреев, живущих в его департаменте, лишь 215 — землевладельцы, остальные ничем не отличаются от эльзасских евреев. Поступали также жалобы на евреев из департаментов Мозеля, Верхнего и Нижнего Рейна, Вогезов, Рура и Саара, — словом, из всей Восточной Франции, как бы по сигналу разбогатевших эльзасских крестьян, не желавших выполнять свои обязательства, шли официальные антисемитские донесения тем более подозрительного характера, что как раз в это время возникла и резко антисемитская литература. Бональд в «Sur les Juifs» («Mercure de France», 1806, t. XXIII) доказывал, что Национальное собрание совершило с экономической точки зрения большое преступление, уравняв евреев в правах с католиками и что на место аграрного феодализма по вине революционеров 89 г. возник в Эльзасе плутократический феодализм. "Евреи остались тем, чем они всегда были, — пишет Бональд; — за восемь лет эмансипации они приобрели столько, сколько без нее они приобрели бы лишь за 100 лет. И, что всего хуже, виды на будущее крайне печальны, так как рост еврейского населения увеличивается с неимоверной быстротой. Запретить евреям вступать в брак есть, конечно, варварство, которое может быть продиктовано лишь соображениями высшей справедливости: необходимо сохранить Францию для французов, Германию для немцев и не заменять коренного населения этих стран пришлыми евреями. Но, помимо своих хищнических инстинктов и чрезмерного роста, евреи в силу своей религии являются вредным элементом: «последователи Моисеева закона не могут быть и никогда не будут гражданами в христианском обществе; они прежде всего должны сделаться христианами… И если некоторые христиане относятся благосклонно к евреям, то это объясняется их ненавистью к христианству». И Бональд приходит к заключению, что «евреи никогда не будут французскими гражданами и что христианское правительство, имея честь управлять христианами, ни в коем случае не отдаст своих подданных в руки последователей враждебной христианству религии». Не менее резко выступил против евреев парижский адвокат Пужоль в книге, озаглавленной «Quelques observations concernant les juifs en général et plus particulièrement ceux d’Alsace pour fixer l’attention du gouvernement sur la législation des différents pays à leur égard sur leurs moeurs et habitudes et sur les mesures qu’il pourrait être convenable d’adopter dans la circonstance actuelle» (Париж, 1806, 156 стр.). «Евреи, — говорит Пужоль, — неисправимые ростовщики, по крайней мере те, которые живут в Эльзасе… в их руках находятся ипотеки на сумму, превышающую 35 млн; ростовщичество является наследственным пороком евреев, и они не могут, даже при искреннем желании, избавиться от него». Пужоль разделяет взгляд Бональда на еврейскую религию и считает ее антисоциальной, стоящей в полном противоречии с принципами, на которых зиждется современное христианское общество. Повторяя в гораздо менее блестящей форме антисемитские доводы Бональда, Пужоль выдвигает и новые, пользуясь донесениями префектов восточных департаментов. «Как можно допустить к общественным должностям людей, которые состоят шпионами у наших врагов и язык которых облегчает всякую измену и передачу различных государственных секретов? Не естественно ли принять против них особые меры, создав с этой целью исключительные законы?» И Пужоль идет далее Бональда, предлагая включить в число подлежащих различным ограничительным законам и крещеных евреев, «ловкость которых не должна спасти их от суровости закона». Так антисемиты перестали довольствоваться одними нападками на евреев и предлагали вернуться к дореволюционному времени. Эта смелость антисемитов вызвала целый ряд статей в пользу евреев: аббат Грегуар в своих «Observations nouvelles» обвинял христианские народы в том, что они своими преследованиями и гонениями довели евреев до того состояния, которое они же теперь ставят им в вину. Жюстен-Ламуре и Родриг в «La Revue philosophique, littéraire et politique» доказывали, что большинство обвинений, взводимых Бональдом и Пужолем на евреев, совершенно ложно, и если среди эльзасских и немецких евреев попадаются люди недостойные, то в этом прежде всего виноваты те условия, в которых евреи жили столько веков. Доводами за и против евреев пестрели столбцы многих газет и журналов 1806 г., и еврейский вопрос, совершенно заглохший со времени декрета 27 сентября 1791 г., снова занял видное место в общественной жизни Франции и не мог не обратить на себя внимания Наполеона, который немедленно решил принять против евреев самые строгие меры. Секция внутренних дел государственного совета должна была выработать соответствующие постановления, и докладчик ее, Моле, предложил подчинить евреев исключительным законам. «С презрительной улыбкой» выслушали члены секции доклад Моле, видя в нем "не то передовицу какой-либо газетки, не то эквилибристику, достойную Бональда или журнала «Décade», и не сочли нужным возражать докладчику, так как его предложение должен был еще рассматривать государственный совет в полном составе. На заседании совета Реньо в общих чертах коснулся доклада Моле, не желая подробно останавливаться на том, что противоречило всеобщему мнению и что шло вразрез с принципом свободы совести и культов. После речи Реньо, резко осуждавшей доклад Моле и вызвавшей общее одобрение совета, архиканцлер Камбасерес заявил, что «император придает большое значение этому вопросу, что он не разделяет взгляда, который, по-видимому, преобладает у членов совета, и что ввиду этого необходимо отложить решение вопроса до того дня, когда император явится на заседание совета». Когда Беньо в присутствии Наполеона стал нападать на проект исключительных законов, назвав его «потерянной битвой на поле справедливости», Наполеон разразился антисемитской речью, высмеял идеологов и пригласил Моле прочитать доклад об исключительных против евреев мерах. После этого заседания государственного совета была составлена комиссия из Моле, Порталиса и Пакье для изучения вопроса о мерах борьбы с евреями; настроение комиссии обеспечивало торжество антисемитской политики, и 30 мая 1806 г. появился декрет, в силу которого в 8 департаментах приостанавливалось в течение года приведение в исполнение судебных постановлений по отношению к задолжавшимся у евреев крестьянам. Опубликование этого декрета было встречено антисемитами с большою радостью, и генеральный совет департамента Мерты хлопотал, чтобы и на его департамент распространилось императорское благодеяние, тем более что мертские евреи ничем не отличаются от эльзасских и вообще прирейнских. Через некоторое время советник субпрефектуры Альткирхского округа, некто Гилль, представил министру юстиции проект «отучения евреев от ростовщичества и плутней и спасения французских земледельцев». Проект был настолько абсурден, что не подвергся даже рассмотрению. Гораздо больше внимания вызвало антисемитское предложение, сделанное сыном министра исповеданий Порталисом; оно сводилось к следующему: евреи должны быть выделены в особую группу, которая «своими обычаями, учреждениями и принципами» настолько должна отличаться от прочего населения, чтобы к ней могли применяться совершенно особые законы, между прочим круговая порука за малейшее преступление. В своем докладе Порталис писал: «Евреи не просто особая секта, а народ; этот народ некогда имел свою территорию и свое правительство; с рассеянием по всему земному шару не исчезли его специфические черты; еврей ищет удобного места для отдыха, нисколько не нуждаясь в отечестве; он живет среди различных народов, не сливаясь с ними и считая их территорию совершенно чужою. Эти свойства еврейского народа вытекают из его природы и из иудейских учреждений… В еврейской религии мы не имеем дела с одной только стороной человеческой души, с совестью, — нет, она обнимает собою и захватывает все, чем живет и на чем основано всякое общество. Вот почему евреи везде образуют нацию среди нации; вот почему они ни французы, ни немцы, ни англичане, ни пруссаки, а только евреи. Из того, что евреи в меньшей степени секта, нежели народ, вытекает, что было неблагоразумно объявить их гражданами, не изучив предварительно вопроса, могут ли они вообще сделаться настоящими гражданами какого-либо государства». Министр внутренних дел Шампаньи был врагом всяких исключительных законов и доказывал, что евреи потому занимались ссудой и ростовщичеством, что им другие занятия запрещались христианскими государями; по его мнению, следовало прежде всего принять меры к перевоспитанию евреев: «Это было бы наиболее верным средством исцелить еврейские недуги; правда, это средство не дает немедленных результатов, но зато оно действует безошибочно и на него можно положиться». Одновременно с этими проектами исправления евреев и подчинения их особому законодательству стали поступать от различных лиц просьбы продлить определенный декретом 30 мая 1806 г. срок бездействия суда по отношению к должникам восьми департаментов: из Шлештадта спрашивают министра внутренних дел, нужно ли будет, начиная с 1 июня 1807 г., платить долги «этой хищнической расе»; кольмарский судья обращается к министру юстиции с длинной объяснительной запиской по поводу неудобств отмены декрета 30 мая: «Не следует допускать, чтобы крестьяне думали, что их жатва попадет в руки ростовщика-еврея в тот момент, когда их сыновья сражаются за императора вдали от отечества». Просьбы о продлении срока декрета 30 мая были встречены сочувственно правительством Наполеона, и 27 мая 1807 г. архиканцлер Камбасерес, пригласив в Тюльери министров юстиции и внутренних дел, постановил удовлетворить желание народа и, «во избежание слишком сильных потрясений в тот момент, когда правительство заботится об облегчении народных нужд», продлить действие декрета 30 мая до тех пор, пока император не примет другого решения. Эльзасские евреи горько жаловались на свою судьбу: они ничего не получали от своих должников, а кредиторам, между тем, должны были платить полностью. Некто Зелигман Майер обратился с ходатайством к министру внутренних дел, чтобы ему также дана была возможность в течение определенного времени не платить по векселям, но министр не удовлетворил его просьбы и передал ее на рассмотрение местного суда. Тем не менее, правительство ясно сознавало неудобства временных декретов, и министр внутренних дел Шампаньи выработал новый проект спасения эльзасских крестьян от еврейских ростовщиков: в течение 10 лет евреи, не владеющие собственной землей, лишались права брать ипотеки на недвижимость, но зато крестьяне должны были немедленно начать выплачивать свои долги, причем последние делились на категории и подлежали внесению в различные сроки. Государственный совет отверг проект Шампаньи, и постановление Камбасереса сохраняло силу до 17 марта 1808 г., когда вышел императорский декрет об отмене отсрочки по взысканию судебным порядком в пользу евреев тех или иных долговых обязательств. Однако ссуды, данные евреями малолетним без разрешения опекунов, женщинам без разрешения их мужей, низшим воинским чинам без разрешения капитана, офицерам без разрешения командующего полком, объявлялись не подлежащими удовлетворению; кроме того, еврей, владеющий чеком, векселем, распиской христианина-некоммерсанта, мог получить по ним деньги лишь в том случае, если докажет, что им действительно без обмана была уплачена соответствующая сумма данному лицу; наконец, ссуда, основной капитал которой тайным и скрытым образом с помощью высоких (более 5) сложных процентов будет увеличен, подлежит сокращению; если же расчет производился по сложным процентам выше 10, то суд констатирует ростовщичество и объявляет ссуду не подлежащею уплате. Этим же декретом постановлялось, чтобы с 1 июля 1808 г. ни один еврей не мог впредь заниматься ни торговлей, ни коммерцией, ни каким-либо промыслом без надлежащего разрешения префекта департамента; разрешение выдавалось лишь на один год, и для его получения необходимо было представить префекту свидетельство, во-первых, от муниципального совета в том, что данное лицо никогда не занималось ростовщичеством или каким-либо запрещенным промыслом, а во-вторых, от консистории, удостоверяющей хорошее и честное его поведение. Ни один еврей, ныне не живущий в департаментах Верхнего и Нижнего Рейна, не может впредь в них селиться; еврей может поселиться в других департаментах Французской империи лишь в том случае, если приобретет землю и займется земледелием, а не торговлей, коммерцией или каким-либо промыслом. Евреи не имеют права выставлять для отбывания воинской повинности заместителей, и каждый еврей, попавший в рекрутский набор, должен лично служить. Кроме того, декрет 17 марта 1808 г. заключал в себе целый ряд других ограничительных и суровых мер и оканчивался следующими двумя «общими предписаниями»: Статья 18: «Настоящий декрет имеет силу в течение 10 лет, так как мы надеемся, что по истечении этого времени и в силу других наших мер по отношению к евреям не будет больше разницы между ними и прочими гражданами нашей империи; если же наша надежда нас обманет, то срок действия сего декрета будет продлен на столько, на сколько мы найдем это нужным». Ст. 19: «На евреев, живущих в Бордо и в департаментах Жиронды и Ланд, действие настоящего декрета не простирается ввиду того, что они не подавали повода к каким-либо жалобам и не занимались запрещенными промыслами». Легко понять, как обрадовались эльзасские крестьяне, узнав, что они могут не платить евреям своих долгов: во многих местах праздновали день опубликования декрета, 17 марта, как национальное торжество, а в коммуне Сультц (близ Страсбурга) по этому поводу возникли даже антиеврейские беспорядки, впрочем, скоро подавленные силой местной полиции. Однако, помимо лично заинтересованных в облегчении уплаты долгов, никто не решался открыто выражать свое сочувствие принятым антисемитским мерам, и суды в огромном большинстве случаев старались истолковывать декрет 17 марта в наименее неблагоприятном для евреев смысле. Само правительство поняло чрезмерную суровость наполеоновских мер, и министр внутренних дел Крете, заменивший Шампаньи, через несколько времени после опубликования «позорного» декрета пишет Наполеону: "Исключение, сделанное вашим величеством в пользу южных евреев, основывалось на том, что они не служили предметом жалоб со стороны христианского населения; я хотел удостовериться, вызывает ли поведение парижских евреев какое-либо недовольство среди населения, и хотя в министерстве нет никаких на них жалоб, я, тем не менее, обратился к префекту полиции, прося его сделать строгую анкету относительно образа жизни столичных евреев; вывод, к которому пришел префект полиции, в высшей степени благоприятен евреям: из 2543 евреев, живущих в Париже, лишь 4 отмечены как занимающиеся ростовщичеством, и то не под залог имущества, а под векселя. Префект Сенского департамента еще более лестно отзывается о евреях; он утверждает, что во время революции ни один еврей не примкнул ни к толпе спекулянтов, которыми так кишел департамент, ни к черной банде (bandes noires), ни к ростовщическим домам, которые так развились в бурное время. Далее он же констатирует, что «в настоящий момент в армии вашего величества находится под ружьем 150 парижских евреев в качестве волонтеров, рекрутов или заместителей», что он не знает ни одного еврейского дезертира или бунтовщика, но ему известно, что «многие евреи дослужились до офицерских чинов и украсили свою грудь военными медалями». К этому письму министра Крете были приложены «наблюдения архиканцлера», в которых указывалось, что «огромное большинство евреев, живущих в Париже, ведет себя очень хорошо… и что немецкие или авиньонские евреи устранили грабительский дух, который казался столь характерным для их предков». Префект полиции Дюбуа, с своей стороны, добавил, что «нельзя отрицать громадной (prodigieusement) перемены к лучшему в парижских евреях, в особенности с 1790 г., когда они получили все гражданские права». Такие же благоприятные отзывы о евреях дал и трибунал г. Версейля: «евреи Версейля (Verceil) строго подчиняются законам; до сих пор ни один из них не привлекался к ответственности за уклонение от воинской повинности». В Турине, как свидетельствует торговая палата, евреи принимают участие в гражданских празднествах и стараются слиться с христианским обществом; даже антисемитские департаменты вынуждены констатировать «улучшение еврейской расы» и даже «ее возрождение». Особенное внимание общества обратили на себя некоторые постановления консисторий против провинившихся евреев: так, трирская консистория решила публично выкликать в синагоге по субботам и праздничным дням имя того еврея, который обманет христианина; кроме того, такому еврею не могут быть оказаны в синагоге никакие почести, и о самом преступлении должно быть донесено подлежащим властям. Консистория Майнца обращалась к евреям с настоятельными напоминаниями повиноваться законам и постановила объявить по всем синагогам о банкротстве какого-то еврея. Все это способствовало тому, что сам Наполеон мало-помалу стал ограничивать пределы действия декрета 17 марта, и к 1811 году, помимо Жиронды и Ланд, еще 22 департамента были раскрепощены; оставалось освободить евреев еще 44 департаментов, но в 36 евреи, видимо, не чувствовали всей тяжести декрета и не обращались с просьбой о его облегчении; гнет императорского декрета висел фактически, таким образом, лишь над 8 восточными департаментами. Но и здесь в силу данного Наполеоном министру внутренних дел права изъять по собственному усмотрению некоторые города из действия декрета 17 марта образовались отдельные привилегированные места, не знавшие более свирепостей «позорного» декрета. 9 июля 1812 г., наконец, был несколько изменен и самый декрет: 17-я статья его о запрещении евреям иметь заместителей была совершенно вычеркнута, и отныне евреи, подобно другим гражданам, имели право прибегать к институту заместительства. При серьезности отношения Наполеона к воинской повинности легко понять, что декрет 9 июля 1812 года был издан не без предварительного всестороннего изучения вопроса. И действительно, ему предшествовал целый ряд донесений в пользу евреев: так, генерал Ламет, префект департамента Рура, «предлагал его величеству дать евреям, подобно другим гражданам, возможность иметь заместителей». Префект департамента По доносил, что евреи охотно поступают под знамена в качестве волонтеров. То же явление наблюдалось в департаменте Приморских Альп. — Конституционная хартия 4 июня 1814 г. давала евреям одинаковые с католиками и протестантами гражданские и политические права, но, признавая «католическую, апостольскую, римскую религию государственной религиею», лишала всех служителей нехристианских исповеданий «содержания из королевской казны». — В дни Реставрации еврейский вопрос обсуждался нередко в связи с Наполеоновским декретом 1808 г. Расположенные в пользу евреев лица утверждали, что суровые меры Наполеона отменены октроированной конституцией, признавшей равенство всех французов перед законом и не дававшей на основании религиозных различий никому никаких привилегий и преимуществ. Это толкование встречало, однако, сильнейший отпор со стороны администрации нескольких департаментов, находившей, что никакие циркуляры, временные правила и декреты эпохи Империи не могут быть отменены без соответствующего распоряжения правительства Реставрации. Так обстояло дело, когда в 1818 году истек 10-летний срок действия «позорного» декрета и возник вопрос о его возобновлении или окончательной отмене. Правительство получило от префектов и супрефектов Эльзаса и Лотарингии большое количество донесений, в которых доказывалась необходимость продления действия Наполеоновского декрета и перечислялись те способы, к которым прибегают евреи Восточной Франции для его обхода. Супрефект гор. Кольмара, Беттинг де Ланкастель, в своих «Considérations sur l'état des juifs» утверждает, что им прочитано было 89 официальных донесений, исходивших от различных лиц, и все они единодушно констатируют противозаконные приемы евреев по отношению к христианскому населению Эльзаса и Лотарингии. Тот же Беттинг де Ланкастель приводит длинный перечень мер, предложенных крестьянами востока Франции для «обуздания» евреев; некоторые из этих предложений заслуживают упоминания. Евреям следует запретить продажу земель; евреи должны, если хотят быть французскими гражданами, обладать таким количеством земли, чтобы их ежегодный земельный доход превышал 300 франк.; запереть евреев в тех коммунах, где они жили до революции; ограничить еврейское население Франции определенным максимумом; запретить еврейкам, не достигшим полных 25 лет, вступать в брак с единоверцами. 5 февраля 1818 г. какой-то маркиз Латье подал в палату пэров петицию о продлении Наполеоновского декрета еще на десять лет. Пэр Ланжине тут же заметил, что декрет 17 марта 1808 г. является нарушением закона о равенстве всех французов, провозглашенном конституционной хартией, и требовал немедленного «простого перехода к очередным делам», что и было принято огромным большинством членов верхней палаты. Гораздо больше внимания было уделено петиции маркиза Латъе палатой депутатов, передавшей ее в петиционную комиссию. 26 февраля докладчик комиссии Лойн (Loynes), охарактеризовав с исторической точки зрения отношение французского правительства к евреям, говорил: «Ныне действующая хартия не делает различия между евреями и представителями христианских вероисповеданий; однако соображения высшего порядка и исключительное положение тех департаментов, где евреев очень много и где приносимый ими вред чувствуется сильнее всего, не могут быть обойдены французскими законодателями. Некоторые департаментские советы уже успели высказаться и выразить различного рода опасения по поводу отмены декрета 1808 г. Департамент Нижнего Рейна, в частности, указал на то, что христианскому населению угрожает большая опасность, если евреям будет разрешено сразу взыскать ту сумму долгов, которая лежит на крестьянах и которая в силу Наполеоновского декрета до сих пор их нисколько не беспокоила; вышеназванный департамент просит отсрочить отмену исключительных по отношению к евреям законов по крайней мере на один год. Департамент Верхнего Рейна опасается, что после несчастий 1814 и 1815 годов и неурожая нынешнего года удовлетворение еврейских кредиторов поведет к полному разорению страны». Основываясь на этом, докладчик Лойн просил палату депутатов передать министрам юстиции и внутренних дел вопрос об отмене Наполеоновского декрета. Предложение Лойна было одобрено палатой депутатов. Однако пэры все еще были против мер, нарушающих принцип равенства всех граждан перед законом, и когда в связи с новой петицией из департамента Дромы относительно принятия против евреев исключительных мер возникли в верхней палате дебаты по еврейскому вопросу, маркиз Марбуа и граф Буаси д’Англас, несмотря на возражения маркиза Руже, доказывавшего, что вскоре вся «французская территория» очутится в руках евреев, добились простого перехода к очередным делам, и Наполеоновский декрет с 1818 года потерял силу закона и большие нигде не применялся. Конституционная хартия Людовика-Филиппа от 14 августа 1830 г. вычеркнула 6-ю статью октроированной конституции о государственной католической религии, заменив ее первоначально следующей статьей: «Одни лишь служители католической, апостольской, римской религии, исповедуемой большинством французов, и других христианских исповеданий получают содержание из государственной казны». Против этой редакции энергично выступил Вьене, чтобы служители всех религий одинаково оплачивались из государственной казны. Предложение Вьене не встретило сочувствия парламентской комиссии, и после долгих прений была принята предложенная депутатом Рамбюто новая редакция шестой статьи, отличающаяся тем, что из нее были исключены слова «одни лишь». Предложение об исключении также и слова «христианских» не прошло, и соответствующая статья конституции гласила: «Служители католической, апостольской, римской религии, исповедуемой большинством французов, и служители других христианских исповеданий получают содержание из государственной казны». Хотя таким образом конституция 1830 года и не провозгласила необходимости оплачивать содержание раввинов, тем не менее, 13 ноября 1830 г. министр народного просвещения и исповеданий от имени всего правительства Людовика-Филиппа представил палате депутатов доклад, в котором просил ассигновать на еврейский культ 15 тыс. франков. В этом докладе министр, между прочим, писал: «В то время как большинство соседних народов по отношению к еврейскому вопросу находится во власти средневековых предрассудков, вы возьмете на себя инициативу в проведении великих и благородных идей, инициативу, которая постоянно выпадала на долю нашего дорогого отечества; вы провозгласите во всеуслышание, что люди становятся тем лучше, чем справедливее к ним относятся. Как ни важен был бы акт справедливости, который мы предлагаем вам применить к столь долго преследуемой религии, мы, однако, надеемся, что он не вызовет никакого недовольства среди благочестивых христиан, ибо истинный дух христианства есть веротерпимость и милость». Депутат Маршаль выступил против правительственного предложения, заявляя, что не следует оказывать милости различного рода религиозным сектам; в том же духе говорил и Монтиньи, доказывая, что государство потому берет на себя расходы по содержанию христианских культов, что революция отняла у церкви все ее имущество. «Евреи же не только ничего не лишились в дни революции, но и очень много выиграли». После нескольких слов маркиза Эскейрак-Лотюра, говорившего против уравнения раввинов с католическим духовенством, от имени правительства выступил министр народного просвещения. В сильных выражениях он порицал политику репрессий по отношению к евреям и с чувством особой радости констатировал прекрасное поведение евреев, сделавшихся после декрета 27 сентября 1791 года настоящими французами. Предложение правительства было принято палатой 211 голосами против 71. В палате пэров правительственное предложение встретило энергичного противника в лице адмирала Вергюэля, доказывавшего несовместимость еврейской религии с соблюдением французских законов. Особенно резко Вергюэль нападал на Талмуд, этот "бесформенный хаос, кишащий ошибками и предрассудками и вызывающий к жизни различного рода мечты преступного фанатизма… Этот памятник, написанный в мистическом стиле и почти не поддающийся расшифрованию, мешает евреям понять истинный смысл их старой священной книги и все величие Евангелия. «Палата пэров, надеюсь, не даст согласия на то, чтобы государство на свой счет содержало докторов Талмуда и предрассудков, антисоциальных и антихристианских учений». Однако Вергюэль остался в меньшинстве, и палата пэров 57 голосами против 32 постановила, чтобы с 1-го января 1831 года «служители иудейского культа получали содержание из государственной казны». Правительство Людовика-Филиппа также защищало французских евреев, обращавшихся к нему с жалобой на действия того или иного иностранного правительства. Так, в 1835 г. Франция порвала сношения с Базельским сельским кантоном за то, что местные власти запретили мюльгаузенским евреям приобретать землю в Базельском кантоне. В 1841 году палата депутатов рассматривала петицию некоего Вурмсера, который просил у парламента защиты против дрезденской полиции, изгнавшей его из пределов города, потому что он, как иностранный еврей, не имел права жительства в Дрездене. От имени петиционной комиссии депутат Бомон требовал передачи жалобы Вурмсера министру юстиции. Министр иностранных дел, известный историк Гизо, предостерегая палату от вмешательства в чужие дела, между прочим, говорил: «Я понимаю, что справедливо и полезно повести переговоры об изменении несправедливых законов, существующих в том или другом немецком государстве; я понимаю также, что такие переговоры будут в интересах цивилизации и увеличат славу французской справедливости; но я не думаю, что в данном случае можно действовать с поспешностью и горячностью». Парламент и правительство Июльской монархии настолько благосклонно относились к евреям, что не только придали еврейскому культу такую же организацию, как и другим культам, но и при каждом законодательном акте всячески стремились обеспечить евреям широкую и полную веротерпимость. Так, при обсуждении в декабре 1840 года статьи закона, гласящей, что дети моложе 16 лет не должны работать по воскресным и праздничным дням, депутат Люно требовал замены слова «воскресный» другим, менее определенным, доказывая, что достаточно будет говорить об одном дне отдыха в неделю. «Конечно, — говорил Люно, — огромное большинство французов исповедует католическую религию; но ведь возможно, что в какой-нибудь коммуне Эльзаса возникнет еврейская фабрика, где будут работать одни лишь еврейские дети. Неужели можно допустить, чтобы они работали в субботу и отдыхали в воскресенье?» Министр юстиции Мартен возражал Люно, видя в опущении из текста закона слова «воскресный» «поблажку антирелигиозным учениям, ежедневно подкапывающим основы общества», и вокруг поднятого Люно вопроса возникли горячие прения, которым заявление единственного еврея-депутата Фульда (см.) положило естественный конец. «На мой взгляд, — начал свою речь Фульд, — хартия 1830 г. поставила иноверцев в положение, которым они вполне довольны и за которое они благодарят Францию. Во Франции среди других религий существует религия, к которой я имею честь принадлежать; ее члены, составляющие меньшинство наций, не хотят совершить насилие над совестью 33 миллионов своих сограждан; воскресный день есть праздник всей Франции, потому что он праздник огромного большинства ее населения; во всяком случае он должен быть днем отдыха для моих единоверцев, довольных положением, в которое они поставлены законом, и ничего другого не требующих. Говорят, что евреи вынуждены будут два дня в неделю не работать. Это неправильно. Они должны, правда, в субботний день исполнять некоторые религиозные обязанности, но для этого им достаточно одного часа, и в одном часе, я надеюсь, им не откажет ни один фабрикант». Так говорил Фульд, «au nom du culte juif», благодаря инициатора предложения за его доброе и сердечное отношение к евреям. «В этом предложении, — заключил свою речь еврейский депутат, — не нуждаемся ни я, ни та религия, которую я исповедую». На следующий день «Journal des Débats» восторгался благородством и величием характера Фульда. Но в то время как официальная Франция всячески старалась защищать интересы евреев и проводить в жизнь принципы широкой веротерпимости и свободы совести, в обществе мало-помалу стали появляться отдельные нападки на евреев. Правда, нападки эти были направлены не против евреев как нации или как религиозной группы, а как представителей крупных финансовых предприятий и рискованных спекуляций. В огромном большинстве случаев антисемитская литература того времени ограничивалась злобными и иногда едкими выходками по адресу Ротшильда, которого она называла «еврейским королем». Памфлетами на Ротшильда богаты 1840-е годы, и некоторые из этих памфлетов получали огромное распространение. Рядом с подобной полусенсационной литературой, спекулировавшей преимущественно на любви галлов к остротам и высмеиванию, появлялись время от времени и реакционные выпады аграриев, недовольных политикой Июльской монархии, ставящей интересы промышленного и торгового класса выше интересов землевладельческого; аграрии не без умысла отождествляли победоносную буржуазию с евреями и антисемитской фразеологией пытались скрыть от народа истинный характер своей оппозиции правительству Людовика-Филиппа. Однако реакционная и антисемитская агитация не могла иметь успеха там, где капитализм, едва сбросив с себя путы феодализма, звал к себе рабочую массу, предлагая ей неограниченное поле для приложения своих сил. Чтобы вызвать в широких массах народа недовольство новым режимом, нужно было пройти первоначальную стадию капиталистического накопления, ознакомиться с рабочими резервными армиями и пережить ряд промышленных и финансовых кризисов. Это были условия, без которых немыслима была никакая организация широких масс народа в ярко оппозиционную партию; но сами по себе эти условия были недостаточны: прошлое было чересчур мрачно, чтобы можно было во имя прошлого поднять массу против настоящего, — и потребность в новом слове, лозунге, идеале чувствовалась тем сильнее, чем скорее выступали наружу темные стороны нового, капиталистического строя. 15 лет господства июльской буржуазии было достаточно, чтобы во Франции возникла демократическая антибуржуазная партия, отдельные части которой имели различные программы и были объединены лишь общим чувством ненависти к господствующему классу. Частичным выражением этой ненависти была появившаяся в 1845 г. книга Туссенеля «Les juifs, rois de l'époque; histoire de la féodalité financière». Туссенель резко нападает на капиталистический строй, называя его олигархическим, плутократическим феодализмом. В его нападках чувствуется уже нечто новое, и не возврат к прошлому, и не идеализация старого режима воодушевляют Туссенеля. Наравне с социалистами и демократами Туссенель требует права на труд, обеспечения работы каждому желающему трудиться; одновременно с другими прогрессистами он отстаивает необходимость участия рабочих в прибылях капиталистов и рука об руку со всем передовым обществом защищает рабочую массу от эксплуатации капиталистов. Но корень зла, причину унижений и страданий угнетаемого народа Туссенель видит не в самом характере капиталистического способа производства и не в институте частной собственности, а в том «жидовском духе», который охватил Францию времен Людовика-Филиппа. Этот «жидовский дух» проявляется в каждом движении, в каждом биении сердца некогда столь славной Франции. Июльская монархия миролюбива, она молча и безропотно переносит оскорбления со стороны Англии — виноваты в этом евреи, так как биржа спекулирует на повышение бумаг и не любит войны, этого неизбежного падения всех бумажных ценностей. Июльская монархия заботится о проведении железных дорог — она это делает потому, что евреи выторговали себе концессию и хотят нажиться на счет прочего населения Франции. Так денежная аристократия, которую нужно называть просто еврейской аристократией, с каждым днем «все глубже врастает в почву Франции, давя одной ногою королевскую власть, а другой ногою народ. Да, еврей владеет и правит Францией». Однако Туссенель делает оговорку относительно употребления слова «еврей»: «я предупреждаю читателя, что это слово взято здесь в обычном, народном значении: жид, банкир, спекулянт. Никто охотнее меня не признает превосходства характера еврейской нации: еврейский народ по справедливости занимает выдающееся место в истории человечества, это — народ-организатор по преимуществу, народ политического и религиозного единства. Все читатели Библии, называются ли они евреями, женевцами, голландцами, англичанами, американцами, наверное нашли в своем молитвеннике, что Бог дал служителям Своего закона концессию на монополию эксплуатации земного шара, ибо все эти народы-барышники вносят в искусство обложения данью рода человеческого одинаково пылкий религиозный фанатизм». Итак, для Туссенеля евреи — не особая нация или религиозная группа, а «читатели Библии», проникающиеся страстью обложить человеческий род тяжелой данью. Эту своеобразную мысль Туссенель повторяет несколько раз в своей книге и постоянно заботится о том, чтобы его не смешивали с человеком, в котором говорит голос устарелого предрассудка или религиозного фанатизма. Евреи, голландцы, женевцы и англичане для него синонимы, и он употребляет эти слова для выражения одной и той же мысли. Мало того, он приравнивает всех протестантов к евреям и не делает никакого различия между последователями этих двух религий. "Да разве, — спрашивает Туссенель, — можно говорить о религии там, где все сводится к деньгам, где господствует принцип ubi aurum ibi patria?.. На бирже существует поговорка: «Женевец стоит шести евреев». Не нужно удивляться этой поговорке, так как Женева — столица и родина кальвинизма и протестантизма, а «juif et protestant c’est tout un». Итак, Туссенель является противником еврейского духа, но этот дух характеризует не одних лишь евреев, и антисемитизм автора «Les juifs rois de l'époque» нужно понимать с известными ограничениями. Для широкой массы, однако, не читавшей талантливой и сильно написанной книги Туссенеля и знавшей о ней лишь понаслышке, ограничения эти как бы не существовали, а самое заглавие придавало книге резко антисемитский характер и делало ее удобным орудием в борьбе с евреями, тем более что газетные статьи как самого Туссенеля, так и других сотрудников «La démocratie pacifique» были действительно направлены против евреев и благодаря своей легкой и изящной форме получили широкое распространение среди народных масс. Агитацией Туссенеля некоторые объясняли провал в Вейссенбурге (деп. Нижнего Рейна) кандидатуры в палату депутатов еврейского офицера Серф-Берра. В обращении к своим избирателям Серф-Берр говорил: «Многие считающие себя либералами не преминули бросить мне в лицо мое еврейское происхождение. Я не принадлежу к тем, которые отказываются от религии, в которой они родились, но я должен напомнить своим противникам, что основным принципом Июльской революции было признание полного равенства всех граждан и что те, которые нарушают этот принцип, как бы отделяют свои интересы от интересов Июльской монархии». Однако как ни блестяща была книга Туссенеля, большой услуги антисемитизму она оказать не могла, потому что совершенно искусственно пристегнула еврейский вопрос к тому, что по своему первоначальному характеру ничего общего с ним не должно было иметь. Кроме того, успеху книги Туссенеля в широких народных массах препятствовали и полные противоречий взгляды автора: будучи защитником демократии и отстаивая ее интересы, он вместе с тем видел спасение не в революции, не в активной борьбе народа, а в очищении общества от жидовского духа, причем инициативу этого очищения должны были взять на себя католическое духовенство и Орлеанская династия. Эта смесь реакционной утопии с революционной фразеологией, являющаяся характерной чертой позднейшей антисемитской идеологии вообще, менее всего могла найти отклик в парижском населении, готовом идти на самую отчаянную борьбу с правительством Людовика-Филиппа. Насколько слаб был антисемитизм в Париже, видно из того, что в члены временного правительства столица Франции провозгласила 24 февраля 1848 г. одного еврея, Адольфа Кремье (см.). Эльзас, однако, далеко не разделял этого отношения к евреям, и февральские дни ознаменовались в департаментах Верхнего и Нижнего Рейна еврейскими погромами, принявшими в Геймгейме довольно значительные размеры. Беспорядки, однако, носили чисто местный характер и не распространились ни на Лотарингию, ни на другие французские провинции. Для эльзасского антисемитизма характерно, что виновники антиеврейских беспорядков были судом оправданы, и при аплодисментах аудитории кольмарский адвокат Сез мог заявить, что подсудимые внушают к себе больше симпатии, чем их жертвы. В дни президентства Наполеона, помощником директора кабинета которого был еврей Дальмбер, евреи не могли ни на что жаловаться, и лишь в первые годы после государственного переворота, когда ультрамонтанская реакция праздновала везде победу, отношение императорского правительства к евреям было не всегда справедливым: чиновники-евреи не получали повышения по службе, еврейские офицеры прозябали в захолустьях, учителям еврейского происхождения представлялись наихудшие кафедры. С 1855 года, однако, влияние ультрамонтанской партии на Наполеона в этом отношении начало заметно ослабевать, и еврей Франк, несмотря на протесты клерикального «Univers», получил кафедру в « Collège de France»; вслед за Франком много других евреев заняло выдающееся положение в университетах, армии, суде и администрации. Всякое назначение еврея на высокий пост вызывало протест со стороны газеты «Univers», требовавшей ограничительных мер по отношению к «заполняющим все лучшие места» евреям; но эти антисемитские выходки клерикального органа осуждались большинством католической партии, и вожди последней, вроде Монталамбера и Фаллу, высказывались за политику правительства в еврейском вопросе, а другая католическая газета, «Ami de la religion», не желала «разделять чрезмерного фанатизма своего собрата». Несмотря на старания ультрамонтанов раздуть процессы Блют и Сары Линневиль и превратить их в антиеврейские демонстрации, страна оставалась совершенно спокойной и требовала строгого расследования фактов прозелитизма, громко осуждая их и принуждая католическое духовенство быть впредь осторожнее. Само правительство всячески защищало интересы евреев: Швейцарии было указано на невозможность принятия каких-либо репрессий по отношению к французским евреям, временно проживающим в Швейцарии; румынским евреям было выражено чувство соболезнования; министр исповеданий Рулан в особом циркуляре порицал дух прозелитизма католического духовенства и напомнил ему о необходимости соблюдать гарантированную конституцией свободу совести. Не было недостатка в проявлениях благосклонного отношения к евреям и со стороны самого Наполеона: так, в 1862 г. он принес в дар парижской еврейской общине свиток Торы, причем император в сопровождении императрицы и всего двора явился в главную синагогу для вручения своего дара. Если не считать книги Капефига «Histoire des grandes opérations financières», где, наряду с чисто научными исследованиями, попадаются нападки не на иудаизм, а на еврейский дух, характеризуемый автором как стремление к одному лишь золоту без разбора средств, и если не придавать значения мелким столкновениям между христианами и евреями в Эльзасе, напр. беспорядкам в Отроте в 1860 г., то нужно признать вторую половину царствования Наполеона III совершенно свободною от проявления всякого рода антисемитских выходок. Даже во время франко-прусской войны, когда тяжелые удары судьбы, измена Базена и нерешительность Трошю довели патриотические чувства французского народа до пароксизма, никому в голову не приходило обвинять в своих несчастиях евреев или в чем-нибудь их упрекать; казалось, что еврейский вопрос во Франции навсегда ликвидирован и что среди печального наследства, оставленного Второй империей Третьей республике, нет, по крайней мере, столь злополучного в других странах еврейского вопроса, Известный французский публицист Шербюлье писал в 1880 гг.: «Во Франции трудно понять, что в Германии существует еврейский вопрос и что этот вопрос может возбуждать наиболее здравые умы и давать повод к ядовитым полемикам. К счастью, во Франции есть много вещей, которые были решены раз навсегда; с давних пор мы знаем, что законы одинаково существуют для всех и что нет надобности молиться в католических храмах для того, чтобы пользоваться покровительством законов». Однако то, что было «решено раз навсегда», стало вскоре вновь подвергаться сомнению, и в 1882 г. появились первые еле заметные признаки возрожденного из пепла, подобно фениксу, антисемитизма. Вдохновителями и руководителями нового антисемитизма по-прежнему сделались клерикалы, потерпевшие в своих попытках свергнуть республику (23 мая 1873 г. и 16 мая 1877 г.) тяжелые политические поражения, осложненные финансовым крахом католического банка «Union Générale» и усугубленные наступательной антиклерикальной политикой Ферри и еврея Поля Бера. Положение клерикальной реакции стало критическим, и ей пришлось прибегнуть к тому старому средству, о котором еще знаменитый историк Мишле выразился следующим образом: «Когда успехи цивилизации грозят опасностью либо интересам, либо влиянию клерикального абсолютизма, последний отражает удар путем диверсии против евреев». Однако так как религиозный вопрос не мог стать боевым лозунгом и заманить под реакционное знамя значительные слои общества, то клерикалы развернули на этот раз иной флаг, действительно способный объединить вокруг себя недовольные элементы населения. «Акционерно-еврейский кагал забрал в свои стальные когти панургово стадо, т. е. весь крестьянский и рабочий класс Франции»; священнейшею обязанностью еженедельного парижского органа «L’Anti-Juif», выпустившего в 1881/2 г. четыре номера, и газеты «L’Antisémitique», выходившей в Мондидье в течение нескольких месяцев 1883 г., была «социальная защита» угнетаемого горстью 80 тыс. евреев сорокамиллионного французского народа. Как ни усердствовали оба журнала при исполнении своей «священной обязанности», как ни красноречивы были их девизы — «le juif voilà l’ennemi» и извращенный стих Пятикнижия «Même de l’argent et de l’or, le juif n’en amassera pas outre mesure», как ни шумели они по поводу необходимости созыва антисемитского конгресса, все старания их были бесплодны и ни к чему не привели: у клерикалов не было ни организаторских, ни литературных сил, которые могли бы поставить дело антисемитской пропаганды на должную высоту. Между тем недовольство оппортунистской республикой принимало широкие размеры, и каким-нибудь ловким маневром не трудно было произвести в умах масс смешение между республиканским режимом и распоряжавшейся судьбами Франции «жидовской кликой». Еврей Рейналь, в качестве министра общественных работ заключивший с железнодорожными компаниями выгодные для акционеров, но тяжелые для государства конвенции, словно сам указал путь, по которому должны идти враги республики. И в лице Эдуарда Дрюмона (см.) клерикалы нашли человека, способного повести под маской антисемитизма энергичную кампанию против республиканского режима. Литературно образованный, даровитый писатель, едкий памфлетист, бесцеремонно и даже грубо разоблачающий интимную жизнь видных политических деятелей и беззастенчиво выдающий самую наглую ложь за вполне чистую монету, Дрюмон не мог не привлечь своей «La France juive», вышедшей в начале 1886 г., внимания французской большой публики, столь падкой на различного рода пикантные истории. «La France juive» покупалась нарасхват, и впервые широкие слои французского общества стали знакомиться с историей евреев, получая о ней самое извращенное понятие. В современной Франции, по словам Дрюмона, господствуют одни лишь евреи: они захватили в свои руки всю власть над тем самым государством, которое некогда их так жестоко, но вместе с тем так справедливо жгло, убивало и изгоняло из своих прадедов. Распоряжаясь судьбами Франции, евреи естественно являются ответственными и за несчастную франко-прусскую войну, и за потерю Эльзаса и части Лотарингии, и за коммуну, и за упадок общественной нравственности, и за многое другое, на что вправе жаловаться современная Франция. Во всем этом виноваты евреи, потому что «tout vient du juif». Магическая сила евреев объясняется их расовыми свойствами, и Дрюмон не скупится на эпитеты для характеристики еврейской расы, давая попутно историю израильского народа. Однако, как ни изощрялся Дрюмон в разоблачении еврейских интриг и раскрытии жидовских заговоров, сквозь толщу антисемитского слоя его памфлета нетрудно было разглядеть когти клерикального реакционера, для которого «господство евреев» служило лишь средством ловко замаскировать свою ненависть к свободному режиму республики: недаром Гамбетте и умеренным республиканцам отведено в «La France juive» столь же почетное место, как Рейнаку и евреям, и недаром любимейшим положением Дрюмона являются слова «le seul, auquel la Révolution ait profité, est le juif (от революции, кроме евреев, никто ничего не выиграл)». Успех «La France juive» поднял шансы реакции, которая под видом борьбы с «жидовским кагалом» повела ожесточенную кампанию против правительственной партии: организовалась «Ligue antisémitique», Дрюмон выпустил отдельным изданием отрывки из своей книги под названием «La fin d’un monde» и «La dernière bataille», а обанкротившийся лавочник Герен и разорившийся маркиз Морес устроили в провинции целый ряд собраний с целью распространения антисемитских идей. Однако когда буланжизм принял явно антиреспубликанский характер и стал грозной опасностью для Третьей республики, антисемитствующие клерикалы во избежание дробления сил антиреволюционной армии прекратили свою специфическую агитацию и молча перешли в ряды тех, которым победа казалась уже такой близкою: диверсия против евреев сделалась ненужною в тот момент, когда в лице генерала Буланже, по мнению клерикалов, нашелся человек, способный свергнуть республику и провозгласить графа Парижского королем Франции. Крах буланжизма во время выборов 1889 г. не мог не отразиться и на его союзниках: во время муниципальных выборов 1890 г. Дрюмон и его приверженцы, выставившие свои кандидатуры в нескольких избирательных округах Парижа, потерпели самое позорное поражение, не собрав и тысячи голосов из 300.000! Плодом этого горького разочарования явилось новое произведение Дрюмона, «Le testament d’un antisémite», проникнутое явным пессимизмом относительно будущих судеб антисемитизма во Франции. Побежденные буланжисты и разочарованные антисемиты не могли, конечно, отказаться от дальнейшей борьбы с республиканским режимом, и в 1890 г., после целого ряда тайных совещаний, между ними был заключен тесный союз, причем раньше так легко жертвовавшие своей программой антисемиты теперь торжественно провозгласили ее основой новой политической партии; антисемитизм из почти одного лишь литературного движения превратился в политическое и стал лозунгом всей антиреспубликанской партии. Во второй половине 1890 г. на собраниях и митингах вместе выступают Дерулед и Дрюмон, Лор и Морес; остатки буланжистского генерального штаба руководят антисемитским движением, и тон задают Тьебо, Мильвуа, Лор, Делагей и Тюрке — все знакомые по буланжизму лица. В 1891 году Лор внес в палату депутатов предложение об изгнании евреев из Франции, и 32 депутата, принадлежащие к клерикальной партии и скрывающиеся под различными политическими кличками, поддержали Лора; и хотя предложение его не удостоилось обсуждения палаты, оно тем не менее не вызвало того единодушного возмущения, которого можно было ожидать от республиканского законодательного учреждения. Индифферентизм республиканцев к антисемитической пропаганде способствовал ее росту, и под маской антисемитизма враги республики все шире и шире раскрывали свои сети, открывая отделения «Антисемитской лиги» в Бордо, Лилле и других больших провинциальных городах. Наконец, в апреле 1892 г. в видах систематической пропаганды антисемитских идей была организована газета «La Libre Parole», главным редактором которой был назначен Эдуард Дрюмон. Писательский талант Дрюмона обеспечил газете широкое распространение, а необыкновенно смелые и дерзкие нападки его на евреев и правительство превращали каждый номер «Libre Parole» чуть ли не в литературное событие и придавали ему характер чего-то сенсационного и неслыханного. Дрюмон открыто стремился создать атмосферу, когда «пред взором Израиля поднимется Париж, о котором он не имеет понятия, Париж святой Варфоломеевской ночи». Гарантией успеха великого дела служили «геркулесовский рост» кузнеца Валле, «охотничья ловкость» маркиза Мореса, «железные мускулы» лавочника Герена и ожесточение многомиллионной эксплуатируемой массы. Чтобы вернее нанести удар врагу, его следовало предварительно обезоружить, и неотложной обязанностью антисемитов «Libre Parole» считало борьбу с еврейскими офицерами, подготовляющими будущие измены и национальные бедствия. На голову еврейских офицеров посыпался целый ряд самых гнусных обвинений, и когда еврей-капитан Кремье-Фоа вызвал на дуэль Дрюмона, ему ответили, что «французские шпаги» готовы принять вызов и что ему предстоит драться со всеми друзьями Дрюмона до тех пор, пока Франция не увидит «un bon cadavre de juif» (свежего еврейского трупа). Молодой офицер Майер пал жертвой этих бесконечных дуэлей, и парламент впервые осудил агитацию Дрюмона. Военный министр Фрейсине, говоря о смерти Майера и о вызовах офицеров на дуэль, заявил, что «армия знает французов, а не католиков, протестантов, евреев, и что ей чужды кастовые предрассудки и страсти прошлых веков… Если призывы к взаимной ненависти дело отнюдь не похвальное, то натравливание одних офицеров на других, сеяние вражды между одной частью французской армии и другой должно быть названо национальным преступлением, преступлением против самого отечества». Единогласное принятие парламентом резолюции, одобрившей заявление министра в связи с трогательными похоронами, устроенными Майеру, убедило Дрюмона, что армию надо оставить в покое и что антисемитскую агитацию лучше всего повести на экономической почве, под флагом охраны и защиты социально эксплуатируемого класса. На этой почве недовольство республикой было действительно велико, и если поклонники «прусского социализма» черпали свои силы из этого источника, то почему бы им не воспользоваться и «французскому, настоящему, антикапиталистическому социализму»? Между социализмом и антисемитизмом возникло настоящее соперничество из-за обладания оппозиционно настроенными элементами общества. Панамский крах сразу удесятерил силы соперничавших сторон, причем на долю антисемитов выпала более богатая добыча, так как непосредственно пострадавшие от Панамы, в которой приняли участие и некоторые евреи, легче воспринимали антисемитские аргументы ad hominem, нежели социалистические теории о грядущем царстве Божьем. И если раньше антисемиты беззастенчиво и подчас с нарушением основных принципов своей программы окрашивали красным цветом социализма свои агитационные речи, то теперь социалисты не стеснялись уснащать свои проповеди выпадами по адресу евреев и спускаться на уровень антисемитской демагогии. Наступившие после страшного панамского кризиса сумерки не позволяли различать, кто ведет борьбу с «продажным и подкупленным» оппортунизмом во имя справедливости и лучшего будущего и кто, пользуясь ошибками правительства, мечтает о низвержении республики и о провозглашении клерикальной монархии. Антисемитско-социалистический туман окутал всю Францию, и социалисты Руале и Вивиани произносили с парламентской трибуны резко антисемитские речи, а бонапартисты и клерикалы кичились своим демократизмом и социализмом; все будто были охвачены одним чувством — чувством ненависти к «капиталистическому строю республики», одни искренно, другие лицемерно, и систематически заменяли слово "капиталистический его синонимом — «еврейский». Так на евреев как представителей капитала велись одновременно атаки справа и слева, различные обоснования которых мало интересовали широкие массы народа. При таких обстоятельствах в конце 1894 г. клерикальная реакция из глубины окруженного особым ореолом величия генерального штаба провозгласила измену еврея-офицера Альфреда Дрейфуса (см.). Антисемиты сразу придали делу Дрейфуса особый характер, взглянули на него как на осуществление пророчества Дрюмона о «подготовлении еврейскими офицерами будущих измен» и требовали осуждения не одного только изменника-еврея, а всей еврейской расы в совокупности. Теперь ни для кого не должно было быть более сомнения в правоте дрюмоновской агитации, и незачем было долее скрывать под маской социализма и антикапитализма свои антисемитские вожделения; теперь можно было смело расторгнуть временную дружбу с социалистами и, отказавшись от обоюдоострого оружия демагогической фразеологии, широко развернуть антисемитское знамя. Под его сень становились теперь не только антиреспубликанцы, но и те из республиканцев, которые по своей близорукости не верили в пророческий дар Дрюмона и прозрели лишь благодаря «блестящему оправданию» предсказания «великого социолога». Потеряв левых союзников, антисемиты, таким образом, сторицей были вознаграждены умеренными республиканцами, «одурманенными столь долго принципами Великой революции», и, продолжая скрывать под покровом антисемитизма свои клерикально-реакционные цели, стали захватывать самые влиятельные и ответственные места в республике, злейшими врагами которой они всегда были. Антисемитская армия пополнялась также многочисленными патриотами и шовинистами, не допускавшими возможности в деле Дрейфуса преступных ошибок со стороны военных властей и ставившими «национальную честь» выше интересов справедливости и правды. «Социалист-патриот» Рошфор протягивает руку клерикальному монархисту Дрюмону и вместе с ним провозглашает войну «жидовской республике»; правоверный католик Коппе вместе с скептиком Леметром утверждает, что «по наущению жидов» Франция, обесславленная и обезоруженная, будет выдана врагу, а в стенах парламента «свободомыслящий республиканец» Дени предостерегает «французов Франции» от «жидовского нашествия». И чем ниже склонялись перед реакционерами-антисемитами «отрезвившиеся» республиканцы, чем шире разливалось антисемитское море лжи и клеветы, тем виднее становились истинные цели антисемитизма, тем большая опасность угрожала республике. Наступил, наконец, момент, ускоренный агитацией в пользу пересмотра дела Дрейфуса, когда клерикалы почувствовали себя настолько сильными, что перестали довольствоваться ссылкой Дрейфуса и осуждением всего еврейского народа и потребовали суда даже над принципами Великой революции. Маска антисемитизма была сорвана, и между сторонниками клерикальной монархии и приверженцами республики произошел на почве еврейского вопроса решительный бой; и подобно тому, как в 1791 г. реакция, связав судьбу революции с судьбою еврейской эмансипации, лишь ускорила успех последней, точно так же теперь клерикалы, запутавшиеся в лабиринте дрейфусовского дела, ради которого на карту было поставлено с таким трудом возведенное антисемитско-монархическое здание, не только погубили плоды своей многолетней деятельности, но и вызвали к жизни радикальную Францию, провозгласившую девизом борьбу с клерикализмом, скрывающимся под маской антисемитизма, национализма и патриотизма. Обнаженный антисемитизм потерял свою привлекательность, и ряды антисемитов стали быстро редеть: в настоящее время от недавней вспышки антисемитизма остались одни лишь жалкие обломки. Иезуитам, по выражению депутата Маре, так-таки не удалось диверсией против евреев поднять в стране свой собственный престиж. — Кроме названных в данной статье книг, ср L. Kahn, Les juifs de Paris pendant la Révolution, Париж, 1899; Lémann, L’entrée des Israélites dans la société française, Пар., 1886; его же, La prepondérance juive, Пар., 1889; его же, Napoléon I et les Israélites, Пар., 1894; Halphen, Recueil des lois, décrets, ordonnances, avis du conseil d'état arrêtés et règlements concernant les Israélites depuis la Révolution 1789, Пар., 1851; de Boisandré, Napoléon antisémite, Париж, 1900; P. Fauchille, La question juive en France sous le premier empire, Пар., 1834; A. Lemoine, Napoléon I et les juifs, Пар., 1900; M. Maignial, La question juive en France en 1789, Париж, 1903; H. Lucien-Brun, La condition des juifs en France depuis 1789, Пар., б. д.; Ph. Sagnac, Les juifs et Napoléon, в «Revue d’histoire moderne et contemporaine», 1901; C. M. Дубнов, «Эмансипация евреев во время Великой французской революции 1789—1791 г.», 1906; Guizot, M. Barante — ses souvenirs, Deux Mondes, 1867 г.; J. Denais-Darnays, Les juifs en France avant et depuis la Révolution, Париж, 1901; A. W. Strobel, fortgesetzt von Engelhardt, Vaterländische Geschichte des Elsasses, V т., Страсб., 1846; Bernard Lazare, L’Antisémitisme, son histoire et ses causes, Пар., 1894; W. B. Fränkel, Die Unmöglichkeit der Emanzipation der Juden im christlichen Staate, Эльберфельд, 1841; A. Jellinek, Franzosen über Juden, Вена, 1880; H. v. Scharff-Scharffenstein, Das geheime Treiben, der Einfluss und die Macht des Judenthums in Frankreich, Штутг., 1872; Kimon, Politique Israélite, Пар., 1889; Reynaud, Les juifs français devant l’opinion, Пар., 1887; его же, La France n’est pas juive, Пар., 1886; Bloy, Le salut par les juifs. Пар., 1892; Dagan, Enquête sur l’antisémitisme, Пар., 1899; Levaillant, La genèse de l’antisémitisme sous la Troisième République, Rev. études juives, 1907; Gaillard, La question juive, Пар., 1900; A. Leroy-Beaulieu, Les doctrines de haine, Пар., б. д.; его же, Israel chez les nations, Пар., 1893; его же, L’antisémitisme, Париж, 1897; Philalèthe, La France en danger! 63 стр., Москва; Drumont, Le secret de fourmies, Пар., 1894; его же, Nos maîtres, Пар., 1899; его же, De l’or, de la boue, du sang, Пар., 1894. H. Кудрин, «Евр. вопрос и антисемитизм во Франции», «Рус. бог.», 1901, кн. 3. Кроме того, ср. Дело Дрейфуса и периодич. издания: «La Libre Parole», «L’Antijuif», «La Croisade Française», «L’Intransigeant», «L’Almanach de la Libre Parole», «Le Peuple Français», «La Croix», «La Gazette de France». С. Лозинский.6.
Алжир. — Отношения между евреями и туземным населением Алжира начинают особенно обостряться с 70-х гг. XIX в., когда в силу декрета 24 октября 1870 г. евреи получили права французских граждан и тем самым были поставлены в привилегированное в сравнении с арабами положение. Кроме этой причины, на отношения туземцев к евреям влияло и то, что евреи с самого начала войны Франции с арабами оказывали французам большие услуги в покорении Алжира, вступая в ряды их войск и не скрывая своего сочувствия установлению в стране французского господства. Арабы не понимали, что евреи поступали так не из вражды к ним, а из желания приобщиться к европейской культуре. Самый факт принятия алжирскими евреями французского подданства арабы истолковали, как стремление их к сепаратизму. Распространялись слухи о тайных сношениях евреев с французским правительством, о выдаче последнему главарей арабского восстания и т. д. Таким образом, уже при зарождении антисемитизм в Алжире был свободен от религиозной или расовой вражды и носил характер исключительно политический. Декрет Кремье как бы подтвердил обвинения туземцев, и в 1871 г. в Алжире произошел еврейский погром. С этого времени арабский антисемитизм начинает пускать глубокие корни и встречает сочувствие также у некоторой части французского населения, испугавшейся конкуренции со стороны уравненных в правах евреев. Главный аргумент французских антисемитов гласил, что евреи благодаря своей многочисленности начинают вытеснять французов-христиан из муниципалитетов и других выборных учреждений. Неocнoвaтeльнocть этого обвинения сама собою очевидна, если принять во внимание, что французское население Алжира во второй половине прошлого столетия удваивалось каждые 12, а еврейское лишь каждые 30 лет. «Отцом» французского антисемитизма в Алжире является некто Байль, крещеный еврей, редактирующий с 1882 г. газету «Petit Algérien». Самые гнусные обвинения взводились Вайлем на алжирских евреев, и в то время как арабы объясняли свою вражду к евреям привязанностью последних к Франции, христиане-антисемиты, принявшие французское гражданство, скрывали политическую сторону своей антисемитской агитации, указывая на какие-то особые расовые свойства евреев. 80-е годы ознаменовались в Алжире целым рядом еврейских погромов, и в 1884 г. даже французские солдаты были вовлечены в антисемитский погром. Произошло это по следующему поводу: натурализованное еврейское население Алжира отбывало, согласно постановлению французского правительства, действовавшему до 1887 г., воинскую повинность не на своей родине, а в метрополии, преимущественно в приморских городах. Антисемиты воспользовались этим законом, чтобы натравить французских солдат против алжирских евреев, якобы приобретших политические и гражданские права для того, чтобы и в этом случае устроиться лучше и удобнее французов. Однако когда евреи в Алжире до 1871 г. образовали отдельный стрелковый батальон, то и это обстоятельство вызывало нарекания со стороны арабов, и после первого антиеврейского погрома в городе Алжире комиссар Ламбер вынужден был для успокоения умов туземного мусульманского населения распустить этот батальон. Любопытно проследить, какие обвинения предъявляли к алжирским евреям французы-колонисты, выступавшие то под флагом радикализма, то под флагом республиканизма. На заседании оранского генерального совета в 1882 г. представитель одной коммуны департамента Орана, некто Отэн, внес предложение о том, чтобы ходатайствовать перед палатой депутатов об отмене декрета Кремье. Свое предложение Отэн мотивировал тем, что евреи, преследуя узконациональные интересы, являются вредной и опасной для французов расой. В том же заседании член генерального совета Фук настаивал на закрытии еврейской консистории в Алжире, являющейся якобы прибежищем еврейских заговорщиков. Оригинально было и предложение советника Робера о раскассировании всех еврейских избирателей департамента Орана между четырьмя избирательными округами так, чтобы перевес повсюду оставался за французами. Предложение это было отвергнуто большинством 11 голосов против 7. Из этих трех предложений было принято лишь предложение Фука. В том же году в Оране была основана «Антисемитская лига», начавшая не только голословно обвинять евреев в хищничестве, в подстрекательстве и в разных других преступлениях, но и бойкотировать еврейские магазины, ремесленников и рабочих. Когда около этого времени оранские евреи проектировали постройку госпиталя, «L’Africain» поднял настоящую тревогу. Он писал: «С точки зрения общественного здравия это предприятие может встретить одобрение, но с точки зрения нашего принципа мы должны бороться против него всеми силами». Вскоре после этого наступил выборный период, переизбирался местный муниципалитет — и по этому поводу «Nouvelliste de l’Algérie» печатал такие алармистские аншлаги: "Избиратели, берегитесь! Нам грозит великое зло. У нас скоро будет еврейский муниципалитет, еврейский префект, еврейский генерал-губернатор и, чего доброго, еврейский генеральный командир 19 корпуса. Перед наступлением общего врага наш долг кричать: «Избиратели, берегитесь! Еврей — враг наш!» Представитель Алжира в французской палате депутатов Сабатье произносил в 1887 г. горячие филиппики против алжирских евреев, обвиняя их «в пагубном влиянии на политическую жизнь», в том, что еврейская консистория в Алжире является «настоящим избирательным бюро». Министр внутренних дел обратился в центральную консисторию в Париже с просьбой высказаться по этому поводу. Консистория произвела тщательную проверку фактов и представила мотивированный ответ, который рассеял всякие предположения относительно политической агитации алжирской консистории. Из других обвинений алжирских антисемитов самым неприятным для туземных евреев было обвинение их в уклонении от отбывания воинской повинности, в неспособности выполнять ее и в трусости. Против этого обвинения восстал еще Кремье, который на одном из заседаний «Alliance Israélite» в 1872 г. сделал специальный доклад по вопросу о евреях Алжира на военной службе. Им была произведена обширная анкета среди христианских офицеров, отзывы которых, а также и официальная статистика служат ценными документами, опровергающими измышления антисемитов и в этой области. Расцвет алжирского антисемитизма относится к 1894—1898 гг. Это было время, когда и судьбы метрополии в значительной степени зависели от антисемитской пропаганды. Дело Дрейфуса, открыв широкий простор темным реакционным силам и ожесточив партийные страсти, сильно способствовало успехам и алжирских антисемитов. На сцене появились мэр Алжира Макс Режис, Дрюмон, Морино, Маршал, выставлявшие здесь свои кандидатуры в палату депутатов. Они вступили в союз с отбросами мусульманского населения, мобилизовали чернь и держали целых пять лет всех алжирских евреев в ужасе и страхе. В 1897 году французские антисемиты Алжира требовали изгнания оттуда всех евреев в 24 часа и конфискации в пользу государства их имущества. Они грозили «разрубить каждого еврея надвое», иронически замечая, что в таком случае еврейское население удвоится. Если принять во внимание, что не только алжирская провинция, но и вся Франция переживала в то время опасный политический кризис, если учесть те эксцессы, которые выпали в то время на долю евреев, то ясно будет, что в этих диких угрозах, исходивших, к сожалению, от представителей высокой культуры и цивилизации, не было ничего невозможного. В том же 1897 году антиеврейские беспорядки настолько участились в Алжире, что туда был назначен генерал-губернатором Лепин для их подавления; но он вскоре был отозван, так как его присутствие еще более раздражало антисемитов. Министр внутренних дел Бриссон назначил вместо Лепина вице-президента государственного совета Лаферриера, которому удалось, правда с большим трудом, немного успокоить страну. 8 мая 1898 года происходили парламентские выборы, и Алжир из шести депутатов послал четырех антисемитов: Эдуарда Дрюмона (окр. Алжир), Фирмена Фора (окр. Оран), Маршала (окр. Алжир) и Морино (округ Константин). Морино был секретарем парламентской фракции антисемитов и редактором газеты «Républicain de Constantine», а первый был председателем фракции. Присутствие четырех антисемитских представителей Алжира в палате депутатов вызывало нередко бурные дебаты по вопросу о политической судьбе этой французской провинции. Французские радикалы и социалисты стремились сорвать маску с своих «коллег» по избирательной платформе и пролить свет на их темную и полную авантюризма деятельность. Эта сессия парламента послужила могилой для алжирских антисемитов, так как с 1902 г. они окончательно теряют под собою почву в Алжире и уже более не появляются на парламентской трибуне. Большая заслуга в этом деле выпала на долю социалистического депутата Парижа — Руане, который одно время и сам нападал на евреев, но теперь понял истинную подкладку антисемитской агитации. Его речь против Дрюмона в 1899 году явилась настоящим обвинительным актом антисемитизма. Вакханалия алжирских антисемитов продолжалась недолго. После того как во французской печати были разоблачены закулисные стороны алжирских «радикалов» и «республиканцев» (любопытно, что в 1898 г. антисемит Морино прошел в округе Константин как кандидат радикальной партии), влияние их стало заметно уменьшаться. Вместе с поражением французских антисемитов в Алжире притихла и арабская чернь, составлявшая в период погромного настроения почетную гвардию для гг. Дрюмонов, Форов и Режисов. На выборах в палату депутатов 1902 г. в пяти (в шестом они не выставили кандидата) избирательных округах антисемиты потерпели полное поражение, никто из них не был избран. За них было подано в общем 36.582 голоса, т. е. около 1/3 всех голосующих, а на выборах 1906 г. это число еще более уменьшилось. — Ср.: M. Wahl, L’Algérie, Париж, 1897; M. Colin, Quelques questions algériennes, 1899; Nicaise, L’Algérie au début du XX siècle. La question juive, Пар., 1899; L. Forest, La naturalisation des juifs algériens; Aunerat, L’antisémitisme à Alger, 1885; L. Durieu, Le prolétariat juif en Algérie, в «Rev. Socialiste», 1899; его же, La naturalisation des juifs algériens, «Rev. Socialiste», 1900; Rouanet, L’antisémitisme algérien, 1899; Lenormand, Le péril étranger, 1899; Encyclopédie populaire du XX siècle, Paris, 1900. — Антисемитская периодическая печать в Алжире: «Le Radical Algérien», «Le Petit Algérien», «Le Moniteur d’Algérie», «Le Petit Colon», «Le Nouvelliste de l’Algérie», «L’Africain», «Le Républicain de Constantine».