Вавилонское пленение (גלות בבל). — Этим именем обыкновенно обозначают непродолжительный, но весьма важный по своим последствиям период в истории еврейского народа, продолжавшийся от первого насильственного переселения Навуходоносором значительной части народа в Вавилонию (597 до хр. эры) до возвращения части изгнанников на родину под предводительством Зерубабеля (538 до хр. эры). Начало В. П. на 11 лет предшествовало разрушению Иудейского царства, также сопровождавшемуся изгнанием некоторой части народа в Вавилонию.
I. Изгнание. — Пришедшее в упадок иудейское царство очутилось в 7-м веке на перепутье между двумя могущественными государствами, оспаривавшими друг y друга господство над тогдашним миром: между древним, но еще достаточно сильным Египтом, с одной стороны, и недавно только возникшим нововавилонским царством, с другой. Сохранить дольше полную независимость становилось для Иудеи совершенно невозможным: необходимо было пристать к одной из воюющих сторон. Вопреки настойчивым советам пророка Иеремии, иудейский царь вступил в союз с Египтом, который издавна славился как ненадежный и коварный союзник и оказался таковым и на этот раз. Разгневанный Навуходоносор, взяв Иерусалим, увел иудейского царя Иехонию в плен вместе со всеми его воинами и вельможами и вместо него возвел на престол его дядю Седекию. Чтобы лишить последнего возможности поднять оружие против Вавилона, он переселил туда также всех иудейских «мастеров и слесарей», והמםגר החרש, пощадив, однако, храм и столицу. Это было первое, так назыв. «Иехониево пленение» גלות יכניה. — Слабохарактерный Седекия недолго, однако, сохранил верность вавилонскому победителю; поддавшись советам вельмож и лжепророков, тяготевших к Египту, он поднял знамя последнего восстания. Смелые и грозные предсказания Иеремии, что город будет разрушен и храм сожжен, лишь навлекли на него народный гнев, но беды не предотвратили. В своей наивной вере народ не мог допустить мысли, чтобы Ягве отдал свой храм на посрамление. Однако предсказания пророков сбылись, и после разгромления Иерусалима виновники восстания были казнены, царь же, предварительно ослепленный, в оковах был отведен в плен, a с ним вместе лучшая часть населения, уцелевшая от меча, чумы и голода. Это было второе, «Седекиево пленение». Однако жестокий, но дальновидный Навуходоносор вовсе не думал положить конец существованию Иудеи. Он удалил из страны лишь вельмож и воинов, которые могли угрожать его политическим планам, и оставил нетронутым земледельческий класс, который, освободившись от поработивших его вельмож, мог бы теперь зажить новой жизнью, хотя не блестящей в политическом, но зато выгодной в экономическом отношении, если бы не случилось нового несчастья. Поставленный Навуходоносором наместник Иудеи Гедалья был изменнически убит одним из потомков царского дома, и остатки народа, опасаясь гнева Навуходоносора, удалились в Египет, насильственно увлекая с собою пророка Иеремию, умолявшего их не покидать родины. Кроме этого, по данным, имеющимся в книге пророка Иеремии (52, 30), через 5 лет после разрушения Иерусалима последовало третье «пленение» (в числе 745 человек), вероятно, в наказание за убийство Гедальи (Grätz, Geschichte, II2, Note, 9)[1]. Таким образом, в Иудее замерла всякая жизнь, и это продолжалось до возвращения на родину первого отряда изгнанников при покорителе Вавилона, Кире. И это возвращение также предсказано было Иеремией в связи с предвиденным им падением Вавилона. Не указывая на какие-либо реальные основания своего предвидения, пророк почти с точностью определил время возрождения Иудеи, a именно по истечении 70 лет от основания Вавилонского царства (Иерем., 29, 10). В действительности начало возрождения Иудеи наступило на два года раньше (покорение Ниневии и основание Вавилонского царства Набопалассаром относится к 606 г., a покорение Вавилона Киром к 538 г.). Если же считать, как это сделали впоследствии, периодом В. П. время от разрушения иерусалимского храма (586) до его восстановления (516) в шестом году царствования Дария II (Эзра, 6, 15), то получится период ровно в 70 лет. Впрочем, пророк Иеремия, отношение которого к храмовому богослужению было более чем равнодушным, навряд ли связал свое предсказание с судьбой храма.
II. Положение изгнанников. — Позднейшая агада рисует В. П. обыкновенно в виде мрачной темницы, полной горя и страданий, a царя Навуходоносора изображает жестоким тираном, называя его не иначе, как «нечестивцем, сыном нечестивца и потомком нечестивца Немврода» (Пес., 94а). Из библейских источников получается другое представление о В. П. Страдания, конечно, существовали, но они были не материального, a нравственного характера и заключались исключительно в тоске по родине. Первая партия изгнанников («Иехониево пленение») нелегко мирилась с жизнью на чужбине и мечтала ο скором возвращении на родину, все надеясь на помощь Египта. Эти чаяния поддерживались целым рядом лжепророков, как в Вавилонии, так и в Иудее (Иеремия, 28 и 29), предсказывавших, что вавилонское иго продолжится не более двух лет. Только два великих пророка ясно понимали действительное положение вещей: оставшийся на родине Иеремия и изгнанный вместе с Иехонией Иезекиил. В речах последнего и нашло себе выражение то глухое отчаяние, которое овладело изгнанниками, когда вместе с падением Иерусалима окончательно рушились все их надежды. «Иссохли кости наши, пропала надежда наша, погибли мы», — жаловались пророку рассеянные по полю скелеты в известном его видении (Иезек., 37, 11). Но это было только нравственное страдание; экономическое же положение изгнанников отнюдь не напоминало рабства. Прежде всего, им разрешалось свободно владеть землею и обрабатывать ее. Иеремия в своем послании к ним пишет, между прочим: «Стройте дома и живите в них, разводите сады и ешьте их плоды, размножайтесь там, a не умаляйтесь, и заботьтесь ο благосостоянии того града, куда Я вас переселил, ибо от его благополучия зависит и ваше благополучие» (Иер., 29, 5—7). Мало того, изгнанникам предоставлялась полная свобода выбора места жительства, a это дало им возможность селиться группами или колониями, члены которых были связаны между собою узами землячества и назывались по тем иудейским городам, из которых они вышли (Эзра, 2, 22—34), что, между прочим, служило одним из факторов, предохранивших изгнанников от ассимиляции (см. ниже). Из того обстоятельства, что многие язычники впоследствии приняли иудейскую религию, вытекает, что отношения туземцев к иудеям отнюдь не были враждебными. Хороший пример в этом отношении дали народу сами цари, сначала вавилонские, a впоследствии и персидские. Нельзя считать рассказы ο Данииле и его товарищах сплошной легендой. Почетное положение бывшего иудейского царя Иехонии при вавилонском дворе и такое же положение Эзры, а в особенности Нехемии при персидском, доказывают, что евреи умели снискать себе благосклонность не только окружающей массы, но и царей. Однако это благосклонное отношение как правителей, так и народа к переселенцам изменилось, по-видимому, к худшему под конец существования Вавилонского царства. Этим объясняются, с одной стороны, те жалобы на преследования врагов и призывы к мести, которые встречаются у пророков и псалмопевцев того времени, а с другой, чувство злорадства, обнаруживаемое некоторыми пророками при падении Вавилона вопреки выше приведенному завету Иеремии «стремиться к благополучию города, куда евреи были переселены» (Ис., 47. 5; 42, 7, 22; 49, 9; Иерем.,50, 34; 51, 33, 35; Псалм., 102; там же, 137; ср. Grätz, Gesch., 112, 48—51).
III. Культурное состояние. — За 133 года до разрушения Иерусалима ассирийскими царями Салманассаром и Саргоном разрушено было Израильское, так наз. Десятиколенное, царство, население которого было насильственно уведено в северную часть Месопотамии. Вопреки ходячей, поддерживаемой многими историками легенде ο полном растворении 10 колен в других народах и бесследном исчезновении их с лица земли, можно считать доказанным, что они не исчезли, а большинство их слилось с позже их пришедшими в Месопотамию иудеями в один народ израильский (см. Десять колен израилевых). Ассиро-вавилонское пленение представляет первый во всемирной истории пример внедрения одной народности в организм другой, численно более сильной и материально более могущественной, без того, однако, чтобы первая растворилась в последней, ассимилировалась с нею. Это тем более удивительно, что в силу известного культурно-исторического закона процесс амальгамации между двумя соприкасающимися народностями совершается тем легче, чем ближе они одна к другой в этнографическом отношении. Между тем евреи сумели среди родственных им семитов не только отстоять свою племенную индивидуальность, сохранить родной язык и родную литературу, но и довели последние до небывалого расцвета. Первенствующую роль в этом отношении играла, конечно, религия, но не столько благодаря особенностям культа и обрядов, сколько вследствие идейного содержания пророческого слова. Нет сомнения, что весьма важное изолирующее, а следовательно, и консервирующее влияние имели обряд обрезания и соблюдение субботы, которая, вопреки мнению новейших критиков, несомненно существовала у евреев еще до В. П. (ср. Амос, 8, 5; Ос., 2. 13; Ис., 1. 13; Иер., 17, 21—24; Плач, 2, 6). Что касается других элементов обрядовой религии, то в сущности они сводились тогда лишь к двум категориям: жертвоприношениям и соблюдению правил ритуальной чистоты. Можно полагать, что упразднение культа жертвоприношений было для большинства изгнанников очень чувствительной утратой и вызывало в их душе горькую скорбь. Однако в источниках нет следов каких-либо попыток к восстановлению жертвенного культа в Вавилонии, хотя бы в виде семейных алтарей (נמות), какие сооружались повсюду в Палестине спокон веков до реформы Осии. При том обилии богов и алтарей, которыми переполнена была древняя Вавилония, сооружение частных алтарей в честь Ягве вряд ли запрещалось царской властью. Но тут и сказались, с одной стороны, влияние Торы, строго воспрещающей всякое жертвоприношение вне избранного Богом места, a с другой, влияние пророков, беспрестанно убеждавших народ, что Ягве вовсе не нужны жертвы. Если бы Иеремия и все другие пророки не предсказали разрушения храмов Бет-Эля и Иерусалима, то эти события могли бы вселить в массе сомнение во всемогущество Ягве, не сумевшего отстоять посвященные Ему храмы от разрушения. Но так как эти события были недвусмысленно предсказаны, то они должны были служить в глазах верующей массы убедительным доказательством того, что Богу действительно не нужны ни алтари, ни жертвы, a лишь чистое сердце и добрые дела. И если евреям для сохранения национальной индивидуальности полезно было чем-нибудь отгородить себя от окружающих народов, то это достигалось не отличными от других жертвенными обрядами, a полным отсутствием последних. Правила ритуальной чистоты, касающиеся еды, питья и вообще всех мелочей повседневной жизни, могли бы действительно играть весьма важную роль в смысле изолирования еврейского племени от окружающей массы (см. Ритуальная чистота), но ввиду крайней сложности этих правил и трудности их исполнения на чужбине они вряд ли соблюдались изгнанниками, хотя, может быть, из-за этого последние сильно сокрушались душою. Это видно из того, что пророк Иезекиил выставляет вынужденное употребление народом нечистого хлеба на нечистой вражьей земле как особое наказание Божие (4,13).
IV. Пророк Иезекиил. — Главная роль в предохранении еврейского народа от растворения во время В. П. должна быть приписана пророкам. По имени, правда, известны только два пророка изгнания: Нахум из Элкоша (см.), пророчествовавший в Ниневии еще до падения Иудеи, и Иезекиил, начавший свою пророческую деятельность на 5-м году после Иехониева пленения и продолжавший ее приблизительно до 570 г. Но в настоящее время считается несомненным факт существования в период В. П. многих других пророков, имена которых не сохранились и некоторые произведения которых впоследствии были присоединены к книгам известных издавна пророков; таковы, напр., так наз. Исаия II, или, иначе, «Великий Аноним», которого считают автором второй части кн. Исаии, начиная с 40-й главы; затем неизвестный автор 50-й и 51-й глав книги Иеремии и некоторые другие. Однако при отсутствии данных ο внешней форме деятельности пророков изгнания судить ο ней возможно лишь по тем сведениям, которые имеются ο деятельности Иезекиила. Пророк произносил свои поучения y себя в доме, который служил местом собрания для всех желающих слушать слово Божие. Этими собраниями народ сильно интересовался. Соседи, стоя y дверей своих домов, переговаривались между собою, приглашая друг друга пойти послушать слово Божие (Иез., 33, 30). Но суровый и пессимистически настроенный пророк мало доверяет искренности своей аудитории. Он думает, что народ приходит к нему вовсе не для получения назидания, a просто для того, чтобы поразвлечься и поболтать друг с другом. «Они приходят к тебе, как на народное сборище, рассаживаются пред тобою и слушают твои слова, но не исполняют их, ибо уста их заняты любовными песнями, a сердца — корыстными делами. И ты для них — словно певец любовных песен с красивым голосом, хорошо поющий. Да, они слушают твои речи, но не исполняют их» (там же, 31, 32), Это суровое осуждение пророком своих слушателей относилось, вероятно, только к молодежи; главными же его слушателями были старейшины народа. Пророк иногда отмечает в начале главы, в чьем присутствии произнесена была подлежащая речь, в присутствии ли старейшин иудейских, זקני יהודה (гл. 8), или старейшин израилевых, זקני ישראל, т. е. представителей десяти колен (гл. 14 и 20). Весьма вероятно, что именно дом Иезекиила и служил местом свидания представителей двух долго враждовавших между собою частей еврейского народа, которые на чужбине поняли все безумие своей вражды и, помирившись, слились воедино. Со времени разделения царств название «Израиль» присвоено было исключительно 10 коленам; никогда иудеи не назывались этим именем ни в исторических книгах, ни в речах пророков. В первых пророчествах Иезекиила также замечается эта противоположность; однако после падения Иерусалима название «Иуда» (יהודה) y него мало-помалу исчезает, заменяясь именем «Израиль» (ישראל) даже в тех случаях, когда речь идет только ο иудеях. С тех пор имя «Израиль» утвердилось за вернувшимися в Палестину как позднейшими пророками, так и летописцами. И сами евреи, как в библейской литературе, так и в талмудической, присвоили себе исключительное наименование «Израиль», которое ранее принадлежало только десятиколенному царству. Так как «старейшины» Израиля встречаются в доме Иезекиила рядом со старейшинами иудейскими и так как Иезекииль был первым, который назвал иудеев именем Израиля, то можно заключить, что именно Иезекиил и содействовал примирению старых врагов и слиянию «Иуды» и «Израиля» в один народ, так что с тех пор эти оба имени стали синонимами (см. Десять колен израильских).
V. Историография. — Ближайшим последствием примирения Иуды с Израилем и общения их между собою была возможность возникновения общей народной истории. Существует позднейшее указание на то, что еще основатель института пророков, Самуил, и его ближайшие ученики, Натан и Гад, занимались составлением летописей царствования Давида (II кн. Хрон., 29, 29). С разделением народа на два царства в деятельности созданной Самуилом школы должен был наступить кризис. Были и позже «летописи царей иудейских» и «летописи царей израилевых», но не стало общей народной истории, как не стало общего народного самосознания; обе части народа как бы потеряли воспоминание ο своем детстве и о юности. Автор кн. Царей, несомненно, иудей по происхождению, как видно из его симпатий к Давидовой династии, закончил свой труд в Вавилонии не ранее 25-ти лет после разрушения Иерусалима (рассказ об экс-царе Иехонии). Для этого труда он пользовался летописями царей иудейских и израильских, на которые он постоянно ссылается и которые он, без всякого сомнения, имел перед глазами. Это вытекает из его почти стереотипной фразы, которой он заканчивает описание каждого царствования: «Прочие же дела царя такого-то, и войны, которые он вел, и подвиги, которые он совершил, или города, которые он строил, записаны в летописной книге царей израилевых (или царей иудейских)». Успехи новейшей ассирологии доказали, что события, описываемые в книгах Царей, не измышлены автором, a соответствуют данным клинописных памятников, хотя иногда получают там несколько иное освещение. Было бы непонятно, каким образом летописи разрушенного 160 лет тому назад царства попали в руки иудейского историографа, если не допустить, что Израиль в изгнании, подобно Иуде, не порвал со своим прошлым и сохранил в целости значительную часть своих национальных святынь; когда же впоследствии бывшие враги, встретясь на чужбине, помирились, они также стали обмениваться своим духовным достоянием и таким образом получился материал для общей народной истории. Весьма вероятно, что интеграция всех пяти книг Моисея в одно целое совершилась также в Вавилонии. Критическая школа принимает, что Тора Моисея, найденная, согласно II книге Царей (22, 8 и дальше), в храме в царствование Осии, заключала в себе одно Второзаконие. Но, вполне признавая древность всех книг Моисея — в пользу чего имеются весьма веские доказательства, — мы имеем основание думать, что исторические части Пятикнижия сохранились не y иудеев, a y израильтян. Цикл рассказов об Иосифе, его сновидениях и страданиях, его праведности и мудрости и рядом с этим несколько обидный рассказ об Иуде и Тамаре — все это как бы подтверждало право Эфраима на первенство в еврейском народе; затем, название «Врат небесных», данное Яковом Бет-Элю (Быт., 28, 17), также могло предоставить израильскому храму преимущество перед Иерусалимом. Все это дает повод думать, что книги, содержащие эти рассказы и подобные им, сохранились скорее y эфраимитов, чем y иудеев, и только в Вавилонии, когда старые споры ο первенстве были забыты, они были соединены со Второзаконием в одно целое.
V. Пророки и псалмопевцы Вавилонского пленения. — Ближайшим практическим следствием развития историографии было поднятие народного самосознания и, следовательно, предохранение его от грозившей ему ассимиляции. Ту же цель преследовала и пророческая поэзия, принявшая теперь, под влиянием тоски по родине, несвойственный ей ранее мягкий, элегический тон. То же этическое содержание, что и прежде, то же бичевание всякой неправды, то же стремление возбудить в народе любовь к высшим идеалам добра; только форма пророческой речи стала теперь иной — более нежной, более задушевной, и к содержанию ее прибавилось явное стремление ободрить народ, внушить ему надежду на лучшее будущее. Эта перемена тона замечается уже y Иезекиила. Сурово и грозно звучало его слово, обращенное к собратьям по изгнанию, пока те лелеяли надежду на помощь от Египта и на скорое возвращение на родину, вместо того чтобы углубится в самое себя, сознать свою греховность и стремиться к исправлению. Но как только пришла ошеломляющая весть ο падении Иерусалима, Иезекиил сразу изменился, и суровый пророк нашел y себя достаточно мягких слов, достаточно ярких образов, чтобы поднять упавший дух своих собратьев. Овладевшая народом тоска по родине искала себе выражения в душевных излияниях псалмопевцев и речах пророков-утешителей, в лирике которых народное творчество достигло небывалой ранее силы. Это объясняется тем, что катастрофа постигла народ в цвете его лет: его политическая жизнь прервалась не вследствие старческого маразма, a насильственно, он пал лишь жертвой географического положения своей родины, очутившейся на пути сильных завоевательных течений; поэтому те заложенные в нем творческие силы, которые не успели развернуться на родине, должны были найти себе выход на чужбине.
В известном Псалме «На реках вавилонских сидели мы и плакали» певцы рассказывают, что они повесили там на ивах свои арфы, наотрез отказавшись петь песни сионские в чужой земле (Пс., 137, 4). Эти слова, конечно, надо признать не более, как поэтической метафорой. Именно на реках вавилонских возник и развился новый род поэтического творчества, именуемого «псалмом». На молитвенных собраниях «печальников Сиона» (Абелей Цион; см.), вероятно, впервые раздались душевные излияния Асафа, Гемана и Корахидов, которые стали впоследствии молитвами для всего культурного человечества. Псалмопевчество родственно по духу пророческому слову, лишь по своей форме представляя его дальнейшее развитие. Пророк говорит от имени Бога в первом лице, обращаясь к народу. Псалмопевец говорит часто то же самое в первом же лице, однако уже от себя и обращаясь к Богу. Нет сомнения, что очень многие из сохранившихся в Библии псалмов весьма древнего происхождения (песни Моисея, песнь Деборы, некоторые псалмы Давида, Иезекии и др.); однако широкое развитие и большое распространение псалмопевчество получило в Вавилонии и по возвращении евреев в Палестину было перенесено туда левитами, где оно надолго пережило пророческое слово. Есть, правда, указание на то, что в Израильском царстве псалом, сопровождаемый инструментальной музыкой, издавна входил в состав храмового богослужения в Бет-Эле. Пророк Амос (5, 23) говорит: «Устрани от Меня шум твоих песнопений, и игру твоих арф пусть не услышу Я», но в Иудее в довавилонский период псалом вряд ли был существенным элементом храмового богослужения: ни y древних пророков, ни в кн. Царей нет ни малейшего намека на это. Правда, автор книги Хроник, живший незадолго до Александра Македонского, приписывает организацию музыкальной части богослужения царю Давиду, причем считает Асафа, Гемана и других современниками Давида. Ko времени этого автора указанный институт существовал уже давно, и он не мог представить себе, чтобы такое симпатичное установление отсутствовало или было неизвестно в древности. Один из псалмов Асафа, напр., начинается так: «Народы, ο Боже, вступили в наследие Твое, осквернили храм Твой святой, превратили Иерусалим в груду развалин» (Пс., 79). Очевидно, что таких слов не мог произнести современник Давида.
Главный мотив весьма многих псалмов — тоска по осиротелой родине и страстное желание и надежда вернуться к ней. Один из Корахидов, напр., поет: «Как лань стремится к истокам вод, так стремится душа моя к Тебе, ο Боже. Душа моя жаждет Бога, Бога живого. О, когда же приду я, когда же явлюсь я пред лицом Его? Слезы мои стали хлебом для меня днем и ночью. Когда мне говорят ежедневно: где же Бог твой? Что же сокрушаешься, душа моя, чего унываешь ты? Надейся на Бога, что буду еще славить Его, моего Бога и спасителя»… «О, ты — Бог крепости моей? Почто ты отринул меня? Почто хожу я мрачный от притеснения врага? Ниспошли же мне свет Твой и правду Твою; пусть руководят мною и пусть приведут меня на святую гору Твою и в обитель Твою» (Пс., 42,43). Подобные лирические излияния служили, однако, не только для удовлетворения душевных потребностей самих певцов, но часто сочинялись с прямою целью дать народу готовые молитвенные формулы, которыми он мог бы пользоваться в минуты подходящего настроения. В заголовке одного анонимного Псалма сказано: «Молитва для смиренного, когда он, унывая, изливает пред Богом печаль свою». Что этот Псалом принадлежит периоду В. П., видно из следующих слов псалмиста, обращенных к Богу: «О, восстань и сжалься над Сионом! Пора помиловать его, давно пора. Ибо возлюбили рабы Твои камни его и прах его им дорог стал» и т. д. — Псалмы служили одним из наиболее действительных средств пропаганды в народе идеи возвращения на родину. С течением времени значительная часть переселенцев, следуя вышеприведенному совету Иеремии, упрочила свою оседлость, построила дома, насадила сады, a благодатная почва Месопотамии вознаграждала их труд благосостоянием. Старая родина была забыта. «Каждый идет своей дорогой, каждый ищет своей корысти» (Ис., 56, 11—12). И когда после 50-летнего периода В. П. начали приходить вести ο победах Кира и прозорливые люди, предвидя падение Вавилона, стали надеяться на возвращение на родину, пророку пришлось с горечью воскликнуть: «Почему, когда Я пришел, нет никого? Почему, когда призываю, никто не отвечает? Или коротка Моя рука для искупления, или нет во Мне силы для спасения?» Впрочем, рядом с подобными людьми, которых на современном языке назвали бы ассимиляторами, существовал класс людей под названием «печальников Сиона», אנלי ציון, которые в годовщины печальных событий (ср. Захар., 7, 3), а может быть и по субботам, устраивали народные собрания, распевая на них соответственные Псалмы. Этими собраниями печальников Сиона, собственно, и положено было начало институту синагог, в которых молитвенное богослужение стало заменять теперь жертвенное. Для народной массы, которой трудно было подняться до религиозных воззрений пророков, молитва служила лишь временным суррогатом жертвенного культа. В одном Псалме, несомненно относящемся к периоду В. П., поется: «Открой, Господи, уста мои, и пусть язык мой возвестит славу Твою. Ведь Ты не желаешь заклания и даров, ко всесожжениям не благоволишь Ты. Жертва Богу — сокрушенный дух; разбитого и угнетенного сердца Ты, Боже, не отринешь. Яви же Сиону благоволение Твое, восстанови стены иерусалимские; тогда пожелаешь Ты жертв праведных, тогда и быков вознесут на Твой алтарь» (Пс., 51, 17—21). Псалмист, явно не сочувствующий жертвенному культу, делает, однако, в последних стихах уступку воззрениям массы, чтобы представить ей возвращение в Иерусалим более желанным. Впрочем, в то время некоторые из пророков, напр. Иезекиил, стояли на почве Моисеева закона, отвергавшего жертвенный культ только вне избранного Богом места. Вряд ли это объясняется тем, что Иезекиил происходил из жрецов: Иеремия ведь также был жреческого происхождения и, тем не менее, со всей свойственной ему горячностью отвергал жертвенный культ. Счастливое и мирное существование объединенного Израиля на горах Израильских, урегулированный жертвенный культ в центральном храме и основанное на началах справедливости теократическое управление — таковы надежды, вдохновлявшие этого пророка; выше этого не поднимались ни мечты, ни идеалы его. О какой-либо особенной международной роли, ο какой-нибудь всемирной миссии Иезекиил в противоположность древним пророкам нигде ничего не говорит. Отношение его к инородцам выражается лишь в том, что в своем проекте будущей конституции он полагает отводить пришельцам такие же даровые участки земли по жребию, как и коренным израильтянам (Иез., 47, 22), так что в покровительстве иноземцам он идет даже далее Моисеева закона.
С совсем иными идеалами выступил под конец В. П. другой пророк, так наз. Исаия II. Он отличается от Иезекиила не только глубиною мысли и высотою полета своих надежд на будущее Израиля, но и особенным изяществом речи. Кто был этот " Великий Аноним", где жил он — неизвестно; мы знаем только, что он жил во времена Кира, которого называет по имени, был знаком с учением Зороастра, с которым он полемизирует (см. Авеста и Библия), и, несмотря на значительное расстояние, отделявшее его от древних иудейских пророков, вполне сохранил лучшие их традиции. Влияние окружающей среды прошло мимо него, нисколько не затемнив ни чистоты его родного языка, ни чистоты его монотеистических убеждений. Подобно древним пророкам, он относится совершенно равнодушно к обычным тогда формам богослужения. Он даже не видит необходимости в восстановлении иерусалимского храма, считая лучшим храмом Божиим смиренное человеческое сердце. Вот что говорит он от имени Ягве: «Небеса — Мой престол, a земля — подножие к ногам Моим. Где же дом, что Мне вы построите, и где место, достойное Моего пребывания?.. Лишь на то взираю Я.: на смиренного, сокрушенного духом и благоговеющего пред словом Моим» (Пс., 66, 1—2). Евреи в Вавилонии не только пользовались личной свободой, но и имели право владеть рабами, чем люди богатые пользовались, по-видимому, в широких размерах. И вот пророк, касаясь молитвенных собраний в установленные для поста дни, между прочим, говорит: «Разве такой пост Мне любезен, когда человек плоть свою изнуряет и гнет, как тростник, главу свою?.. О, нет, вот пост Мне любезный: расторгнуть неправды узы, разорвать оковы рабства, дать свободу угнетенным и иго всякое сокрушить» (Ис., 58, 5—6). — Исаию отличала от древних пророков та особенно нежная тоска по Сиону, которая придает такую прелесть его восторженной речи. Это даже не тоска, a скорее сладостное волнение влюбленного в ожидании скорого свидания со своей возлюбленной. Пророк так и рисует «дщерь Сиона» в образе юной красавицы, печальной и одинокой, покинутой мужем и детьми. В трепетном ожидании предстоящего свидания он мысленно беседует с нею, отыскивая всевозможные ласкательные слова, чтобы утешить ее; он рисует перед нею ожидающую их новую жизнь в самых светлых красках и будит в ее душе наиболее благородные надежды, ибо его любовь — чужда эгоизма; ему хотелось бы, чтобы вместе с ним был счастлив весь мир. Пророчествуя дщери Сиона благоденствие, мир и нравственное совершенствование, он хочет, чтобы эти блага стали уделом и всех других народов. Его национальное самолюбие вполне удовлетворяется тем, что источником этих благ будет его любимый народ. «Восстань, осветись, ибо взошла твоя заря, и слава Господня над тобою воссияла. Вот мрак покрывает землю, и народы окутаны туманом; над тобою же воссияет Господь, и слава Его на тебя проявится. И будут шествовать народы в свете твоем и цари — в лучезарном твоем сиянии» (Ис., 60, 1—3). — Для того времени это была уже чересчур смелая мечта, которая могла вызвать в некоторых слушателях чувство недоверия. Но пророк этим не смущается; уже в первой, вступительной речи своей олицетворяя вдохновляющую его надежду, он обращается к ней, как греки обращались обыкновенно к своим Музам: «На высокую гору взойди, благовестница Сиона, подними мужественно свой голос, благовестница Иерусалима, подними, не бойся! Скажи городам Иудеи: вот ваш Бог!» (Ис., 40, 9).
VI. Прозелитизм. — Гордая и благородная мечта Исаии II тогда не могла осуществиться; она была далека от реального воплощения даже в лучшую пору господства Маккавеев и преобразилась в мессианскую идею, которая с течением времени приняла характер сухой религиозной догмы, лишенной всякой активной энергии. Однако для современников эта мечта имела глубокое этическое значение. Связывая осуществление идеалов правды и добра с надеждой на столь желанное народу возвращение на родину, пророки и псалмопевцы тем самым делали более близкими эти идеалы сердцу народа. Рисуя политическое возрождение Израиля в связи с духовным обновлением всего человечества, они тем самым сделали для него обязательным стремление к самоусовершенствованию. Народ, который предназначается стать светочем народов, должен прежде всего сам явиться достойным источником света. — Неизвестно, был ли тогдашний Израиль по этической своей жизни действительно достоин той великой роли, которую сулили ему пророки, но его чистый культ и семейное целомудрие не могли не импонировать развращенным ассиро-вавилонским племенам и не вызывать среди них тяготения к иудаизму. В партии вернувшихся в Иудею вместе с Зерубабелем оказались 652 человека, не сумевших сказать, происходят ли они от Израиля (Эзра, 2, 59). Но из того, что пророки и псалмопевцы столь часто говорят ο предстоящем присоединении к религии Ягве многочисленных племен и языков (Зах., 8, 20—23; 14, 16; Цефания [Софония], 3, 9; Псал., 86, 9; 97, 6—7; 102, 23; 117, 1; 148, 11), затем из того, что «Великий Аноним» нашел нужным взять под свою защиту прозелитов и отстаивать их духовное равноправие с кровными сынами Израиля (Ис., 56, 3, 6, 7), можно заключить, что общее число прозелитов было гораздо более 652 человек. В написанной там же, но несколько позже, книге Товита впервые высказывается даже мысль, что Бог рассеял Израиль между народами только для того, чтобы среди них проповедовалась вера во единого Бога (Товит, 8, 5). Ни политическим могуществом, ни пышностью культа изгнанники не могли импонировать окружающим. В сущности, никакого культа y них и не было, если не считать скромных молитвенных собраний и бесед пророков y себя на дому. Но именно это отсутствие обычных атрибутов культа должно было вызвать удивление соседей. Последним евреи должны были, прежде всего, казаться какими-то странными безбожниками, и те действительно очень часто говорили ο них с насмешкой: «Где же их Бог?» (Пс., 79, 10; 115, 2; Иоиль, 2, 17). Едкие насмешки вызывали в обиженных отповеди, критику языческих верований и разъяснение сущности еврейского богопонимания. Отсюда элемент апологетики у пророков и псалмопевцев. Лучшие образцы апологетики встречаются опять-таки у «Великого Анонима», речь которого становится едкой и полной уничтожающих сарказмов, как только он касается разбора языческих верований и культа (примеры: Исаия, 44, 9—20; 46, 6—7). — Тяготение язычников к еврейству еще более окрыляло мечты пророков и псалмистов. Признание Ягве всеми народами земли, которое отодвигалось древними пророками к концу дней, נאחרית היםים (Исаия, 2, 2—4; Мих., 4, 1—4), казалось им близким к осуществлению; для этого нужно только, чтобы евреи заняли почетное место в среде других народов, чтобы они стали свободной нацией на свободной земле своих предков. При этом политические события сложились именно так, что могли поддерживать подобные надежды.
VII. Конец Вавилонского пленения. — Величие Вавилонии, созданное мудрым и твердым правлением Навуходоносора, со смертью последнего (562) пошатнулось. Его сын, Эвиль-Мордах, так милостиво относившийся к бывшему иудейскому царю Иехонии, царствовал только 2 года и в 560 г. был свергнут с престола своим шурином Нериглисаром, которому в 556 г. наследовал его малолетний сын Лобосомардох, немедленно же убитый, и престол занял один из заговорщиков — Набонид. В его правление Кир, царь Персии и Элама, победив в 550 г. мидийского царя Астиага, распространил свои владения до границ Лидии. Царь лидийский, Крез, ввиду угрожавшей ему опасности заключил оборонительный союз с Набонидом (547), но, не дожидаясь помощи союзника, выступил против Кира. За эту торопливость Крез заплатил своей короной; Кир же распространил свое владычество на всю Малую Азию до берегов Эгейского моря (546). — Очередь дошла и до Вавилонии. Напряженно-радостное настроение еврейских изгнанников нашло яркое выражение в речах двух пророков: Иеремии II (главы 50 и 51) и Исаии II; последний назвал Кира прямо «Мессией», т. е. «помазанником Божиим», и не нашел ничего обидного для национального самолюбия еврейского народа в том, что его спасителем является не национальный герой, a язычник. Раз Ягве — Бог всех людей, раз Он один определяет судьбы всех народов, то не все ли равно, кого Он изберет орудием Своей воли? (Ис., 45, 12, 13). — B 538 году наконец получено было разрешение Кира на возвращение иудеев на родину. Это знаменательное событие летописец излагает следующими словами: «А в первый год Кира, царя персидского, когда исполнилось слово Господне (сказанное) устами Иеремии, возбудил Господь дух Кира, царя персидского, и он повелел объявить по всему царству своему словесно и письменно следующее: Так говорит Кир, царь персидский: все царства земли отдал мне Ягве, Бог небесный, и Он возложил на меня построить Ему дом в Иерусалиме, что в Иудее. Кто из вас, из всего народа Его (желает), да будет Бог его с ним, и пусть он идет в Иерусалим, что в Иудее, и строит дом Ягве, Бога Израиля, того Бога, что в Иерусалиме. И все оставшиеся на тех местах, где он жил, пусть они, жители того места, снабдят его серебром, золотом (всяким) имуществом и скотом, кроме доброхотных даяний для дома Божия, что в Иерусалиме» (Эзра, I, 1—5; II Хрон., 36, 22). — Нет никакого основания сомневаться ни в исторической достоверности самого факта, ни даже в подлинности приведенного документа. Кир был правитель набожный и справедливый и старался угодить не только всем подвластным ему народам, но и их богам. Будучи сам последователем Зороастра, как видно из Исаии, 45, 7, он, однако, восстановил все храмы богов покоренных им народов и с особенным уважением относился к высшему вавилонскому богу Мардуку, как явствует из найденного цилиндра Кира (ср. A. Jeremias, Das Alte Testament im Lichte d. alten Orients, 55, 534, 572). Неудивительно поэтому, что Кир называет Бога небес именем «Ягве», a не именем «Агура-Мазда». С его точки зрения, Ягве был столько же бог иерусалимский, сколько Мардук — бог вавилонский. Затем вообще не следует переоценивать важности этого факта, впоследствии сыгравшего столь крупную роль в судьбах еврейского народа и даже всего человечества. Ведь для того времени это не было освобождением, или «исходом», евреев. Это было не больше, как разрешение некоторым подданным переселиться из одной провинции царства в другую, тому же царю принадлежащую область; царь Кир дал разрешение лишь на постройку храма, a отнюдь не на учреждение автономного государства. Нет причины сомневаться в подлинности другого документа, найденного, по словам кн. Эзры (6, 3—5), в Экбатане. Если, согласно последнему документу, Кир отнес расходы по постройке иерусалимского храма на счет царской казны, то в этом нет ничего удивительного: ведь и восстановление храмов в честь Мардука и других богов также производилось на счет казны. С политической точки зрения Киру было даже весьма полезно переселение евреев в Палестину. Вся Передняя Азия была уже в его руках, и для того чтобы навсегда укрепить за собою свои завоевания, Киру оставалось только завладеть Египтом, этим исконным соперником всех восточных монархий. Д. Хвольсон («О влиянии географич. положения Палестины на судьбы евреев», «Сборник Будущности», 1901) выяснил важную роль гористой Иудеи в соперничестве восточной монархии с Египтом. Кто владел этой маленькой страной, тот был господином политического положения. Для Кира, стало быть, было весьма выгодно иметь в Палестине благодарное и преданное ему земледельческое население, которое могло бы доставлять провиант его войску при военных действиях против Египта. О возвращении изгнанников на родину см. Зерубабель. — Ср.: Graetz, Gesch., II; Wellhausen, Israelitische u. jüdische Geschichte, 4 Aufl., 148—161; Каценельсон, «Вавилонское пленение», «Восход», 1901; его же, «Религия и политика в истории древних евреев», «Сборник Будущности», 1902; И. Клаузнер, Historia Israelith, 1909 (на евр. яз., стр. 92—129).
Л. К.3.
Примечания[править]
- ↑ Общее число переселенных в Вавилонию иудеев не поддается определению, ввиду того что имеющиеся в источниках данные отчасти недостаточны, отчасти противоречивы. Во II кн. Цар., 24, 14, число жертв первого пленения определяется в 10.000 челов. — 7000 воинов, 1000 мастеров-слесарей и, вероятно, 2000 князей и пр. Численность второго пленения, которое, несомненно, было наиболее многолюдным, не указана, a o третьем пленении не упоминается вовсе. В книге Иеремии (гл. 52) для упомянутых трех пленений приводятся цифры: 3023, 832 и 745 с общим итогом — 4600. Эта цифра независимо от того, что противоречит данным II кн. Царств, вообще поразительно ничтожна, особенно, если вспомнить, что число иудеев, вернувшихся 50 лет спустя с Зерубабелем, достигло 42360 человек, a последнее число, может быть, составляло только незначительную часть всех живших тогда в Вавилонии иудеев. Грец (ibid.) удачно устраняет указанное противоречие, предполагая, что автор 52-й главы не касается жителей Иерусалима, a говорит только ο числе пленных из иудейских провинций. Но попытку Греца определить число переселенных второго пленения нужно признать неудачной; принимая во внимание обычный коэффициент роста населения (0,5%), он по числу вернувшихся вместе с Зерубабелем 50 лет спустя вычисляет первоначальное число изгнанников; независимо от допущенной им ошибки (он вычисляет рост населения по правилам простых процентов, между тем как оно в действительности увеличивается по счету сложных процентов) весь труд является напрасным, так как в конце концов остается неизвестное, которое не может быть определено, именно число иудеев, оставшихся в Вавилонии после возвращения части евреев на родину.