Загробная жизнь (עולם הבא). — В Библии и апокрифах. Представления о З. Ж. как о томлении в подземном царстве, שאול, странствовании в мире призраков, עולם הרוחות, и вечном блаженстве в стране богов и героев — свойственны почти всем народам, на какой бы ступени они ни стояли, и, по-видимому, пустили глубокие психологические и социальные корни в природе человека и первобытного общества. У первобытных народов, особенно у индоевропейских, эти представления находились в тесной связи с культом предков. Первобытному человеку мысль о небытии, о разрушении была совершенно недоступна. Смерть близкого человека поэтому понималась им как видоизмененное продолжение его земного существования. В зависимости от положения и состояния умершего З. Ж. принимает у первобытного человека разные оттенки: для знатных она сплошь исполнена радости и блаженства, тогда как лица низших классов должны довольствоваться более скромной долею. Могущество главы рода или клана после его смерти наводит особенно сильную тревогу и ужас, потому что его вмешательство перестало уже быть видимым. В общем эти представления на ранних ступенях культуры весьма неопределенны и туманны. В большинстве случаев страна мертвых переносится на запад, на остров блаженных, где жизнь является копией приятных сторон земной жизни. Индеец находит в нем прекраснейшие места для охоты, изобилующие самой лакомой дичью. Житель полярных стран встречает там места, вечно освещенные лучами летнего солнца и очень богатые оленями. Мусульманин наслаждается изысканнейшими чувственными радостями, какие только может представить себе его богатая фантазия. По мере проникновения первобытной религии нравственными идеями начинает появляться мысль об ответственности за деяния, совершенные в здешней жизни, и возникает идея о загробном суде и возмездии. Особенного расцвета загробный культ достиг у египтян. Геродот говорит, что египтяне первые открыли бессмертие души, признавая последнюю истечением всемирной души или ее частицей, которая в большей или меньшей степени воодушевляет все живущее и проникает даже в неорганические предметы. По их первоначальным понятиям душа не умирает ни на минуту; однако при всем том продолжительность ее существования зависит от сохранности ее бывшего тела. Одновременно с наступлением процесса разложения трупа начинается разрушение души; ее сознание затемняется, и само существо ее постоянно умаляется до полной потери самосознания. Отсюда — ревностные заботы о сохранении трупа. В противоположность этому у семитических народов загробные верования развились очень слабо. У вавилонян они никогда не принимали характера культа предков; несмотря на то, их мрачное представление о преисподней являлось прототипом позднейших греческих и еврейских представлений о Гадесе и геенне (ср. миф о Гильгамеше, табл. 12). У арабов попечения о мертвых ограничивались преимущественно погребением и заботами об облегчении трудного пути, который предстоял душе, пока она не прибудет к месту суда. Древний иудаизм был всецело проникнут духом коллективности. Аграрный коммунизм древних израильтян атрофировал всякое стремление к индивидуальной самостоятельности. Соответственно этому индивидуальные эсхатологические стремления вытесняются из области собственно религиозного интереса, который сосредоточивается на национальной эсхатологии, т. е. на представлениях о конечной судьбе народа израильского (см. Бессмертие). Судьба же единичной личности совершенно игнорируется Библией. Культ предков оставался также вполне чуждым древним израильтянам. Индивидуальные тенденции начинают проявляться у древних евреев лишь в период Израильского царства. Развитие торговых и политических сношений с далекими странами, достигшее высшего расцвета при Соломоне, — все это способствует проникновению в народ смутных представлений о З. Ж. Отголосок последних мы видим в известном рассказе о Сауле и эндорской волшебнице (I Сам., 28, 12—20). Представление о подземном царстве, שאול (Быт., 37, 36; 42, 38), куда люди нисходят после смерти, получает дальнейшее развитие. Шеол распадается на различные отделения, חדרי מות (Притчи, 7, 27), замыкаемыe воротами, שערי מות (Пс., 107, 18), с засовами. Жители его не отличаются по внешности от других людей; подобно последним, их можно узнать по одежде, оружию, украшениям и т. д. Политические бедствия, испытанные Израильским и Иудейским царствами и окончившиеся распадением их и Вавилонским пленением (586), усилили индивидуалистические течения и впоследствии привели в позднейшем иудаизме к господству представлений о личном бессмертии и загробном возмездии. Период развития этих воззрений представлен в различных памятниках эпохи. Впервые эта мысль выражена у Экклезиаста (12, 7). Дальнейшее развитие она получает в апокрифах и памятниках иудео-эллинской литературы, характеризующих тогдашнюю работу мыслителей над вопросами о З. Ж. Бен-Сирах стоит еще на почве Библии и видит решение вопроса о «страданиях праведных и благоденствии нечестивцев» в том, что праведник, страдая при жизни, сохраняет добрую память о себе в грядущем поколении (I, 12—13; ХІV, 12 и сл.). На этой же почве стоит и первая книга Маккавеев (2, 64 и сл.). На старинной точке зрения стоит также книга Тобит, которой идея о загробном воздаянии еще вполне чужда. В Премудростях Соломона вскользь упоминается о каком-то посмертном воздаянии, однако, не определяется ближе, в чем именно оно состоит. В IV книге Эзры уже ясно выступает идея независимости загробного возмездия от мессианства (IV, 23 и сл.). Но особенного развития эта идея достигает в книге Эноха. В ней Шеол уже переносится на крайний запад, недалеко от моря, где царит великая тьма. Огромные реки текут по той местности, отделяя ее от прочего мира (XVII, 5—7). В этом царстве теней живут души усопших до наступления воскресения и суда Божия над ними. Шеол у Эноха разделяется на четыре отделения. Из них два, где царствует вечный свет и журчит родник, предназначены для праведников, а два другие — для грешников (ib., XXII, 1—13). Нераскаявшиеся грешники будут ввержены в огонь геенны, находящейся в глубокой долине, גיהינום. Геенна представляется Эноху раскаленной печью, которая, несмотря на это, все-таки совершенно темна (СІІІ, 8). — Учение Филона о З. Ж. соответствует состоянию современной ему греческой религиозной философии: души людей, не сумевших освободиться от материальных забот, переселяются после смерти в другие тела, душа же благочестивого приобщается к вечному блаженству (De somniis, ed. Mangey, 641). С I века до P. Xp. вера в З. Ж. приобретает исключительное господство в еврейских кругах; только саддукеи отрицали ее (Иос. Флавий, «Древн.», ХVIII, 1, 4). — Ср.: F. Schwally, Das Leben nach dem Tode, Giessen, 1892; I. Frey, Tod, Seelenglaube und Seelenkunde im alten Israel, Lpz., 1898; Schürer, Gesch. d. jüd. Volkes, II; Zeller, Gesch. der griechisch. Philosophie, III Aufl., III, 2; W. Caland, Ueber Todtenverehrung, Amsterdam, 1888; W. Seiger, Ostiranische Kultur im Altertum, 1882, 287; Тэйлор, «Первобытная культура»; Фюстель де Куланж, «Гражданская община античного мира», М., 1867; Ervin Rohde, Psyche, 1890; Γ. Генкель, «Представления о загробной жизни у древних евреев», «Будущность», 1899, 17—19, 40—43; Л. Каценельсон, «Бессмертие души», см. статью; Bousset, Die Religion d. Judenthums im neutestamentl. Zeitalter, 1906.
1.
З. Ж. в Мишне и Талмуде. — Борьба, возгоревшаяся о З. Ж. между саддукеями и фарисеями, уже в 1 в. до Р. X. окончилась победою последних, как стоявших на почве общенародного верования. Несмотря на это, встречаются саддукеи, отрицающие З. Ж. и после разрушения второго храма (Сукка, 48б). Однако этого мнения придерживались лишь немногие. С 1 века по Р. Хр. вера в З. Ж. подвергается этической обработке. Мишна содержит богатый материал для суждения об этом новом моменте в загробном учении. Особенно сильного развития достигает понятие о загробном воздаянии. «Вдумывайся в три вещи, и ты не дойдешь до греха: знай, откуда ты пришел, куда ты идешь и пред кем ты должен будешь отдать отчет; явился ты из нечистого места, идешь ты в место, где прах, черви и гады, а отчет ты должен дать на суде пред Царем царей» (Абот, III, 1). — «Знай, что над тобою есть око видящее, ухо слышащее и что все деяния твои в книгу записываются» (ibid., II, 1). Преобладает понятие о ничтожности сего мира перед загробным миром, которое впервые встречается в четвертой книге Эзры: земная жизнь служит только необходимыми вратами к будущей (ІV кн. Эзры, 7, 18). Подобно этому р. Яков говорит, что «этот мир подобен вестибюлю, פרוזדור, для будущего мира; приготовься в передней, дабы войти в самый чертог», טרקלין. Он же прибавляет: «Один час раскаяния и добрых дел в этом мире ценнее всей З. Ж.; но один час блаженства в З. Ж. дороже всей земной жизни» (Абот, ΙV, 16, 16). В трактате Абот впервые наряду с Шеолом (ibid., ІV, 22) упоминается геенна (ibidem, V, 19), но указаний на характер ада и рая мы здесь еще не находим. Вопрос этот разбирается подробно в агаде, где в общем господствуют материалистические представления. Изречение Рава, что «в загробном мире нет ни еды, ни питья, ни чувственных наслаждений, ни материальных дел, ни зависти, и соперничества» (Берахот, 17а), стоит особняком от мнений других агадистов, отличающихся, несмотря на крайнее разнообразие их, конкретностью и реальностью. Геенна изображается колоссальной печью, в 3.600 раз превосходящею своей величиной земной шар (Таан., 10а). Представление об ужасах ада и ο строгости загробного суда дало толчок интенсивному развитию мистицизма, наиболее рельефно изображенного в одном поэтическом сказании: «Когда заболел р. Иоханан бен-Заккаи, к нему пришли ученики, чтобы посетить его. Они застали его громко рыдающим. Тогда ученики сказали ему: Светоч Израиля, о чем ты плачешь? Тот ответил: Если б меня вели к царю из плоти и крови, который сегодня здесь, а завтра в могиле и гнев которого не вечен, я плакал бы. Теперь же меня ведут перед лицо Царя царей, который живет и существует во веки веков и гнев которого — гнев вечный. A тут еще предо мною лежат две дороги: одна ведущая в геенну, другая — в рай, и я не знаю, по какой дороге поведут меня; как же мне не плакать?» (Берах., 28б). В связи с этим возникает представление о мучительном моменте отделения души от тела и об ангеле смерти. Как только больной замечает этого ангела, он в ужасе содрогается и раскрывает от испуга рот, чем и пользуется ангел смерти: он в эту минуту впускает каплю желчи, טפה מרה, в рот больного; от этой капли человек умирает, от нее он разлагается и от нее желтеет его лицо (Аб. Зара, 20б; некоторые праведники умирали не от желчи ангела смерти, но легко и спокойно от прикосновения к ним уст Божиих, מיתת גשיקח, Б. Б., 17а). Этим еще не оканчиваются мучительные невзгоды души. После смерти душа поступает в распоряжение ангела преисподней, Дума, для ожидания небесного суда. Души праведников возносятся ввысь до того отделения, которого они достойны по заслугам. Души средних людей наказываются в геенне в течение двенадцати месяцев. Души же закоренелых грешников повергаются в геенну навеки (Эдуиот, II, 10; Рош Гашана, 17). Еще более характерными для мировоззрения агадистов являются сказания о рае: двое ворот из драгоценных камней ведут в Ган-эден, и у каждых ворот расположены по 60 миллионов ангелов-служителей, сияющих, как лучезарное небо; когда туда является праведник, они снимают с него платье, в котором он был похоронен, и облекают его в восемь одежд, сотканных из блестящих облаков, ענני כבוד, а на голову его кладут два венца, один бриллиантовый, другой золотой, и дают ему в руки восемь миртовых веток, и превозносят его, возглашая: «ступай и наслаждайся твоим уделом». Затем праведника вводят в место, омываемое родниками и окруженное миртовыми и другими деревьями. Для каждого там установлен особый балдахин, из которого протекают четыре ручья: из масла, бальзама, вина и меда; внутри балдахина стоит стол из драгоценных камней и при нем прислуживают 60 ангелов… В Ган-эдене стоит неизмеримой величины древо жизни, под тенью которого сидят ученые и занимаются толкованием слова Божьего» (Ялкут, Берешит). Вообще в райской жизни, согласно агаде, сочетаются физические удовольствия с наиболее возвышенными духовными наслаждениями, вызываемыми главным образом непосредственной близостью к Богу. — Ср.: С. М., «Религиозные поверья и представления евр. народа в жизни и литературе», «Восход», 1885, ХІ—ХII; 1886, I—II.
И. Б.3.