Платонизм — Вопрос о причинах колоссального влияния П. на еврейскую философскую и богословскую мысль в иудео-эллинском периоде и почти бесследного исчезновения этого влияния в средневековой еврейской религиозной философии, находящейся почти всецело под влиянием аристотелизма (если не считать влияния П. и неоплатонизма на Ибн-Гебироля, Авраама бен-Хию Ганаси, см., Абрабанеля и на каббалу), является одним из существенных вопросов истории еврейской философии. Он находится в тесной связи с другой проблемой еврейской истории — о глубоком отличии характера еврейской культуры в Палестине от еврейской культуры в диаспоре и о взаимоотношении обеих этих культур. Греческая культура, проникшая в самые отдаленные и глухие углы Азии вслед за триумфальной колесницей Александра Македонского, не могла, однако, оставить глубоких следов в народных массах. Встретившиеся культуры были слишком чужды друг другу, и греческий поток разбился на многочисленные, хотя и изолированные отдельные ручейки, которые приняли ту своеобразную, чисто поверхностную греческую окраску, которая является характерной чертой так называемого эллинистического мира. Конечно, легче было усвоить внешний лоск и блеск греческой жизни, изящной и легкой, все внешние выражения ее культуры. Правящие классы, соприкасавшиеся с греческим миром, группировавшиеся вокруг них более богатые слои народа, имевшие возможность вести приятный образ жизни, в тех красивых ее формах, которые давала Греция, охотно и легко подпадали под новое влияние. Труднее было проникнуться другой стороной греческой культуры — духовной. Для этого требовалось, естественно, и более глубокое и продолжительное знакомство с греческой жизнью, и более вдумчивое отношение к новому миру, и, в известной мере, более высокие запросы и духовные потребности. Евреям пришлось познакомиться с обоими течениями греческой культуры, но при различных обстановках. Одна встреча произошла в Палестине, другая в диаспоре, главным образом в Александрии. В Палестине евреям пришлось встретиться преимущественно с худшими представителями эллинистической культуры, сирийцами. [К тому же в Сирии, в противоположность Александрии в Египте, совершенно отсутствовали самостоятельные философские школы. — Ред.] В Палестине простой народ видел в евреях-богачах, носителях греческой культуры, тех же притеснителей и переносил свою ненависть с «греков» (יון) на их культуру. Разгоревшиеся войны за освобождение только способствовали усилению этой ненависти, а законоучители-фарисеи использовали ее в целях усиления религиозной нетерпимости по отношению ко всему иноземному. Ряд недостойных первосвященников, а затем нелюбимые представители идумейской династии, главные носители новых культурных начал, не могли по своему нравственному уровню внушить уважение к греческой культуре. Палестинский еврей имел право гордиться перед ними и своим мировоззрением, и нравственной чистотой; таким образом, закрывалась возможность познакомиться с духовной стороной иноземной культуры. Иное мы видим в Александрии. Путем долгого и более близкого сожительства с греками, в центре греческой культуры, египетские евреи познакомились со всеми сторонами их жизни; они могли воспринять и ту духовную красоту, которая скрывалась в поэтических и философских произведениях соседей. Для ненависти, вызванной политической конъюнктурой в Палестине, в Александрии еще в течение долгого времени не было места. Не было здесь также интереса к занятиям Торой. Кругозор александрийских евреев был гораздо шире, их знакомство с греческой культурой глубже, собственно говоря, они жили скорее греческим мировоззрением, которое они только старались примирить с еврейским законодательством, этическую ценность которого они не могли отрицать. Но они не желали только заимствовать, быть лишь учениками, подражателями. Этические ценности иудаизма были, действительно, по времени старше последних выводов философии платоников, пифагорейцев и Аристотеля. К тому же александрийские евреи имели за собой преимущество Откровения, дававшее им более стойкое и незыблемое основание. Вполне естественно, что евреи стали искать в Св. Писании и первоисточник тех истин, которые преподавались в то время греческими философскими школами. Наибольшее число приверженцев и наиболее талантливых адептов среди евреев имел П. В ближайшую эпоху после Платона иудейские и греческие умы занимали одни и те же проблемы, которые разрешал П. Жизнь Палестины, т. е. эллинистических кругов ее, особенно Иерусалима, находилась под влиянием школы эпикурейцев и скептиков, расшатавших ее древние крепкие устои, да и само учение Платона, проникшее в еврейскую литературу, было сильно окрашено стоицизмом и эпикуреизмом; но длительное и действительное влияние на еврейскую мысль оказал лишь Платон. Учение о Логосе, которое мы находим в древнейших апокрифах, обязано своим возникновением непосредственному знакомству с сочинениями П., повлиявшими на зародыши учения об идее, скрывавшегося издревле в самом иудаизме. Премудрость Соломона (см.), проникнутая психологией П., находится под его влиянием и в учении о Логосе или Софии, посреднице между Богом и миром, управляющей вместе с ним вселенной. [Не следует, однако, упускать из вида, что олицетворение мудрости (Софии) и слова Божия (דבר ה׳ = Логос) находится уже в псалмах и притчах, относящихся, по мнению умеренной критики, к доалександрийской эпохе. — Ред.] Наиболее ясно выступает в этом апокрифе учение Π. о предсуществовании души (VIII, 20; IX, 15; ХV, 8). Своего высшего расцвета влияние учения Платона достигает в произведениях Филона, давшего свою собственную философскую систему. В Филоне ярче, чем в ком бы то ни было другом, определилась та внутренняя скрытая общность и все точки соприкосновения между иудаизмом, учением Платона и последними остатками мифологии, против которых восставали издревле пророки и представители этического монотеизма. Однако следует заметить, что, кроме этой точки соприкосновения, учение Платона по своему характеру стоит весьма близко к иудаизму; ни одна философская система по своему этическому характеру не стоит так близко к духу пророков, как философия Платона. Апокрифическое сказание, что знаменитый греческий философ был учеником пророка Иеремии, с объективной точки зрения ничуть не грешит против истины. Слава патриархов греческой мысли, заимствовавших так много элементов восточной мысли, не пострадает, если допустить, что Платон, научившийся многому у египтян, знал кое-что об учении Иеремии, который долго жил в этой стране. Кроме того, иудаизм и учение Платона имеют так много точек соприкосновения и со стороны практических воззрений. Знакомый с палестинской экзегезой, традицией и Св. Писанием, Филон нашел в творениях Платона теоретические основные мировоззрения своего народа и многие законы и правила жизни, хорошо знакомые ему из иудаизма. Нечто близкое было уже в том, что философ являлся в качестве юриста-законодателя, что законы свои он выводил из высших принципов философии, что каждый закон в отдельности сам по себе обуславливался основным принципом всего законоположения. Когда Филон искал подобие своего Моисея — одновременно философа и законодателя — в сонме греческих философов, невольно напрашивался образ Платона, государство которого, mutatis mutandis, являлось почти тем же теократическим государством, как и у Моисея. Говоря о влиянии учения стоиков на Филона, нужно иметь в виду лишь известную окраску, полученную этим учением в интерпретации Платона. И если говорят об отношениях Филона к аллегориям, то не следует забывать, что Мидраш, как своеобразная дисциплина, был известен палестинскому еврейству и еврейству вообще уже со времени первого храма. Да и у греков зачатки аллегории следует искать еще у Платона и у Аристотеля (De Mundo, 6 и 7) и даже задолго до них. Обычное мнение, что наиболее подходящей к иудаизму философией является философия Аристотеля, не выдерживает критики. Стоит только обратить внимание на этическую сторону и практическое направление философии Платона, с одной стороны, и на этику и политику Аристотеля — с другой, чтобы решить, кто из них более подходит по своему духу к иудаизму. В частностях мы, конечно, можем натолкнуться и на такие воззрения Платона, которые противоречат духу иудаизма, как, например, требование общности жен и детей (Политика, II, 3, 4). Но в общем эта близость выступает особенно резко, если принять во внимание, что обе системы весьма схожи в этическом отношении. Вот почему и напрашивается вопрос, почему александрийское еврейство древности было под влиянием Платона, а в средние века еврейство признавало Аристотеля; и чем яснее для нас причина, привлекавшая Филона к Платону, тем более странным должно казаться нам это господство Аристотеля в средние века. Трудно было бы объяснить себе такое явление тем лишь фактом, что сочинения Аристотеля были очень распространены у арабов, влиявших во всех отношениях на еврейскую философию. К тому же учение Аристотеля и не пользовалось в этом отношении исключительными условиями. Насколько известно, у арабов и евреев находились также наиболее важные произведения Платона — «Федон», «Республика», «Критон» и «Законы», — т. е. именно сочинения Платона, наиболее близкие по духу к иудаизму. Многие данные говорят за то, что Маймонид был знаком, по крайней мере, с «Парменидом» Платона, а последняя книга вызывала уже в древности столько же разноречивых интерпретаций, как и в прошлом столетии в Германии, и сильно содействовала, хотя и не непосредственно, углублению учения о Единстве. Указание на господство Аристотеля у арабов, как на причину его власти над еврейской мыслью, не выдерживает критики, ибо в действительности дело далеко не так обстояло, как оно кажется с первого взгляда. Действительно, даже наиболее ярые приверженцы Аристотеля среди арабов ввели так много идей Платона при посредстве неоплатонизма в систему Аристотеля, что мы имеем право говорить о скрытом влиянии Платона. [В особенности это ярко выступает в получившей такое широкое распространение в арабском мире псевдоэпиграфической «Теологии Аристотеля».] В еврейской же философии, как это ни странно, учение Аристотеля удержалось в более чистом виде. Влияние П. в средние века отразилось, главным образом, на учении Гебироля (см.) и на каббале (см.). — См. статьи Арабско-еврейская философия, Александро-еврейская философия, Аристотель, Абрабанель, Иуда Гебироль, ибн-Фалакера. [По Neumark, Gesch. d. jüd. Phil., I, 27 и сл.].
9.