Глаголев А. Г. Еще критика: (Письмо редактору) // Пушкин в прижизненной критике, 1820—1827 / Пушкинская комиссия Российской академии наук; Государственный пушкинский театральный центр в Санкт-Петербурге. — СПб: Государственный пушкинский театральный центр, 1996. — С. 25—27.
http://feb-web.ru/feb/pushkin/critics/vpk/vpk-025-.htm
Прошу дать местечко в вашем «Вестнике» моему письму: дело, о котором хочу говорить с вами, немаловажно, ибо касается до нашей литературы. Скажу вам, милостивый государь, что я старик, живу здесь, в Москве, или, что все равно, в Бутырской слободе, и, не имея почти никаких дел, беспрестанно читаю. В старину я и сам кое-что пописывал; но кто старое помянет, тому глаз вон, говорит пословица. Много, много на моем веку случилось перемен в нашей словесности! Но беседа моя клонится не к тому, что было, а к тому, что теперь есть. Нашим старикам, Ломоносову, Сумарокову, Петрову, Державину, Хемницеру, Богдановичу, даже во сне не виделись такая замысловатость, такой свободный полет гения, такой обширный разгул фантазии, такая очаровательная дикость, какими щеголяет нынешняя наша поэзия.
Признаюсь вам, я было сперва порадовался новому приобретению в нашей словесности. Но теперь ужас обнимает меня, когда подумаю, что наделали новейшие преобразователи. Посмотрите на наш Парнас: это кладбище, где валяются черепы, кости, полуразвалившиеся гробницы и кресты могильные; где бродят духи, привидения, мертвецы в саванах и без саванов; где слышны крики вранов, шипение змей, вой волков… Что же касается до языка, которым все это выражается, то я уже и не знаю, право, что мне сказать должно. — Примеры убеждают лучше всего; позвольте мне что-нибудь вам представить, самое новейшее.
Из множества вот один пример: некто смастерил балладу (ужасную, как водится) и поместил ее в № 17 «Сына отечества»1. Что за баллада! Сокровище! Могильщик осеннею порою пошел копать могилу и рассуждал сам с собою: долго ли мне работать?
В теплых избах богачи без заботы
Спят на перинах теперь;
а мне надобно трудиться, хлопотать, рыть могилы или таскаться с сумою
………. И в холод и в темь нет покою;
Что же несчастней других я родился?
Что бы и жизнь мне давать?
Словом, он наскучил бедностью, не боится ада и решается:
Дай, схороненным хоть раз поживлюся!
Дай, на остатке дней повеселюся!
Потом отбивает гроб, крадет алмазы, жемчуг, и, когда хочет похитить перстень, мертвый очнулся (заметьте: мертвый!!), стиснул преступникову руку; синие губы, роптали без звуку (мудрено!!.). Но что же вор?
Смотрит на мертвого вор…
Мутные взоры уж дня не узрели:
Только на мертвого страшно глядели!
И конец!! — Замечать ли, что по-русски не говорится что бы и жизнь? вместо на что бы и жизнь? или темь вместо темнота. — Это безделица! Безделица и то, что вор смотрит на мертвого, а взоры дня не узрели и только на мертвого глядели; но я желал бы спросить всякого здравомыслящего человека: что за цель этой баллады? Где польза? Где удовольствие? Это ли язык богов?.. И такую балладу помещают в одном из лучших журналов наших для того только, что она подходит к модному стихотворству; для того, что в ней есть могила, мертвец и проч. и проч.
Какой счастливый век! И как легко писать!
Бумага лишь нужна, наборщик и — печать…2
А таких ужасных, мистических выродков вы найдете премножество. Другие не столь страшны, зато уж так кудревато изукрашены, что подлинно
…не хитрому уму
Не выдумать бы ввек…3
Например, у нас есть «Позыв к уединению», где вы узнаете, что автор не болен сердцем4; в другом месте сыщете, что «с утраченным грядущее слилось, грядущее со мною разочлось, и новый иск на нем мой был бы тщетен», что обман надежд разжигает тоску заснувших ран5; еще в одной балладе… Но прошу прочитать ее всю сполна, она, право, этого стоит (С<ын> от<ечества>, № 13, стр. 35)!6 Я только замечу: у нас в такой моде смертность, что даже луч солнечный трепетен и бледен умирает на горе…7 Ни слова о рыцарях, которые беспрестанно прощаются с красавицами и погибают; ни слова о чашах пенистого вина8, о тайном шепоте невидимого, о туманном небосклоне полей, о лазурном крове безоблачного приюта, о пустынной тиши дубрав, о зыбучих берегах, где плачут красные девицы, и проч. и проч.9
Теперь прошу обратить ваше внимание на новый ужасный предмет, который, как у Камоэнса Мыс Бурь10, выходит из недр морских и показывается посреди океана российской словесности. Пожалуйте напечатайте мое письмо: быть может, люди, которые грозят нашему терпению новым бедствием, опомнятся, рассмеются — и оставят намерение сделаться изобретателями нового рода русских сочинений.
Дело вот в чем: вам известно, что мы от предков получили небольшое бедное наследство литературы, т. е. сказки и песни народные. Что об них сказать? Если мы бережем старинные монеты даже самые безобразные, то не должны ли тщательно хранить и остатки словесности наших предков? Без всякого сомнения! Мы любим воспоминать все относящееся к нашему младенчеству, к тому счастливому времени детства, когда какая-нибудь песня или сказка служила нам невинной забавой и составляла все богатство познаний? Видите сами, что я не прочь от собирания и изыскания русских сказок и песен; но когда узнал я, что наши словесники приняли старинные песни совсем с другой стороны, громко закричали о величии, плавности, силе, красотах, богатстве наших старинных песен, начали переводить их на немецкий язык и наконец так влюбились в сказки и песни, что в стихотворениях XIX века заблистали Ерусланы и Бовы11 на новый манер, то я вам слуга покорный!
Чего доброго ждать от повторения более жалких, нежели смешных лепетаний?.. чего ждать, когда наши поэты начинают пародировать Киршу Данилова?12
Возможно ли просвещенному или хоть немного сведущему человеку терпеть, когда ему предлагают новую поэму, писанную в подражание Еруслану Лазаревичу? Извольте же заглянуть в 15 и 16 No «Сына отечества». Там неизвестный пиит на образчик выставляет нам отрывок из поэмы своей «Людмила и Руслан» (не Еруслан ли?) Не знаю, что будет содержать целая поэма; но образчик хоть кого выведет из терпения. Пиит оживляет мужичка сам с ноготь, а борода с локоть, придает ему еще бесконечные усы (С<ын> от<ечества>, стр. 121), показывает нам ведьму, шапочку-невидимку и проч. Но вот что всего драгоценнее: Руслан наезжает в поле на побитую рать, видит богатырскую голову, под которою лежит меч-кладенец; голова с ним разглагольствует, сражается… Живо помню, как все это, бывало, я слушал от няньки моей; теперь на старости сподобился вновь то же самое услышать от поэтов нынешнего времени!.. Для большей точности или чтобы лучше выразить всю прелесть старинного нашего песнословия поэт и в выражениях уподобился Ерусланову рассказчику, например:
…Шутите вы со мною
Всех удавлю вас бородою!
Каково?
…Объехал голову кругом
И стал перед носом молчаливо.
Щекотит ноздри копием…
Картина, достойная Кирши Данилова! Далее: чихнула голова, за нею и эхо чихает… Вот что говорит рыцарь:
Я еду-еду не свищу,
А как наеду, не спущу…
Потом витязь ударяет голову в щеку тяжкой рукавицей… Но увольте меня от подробностей и позвольте спросить: если бы в Московское благородное собрание как-нибудь втерся (предполагаю невозможное возможным) гость с бородою, в армяке, в лаптях и закричал бы зычным голосом: здорово, ребята! Неужели стали бы таким проказником любоваться? Бога ради, позвольте мне, старику, сказать публике, посредством вашего журнала, чтобы она каждый раз жмурила глаза при появлении подобных странностей. Зачем допускать, чтобы плоские шутки старины вновь появились между нами! Шутка грубая, неодобряемая вкусом просвещенным, отвратительна, а нимало не смешна и не забавна. Dixi[1].
ВЕ. 1820. Ч. 111. № 11 (выход в свет 28 июня). С. 213—220. Подпись: Житель Бутырской слободы.
Письмо Жителя Бутырской слободы явилось первым критическим откликом на поэму «Руслан и Людмила», отрывки из третьей песни которой были напечатаны без имени автора в апрельских номерах «Сына отечества»; № 15 (выход в свет 10 апр.). С. 120—128. («Уж утро хладное сияло ~ А как наеду — не спущу»); № 16 (выход в свет 17 апр.). С. 160—165 (со ст. «Тогда от ярости немея» до конца). В журнальной публикации поэма называлась «Людмила и Руслан».
В литературных кругах «Письмо» приписывалось редактору «Вестника Европы» М. Т. Каченовскому. Так, В. Л. Пушкин писал П. А. Вяземскому 21 июня 1820: «Каченовский в последнем нумере своего журнала грянул на моего племянника, но критика московского Фрерона не умаляет дарований молодого поэта» (Пушкин В. Л. Стихи. Проза. Письма. М., 1989. С. 267). Авторство А. Г. Глаголева раскрывается по позднейшему свидетельству М. П. Погодина (см.: ЛН. Т. 58. С. 352).
Андрей Гаврилович Глаголев (1793 (по др. данным 1799)—1844) — критик, фольклорист, теоретик литературы; в начале двадцатых годов — один из самых активных сотрудников редакции Каченовского. В историю русской фольклористики Глаголев вошел как деятельный член Общества любителей российской словесности при Московском университете, автор ряда статей, в том числе одного из первых в отечественной науке описаний народных календарных праздников (О характере русских застольных и хороводных песен // Труды МОЛРС. 1821. Кн. 29); в его историко-археологических трудах систематизирован огромный материал по старорусской архитектуре; ему принадлежат также «Записки русского путешественника с 1823 по 1827 г.» (СПб., 1837), содержащие описание культурной жизни Европы (опубликованная в «Московском вестнике» в 1827 г. глава об итальянских импровизаторах была использована Пушкиным в «Египетских ночах»).
Литературные взгляды Глаголева достаточно подробно изложены им в целом ряде работ: в 1821 г. он получил степень магистра словесности за «Рассуждение о греческой трагедии» (ВЕ. 1820. № 4), два года спустя за труд «О способе изображения, расположения и выражения» (М., 1822) удостоился докторской степени, а в 1831 г., принимая участие в конкурсе на замещение вакансии по кафедре словесности Московского университета, написал «Умозрительные и опытные основания словесности» (СПб., 1834). Труды эти не выходят из ряда нормативных схоластических «пиитик». «Бессмертные красоты классиков» представляют для Глаголева единственную и непреходящую ценность, ибо «ложные прелести» нового литературного направления уводят художника с истинного пути. Романтическое искусство, по его мнению, чуждо России, так как жизнь ее, в отличие от Европы, не успела одряхлеть и не нуждается в поиске экстравагантных форм мысли и чувства; напротив, ей свойственна античная простота. Кроме того, русская классическая поэзия, считает Глаголев, не достигла «надлежащей зрелости» в своем развитии, и замена ее поэзией романтической неправомерна, ибо сооружаемое вновь здание не имеет прочного основания.
Статьи Жителя Бутырской слободы о «Руслане и Людмиле», по справедливому замечанию Б. В. Томашевского, направлены прежде всего «против „новой“ школы и главного ее представителя — Жуковского», Пушкин — лишь «случайная жертва наступления» на главу романтиков (см.: Томашевский. Т. 1. С. 302). Критике подвергаются «балладный романтизм» и метафорическая поэтика. Неприятие романтических нововведений характерно и для других статей Глаголева этого времени. См. особенно его «Письмо к Лужницкому старцу» (ВЕ. 1821. № 5), направленное против «балладников», «лунатиков» и «эгоистов». Подобные же обвинения в ближайшие годы повторятся на страницах журнала «Благонамеренный».
В отношении к поэме Пушкина Глаголев выказывает себя решительным противником введения простонародности в сферу «высокой» поэзии: сравнение поэмы Пушкина с бородатым гостем, ворвавшимся в благородное собрание, сделалось хрестоматийным примером борьбы классиков за сохранение чистоты жанра.
В ответ на критику Глаголева в «Сыне отечества» появилась статья неизвестного автора в защиту «новой» романтической школы. Оппонент Глаголева настаивал на правомерности метафорического стиля и ссылался на прецеденты «низкого стиля» в классических образцах «шутливой» сказочной поэмы (в частности, у Богдановича). Эта проблема стала особым предметом полемики в следующей статье Глаголева (см. с. 30 наст. изд.). В 1828 г., переиздавая «Руслана и Людмилу», Пушкин ввел в предисловие без всяких сопутствующих объяснений заключительную часть статьи Жителя Бутырской слободы — столь явным анахронизмом выглядела уже она в то время.
1 Глаголев имеет в виду балладу П. А. Плетнева «Могильщик», появлению которой в «Сыне отечества» непосредственно предшествовала публикация там отрывка из «Руслана и Людмилы». Глаголев имеет в виду балладу П. А. Плетнева «Могильщик», появлению которой в «Сыне отечества» непосредственно предшествовала публикация там отрывка из «Руслана и Людмилы».
2 Цитата из послания В. С. Филимонова «К Д. А. Остафьеву» (ВЕ. 1812. № 16; с переменами: Амфион. 1815. № 10—11).
3 Неточная цитата из стихотворения И. И. Дмитриева «Чужой толк» (1794).
4 «Позыв к уединению» — стихотворение Я. Г. Ковалева (Благ. 1820. Ч. IX, № 4). Имеются в виду стихи:
Немногим доволен
И сердцем не болен
В свободе я счастье найду.
5 Цитируется «Уныние» П. А. Вяземского (1819; опубл.: СО. 1820. № 12).
6 В № 13 «Сына отечества» была опубликована баллада Плетнева «Пастух».
7 Имеются в виду строки из стихотворения «К А. Н. А. при начале весны» (Благ. 1820. № 6. С. 408—411):
И тихо умер на горе
Луч трепетен и бледен
(ср. в элегии Жуковского «Вечер» (1809):
Уж вечер… облаков померкнули края,
Последний луч зари на башнях умирает).
8 Гедонистические мотивы в поэзии Батюшкова (а к началу двадцатых годов и «союза поэтов») постоянно вызывали упреки критиков лагеря литературных староверов.
9 Глаголев перечисляет ряд мотивов и образов, характерных для поэзии Жуковского; «о зыбучих берегах…» и т. д. — имеется в виду стихотворение Жуковского «Тоска по милом» (1807).
10 Речь идет о сцене в 5-й песне поэмы Л. Камоэнса «Луизиады» (1572), где путешественникам открывается Мыс Бурь в виде чудовища, напоминающего статую Колосса Родосского; чудовище пророчествует о бедах, которые ожидают тех, кто попытается проплыть мимо него.
11 Бова, Еруслан Лазаревич — персонажи сказки и лубочной литературы; имена их употреблены как нарицательное обозначение «низкой», «простонародной» словестности.
12 Кирша Данилов — предполагаемый составитель первого сборника русских былин, баллад, исторических и лирических песен и т. д., изданного в 1804 г. под редакцией А. Ф. Якубовича под заглавием «Древние русские стихотворения» (второе, более полное, издание осуществил К. Ф. Калайдович: «Древние российские стихотворения». М., 1818).
- ↑ Я сказал (лат.). — Ред.