Коровин К. А. «То было давно… там… в России…»: Воспоминания, рассказы, письма: В двух кн.
Кн. 2. Рассказы (1936—1939); Шаляпин: Встречи и совместная жизнь; Неопубликованное; Письма
М.: Русский путь, 2010.
Жара[править]
— Заметьте, — говорит некий мой приятель и рыболов, Василий Княжев, — вот ведь утро, а не продохнешь.
— Действительно жарко, — соглашаюсь я.
Василий подает мне стакан чаю, плюшку, хлеб. Не хочется одеваться.
Сидишь на постели свеся ноги, босиком. Носки надо надевать. Не хочется. В открытое окно видны дома напротив, с зелеными и красноватыми крышами, раскаленными на солнце. Вдали — Сухарева башня, как какая-то обсосанная карамель. Синее небо — без облачка. По мостовой едут ломовые вереницей. Везут пустые бочки. Стучат колеса по мостовой.
В окно доносится запах рогожи, кваса.
— Василий — говорю, — сбегай в овощную лавку, купи две бутылки говоровского квасу, похолодней.
— Квасом нешто напьешься, — говорит Василий, — от его у меня как клей во рту становится. Лучше пиво черное.
— Ну ладно, ладно, тащи пива.
У окна, сбоку, сидит приятель Коля Курин. Скучая, читает «Русское Слово».
— Ну что, — спрашиваю, — новенького?
— Новенького?.. Ничего… Никого не убили…
Мой приятель обиженно откладывает газету в сторону. Тишина. Зной…
Василий ставит на стол поднос со стаканами и начинает откупоривать пиво.
Вдруг пробка хлопает, и желтая струя летит кверху. Василий старается рукой зажать горлышко бутылки — ничего не выходит. Сквозь пальцы, шипя, пена течет на пол.
— Ишь ты, — озадаченно говорит Василий, — теплое дали.
Остаток выливается в стакан. Но пена и из стакана сразу выливается через край.
Василий растерянно смотрит на вторую бутылку.
— Брось, Василий, уноси все. Поди-ка лучше к овощнику, купи «Ситро»…
Но и с «Ситро» случается то же самое.
— Знаешь, лучше возьми бессарабское белое, с водой хорошо, — предлагаю я.
— Вот, Василий, это правильно придумано, — говорит, несколько оживляясь, Николай Васильевич.
— Что же ты в пиджаке сидишь, да еще в черном?
— Это верно, — соглашается Коля и медленно снимает пиджак и жилет.
— Не знаю, брат, что это значит — спать хочется. Зевота одолела…
— Ну вот что, — говорю я. — Василий, заверни-ка мохнатые полотенца в бумагу. А ты, Коля, напиши, пожалуйста, — на дверь повесим: «Уехали в Кунцево купаться, вернемся вечером, в 8 часов»…
Медленно тарахтит извозчик по Тверской-Ямской. Я, приятель Коля, Василий Княжев со свертком под мышкой, прислонившись к козлам напротив, едем на Александровский вокзал… В буфете прохладнее. На столах стоят пальмы. У стойки Василий спрашивает пива, Коля и я «Ситро».
Одетый в чесучу, в серой шляпе, разведя руки, как бы в удивлении, смотрит на нас артист оперного театра Николай Петрович Юнашев:
— Вы это куда?
— В Кунцево, — говорим, — купаться.
— Вот рад, я тоже в Кунцево, я там живу. Едем вместе. Вот вам билеты. У меня сезонная книжка…
В вагоне — снова духота.
— Я ведь в Москве три дня был, — рассказывает Юнашев. — Этакая жара… Двести восемьдесят давали… Черт ее знал, что она придет, а я пятьдесят на Гальтимора проставил! Вторым пришел!.. Остался на другой день. Эта сволочь трехлетка Диана последней пришла, а я шестьдесят на нее поставил!.. Вот что жара делает!.. Пятьсот сорок проиграл. Так, верите ли, места себе не найду. Черт меня дернул на даче поселиться!.. Поехал бы лучше в Крым, деньги были, а теперь… Аванс взял. Жди до двадцатого сентября и сиди без гроша за душой.
— Вы один на даче-то живете? — спросил Коля.
— Один, — угрюмо ответил тенор. — Приехал не один, а остался один. Так бывает. Если бы этого не было, я бы на скачки не ездил. Как приехал на дачу — все время скандал. Не знал я, что она такая поэтическая натура. Изволите ли видеть, на лодке любит кататься. Луна — и я тоже должен по Москва-реке на лодке валандаться. Но пусть не забывает — я тенор! Начнется сезон — пятьдесят других будет!..
— Но теперь не сезон, — сказал Коля.
— Да, конечно, — согласился тенор, — да и жарко.
В Кунцеве Юнашев зашел к себе на дачу взять полотенце. Мы дожидались у ворот. Когда тенор вышел, у калитки стоял разносчик.
— В понедельник, — поторопившись, бросил ему на ходу Юнашев.
— Чего, барин, в понедельник… Месяц гоняете, балык взяли… Двадцать шесть за вами. Чего? Хожу, хожу, тоже время тратишь. Эдак тоже не очень господа будете, а говорили, императорский… Не отдадите — к мировому подам.
Юнашев, не слушая, быстро шел мимо палисадников в кустах запыленной акации по пыльной дорожке. Разносчик шел сзади за нами и кричал:
— Знать, деньги мои ау?!
— Невежа! — вдруг остановился и завопил Юнашев. — Скотина! Говорю, что в понедельник.
— Сам ты скотина! — кричал разносчик. — Сейчас к становому пойду, на гроб тебе не оставлю. Любишь балык-то есть? Тоже барин!..
Тенор, не слушая, быстро повернул за дачи по дорожке в парк. Из парка шел большой спуск вниз, показалась широкой лентой красавица Москва-река. Внизу — маленькая хижина рыбака-лодочника. Цветные лодки стояли на привязи для катанья публики. В тени большого вяза, за столом, сидела компания и пила чай.
На ровном зеленом лужке мы живо разделись и бросились в воду.
За седым ивняком берега купались женщины и весело смеялись и повизгивали.
Юнашев, по горло в воде, запел:
Куда, куда, куда вы удалились
Весны моей златые дни…
Женщины вдруг перестали смеяться, а по берегу подошли какие-то нарядные дачники. Остановились и посматривали в нашу сторону. Коля окунался, стоя по колена в воде.
— Что ж ты у берега там купаешься, иди сюда, не утонешь.
— Я, брат, плавать не умею — захлебнешься!
— Постой, я тебя выучу… Василий, брось-ка мне полотенце.
Василий бросил с берега полотенце, я поймал его.
— Ну вот, Коля, возьми в зубы край полотенца, ложись на воду и болтай руками и ногами, а я тебя потяну.
Коля взял полотенце в рот, лег на воду и тут же захлебнулся. Он выскочил на берег и, согнувшись, долго кашлял.
— В уши вода. Ой… умираю…
Юнашев, выйдя на берег, тряс побледневшего Колю за плечи.
— Это, когда учат плавать, завсегда так, — сказал Василий Княжев. — Меня-то учили — прямо на глубину пустили да сказали: «Черт с ним, пускай потонет». Это, конечно, не господа, так я нахлебался воды, а выплыл. А где? На Москва-реке тоже, на барке, против шпитального дому. Выпивши, конечно, товарищи-рыболовы бросили с барки. Так глубина какая! Как это Бог спас, под барку не попал… А что? Надо, вижу, спасибо сказать. Без вина бы пропал, а оно внутри-то, может, себя тоже спасало. Есть в ём жизнь. Пьяному море по колена, Бог бережет…
Под большим вязом, у накрытого скатертью стола, сели мы на лавочках после купанья. Лодочник принес самовар и поставил на стол. От самовара вился дымок, пахло еловыми шишками.
Хорош чай с крыжовенным вареньем.
Разносчик с лотком предлагал нам калачи, колбасу с чесноком, белорыбицу, балык.
Юнашев недовольно смотрел на разносчика и мрачно сказал:
— Не надо соленого, обопьемся.
Мы после купанья, действительно, выдули весь самовар. А поодаль, под большими деревьями парка, на травке, сидели дачники и посматривали в нашу сторону. Дожидались: не запоет ли тенор.
С купанья отправились к Юнашеву. Он отпер дверь ключом, и мы вошли. На столе, посреди комнаты, стояли пустые крынки молока, грязный стакан, лежали черствые объедки хлеба. Пол был сплошь засыпан билетами тотализатора.
Юнашев стал наскоро убирать со стола. Видимо, прислуги у него не было.
В другой комнате была видна неубранная постель. На полу тоже валялись билеты тотализатора, а сбоку — маленькие разорванные женские туфли с голубыми бантиками.
Юнашев искоса посмотрел на нас и сказал:
— Я на завтра лошадку знаю, — пятьдесят за десятку дадут.
Мы с Колей предложили ему по десяти рублей взаймы. Тенор ожил и повеселел.
— Вот если на третий заезд рискнуть на жокея, то тоже наверняка взять можно.
— Сколько время-то? — спросил Коля, посмотрев на часы. — Не пора ли в Москву?
— Едем! — обрадовался Юнашев.
На другой день к вечеру мы опять поехали в Кунцево купаться.
Когда ехали на извозчике по Тверской, увидели идущего пешком навстречу Юнашева. Остановились и окликнули его. Он быстро подошел к нам.
— Ну что, как лошадка? — спросил его приятель Коля.
— Вообразите, — сказал он в волнении, — без хлыста, подлец, ехал! Полголовы проиграл, мошенник!
Во всей фигуре Юнашева было возмущение.
— Бог с ним, Николай Петрович, — сказал я. — Едем купаться. Жара ведь. Пообедаем на станции.
Он примостился с нами на извозчике…
На станции за столом мы спросили окрошку. Юнашев отказывался есть.
— Не хочу, — сказал он, — жара…
И, наклонившись, сказал мне тихо:
— Вот что, дайте-ка пятерку: завтра верная трехлетка…
Я вздохнул и потянулся за кошельком.
Юнашев мгновенно оживился. А получив от меня тихонько в руку пять рублей, добродушно улыбнулся, сказал: «До свиду!» — и ушел…
ПРИМЕЧАНИЯ[править]
Жара — Впервые: Возрождение. 1937. 20 августа. Печатается по газетному тексту.