Петр КРАСНОВ[править]
Жемчужины в имперской короне[править]
«Родина», № 5, 2004 год
Генерал-лейтенант Петр Николаевич Краснов (1869—1947) был известен советскому читателю исключительно как ярый враг советской власти. Соратник Керенского по октябрю 17-го, белоказачий атаман, автор лозунга «Хоть с чертом, но против большевиков», эмигрант, гитлеровский пособник, казненный по приговору Военной коллегии Верховного суда… О том, что рожденный в Петербурге сын генерала, казака донской станицы Каргинской, являлся личностью куда более глубокой, читатель смог узнать лишь в последние годы. Атаман Краснов, к удивлению многих, оказался плодовитым литератором, автором почти двух десятков романов и повестей, неутомимым путешественником, наблюдательным военным корреспондентом. Льва Толстого из генерала конечно же не получилось, но стиль и дарование Петра Николаевича вполне позволили бы ему занять далеко не последнее место в иерархии современных ему советских литераторов. Пример тому — небольшой очерк конца 1930-х годов, который предлагается вниманию читателей.
Одиннадцать казачь-их войск — один-надцать жемчужин в блистательной короне Российской Империи. Три горо-довых казачьих полка — три бурмицких зерна Бе-лого Царя. Донское, Кубанское, Терское, Ураль-ское, Сибирское, Астраханское, Орен-бургское, Забайкальское, Семиречен-ское, Амурское и Уссурийское казачьи войска — у каждого своя история, — у кого, уходящая в даль веков, к истокам земли Русской, у кого еще недолгая, мо-лодая жизнь искусственно продвинутых «на линию» полков, — все покрыты не-увядаемой славой походов и боев, сра-жений и побед. У каждого был свой не-приятель, свой театр военных действий, свои в песнях воспетые герои.
Три городских полка — Красноярские, Иркутские и Енисейские казаки — три горододержца, хранителя порядка в Си-бири, на далеком Сибирском тракте.
Кроме Астраханцев и Красноярцев — я знал их всех. С одними прожил тесною жизнью на протяжении десятков лет, с другими связан годами, проведенными вместе в трех войнах, третьих видал только в лагерях, на ученьях. Всех успел оценить и горячо полюбить.
Казаки приходили на службу на сво-их собственных, часто доморощенных, казачьих конях, со своими седлами, в своем обмундировании, со своими шаш-ками и, одно время, со своими ружьями и пиками. Как поется в казачьей песне:
…Он с походом нас поздравил,
Отдавал строгой приказ: —
Чтобы были у вас, ребята,
Ружья новыя Берданы.
Шашки вострыя в ножнах…
Казаки снаряжались дома и вполне го-товыми приходили в полки. Юношами-«малолетками» они обучались военному зелу, жили в лагерях, и полковая жизнь им была знакома и не страшила их.
Они не боялись лошади. Конь вхо-дил в семью казака, был тесно связан с его бытом. Казаки любили своего коня, как члена семьи, как связь с домом.
Казаки несли воинскую повинность все поголовно, без льгот. В казачьей се-мье — и отец, и дед, и прадед — и, да-леко в века уходя, все были воины; служили и старший, и младший брат, и от-того создавалась традиция службы и уважения к ней.
По стенам казачьего куреня висели фо-тографии тех, кто служил раньше, портре-ты начальников и героев. О них пели пес-ни казачки, их поминали и знали.
Казаки были прирожденные воины.[править]
Они сами стали такими. Их закалила в боях на границе история.
Это было очень трудно, дорого и ра-зорительно казакам снаряжаться на службу. От них требовали всё лучших, более рослых и кровных коней, краси-вого, крепкого, исправного снаряжения. Они стояли наряду с полками блиста-тельной кавалерии Российской, и войсковое, казачье самолюбие требовало не быть ни в чем ниже их.
Я был очень близок с казаками. В молодые годы, младшим офицером, я жил с казаками одной жизнью, ночевал в полевых поездках и на маневрах в од-ной хате, в поле, на сеновале, сутками был с ними и много с ними говорил, — говорил откровенно, по душе, не как на-чальник, а как старший брат говорит с младшим.
Я знал родителей многих казаков, го-ворил с ними.
Я никогда не слыхал ропота, жалоб на разорение, на тяжесть службы.
Молча, в величайшем сознании сво-его долга перед Родиной, несли казаки свои тяготы по снаряжению на службу и гордились своим казачьим именем.
В них было прирожденное чувство долга.
На смотрах и парадах — им выпада-ло самое трудное. Лейб-Гвардии 6-я Донская Казачья Его Величества бата-рея, всегда, по традиции — карьером проходила на церемониальном марше. Карьером пропускали и казачьи полки. Если на маневрах конница переплывала реки — первыми плыли казаки.
Они изумляли своей бесстрашной джигитовкой. Они восхищали легкостью и красотою своего строя, они поражали затейливою игрою заманивающей ла-вы. Они, по признанию всех иностран-цев, видевших их в мирное время, — были единственной в мире, неподража-емой и несравненной конницей.
Они были природными конниками.[править]
Красота их мирного полкового быта, с из глубины веков идущими песнями, с лихой пляской, с тесным и дружным то-вариществом, пленяла. Служить у каза-ков, служить с казаками было мечтой всех истинно военных людей. Сколько русских героев вошло в казачью исто-рию благодаря службе с казаками. От Ермаковских бояр Строгановых в далекие Иоанновы времена до П. Н. Вранге-ля в наши мятежные дни.
Писатели и поэты, художники и вая-тели, композиторы и танцмейстеры ис-кали у казаков вдохновения.
Пушкин, Лермонтов, Гоголь, гр. Л. Н. Толстой, Шолохов воспели их. Виллевальде, Самокиш и Мазуровский, фран-цуз Детайль и немец Рубо оставили нам бессмертные холсты с изображением казаков. Лансере увековечил их в брон-зе, французские, английские и немец-кие художники времен Отечественной и Освободительной войн увлекались ими. Цезарь Кюи и Троплин им посвятили свои оперы, о них пишут оперы и в Со-ветском Союзе. Их сильная, полная кра-сок, полковая и боевая жизнь пленяет воображение художников всякого рода.
В казачьих полках и батареях была особая, ни с чем не сравнимая красота казачьей удали.
И раньше, и теперь, в великую войну казаки были прославлены и оценены и любимы всеми родами войск.
Раннее утро. Густой туман низко при-ник к полям, затянул овраги, в полроста деревьев покрыл леса. Темными острова-ми стоят они над белым морем тумана.
Медленно и нерешительно подаются вперед пехотные патрульные цепи. Идут ощупью. Война только что началась, и не обстреляна пехота, наполовину со-стоящая из запасных. Солдаты бредут, еле передвигая ноги, останавливаются, прислушиваются, тяжело молчат. Никто и не закурит… Впереди неизвестность. И где он, и сколько его, и что надо де-лать? Чуть повеяло утренним ветром, заколыхались, заходили волны тумана, сзади брызнули солнечные лучи. Вдали, на сжатой ниве, между золотистых ко-пен, показались одиночные всадники.
Пехота замялась. Жутко идти в лес-ную глушь.
— Вы не могли бы помочь своими ка-заками?..
В балочке — звонкая команда сотен-ного командира:
— Сотня, готовься к пешему строю… К пешему строю — слезай!
Как на ученье в мирное время.
Очень жидкая казачья цепь. Будто на охоте — облава. Идут быстро, согнув-шись, наперевес несут винтовки, — лег-ко так. Ближе и ближе к лесу, презирая свист и чмоканье пуль, разрывы шрап-нелей, не оглядываясь на тех, кто упал, сраженный пулею. Вошли в гущу и ис-чезли в ней, как лани идут, без шороха и шума, скользят между кустами.
Встала и смело пошла за ними навстречу смерти пехота. Зашумела гус-тыми целями по лесу.
Казаки впереди![править]
Лето 1916 года. Бои на Стоходе. Его берег, крутой и высокий, стеной спада-ет к воде. Стоход течет в несколько ру-кавов среди зеленых болотистых лугов, между перелесков и островов кустар-ника.
Пехотная бригада подошла вплот-ную к лугам, и нет силы поднять дальше цепи. Страшит болото; где нельзя око-паться, страшат водные пространства рукавов Стохода. От командира пехот-ной бригады телефон к начальнику Ка-зачьей дивизии:
— Не поможете ли своими казаками поднять наши цепи? Наша атака захле-стнулась.
Кубанцы — две сотни и с ними пуле-меты на вьюках. Серые черкески, за спинами алые башлыки, черные бара-ньи шапки с красными тумаками, алые бешметы и погоны — ничего «защитно-го». Развернулись широкою лавою, це-лый полк прикрыли. Впереди на наряд-ном сером коне командир сотни, еще дальше впереди на гнедом коне коман-дир дивизиона. Как на смотру — чисто равнение. Легко по луговой мокрой траве спорою рысью идут горские копи, не колышутся в седлах казаки. Прошу-мели по кустам и перелескам, прошли сквозь пехотные цепи. Им навстречу немецкие батареи открыли ураганный огонь, застрочили кровавую строчку пулеметы, котлом кипит огонь винто-вок — чистый ад с Любашевского бере-га… Казаки перешли в намет, скачут через протоки Стохода, алмазными брызгами сверкает вода из-под кон-ских копыт. Все скорее и скорее мчит-ся казачья лава — двести человек на тысячи немцев. Реют алые башлыки… По брюхо в воде бредут кони через главное русло. Стих огонь немцев, в их рядах замешательство, слишком непо-нятно-дерзновенна казачья атака.
Наша пехота встала и с громовым «ура» бросилась за казаками в воду. Стоходенский плацдарм был занят…
Казаки проложили дорогу пехоте. Осень 1916 года. У селения Тоболы, на Стоходе, австро-германская пехота сбила нашу 4-ю Финляндскую стрелко-вую дивизию. С таким трудом завое-ванный Черийщенский плацдарм зани-мается немцами.
Из штаба III Армии приказ казакам выручить пехоту. Пять немецких аэро-планов низко реют над казачьей диви-зией, наметом скачущей длинной ко-лонной к жидкому казаками построенному мосту. Стучат с аэропланов пуле-меты, часто рвутся бросаемые с них бомбы. Аэропланы так низко, что отчет-ливо видны- лица летчиков. Падают убитые лошади, везде лежат убитые и раненые казаки. Казаки карьером про-скакивают по ходуном ходящему под ними мосту, проходят через прорезы в проволоках наших укреплений, и вот они — перед изумленной германской пехотой разворачивается широкая, на четыре версты захватившая весь плац-дарм, казачья лава.
Сотни пленных… Взятые с боем пу-леметы. Очищенное от врага поле сра-жения… Восстановленное положение. Казаки выручили свою пехоту. Фин-ляндцы вернулись в свои окопы.
Когда армии шли вперед-- казаки были впереди армий, когда отступа-ли — казаки широкой завесой прикры-вали их отход — как во времена Напо-леоновских войн, как в Семилетнюю войну против Фридриха, как в Турецкие и Польские войны с Суворовым.
Ни броневые машины, ни самолеты, ни пулеметы, ни скорострельные пушки и полевые мортиры и гаубицы не изме-нили их дерзновенно-смелой казачьей тактики.
Летом 1915 года наши армии отсту-пали. Не было снарядов, не хватало па-тронов. Большие потери были в пехот-ных полках. Упадал воинский дух.
Ночь с 22 на 23 июля. По большому Влодавскому шляху пылают села и по-сады. Пожарное зарево кровавым бле-ском покрывает широкую полосу по-лей. Сверху светит полная луна. Все ка-жется неестественно страшным и при-зрачным в красном свете пожара и в мутном лунном мареве. Наша пехота отходит. Штаб XIV армейского корпуса и все его обозы еще находятся в поса-де Совин. Необходимо остановить на-ступление немцев.
Две сотни терцев 1-го Волгского полка и за ними шесть сотен кубанцев 1-го Линейного казачьего генерала Вельяминова полка вылетают в сумер-ках ночи, озаренной пожарами и лу-ной, проходят сквозь цепи отступаю-щей нашей пехоты и с диким гиком ки-даются на немцев. Результат этой атаки был поразительно сильный.
На пять суток было остановлено на-ступление немцев, морально потрясен-ных ночною дерзкой атакой казаков.
Казаки остались на завоеванном по-ле и простояли одни эти пять суток, дав возможность нашей пехоте пополнить-ся, устроиться и укрепиться на новых позициях.
Так было везде на всем двухтысячеверстном фронте Европейского театра военных действий и в Закавказье, и Малой Азии, где казакам генерала Баратова приходилось выручать англичан.
Донцы, Кубанцы, Терцы, Уральцы Сибиряки, Оренбуржцы и Астраханцы Забайкальцы и Семиреченцы, Амурцы и Уссурийцы — вписывали страницу подлинной славы в свои войсковые ис тории, вплетали лавры в венки своих полков.
Потерь не считали. По казачьему завету — «об убитых и раненых» был у них свой, «домашний» счет.
Когда началась смута — казаки не признали власти большевиков. 0ни сражались до последнего, они ушли не только офицеры «золотопогонники» — но целыми полками ушли в изгнание в твердой вере, что еще пригодятся они своим родным войскам. Те кому пришлось остаться испивать горькую чашу рабства и насилия, непрерывно и постоянно, несмотря на жесточайший террор и ссылки на север на верную смерть, волнуются, поднимают то на Дону, то на Кубани, то на Кавказе восстания и только ждут удобного случая, чтобы свергнуть проклятую власть пролетариата.
Казаки не согнулись и не сдались.
И верю я, что, когда начнет рассеиваться уже не утренний туман, но туман исторический, туман международный когда прояснеют мозги задуренных ложью народов, и Русский народ пойдет в «последний и решительный» бой с третьим интернационалом и будет та нерешительность, когда идут первые цепи туманным утром в неизвестность — верю я — увидят Русские полки редеющей завесой исторического тумана родные и дорогие тени легких казачьих коней, всадников, будто парящих над конскими спинами, подавшихся вперед, и узнает Русский народ с величайшим ликованием, что уже сбросили тяжкое иго казаки, уже свободны они и готовы свободными вновь исполнять свой тяжелый долг передовой службы — чтобы, как всегда, как в старину, одиннадцатью крупными жемчужинами казачьих войск и тремя ядрышками бурмицкого зерна городовых полков вновь заблистать в дивной короне Имперской России.
Казачий Альманах. Париж. 1939.