Владислав Ходасевич. Пушкин и поэты его времени
Том третий (Статьи, рецензии, заметки 1935—1939 гг.)
Под редакцией Роберта Хьюза
Berkeley Slavic Specialties
ЖЕНА ПУШКИНА
[править]8 декабря (26 ноября по старому стилю) исполнилось семьдесят пять лет со дня смерти Натальи Николаевны Пушкиной, женщины, сыгравшей роковую роль в судьбе величайшего русского поэта и одного из величайших русских людей вообще.
Жизнь Пушкина среди современного ему общества и в условиях его эпохи была в основе своей трагична (что, разумеется, вовсе не значит, будто в иных обстоятельствах она сложилась бы счастливо). Вопрос о том, удастся ли ему сносить голову, не раз возникал перед ним еще до встречи с Натальей Николаевной. Однако же, не случись этой встречи, события, может быть, не приняли бы столь быстрого и страшного оборота. Поэтому вполне естественно, что на протяжении ста двух лет, протекших со дня смерти Пушкина, русское общество, начиная с историков литературы и кончая рядовыми читателями, стремилось выяснить, в какой мере Наталья Николаевна была повинна в гибели своего мужа. Было вложено в это дело немало вдумчивого и тщательного труда, и все-таки никаких окончательных выводов не добыто. Вопрос остается открытым, и, может быть, всего более нас тревожит именно своей действительной или кажущейся неразрешимостью.
Для того, чтобы коснуться его во всем объеме (при чем понадобилось бы пересмотреть многие предлагавшиеся решения и доводы), прошлось бы, конечно, написать целую книгу о жене Пушкина. В пределах газетной статьи мы можем коснуться темы лишь кратко и схематически.
Прежде всего эту тему вообще следует значительно сузить, исключив из нее вопрос, который многим кажется кардинальным: вопрос о том, изменила ли Пушкину его жена. Пушкин был очень ревнив, но его последняя драма отнюдь не была драмой ревности. Ярость, с которой он обрушился на Дантеса, вовсе не была яростью обманутого мужа. Напротив, целью всех его действий было доказать, что измены не было, что жена его оклеветана. В его глазах Дантес был не любовником Натальи Николаевны, а лишь возбудителем клеветы и пособником клеветников. Именно эту, а не какую-либо другую версию он и отстаивал всеми способами. Именно за нее он и умер, и на смертном одре, в невыносимых страданиях, не забывал внушать окружающим уверенность в том, что Наталья Николаевна неповинна в измене.
Это еще не значит, что он вовсе не ревновал ее к Дантесу. Ревновал несомненно, и эта ревность проскользнула даже в его письмо к Геккерену: упоминая о презрении, возбужденном в Натальи Николаевне трусливой женитьбой Дантеса на ее сестре, Пушкин пишет, что в этом презрении «угасло то чувство, которое она, быть может, испытывала перед пылкими домогательствами Дантеса». Пушкин, следовательно, допускал, что было такое время, когда Наталья Николаевна могла отнестись небезразлично к любви Дантеса. Будучи достаточно сведущ в «науке страсти нежной», он не мог не знать, как часто такое небезразличие переходит в любовь. Может быть, он подозревал, что этот переход даже уже наметился или начал совершаться, но в супружеской верности Натальи Николаевны он не сомневался.
Таким образом, допуская возможность измены с ее стороны, мы не только кощунственно нарушаем последнюю волю Пушкина, но и делаем логическую ошибку: ведь даже если Наталья Николаевна была повинна в измене (чему, кстати сказать, нет решительно никаких веских доказательств), то ведь Пушкин-то во всех своих действиях исходил из противоположной уверенности. Следовательно, если бы даже была измена со стороны Натальи Николаевны, — эта измена осталась бы ее личною тайной и не повлияла на ход событий. Самое трагическое в гибели Пушкина — не то, что он погиб вследствие измены жены, а то, что измены не было, а погиб он все-таки от жены. Только исходя из этого положения мы и можем сколько-нибудь справедливо выяснить содержание и степень ее виновности.
Тотчас по возвращении из ссылки Пушкин решил жениться, потому что хотел упорядочить свою жизнь, потому что «в тридцать лет люди обыкновенно женятся», потому что хотел поискать счастия на избитых путях. Несколько раз он сватался неудачно. Наконец встретил Наталью Николаевну Гончарову и выбрал ее по страстному увлечению, которое, впрочем, значительно поостыло за два года, протекших со дня первой встречи до свадьбы. Он знал, что невеста никаких любовных чувств к нему не питает, и страшился будущего. Много раз готов был, по выражению Вяземского, «заключить отступной контракт». Перед свадьбою он провел несколько месяцев в деревне, в творческом подъеме исключительном, но едва ли не все, что он написал в это время, было полно самых мрачных предчувствий. Но, кажется, сама опасность, которую он сознавал, имела для него странную притягательную силу. 18 февраля 1831 г. он пошел под венец, накануне этого дня поразив мрачностью друзей, собравшихся к нему на мальчишник. Подобно Ибрагиму в «Арапе Петра Великого», он готов был не требовать от жены любви и довольствовать ее верностью. Надо признать, что на семейную жизнь он смотрел вполне «феодально», без «романтических затей».
Наталье Николаевне было всего шестнадцать лет, когда Пушкин впервые сделал ей предложение. Замуж вышла она восемнадцати. Сперва ее не хотели выдавать за Пушкина, потом согласились. Причины отказа, как и согласия, нам в точности неизвестны; вероятно, мать, деспотически управлявшая дочерьми, мечтала о более выгодной партии, но не нашла. Выходя замуж без любви, как и без отвращения, Наталья Николаевна, вероятно, думала, что со временем сможет к Пушкину привязаться (на что только рассчитывал и он сам). Вполне несомненно, что она собиралась быть добродетельной женой: сестры Гончаровы были воспитаны матерью в строгих правилах, хотя сама мать таковых не придерживалась. Словом, Наталья Николаевна готова была составить счастие своего мужа. Но что этот муж был Пушкин, а не кто-либо иной, и что счастие такого человека составляется не так просто, как счастие обыкновенных людей, — этого она не понимала, как по младости лет, так и по характеру своего воспитания, так и по складу и объему ума своего. Ничего этого не научилась она понимать и за те шесть лет без малого, которые прожила с Пушкиным.
За исключением Туманского, которому она не очень понравилась, кажется, не было человека, который не восхищался бы ее красотой. Зато и не было человека, который нашел в ней что-нибудь, кроме красоты. Соболевский назвал ее просто глупой, — но, может быть, он и преувеличивал. Судя по всеобщему молчанию об ее умственных и нравственных качествах, она была не умная и не вовсе глупая, не добрая и не злая. Она была никакая, и все ее бытие как-то сосредоточивалось на физическом плане. Из семидесяти одного месяца, прожитого с Пушкиным, около сорока месяцев она была беременна (четверо детей и один выкидыш; ее способность к деторождению удивляла и, кажется, слегка раздражала Пушкина). В прочее время — сияла, блистала, выезжала, наряжалась. По-видимому, она была не лишена известной практической сметливости, ей можно было даже поручить несложные деловые переговоры. Но вся идейная и поэтическая жизнь Пушкина была ей недоступна. Правда, ей случалось писать стихи. Однако Пушкин, вообще старавшийся приподнять, приукрасить ее в своих собственных глазах и в глазах друзей, избегал даже читать эти произведения. Она же не понимала, до какой степени это безвкусно: жена Пушкина, пишущая плохие стихи!
Друзья Пушкина, один за другим, при первой встрече как бы спешили отдать дань восхищения ее красоте, — чтобы уж потом как бы не замечать ее. Кажется, и она отличила средь них одного Нащокина — самого доброго, самого, может быть, верного, но зато и самого нетароватого. Среди светских женщин были умные и образованные, более или менее подходящие ей по возрасту: А. О. Смирнова, А. К. Шернваль-Демидова, гр. Э. К. Мусина-Пушкина, Д. Ф. Фикельмон, бар. Е. Н. Вревская (в девичестве — Зизи Вульф). Ни с кем из них у Натальи Николаевны не возникло никакой близости. Ее подругой была Идалия Полетика, пошлая сплетница, интриганка, женщина очень сомнительной репутации.
Она не имела понятия о том месте, которое занимал Пушкин в России. Как раз в ту пору, когда ему всего необходимее было сохранить независимость в собственных глазах и в глазах общества, своими тратами она вынуждала его принимать закабаляющую помощь со стороны правительства. Она нравилась государю Николаю Павловичу, — это было ей лестно. Чтобы она могла появляться на балах в Аничковом дворце, Пушкина нарядили в камер-юнкерский мундир, что в его возрасте и при его положении было совершенно скандально: кажется, одна Наталья Николаевна так и не поняла, почему при известии об этой милости у Пушкина глаза налились кровью и его пришлось буквально поливать холодной водой. Несмотря на советы и просьбы Пушкина, она выписала из деревни двух сестер своих: от этого не только возросли домашние расходы, уже ранее бывшие непосильными, но и помножились на три все светские пересуды, интриги, сплетни. Пушкину пришлось не только выезжать с тремя дамами, но и хлопотать о том, чтобы его своячениц не забывали приглашать на балы и рауты. При его натянутых отношениях с большим светом, такие хлопоты подчас были унизительны. Наконец, Наталья Николаевна вздумала пристраивать сестер фрейлинами и пристроила: при симпатиях, которые к ней питал государь, это ставило ее под удар завистливых толков и сплетен. Когда же Пушкин, вконец измученный, замышлял побег из «свинского Петербурга» в деревню, Наталья Николаевна старалась удержать его в Петербурге, совершенно так же, как его злейший враг — Бенкендорф.
В основе всего этого лежала ее неодолимая страсть к светской жизни. Но и эта страсть была движима другою, лежащею еще глубже, в самой основе ее существа: кокетством. Пушкин не выносил кокетства и порою в очень грубых выражениях определял его сущность. И надо же было судьбе устроить так, чтобы в жены ему досталась женщина, для которой кокетство было почти физическою, непреодолимою потребностью! Пушкин понимал, что от кокетства ее удержать немыслимо. Считая кокетство стремлением к безответственному, бесцельному возбуждению надежд и желаний в мужчинах, он, может быть, считал его как бы громоотводом против возможной измены. Но он также знал и то, что в условиях светской жизни кокетство рождает слухи об изменах, на самом деле даже не бывших. Эти ложные слухи были для него так же ужасны, как если бы они были не ложными. При мысли, что его могут зачислить в разряд обманутых мужей, в нем не только вскипало неистовство семьянина и собственника: не менее, а может быть еще более страшило его то, что рогоносцем может быть объявлен не только «шестисотлетний дворянин» или камер-юнкер, но и поэт Александр Пушкин. Его ужасало сочетание рогов не с камер-юнкерским мундиром, а с лавровым венком. Он сознавал себя великим явлением русской жизни и не лично, но вполне патриотически страшился, как бы смешное и пошлое не сплелось с его именем.
Он не столько умолял Наталью Николаевну не кокетничать, сколько стремился ввести ее кокетство в известные границы, вытравить из него «все, что не comme il faut». Вероятно, она читала восьмую главу Евгениа Онегина, но из светского портрета Татьяны не извлекла для себя ничего. Атмосфера, которую она вокруг себя создавала, была дешевая, пошловатая. Соллогуб рассказывает, что в нее была повально влюблена вся петербургская молодежь. Из всей этой молодежи она выбрала и отличила самого ничтожного пошляка — Дантеса. Напрасно Пушкин себя обольщал мечтой о том, будто она научилась презирать Дантеса. В том-то и горе, что не научилась и все еще заслушивалась его остротами, когда весь Петербург понимал уже, что трагедия неминуема и близка.
Предцуэльный конфликт Пушкина с Дантесом и Геккереном тянулся больше двух с половиною месяцев. В события было втянуто много людей, сыгравших в них ту или иную роль. Одна Наталья Николаевна оставалась почти в бездействии, словно бы «выше мира и страстей», тогда как один ее жест (хотя бы отъезд в деревню) мог спасти все. Наконец она вышла из неподвижности — и одним, единственным свиданием с Дантесом у Полетики сразу сгубила Пушкина.
Когда Пушкин со своим секундантом ехал к месту дуэли, им встретилась Наталья Николаевна, возвращавшаяся с катка. Еще в этот миг она могла бы предотвратить несчастие — но она их не видела: была близорука. Сцена эта, конечно, вполне символическая. Нельзя обвинять ее за близорукость — но и близорукость сыграла свою роковую роль. Точно так же она была неповинна в своей близорукости умственной и душевной. Просто — она была слишком не по плечу Пушкину, духовно была для него мала ростом (как физически была велика). Вероятно, и Пушкин был не прав перед нею, возложив на плечи хорошенькой барышни непомерную честь и непосильное бремя — стать женой Пушкина. Через четыре года после его смерти, так и не разобравшись, кажется, в происшедшем, она вышла замуж за Ланского, которому исправно рожала детей и была вполне подходящей женою, потому что Ланской был не Пушкин.
1938
ПРИМЕЧАНИЯ
[править]Впервые — Возрождение, 1938/4161 (9 декабря). Сокращенный вариант, с подзаголовком «Ее роковая роль в судьбе величайшего поэта», вскоре был напечатан в рижской газете Сегодня.
«<…> упоминая о презрении, возбужденном в Наталье Николаевне трусливой женитьбой Дантеса на ее сестре, Пушкин пишет…» — в не посланном письме Л.Геккерену от 17-21 ноября 1836 г. (цитата — перевод восстановленного текста).
«Будучи достаточно сведущ в „науке страсти нежной“…» — цитируется Евгений Онегин, гл. первая, VIII.
«<…> Пушкин решил жениться <…> потому что в „тридцать лет люди обыкновенно женятся“…» — цитируется письмо Н. И. Кривцову от 10 февраля 1831 г.
«<…> по выражению Вяземского, „заключить отступной контракт“» — вероятно, неточно цитируется письмо С. Д. Киселева Н. С. Алексееву от 26 декабря 1830 г.: «Пушкин женится на Гончаровой, между нами сказать, на бездушной красавице, и мне сдается, что он бы с удовольствием заключил отступной трактат <так!>»; см.: В. В. Вересаев, Пушкин в жизни, раздел «Перед женитьбой».
«<…> он смотрел „феодально“, „без романтичеких затей“» — см. «Граф Нулин», стих 59.
«За исключением Туманского, которому она не очень понравилась…» — см. у Вересаева, «Перед женитьбой», отрывок из письма В. И. Туманскому С. Г. Туманской от 16 марта 1831 г.
«Соболевский назвал ее просто глупой…» — имеется в виду, вероятно, известное письмо Соболевского П. А. Плетневу от 13 февраля 1837 г.: <…> она добра, но ветрена, а такие люди в добре ненадежны, во зле непредвиденны. <…> Пушкин, умирая, был к ней добр и благороден; большим охотником я до нее никогда не был, но крепко-крепко верую с ним вместе, что она виновата только по ветрености и глупости…". См. примечание к рец. на Письма Пушкина к Н. Н. Гончаровой (1936) в настоящем томе.
«<…> побег из „свинского Петербурга“…» — выражение в письме Пушкина жене от 26 мая 1834 г.
«<…> рогоносцем может быть объявлен не только „шестисотлетний дворянин“…» — из письма Пушкина к А. А. Бестужеву от конца маяначала июня 1825 г.
«Соллогуб рассказывает, что в нее была повально влюблена вся петербургская молодежь» — см. «Воспоминания о Пушкине» В. А. Соллогуба в кн. Пушкин в воспоминаниях и рассказах современников под ред. С. Я. Гессена (Ленинград, 1936), сс. 521—540, в частности с. 523.
«Одна Наталья Николаевна оставалась почти в бездействии, словно бы „выше мира и страстей“…» — цитируется пушкинское стихотворение «Красавица» (1832).