Владимир Азов.
[править]Жизнь русского человека
[править]Пролог.
[править]Слушайте вы, пришедшие сюда с разрешения начальства! Сейчас перед вами пройдет жизнь Русского человека, с ее неприятным началом и противным концом. Под надзором полиции протечет жизнь Русского человека и, на основании железных положений об усиленной охране, свершит он круг предначертаний начальства.
Рождение Русского человека.
[править]— Вот родился еще один Русский человек.
— Наверное, это будет мальчик.
— Я хочу, чтоб он был инженером.
— Инженеров часто убивают.
— Меньшиковы часто пишут на инженеров доносы.
— Лучше пусть он будет редактором большой газеты.
— Редакторов часто сажают в тюрьму.
— Зачем рождается Русский человек? Разве он не чувствует, что положение об усиленной охране еще не отменено?
— Он ничего не чувствует.
— А когда вырастет, станет жаловаться: «Зачем, — скажет, — меня мать родила»!
— Меньшикова тоже мать родила?
— Конечно.
— И Крушевана?
— Разумеется.
— Странно!
— Может быть, он сделается беллетристом.
— Я не хочу, чтобы он был порнографом.
— Кажется, пришел доктор.
— Нет, это пришел околоточный надзиратель: он увидел освещенные окна и подумал, что здесь неразрешенное собрание.
— Может быть, он пришел за праздничными?
— Ему запрещено теперь принимать праздничные.
— А правда ли, что в Москве он принимал по будням?
— Да, но не менее 20-ти тысяч.
— Кажется, закричала наша роженица?
— Нет, это закричал на улице еврей.
— Разве его опять бьют?
— Да, он опять вызвал народное негодование.
— Как наша бедная роженица мучается.
— Родить ребенка — не то, что родить законопроект.
— Кажется, пришел, наконец, доктор.
— Нет, это пришел секундант.
— Разве кто-нибудь кого-нибудь оскорбил?
— Нет, но он пришел на всякий случай.
— Надо сказать ему, чтобы он зашел наведаться завтра.
— Какой ужасный треск: должно быть, это кухарка мелет кофе.
— Нет, это Марков 2-й бьет себя в грудь и говорит о любви к родине.
— Как ей трудно родить!
— Смотрите, какая огромная толпа: должно быть, это процессия безработных.
— Нет, это процессия недоставших билеты в Художественный театр.
— Наконец-то закричала наша роженица… теперь она скоро родит.
— Какой у нее противный голос.
— Противнее, чем у г. Валишевского.
— Господи, как томительно ожидание!
— Хотите почитать газету?
— Я хожу в баню только на дворянскую половину, в трактир — только в дворянское отделение, и читаю только дворянскую газету.
— Скоро начнет издаваться дворянская газета. Говорят, она будет выходить с красным околышем.
— Как мне жаль кн. Мещерского!
— А мне Глинку-Янчевского.
— Разве дворяне поедают дворян?
— Молодые и голодные всегда поедают старых и сытых.
— Говорят, крестьяне опять хотят голодать.
— Русский народ консервативен по природе и крепко держится своих привычек.
— Как ей трудно родить! Надо будет послать ее после родов в Ялту.
— Разве генерал Думбадзе уже назначен на Кавказ?
— Нет, он еще пишет письма в редакции газет.
— Тише! Русский человек родился! Надо дать знать паспортисту в участок.
Картина вторая.
Молодость и бедность.
[править]— У него в комнате одни книжки да тетрадки.
— А иконы не видать.
— Вишь, колбаса на окне: постом скоромное лопают.
— А по ночам читают. Я сама видела: другой раз до свету за книжкой сидят.
— Ясное дело — сицилисты.
— Надо бы заявить околоточному надзирателю.
— Не венчанные живут.
— И чего это дворники смотрят.
— Идут!
— Ну, что, получил работу?
— Где ее достать? Без свидетельства о благонадежности никуда не принимают.
— Чем же мы заплатим за комнату?
— Вот обещал один приятель достать переписку.
— С твоими способностями корпеть над перепиской!
— Что же делать, если цензор систематически не пропускает моих статей!
— Лучше уж поискать физического труда.
— Полиция не любит, когда интеллигенты занимаются физическим трудом. Меня могут выслать.
— Что ж нам — помирать с голоду?
— На завтра мне обещали чек в бесплатную студенческую столовую. Суп я съем, а мясо заверну в бумажку и принесу тебе.
— Неужели так всю жизнь?
— О, мы еще поборемся! Ведь я молод, силен, образован, кажется, даровит.
— Ты — талант!
— Ну, вот видишь! Неужели мы не победим! Ты будешь моим оруженосцем в борьбе, которую я начну. Сюда, ко мне, мой верный оруженосец! Где мой меч? Выходи, трусливый, низкий враг! Побренчим щитами, позвеним мечами! Вперед, мой оруженосец! За свободу! За право! За народ!
Жалкий человек! Он и не подозревает, что уже больше недели два шпика следуют за ним по пятам, куда бы он ни пошел, что выехала уже из депо карета, и что не пройдет и часу, как она остановится перед его крыльцом. Слепой, он не знает, что для него приготовлена уже камера в доме предварительного заключения.
Картина третья.
Бал у Русского человека.
[править]— По какому случаю бал у Русского человека?
— Он празднует открытие первой Думы и пьет со своими друзьями за новый строй.
— Как пышно, как богато, как светло у Русского человека!
— О, да, он последний грош поставил ребром.
— Его выбрали огромным большинством?
— Единогласно! Мудрено ли? Он столько жертв принес народу, так много выстрадал за народ…
— Как счастлив Русский человек. Он думает, что наступил конец произволу.
— А как счастлива его жена. Она думает, что прошлое погибло безвозвратно.
— Кто это вокруг Русского человека? Такие симпатичные?
— Это его друзья. Они также боролись за свободу.
— А эти кто? Такие противные?
— Это его враги. Они всеми силами отстаивали произвол.
— Какие они робкие! Как униженно они держатся, как раболепствуют они перед Русским человеком.
— Их дело проиграно навсегда!
— Какие пышные свободы!
— Как светло у Русского человека.
— Посмотрите на его врагов. Как они притихли!
Празднует и веселится Русский человек. Жалкий, он не знает, что Дума будет распущена, и что враги его выше прежнего поднимут головы.
Картина четвертая.
Несчастье Русского человека.
[править]— Вот мои игрушки. Боже, в каком виде эти бедные игрушки! Вот Конституция. Что же это ты, Конституция? А это что? Неужели это Неприкосновенность личности? Вот так Неприкосновенность личности: вся пакля вышла наружу, а пружины сломаны. Боже мой, в каком ты ужасном виде. Свобода печати… Жена, помнишь ли ты, какая она была новенькая — Свобода печати?
— Она была прекрасна. Ты любил ее больше всех остальных игрушек. Ты любовался ею по целым часам.
— Во что она превратилась…
— Но больше всего мне жаль Конституции.
— Что это там в углу, жена?
— Это Хулиганство.
— А это, там… что это ползет? Что это пресмыкается?
— Это Реакция.
— А вот Порнография…
— Вот Черная сотня…
— Как загажен наш светлый дом…
— В нем было так прекрасно, так пышно… Где друзья мои?
— Они далече…
— А враги мои?
— Они поднялись и низвергли тебя.
— О, я еще поборюсь… еще цел мой щит, еще цел мой меч, при мне еще мой верный оруженосец… Эй вы, черные, мрачные силы! Выходите на бой! Будет вам прятаться! В открытую сразимся, в честном бою… А, вы предпочитаете жалить исподтишка! Вы избегаете честной борьбы? Мечу вы предпочитаете ложь и клевету? Проклинаю вас, черные силы!..
Жалкий человек. Он лбом хочет прошибить стену, не замечая, что дни его уже сочтены. Силен мрак, окруживший его; тесно кольцо, охватившее его. Не рассеять ему этого мрака, не вырваться ему из этого кольца… Слепой, он и не подозревает, что в другом городе, в только что вышедшем листке, напечатано уже известие о его смерти и помещен уже его некролог.
Картина пятая.
Кладбище.
[править]— Жил-жил Русский человек, да и умер.
— Он нажил себе в ссылке болезнь, которая и свела его в могилу.
— Он оставил книгу.
— Ее конфисковали.
— Отчего нет его жены?
— Она не имеет здесь права жительства…
— Где его сын?
— Его по ошибке задержали в Белоострове.
— Расходитесь, господа! Прошу расходиться! Нельзя произносить никаких речей над могилою Русского человека.
Отдел "Из репертуара кабарэ «Конституция»
Влад. Азов. Цветные стекла. Сатирические рассказы. Библиотека «Сатирикона». СПб.: Издание М. Г. Корнфельда. Типография журнала «Сатирикон» М. Г. Корнфельда, 1911.