I[править]
Мой сосед по комнате Бакалягин нанёс мне первый свой визит по очень странному поводу.
Он пришёл и сказал:
— Все мы должны поддерживать друг друга и выручать руг друга. Без этого мир бы давно развалился. Не так ли?
— Ну да, — поощрительно подтвердил я. — Так то же?
— Вы слышали вчера ночью через стену, когда я вернулся?
— Вчера? Нет, не слышал.
— Ага! Спали, значит.
— Нет, не спал.
— Почему же вы не слышали? Стена ведь тоненькая.
— Почему? Потому что вчера вы совсем не возвращались.
— Ну да, — осклабился он с видом завзятого кутилы. — Предположим, что это было сегодня на рассвете. Однако вы не захотите меня подвести, а другого человека — заставить страдать?
— Принципиально, конечно, я этого не хотел бы.
— Так вот, — моргая красными веками, попросил застенчиво Бакалягин, — я бы вас очень просил, чтобы вы как-нибудь не проговорились об этом Агнессе Чупруненко.
— Боже мой! Да я даже не знаю, что это за Агнесса Чупруненко.
— Как не знаете? Неужели? Да она ваша соседка с правой стороны. Тут же и живёт. Агния Васильевна Чупруненко.
— Да? Не подозревал, не подозревал. Впрочем, будьте покойны, если даже познакомлюсь, не выдам вас.
— Пожалуйста!
Он сел на кончик стула, хилый, болезненный, вертя маленькой головой на длинной шее, как встревоженная змея.
Посидев молча, он, очевидно, вспомнил, что неприлично занимать ближнего своими делами, не выказав в то же время интереса к его делам.
Поэтому осмотрел меня и заметил:
— А вы немножко ниже меня ростом.
— Без сомнения.
— Женщины любят высоких.
— Да…
— Чего-с?
— Я говорю: это верно. Правильно.
— Вот, вот. И спрашивается: что она нашла во мне, не понимаю. Ни красотой, ни умом я не отличаюсь, особых талантов не имею, а вот подите ж. Я уж, признаться, и сам не рад.
— Агнесса Чупруненко?
— То-то и оно. Любовь хорошая вещь, но она связывает по рукам и ногам.
Он задумчиво улыбнулся бледным, широким ртом и сказал:
— А ещё говорят — женщина венец природы.
Его длинное истомлённое лицо и страдальческие глаза дали мне повод закончить эту сентенцию:
— Женщина — терновый венец природы.
— И верно! Чудно, чудно сказано.
Потом, сделав ещё несколько характерных замечаний о женщинах, он ушёл.
II[править]
С Агнессой Чупруненко я познакомился в коридоре около телефонного аппарата, который был ею захвачен минут на сорок.
В ожидании своей очереди я нервно прохаживался по коридору, как вдруг около меня послышался стон.
Это стонала Агнесса.
— Вы… тут?! Значит, вы слышали, что я говорила?..
— С чего вы это взяли?
— Милый, хороший! У вас такое симпатичное лицо! Я вас умоляю — ни слова Бакалягину! Я знаю — вы знакомы, он мне так много говорил о вас… Вы должны быть джентльменом.
Агнесса была рыжеватая девица небольшого роста и безотрадной наружности. Её мольба, высказанная очень пронзительным голосом, ошеломила меня.
Я не спеша представился, пожал ей руку и спросил:
— С чего вы. взяли, что я буду доносить Бакалягину о ваших разговорах по телефону?
— Ах, но я уже всего боюсь. Этот человек способен придать яростный оттенок самым простым вещам. Сейчас же начнёт рвать и метать.
— Кого это?.. — спросил я, думая о другом.
— Что попадётся. Мужчина вообще — наказание, а мужчина, влюблённый и ревнивый, — наказание тройное. Зайдите ко мне — чаю стакан выпить. Мне нужно с вами серьёзно поговорить.
Агнесса втащила меня в свою комнату, толкнула на какой-то пуф и, схватившись в отчаянии за голову, заявила:
— Так дальше жить нельзя.
— Успокойтесь. Что-нибудь случилось?
— Этак с ума сойти можно!! Эти горящие глаза, сцены из-за всякого прикосновения ко мне мужчины — кто может перенести подобную муку?
— Он вас так любит?
— Любит? Это слово как-то даже странно говорить… Он сходит с ума. Ради Бога, скройте как-нибудь, что вы были у меня, он поднимет из-за этого Бог знает что…
— Ну, я думаю, это всё для вас довольно-таки стеснительно. Отчего бы вам не переехать на другую квартиру?
Она улыбнулась гнетущей душу улыбкой.
— Зачем?.. Чтобы он завтра же поселился напротив, ещё более ожесточённый, ещё более подозревающий? Уже уходите? Ну, до свиданья. Так ради же Бога — ни слова о визите!
III[править]
Вечером ко мне зашёл Бакалягин.
Усы его были опущены вниз, в уголках губ притаилась скорбь, и опять он, длинный, с крошечной головкой на беспокойной шее, напомнил мне беспокойно озирающуюся змею.
— Ушла? — прошептал он, показывая пальцем на правую стену.
— Ушла. А что?
Он обрушился на диван, как скошенный бурей телеграфный столб.
— Я так больше жить не могу! Поймите, она меня в могилу сводит!
— Кто?
— Агнесса. Сегодня закатила истерику за то, что я вчера был на семейном обеде у одной дамы. Подумаешь, какое преступление. И я вот теперь сижу и думаю: что я за такой за человек, что она так втюрилась?! Красотой особенной я не отличаюсь, талан…
— А вы бы уехали отсюда, что ли.
— Уехать?!! Вы ребёнок. В Одессе, в Гельсингфорсе, на дне моря и под облаками я буду отыскан… И тогда ещё худшие времена настанут.
— Да позвольте… Значит, вы её не любите?
— Да что вы, батенька, — вскричал Бакалягин, вздёрнув плечами так энергично, что они чуть не налезли ему на уши. — Любить можно нормальную женщину, а не эту сумасбродную бабу, способную за один взгляд на постороннюю женщину перегрызть глотку.
— А вы её тоже ведь ревнуете?
— Я? Вы смешной человек.
— Ну, знаете, — сказал я раздражённо. — В таком случае, я признаюсь вам: она сегодня затащила меня к себе и жаловалась на вас, что вы её изводите ревностью.
— Ха! ха! ха! ха! — отрывисто захохотал этот хилый любовник. — Я… её… ревную… ну, знаете, я думал, что вы считаете меня умнее!
— Она умоляла меня не говорить вам, что я был у неё. «Он, — говорит она, — может вообразить Бог знает что!»
— Я могу вообразить только одно, — покачал головой Бакалягин, — что она дура.
— Значит, вы её совсем не любите?
— Подите вы! Сами её любите.
— Но почему же вам не расстаться?
— Расстаться? А ходить с выжженными глазами и изуродованной физиономией — это вам приятно? Это вам тоже расстаться? Нет уж, на кого Господь положил проклятие, тот должен всюду влачить его.
— Не поговорить ли мне с ней, как третьему лицу? А?
— Не советую. Истерики не оберёшься. Сегодня, когда мы чай у неё пили, она так на меня зыкнула за какое-то замечание о её подруге, что я стакан на пол уронил. Э, да уж что там говорить… несчастный я. Прощайте!
IV[править]
Жизнь в меблированных комнатах развивает либеральные поступки.
Поэтому я не удивился, когда на следующее утро ко мне без доклада вошла Агнесса Чупруненко.
Поздоровавшись, она спросила:
— Ушла уже?!
— Кто?
— Эта верста коломенская. Вот уж сотворил Господь и сам удивляется.
Я пожал плечами. Она сидела, понурившись, наполненная до краёв безысходной скорбью.
Потом прошептала:
— Больной человек. Вчера посуду стал бить. Стакан с чаем разбил. Нашёл у меня карточку моего отца — устроил сцену… Это, говорит, ваш любовник, наверное? Господи! Грешный я человек — иногда думаю — хоть бы его трамваем переехало или в тюрьму бы посадили!
— А он говорит, что вы его любите.
— Я?! Люблю?! Кого?
— Бакалягина.
— Нацепите его себе на нос, вашего Бакалягина.
— Я не привык делать бесцельных поступков, — ответил я.
— На месяц бы! На одну недельку! На один день бы хоть оставил он меня в покое. Нет! Как утро — сейчас же в дверь своей кривой лапой стучит: «Агнесса, вы дома?» Если бы вы знали, как мне иногда хочется ему сказать: «Убирайся к чёрту, жердь проклятая! У меня другой мужчина!»
— А вы бы сказали когда-нибудь. Попробуйте.
Она пожала плечами.
— В свидетели попасть хотите?
— А что?
— Убьёт. Выломает дверь и убьёт меня.
Я сжал губы и жёстко сказал:
— А знаете, он говорил мне, что не любит вас.
Она усмехнулась:
— Ещё бы! Он это может сказать. К сожалению, это только разговор для посторонних.
— Он говорил, что терпеть вас не может. Она, говорит, мне на шею повисла, и никак я не могу от неё отделаться.
— Ну конечно! Ему стыдно признаться, что он влюблён, как дурак, что из-за пустяка на стену лезет, — вот он и старается всех уверить. Ничтожная личность.
V[править]
Это была серьёзная, тяжёлая, застарелая болезнь.
Я знаю, некоторые серьёзные болезни требуют серьёзной, иногда мучительной, операции.
Операцию можно было бы сделать такую.
Пригласить к себе длинного квартиранта Бакалягина и безотрадную квартирантку Агнессу Чупруненко… Усадить их, сесть самому и, не торопясь, не волнуясь, сказать:
— Господа! Одним ударом ножа я могу облегчить ваши страдания. Позвольте мне передать со стенографической точностью те слова и выражения, которые каждый употреблял по отношению к другому. Агнесса утверждает, что Бакалягин надоел ей до омерзения, а Бакалягин утверждает, что Агнесса — пошлая дура, присосавшаяся к нему, как пиявка. На мой совет — уехать — Агнесса ответила так: «Я бы уехала, но он сейчас же потащится за мной, разыщет меня и ещё больше начнёт отравлять мне жизнь». На мой совет — уехать — Бакалягин, в свою очередь, заявил, что он бы это сделал с наслаждением, но «эта глупая баба, как собачонка, побежит за ним и отыщет его в Гельсингфорсе, в Одессе и даже на дне морском». Господа! Теперь вы всё знаете друг о друге. Договоритесь при мне, объяснитесь, — и пусть каждый едет, куда хочет. Зачем же вам, жалкие вы люди, тянуть постыдную, глупую лямку, бродить в темноте и отравлять жизнь себе, а главное, мне, мне, которому вы смертельно надоели. Ну… эйн, цвей, дрей — и готово.
Вот та единственная операция, которая напрашивалась сама собой.
И, однако, я не решился сделать эту операцию.
Почему?
Я думаю так: лучше жить несколько лет с самой отвратительной, мучительной болезнью, чем с облегчением сразу умереть под ножом хирурга.