Перейти к содержанию

Загадки сердца (Аверченко)

Непроверенная
Материал из Викитеки — свободной библиотеки
Загадки сердца
автор Аркадий Тимофеевич Аверченко
Из сборника «Чёрным по белому». Опубл.: 1913.

Мой сосед по комнате Бакалягин нанёс мне первый свой визит по очень странному поводу.

Он пришёл и сказал:

— Все мы должны поддерживать друг друга и выручать руг друга. Без этого мир бы давно развалился. Не так ли?

— Ну да, — поощрительно подтвердил я. — Так то же?

— Вы слышали вчера ночью через стену, когда я вернулся?

— Вчера? Нет, не слышал.

— Ага! Спали, значит.

— Нет, не спал.

— Почему же вы не слышали? Стена ведь тоненькая.

— Почему? Потому что вчера вы совсем не возвращались.

— Ну да, — осклабился он с видом завзятого кутилы. — Предположим, что это было сегодня на рассвете. Однако вы не захотите меня подвести, а другого человека — заставить страдать?

— Принципиально, конечно, я этого не хотел бы.

— Так вот, — моргая красными веками, попросил застенчиво Бакалягин, — я бы вас очень просил, чтобы вы как-нибудь не проговорились об этом Агнессе Чупруненко.

— Боже мой! Да я даже не знаю, что это за Агнесса Чупруненко.

— Как не знаете? Неужели? Да она ваша соседка с правой стороны. Тут же и живёт. Агния Васильевна Чупруненко.

— Да? Не подозревал, не подозревал. Впрочем, будьте покойны, если даже познакомлюсь, не выдам вас.

— Пожалуйста!

Он сел на кончик стула, хилый, болезненный, вертя маленькой головой на длинной шее, как встревоженная змея.

Посидев молча, он, очевидно, вспомнил, что неприлично занимать ближнего своими делами, не выказав в то же время интереса к его делам.

Поэтому осмотрел меня и заметил:

— А вы немножко ниже меня ростом.

— Без сомнения.

— Женщины любят высоких.

— Да…

— Чего-с?

— Я говорю: это верно. Правильно.

— Вот, вот. И спрашивается: что она нашла во мне, не понимаю. Ни красотой, ни умом я не отличаюсь, особых талантов не имею, а вот подите ж. Я уж, признаться, и сам не рад.

— Агнесса Чупруненко?

— То-то и оно. Любовь хорошая вещь, но она связывает по рукам и ногам.

Он задумчиво улыбнулся бледным, широким ртом и сказал:

— А ещё говорят — женщина венец природы.

Его длинное истомлённое лицо и страдальческие глаза дали мне повод закончить эту сентенцию:

— Женщина — терновый венец природы.

— И верно! Чудно, чудно сказано.

Потом, сделав ещё несколько характерных замечаний о женщинах, он ушёл.

С Агнессой Чупруненко я познакомился в коридоре около телефонного аппарата, который был ею захвачен минут на сорок.

В ожидании своей очереди я нервно прохаживался по коридору, как вдруг около меня послышался стон.

Это стонала Агнесса.

— Вы… тут?! Значит, вы слышали, что я говорила?..

— С чего вы это взяли?

— Милый, хороший! У вас такое симпатичное лицо! Я вас умоляю — ни слова Бакалягину! Я знаю — вы знакомы, он мне так много говорил о вас… Вы должны быть джентльменом.

Агнесса была рыжеватая девица небольшого роста и безотрадной наружности. Её мольба, высказанная очень пронзительным голосом, ошеломила меня.

Я не спеша представился, пожал ей руку и спросил:

— С чего вы. взяли, что я буду доносить Бакалягину о ваших разговорах по телефону?

— Ах, но я уже всего боюсь. Этот человек способен придать яростный оттенок самым простым вещам. Сейчас же начнёт рвать и метать.

— Кого это?.. — спросил я, думая о другом.

— Что попадётся. Мужчина вообще — наказание, а мужчина, влюблённый и ревнивый, — наказание тройное. Зайдите ко мне — чаю стакан выпить. Мне нужно с вами серьёзно поговорить.

Агнесса втащила меня в свою комнату, толкнула на какой-то пуф и, схватившись в отчаянии за голову, заявила:

— Так дальше жить нельзя.

— Успокойтесь. Что-нибудь случилось?

— Этак с ума сойти можно!! Эти горящие глаза, сцены из-за всякого прикосновения ко мне мужчины — кто может перенести подобную муку?

— Он вас так любит?

— Любит? Это слово как-то даже странно говорить… Он сходит с ума. Ради Бога, скройте как-нибудь, что вы были у меня, он поднимет из-за этого Бог знает что…

— Ну, я думаю, это всё для вас довольно-таки стеснительно. Отчего бы вам не переехать на другую квартиру?

Она улыбнулась гнетущей душу улыбкой.

— Зачем?.. Чтобы он завтра же поселился напротив, ещё более ожесточённый, ещё более подозревающий? Уже уходите? Ну, до свиданья. Так ради же Бога — ни слова о визите!

Вечером ко мне зашёл Бакалягин.

Усы его были опущены вниз, в уголках губ притаилась скорбь, и опять он, длинный, с крошечной головкой на беспокойной шее, напомнил мне беспокойно озирающуюся змею.

— Ушла? — прошептал он, показывая пальцем на правую стену.

— Ушла. А что?

Он обрушился на диван, как скошенный бурей телеграфный столб.

— Я так больше жить не могу! Поймите, она меня в могилу сводит!

— Кто?

— Агнесса. Сегодня закатила истерику за то, что я вчера был на семейном обеде у одной дамы. Подумаешь, какое преступление. И я вот теперь сижу и думаю: что я за такой за человек, что она так втюрилась?! Красотой особенной я не отличаюсь, талан…

— А вы бы уехали отсюда, что ли.

— Уехать?!! Вы ребёнок. В Одессе, в Гельсингфорсе, на дне моря и под облаками я буду отыскан… И тогда ещё худшие времена настанут.

— Да позвольте… Значит, вы её не любите?

— Да что вы, батенька, — вскричал Бакалягин, вздёрнув плечами так энергично, что они чуть не налезли ему на уши. — Любить можно нормальную женщину, а не эту сумасбродную бабу, способную за один взгляд на постороннюю женщину перегрызть глотку.

— А вы её тоже ведь ревнуете?

— Я? Вы смешной человек.

— Ну, знаете, — сказал я раздражённо. — В таком случае, я признаюсь вам: она сегодня затащила меня к себе и жаловалась на вас, что вы её изводите ревностью.

— Ха! ха! ха! ха! — отрывисто захохотал этот хилый любовник. — Я… её… ревную… ну, знаете, я думал, что вы считаете меня умнее!

— Она умоляла меня не говорить вам, что я был у неё. «Он, — говорит она, — может вообразить Бог знает что!»

— Я могу вообразить только одно, — покачал головой Бакалягин, — что она дура.

— Значит, вы её совсем не любите?

— Подите вы! Сами её любите.

— Но почему же вам не расстаться?

— Расстаться? А ходить с выжженными глазами и изуродованной физиономией — это вам приятно? Это вам тоже расстаться? Нет уж, на кого Господь положил проклятие, тот должен всюду влачить его.

— Не поговорить ли мне с ней, как третьему лицу? А?

— Не советую. Истерики не оберёшься. Сегодня, когда мы чай у неё пили, она так на меня зыкнула за какое-то замечание о её подруге, что я стакан на пол уронил. Э, да уж что там говорить… несчастный я. Прощайте!

Жизнь в меблированных комнатах развивает либеральные поступки.

Поэтому я не удивился, когда на следующее утро ко мне без доклада вошла Агнесса Чупруненко.

Поздоровавшись, она спросила:

— Ушла уже?!

— Кто?

— Эта верста коломенская. Вот уж сотворил Господь и сам удивляется.

Я пожал плечами. Она сидела, понурившись, наполненная до краёв безысходной скорбью.

Потом прошептала:

— Больной человек. Вчера посуду стал бить. Стакан с чаем разбил. Нашёл у меня карточку моего отца — устроил сцену… Это, говорит, ваш любовник, наверное? Господи! Грешный я человек — иногда думаю — хоть бы его трамваем переехало или в тюрьму бы посадили!

— А он говорит, что вы его любите.

— Я?! Люблю?! Кого?

— Бакалягина.

— Нацепите его себе на нос, вашего Бакалягина.

— Я не привык делать бесцельных поступков, — ответил я.

— На месяц бы! На одну недельку! На один день бы хоть оставил он меня в покое. Нет! Как утро — сейчас же в дверь своей кривой лапой стучит: «Агнесса, вы дома?» Если бы вы знали, как мне иногда хочется ему сказать: «Убирайся к чёрту, жердь проклятая! У меня другой мужчина!»

— А вы бы сказали когда-нибудь. Попробуйте.

Она пожала плечами.

— В свидетели попасть хотите?

— А что?

— Убьёт. Выломает дверь и убьёт меня.

Я сжал губы и жёстко сказал:

— А знаете, он говорил мне, что не любит вас.

Она усмехнулась:

— Ещё бы! Он это может сказать. К сожалению, это только разговор для посторонних.

— Он говорил, что терпеть вас не может. Она, говорит, мне на шею повисла, и никак я не могу от неё отделаться.

— Ну конечно! Ему стыдно признаться, что он влюблён, как дурак, что из-за пустяка на стену лезет, — вот он и старается всех уверить. Ничтожная личность.

Это была серьёзная, тяжёлая, застарелая болезнь.

Я знаю, некоторые серьёзные болезни требуют серьёзной, иногда мучительной, операции.

Операцию можно было бы сделать такую.

Пригласить к себе длинного квартиранта Бакалягина и безотрадную квартирантку Агнессу Чупруненко… Усадить их, сесть самому и, не торопясь, не волнуясь, сказать:

— Господа! Одним ударом ножа я могу облегчить ваши страдания. Позвольте мне передать со стенографической точностью те слова и выражения, которые каждый употреблял по отношению к другому. Агнесса утверждает, что Бакалягин надоел ей до омерзения, а Бакалягин утверждает, что Агнесса — пошлая дура, присосавшаяся к нему, как пиявка. На мой совет — уехать — Агнесса ответила так: «Я бы уехала, но он сейчас же потащится за мной, разыщет меня и ещё больше начнёт отравлять мне жизнь». На мой совет — уехать — Бакалягин, в свою очередь, заявил, что он бы это сделал с наслаждением, но «эта глупая баба, как собачонка, побежит за ним и отыщет его в Гельсингфорсе, в Одессе и даже на дне морском». Господа! Теперь вы всё знаете друг о друге. Договоритесь при мне, объяснитесь, — и пусть каждый едет, куда хочет. Зачем же вам, жалкие вы люди, тянуть постыдную, глупую лямку, бродить в темноте и отравлять жизнь себе, а главное, мне, мне, которому вы смертельно надоели. Ну… эйн, цвей, дрей — и готово.

Вот та единственная операция, которая напрашивалась сама собой.


И, однако, я не решился сделать эту операцию.

Почему?

Я думаю так: лучше жить несколько лет с самой отвратительной, мучительной болезнью, чем с облегчением сразу умереть под ножом хирурга.