Потехин А. А.[править]
Закулисные тайны.[править]
Источник: А. А. Потехин Сочинения, т. 9, 10, 11. СПб.: Просвещение, 1905
Оригинал здесь: http://cfrl.ru/prose/potexin/potexin.shtm
Действие первое.[править]
Авдотья Алексеевна Сукодавлева, аккуратнейшая в мире хозяйка, заботливая мать семейства, помещица двухсот душ.
Павел Васильевич, сын ее, 30 лет, гусар. Вследствие тщательного воспитания и неутомимой заботливости матери, несмотря на молодость лет, уже эскадронный командир; в знакомом ему кругу считается выгодным женихом; за успехи в жизни и службе питает сам к себе глубочайшее уважение.
Варвара Васильевна, сестра его, девица тридцати двух лет, прекрасной нравственности, сохранившая непорочность сердца и невинность воображения до такой степени, что краснеет при одном имени мужчины; скромна, покорна и послушна матери до высочайшей степени; имеет все законные права на внимание женихов, всегда готова отдать свою руку первому достойному искателю.
Арина Афанасьевна, 45 лет, старшая женщина в доме Сукодавлевой, пользующаяся вполне заслуженною доверенностию своей госпожи. Главная обязанность ее состоит в наблюдении за скромностью поведения и прилежанием к работе горничных девушек. Сама, всегда отличаясь чистейшею нравственностью и неутомимым трудолюбием, она исполняет свою главную обязанность с особенною страстною любовью; нрава молчаливого и прозорливости необыкновенной, так что до сих пор ни одна горничная не могла скрыть от нее своих любовных похождений. Имеет выразительные, хотя несколько врозь смотрящие черные глаза, необыкновенно тонкие губы, сухощавое, почти мужское телосложение, почти постоянно страдает флюсом, вследствие чего левая щека всегда подвязана; носит чепчики.
Вера, горничная и швея, с безжизненными глазами и сонным выражением лица; любит есть и спать больше, нежели следовало бы по мнению барыни и Арины Афанасьевны.
Александра Семеновна Пичугина, дальняя родственница Сукодавлевой, не заслуживающая особенного внимания по незначительности своего состояния и неважному чину ее мужа; впрочем, за скромность своего нрава пользуется расположением Авдотьи Алексеевны Сукодавлевой, весьма уважающей всякие родственные связи.
Смуглый господин, Господин со стеклышком лица, которых можно встретить всегда и везде.
Прохор, Филипп, слуги Авдотьи Алексеевны Сукодавлевой; благоразумною строгостью и деликатным обращением своей госпожи, выполированные почти до безличности и отсутствия всяких собственных желаний. Прохор еще иногда забывается и чувствует аппетит и позыв ко сну. Филипп — никогда. Оба одеты очень чисто, руки держат назади, табаку не нюхают, но курят под строжайшим секретом, водки боятся, как розог.
Авдотья Алексеевна (поправляя воротничок у дочери, к Вере) Ты вечно переложишь крахмала, вечно… Сколько раз я тебе говорила, что воротнички, рукавчики, все кисейное надо так крахмалить, чтобы вещь получила самый легкий лоск, чтобы она не топырилась, а чтобы оставалась совершенно воздушна и в то же время получила бы некоторую упругость… Ах, Вера! Ах, Вера! Как тебе не стыдно — точно ты в первый раз делаешь, точно учишься… точно измучена работой… И вечно сонная, точно никогда не можешь выспаться… Кажется, есть когда выспаться: каждый вечер спишь… каждую ночь спишь…
Варвара Васильевна. А коса хорошо, мамаша, лежит?
Авдотья Алексеевна. Коса ничего, хорошо…
Варвара Васильевна. А лиф у этого платья надо бы, мамаша, выпустить: он мне узок становится…
Авдотья Алексеевна. Нет, уж когда здесь душенька, выпускать? надо думать о выездных платьях, а это и так сойдет… Ведь в этом ты недолго бываешь, только дома…
Варвара Васильевна. Да ведь режет, мамаша, ужасно — и насилу сходится, насилу стянула…
Авдотья Алексеевна. Ну, что же делать, мой друг: надо было об этом дома подумать, а здесь уж этими платьями заниматься некогда… И это, Варенька, странно, что ты дома об этом не подумала; это очень странно, душа моя… Об чем же девушке и думать, если не о своем туалете… Я удивляюсь тебе, Варенька, ужасно удивляюсь…
Варвара Васильевна. Да ведь оно прежде, мамаша, не было узко, а летом в деревне я его не надевала…
Авдотья Алексеевна. Ну, следовало, мой друг, примерить, когда сбирались… Как же ты не примеряла! Как тебе не стыдно… Ты знаешь, что ты толстеешь… И как ты толстеешь, Варенька, Варенька! Ужасно, как толстеешь… Это ужасно к тебе нейдет…
Варвара Васильевна. Что же мне делать, мамаша? Я, право, не знаю, что с собой делать… Я сама не рада…
Авдотья Алексеевна (надевая перед зеркалом чепец). Надо меньше кушать, мой друг… Надо в этом себя удерживать…
Варвара Васильевна. Ах, мамаша, разве вы не знаете… много ли я ем: и то почти всегда голодная… Нет, я здесь всегда худею, а как в деревню приеду, так и потолстею опять… Просто не знаю, что делать… Нет, я в корсете буду спать: говорят, от этого худеют…
Авдотья Алексеевна. Что ж, это очень хорошо…
Вера. Мантилью какую прикажете?
Авдотья Алексеевна. Нет, подай пока платок, а бархатную мантилью… ту… с пуговками, положи здесь, чтобы была под руками, если кто приедет… (Вера подает платок.) Да изволь идти гладить платье, да гладь хорошенько, а выгладишь — покажи мне… Ну, теперь пора уж, я думаю, посылать за чепцом…
Варвара Васильевна. Да и за казаком, мамаша, пошлите…
Авдотья Алексеевна. Да и за казаком…
Авдотья Алексеевна. Кто это?… Ах, это, кажется, Сашенька…
Варвара Васильевна. Должно быть, она…
Авдотья Алексеевна. Ах, Сашенька, здравствуй, моя душенька…
Варвара Васильевна. Ах, chИre Alexandrine… Как я рада тебя видеть, ma chИre. (Целуются.)
Авдотья Алексеевна. Ну, садись, моя душа, садись… Вот я сейчас только распоряжусь… И буду свободна… Прошка…
Прохор (из прихожей). Сейчас-с… (Входит.) Чего изволите?
Авдотья Алексеевна. Ступай, мой милый, к Лизавете Ивановне Радонецкой: оне обещали мне чепчика, посмотреть фасон; так скажи: приказали, дескать, просить…
Прохор. Слушаю-с.
Авдотья Алексеевна. Ну, оттуда ты пройдешь к графине Шатору… Скажи: Авдотья Алексеевна Сукодавлева приказали кланяться и узнать о здоровье… (Заискивающим голосом.) Оне, дескать, изволили видеть на графине Зое Осиповне прекрасный казак, коричневый… Он, скажи, очень им понравился… Оне, дескать, этакого фасона никогда не изволили видеть. У барышни нашей, скажи, хоть и есть два казака, им шили у madame Фальбала, но не такие… Слышишь: так и скажи… Так приказали, дескать, просить… (смягчая голос до нежности) нельзя ли, дескать, одолжить на одну минуточку.. взглянуть на фасон… И приказали, узнать: где шили?… Слышишь…
Прохор. Слушаю-с…
Авдотья Алексеевна. Ну, так и скажи, да не переври…
Варвара Васильевна. И от меня кланяйся и попроси…
Авдотья Алексеевна. Да, скажи: барыня и барышня приказали кланяться и попросить… Ну, как я тебе говорила, так и скажи…
Прохор. Слушаю-с…
Авдотья Алексеевна. Ну, оттуда, мой милый, ты пройдешь к нашей мастерице… Скажи, чтобы у нее непременно к завтрашнему дню платье было готово.
Александра Семеновна (к Варваре Васильевне). А тебе в каком магазине шьют платья?…
Варвара Васильевна (взглянув на платье). Madame Викторин.
Авдотья Алексеевна (обращаясь к Александре Семеновне). Бальные-то платья шьем у madame Викторин; а это, мой друг, у нас есть такая мастерица: она бедная, живет одна, но шьет прекрасно с готовых фасонов… что этакое попроще… и очень дешево берет… (К Прохору.) Да, так зайди к ней, скажи вот о платье-то, да скажи ей: у нее есть, она сказывала, приятельница мастерица у madame Викторин, так она обещала ее попросить, чтобы она как-нибудь потихоньку достала у своей хозяйки штампу, эту печать с ее именем, которой они выбивают клейма на работах… Так скажи ей, чтобы она не забыла и похлопотала об этом, и как достанет, так сейчас наложила бы клейма на лифах у барышниных платьев… (К Александре Семеновне.) Знаешь, мой дружочек, маленькая хитрость… Все хорошие платья мы шьем у madame Викторин… Так зачем же и этим отличаться?… (К Прохору.) Ну, так слышишь?
Прохор. Слушаю-с.
Авдотья Алексеевна. Да смотри же, не переври… Ну, теперь, кажется, все.
Авдотья Алексеевна. Да! Погоди… Зайди еще к Палагее Семеновне Гусевой: у нее продается по случаю чепец с цветами… кружевной… просит она восемь рублей серебром… Так скажи, что восемь рублей, мол, дорого… Да и кружев нам не нужно, а не продадут ли они одни цветы… Так я бы купила, если отдадут за три рубля. Слышишь?
Прохор. Слушаю-с…
Авдотья Алексеевна. Ну, теперь ступай… Да возвращайся поскорее… И вещи неси поосторожнее…
Авдотья Алексеевна (обращаясь к Александре Семеновне). Ты не можешь, Сашенька, представить, сколько хлопот с этими выездами… Просто все утро в хлопотах…
Авдотья Алексеевна. Ну, что, выгладила?
Вера. Выгладила-с…
Авдотья Алексеевна. Ну, покажи же, покажи сюда…
Авдотья Алексеевна (осматривая его.) Ну, как же это можно, моя милая… Посмотри-ка, разве эта складка разглажена, разве здесь проглажена… Ах, Вера… помилуй, моя милая… Что это?… Это что?… Аринушка, Аринушка… Посмотри-ка, как она выгладила платье… Пойди, покажи Аринушке.
Авдотья Алексеевна. Ах, Боже мой, да… Вот еще надо распорядиться… Филька, Филька!…
Авдотья Алексеевна. Отправляйся, мой милый, сейчас… найми карету на вечер… Да нанимай подешевле… Скажи, что мне только доехать, а потом я ее отпущу домой, чтобы она приехала опять часа в два…
Филипп. Да уж из-за этого-с дешевле не возьмут-с… Им все равно-с…. Все уж возьмут за целый вечер…
Авдотья Алексеевна. Ну, а ты скажи, поторгуйся… Может быть, и уступят… Скажи, что карету могут отпустить похуже: вечером не видно… Да зайди в Ножевую… Знаешь, там продается ветчина вареная… по пятнадцати копеек фунт… Так купи… Я думаю, для нас будет одного фунта… Да, будет довольно… Так купи фунт ветчины… Смотри хорошей, — выбирай хорошенько… Да еще купи… Ты у нас закусишь, Сашенька?…
Александра Семеновна. Нет, мне надо домой…
Авдотья Алексеевна. Отчего же?… Нет, останься… Да, так купи еще три пирожка тоже у пирожников, знаешь… Мы сегодня в гостинице обеда брать не будем… Девкам купи в харчевне щей и хлеба… Ну, ступай… да приходи, поскорее…
Авдотья Алексеевна. Ну, слава Богу, теперь распорядилась совсем… Ну, мой ангел, Сашенька, как же ты поживаешь?
Александра Семеновна. Ничего-с…
Авдотья Алексеевна. Ну, и прекрасно… А мы тут все время почти ни минуты дома не бываем… Утро, знаешь, то в магазины, то с визитами, а вечера уж решительно всегда куда-нибудь отозваны… К Вареньке так внимательны кавалеры… Так многие интересуются. Ну, и хочется, чтобы все это было в приличном виде, и чтобы себя ни в чем не уронить… Хлопот бездна…
Варвара Васильевна. Ах, ma chИre, мной тут очень интересуется один мужчина, здесь в гостинице стоит… И человека подсылал спрашивать об нашей фамилии… И человек его познакомился с нашей Аринушкой, и говорит ей, что нашему, говорит, барину, ужасно хочется познакомиться с вашими господами… Ах, мамаша, и вы не знаете, что он сделал недавно: мы ходили с Полем по коридору… а он все отворял двери и выглядывал… И, наконец, совсем отворил двери, как будто у него уж очень накурено, а совсем нет, и сам сел против двери… И когда я только прохожу мимо его дверей, он так смотрел, так смотрел на меня… Просто, ma chИre, эти мужчины ужас что делают: мне показаться нельзя в коридоре…
(Аринушка входит с чепчиком в руке.)
Авдотья Алексеевна. Ну, что, Аринушка, перешила? Ну, и прекрасно. Теперь только ленты выгладить сквозь кисею: оне будут совершенно как новые…
Варвара Васильевна. Ах, ma chИre, хочешь, я покажу тебе его?… Стоит только отворить дверь… Стану играть на рояле… И посмотри, он наверно придет к дверям…
Авдотья Алексеевна. Ты побудь здесь, Сашенька, а я пока вот с Аринушкой займусь… А тут еще мне нужно поговорить с тобой об одном дельце… (Уходит.)
Варвара Васильевна (ходит под руку с Александрой Семеновной). И сколько мне, ma chИre, партий предстояло, только все… все как-то несчастье… От чего-нибудь да расстроится… Третьего года ma chИre, я непременно бы вышла замуж… Он был военный, ma chИre… хорошенький!… И молодой еще, а уж капитан… И очень искал моей руки… Ну… надо бы приглашать его к себе чаще и чаще, чтобы сблизиться с ним… Ну, а maman все тянула время… разузнавала о его состоянии… А тут вдруг, ma chИre, война, — его послали на войну, и там убили… Так все и расстроилось…
Александра Семеновна. Ах, как это досадно, Варенька… А ты очень его любила?…
Варвара Васильевна. Ах, ma chИre… Я плакала о нем, просто, как сумасшедшая…. (Вздыхает.) Я и теперь не могу забыть о нем… (Отворяет дверь в коридор.) Хочешь, ma chИre, я тебе спою что-нибудь?…
Александра Семеновна. Ах, пожалуйста…
Варвара Васильевна. Меня, ma chИre, везде просят петь… Особенно мужчины, ma chИre… (Поет.)
В хижину бедную, Богом хранимую,
Скоро ль опять возвращусь…
Варвара Васильевна (вполголоса). Посмотри, посмотри, ma chИre: вот всегда так… (Продолжает петь.)
Скоро ли мать поцелую родимую,
С бедным отцом обнимусь?…
Нет, ma chИre… Ужасно неловко петь: рояль и расстроен, и не по голосу… (Играет гаммы, украдкой взглядывает на слушателей, показывает вид, что не обращает внимания, жеманится и говорить вполголоса). Вот, ma chИre, он, вот… такой смуглый с усами…
Александра Семеновна. (Вполголоса). Вижу. (Вслух.) Ну, пой, Варенька, что-нибудь…
Варвара Васильевна. Право, не знаю, ma chИre, что… Ах, ты не слыхала, вышел новый романс… Какие прелестные слова, ma chИre…
Если б, сердце, ты лежало,
На руках моих,
Все бы я тебя качала,
Все качала бы на них.
Посмотри, ma chИre, как он смотрит… Посмотри, посмотри, ma chИre, что он делает… (Стараясь казаться равнодушною, начинает петь с особенным чувством.)
Смуглый господин (у дверей, своему соседу со стеклышком в глазу). Девица в поре, братец… Просто, тает…
Господин со стеклышком. Не только тает, а уж, кажется, начинает киснуть…
Смуглый господин. Мимоходом… ничего…
Господин со стеклышком. Нет, другая-то рожица недурна… Должно быть, дама.
Смуглый господин. Смотри… Сейчас выстрелю… (Закатывает глаза под лоб, прикладывает руку к сердцу и глубоко, чуть не со стоном, вздыхает.) Я думаю, поняла?
Господин со стеклышком. Перестань, не смеши… Пусть ее попищит… А то, ведь, двери затворят…
Варвара Васильевна (переставая петь и как бы не замечая слушателей). Нет, ma chИre, вот я прикажу настроить рояль… А то maman, может быть, наймет квартиру, и тогда мы абонируем рояль… Я, ma chИre, не могу жить без инструмента…
Смуглый господин. (Поталкивая соседа, вполголоса). Слышишь, слышишь: она не может жить без инструмента…
Варвара Васильевна. Мне, ma chИre, и нельзя… (Возвышая голос.) Все наши знакомые, а особенно графиня Шатору, княгиня Шелехонская, просто как увидят меня, так и просят, чтобы я пела… (Взглянув как бы нечаянно.) Ах, Боже мой, эти мужчины… вечно… (Жеманясь) Ну, вот, право, ma chИre, иной раз, когда случается, бываешь дома, хотела бы заняться, проэкзерсировать что-нибудь… здесь просто нельзя… За мной как будто следят… (Мужчины уходят в свой номер.) Посмотри, ma chИre, вот теперь ушли в свой номер и наверно отворят двери и будут смотреть на нас… Ах, ma chИre, если бы я только захотела и если бы maman не препятствовала, я давно бы сделала себе партию… Ты не можешь себе представить, сколько представлялось случаев… Но maman так ко мне привязана: — не может со мной расстаться… Тут сватался ко мне очень богатый князь из Сибири… Маменька никак не хотела отдать, что я уеду далеко… Конечно, ma chИre, maman меня очень любит, и я ее очень люблю… Но, что же делать? Надобно же когда-нибудь расстаться… Ты знаешь, хоть мы и имеем состояние, но у меня есть брат… Если будут выделять по закону, много ли мне достанется… Конечно, брат у меня добрый… И я могу еще подождать не выходить замуж… Еще мне только двадцать два года… Но все-таки, ma chИre, мне бы очень хотелось пристроиться, пока maman жива…
Александра Семеновна. Так разве тетеньке решительно ни за кого не хочется выдать тебя замуж?
Варвара Васильевна. Нет, ma chИre, она бы, пожалуй, выдала, но ей непременно хочется, чтобы муж мой был и богат, и чтобы непременно был генерал… А за молоденького, ma chИre, не хочет выдать: ты, говорит, увлечешься, и он увлечется… И будете, говорит, мотать… А что же, ma chИre, разве не выходят за молоденьких… Вот и ты, Сашенька, ведь ты вышла же за молоденького… Ведь, твой муж, ma chИre, не мотает?
Александра Семеновна. Нет…
Варвара Васильевна. И вы живете же, ведь, — и счастливы?
Александра Семеновна. Да еще как…
Варвара Васильевна. Ну, вот видишь, ma chИre, а ты вышла моложе меня… Конечно, Alexandrine, я тебя люблю, и ты замужняя женщина и родная — тебе сказать можно… (С большой таинственностью.) Конечно, брат Поль очень добр и говорит, что старше меня, а ведь он меня моложе… Мне ведь уж, ma chИre, двадцать шесть лет… Что же, кажется, maman бояться, что я увлекусь?..
Арина Афанасьевна (входя). Барышня, не видали, тут матерчатый кусок был. (Осматривает столы и стулья.)
Варвара Васильевна. Ах, Аринушка, вот скажи Сашеньке, как ко мне сватался князь из Сибири…
Арина Афанасьевна. Ну так что же, сударыня: ведь тогда уж не пошли…
Варвара Васильевна (печально). Да, ma chИre Alexandrine, так и расстроилось… Maman не угодно было… Ну, а этот господин, Аринушка, теперешний, с усами, ведь присылал к тебе человека?
Арина Афанасьевна. Как же-с, приходил, расспрашивал про все…
Варвара Васильевна. А говорил он, что желает познакомиться?..
Арина Афанасьевна. Как же, как же-с… говорил… (Уходит).
Варвара Васильевна. Вот видишь, ma chИre, я тебе правду говорила… А посмотришь, и из этого также ничего не выйдет… Maman, чем бы пользоваться случаем ловить человека, начнет справки наводить о состоянии да о родстве… А я и оставайся так.
Авдотья Алексеевна (входя). Ну, вот я и управилась?.
Варвара Васильевна. А тот мужчина, maman, опять приходил слушать, когда я играла, и просто глаз сменя не спускал… Вот спросите Сашеньку…
Авдотья Алексеевна. Ну, чему ж тут удивляться, мой дружочек? Кажется, мужчины всегда тебе оказывают внимание: ты к этому должна привыкнуть… А я вот хотела с тобой поговорить, Сашенька: ты, ведь, сродни Дроздовым?
Александра Семеновна. Да, мы родственники.
Авдотья Алексеевна. И хорошо ты там принята?… Как родная?
Александра Семеновна. Да, они, кажется, любят меня…
Авдотья Алексеевна. Нет, да часто ты у них бываешь?…
Александра Семеновна. Да, нередко…
Авдотья Алексеевна. А они у тебя бывают?
Александра Семеновна. Очень часто.
Авдотья Алексеевна. Правда ли, скажи, мой дружочек, говорят — они очень богаты? Говорят, у старика денег очень много…
Александра Семеновна. Я не знаю этого наверно… Но они живут очень богато…
Авдотья Алексеевна. Ну и связи, я думаю, значительные… Ведь он генерал.
Александра Семеновна. Да, я думаю…
Авдотья Алексеевна. Ну, а скажи, моя душенька, ты не слыхала, сколько они дают приданого за дочерью?
Александра Семеновна. Не знаю…
Авдотья Алексеевна. Да нет, так хоть в разговорах когда, в своем семействе… или как полагаешь… этак, например, сколько они думают дать за нею?
Александра Семеновна. Право, не знаю наверное… А думаю, что душ триста дадут: ведь у них только Анеточка, да еще сын, — детей больше никого нет…
Авдотья Алексеевна. Ну, а вещей этак золотых, и там брильянтов, жемчугу… Этого всего, я думаю, также не мало? Я слышала, что вещей очень много за ней дают.
Александра Семеновна. Вещей, точно, у них много я видела… Но не знаю, все ли их отдадут Анеточке…
Авдотья Алексеевна. Ну, да кому же больше?… Конечно ей… Эти вещи сыну нейдут… А я вот хотела, мой дружок, попросить тебя, и Поль мой тоже просит… Я тебе скажу, ma chИre, под секретом, под большим секретом… Мой Поль знаком с ней, с самой, с матерью то есть… Понимаешь, он не то, чтобы домами знаком… Ну, а так, как молодой человек… Ты понимаешь… Ну, ведь ты знаешь саму Дроздову… какова она: тебе говорить нечего… Ну, а мой Поль, как мужчина… Там они встречались где-то за городом, на пикниках, что ли… я уж не умею тебе сказать… (с двусмысленной улыбкой) только они знакомы… Впрочем, об этом не следует говорить… И я тебе сказываю только, как родной, под большим секретом… ты смотри не проговорись… Ну, а вот видишь ли, теперь Поль имеет виды на Анеточку Дроздову… Он ее видел: говорит очень недурна… Ну, иносятся слухи, что за ней дают хорошее состояние, притом генеральская дочь… Партия могла бы быть для Поля прекрасная… Так вот я надумала просить тебя, мой дружочек, чтобы ты по родству и по любви к нам приняла на себя участие в этом деле… Вот видишь ли, мой ангел, ты сначала постарайся разузнать хорошенько, сколько именно дают они за Анетой…
Александра Семеновна. Да, ведь, ей еще и года не вышли… Ей еще шестнадцатый год…
Авдотья Алексеевна. Ну, это ничего… Это еще тем лучше… Значит, еще мало и искателей… Да притом полгода пройдет в хлопотах, в приготовлениях к свадьбе — и не увидишь… Так, пожалуйста, мой друг, потрудись, разузнай об этом хорошенько… Ну, и о нас их приготовь… Скажи так, что вот есть у тебя богатые родственники Сукодавлевы… что у них хорошее состояние… Много леса около Москвы… тысяч на сто… Скажи, что вот они, дескать, каждый год приезжают на зиму в Москву и живут открыто… что знакомы с самыми лучшими аристократическими семействами… Вот с графиней Шатору, с князем Каплевадзи, с сенатором Полуберестовым, с генеральшей Треножкиной… Словом, скажи, приняты в самых лучших домах… Скажи, что семейство небольшое: всего сын и дочь… следственно, почти все состояние после моей смерти достанется сыну… Ну, и о Поле скажи… Скажи, что вот он служит в гусарах… Что их полк самый нарядный и дорогой… Ведь один мундир теперь у Поля, мой дружочек, чего стоит… Он же не любит, чтобы это на нем было сделано кое-как… Он любит, чтобы на нем все было в отличном виде… Иные вон делают шпоры аплике, или накладного серебра, а у него чистые серебряные… Шнуры все, избави Бог, чтобы были не золотые… Одни петли на кафтане, так что-то очень дорого стоили… И ведь это, мой дружочек, надо знать: вот сукно палевое, на кивере… ведь, кажется бы, что такое?… А Поль сделал себе кивер, разумеется, из такого же палевого сукна, но это какое-то особенное сукно, особенного нежного цвета, так что, если уж он поставит свой кивер на стол, рядом с другим, так уж сейчас видно сукодавлевский кивер… сейчас отличишь… А ведь все это, мой дружок, если рассчитать, чего стоит?!… Так ты, пожалуйста, все это передай, разумеется так, как от себя… И потом устрой как-нибудь вечерок у себя, чтобы Дроздова была сдочерью, и мы приедем… Сделай милость, мой дружок: я по-родственному прошу тебя… зная, как ты меня любишь… Можно это, мой дружочек?…
Александра Семеновна. Извольте, тетенька… Я приглашу их…
Авдотья Алексеевна. Да это тебя не стеснит?…. Не будет для тебя затруднительно, что мы все приедем?…
Александра Семеновна. Помилуйте… мне очень приятно…
Авдотья Алексеевна. Нет, да может быть насчет расходов… Впрочем, ты не делай никакого угощения, даже десерта не покупай… Мы так приедем — запросто, только чаю напиться и вечерок посидеть… Пожалуйста, ты ничем себя не затрудняй…
Александра Семеновна (вспыхнув). Уж это предоставьте мне, тетенька…
Авдотья Алексеевна. Нет, да зачем же мой дружочек… Я не хочу тебя обременять… Вы люди небогатые… вам надо себя рассчитывать… (Александра Семеновна опять краснеет и с досадой хмурит брови.) Ты не обижайся, мой дружочек, Сашенька, я тебе по родству говорю — бесцеремонно… Я с тобой… (В прихожей слышится шум, бряцание шпор и сабли.) Вот, верно и Поль приехал…
Павел Васильевич (входя). А, кузинушка! вы здесь… Bonjour, maman… Barbe (Протягивает руку Варваре Васильевне.) Ну-с, кузинушка, как вы поживаете?
Александра Семеновна. Ничего…
Павел Васильевич. Я полагаю, все любезничаете со своим возлюбленным супругом?… Да?… Я к вам все собираюсь как-нибудь завернуть… Но, ей-Богу, некогда… То есть меня просто нарасхват… сегодня обедать, завтра на пикник, там раут, тут бал, partie de plaisir за город на тройке… Ну, решительно отдыха не знаю… Даже надоело…
Авдотья Алексеевна. Ну, батюшка, еще рано надоесть… Молод еще… Надобно и обществу послужить… Тебя же так все любят…
Павел Васильевич. Нет, maman, надоело, — говорю вам буквально… Знаете, приелось как-то… Право!… Вот и сегодня, сейчас… Зиночка Кучерова пристала — проводи ее в манеж… Она начала учиться верховой езде… Ну, знаю, хочется себя в амазонке показать… Ну, для чего? «Ведь не женюсь на тебе», думаю про себя… Пожалуй, показывай что хочешь… У меня, кузинушка, положено: или пятьсот душ, или полтораста тысяч — женюсь, нет — мимо!… Я положил себе законом… Ну, пристала: поедем!… поедем!… Ну, видел амазонку… Ну, дрянь амазонка… Села на лошадь, поскакала, вздумала перескочить через барьер — хлопнулась… Ну, видел… а ничем не возьмешь — не женюсь!… Сто, полтораста душ… хоть через голову кувыркайся — не возьму… А надоело, ужасно надоело… хочется остепениться… соединить себя узами… Мирный кров, любовь, жена, дети, дружеский круг, избранное знакомство, бал два раза в год… да такой бал, чтобы говорили о нем полгода, чтобы соединить на нем все хорошее, все изящное… Вот мои мечты…
Александра Семеновна (с улыбкой). Ваши мечты недурны…
Павел Васильевич. Ну-с… прошу извинить: на меньшее не пойду… А у меня к вам, кузинушка, просьба…
Авдотья Алексеевна. Я уж говорила Сашеньке: она обещала похлопотать… И когда-нибудь мы пожертвуем вечерком и съездим к ней, а она пригласит к себе также и Дроздовых…
Павел Васильевич. Пожалуйста, ma belle cousine… Удружите… Анеточка — девушка хорошенькая… Ну, а с мамашей ее (двусмысленно улыбается и делает выразительную гримасу) мы знакомы. Я полагаю, она будет довольна иметь меня своим сыном… Ха-ха!… Если вы мне, кузинушка, поможете устроить это дело, я-с даю вам слово крестить у вас первого дитятю, который у вас родится… Ха-ха-ха!… Чего же конфузиться?… Ну-с, а теперь пока позвольте поцеловать вашу хорошенькую ручку… (целует руку Александры Семеновны.) А Анеточке вы скажите, что ею интересуется один человек, гусар… Ну, и опишите ей меня… так, каким вы меня знаете… Не прибавляйте ко мне ни одной лишней черты… Я-с лишних похвал не прошу… Описывайте меня таким, каков я есть…
Авдотья Алексеевна. Ах, вот и Прохор… Ну, что, мой милый, все достал?…
Прохор. Все-с…
Авдотья Алексеевна. Никто не отказал?
Прохор. Никто-с…
Авдотья Алексеевна. Ну, я очень рада… Давай же, мой милый, давай… Да поосторожнее… Аринушка, дай чистую салфетку на стол… А казак — принес?
Прохор. Принес-с… Только графиня приказали просить, чтобы сегодня же им изволили прислать назад, как можно поскорее…
Авдотья Алексеевна. Сейчас, сейчас… (Вынимает чепчик). Ах, какой хорошенький чепчик!… Ах, какая прелесть!… Посмотри, Сашенька. (К Павлу Васильевичу.) А ты, батюшка, отойди, пожалуйста, со своей папироской…
Павел Васильевич (усмехаясь). Да полноте, maman, чего уж вы так боитесь…
Авдотья Алексеевна. Нет, нет, пожалуйста подальше… Еще как-нибудь пепел уронишь… Ну, Варенька, надо снять фасон…
Варвара Васильевна. Мамаша, выньте казак поскорее… Дайте взглянуть…
Авдотья Алексеевна. Ах, да, казак… Да, его надобно снять поскорее… (К Прохору.) Поди же, мой милый, беги скорее к нашей мастерице — скажи ей, чтобы она скорее приходила сюда… Или, лучше, туда-то добеги, а оттуда возьми извозчика за гривенник, и привези ее с собой…
Прохор (переминается).
Авдотья Алексеевна. Что же стал?… Беги, беги скорее… Надо, чтобы она успела фасон посмотреть и вымеряла…
Прохор (робко). Щи принесли… Я бы только перекусил…
Авдотья Алексеевна. Скажите, скажите, Павел Васильевич, как вам нравится… а? Не успеет он после наесться…
Павел Васильевич. (с нахмуренными бровями, медленно подступая к Прохору, грозным голосом). Что-о?
Прохор (сконфузившись и оробев). Я.. ничего-с… Я так только… думал, что щи принесли, так… Я сейчас-с сбегаю-с. (Пятится к дверям, робко посматривая на Павла Васильевича.)
Павел Васильевич. То-то… Разговоры… Живо марш, марш… (Прохор скрывается за дверями.) Деревней запахло… Щей анафеме захотелось. (Хохочет.)
Авдотья Алексеевна. Ну так, Варенька, садись, снимай чепчик… Сашенька дружочек, помоги ей… Ну, а мы с тобой, Аринушка, снимем казак… Нет ли бумажки?…
Арина Афанасьевна. Да бумага-то газетная вся вышла, сударыня…
Авдотья Алексеевна. Ах, как же ты это не позаботилась… Такие вещи всегда должны быть под рукой… Ну, поди, сходи к коридорному… Попроси у него… Верно, есть какие-нибудь старые газеты… Ах, Боже мой, я и не спросила Прошку, заходил ли он к Гусевой насчет цветов… А ты бы, Поль, пока мы здесь займемся… походил бы по коридору; может быть, познакомился бы с кем-нибудь…
Варвара Васильевна (конфузливо). Ах, Поль, душка, разузнай хорошенько, кто такой в девятом номере стоит… Пожалуйста, милый..
Павел Васильевич. Можно… Шваль, я думаю, какая-нибудь… (Насвистывая уходит.)
Авдотья Алексеевна. Ну, вот достала… Давай же, давай скорее… (Раскладывает на столе казак и начинает вырезывать выкройку.)
Варвара Васильевна. Снимает фасон чепца. Воцаряется молчание.
Действие второе.[править]
Авдотья Алексеевна Сукодавлева.
Павел Васильевич, ее сын.
Варвара Васильевна, ее дочь.
Алексей Петрович Пичугин, молодой человек, незначительный чиновник, не имеющий никакого состояния.
Александра Семеновна, жена его.
Татьяна Андреевна Дроздова, жена действительного статского советника, дама бойкая во всех отношениях; происхождением из купеческого звания.
Михайло Иванович, сын ее, 20 лет, прекрасный молодой человек.
Анета, сестра его, 16 лет, существо еще не определившееся окончательно, но подающее надежды.
Алексей Петрович. Ну, что же, Саша, скоро ли же дашь ты мне чаю?
Александра Семеновна. Сейчас, сейчас, мой друг.
Алексей Петрович. Пожалуйста, моя радость, поскорее.
Александра Семеновна. Куда ты так торопишься?… Что у тебя за спешное дело?…
Алексей Петрович. Особенно спешного дела нет, а просто мне хочется поскорее уйти на службу, чтобы не застали меня твои гости…
Александра Семеновна. А мне так напротив очень хотелось, чтобы ты сегодняшний вечер пробыл дома… Ты подумай только, как это будет весело: Дроздовы вместе с Сукодавлевыми… Ведь это будет чудо, как смешно!… (Подает ему чай.)
Алексей Петрович. Ну, смейся, мой ангел, на здоровье, если можешь, а мне не до смеха… Эти люди вмоих глазах не столько смешны, сколько ненавистны… Да я уж разучился и смеяться.
Александра Семеновна. Что в самом деле ты стал за бука!… Помнишь, какой ты прежде был веселый, а теперь улыбки не увидишь!…
Алексей Петрович (вздохнув). Да, мой друг, нужда да забота не уживаются со смехом.
Александра Семеновна. Ты упрекаешь меня, что я беззаботна… Ты, может быть, сердишься, что я пригласила к себе гостей… Но тетушка ведь почти сама напросилась… И ведь это все, право, не дорого будет стоить…
Алексей Петрович (вспыхнув). Саша, не добивай меня… Неужели ты думаешь, в самом деле, что я могу чего-нибудь пожалеть для твоего удовольствия?… И зачем ты напоминаешь мне о том, что я не в состоянии доставить своей жене никакого развлечения… что я должен ее оставлять в обществе таких господ, как Сукодавлева и Дроздовы… А ведь это что за люди?… Ведь они смотрят на тебя с чувством покровительства, как на бедную родственницу… Они считают большим одолжением, что приедут к тебе… А знают ли они, что я не пустил бы их на порог своего дома, если бы была возможность ввести тебя в другой круг общества… Ах, бедность… это позорное ярмо человека, это самый страшный деспот, стесняющий свободу, разрушающий всякое счастие…
Александра Семеновна. Ну, полно, Алеша… Разве мало людей, которые гораздо нас беднее? Оставим этот разговор…
Алексий Петрович. Разговор можно оставить… но на службу, которая дает насущный кусок хлеба, все-таки нужно идти…
Александра Семеновна. Бог с тобой… Какой ты желчный… (Слышен звонок.)
Алексей Петрович. Чу, кто-то из твоих гостей уж является… Экая досада, не успел уйти: придется встретиться… Где моя фуражка?
(В гостиную быстро входит Михайло Иванович Дроздов, одетый щегольски, в новых тельного цвета перчатках, в лаковых сапогах, раздушенный и завитой.)
Михайло Иваныч. Ах, ma belle cousine… (Берет руку Александры Семеновны и несколько раз нежно целует.) А где же благоверный?
Алексей Петрович (выходя из соседней комнаты с фуражкою в руках). Благоверный уходит, чтобы оставить на свободе прекрасного кузена вместе с прелестною кузиною…
Михайло Иваныч (несколько смутившись) А я нарочно приехал пораньше, чтобы поболтать вместе втроем.
Алексей Петрович. Вы знаете, прекрасный кузен, что я болтать не умею, что я, как справедливо замечает жена, немножко бука… Ваше дело летать беззаботно по Москве, любезничать, побеждать и увлекать сердца, одним словом, срывать розы жизни, а наше дело нюхать архивную пыль… Где уж мне болтать с вами!… Вот вам моя жена, votre belle et charmante cousine… освежите ее вашим благоуханием, только, ради Бога (с иронией), пожалейте меня, не вскружите ей голову… А мне уж позвольте убраться в свою берлогу… (Кланяется и идет к дверям.)
Михайло Иваныч (вслед ему). Фу, какой ядовитый!… Вечно желчь и сарказмы на языке… Подумаешь, что в самом деле злится… Коли так, назло весь вечер буду любезничать с кузиной…
Алексей Петрович (из другой комнаты). Саша, пожалей своего бедного мужа… Не увлекайся этим амуром, а то я оболью его чернилами — единственное мщение, дозволенное бедному чиновнику… (Уходит; все смеются.)
Михайло Иваныч. Послушайте, кузина, неужели вы все еще влюблены в вашего мужа?
Александра Семеновна. Если и так… Что же вам-то до этого, милый кузен?…
Михайло Иваныч. Да ведь это скучно наконец, кузина… и несовременно… Что такое муж?… Это не больше, как средство для женщины создать себе известное общественное положение… Выйти замуж это все равно, что… как бы вам сказать?… Все равно, что получить наследство, взять какую-нибудь должность на службе… Вы получаете наследство не для того, чтобы сидеть около него и беречь его, а для того, чтобы проживать его в кругу общества… И никакой чиновник не посвятит всей своей жизни до последней минуты своей должности… У него всегда останется время для общественных удовольствий, для жизни в обществе… Не правда ли, кузина?…
Александра Семеновна. молча улыбается.
Михайло Иваныч. Уверяю вас, кузина, это последние слова современной философии… Ну, помните, что у вас есть муж; исполняйте относительно его все ваши обязанности… там напойте его чаем, закажите обед… Но жить исключительно для одного мужа, отказаться для него от общества… Фи!… Это невозможно и непозволительно… это рабство… Ни один человек в мире не имеет права на такое самопожертвование со стороны другого…
Александра Семеновна (улыбаясь). В самом деле?
Михайло Иваныч. Еще бы! А знаете, кузина, я в самом деле думаю, что ваш муж ревнует меня к вам… Впрочем я был бы чрезвычайно счастлив, если б это была правда… (Садится рядом с Александрой Семеновной.) А как вы об этом думаете, прелестная кузина?…
Александра Семеновна (с улыбкою). Я думаю, что к вам нельзя меня ревновать!.. Хотите чаю?…
Михайло Иваныч. Merci, позвольте… Но что вы хотите этим сказать?… Неужели вы отказываете мне в сладкой надежде сколько-нибудь заслужить ваше внимание?… Неужели ятак дурен в ваших глазах?
Александра Семеновна. О, нет, напротив, вы слишком блестящи, вы всегда в большом свете, вы видите так много хорошеньких светских женщин, что, конечно, не захотите и внимания обратить на меня…
Михайло Иваныч. О, смирение паче гордости, милая кузина… Вы очень хорошо знаете себе цену, вы очень хорошо понимаете, что в состоянии вскружить голову всякому, если захотите…
Александра Семеновна. Полноте, полноте, милый кузен…
Михайло Иваныч. Уверяю вас, что вы бы имели страшный успех в свете… Скажите, пожалуйста, отчего вы никуда не выезжаете?… Повторяю опять: ведь это грешно вашему мужу скрывать от света такое сокровище… Я это называю эгоизмом… Вы посмотрите на себя в зеркало, ведь вы совсем красавица… Этот античный профиль, эти чудные, глубокие, полные выражения глаза… Этот очаровательный бюст… Да вы бы фурор произвели своим появлением… А эти ручки… (Берет руку Александры Семеновны и хочет поцеловать.)
Александра Семеновна (выдергивает руку). Ну, Михайло Иваныч, довольно… я пока еще не выезжаю в свет… А до тех пор, пожалуйста, поменьше восторгов и побольше скромности… Я этого не люблю…
Михайло Иваныч. Вот, кузина, вы уж и рассердились!… Я просто по праву родства…
Александра Семеновна. Вы можете ваши родственные чувства выражать немножко приличнее…
Михайло Иваныч. Но послушайте, что я сделал неприличного?… Поцеловать руку женщины… это, кажется, так просто, так позволительно… тем более, что вы мне родственница… А что я говорил с увлечением о вашей красоте, так в этом, полагаю, тоже нет ничего обидного… Разве можно видеть красавицу и оставаться равнодушным?… Для меня по крайней мере это невозможно.
Александра Семеновна (выдергивает руку). Ну, а если вы не можете не оскорблять женщину, когда видите ее… так я попрошу вас избавить себя от этого труда и не посещать меня…
Михайло Иваныч. Э, кузина, да вы совсем рассердились на меня… Но чем же я оскорбил вас?… Объясните мне, ради Бога, и простите меня…
Александра Семеновна. Пожалуйста, без объяснений…
Михайло Иваныч. Нет, я вас умоляю, кузина, вы объясните мне что в моих словах показалось вам оскорбительным… Я, право, не хотел этого… И наперед прошу у вас прощения…
Александра Семеновна. Оскорбление иногда не в словах, но в тоне…
Михайло Иваныч. Вам, право, показалось, кузина… Я не думал этого… Я, право, считаю себя обязанным быть любезным со всякой женщиной… И уверяю вас, ни одна светская женщина не рассердилась бы на меня за то, что я вам сказал…
Александра Семеновна. Ведь уж я вам сказала, что я не светская женщина…
Михайло Иваныч. Но вы, по крайней мере, простите и не сердитесь на меня… Это, право, дело привычки… Я со всеми женщинами одинаково любезен…
Александра Семеновна (несколько подумав). А вот я увижу; сейчас приедет одна моя родственница, если вы будете любезны к ней, то я вас прощу… Она же светская девушка и любит, чтобы за нею ухаживали…
Михайло Иваныч. О, если только этим я могу заслужить ваше прощение, то вы увидите… Только вы, пожалуйста, не подумайте, кузина, что я увлекаюсь каждой женщиной с первого взгляда… Увлечься я могу только одной женщиной… (Делает страстные глаза.) А быть любезным вообще со всеми женщинами я считаю обязанностью светского человека… Вот вы не хотите выезжать в свет, ваш муж смеется над светскими людьми… А знаете ли вы, кузина, сколько обязанностей лежит на светском человеке?… По моему мнению, жить таким отшельником, как ваш муж — это величайший эгоизм, это желание освободить себя от всех общественных обязанностей… Вы подумайте… Светский человек должен наблюдать за собою каждую минуту, он должен следить за каждым своим словом, за каждым движением, за последней мелочью своего туалета… Например, если я вхожу в собрание, я должен предварительно обдумать, с кем как обойтись, кому сказать какую любезность, я всегда должен иметь в голове запас ловких, игривых фраз. А манеры? А уменье держать себя? А туалет?… Ваш муж сошьет себе сюртук да и носит его, пока не протрет рукавов и лацканов… А я должен знать, куда в чем приехать… По первому появлению моему, по поклону, этого мало, по сапогам, по перчаткам, по тому, как я держу вруках шляпу, — в свете сразу определят, что я за человек, могу ли быть принят в порядочном доме или нет… Один выезд на бал — это целая неделя заботы… Я должен бояться, чтобы меня по одному только неловко повязанному банту на галстухе не осмеяли за безвкусие, за фатовство или за мещанское незнание приличий… Да послушайте, до каких мелочей светский человек несвободен… Например, когда я в обществе сажусь на стул, я должен думать о том даже, как мне положить или поставить ногу… Нет, кузина, это тоже своего рода фанфаронство и даже неуважение общественного мнения — уклоняться от общества и освобождать себя от исполнения условий общественной жизни… По моему, каждый гражданин должен принадлежать обществу и уважать его законы… иначе он не имеет права и считать себя гражданином… Ну скажите-ка, как вы об этом думаете, ma belle cousine?…
Александра Семеновна (с улыбкою). Конечно, всякий служит обществу по-своему…
Михайло Иваныч. Да, да, кузина… Вы не смейтесь: я вполне убежден, что светский человек тоже несет на себе службу уже только потому, что он светский человек и живет в обществе… И вы, милая кузина, очень виноваты перед обществом, что прячетесь от него… Ну-с, а что ваша родственница, в самом деле, хорошенькая?…
Александра Семеновна. Это дело вкуса… А только она очень богатая невеста…
Михайло Иваныч. А-а… это интересно… Мы ею займемся… Только смотрите, кузина, не ревновать…
Татьяна Андреевна (к Александре Семеновне). Здравствуй, ангелочек, здравствуй… (целуются.)
Татьяна Андреевна. Извините, что поздно. Хотела было пораньше приехать, да со своим благоверным муженьком сразилась… Надоел… Куда едешь? Да тебе что за дело: куда хочу, туда и еду… Не тебя ли прикажешь спрашиваться?… А зачем дочь берешь с собой?… Да что я, не мать, что ли, ей… Куда захотела, туда и поехала… Захотела одна ехать, одна поеду, захотела дочь взять — дочь возьму… Не смей, говорит, дочь брать с собой… Я не позволяю… Ну, уж это бывает, да редко, чтобы не по-моему, а по-твоему… Ну, и сразились… Попрыгал, попрыгал, да с тем же и остался… И сама уехала, и дочь взяла, и куда поехала, не сказала…
Александра Семеновна. Что же вы, тетенька, не сказали, может быть, и дяденька приехал бы к нам…
Татьяна Андреевна. Ну его!… Куда его!… Не видала ты, что ли корявой-то рожи?… Сидит и дома, а захочет, найдет себе место и без нашей компании…
Александра Семеновна (усмехается). Ах, тетенька…
Татьяна Андреевна. Да право… Надоел, проклятый, до смерти…
Александра Семеновна. Ах, тетенька… Что она говорит!
Татьяна Андреевна. Ничего, ангел, ничего… Поживешь, и ты то же заговоришь… Это теперь-то только, на первых порах, ты не можешь на своего насмотреться… А погоди, поживешь, и ты то же заговоришь…
Михайло Иваныч. Вот видите, кузина… Вот вам пример: у меня маман современная, эманципированная женщина… Она с бою берет свои женские права…
Татьяна Андреевна. Что?… Какая?.. Ты что? Тебя кто спрашивает про мать говорить?.. Хочешь, за уши выдеру?.. Думаешь, не смею, что ли? А?.. (Подходит к Михайле Иванычу и обеими руками берет его за уши.)
Михайло Иваныч (стараясь освободиться). Мамаша, да перестаньте: вы меня всего растреплете…
Татьяна Андреевна. А, плутишка, испугался?.. Говори: виноват что ли? Ну, говори, что виноват… А то все твои кудри растреплю… Ну, говори, виноват…
Михайло Иваныч. Да ну… виноват…
Татьяна Андреевна. То-то… Ну, целуй ручку… (Михайло Иваныч лениво целует руку.) Не так, крепче, ласковей целуй… (Михайло Иваныч опять целует.) Ну то-то… Вот вас как надо учить… Ах ты, ангел, ангел! (целует его несколько раз сряду.) Красавчик мой, милый… Саша, погляди, какой красавчик… а?.. Ведь хороший?.. Ну, скажи, что хорош… Неужели не хорош?..
Александра Семеновна. Кто же это говорит?.. Кузен очень красивый мужчина…
Татьяна Андреевна. Какой он еще мужчина… Просто мальчишка… Что рассердился?.. Вот как стукнет тридцать, вот тогда будешь мужчина… а теперь еще мальчик… А ведь влюблен, влюблен… Ей-Богу, влюблен… в тебя, Саша… Ей-Богу!… Давеча и помадится, и завивается, и на часы беспрестанно смотрит, чтобы к тебе ехать… Смотрю, а его и след уж простыл… Уехал, и никому не сказался… И меня не подождал… Это чтобы ему здесь одному около кузиночки своей полебезить…
Михайло Иваныч. Нет, мамаша, кузина так влюблена до сих пор в своего мужа, что к ней и подступиться страшно…
Татьяна Андреевна (к Александре Семеновне). Надоест, милочка, надоест… Правда, ты тем счастлива, что за молодого вышла… А вот мой старый, так просто противен мне был с первого же дня… Ведь он этакой же рябой да нехороший был, когда и женился-то на мне… А я ведь красоточка была… Бывало, у папеньки, в девках еще, когда оденусь перед гостями… надену белое платьице, волоски в локончики завью, плечики, ручки голые… У нас дом огромный был: папенька ведь мой большой миллионер был, и даром, что купец, а лучше благородного жил… Так, бывало, все двери из комнаты в комнату отворю и порхаю, и порхаю… по стенам у нас везде зеркала, мне себя и видно… Ну, ангел, ангел! Сама, бывало, на себя любуюсь… Локончики около шейки вьются, шейка полная, белая, на щечках румянчик, глазки веселенькие, везде полно, бело, пышно… Ну, купидон, просто купидон!.. И вот за какого корявого попалась!.. Извел он меня, погубил… Я еще и теперь была бы красавица, как бы не с этаким Бог связал…
Александра Семеновна. Зачем же вы, тетенька, шли за дядю, если он вам не нравился?
Татьяна Андреевна. Это нынче девушки такую волю взяли, что женихов сами себе выбирают, а прежде девок об этом и не спрашивали… Понравился бы жених отцу с матерью, а дочке до этого предмета и дела нет: за кого родители приказывают, за того и пойдет… А мой корявый к родителям подольстился… ну, и то было мне лестно, что дворянин, и в чине большом, и крест у него был на шее… Ну, и отдали… Не подумали о том, что вот он теперь и со звездой, да противней горькой редьки… Еще сначала что выдумал: я ведь всегда такая веселая, бойкая была, так вздумал было меня степенности да скромности учить, начал манеры преподавать и приемы показывать… А тут, как папенька обанкрутился, и он увидел, что, кроме приданого, ничего больше не получить, вздумал было и совсем меня в руки забрать… Да я сама не дура, потерпела год другой, а тут и сама большая сделалась… У нас ведь до чего дело доходило: один раз собралась я с визитами ехать, карету себе велела подать, не спросившись, видишь, его, а он говорит: ты, говорит, дома останься, а в карете я поеду… Нет, говорю, не ты поедешь, а я… а ты можешь извозчика взять… Нет, говорит, я поеду, а ты дома останешься… Слово за слово: я одно, а он другое, шляпу надел ишубу стал надевать… У меня даже кровь к сердцу подступила, очень горько мне сделалось… Так, я говорю, ты в самом деле хочешь ехать?.. Видишь, говорит: шубу надел… Так на же, я говорю, поезжай: взяла да ногтями всю рожу ему и исцарапала…
Александра Семеновна (с невольным отвращением). Тетенька!..
Татьяна Андреевна. Да… Будь же по-моему, а не по его… Меня лучше убей, да по-моему сделай… А он этого моего характера понять не хотел… Ну, и не пеняй… Ничего, ангельчик, поживешь, всего случится… Я только секретничать не люблю: у меня все в открытую: у меня все сердце нараспашку… Кого люблю, так люблю, а не люблю, так прямо и скажу… Вот, мои ангелы… Анеточка! что задумалась: подойди ко мне… (Анета подходит к матери. Татьяна Андреевна насильно сажает ее к себе на колени и целует.) Я какая бы ни была, а детей люблю и перед Богом не покаюсь… Вот у меня ангел какой… (целует Анету.) Уж не бойся, не отдам за немилого… У меня в кого хочешь влюбись: полюбит — за любовь всякому отдам, всякому последнему человеку… Только мне скажи… Я сама без любви-то измаялась… все свое сердце на ветер пустила, все по разным сторонам на пустяки разошлось… А дай-ка мне хорошего мужа, может, и я бы умела любить не хуже других… Вот теперь только и люблю. (Целует дочь)… А то все пустяки… Ну, ну, что… батюшка мой, ангел… Ну, Христос с тобой, Господь с тобой… (Крестит Анету и целует.) Ну, ступай… (Толкает ее от себя.)
Михайло Иваныч. Мамаша, а вот, как вы думаете, не правду ли я говорю, что кузине следовало бы выезжать в свет? Кроме того, что она со своей красотой могла бы иметь блестящий успех в свете… мне кажется даже, что постоянно видеть одного только мужа и не участвовать ни в каких общественных удовольствиях — это невыносимая тоска… и… мне кажется, я возненавидел бы того человека, с которым мне пришлось бы просидеть несколько лет почти безвыходно, в одном и том же доме… Это…
Татьяна Андреевна. Эх, глупенький, так неужели ты думаешь, что ей не хотелось бы повеселиться?.. Состояния нет… Ей, бедненькой, я думаю, не на что и платьица бального сшить…
Александра Семеновна. Краснеет и хмурит брови.
Михайло Иваныч. Ну, нет, мамаша, это что за причина… Денег можно достать… это такое пустое дело… И, наконец, муж обязан…
Анета (на ухо Александре Семеновне). Это он?
Александра Семеновна (тихо). Он.
Александра Семеновна здоровается с ними и знакомит с Дроздовыми. Все садятся группами. Сукодавлева-мать и Татьяна Андреевна на диване. Около них на креслах Анета и Варвара Васильевна; Михайло Иваныч рядом с Павлом Васильичем по другую сторону стола. Александра Семеновна помещается возле стола с чайным сервизом.
Татьяна Андреевна. Сегодня холодно…
Авдотья Алексеевна. Да; должно быть, но мы ехали в карете, и потому я почти не заметила погоды… Мне так приятно встретиться с вами… я так много слышала и давно желала познакомиться с вами… Сашенька так благодарна вам за вашу любовь к ней… Вы так добры…
Татьяна Андреевна. Да кто же может не любить ее, мою душеньку!.. Она такая милая…
Авдотья Алексеевна. Сашенька, а Алексея Петровича нет дома?
Александра Семеновна. Он на службе.
Авдотья Алексеевна. Как, даже и вечером!.. Какой старательный молодой человек… Этак он скоро выслужится…
Татьяна Андреевна. Да, он прекраснейший человек… А как они живут мило! Совершенно как голуби…
Авдотья Алексеевна. Да, это всего дороже… это первое счастие в нашей жизни… Конечно, состояние много значит, но без любви и оно не даст полного счастия…
Татьяна Андреевна. Вот я с вами совершенно согласна.
Авдотья Алексеевна. Конечно, если бы у Сашеньки было хорошее состояние, она была бы еще счастливее… Но что же делать? На все есть судьба… Надобно быть довольною тем, что Бог предназначил…
Анета (к Варваре Васильевне). Вы живете в губернии?..
Варвара Васильевна. Да, мы только лето проводим в деревне, а на зиму всегда приезжаем в Москву… Знаете, это еще больше требует расходов, но maman расходами не дорожит, потому что это такие пустяки… А вот брат Поль постоянно живет в Москве… Он здесь служит… гусаром…
Анета. Да, я вижу…
Варвара Васильевна. Мы приезжаем в Москву в октябре или ноябре месяце и бываем здесь до весны… И все это время проходит для меня, как одна минута… Знаете, у нас так много знакомых… Постоянно выезды, визиты, вечера… Не успеешь оглянуться, как подойдет это несносное время, весна…
Анета. Вы не любите весны!..
Варвара Васильевна. Да, потому что она лишает столичных удовольствий… Maman такая хозяйка и непременно хочет сама смотреть за хозяйством, хоть у нас и есть управляющий… даже два… Но она непременно сама во все входит… и даже желает меня приучить… Но я создана для столичной жизни… А ваш брат служит?..
Анета. Я, право, не знаю хорошенько… Кажется… Мишель, ты служишь?..
Михайло Иваныч. Да… пожалуй, служу… то есть я числюсь на службе… Что это тебя так интересует?..
Анета. Нет… Вот m-lle спросила меня…
Михайло Иваныч. А-а… Pardon!..
Варвара Васильевна (вспыхнув). Нет… я к тому… я хотела знать: вы постоянно живете в Москве? Мы говорили про службу брата Поля…
Михайло Иваныч. Вот видите: я так усердно служу, что, право, не знаю даже хорошенько того ведомства, по которому числюсь… Впрочем, я об этом нисколько не беспокоюсь… Я пока служу свету и обществу вообще, а отличия придут сами собою!.. Я вполне уверен, что мне стоит только заняться несколько каким-нибудь делом, а отцу попросить за меня, и через два года я буду камер-юнкером.
Варвара Васильевна (с блестящими от восторга глазами). Ах, камер-юнкерский мундир прелесть!..
Павел Васильич. Я удивляюсь всем тем молодым людям, которые не служат в военной… Во-первых, этот прелестный мундир, pardon, по-моему, гораздо лучше камер-юнкерского.
Михайло Иваныч. Ну, нет-с… я с вами не согласен.
Павел Васильич. Как, вы не согласны, что гусарский мундир лучше камер-юнкерского?.. Помилуйте!.. Один этот ментик… Эти шнуры… И потом на коне… Это что-то внушающее, марсовское…
Михайло Иваныч. Ну, что ж такое марсовское… Вы меня извините, этот воинственный вид нынче не в моде… Да и вообще вся военная форма очень присмотрелась… В камер-юнкерском мундире, напротив, есть что-то такое изящное… Он напоминает роскошь и блеск балов… утонченный этикет двора…
Павел Васильич. Ну, это вы фантазируете, а я вам говорю просто о виде…
Михайло Иваныч. Погодите, погодите: чем спорить между собой, отнесемте этот вопрос на решение дам. (Обращаясь к Варваре Васильевне.) Я на ваш суд отдаюсь, mademoiselle, скажите беспристрастно: какой мундир лучше: гусарский или камер-юнкерский?.. Решите наш вопрос…
Варвара Васильевна. Ах, какое же сравнение!.. Камер-юнкерский гораздо лучше… И вы прекрасно выразились, что он сейчас напоминает двор… это изящество… этот блеск.
Михайло Иваныч. Вот видите, я победил…
Павел Васильич. В таком случае я к вам подаю на апелляцию, Анна Михайловна: защитите нас, военных… Неужели и вам не нравится гусарский мундир?..
Анета. Напротив, мне гусарский гораздо больше нравится.
Павел Васильич. Благодарю вас: вы меня воскресили… Теперь я снова уважаю себя и свое звание…
Татьяна Андреевна. Правда, правда, Анеточка; и я за тебя: как можно этих штафирок сравнить с военными!.. Военные все молодцы, ловкие, они всегда могут защищать женщину… А это что?.. (Указывает на сына.) Так… только из-за людей…
Авдотья Алексеевна. Конечно, это правда, что военная служба гораздо лестнее для молодого человека, особенно если он хорошо идет, вот как Поль: в таких молодых летах иуж эскадронный командир… только все это очень дорого стоит… Надобно иметь очень хорошее состояние, чтобы прилично поддерживать себя…
Татьяна Андреевна. Ну, ведь это, матушка, как кто поведет себя… Вот у меня Михайло Иваныч и штатский, да не хуже всякого военного мотает…
Авдотья Алексеевна. Уж будто и мотает? не может быть, это вы так говорите только… Нет, я так могу своим похвастать… Мой даже расчетлив, я даже иной раз бранюсь со своим… Что ж?.. состояние у нас, слава Богу, хорошее!.. Можно себе и позволить иногда…
Павел Васильич (подсаживаясь к Анете). Я очень счастлив, что вы отдали пальму первенства военным…
Анета. Я хотела быть только справедливой… Зачем же говорить против себя?..
Михайло Иваныч (подходит к Варваре Васильевне). Итак, вы одни только защитили мою мысль… и согласились с моим вкусом…
Варвара Васильевна (стыдливо опуская глаза). Мне так приятно, что я сошлась с вами во вкусе…
Михайло Иваныч. Но вы хотели, может быть, только ободрить меня…
Варвара Васильевна (выразительно смотря на Михайлу Иваныча). Я не умею говорить против чувств… Я говорю только истину…
Михайло Иваныч. Но неужели вы вообще предпочитаете штатских военным?..
Варвара Васильевна. Что ж военные?.. Конечно, они носят усы… Но ведь нынче не запрещено носить усы и штатским… Впрочем, для меня решительно все равно… Я всегда ценю душу и сердце человека… его образование и дар слова… которым вы так владеете… а костюм… это все равно… Всякий может быть и военным, и штатским…
Михайло Иваныч. Вы меня приводите в восторг вашим образом мыслей… Мне почти вся Москва знакома, но признаюсь, я редко встречаю девиц, которые бы так мало обращали внимания на эту мелочность, на этот мундир, который… И в самом деле, разве костюм что-нибудь прибавляет в человеке?.. В нем остается все то же сердце, все та же душа, какое бы он платье ни надел… В вас должна быть поэтическая душа…
Варвара Васильевна. О, да, я ужасно люблю поэзию… Стихи — это моя страсть… Вы, вероятно, сочиняете?..
Михайло Иваныч. Почему вы это думаете?
Варвара Васильевна. Вы так хорошо говорите… Как здесь жарко и душно… Походимте… Бедная кузина, как у нее здесь тесно!… (Встает и, проходя мимо Александры Семеновны, целует ее иговорит ей на ухо.) Он чудо как мил, и как умен!..
Павел Васильич (вполголоса Анете). Да, я до сих пор вел жизнь рассеянную, я весь отдавался общественным удовольствием… Я как-то счастлив: меня все любят, и я, как говорится, был просто нарасхват… Но однажды, в одном доме, на бале, я встретил одно небесное существо, от которого весь вечер не мог отвести глаз… Это дивное создание овладело всем моим существом… Со встречи с нею мне опротивели все общественные удовольствия, я не стал почти никуда ездить… у меня только и мыслей было, что о ней одной…
И наяву, и во сне
Она мерещится мне,
как говорит поэт. (Глубоко вздыхает.)
Анета (опустя к полу глазки и играя перчатками). И вы не узнали, как ее зовут, как ее фамилия?
Павел Васильич. О, разумеется, узнал… Ее имя такое же, как ваше, а фамилия… Отгадайте сами…
Анета. Но как же я могу узнать… это так мудрено…
Павел Васильич. Напротив, это так легко… Я увидел ее в первый раз на балу у Хоботовых, где были и вы… Вы ее знаете хорошо… Я танцевал с нею вальс, польку… кадриль… ангажировал на мазурку, но, к несчастию, она была уже ангажирована другим счастливцем… я танцевал мазурку с другою, но нарочно сел с нею рядом и выбирал во всех фигурах… Я даже ничего не мог говорить с своей дамой и не сводил глаз с того восхитительного существа… Неужели вы все еще не отгадали?
Анета. Кто же бы это мог быть? Вы говорите, что я ее знаю?
Павел Васильич. О, даже очень хорошо знаете…
Анета. И имя ее такое же, как у меня?
Павел Васильич. То же самое… О, как люблю я это имя!…
Анета. Неужели Анета Мухина?
Павел Васильич. Нет, я ее не знаю.
Анета. Ну, так Anette Перигорская?
Павел Васильич. И с этой не знаком.
Анета. Ну, в таком случае я решительно не могу отгадать…
Павел Васильич (выразительно). И вы точно не отгадываете?
Анета (с притворным недоумением). Право, нет… Кто бы это мог быть?
Павел Васильич. Ну, хотите, я опишу вам ее наружность?
Анета. Пожалуйста!
Павел Васильич (пристально смотря на Анету). Во-первых, она очаровательна, как ангел… Ее глаза голубые, как море, так же глубоки и таинственны, как оно… Ее волосы черные… или нет, темно-каштановые… Причесывается она… совершенно так, как вы… Ее нос с небольшим очаровательным горбиком… Ее губки… но это такое блаженство, которого я описать не могу… для этого нужно или кисть Рафаэля, или перо… самого Лермонтова… Один поцелуй этих уст может испепелить человека… воспламенить его на всю жизнь…
Анета (раскрасневшись и махаясь платком). Однако… как здесь душно и жарко. (Встает и, подойдя к Александре Семеновне, целует ее.) У тебя ужасно жарко, Саша…
Павел Васильич (следуя за Анетой, к Александре Семеновне). Да, прелестная кузинушка, нельзя сказать, что вы просторно помещаетесь…
Татьяна Андреевна. Ты бы, матушка, приказала убрать самовар отсюда, а то от него еще жарче… И ты устала сидеть за ним. Подсела бы к нам да поговорила.
Александра Семеновна. Может быть, кому-нибудь еще угодно чаю?
Несколько голосов. Нет, нет!
Александра Семеновна. Сейчас уберут. (Уходит в другую комнату.)
Павел Васильич (к Анете). Походимте. Я вам докончу портрет, если вы и теперь даже не догадались.
Анета. Вы его описываете такими красками, что она должна быть необыкновенная красавица… А я из своих знакомых никого не знаю такой… (Ходит, продолжая разговор, причем Анета беспрестанно краснеет, а Павел Васильич кидает молниеносные взоры и крутит усы).
Авдотья Алексеевна. Да, вот бедная Сашенька вышла замуж по одной любви, за человека без всякого состояния, и должна жить в таких лишениях…
Татьяна Андреевна. Что же, матушка, делать-то: всякому своя судьба… Зато, говорит, счастлива, а ведь иногда бывает, и через золото слезы льются…
Татьяна Андреевна (беря лакомство). Ах ты, мой ангелочик, все ты хлопочешь, беспокоишься!
Авдотья Алексеевна. Да уж это напрасно, Сашенька… К чему, мой ангел, этакие траты… Можно бы и без этого.
Александра Семеновна (краснея и скрывая досаду). Тетенька, позвольте же мне быть хозяйкой… (С насильственной улыбкой.) Вы у меня такие редкие и дорогие гости…
Татьяна Андреевна. Ну-ка, садись сюда рядышком со мной да поцелуй меня, ангельчик… Люблю, люблю… Ей-Богу, люблю…
Авдотья Алексеевна. Сашенька всегда с большой благодарностью отзывается о вашем внимании и расположении к ней…
Татьяна Андреевна. Да как мне ее не любить-то! Ведь она мне родная…
Авдотья Алексеевна. Конечно, мы с вами еще держимся старого завета и помним родство, а в нынешнем свете не все его почитают… Вот ваш супруг, по своему большому чину и по связям, я думаю, мог бы доставить место Алексею Петровичу.
Александра Семеновна (вспыхнув). Мой Алексей не хочет быть никому обязан, кроме себя…
Авдотья Алексеевна. Ну, это уж, моя душенька, гордость одна… Отчего же бы не желать себе лучшего, особливо если есть такой случай, и еще родственный… Отчего же бы ине попросить такого доброго и почтенного родственника… Нет, это гордость непозволительная.
Татьяна Андреевна. Горденек, горденек, Алексей Петрович, это правда… Да чего бы это стоило!… Да только заикнись он, я бы и покою не дала своему: сейчас бы велела место найти… Еще какое бы место-то нашли, хорошее, выгодное… Нет, горд… Я люблю правду говорить… Не то, что попросить дядю… и не заглянет никогда… Азаикнулась я однажды об месте, так в такой азарт вошел: чуть дерзостей не наговорил… Я и язык прикусила…
Авдотья Алексеевна (качает головой). Нехорошо, нехорошо… Этого я не хвалю… За родственное расположение и так платить!.:. Нет, это гордость!… Нехорошо!…
Александра Семеновна (с улыбкою). Вот видите, тетенька, вам это не нравится, а муж мой говорит, что в нем только ихорошего, что эта гордость, что он уважает себя только за нее одну!…
Авдотья Алексеевна. Не понимаю, мой дружочек, не понимаю я этого… Что ж тут, извини ты меня, умного и хорошего, — не желать себе пользы и добра?… Это какое-то вольнодумство… Это ни до чего хорошего не доведет… Неужели это и тебе нравится?…
Александра Семеновна. Чрезвычайно, тетенька… я в восторге от моего мужа…
Авдотья Алексеевна. Очень жалею, мой дружок, что он поселил в тебе такие мысли… Мне так очень прискорбно и даже обидно это слышать от тебя… Эта гордость может вас погубить… С ней вы никогда не разбогатеете…
Александра Семеновна. Мы, тетенька, и не ищем богатства… От того мы так счастливы и покойны…
Авдотья Алексеевна (обидевшись). Не понимаю я этого, извини меня, не понимаю… И понять не могу… По-моему, первое достоинство молодых людей — скромность, уступчивость и почтительность к старшим… По крайней мере, я своих детей так воспитываю… и твои родители тебя, вероятно, тому же учили… (Переменяя тон и обращаясь к Татьяне Андреевне.) На вас в каком магазине шьют?…
Татьяна Андреевна. Да во всех почти… как случится…
Авдотья Алексеевна. Ах, это не совсем приятно… Надо, чтобы приноровились ко вкусу… В одном магазине заказывать, мне кажется, лучше…
Татьяна Андреевна. У меня вон больше Анета этим распоряжается: где вздумается, там и закажет… Я эту часть ей передала… Пусть забавляется, пока молода… (Обращаясь к Павлу Васильевичу.) О чем это вы, господа, так горячо разговорились?… Не пора ли нам и домой?… Поди сюда, Анета, ангельчик, поцелуй-ка меня…
Павел Васильич. Мы вспоминали наших общих знакомых, и я имел счастие напомнить Анне Михайловне, что на одном балу даже танцевал с нею…
Татьяна Андреевна. Милости просим к нам…
Павел Васильевич (раскланиваясь). Очень вам благодарен… Почту за особую честь…
Татьяна Андреевна. Милости прошу… Очень рады будем… У нас хоть больших балов не бывает… но тоже попрыгать, потанцевать, повеселиться можно… Случается не редко…
Варвара Васильевна (Михайле Иванычу вполголоса). Смотрите же, не забудьте ваших слов, а то я буду думать, что вы не исключение из мужчин, а также ветрены и непостоянны, и только любите говорить комплименты, как и все они… Я надеюсь скоро видеться с вами… (Кидает выразительный взгляд на Михайла Иваныча и подходит к матери.)
Авдотья Алексеевна (к Татьяне Андреевне.) Как приятно, право, что имела удовольствие с вами встретиться и познакомиться… Это так приятно… Мы ведь приходимся, хоть очень дальняя, а все-таки родня…
Михайло Иваныч (остановившись за стулом Александры Семеновны, шепчет ей на ухо). Ну, кузина, я истощил весь свой запас любезностей и, кажется, успел победить это неопытное, тридцатилетнее сердце… Зато измучился до такой степени, что больше видеть ее не могу ни одной минуты и сейчас уезжаю… Надеюсь, что в другой раз вы будете милостивее ко мне… (Вслух.) До свидания, кузина!
Татьяна Андреевна. А ты разве хочешь ехать?
Михайло Иваныч. Да, maman…
Татьяна Андреевна. Так поедем вместе… Пора… Анеточка, поедем. (Встает и начинает прощаться. Все меняются приветствиями. Дроздовы уходят.)
Павел Васильич. Ну, кузинушка, благодарю вас… Ручку, ручку… Тысячу раз приношу мою благодарность за сегодняшний вечер… (Целует руку Александры Семеновны.)
Александра Семеновна. За что это, кузен, такая горячая благодарность?
Павел Васильич. Сегодняшний вечер делает мне карьеру… Я приглашен к Дроздовым… С Анеточкой я говорил, тонко высказался и заметил, что ей нравлюсь… Следовательно, кончено: пять, шесть визитов, и делаю предложение… Прочь все волнения бурной молодости! Через месяц я степенный, счастливый, богатый семьянин.
Варвара Васильевна. Как, ты решительно хочешь делать предложение?
Павел Васильич. Решительно, всенепременно… И получу согласие, потому что ей нравлюсь, а она сама мне сказала, что мать ее отдаст за того, кто ей нравится…
Варвара Васильевна. Но почем же ты знаешь, что понравился ей?
Павел Васильич. Гм!… Она краснела, трепетала, она была вся в огне, когда я говорил с ней… Прощаясь, я пожал ей ручку, она тоже…
Варвара Васильевна. Но это гадко, Поль, это мерзко: с первой же встречи и жать руки мужчины!… Это значит, что она ветреная, дурная девушка…
Павел Васильич. Атанде-с, ma soeur, в этом случае никто меня не остановит, не разуверит, никого не послушаю, ни даже мамаши, если б она стала останавливать…
Авдотья Алексеевна. Зачем, мой друг, останавливать; была бы только по душе и по сердцу, да не обманули приданым… А то с Богом… А это что же за важность такая, что девушка, которая намерена выйти замуж за молодого человека, пожала ему руку, прощаясь… Если это только так, оно, конечно, нехорошо…А если имеет намерение, — в этом ничего нет такого…
Варвара Васильевна (со слезами). Вы вечно этак, мамаша… Вы все только для брата, и ничего для меня… Ему во всем счастье… а я, видно, навсегда должна остаться несчастною…
Все. Что ты?… Что ты?
Варвара Васильевна (всхлипывая). Как что, мамаша!… Только было блеснула надежда, только было… и вдруг опять все разрушено…
Авдотья Алексеевна. Да что такое? Что с тобою, мать моя?
Варвара Васильевна. Как что, мамаша!… Вы видели, кажется, он не отходил от меня целый вечер, он говорит, что не встречал женщины с такой возвышенной душой, которая бы ему так нравилась… Он, прощаясь, тоже пожал мне руку, и я ему… И вдруг брат хочет делать предложение этой девчонке… Ведь я не могу же бежать вперед его и сделать предложение… Я девушка…
Авдотья Алексеевна. Так ты думала, что этот молокосос захочет жениться на тебе?… Да как тебе не стыдно, Варенька? Ведь он моложе тебя… Неужели ты думаешь, что я отдам тебя за него?… Ведь он еще мальчик совсем… Ему еще, я думаю, не больше двадцати лет… (Павел Васильевич хохочет.)
Варвара Васильевна. Что же это такое, мамаша!… То ищи себе жениха, и сами ищете, хлопочете… А как только жених найдется, так вечно что-нибудь помешает… Вам стыдно, Павел Васильевич, смеяться над сестрой. Вы забыли, что я старше вас. Если бы ты был порядочный брат, ты сначала бы должен подумать о сестре, ее устроить, а потом уже и сам жениться. Нет, я ведь уж измучилась в этой жизни!… (Бросается на шею к Александре Ивановне.) Сашенька, душенька, скажи ей, этой девчонке, чтоб она не шла за брата, скажи ей, что мы, ведь, совсем не богаты, что мы это так только хвастаем, а у нас всего полтораста душ, у всех… А если ты не скажешь, я сама скажу… А уж этой свадьбе не бывать!… Не смеяться тебе надо мной… Это бессовестно, это низко!… (Рыдает.)
Авдотья Алексеевна. Да ты с ума сошла!… Дайте ей воды… Поедем хоть домой поскорее… Паша, подай ей салоп поскорее… Ведь это срам, срам!… Что это, что это!…
Варвара Васильевна. Нет, мамаша, нет… я всем, всем буду говорить, что вы не любите меня, не желаете мне счастья, что только об одном брате и думаете… Я, ведь, не ребенок… Мне, ведь, тридцать лет с лишком, тридцать лет!… (Истерически рыдает.)
Авдотья Алексеевна (совсем растерявшись). Господи, Господи… Что это, что это?… Павел, да веди ее… хоть в карету-то бы посадить… Прощай, Саша, прощай, мой дружочек! Пожалуйста, не скажи кому… по родству… Ты ведь родная наша… Паша, веди ее, веди… Бесстыдница, хоть людей-то постыдись, хоть перед людьми-то не срами и меня, и себя! Перестань плакать-то… Боже мой, Боже мой!… Что это!
- ↑ Представляется на сцене под названием «Вечеринка у бедной родственницы».