Евгений Чириков[править]
Иван-царевич[править]
I. У Бабы-Яги.[править]
Изба Бабы-Яги в дремучем лесу. Слышно, как перекликаются по лесным полянам соловушки. Яркий лунный свет льется в окошко, у которого сидит в грустях одинокая женщина Баба-Яга. Ах, эти весенние лунные ночи! Вспоминаются далекие дни убежавшей молодости! Соловьи, соловьи! Зачем вы пробуждаете сладкие греховные воспоминания, обливая душу бессильными порывами вернуть невозвратное?.. Сидит у окна одинокая Баба-Яга и тоскует, подперев голову на руку. Тяжко так вздыхает по временам, и тоска её эхом отдается и в избе, и на воле: за каждым её вздохом жалобно мяучит огромный черный кот на печке, а за воротами тоскливо воет собака… И от этого тоска одинокой женщины растет еще шире, а бессильная злоба изливается на кота и на пса… Трижды подмяукивал кот и подвывал пес глубоким вздохам своей хозяйки. На четвертый раз Яга вышла из терпения и прикрикнула на печь и за ворота:
— Брысь, окаянный! Что зенки-то вылупил?.. Цима, проклятая! Повой вот у меня!
И опять тишина. Только сильнее стали соловьиные вскрики. Вспоминается веселое, но, когда тоскливо, и веселая песенка поется грустно:
Как была я молоденька, жила веселенько,
К речке по воду ходила, пареньков ловила…
Оборвала песенку, заломила руки, спрашивает кота:
— Кот! А кот!
— Мя-у!
— И что это как скучно мне? Расскажи-ка сказочку, что ли?
Кот громко замурлыкал на печи, словно котел закипел под огнем, а соловей сел под самым окном и запел.
Что-то послышалось Яге:
— Брысь! Будет ворчать-то! Никак колокольчики?..
Высунулась в окошко, послушала. Нет! Только соловей свищет да лягушки где-то звенят.
Послышалось!..
Как была я молоденька, жила веселенько,
К речке по воду ходила, пареньков ловила…
Хоть бы кум-Леший зашел! Никому не нужна стала… Огонька вздуть, — все повеселее будет…
Зажгла огнивом сальную свечку. Закурила трубку. Подсела к столу. Посмотрелась в зеркальце и вздохнула:
— Да какие еще мои года! Что еще не погулять?.. Выйти со скуки на большую дорогу, авось проезжий боярин или купец молодой, а то и пономарь холостой подвернутся… Какие мои года! Эх, что-то поиграть охота!
Сладко потянулась и пошла к печке. Здесь она зажгла зеленый огонь, подогрела волшебную мазь, намазалась ею и идет к столу, преображенная в красивую, черноволосую, с красными полными губами, молодуху. Опять смотрится в зеркало. Вот теперь другое дело! Сразу повеселела и, пристукивая каблучками, уже совсем по-другому запела ту же песенку:
Как была я молоденька, жила веселенько,
Цыц! Брыц! Отойди, миленький дружочек:
Дома муж мой, старый чёрт, — приходи в лесочек!
Пойду на дорогу!
Вынула из сундука алый шелковый платок, подвязалась, как молодуха, повойником, посмотрелась в зеркальце, погрозила себе пальцем. Хотела было уже и свечку задуть, как вдруг под окошком стук да окрик:
— Кумушка-голубушка!
— Ты, Леший?
— Я, сударушка, веселая головушка!.. Все песенки поешь?
— Да я, кум, отродясь не плакивала!
— А вот мне что-то скучно… И так скучно, что… Старость — не радость!
— Заходи посидеть — на вдову поглядеть! И сам, ведь, вдовый!
— Надо зайти…
Леший пропал в окошке. Яга прихорашивается, одергивается и думает:
«Старый пес, а любитель большой! Помешал… Помоложе-бы кума-то надо!»
Входит Леший, здоровый, плотный, обросший волосами и мохом старик, с сторожевой колотушкою на бедре и с корявой дубинкою в руке:
— Ну, здорово, кума!
— Просим милости! Гостем будешь — садись! Чем подчевать?
— Соловьи как поют! Не люблю слушать их: от их песни тоска, плакать хочется…
Леший сел к столу и вздохнул; смотрится в зеркало и поглаживает бороду. А Яга кинула насмешливый взгляд на старика:
— Небойсь, был помоложе, так слушал и ты?.. Уж не знаю, чем, кум, тебя подчевать!
Поставила на стол зеленый штоф с вином, два стаканчика, закуску. Леший поглядывает на куму, почесывает в затылке:
— Я гляжу на тебя и все в толк не возьму: ты, кума, по годам молодеешь! И румяна, и волосом тоже черна… И в глазу еще хитрость греховная… В полной силе ты, гм-да! А ведь, чай, мы с тобою — ровесники?
— Помоложе, чай, я?.. Покрасивей была! Уж куда теперь, кум! Дело прошлое…
Подсела к столу, наливает в стаканчики вина. Выпили.
Кум крякнул:
— Эх, а помнишь, кума, как, лет тридцать назад, старый чёрт твой поехал на ярмарку, а мы в старом бору, на зеленом лужке, земляничку с тобой собирали? М-да, счастливые были деньки! И вспомянешь, так кровь загорается…
— Коли знаешь, так знай, а про то помолчи! Пей вот на!
— Чай, теперь ты — не мужняя! Ты поближе садись!.. Ну, чего говорить? Баба в полных соках, аккуратная!
— А ты полно, старик, рукам волю давать… Не замай! Отцепись! Вот назола!.. Погоди! Перестань!.. Кот на печке… глядит.
— Ничего! Мы с котом — свои люди!
А кот сердито фырчит, словно увидал другого кота. Яга переглянулась с Лешим и погрозила ему, а сама — на кота:
— Брысь под печку!
Кот спрыгнул с печки и, неприязненно покашиваясь и подмяукивая, скрылся за печкой. Яга подошла к окну, заглянула в лес, а Леший удивляется:
— Ну, и кот!.. Для кого бережет?
— Так себе! Как собака — на сене!
Яга сладко потянулась, разомлела женщина от винца:
— Соловьи все поют… Что-то сыро в избе… Затворить, али нет?
— Сыро! сыро!.. Что-то тянет меня. По ночам-то свежо, а днем жарко!
— Да, лучше закрою…
Мурлыкая любимую песенку, Яга затворила окошко и только было опустила занавесочку, как за воротами раздался злобный лай сторожевых псов. И Яга, опять растворив окошко, ушла головой под занавеску. А Леший недоволен:
— Ну! Кого там несет?!
— Погоди! Помолчи! Никак кто-то к воротам подъехал…
— Нашел время подъехать! Туши-ка огонь!
— Молодой… При мече!
— Гость незваный!
— Молодой, при мече… Шляпа с белым пером! Цима! Цима! Уймитесь, проклятые! Видно, надо сходить, а то псы разорвут… Ни за грош пропадет добрый молодец.
Загорелась, встревожилась Яга, побежала в сени.
Леший, конечно, сердится:
— Молодой! При мече! Шляпа с белым пером… Эх, ты подлая баба, вот жадная!
Любопытно, что там делается у ворот.
Леший выглянул под занавеску.
— Так и есть! так и есть! Завертела хвостом. Распластаться готова, анафема!.. Вот без мужа-то, видно, и плохо оно: плетью надо бы, али вожжами! А меня словно нет, а ведь все-таки кум! Хоть какой ни на есть, а все — сродственник! Ну, и подлая! Много я бабы видал, а другой такой что-то не помню…
Стук и говор в сенях. Леший обиженно сидит за столом и хмурится. Входит Яга, за ней — красавец-юноша, Иван-царевич. Яга уже влюблена в молодого гостя и не может скрыть своей взволнованной радости:
— Проходи! Просим милости, гость дорогой! Не взыщи уж на нашем убожестве! Ведь, в лесу мы живем, в бедноте, в темноте… Вот мой кум!
Леший протянул руку и неприветливо буркнул:
— Добро жаловать!
Царевич снимает шляпу, меч вешает на стенку, стягивает перчатки с раструбами:
— Ну, и лес тут у вас! Третий день я скачу: ни одной на пути деревеньки! Огонек увидал — как родимую мать! Конь, и тот заржал с радости! Да спасет вас Господь! За привет, за приют… Мне дворцом и изба теперь кажется…
Леший подозрительно взглянул на гостя: .
— Знать, бывал ты в дворцах? Сам-то ты из каких?
Яга, с восхищением оглядывая гостя, не дает ответить царевичу:
— Уж, конечно, не нашего роду! По обличью видать, что он званьем высок. Либо принц, либо князь! По коню тоже видно: узда в серебре, а седло — в драгоценных каменьях… Тоже шляпа… с ненашим, заморским пером… Красота-то какая!.. Вот счастье! Разве чаяла я, что заедет ко мне такой гость дорогой, роду знатного? И во сне мне не снилось. Садись! Я — сейчас… Не взыщи, чем богаты, тем — рады!
Яга хлопочет у печки и у стола, вертится, юлит, подавая яства, бражку, блины, обжигая гостя масляными взглядами, и все говорит, говорит:
— Словно чуяло сердце: сижу под окном, а все слышится мне колокольчик. Соловей запоет, а мне чудится звон… И все думаю: кто-то приедет!.. Так и вышло оно. Вот откушай-ка, гость! Сперва выпей винца или бражки! Я сама-то не пью, а на случай держу: и ко мне иногда заезжают! Летом дождь иль гроза, а зимою метель гостя редкого в избу загонять… А люблю я хорошего гостя принять! А ты сделай мне милость — откушай!..
— Ты сама бы, хозяйка, присела к столу да винца вместе с нами откушала!
Яга растаяла от удовольствия и подсела:
— Благодарствую, гость, за высокую честь! Извини: никак ногу тебе отдавила? Тесновато у нас, да одной-то куда?
— Ничего, в тесноте — не в обиде!
— А ты, кум, что примолк и надувшись сидишь, словно мышь на крупу?
— Мое дело — второе! Мне пора уж домой… Я мешать не люблю…
— А ты полно! Чай, люди свои мы…
— Ты, хозяйка, замужняя или?..
— Вдова!
— А одна жить в лесу не боишься?
— А чего мне бояться? Привыкла уж я. Только скучно, конечно, одной-то!
— Недурна ты с лица и в летах молодых, — почему же тебя не посватают? Женихи, чай, найдутся?
— У нас-то в лесах! Может, кум, за медведя просватаешь?
— И сама ты найдешь!.. Много этаких вдов! Ты хотя и вдова…
— А уж ты помолчи! Выметать из избы сор не следует. Что греха мне таить? Не монашенка я! Все в миру мы живем, все мы грешные! И вдова — не колода, живой человек, а живой о живом, знамо, думает! Вот и ты — хоть старик, а вот осень придет, за грибами потянутся бабы…
— Уж куда мне! Прошло. Только шутки шутить: постращать, поиграть…
— Знаем. Сказывай! А кто нашу просвирню три ночи держал?
— Зря болтают.
— Сама она хвасталась!
Яга подмигнула царевичу на Лешего, подняла стаканчик с вином:
— Теперь выпить хочу за твою красоту, за удачу твою и за молодость!
— Нет, уволь, молодая хозяйка-вдова! Не могу: завтра встать надо рано. Ночью надо подняться — коня попоить. Захмелеешь, проспишь. Благодарствую.
— Не упрямься уж, пей! Чай, вся ночка твоя… Хоть пригубь, а уважь ты хозяйку! Коль не выпьешь, обидишь меня, сироту, одинокую бедную женщину… Кум, а кум! Наливай-ка себе!
— Я — довольно. Лета — не такие! У меня в голове, как в болоте — туман!
— А ты выпей уж! Спать будешь крепче…
— Я и так крепко сплю… Мне далеко идти… Ведь, ты в сенках меня не уложишь?
— Нет, уж лучше домой уходи, куманек… Там тебя поджидает просвирня…
Склонилась к Лешему и вразумляет упрямого старика:
— Надо гостя укласть, а перина одна. И подушек, старик, нету лишних… Я бы рада, да сам понимаешь: нельзя! Как-нибудь в другой раз… время — наше!..
— Далеко мне идти. Я бы лег на полу!
— Уходи! Ты — старик, любишь мягко!..
Потоптался старик, а делать нечего, надо уходить. И обидно, и ревность мучает. Яга что-то шепчет, выпроваживает Лешего. Тот нехотя идет к дверям, Яга — за ним. На пороге Леший бросает гостю:
— Ну, счастливо гулять! Молодой, при мече!.. Шляпа с белым пером…
— А ты будет!..
Яга с Лешим скрылись. Слышно, как они вздорят в сенях. Царевич подозрительно вслушивается, идет к порогу и слушает в не притворенную дверь. Догадывается, что дело — нечисто.
Из-за печи выглядывает и сердито мяучит кот, сверкая на гостя желтыми глазами. Неожиданно метла в углу начинает подплясывать. В окно, из-под занавески просовывается облезлая голова старого чёрта…
— Вот куда я попал! Помоги мне, Господь!
Схватив меч, обводит себя вещим кругом:
— Сгинь! Рассыпься, Нечистая Сила!
Все приходит в порядок. Чудеса прекращаются. Яга возвращается в избу и садится на лавке:
— Ну, ушел… провалился! Уж как надоел! Старый хрен, а гляди, чего делает! Ух, устала я с ним… Сиволапый мужик. Руки жмет, с поцелуями лезет… Бородища сырая, разит табаком, как свиная щетина, ус колется…
Так противно, что Яга даже сплюнула:
— И вдова — не колода, живой человек, только что уж! Какая мне невидаль?!
Иван-царевич не может прийти в себя от неожиданного открытия и, ходя взад и вперед по избе, обдумывает, как быть и что делать.
— Али ты не устал, — ходишь взад и вперед? Посидел бы со мной! Поразвлекся!
— Завтра рано вставать. Напою вот коня, да и спать бы пора уж ложиться. Дай-ка мне, молодуха, ведро для коня!
— Ну, иди!.. Вот ведро! Пой коня, я постельку управлю…
Царевич уходит поить коня. Яга переносить с печки перину и подушку, потом вынимает из сундука простыню, ярко-красное шелковое одеяло и приготовляет на полу постель, приговаривая:
— Я тебя ублажу, будешь помнить меня! Заезжать станешь, милый, почаще. На пуху на лебяжьем тебя уложу, одеяльцем заветным прикрою… Приласкаю, пригрею, рукой обойму… Погоди-ка! Оно будет крепче…
Вынимает из стенного шкафчика коробочку с порошком и посыпает им постель, приговаривая:
— Корень, корень «обратим»! Дай, чего мы хотим!
Чтобы видел меня он молоденькой, Самой в свете пригожей, хорошенькой, Чтоб казалась ему я милее всех баб, Чтобы был он любовник и верный мне раб!
Завороживши постель, подбодрилась, посмотрела и зовет кота:
— Вась! Вась! Вась! Скачи-валяй! По постельке погуляй!
Кот прыгает на постель, ходить по ней и мурлыкает, поставив хвост трубой.
— Ну, довольно! Уходи!.. Сюда больше не гляди!
Кот сел на подушке и не желает уходить, продолжая мурлыкать. Яга рассердилась:
— Слышишь ты, иль оглох? Напускаешь мне тут блох!
Отшвырнула кота ногою. Тот заворчал и обиженно побежал за печку. Вернулся царевич:
— Скоро будет светать. Завтра рано вставать…
— Я постельку управила, милый! Раздевайся, ложись!
— Ничего, время терпит… успею.
Царевич стесняется. Ждет, когда уйдет хозяйка, а она ни с места.
— Скинь кафтан! Погоди — помогу!
— Сам я, сам! Не тревожься! Не надо… Чай, и ты, молодуха, спать хочешь? Иди! Что стоять? Мне услуги не надобно.
— Да куда мне идти? Ведь, постель-то одна! Я уж так как-нибудь эту ночку…
— Я на лавке бы мог… Как-то вышло оно… ты — хозяйка, а спать тебе негде! Я не лягу. Я — здесь!
Царевич снял кафтан и намеревается лечь на лавке. Свернув кафтан, кладет его под головы. Яга, подкравшись, как кошка, бросается к нему и обнимает его за шею рукою:
— Поцелуй! Приласкай! Я горю, как в огне… Иль не видишь? Какой недогадливый!..
Царевич старается остановить буйный порыв Яги, отводит её руки:
— Погоди-ка! Постой! Будет время всему! Слышь? Постой же! Ты сядь-ка да выслушай!
— Ненаглядный ты мой! Аль не нравлюсь тебе? Разве хуже твоей я зазнобы?
— Ты красива, конечно! Ведь, я не слепой. Только в помыслах, видишь, забота. От заботы — печаль, а печаль гонит прочь радость, смех и греховные помыслы… Вот когда бы заботы не стало в душе, вот тогда бы не так оно вышло!
— Брось заботы-то все! Чай, они не уйдут?
— Не такая забота, чтоб бросить! Я приеду к тебе, только Бог бы помог… Как тебя не любить? Не ослеп я…
Царевич нагнулся и, пересилив себя, поцеловал Ягу, а та:
— Ну, еще поцелуй! Вот какой ты скупой… Для кого-нибудь, верно, жалеешь?..
— Погоди! Вот исполню я службу свою и к тебе первым делом заеду! Вот тогда и увидишь, мила ли ты мне!
— Ты обманешь, ко мне не заедешь…
— Мне тебя обмануть? Никогда! Ни за что! Ведь, и я не пенек, молодуха. Только Бог бы помог! Погоди, потерпи!
Яга ласкает царевича, забравшись к нему на колени, гладит по кудрям и заглядывает в глаза, искушает:
— Может, кто, кроме Бога, поможет?! Коли хочешь ты знать, — так и быть, уж скажу! — во мне, миленький, сила большая! Ты скажи-ка, признайся, авось помогу, разрешу я тебя от заботы…
— Нет. Без Бога, пожалуй, не выйдет оно…
— Это будет видать. Сперва надо пытать…
— Ты Кащея Бессмертного знаешь?
— Ну, еще бы не знать! Хорошо мне знаком. Он мне счастьем любовным обязан…
— Он давно ли женат?
— Ну, теперь поняла: за чужою женой ты волочишься?
— Я не знаю её. Никогда не видал. Нет, красавица, это — напрасно!
— А какая забота — чужая жена? Нет, голубчик, меня не обманешь!
— От царя дан мне милая, строгий приказ привезти Красоту Ненаглядную. А она — у Кащея живет в полону…
— Он живой не отдаст тебе пленницу!
— Не исполню приказ, значит — жизни конец! Слетит с плеч молодая головушка…
— Я тебя не отдам никакому царю! Эту голову — с плеч? Не дозволю!
— Кабы можно узнать, где Кащеева смерть!
— Может, кто-нибудь это и знает…
— Кабы это узнать!
— Ненаглядный ты мой!
— Где сокрылась она и таится…
— А какая награда? Ты больно скупой! А то я бы тебя уж уважила…
— Нет, уж ты не шути! Не до шуток теперь: помирать-то не больно мне хочется…
— Да и я не шучу. Ты мне нужен живой. А какая мне будет награда?
— Чего хочешь проси, только жизнь пощади!
— Говорю: мне покойник не надобен! И вдова — не колода, живой человек. Чай, и ей тоже мертвых не надо. Согласишься три года мне мужем служить? Жить со мной здесь в избенке? А ну-ка!
— Служба легкая! Что ж, когда так — по рукам!
— Погоди, сперва выдай расписку!
— Мало любишь: кто любит, тот верит во всем.
— Не люби да почаще поглядывай!
Идет к шкафчику и приносить гусиное перо и зеленую
бумагу:
— Скидавай крест с груди да скорее пиши, а не то неровен час, раздумаю… Сперва крест-то сними, а потом и пиши!
— А чем буду писать?
— Своей кровью. Открой кровь на руке и пиши: «так и так, обязуюсь, мол, быть ей любовником, никакую другую не стану любить, буду с нею в лесу ровно три года жить в полном мире, любви и согласии».
— Ну, и дошлая ты! Не подьячий ли был у тебя муженёк-то покойный?
— Знаю вас я, мужчин! И любить вас нельзя без расписки. Меня не объедешь! Ты пиши уж, пиши! На вот меч, проколи себе руку!
Царевич обнажает меч, делает укол на левой руке и пишет расписку.
Яга и забыла, что царевич не снял креста.
— Написал. На, возьми! Надо кровь бы унять. Меч-то острый, послабже бы надо!
Яга спрятала расписку за пазуху и сочувственно рассматривает рану на руке царевича:
— Больно ты постарался! Гляди, как бежит!..
— Завязать бы чем, милая, надо!
— Ничего. Ты не бойся. Сейчас мы уймем. Дай-ка руку, а сам гляди в печку!
Царевич исполнил приказание. Яга заговаривает кровь:
— Два брата камень секут. Две сестры в окошко глядят. Две свекрови в воротах стоят. Ты, свекор, воротись, а ты, кровь, утолись! Ты, сестра, отворись, а ты, кровь, уймись. Ты, брат, смирись, а ты, кровь, запрись!
Кровь остановилась. Царевич дивится:
— Чудеса! Не бежит…
— Ну, теперь уж ты — мой! Так ли ты написал?
— Ты не баба, а старый подьячий!
Яга вынула из-за пазухи расписку, прочитала и всплеснула руками:
— Царский сын ты? Царевич! Ах, батюшки! Промахнулась-то как! Обманул ты меня, обманул одинокую женщину! Эх, я дура: царицей могла бы я быть, а теперь на три года любовница!
— Недовольна, назад мне расписку отдай! Давши слово, держись, не ломайся!
— Пошутила. Не бойся! Исполню я все… Сроду я не бывала обманщицей.
Хлопает в ладоши трижды. Из чёрного жерла печи, один за другим, выскакивают серые, похожие на огромных мышей, чёртики, с длинными гладкими хвостами и с черными горящими беспокойным огнем глазками, и рассаживаются полукругом перед Ягою.
— Это — мышки мои. Подойди да погладь! Испугался? Они не кусаются…
Яга гладить чертенят. Те лижут у ней руки, повизгивают и фырчат от радости.
— Ну, мышатки, большое я дело вам дам. Будет фыркать! Молчите и слушайте!
— На море на океане, на острове Буяне, лежит горюч-камень Алатырь. На том камне растет дуб высотой до седьмых небес. На том дубу есть гнездо злой птицы Моголь, а в том гнезде — золотое яйцо. Садитесь верхом на метлу и летите на остров Буян. Опуститесь на горюч-камень Алатырь и грызите корни у дуба до седьмых небес. А как упадет тот дуб через поля и горы, через реки и долы, ищите на нем гнездо злой птицы Моголь. Выньте — украдите из гнезда золотое яйцо и несите его ко мне на стол!.. Живо! Одна нога здесь, другая там! Три минуты вам сроку. Кыш!
Чертенята прыгают в печку. Метла, пошевелившись в углу, летит за ними. Яга наливает стаканчики и подносить царевичу:
— Ну-ка пей, друг желанный! Устроится все… Пожелаем чертятам удачи!
Чокнулись. Яга подбоченилась и начала плясать перед царевичем, напевая свою песенку:
Как была я молоденька, жила веселенько,
К речке по воду ходила, пареньков ловила!
Цыц! Брыц! Отойди, миленький дружочек!
Дома муж мой, старый чёрт, приходи в лесочек!
Из головы Яги упал гребень. Царевич поднял и подает Яге:
— Спрячь себе! Пригодится он, как в Кащеево царство поедешь. Вот иголочка с ниточкой, — тоже возьми! Потом вспомнишь ты эти подарочки!
Слышен шум за окном, словно лес заворчал от сильного порыва вихря. Выскакивают из печки чертенята и начинают драться между собой за красный узелок с золотым яйцом. Яга кричит на них, бьет по загривкам и отнимает узелок:
— Разобьете! Ах, озори! Кыш! кыш! кыш! Убирайтесь! Кыш в печку! Ну, живо!
Чертенята, продолжая драться, фырчать и повизгивать, исчезают в печке. Яга осторожно развязывает красный узелок и, вынув, подает большое золотое яйцо царевичу:
— На уж!.. Что уж! Бери! Так и быть! На бери, только помни! Теперь старый Кащей в твоих царских руках. В яйце золотом — смерть Кащеева. Осторожней, смотри! Если зря разобьешь, не вернешь Красоты Ненаглядной, да и сам с ней погибнешь, желанный ты мой, и останусь опять я вдовою…
Царевич осторожно принимает яйцо и, завязав в платок, прячет в дорожную суму. Приготовляется в путь, опоясывается мечом, пристукивает шпорами, надевает шляпу с белым пером. Забыл даже поблагодарить Ягу за её драгоценный подарок. Яга смотрит на его сборы с тоскою и, вдруг вынув платочек, сквозь слезы говорит:
— Одного я боюсь: как увидишь ее, ты обманешь меня, не приедешь! Помоложе она и, конечно, того… покрасивей, милее покажется…
Царевич рассеян, слезы Яги его не трогают, он весь полон жаждой поскорее достигнуть цели.
— А расписка?
— Расписка — распиской! Не с распиской мне жить, не бумажку любить! И вдова, милый мой, не колода…
— Ну, прощай! Мне пора…
— Так смотри! Буду ждать!
— Жди! К весне ворочуся…
Яга бросается на грудь царевича, плачет и долго не выпускает его из своих объятий:
— Милый, милый! Желанный ты мой! Больно по сердцу ты мне пришелся! Не забудь! Не покинь! Пожалей ты меня, одинокую бедную женщину… Раскрасавец ты мой! Далеко до весны!
— Ничего… Как-нибудь…
— Целый год! Эка мука-то!..
— Подожди, потерпи!..
— Я-то вытерплю, будь уж спокоен! А вот ты — молодой… Ненадежные вы!
— Ну, прощай!
— Я тебя провожу за ворота…
Вышли за дверь. Слышно, как плачет Яга. На дворе заржал конь, залаяли собаки. Чертята выскочили из печки. Кот вылез и ходит на задних лапах. Чертята подглядывают за Ягой в дверь и в окошко…
Взошло уже солнышко. Где-то поет кукушка. Вернулась Яга, упала головою на стол и залилась горькими слезами. Заплакали и чертенята… Завыла где-то собака…
II. Освобождение.[править]
В замке у заморского волшебного царя, Кащея Бессмертного. Круглая комната с сводчатым потолком из грубого серого мрамора с жильным поблескивающим золотом, с таким же столом и троном посредине. В глубоких амбразурах справа и слева — низкие дубовые окованные медью двери с большими золотыми ключами в замках, музыкально позванивающих, когда их отпирают. Словно старинные сундуки! В задней стене — ход в темный коридор подземелья, где томится в плену Красота Ненаглядная. Этот ход заперт золотыми решетчатыми воротами, за которыми зловеще колыхается пламя коридорных факелов. В одной из амбразур овальное тусклое зеркало в золотой раме. Все входы и ворота подземелья охраняются: двери — неподвижными, похожими на грубые изваяния из того же серого мрамора, уродами. Эти уроды оживают только по мановению руки повелителя. Вход в подземелье охраняется двумя дряхлыми уродливыми старухами в черном. Эти старухи все делают одинаково и сразу: вяжут длинные черные чулки, поворачивают голову, кашляют, говорят и т. д. Словно невидимо связаны какой-то одной непонятной силою.
Кащей — высокий тонкий сухой старик с пергаментным лицом и с золотыми зубами, плешивый, борода — серебряная. Глаза сидят глубоко в орбитах, остры и малоподвижны. Движения Кащея медленны, жесты — скупы, голос — низкий и повелительный. Он сидит за столом в черном бархатном камзоле, ноги плотно обтянуты красными шелковыми чулками, на ногах — золотые башмаки с сверкающими самоцветными камнями пряжками. Вот он очнулся от неподвижности и сделал рукою повелительный жест уродам у правой двери. Уроды ожили, со звоном отперли замок и впустили мага-алхимика, в руках которого: в одной большой слиток золота, в другой — реторта с золотым песком. Маг припадает на одно колено, целует золотой башмак повелителя:
— Что, маг любезный наш, алхимик, скажешь?
— Порадую тебя, бессмертный повелитель! Труды мои под старость увенчались открытием желанным и великим: я тайну вековую разгадал! Из меди красной и из ртути жидкой я золото в реторте сотворил!
Алхимик подает Кащею слиток золота и реторту. Кащей рассматривает то и другое, откладывает в сторону и, приветливо качнув головою, говорит:
— Хвала тебе и честь твоей науке!.. А сколько тебе лет?
— Не помню и не знаю. Я с юных лет служу наукам, тайнам жизни. В тиши подземных лабиринтов, среди реторт и книг ученых вся жизнь моя прошла… Её я не заметил, повелитель!..
— Да. Ты изрядно стар, слуга наш верный… Не знаю, как и чем тебя вознаградить… за подвиг твой ученый и великий. Дать женщину красивую? Но ты…
— Куда мне женщина!
— Для женщины ты мертв… Богатством наградить? Казною золотою?
— Не надо. Что богатство!
— Ты сам творцом богатства стал и целый мир озолотить ты можешь.
— Что золото! Материя — едина. И золоту, и камню, и железу теперь одна цена.
— Чего ж ты хочешь? Славы?
Алхимик отрицательно закачал головою и бухнулся в ноги:
— Не надо ничего! Дай мне теперь свободу!..
Кащей скептически ухмыльнулся и, помолчав, спросил:
— А где она? Её я не видал…
— Остаток лет моих хотел бы я прожить в родном краю далёком, вблизи могил родных, в том домике, где я родился и сладко засыпал под песни матери. Все суета сует! Хотел бы перед смертью возвратиться в родимый край, откуда я ушел, томимый жаждой знанья… Познал все тайны я: все суета сует! Пусти меня домой!
— Ах, вот ты в чем свободу разумеешь! Спокойно умереть в забвении бесславном? Не бойся, смерть придет, когда настанет время, и даст тебе свободу, как всем смертным… Встань, верный наш слуга, и невозможного просить не смей! Великой тайною науки ты владеешь… Ты обречен здесь, в замке, умереть.
— Великий и бессмертный повелитель! Клянусь тебе остатком моей жизни, что тайну эту я в могилу унесу! Молю тебя: позволь домой уйти!
— Что значит «дом»? Отец и мать твои давно уже в земле, а домик, где родился ты, давно уж развалился…
— Пусть так!.. Но там земля родная и могилы… Быть может, я найду тот дуб у домика, где мальчиком играл я беззаботно и где, в часы досуга, ласкала меня мать…
Алхимик заплакал. Кащей смотрит на него с презрением и долго молчит.
— Великий муж науки! Постыдись! Все суета сует, а ты, несчастный, плачешь!
— Позволь домой уйти!
— Вот видишь ты, как слаб дух человека! И потому не верю я словам и вашим клятвам.
— Клянусь! О, сжалься! Отпусти!
— Слаб духом ты и гордостью и славою томим, а может быть, и жалостью к голодным — раскроешь ты открытие свое и тайну страшную поведаешь ты людям… Великое, подобное землетрясенью, смятение настанет на земле, и зло с добром границы потеряют! Нет. Невозможного, старик, ты не проси!
— Я сделал для тебя, бессмертный, все, что мог! Не нужен я тебе, пусти меня домой!
— Твои мольбы меня не трогают, а лишь пугают. Твое желание так сильно и так страстно, как любовь юноши в шестнадцать лет. Твое влеченье к призракам былого столь сильно, что… Ты можешь убежать!
Кащей делает повелительный жест уродам:
— Охрану замка мне со стражею позвать!.. Не плачь! Стыдись! Ведь, ты — старик, не мальчик. Ведь, ты мудрец ученый… Встань!.. Не принимай решенья моего, как знак немилости иль гнева! Я должен сделать так, как сделаю сейчас. Я сделать так обязан… Смирись и с мудростью учёного прими мое распоряженье!
Мелодично звонят отпираемые замки. Входит начальник замка с охранной стражею.
— В подземных галереях к каменной стене, за пояс золотой и золотою цепью, прикуй немедленно алхимика и мага, первейшего из наших мудрецов!
Стража грубо схватывает алхимика, но Кащей останавливает грозным окриком:
— Назад! Рабы презренные… С почтением держитесь перед ним! Он — не преступник! Нет. Великие услуги сей муж нам оказал, и жалуем его мы «орденом Кащея»… В знак нашей милости его мы назначаем хранителем казны, и золотая цепь даруется ему не в наказанье, а в знак привязанности нашей неизменной… Уведите!
Стража почтительно кланяется алхимику. Начальник замка жестом приглашает его следовать за собою. Стража почтительно идет позади. Опять звон замка. Тихо. Кащей осматривает реторту и слиток золота, потом делает жест уроду, и тот впускает звездочета с небесными картами.
Звездочет падает ниц, целует золотой башмак Кащея.
— Чем нас порадуешь, слуга наш верный, звездочет ученый?
— Нет радости на свете вечной, и нет печали бесконечной!
— Для смертных!
— Прости, мой повелитель милосердный Тревожную я весть принес тебе.
— Не бойся, говори! Что увидал ты на небесной карте? Я не боюсь ни неба, ни земли.
— Прости, не гневайся! Грозит тебе великая опасность!
— Я — бессмертный!
— Не забывай, что в небесах бессмертны Солнце, Звезды! А судьбы наши, жителей земли, нам предначертаны теченьем роковым Планет и Звезд в далеких небесах…
— Ну! Говори! Я слушаю тебя.
— Ты — солнце наше на земле. На небесах еще есть Солнце, отец предвечный всех вещей и благодетель всех царей и повелителей земли!
— Не школьник я, чтоб слушать наставленья! Довольно слов пустых, болтать я не охотник. О деле говори! Что держишь там, в руке?
— По твоему велению, бессмертный, я много лет трудился, чтоб из небесной карты мне исчислить твой гороскоп. Я вычислил и начертал двенадцать ступеней «Домов Судьбы» твоей, бессмертный повелитель!
— Ну, покажи мне карту!
Звездочет почтительно приближается, развертывает карты и объясняет:
— Вот Точка твоего рожденья, повелитель! Вот здесь, пониже горизонта, «Дом Жизни», здесь — «Дом Счастья»… Это — «Дом Здоровья»… А здесь вот…
— Ну! Что здесь?
— «Дом Смерти» здесь…
— Какая смерть? Дурак…
— Так говорит наука Звезд и Солнца… Вот здесь, в скрещеньи линий роковом…
— Бессмертному не нужен твой «Дом Смерти»! Ты покажи и объясни, что говорит нам «Дом Любви и Брака»!
— Сатурн с Юпитером и там, и здесь. Любовь и Смерть теченьем Звезд связались…
— Опять бессмертному о смерти говоришь?!
— Тогда я замолчу…
Звездочет, кланяясь, отступает, но Кащей грозно останавливает.
— Нет, говори! Я знать хочу, что говорит мне «Дом Любви и Брака»!
— Последняя любовь…
— Да, да… Вот это правда. Любил я много — да! Но так, как я люблю сейчас, — люблю впервые и в последний раз. Скажи мне, звездочет ученый, любим я или нет?
— Нет. Не любим.
— И это — правда. Я не любим…
Долго смотрит в одну точку. Звездочет стоит с опущенной головою.
— Скажи еще, любим я скоро буду?
— Не скоро… Никогда!
— Молчи, дурак! Ты врешь, и врет твоя наука! Бессмертный властелин любить заставит!
Поднимается на ноги и стучит брошенным слитком золота.
— Не сам я говорю, а говорит…
— Молчать! Ученый, лживый раб… Ни слова больше! Вон!
Кащей рвет в клочки карту звездочета. Тот бежит к двери, но она заперта.
Кащей кричит уроду:
— Эй! Выпусти учёного осла!
Звездочет вышел, как побитая собака. Кащей сидит в глубокой задумчивости, потом собирает с полу клочки порванной им карты, складывает и думает вслух:
— Бессмертному — мне смерть… Чтоб мне, бессмертному, найти в любви могилу! Чтоб мне, бессмертному, любовь не покорилась? Не знал еще я женщины такой. Такая женщина от смертных не рождалась…
Швырнул клочки карты со стола на пол, ходит взад и вперед по комнате, продолжая думать вслух:
— Упрямились, и плакали, и умереть грозили, а год пройдет — и слезы высыхали, и умереть желанье проходило, и гордость женская в бессилье растворялась.
Случайно увидал в зеркале свое отражение, испугался и приостановился:
— Кто ты? Зачем в глаза мне смотришь? Ужели это — я? Я, повелитель мира, властелин бессмертный, в руках своих держащий миллионы рабов земных, их счастье и несчастье, их радость и любовь, их муки, преступленья, надежды, славу, честь и всю их жизнь с рожденья и до смерти!.. Нет, нет, не может быть… Старик… Седая борода и темя голое… Лик мумии воскресшей!..
Давно ли ты, волшебное стекло, в своей прозрачности иной мне лик рождало? Где кудри золотые, что ласкала прикосновеньем нежным женская рука? Где розы на щеках, цветы любви и страсти? Где смех и радость бытия, сверкавшие во взоре? Ведь, я — бессмертный! Почему же ты, проклятое стекло, лик смертного, лик старости рождаешь?..
Старик… Седая борода и темя голое… Потухли краски на лице, цветы любви увяли, и женщины не любят… перестали!
Проклятое, волшебное стекло! Ты лжешь мне! Я прекрасен!
Разбивает зеркало схваченным со стола слитком золота. Тихо. Кащей припал к трону и беззвучно рыдает. Плачут и уроды, и старухи. Неожиданно слезы Кащея переходят в злобный гнев:
— Эй, вы, безгрешные старушки! Оглохли? Умерли?
Старухи одновременно вздрогнули, подняли разом головы и в один голос отвечают:
— Нет, нет, Кащеюшка, мы слышим, мы не спали!
— Введите к нам сюда супругу молодую! Что делает она?
— То молится, то плачет.
— Довольно слез! Мне это надоело.
— Прикажешь привести?
— Оглохли? Я сказал…
Старухи со звоном отпирают золотые ворота и уходят в глубь мрачного коридора. Кащей садится на трон и нетерпеливо ждет, устремив взор на раскрытые ворота. Вот приближается шествие: ведут евнухи и старухи Красоту Ненаглядную, стыдливо скрывающую прекрасную наготу свою в прозрачных шелковых тканях и позванивающую золотыми кандалами на ногах. Окруженная стражею евнухов и старух, она гордо останавливается перед троном и опускает взор.
Кащей делает повелительный жест:
— Оставьте нас одних!
Все уроды, евнухи и старухи разбегаются в разные стороны.
Кащей смотрит на прекрасную пленницу, и лицо его проясняется и светлеет радостной улыбкою:
— Все сердишься? Поднять очей не хочешь на меня? Ну, посмотри, упрямая! Не слышишь? Не хочешь слушать мужа своего?
— Не муж ты мне.
— Не муж, так повелитель!
— Мой повелитель — Бог! Другого я не знаю.
— Я — повелитель твой и бог!
— Нет. Ты не Бог, а Дьявол. Я — Господа раба, твоею я не буду.
— Нет, будешь! Я заставлю!
— Я смерть принять готова, убей меня — я жду! Освободи мне душу! Там нет к тебе любви. Не жди! Её не будет.
— Довольно! Замолчи! Я это уж слыхал. Довольно я щадил и ждал конца упрямству. Терпенье лопнуло… Я так хочу, и — будет! Пред силою смиришься, коль доброй волею женой быть не желаешь.
Отпирает дверь налево.
— Иди сюда, в мою опочивальню! Поплачь в последний раз и приготовься принять меня, постылого супруга!
После недолгого оцепенения Красота Ненаглядная медленно уходит в дверь. Кащей запирает ее и прячет ключ в карман. Потом обходит и запирает все двери. Озирается, прислушивается. Из грозного повелителя он неожиданно превращается в ничтожного сластолюбца. Подкравшись к двери в опочивальню, он подслушивает и подсматривает в замочную скважину. Вот он вынул из кармана ключ, сует его дрожащими руками в замок, но не попадает и раздражается. В этот момент доносится шум смятения в замке, лязг и звон мечей за правой дверью. Кащей, крепко сжав в руках золотой ключ от опочивальни, тревожно отходит от двери, вслушивается, делает несколько шагов к правой двери и останавливается в ужасе: дверь под сильным ударом падает, и на пороге стоит с обнаженным мечом Иван-царевич. Несколько мгновений оба неподвижно смотрят друг на друга, потом царевич делает несколько шагов вперед:
— Не ждал меня? Нежданный-нежеланный, я в гости прихожу!
— Зачем пришел?
— Послом к тебе! С подарком драгоценным…
Показывает Кащею золотое яйцо. Кащей содрогается от ужаса и протягивает к царевичу руки, из которых выпадает золотой ключ:
— Отдай! Бери, что хочешь ты за это яйцо! Бери полцарства! Я тебе открою за него великую, могучую, как Бог на небе, тайну! Я научу тебя, как золото творить из меди и через золото господствовать над миром… Ты будешь бог земной, и станем вместе править мы вселенной…
— Ты добрый стал… А девушку прекрасную отдашь мне, вор проклятый?
— А-а, ты за ней пришел…
— За ней!
— Бери! бери! За яйцо отдам!
— Я не купцом к тебе!..
— Отдай! Отдай! Молю, как нищий — подаянья…
Кащей опускается на колени перед царевичем, простирает руки и плачет бессильными старческими слезами…
— Умри, проклятый зверь! Меня ничем не купишь!
Царевич с силою разбивает о пол золотое яйцо. С полу вздымается зеленое пламя и дым, раздается оглушительный, подобный близкому громовому удару, треск и наступает на мгновение полная темнота. Когда темнота проходит, — среди пола виден корчащийся в предсмертных судорогах Кащей. Царевич рубит его мечом, поднимает с пола золотой ключ и отпирает им заветную комнату.
— Пал зверь проклятый! Мы свободны!
Царевич исчезает в комнате. Там крик радости и слезы. Царевич и Красота Ненаглядная бегут чрез разрушенную дверь. Вдали снова смятение и звон и лязг мечей. В молчаливом ужасе по замку бегают уроды, карлы, старухи, все прячутся в подземелье. Тихо. Появляется Черная Девушка, медленно идет к трупу Кащея и, опустившись на колени, беззвучно плачет…
III. Светлый праздник.[править]
Светлый праздник в царстве-государстве. Огромная площадь, окаймленная теремами и башнями. Слева, за золоченой решеткою царский сад в бело-розовом весеннем цвету; сквозь деревья и кусточки виден царский дом с выходящим на площадь крыльцом, с крытым замысловатою крышей балконом. Площадь кишмя кишит нарядным народом всякого звания. Гудит то близкий, то далекий красный пасхальный звон. Девушки и парни катают на лужке яйца. Дети бегают взапуски, ныряя между взрослыми с радостным звонким гомоном. Вдали на подмостках скоморохи потешают честной народ шутками, прибаутками и разными потехами. Карусели крутятся с конями и лодками. Все облито ярким солнцем и полно ликования: — и земля, и небо…
Встречные целуются, обмениваются красными яйцами и приветливо разговаривают друг с другом о внезапной радости: вернулся домой Иван-царевич, которого все уже считали погибшим в чужих заморских краях…
— Христос воскресе, божий человек!
— Воистину воскресе, милый!
— Какая радость-то! Царевич возвратился!
— А мы, было, и ждать уж перестали… За упокой молились потихоньку…
— Вернулся утром, на заре, в день Воскресения Христова!
— Воскрес словно из мертвых!
— Воскрес и есть! Вот радостное чудо, божий человек!
— Да не один вернулся, а с невестой…
Продолжая шептаться и разговаривать, смешиваются с толпою.
— Кума! Кума! Постой!
— А, Степанидушка! Христос воскресе!
— Воистину, кума! Вот на-ка от меня лазорево яичко!
— Спасибо! А в обмен терновое возьми!
— Царевича-то видела с невестой?
— Да где? Не привелось. Все ноги оттоптала и локти надсадила, билась, билась! Стена. Не продерешься. Насилу вылезла. Чуть-чуть не задавили!
— А я сподобилась, кума!
— Счастливей ты меня…
— Уж как я рада! Проехали близехонько! Рукой подать! Вот так! Обоих видела, ей-Господи! На месте провалиться…
— Ну, как? Чай, вырос он большой?
— Ну, вот сказала. Уж, знамо, стал большой, коли жениться
вздумал! Обоих видела! Ну, просто загляденье! Не оторвалась бы, а все на них глядела! И он хорош, да и она — под-пару! Как два цветка на веточке, на яблоньке одной! Не знаешь, на кого глядеть!
— А что я слышала, кума, невеста-то… чай, врут?.. не девка, говорят, а мужняя жена, украдена в краю заморском вместе с дочкой?
— Не слушай! Зря болтают. Не с дочкой, а с сестрицей… Да как тому бывать: невеста молодая, на выданье, а девочке годов четырнадцать! Все врут! Не дочка, а сестрица.
— Вот видишь! Вот и слушай! Хоть бы одним глазком привел Господь увидеть! Не дожили царь-батюшка с царицей! А радость-то была бы им какая!
— Не дождались. А дьяк-то теперь как?
— Конечно, недоволен. Царем хотелось быть, а вот не довелось…
— Спесив уж больно, гордый!
— Вознесся выше всех! На злых-то воду возят…
— Пойдем туда, поближе! Чай, выйдут на крыльцо, покажутся народу!..
— Эй, дедушка!
— А, внучек! А тятя с мамой где?
— Толкались где-то тут, а я отбился…
— Возьми гостинчиков, орешков да жемков! Какой, брат, ты нарядный!
— Чай, праздник, дедушка! И сам ты нарядился…
— Три праздника, миленок! Христос воскрес из мертвых — первый праздник. Второй — :царевич возвратился. А третий — не один, с гостями дорогими: с невестой, Красотою Ненаглядной, и с крестного сестрицею своей, Правдою! Воистину пресветлый и преславный всем праздник праздникам! Не думал я дожить до дня такого, а Господь сподобил!
— А плачешь-то о чем ты, дедушка?
— Как вырастешь, поймешь! Запомни этот день!
— Я буду помнить, дедушка… Ты дал бы мне семишник! Охота на качелях покататься!..
— Пойдем, пойдем! Уважу, прокачу!..
— Старик! Христос воскресе!
— А, здравствуй, бобылек! Воистину, Игнаша!
— Слыхал, старик, что люди говорят?
— Да всякое болтают…
— Большая милость будет, старичок! Я так слыхал, что бедности не будет, на вовсе отменяется она! Все голодные насытятся, все нагие приоденутся, и напьются правды жаждущие! Все изыдут заточенные, раскуются все колодники, всем для праздника — прощение!
— Я слыхал, бобыль, да правда ли?
— Да уж это, брат, помалкивай! Правда к нам, старик, вернулася…
— Тоже слышал, — только правда ли?
— Говорят, маги заморские к нам приехали с царевичем. Чудеса творят чудесные: сколько хочешь теперь золота! На всех хватит и останется!
— Дай-то Бог! От нашей бедности много крови людской пролито, много злых делов наделано, греха много было принято и богатыми, и бедными!
— Дай мне гривну на похмелие! Уж недолго… рассчитаемся!
— Так-то так оно, а все-таки…
— Все получишь! До копеечки! Рассчитаюсь тобой золотом!
— Так-то так… Ну, делать нечего, получай, там сосчитаемся…
— Будь спокоен! Все насытимся!
Толпа нарядных девушек и парней идет к царскому крыльцу величать царевича с невестой. Девушки рассаживаются на лужке перед крыльцом ярким цветным полукружием. Около них стоят парни, вертятся ребятишки, скоморох с балалайкой, несется веселый смех, визги, говор. Уговорились, поднялись с мест и, приблизившись к крыльцу, запели величание:
У царя, нашего батюшки, у царицы, нашей матушки,
Народился к светлой радости сынок, раскрасавец, удалой молодец,
Раскрасавец, удалой молодец, свет-царевич, свет-Иван-богатырь!
Поклонялся в ноги батюшке, поклонялся б ноги матушке:
Не сердитесь, отец с матушкой, на сыночка на родимого!
Отпустите в чужу сторону, в чужу дальнюю, заморскую —
На других на людей поглядеть и себя, молодца, показать!
Отлетал соколик ясный далеко, по поднебесью высоким-высоко,
Улетал сокол за горы за леса, за далёкие, за синие моря…
Прилетал сокол с чужой стороны, привозил он двух лебедушек.
Не гневитесь, отец с матушкой, а любите нас да жалуйте,
Нас с лебедушкою белою, с Красотою Ненаглядною,
А еще с её сестрицею, с райской птицею невиданной,
С райской птицею невиданной, на земле давно неслыханной!
— Ах, и как же эту птицу нам назвать, — вопрошали люди добрые. Отвечал им свет-царевич, свет-Иван:
— Она — божия приемная дочь и сестра моей суженой.
— Ты скажи-скажи, родимый наш сынок, как прикажешь ее звать-величать?
— Называйте ее Правдою святой, принимайте ее дочерью родной! Сестра старшая — земная красота, сестра младшая — небесная! Красоте земной дивуемся, а небесной мы поклонимся!..
На крыльце появляются царевич с невестою. Радостный гул народа сливается с колокольным звоном. Царевич с невестою кланяются народу. Летят вверх шапки, мелькают цветные платочки. К крыльцу продирается чрез толпу древний старик на клюках и дрожащим голосом что-то кричит и машет шапкою. Долго ничего неслышно, но вот толпа стихает, и древний старик говорит:
Не прогневайся, царевич, а уважь!
Много жил, придется скоро помереть,
А охота перед смертью мне на Правду поглядеть!
Про нее слыхать я слыхивал, только от роду не видывал!
Не прогневайся, уважь уж старика:
Коль увижу, — мне и смерть будет легка!
Упал на колени и протягивает руки. Царевич машет ему платком и, приподняв на руках, показывает старику и народу девочку в холщовой рубашке. Старик плачет от радости, кланяется девочке и кричит исступлённым старческим голосом:
— Поклоняюсь Солнцу Правды до земли! Вырастай, святая девушка! Вырастай на радость-счастье всей земле, всему миру поднебесному! Всем несчастным в утешение, всем душам на украшение!
Опять радостный гул народа, опять летят вверх шапки, и колыхаются цветные платочки над головами. Как-то незаметно исчезает отроковица. Царевич с невестою уходят в хоромы. Вдали у помоста играют гудочники, а на помосте пляшут скоморохи. Толпа девушек и парней льется туда. Скоморох, заигрывая с девушками, поет под балалайку:
Скоморох ходил по улице, у людей искал убежища.
Уж он бьется и колотится у души у красной девицы;
Под окошечком косятчатым молит, просит, одолжается:
— Ты пусти, пусти, девица, постоять, пусти, красна, скомороха ночевать!
Скоморохи — люди вежливые, скоморохи — люди честливые!
Среди толпы появляются, двигаясь к царскому крыльцу: Дьяк с гусиным пером за ухом, имея по бокам — Звездочета и Мага-алхимика, убежавших из Кащеева царства; за ними: нянька-мамка, дядька и баба-ведунья. Дьяк спесиво вышагивает, что-то объясняя заморским гостям; перед ним народ расступается, низко кланяется, а он не ломит своей шапочки и не глядит даже. Народ дивуется заморским гостям, ребятишки боятся их, за подолы баб держатся. Прошли. Маг появился на крыльце и стал сыпать из рукавов золотым дождем в народ. Начинается веселая сумятица. А колокола гудят во всех церквах…
1917 г.
Исходник здесь: Фонарь. Иллюстрированный художественно-литературный журнал.