M. О. ЦЕТЛИН[править]
<Рец. на кн.:> Иван Бунин. Роза Иерихона
К-во «Слово». Берлин, 1924 г.[править]
Серия «РУССКИЙ ПУТЬ»
И. А. БУНИН: PRO ET CONTRA
Личность и творчество Ивана Бунина в оценке русских и зарубежных мыслителей и исследователей
АНТОЛОГИЯ
Издательство Русского Христианского гуманитарного института, Санкт-Петербург, 2001
«Се тебе, душа моя, вверяет Владыка талант: со страхом прими дар».
Так молится Бунин в рассказе «Пост», являющемся как бы признанием автора о его творчестве, как бы некоторой «поэтикой» Бунина. И эти слова молитвы могли бы служить эпиграфом к его книге.
В «Розе Иерихона» собрано все, что было рассеяно по газетам и журналам за последние годы. И если почти каждый из этих коротких рассказов был в свое время значительным литературным явлением, то собранные вместе, они сливаются в одно целое, начинают светиться и жить по-новому богатой и значительной жизнью.
Бунин — первый современный русский писатель, он — продолжатель классической традиции в русской литературе. Эти формулы медленно входят в сознание читателей, долго вслед за критиками считавших Бунина не то пейзажистом, не то бытовиком из «Знанья». Лишенный ходулей эффектного сюжета и броской новизны, его талант, казалось, только медленно рос. На самом же деле Бунин быстро стал и оставался все тем же совершенным и завершенным художником. И это только мы постепенно начинали замечать, насколько тонка его фактура, как глубоко мироощущение. Место Бунина в русской литературе было особое. Те, кто могли быть его соперниками, являлись писателями иной литератур<ной> формации, иного лагеря. Бунин был чужд главному руслу русской литературы последних десятилетий, ее «буре и натиску», влияниям Достоевского, символизму. Он был классиком, не в том только смысле слова, какой мы прилагаем ко всем большим писателям, не потому, что скоро гимназисты будут со скукой заучивать наизусть отрывки его прозы. Он один из немногочисленных русских писателей, в котором определенно выражены подлинные элементы классицизма. То, что мы условно называем «классицизмом» и «романтизмом», есть в каждом произведении искусства, только в разных степенях и формах. Поэтому можно говорить о романтизме Расина или Корнеля и о классицизме Кольриджа и Китса. Классическое начало есть в каждом достойном этого имени художнике, это — начало формообразующее, мужское, начало разума, равновесия, меры, ясности и простоты. В русской литературе оно было сравнительно слабо, в ней не было форм и формул, готового русла для классического ренессанса. Но все же оно было, и его легко отметить и в пушкинской гармони и в уравновешенности Гончарова и в торжественности ломоносовской оды. Есть оно и в плавном ритме бунинской прозы, в том как приводится к простоте и единству, как стройно организуется все сложное и страстное в его душе. И снова вспоминается его «поэтика», рассказ «Пост». «Я работаю легко, споро, с редкой остротой душевного зренья, которая дает такое непередаваемое счастье»… «Усталый, умиротворенный я кладу перо, неслышно благодаря Бога за силы, за труд…». «Ей, Господи, не даждь ми духа праздности, уныния. Больше мне ничего не надо. Все есть у меня, все в мире — мое». Какие прекрасные высокие слова. Как сливаются в этом дивном рассказе чистота говеющей девушки и строгая душевная собранность творящего художника. И когда Бунин спрашивает о девушке: «Дочь она мне? Невеста?» хочется ответить ему: нет, не дочь, не невеста, а муза, чистая, девически-прекрасная, одухотворенная муза! Может быть, не будет парадоксальным утверждать, что бунин-ским «классицизмом» можно отчасти объяснить и его исключительную непримиримость по отношению к большевикам. В его рассказах есть черты, которые, пожалуй, можно назвать социалистическими. Несомненно, что буржуа ему более чужд, чем рабочий или крестьянин. «Господин из Сан-Франциско» — почти памфлет против буржуазии. Совсем по-толстовски своим сочувствием к горю простых людей и отрицанием барских затей звучит рассказ «Старуха». Но революция по существу романтична. Бунину глубоко чужда и отвратительна ее истерическая, безумная стихия. Для него немыслимо было ни на секунду трагическое недоразумение, в такой тупик заведшее Блока и многих других. И, отрицая, он должен был остаться в своем отрицании последовательным до конца. Ведь его классическому духу чуждо все нечистое, смешанное, ублюдочное, всякая ложь и компромисс. И эта абсолютная непримиримость может вызывать ненависть, но не может не внушать уважения. В русской литературе было так много другого и в прежние и особенно в наши смутные дни, что бескомпромиссность, непримиримость представляется культурным подвигом.
Одной из черт классицизма Бунина является необыкновенная его писательская скупость и сжатость. Какая сложная трагедия сконцентрирована на нескольких страницах в рассказе «В ночном море». Целая женская жизнь трогательно передана в «Готами». Критика уже говорила о музыке «Косцов». Но эта торжественная симфония по размерам не больше короткого этюда. Из рассказа «Преображение» можно бы сделать длинную философски-религиозную повесть. А вот как кратко и своеобразно передана схема крестьянской, человеческой жизни в этом рассказе: «Это они со стариком были строителями и владыками всего этого обширного, прочного, теперь уже давно обжитого, вросшего в свое место, грязного и уютного гнезда с его гумном, дуплистыми лозинами, амбарами, черной избой в три связи, грубым до дикости скотным двором, потонувшим в навозе и переполненным сытой скотиной. Это они когда-то были молоды, красивы, разумны и строги, а потом стали понемногу сдавать да сдавать, как-то теряться среди все увеличивающейся и крепнущей молодежи, то в одном, то в другом уступать им свою волю и наконец совсем сошли на нет, захирели, высохли, сгорбились, забились на полати, на печь, отчудились сперва от семьи, а потом и друг от друга, чтобы уже навеки разлучиться по могилам».
Бунин часто и мастерски описывает смерть. Но делает он это так истово, так благоговейно, что воистину преображает ее, как она преобразила в его рассказе молодого крестьянина. Почти все, чего бы он ни касался, полно какой-то особой чистой, немного холодной духовности и красоты. Он редко остается только в «человеческом, слишком человеческом», а выводит нас на просторы океана и полей, окружает человека природой, брызгами моря, воздушностью неба. Но изредка и особенно в последнее время проникают в его творчество ноты едкого безысходного отчаянья, от которого душно, как под крышкою гроба. В рассказе «В ночном море» два человека беседуют о своей любви к умершей женщине, и один из собеседников обречен на близкую смерть, но вы чувствуете, что и второй собеседник и вы сами и все в мире осуждено на смерть, что нет ничего ценного, что любовь — это только «половое умиление», что люди только временно отпущенные мертвецы. Не так резко, но то же самое звучит и в «Безумном художнике», и в «Конце»: «России — конец, да и всему, всей моей жизни тоже конец, даже если случится чудо, и мы не погибнем в этой злой и ледяной пучине». Чуда, по крайней мере не с единичными людьми, а с Россией, не случилось. Однако несмотря на свою безнадежность нашел же Бунин в замечательной по силе лиризма «Несрочной весне» побеждающюю отчаяние силу в воспоминаниях, в природе, в прозрении иной жизни, в «летейских тенях» прошлого и в надежде на «несрочную весну». И этим снова явил победу своего мужественного духа над «злой и ледяной пучиной», которая изредка грозит изменить гармоничный лик его музы.
ПРИМЕЧАНИЯ[править]
Впервые: Современные записки. 1924. Кн. 22. С. 449—451. Печатается по этому изданию.
Михаил Осипович Цетлин (1882—1945) — поэт, литературный критик, прозаик, переводчик, издатель, мемуарист. В эмиграции с 1919 г.; до 1940 г. жил в Париже. В 1920—1940 гг. — редактор отдела поэзии в журнале «Современные записки». В 1939 г. Бунин писал М. В. Карамзиной: «Михаил Осипович Цетлин — очень хороший человек, но в отзывах о новых — очень робкий» (Литературное наследство. Т. 84. Кн. 2. С. 676).
…в «человеческом, слишком человеческом»…-- «Человеческое, слишком человеческое» — название книги Ф. Ницше (1878).