Идеология социализма (Тареев)

Идеология социализма
автор Михаил Михайлович Тареев

Опубл.: 1917. Источник: az.lib.ru

Идеология социализма

В идеологию социализма входят: учение экономическое, учение историко-философское и учение о религии и нравственности. Из этих частей социалистического мировоззрения идеологию социализма преимущественно составляют учение историко-философское и учение о религии и нравственности. Эти учения марксизма нами здесь и обследуются. Экономическое учение Маркса было рассмотрено в Богосл. Вестн, за 1912 (в отдельном издании: Социализм, выпуск первый. Научный социализм; его экомическое учение).

Теория исторического материализма. Историко-философское учение Маркса дано в его пресловутой теории исторического материализма, которая образует основную предпосылку так называемого научного социализма.

Изложение теории. Теория исторического материализма (materialistische Geschichtsauffassung) обнимает две идеи: идею преобладающего значения в социальной жизни материальных производительных сил и идею классовой борьбы, как главного фактора исторического развития.

Ни Маркс, ни Энгельс не оставили полного и систематического раскрытия созданной ими теории. Мы имеем от них лишь отрывочные мысли. Приведем важнейшие места из их сочинений.

Наиболее выразительным справедливо считается предисловие Маркса к его сочинению Zur Kritik der politischen Oekonomie. «В общественном производстве своей жизни — пишет Маркс — люди вступают в определенные, неизбежные, от их воли независимые отношения — производственные отношения, которые соответствуют определенной ступени развития материальных производительных сил. Совокупность этих производственных отношений составляет экономическую структуру общества, реальный базис, на котором возвышается правовая и политическая надстройка и которому соответствуют определенные формы общественного сознания. Способ производства материальной жизни обусловливает вообще социальный, политический и духовный процесс жизни. Не сознание людей определяет их бытие, но, напротив, их общественное бытие определяет их сознание. (Es ist nicht das Bewusstsein der Menschen, das ihr Sein, sondern umgekehrt ihr gesellschaftliches Sein, das ihr Bewusstsein bestimmt). На известной ступени своего развития материальные производительные силы общества впадают в противоречие с существующими производственными отношениями, или, что служит лишь юридическим выражением их, с отношениями собственности, среди которых они до сих пор двигались. Из форм развития производительных сил эти отношения превращаются в их путы. Тогда наступает эпоха социальной революции. С изменением экономических основ преобразуется быстрее или медленнее вся громадная надстройка. (Mit der Veränderung der ökonomischen Grundsätze wälzt sich der ganze ungeheure Ueberbau langsamer oder rascher um). При рассмотрении таких переворотов необходимо всегда различать между материальным переворотом в экономических условиях производства, который можно констатировать с естественно-научной точностью, и юридическими, политическими, религиозными, художественными или философскими, говоря коротко, идеологическими формами, в которых люди сознают этот конфликт и разрешают его. Насколько нельзя судит об индивиде по тому, что он Сам о себе мнить, настолько же нельзя судить о такой эпохе переворота по ее сознанию; напротив, нужно это сознание объяснить из противоречий материальной жизни, из существующего конфликта между общественными производительными силами и производственными отношениями. Ни одна общественная формация не погибает раньте, чем разовьются все производительные силы, для которых она достаточно просторна, и новые, более высокие производственные отношения не являются на ее место раньше, чем созреют материальные условия их существования в недрах старого общества. Поэтому человечество ставит себе всегда только такие задачи, которые оно может разрешить, ибо, при ближайшем рассмотрении, всегда окажется, что самая задача возникает только там, где материальные условия ее разрешения имеются уже налицо или, по крайней мере, находятся в процессе возникновения^[1]. В крупных очертаниях можно отметить, как последовательные эпохи экономического развития общества, азиатский, античный, феодальный и современный буржуазный способы производства. Буржуазные производственные отношения составляют последнюю антагонистическую форму общественного производственного процесса, антагонистическую не в смысле индивидуального антагонизма, а в смысле антагонизма, который вырастает из условий общественного существования индивидов. Но развивающиеся в недрах буржуазного общества производительные силы создают в то же время материальные условия для разрешения этого антагонизма. На этой общественной формации заканчивается поэтому доисторическая эпоха человеческого общества (die Vorgeschichte der menschlichen Gesellschaft)».

Выразительны также следующие места из книги Маркса Нищета философии. «Общественные отношения имеют теснейшую связь с состоянием производительных сил. Приобретая новые производительные силы, люди изменяют способ производства, изменяя же способ производства, способ добывания средств к жизни, они изменяют все свои общественные отношения. Ручная мельница создает общество с сюзереном, паровая же мельница — общество с промышленным капиталистом. Но те же самые люди, которые устанавливают свои общественные отношения в соответствии с материальным производством, создают также принципы, идеи и категории в соответствии со своими общественными отношениями. Таким образом, эти идеи и категории столь же мало вечны, как и те отношения, выражением которых они служат. они являются изменчивыми продуктами исторического развития». «С самого начала цивилизации в основу производства был положен антагонизм каст, сословий, классов, наконец, антагонизм накопленного и непосредственного труда. Без антагонизма нет прогресса: таков закон, которому следовала цивилизация до наших дней. До настоящего времени развитие производительных сил совершалось благодаря этому антагонизму классов».

Теория исторического материализма в обеих своих основных идеях ярко намечена уже в Коммунистическом манифесте. «Вся история всякого общества была до сих пор историей борьбы классов… Характерным отличием нашей эпохи, эры буржуазии, является то, что антагонизм классов теперь упростился. Ныне общество все более и более разделяется на два обширные вражеские лагеря, на два враждующие класса — буржуазию и пролетариат». «Нужна ли большая мудрость, чтобы понять, что взгляды, понятия и идеи, словом сознание людей изменяется вместе с изменением их общественных отношений, их общественного бытия? Чему же учить вся история мысли, как не тому, что интеллектуальное производство претерпевает изменения параллельно с изменениями производства материального. Господствующими идеями данной эпохи всегда были идеи господствующего класса. Когда говорят об идеях, революционизирующих все общество, то этим указывают только на тот факт, что в недрах старого общества уже образовались элементы нового, и что разложение старых идей совершается параллельно с разложением старых общественных отношений. Когда древний мир склонился к упадку, старые религии были побеждены христианством; когда христианские идеи уступили в XVIII веке место идеям просветительной философии, феодальное общество давало последнюю битву революционной буржуазии. Идеи революционной свободы и свободы совести только провозглашали господство свободной конкуренции в области знания». Далее формулируется возможное возражение. «Разумеется, — скажут нам — религиозные, моральные, философские, политические и юридические понятия изменялись в ходе исторического развития, но религия, мораль, философия всегда сохранялись, несмотря на все эти изменения. Затем, существуют вечные истины, как-то: свобода, справедливость и пр., присущие людям при всяком социальном строе. А коммунизм, уничтожает вечные истины; он уничтожает религию и нравственность, вместо того, чтобы возродить их на новом основании, что противоречит всему опыту предшествующего исторического развития». Это возражение в глазах авторов теории исторического материализма не имеет силы. «История всякого общества сводится к развитию антагонизма классов, антагонизма, принимавшего в разные эпохи разные формы. Но какова бы ни была форма, которую принимал этот антагонизм, — эксплуатация одной части общества другою является фактом, общим всем предшествующим векам. Поэтому, нет ничего удивительного в том, что общественное сознание, несмотря на все свои различия и многообразия, всегда вращалось в известных общих формах; эти формы сознания исчезнут окончательно только с полным исчезновением антагонизма классов. Коллективистическое преобразование означает самый радикальный разрыв с традиционными имущественными отношениями, и неудивительно, что, в ходе своего развития, оно самым решительным образом порывает со старыми традиционными идеями».

Книга Энгельса H. Е. Dührings Umwälzung der Wissenschaft написана с прямою целью оправдать основные начала марксизма. Здесь автор в следующих словах формулирует теорию исторического материализма. «Материалистический взгляд на историю (die materialistische Anschauung der Geschichte) исходит из того тезиса, что производство, а наряду с производством и обмен его продуктов — составляют основу всякого общественного строя (die Grundlage aller Gesellschaftsordnung), что в каждом выступающем на историческую арену обществе разделение продуктов, а вместе с ним и социальное расчленение на классы и сословия происходит соответственно тому, что и как производится и как производимое обменивается (распределяется). Вследствие этого, основных причин всяких общественных изменений и политических переворотов нужно искать не в головах людей, не в их возрастающем разумении вечной правды и справедливости, а в изменениях способа производства и обмена; их нужно искатьневфилософии, авэкономикеданнойэпохи (sie sind zu suchen nicht in der Philosophie, sondern in der Oehonomie der betreffenden Epoche). Возникшее разумение того, что существующие общественные учреждения неразумны и несправедливы, что бывшее некогда разумным стало бессмысленным и бывшее благодетельным обратилось в мучение, является лишь признаком того, что в способах производства и в формах обмена произошли незаметно такие изменения, которым уже не соответствует основанный на старых экономических условиях общественный строй. Тем самым сказано, что средства для устранения обнаружившихся нестроений должны, в более или менее развитом виде, также быть на лицо в самых изменившихся производственных отношениях. Эти средства нет нужды выдумывать из головы, их нужно открыть посредством головы в наличных материальных фактах производства». И далее: «Новые факты вынудили заново пересмотреть всю прежнюю историю, причем обнаружилось, что вся прежняя история была историей борьбы классов, что эти враждебные между собою общественные классы всегда являются продуктами определенных отношений производства и обмена, одним словом, экономических отношений своей эпохи, что, следовательно, та или иная экономическая структура общества образует реальную основу, из которой, в последнем счете, должна быть объяснена вся надстройка правовых и политических учреждений, равно как религиозных, философских и иных идей (der religiösen, philosophischen und sonstigen Vorstellungsweise) каждого исторического периода. Тем самым идеализм был изгнан из своего последнего убежища, из исторической науки (aus der Geschichtsauffassung), было обосновано материалистическое понимание истории (eine materialistische Geschichtsauffassung) и был проложен путь к объяснению сознания людей из их бытия, вместо того, чтобы, как это было доселе, объяснять их бытие из их сознания».

Еще Энгельс высказывается по вопросу об историческом материализме в книге о Л. Фейербахе. «Несомненно, что, по крайней мере, в новейшей истории, экономическое освобождение было центром, вокруг которого вращалась всякая борьба классов и все освободительные движения, неизбежно принимающие политическую форму, так как всякая классовая борьба есть борьба политическая. Несомненно, что, по крайней мере, в новейшей истории государство, политический строй, является подчиненным, а гражданское общество, царство экономических отношений, главным элементом… Все, что побуждает к деятельности отдельного человека, неизбежно проходит чрез его голову, воздействуя на его волю. Точно также и все потребности гражданского общества — независимо от того, какой класс господствует в данное время, — необходимо должны пройти чрез волю государства, чтобы добиться законодательного признания. Это формальная сторона дела, которая сама собою разумеется. Но спрашивается, каково же содержание формальной воли — все равно, отдельного лица, или целого государства, — откуда оно берется, и почему воля направляется именно в ту, а не в другую сторону? Ища ответа на этот вопрос, мы находим, что в новейшей истории государственная воля определялась изменяющимися потребностями гражданского общества, преобладанием того или другого класса, а в последнем счете — развитием производительных сил и условий обмена. Но если даже в наше, в новейшее время, с его могучими средствами производства и сообщения, государство не составляет самостоятельной области и не развивается самостоятельно, но и в существовании и в развитии своем зависит, в конце концов, от экономических условий общественной жизни, то тем несомненнее это по отношению к прежним временам, когда еще не было таких богатых вспомогательных средств для производства материальной жизни людей, и когда, следовательно, это производство необходимо должно было иметь на человечество гораздо более сильное влияние. Если даже теперь, в эпоху крупной промышленности и железных дорог, государство, говоря вообще, есть лишь более или менее сложное отражение (der Reflex) экономических нужд класса, господствующего в области производства, то еще неизбежнее была для него такая роль в то время, когда всякое данное поколение людей должно было тратить гораздо большую часть приходящегося на его жизнь времени для удовлетворения своих материальных потребностей, и когда оно, следовательно, зависело от них гораздо, больше, чем зависим мы теперь… Государство и государственное право определяются экономическими отношениями. Само собою понятно, что то же приходится сказать и о гражданском праве, роль которого в сущности сводится к законодательному освящению существующих при данных обстоятельствах нормальных экономических отношений между отдельными лицами… Государство является первой идеологической силой, подчиняющей себе людей. Общество создает орган для защиты своих интересов от внутренних и внешних нападений. Этот орган есть государственная власть. Едва возникнув, она старается стать в независимое отношение к обществу и тем более успевает в этом, чем более она является органом одного какого-нибудь класса и чем более она поддерживает господство этого класса. Борьба угнетенного класса против класса, угнетающего неизбежно становится прежде всего политической борьбой, борьбой против политического господства угнетателей. Сознание связи этой политической борьбы с ее экономической основой ослабевает, а иногда и пропадает совсем… Но сделавшись силой, независимой от общества, государство немедленно порождает новую идеологию. У политиков по профессии, у теоретиков государственного права, у юристов, занимающихся гражданским нравом, экономические отношения совсем исчезают из виду… Идеологии еще более возвышенные, т. е. еще более удаляющиеся от экономической основы, принимают форму философии и религии. Здесь связь представлений с материальными условиями человеческой жизни еще более запутывается, еще более затемняется промежуточными звеньями. Но все-таки она существует»…

Теория исторического материализма представляет собою, может быть, единственное в мире учение по сочетанию в нем крайностей. В ней зерно истины сопряжено с бездною лжи. Она совершенно неразвита в своей основной сущности, и осложнена множеством второстепенных учений. Она нимало не служит той цели, для которой она выработана, обоснованию социализма, и, напротив, попутно она освещает тысячи предметов, в том, что пренебрежено в ней, имеет силу. Ее можно опровергнуть, всю до основания, в двух словах, в нее можно вложить великий смысл. После легко достигаемого поражения, она снова торжествует как нетронутая; а что в ней есть истинного, то противоречит целями, для которых она воздвигнута. Кто относится к ней с пренебрежением, тот содействует злоупотреблявшим ею; кто отыскивает в ней истину, тот оказывается их врагом. Она намалевана не кистью, а помазком, который размазывает краску с нарушением линий, с затушевыванием основного чертежа, представляющего всю ценность; ее творцы мечутся, как белка в колесе, постоянно перескакивают от одной крайности в другую, как будто все старание прилагают к тому, чтобы отвести читателю глаза от основного рисунка.

При таких условиях лучшей критикой теории исторического материализма является ее анализ, непрерывное восстановление ее подлинных границ, воздержание от поспешных побед над нею, снесение ее во всех пунктах с пограничными областями науки и философии, упорное отыскивание самой прочной позиции, с которой она преодолевается.

Анализ теории исторического материализма. Идея преобладающего значения в социальной жизни материальных производительных сил.

Мы привели из сочинений основателей научного социализма, Маркса и Энгельса, важнейшие места, в которых раскрывается теория исторического материализма. Уже не раз ставилось на вид, что основные понятия этой теории и, прежде всего, понятие производительных сил и понятие класса — нигде у Маркса и Энгельса не выясняются систематически. Даже термины эти ими употребляются неустойчиво и непоследовательно. Тем не менее общий смысл материалистической теории общества можно установить с достаточною определенностью. Говоря словами Дицгена, эта теория состоит в том, что «экономика служит базисом всякой духовной подстройки». Проф. Туган-Барановский дает следующее определение теории исторического материализма; «Таинственные материальные производительные силы, господствующие, по мнению Маркса, над жизнью общества, суть не что иное, как совокупность материальных факторов, материальных условий хозяйственного труда. В понятие производительных сил входит не все то, что так или иначе влияет на хозяйство, но лишь часть этого более широкого понятия, именно вещественные, материальные условия этого хозяйства. Именно поэтому Энгельс имел полное право назвать данную теорию материалистическим пониманием истории».

Исторический материализм есть монистическая теория общества, и, именно, материалистическая: моно-материалистическая теория социально-исторической жизни. В ней все явления социально-исторической жизни объясняются из одного — материального начала. О материалистической основе социально-исторического развития и духовной жизни человечества Маркс учил не первый. И не то разумеем, что Маркс во многом обязан своему ближайшему предшественнику С. Симону: были иные попытки материалистического истолкования истории. Дж. Вико (Principii di una seienza nuova d’intorno alle commune nature dette nazioni 1725), которого Маркс вспоминает в Капитале, Монтескье (De. l’esprit des lois 1749) и Гердер (Ideen zur Philosophie der Geschichte der Menschheit 1784—1787) высказывали мысль о зависимости духовной истории человечества от физико-географических условий существования. Нужно назвать некоторые из ранних статей Канта (Ideen zu einer allgemeinen Geschichte in weltbürgerlicher Absicht 1784, Rezensionen von I. G. Herders Ideen zur Philosophie der Geschichte der Menschheit 1785, Mutmasslicher Anfang der Menschengeschichte 1786, lieber den Gebrauch teleologischer Principien in der Philosophie 1788), а более всего — сочинение Бокля History of civilization in England 1857, в котором человеческая история объясняется влияниями климата, пищи, почвы и впечатлений природы. Позднее на этот путь объяснения социально-исторической жизни стал Ратцель (Anthropogeographie oder Grundzuge der Anwendung der Erdkunde auf die Geschichte 1882—1891). Столь же и даже еще более решительно отвергая историческую роль идеологических факторов, Маркс, в отличие к несомненной выгоде своей теории — от этих представителей материалистического воззрения на историю, ставит историческое развитие в зависимость не непосредственно от физико-географических условий жизни, а от посредствующей между физическим миром и человеческим духом (идеологией) социально-экономической средой: он объясняет общественный строй и историческое развитие производством и распределением продуктов. Не что, а как материальной жизни полагают Маркс и Энгельс в основу человеческого общества. «Экономические эпохи, по словам Маркса в Капитале, отличаются одна от другой не тем, что делалось в течение этих эпох, но тем, каким образом это делалось, при помощи каких орудий труда достигалась в разное время та или другая цель^[2]. Орудия труда представляют собою не только мерило развития человеческой рабочей силы, но также и указатель общественных отношений, под господством которых выполняется труд^[3]… Технология разоблачает активное отношение человека к природе, непосредственный процесс производства, которым он поддерживает свое существование, а с тем вместе и способ формирования его общественных отношений и вытекающих из них умственных представлений. Даже всякая история религии, не обращающая достаточного внимания на этот материальный базис, лишена критического отношения. Конечно, гораздо легче отыскать земное начало посредством анализа религиозных туманных представлений, чем следовать обратному пути, т. е. из действительных жизненных отношений, существующих в том или другом случае, развить соответствующие им небесные формы. Последний метод есть единственный материалистический, а потому — единственный научный метод»^[4].

Имея в виду эту черту исторического материализма, Бард находит данное Энгельсом взгляду Маркса на историю человечества название «материалистическое понимание истории» неудачным термином, который не выражает специфической сущности этого взгляда. «Ведь всякая неидеологическая теория материалистична, если она считает материальные, чувственные элементы более могущественными, чем все остальное. С таким же правом можно назвать материалистическим пониманием и антропо-географическое, и этнологическое, и культурно-историческое понимание истории. Взгляды Маркса и Энгельса прямо можно подвести под понятие экономического понимания, а чтобы отличить их от других подразделений того же направления, их следует обозначить технико-экономическим пониманием истории». По выражению Крауза, исторический материализм это — моно-экономическая социология. Очевидно, термин «материалистическое» (понимание истории) обозначает родовое понятие, а «моно-экономическое», или технико-экономическое — видовое, и марксизм можно назвать материалистическо-экономической теорией общества.

С первого взгляда, в своем общем виде, теория исторического материализма может представляться, во-первых, чрезвычайно ужасной, радикально отрицательной, и во-вторых — поразительно несостоятельной, осязательно бессмысленной.

Ужасный радикализм этой теории бросается в глаза: она объявляет всю идеологию — правовое сознание, политический строй, нравственность, религию, философию и даже науку — надстройкой над экономическим базисом, субъективным рефлексом экономических отношений, экономического развития, т. е. объявляет всю идеологию областью не имеющей объективной ценности, условною, относительною, изменчивою, зависимой. Сметается с лица земли вся духовная сфера, отвергаются всякие духовные ценности.

Не менее очевидной кажется и несостоятельность такого радикального отрицания. Вся идеология, включая сюда науку, есть надстройка над экономическим базисом. Не только философия, богословие, этика, юриспруденция, даже самая основная, с точки зрения марксизма, наука — политическая экономия — есть продукт исторического движения, тень объективного развития, как это Маркс разъясняет в Misère de la philosophie. Вся политическая экономия распадается на школы: основные школы — фаталистическая, школа экономистов, и школа социалистическая и коммунистическая. Первая это политическая экономия буржуазии. В ней есть классики и романтики. Классики, Адам Смит, Рикардо, являются представителями той буржуазии, которая еще не успела закончить борьбы против остатков феодальных общественных отношений и стремится лишь к очищению экономических отношений от феодального налета и к умножению производительных сил. Романтики появляются в нашу эпоху, когда буржуазия и пролетариат становятся в прямую оппозицию друг к другу, а нищета создается в таком же изобилии, как и богатство. Экономисты превращаются в это время в бесчувственных фаталистов, бросающих гордые взгляды на человека-машину, фабрикующего богатства. Гуманитарная школа принимает близко к сердцу дурную сторону существующих производственных отношений и старается, для успокоения совести, несколько смягчить реальные контрасты. Филантропическая школа есть усовершенствованная гуманитарная. Как все экономисты являются научными представителями класса буржуазии, так социалисты и коммунисты являются теоретиками класса пролетариата…

Если так, то мы в теории исторического материализма имеем пред собою абсолютный скептицизм, которым подрывается значение самой теории. «Поразительно, — восклицает Штаммлер, — как материалистическое понимание истории могло просмотреть, что устанавливаемая им безусловная зависимость всех психических форм выражения человеческой жизни от способа общественного производства сама по себе уничтожает объективную значимость науки, а следовательно, и самое себя». Эту слабую сторону исторического материализма отмечают и другие критики^[5][6].

Теория исторического материализма все отрицает и, вместе с тем, сама себя подрывает. Но имеет ли она право все отрицать^[7], и является ли для нее неизбежным самоуничтожение? Большая разница, высказывается ли отрицание как простое убеждение или же оно опирается на известные основания. Лишь в последнем случае с ним обязана считаться наука.

Крайнюю форму отрицания теория исторического материализма принимает, прежде всего, вследствие союза ее с философским материализмом, и на нас лежит задача рассмотреть, насколько этот союз прочен.

Материализм исторический и материализм философский. В центральной своей части марксизм представляет собою материалистическо-экономическую теорию общества. Но, будто, в своем полном виде он дает систему целой философии: решает вопросы об отношении мышления к бытию, о происхождении знания и проблему реальности. Все эти вопросы марксизм решает материалистически, так что он является не только социальным материализмом (как его называет Штаммлер), но и материализмом философским — гносеологическим и метафизическим.

Общим ходом философского развития Маркса и Энгельса был их путь от гегелевского идеализма чрез Фейербаха к материализму, как об этом говорит, движимый «долгом чести» по отношению к Фейербаху, Энгельс в посвященной последнему книге Ludwig Feuerbach und der Ausgang der klassischen deutschen Philosophie. «Фейербах провозгласил торжество материализма. Природа существует независимо от какой бы то ни было философии: она есть основание, на котором вырастаем мы — люди, будучи сами произведением природы. Вне природы и человека не существует ничего: высшие существа; созданные нашей религиозной фантазией, суть лишь фантастические отражения нашей собственной сущности… Вещественный, чувственно воспринимаемый мир, к которому принадлежим мы сами, есть единственная действительность; наше сознание и мышление, как бы ни казалось оно сверхчувственным, суть порождение вещественного, телесного органа, мозга. Не материя есть порождение духа, но сам дух есть высший продукт материи (die Materie ist nicht, die Erzeugniss des Geistes, sondern der Geist ist seihst, das höchste Produkt der Materie)». Маркс H Энгельс усвоили материализм Фейербаха, и в материалистическом направлении Энгельс решает «великий основной вопрос всякой и особенно новой философии — вопрос об отношении мышления и бытия». Они говорят на традиционном метафизическом языке гносеологической теории отображения (die Bildertheorie)^[8]. «Как относятся наши мысли об окружающем нас мире к самому этому миру? В состоянии ли наше мышление познать действительный мир, можем ли мы в наших представлениях и понятиях о действительном мире породить правильное отражение действительности? На философском языке этот вопрос называется вопросом о тождестве мышления и бытия». Положительный ответ на этот вопрос в идеалистической философии не удовлетворяет продолжателей Фейербаха, но они не возвращаются и к «скептицизму» Юма и Канта. «Самые решительные возражения против их взгляда, какие только можно было сделать с идеалистической точки зрения, сделал Гегель; присоединенные сюда Фейербахом материалистические возражения более остроумны, чем глубокомысленны. Самое решительное опровержение этих, как и всяких иных философских измышлений, представляет практика, т. е. опыт и индустрия. Если мы правильность нашего понимания какого-либо явления природы можем доказать тем, что воспроизводим его сами, порождаем его из его условий и заставляем его служить нашим целям, то приходит конец невразумительной идее Канта о „вещи в себе“ (Ding an sich)». В H. Е. Dührings Umwälzung der WissenschaftЭнгельс излагает теорию материалистического происхождения сознания и мышления, материалистическую онтологию. «Если спросить, что такое мышление и сознание и как они происходят, то найдем, что они суть продукты человеческого мозга и что сам человек есть продукт природы, который развивается в определенной среде и вместе с нею, из чего само собою явствует, что произведения человеческого мозга, которые ведь в последней инстанции сами суть продукт природы, не противоречат остальному составу природы, а соответствуют ему». Истинное бытие принадлежит материи и ее движениям. «Действительное единство мира состоит в его материальности… Основные формы всякого бытия суть пространство и время, и бытие вне времени представляет столь же великий абсурд, как и бытие вне пространства… Движение есть форма существования материи. Никогда и нигде не было и не могло быть материи без движения… Жизнь есть форма существования белковых тел, и эта форма существования в действительности состоит в постоянном самообновлении химических составных частей этих тел»^[9]. Сознание, которое отражает действительность, есть не что иное, как отражение материальной действительности. «Вернувшись к материалистической точке зрения, мы увидали в человеческих понятиях отображения действительных вещей, вместо того, чтобы в действительных вещах видеть отображения той или другой ступени абсолютного понятия. Диалектика сводилась этим к науке об общих законах движения во внешнем мире и в человеческой мысли — два ряда законов, которые в сущности тождественны, а по видимости различны, так как человеческая голова может применять их сознательно, между тем как в природе, а пока еще большею частью и в человеческой истории они проявляются бессознательно, в форме внешней необходимости, в виде бесконечного ряда кажущихся случайностей» (Ludw. Feuerbach und der Ausgang etc). К гносеологической теории отображения и к материалистической метафизике присоединяется, в-третьих, эмпиризм, ограничивающий все наше познание пределами научного опыта. «Формы бытия, внешнего мира мысль не может создать из себя самой, но выводит их только из внешнего мира… Принципы являются не исходным пунктом исследования, а его конечным результатом; они не применяются к природе и истории человечества, но абстрагируются из той и другой; не природа и человеческое царство направляются по принципам, но принципы бывают правильными лишь постольку, поскольку они согласуются с природой и историей. Таково единственно материалистическое мировоззрение» (H. E. Dü hring’s Umwälzung der Wissenschaft). Наконец, теорию исторического материализма Энгельс поставлял в прямую связь с философским материализмом. По его мысли, слабую сторону Фейербаха составляло то, что для него материализм исчерпывался пошлым естественно-научным материализмом XVIII века, что ему был чужд исторический взгляд на природу и диалектический взгляд на историю. Шаг, которого не сделал Фейербах, сделал Маркс: он не только восполнил диалектический метод Гегеля материалистическим содержанием, но и материализм, при посредстве диалектического метода, приложил к объяснению истории. «Фейербах был совершенно прав в том, что естественно-научный материализм составляет основу в здании человеческого знания, но не самое здание. Нас окружает не одна природа, но и человеческое общество, которое, как, и природа, имеет собственную историю развития и собственную науку. Дело шло, следовательно, о том, чтобы согласовать с материалистической основой и заново построить на ней науку об обществе, т. е. совокупность так называемых исторических и философских наук… Разрыв с философией Гегеля произошел и здесь путем возврата к материалистической точке зрения. Это значит, что решились смотреть на действительный мир — на природу и историю — так, как он представляется всякому, приступающему к нему без предвзятых идеалистических взглядов; решились без всякого сожаления пожертвовать идеалистическими взглядами, которые нельзя было согласить с фактами, взятыми в их собственной, а не фантастической связи. А в этом и состоит материализм. Лишь в этом направлении впервые проявилось серьезно материалистическое мировоззрение, лишь здесь, по крайней мере в общем, оно последовательно было приложено ко всем, сюда относящимся, отраслям знания» (Ludw. Feuerb.). И в истории, как и в природе «нужно было устранить вымышленную, искусственную связь явлений посредством указания действительной связи их, а эта задача сводилась исключительно к открытию общих законов движения, которые господствуют в истории человеческого общества» (ib.). Марксисты ортодоксального лагеря, Каутский, Бебель, Меринг^[10], Плеханов… — откровенные материалисты.

Итак, создатели теории исторического материализма и их ортодоксальные ученики связывают ее с материалистическим мировоззрением. Эта связь делает позицию научного социализма крайне слабой. Смело можно повторить слова Бирмана: «если марксизм стоит на почве естественно-научного материализма, то он опровергнут»^[11]. Материалистическая гносеология и метафизика считаются в современной философии окончательно превзойденной ступенью в истории мировоззрений. В виду этого входить в ближайшее рассмотрение философских предпосылок исторического материализма дело для нас излишнее, ein angenehmes, weil überaus einfaches Geschäft, как выражается один из критиков марксизма, тем более, что Маркс и Энгельс исповедуют материалистическую философию, усвояют ее тезисы в той вульгарной форме, в которой они носились в воздухе, не привнося в историю материализма оригинального изложения и даже не продумав ее догм^[12].

Однако, нельзя, вслед за Катрейном, сказать, что «вместе с тем отпадает необходимость рассмотрения теории исторического материализма», — нельзя согласиться с ним в том, что «исторический материализм покоится на материалистическом мировоззрении» не только «по выразительным признаниям его основателей и главарей», но и «но самой своей сущности». Правда как раз в обратном. В истории философии обычное явление, что новые идеи нарождаются в тесном психологическом окружении современных им взглядов и верований, не связанных с ними по существу: делом критики и оказывается, прежде всего, освободить идею от ее психологических ассоциаций, установить ее чистый вид, ее подлинное содержание. Так это и есть с теорией исторического материализма. Она народилась в прочном психологическом единстве с материалистической метафизикой, но мы имеем здесь дело только с психологической ассоциацией, а не с систематическим, не с логическим единством^[13]. Что теория исторического материализма не обусловливается логически материалистической метафизикой, в этом убеждает существование сторонников исторического материализма, вполне чуждых материалистической философии: таковы, напр., Келлес-Крауз, новокантианцы и ревизионисты, о которых будет речь позднее. Провести грань между историческим материализмом и материалистической гносеологией — составляет необходимое условие для правильного понимания и надлежащей оценки исторического материализма. Исторический материализм нисколько не связан логически с философским материализмом именно как теория общества, теория социально-исторического развития. В этом своем качестве теория исторического материализма лежит в иной области, чем та, к которой относится гносеологическая проблема, — в иной области, для которой безразлично, как решается гносеологическая проблема^[14]. Что исторический материализм есть теория общества, это значит, что она есть теория исторического развития, что она говорит не о происхождении идей, а об их изменении. Это ясно высказал и Каутский в ст. Материалистическое понимание истории и психологический фактор. «Было бы — пишет он в ответ Б. Баксу — абсурдом утверждать, что данное художественное произведение или данная философская система, рассматриваемые сами по себе, являются просто продуктом общественных, в конечном счете — экономических отношений. Но ни одна историческая теория не ставит своей задачей объяснить художественное или философское творчество; она занимается лишь объяснением тех изменений, которые это творчество испытывает в различные периоды. Разумеется, без мыслительной способности нет и идей. Но разве может эта глубокая истина подвинуть нас хотя бы на один шаг при исследовании вопроса, почему идеи XIX века отличаются от идей ХIII века, которые в свою очередь отличаются от идей античного мира? Нужно страдать полным отсутствием ума, чтобы допустить, что воля и мышление людей „определяются всецело и исключительно внешними, физическими причинами“. Само собою понятно, что в процессе выработки идей играет роль не только внешний мир, но и человеческий организм. Но разве человеческий организм, его способность к мышлению, к художественному творчеству и т. д. сколько-нибудь заметно изменились на протяжении истории? Конечно, нет. Мыслительная способность какого-нибудь Аристотеля вряд ли превзойдена, как не превзойдены и художественные способности древних греков. С другой стороны, что изменилось во внешнем мире? Природа? Тоже нет: над Грецией сияет то же самое голубое небо, что и в эпоху Перикла. Изменилось только общество, т. е. в конечном счете — экономические отношения, — и поскольку в природе и людях происходили изменения, они совершались под влиянием изменений в экономических отношениях»… Философская критика, в отличие от близорукой апологетики, должна, независимо от своего, положительного или отрицательного, отношения к историческому материализму, признать его безотносительность к вопросу о характере, физическом или психологическом, исторических объектов. На этой мысли нет нужды долго останавливаться лишь потому, что она получила уже прочное обоснование в литературе вопроса^[15]. Я приведу слова Риккерта: «Фактически материалистическое понимание истории не имеет никакого отношения к вопросу о том, физическими или психическими оказываются исторические объекты. Даже если бы было верно, что все исторические движения определяются „материальными интересами“, т. е. стремлением к тем вещам, благодаря которым сохраняется и поддерживается телесное существование, то все-же стремления, направленные на материальные блага, сами всегда суть волевые акты, следовательно, психические процессы, и о них придется трактовать и материалистической историографии».

Исторический материализм и материалистическая диалектика. Основатели марксизма не только старались спаять свою теорию с философским материализмом, но и приписывали себе особый метод — материалистическую диалектику. Маркс резко критикует идеализм Гегеля. «Гегель делает человека продуктом самосознания, вместо того, чтобы-самосознание сделать продуктом человека, действительного человека, т. е. живущего в действительном, предметном мире и им обусловленного. Он ставит мир на голову и по этой причине уничтожает в своей голове все пределы, что им, однако, нисколько не мешает быть воспринятыми вульгарным чувственным восприятием действительного человека. Вся феноменология имеет своею целью показать, что самосознание есть единственная и всеобщая реальность». Этому крайнему идеализму Маркс противопоставил радикальный материализм, однако он хотел удержать диалектический метод Гегеля, как теорию всеобщего развития, — и по этой стороне он противопоставлял свой материализм «механическому» материализму Фейербаха. «Сущность религии Фейербах сводит к сущности человека. Но сущность человека — это вовсе не абстракт, свойственный отдельному индивидууму. В своей действительности это есть совокупность общественных отношений. Фейербах не доходит до критики этой действительной сущности, поэтому он оказывается вынужденным отрешиться от исторического развития, рассматривать религиозное чувство, как существующее независимо, и исходить из предположения абстрактного, изолированного, человеческого индивидуума. Поэтому человеческая сущность могла представляться ему лишь, как „род“, как внутренняя, немая общность, устанавливающая лишь природную связь между индивидуумами. Поэтому Фейербах не видит, что „религиозное чувство“ само есть общественный продукт, и что анализируемый им абстрактный индивидуум в действительности принадлежит к определенной форме общества». Усвоив материализм Фейербаха, Маркс остается учеником Гегеля по диалектическому методу, но это уже не идеалистическая диалектика, а материалистическая, так что метод Гегеля оказывается опрокинутым и поставленным на ноги. — Маркс пишет о себе в предисловии ко второму изданию первого тома Капитала: «Я открыто признал себя учеником этого великого мыслителя и кокетничал даже в некоторых местах главы о теории ценности, прибегая к своеобразной гегелевской манере выражаться. Мистификация, которую испытывает диалектика в руках Гегеля, нисколько не устраняет того, что он впервые всесторонне и сознательно раскрыл общие формы ее движения. Она стоит у него вверх ногами. Нужно ее перевернуть, чтобы найти рациональное зерно в мистической оболочке». По своей материалистической тенденции диалектический метод Маркса оказывается противоположностью методу Гегеля, диалектикой материалистической. «Мой диалектический метод в своем основании не только отличается от гегелевского, но даже составляет прямую его противоположность. Для Гегеля процесс мысли, который он, под именем идеи, превращает даже в нечто самостоятельное, является демиургом действительности, представляющей лишь внешнее его обнаружение. Для меня же идеальное начало является, наоборот, лишь прошедшим чрез человеческий мозг материальным началом». Энгельс в Ludw. Feuerbach’e останавливается на методе Маркса. В отличие от механического материализма Фейербаха, Маркс принадлежал к числу тех материалистов, которые воспользовались «революционной стороной» философии Гегеля, его диалектическим методом. «Но этот метод был неприменим в той форме, какую он имел у Гегеля. У него диалектика есть саморазвитие понятия. Абсолютное понятие не только существует — неизвестно, где — от вечности, но и составляет подлинную животворную душу всего существующего мира. Оно развивается само до себя, проходя все те ступени, которые подробно рассматриваются в „Логике“ и которые все заключаются в нем самом; затем оно отчуждается от себя, превращаясь в природу, где оно снова развивается, уже бессознательно, приняв вид естественной необходимости, но в человеке опять приходит к самосознанию; в истории это самосознание вырабатывается снова от низших ступеней, пока наконец абсолютное понятие не возвращается окончательно к самому себе в гегелевской философии. У Гегеля, следовательно, обнаруживающееся в природе и истории диалектическое развитие, т. е. причинная связь того поступательного движения, которое, несмотря на все отклонения в сторону и попятные шаги, пробивается от низшего к высшему, — развитие это является у него простым снимком с поступательного движения понятия, совершающегося, от вечности и произвольно, неизвестно где и во всяком случае независимо от человеческого мозга. Надо было устранить это идеологическое извращение. Вернувшись к материалистической точке зрения, мы увидели в человеческих понятиях отображения действительных вещей, вместо того, чтобы в действительных вещах видеть отображения той или другой ступени абсолютного понятия. Диалектика сводилась этим к науке об общих законах движения во внешнем мире и в человеческой мысли — два ряда законов, которые в сущности тождественны, а по видимости различны, так как человеческая голова может применять их сознательно, между тем как в природе, а пока еще большею частью и в человеческой истории — они проявляются бессознательно, в форме внешней необходимости, в виде бесконечного ряда кажущихся случайностей. Но вследствие этого диалектика понятий сама становилась лишь сознательным отражением диалектического движения действительного мира, и, таким образом, гегелевская диалектика была перевернута на голову, а лучше сказать — на ноги, так как на голове стояла она прежде. Но вместе с тем революционная сторона гегелевской философии и снова выступила и, одновременно, была освобождена от того идеологического убора, который у Гегеля затруднял ее последовательное проведение. Великая основная мысль о том, что мир нужно понимать не как совокупность законченных предметов, а как совокупность процессов, в которой предметы, кажущиеся неизменными, находятся, как и их мысленные отображения в голове, понятия, в непрерывном изменении, то возникая, то уничтожаясь, при чем, несмотря на всю видимую случайность и на все попятные шаги, в последнем итоге достигается прогрессивное развитие, — эта великая основная мысль со времени Гегеля до такой степени вошла в общее сознание, что едва-ли кто-нибудь станет оспаривать ее в ее общем виде».

Так Маркс и Энгельс сами называют свой метод материалистической диалектикой. И, однако можно решительно утверждать, что их претензии на такой метод были беспочвенны. Даже такое сочетание понятий, как материалистическая диалектика, представляет собою явную нелепость. Диалектика у Гегеля обозначает имманентный закон развития идеи. К этому у него добавляется метафизический идеализм: всю действительность он понимает, как самообнаружение абсолютной идеи. Он отождествляет основания бытия с основаниями мышления. И все-же диалектика у него не что иное, как имманентное правило развития идеи. Он ограничивал развитие лишь идеей, в развитии понятия полагал и развитие природы, не признавал реального развития природы в пространстве и времени. Об этом Гегель ясно говорит в § 249 Энциклопедии. Поэтому диалектика не может быть имманентным законом реального развития природы. И если Энгельс в Анти-Дюринге старается доказать противное, если он старается доказать, что диалектика — отрицание отрицания — есть «самый общий и, именно потому, наиболее широко действующий и важный закон развития природы, истории и мышления, закон, который проявляется в царстве животном и растительном, в геологии, в математике, в истории, в философии», то он обнаруживает этим «смешение диалектики с учением о естественном развитии»^[16]. Уже автор рецензии о Капитале, помещенной в Вестнике Европы 1872 и одобренной Марксом в предисловии ко второму изданию 1 т. Капитала, — верно замечает: «С виду, если судить по внешней форме изложения, Маркс большой идеалист-философ и притом в „немецком“, т. е. в дурном значении этого слова. На самом же деле он бесконечно более реалист, чем все его предшественники в деле экономической критики… Для него важно только одно: найти закон тех явлений, исследованием которых он занимается… Для него сверх того еще важен закон их изменяемости, их развития, т. е. перехода от одной формы к другой, от одного порядка взаимоотношений к другому». Приведя обширные выдержки из этой рецензии, Маркс неожиданно заявляет: «ведь это не что иное, как диалектический метод», но непосредственно далее делает различие между методом исследования и методом изложения. «Правда, способ изложения должен формально отличаться от способа исследования. исследование должно усвоить себе предмет в деталях, проанализировать различные формы его развития и найти их внутреннюю связь. Только тогда, когда этот труд закончен, может быть соответствующим образом изображено действительное движение. Если это удастся и если в построении идеально отразится жизнь предмета, то может показаться, что пред нами априорная конструкция». У Маркса реалистический метод исследования^[17], и лишь в изложении он кокетничал диалектикой^[18]. Маркс считал свой метод перевернутым методом Гегеля лишь потому, что метод он смешивал с содержанием и под противоположностью подразумевал противоположность материализма идеализму.

В литературе последних дней нет разногласий по вопросу об отношении теории исторического материализма к диалектическому методу. Верные замечания делает проф. Виппер^[19]. „Очень трудно было бы согласиться с тем, что Марксу понадобился искусственный свет абстрактной диалектической схемы для того, чтобы разобраться в действительности. Можно быть уверенным, что его собственная роль гораздо оригинальнее, что он с самого начала читал в книге действительности и от нее отвлек свою формулу, которую лишь позднее сличил и сблизил с гегелевской. В этом нас убеждает знакомство с историческим материалом, заключенным в Капитале. Он весь состоит из примеров, относящихся к истории Англии… И мы должны сказать, вопреки признанию самого Маркса, что не гегелевские схемы были им переведены на реальный язык, а, напротив, реальная действительность Англии переведена на язык абстракций, который близко совпадал с отвлеченным языком Гегеля“^[20].

и соответствующие ему отношения производства и обмена. Классической страною его до сих пор является Англия. Вот почему, главным образом, из Англии я беру иллюстрации к моим теоретическим положениям». (Предисловие к 1 изд. 1 т. Капитала). Теория исторического материализма опирается не на гегелевскую диалектику и не падает вместе с последней, однако кокетничанье с диалектикой дорого обошлось Марксу: многие выводы в его учении с общим характером внесения абсолютности в условные социологические тезисы обязаны злоупотреблению диалектической игрой^[21].

Здесь же можно упомянуть и об отношении теории исторического материализма к дарвинизму, который также можно включить в число ассоциаций, осложнивших генезис исторического материализма. Есть основание рассмотреть этот вопрос в отделе о материалистической диалектике. Нужно различать отношение Маркса собственно к дарвинизму и его собственный эволюционизм. Когда появилась биологическая теория Дарвина (и Спенсера), Маркс и Энгельс поспешили утвердить свое учение на-ней; однако социологическая теория Маркса и Энгельса появилась раньше биологической теории Дарвина, который, к тому же, сам не применял своей теории к социальной жизни^[22]. Да и позиция их в отношении к дарвинизму, выразившаяся в двух-трех отрывочных ссылках, осталась крайне невыясненной, ибо не ясно даже то, считали ли они дарвинизм пригодным лишь для объяснения исторического развития, преимущественно — темных сторон его, или же находили возможным строить в его духе программу социальной организации. Вполне верны слова Вольтманна, что Маркс «не продумал до конца проблему об отношении животного развития к человеческому». Упоминания эти ссылки заслуживают только потому, что с них начинается обширнейшая литература вопроса об отношении социализма к дарвинизму^[23]. Эволюционизм Маркса нужно объяснять не влиянием Дарвина, а влиянием Гегеля. Что он ввел идею эволюции в свои исследования, это нужно отнести на счет его собственного реалистического мышления, хотя, вероятно, в этом случае сыграла значительную роль и философия Гегеля; но что он не остановился на идее эволюции, а преобразил ее в эволюционизм, в этом виновато, несомненно, кокетничанье с гегелевской диалектикой. Это удачно формулировано Б. А. Кистяковским в кн. Социальные науки и право. «Нельзя во всем обвинять диалектический метод, которого большинство марксистов теперь даже не понимает и не признает. Гораздо большее значение имеет целое направление в мышлении, которому гегельянство в свое время проложило путь в эмпирические науки, и которое теперь всецело его вытеснило. В противоречиях ортодоксального марксизма столько же виновата гегелевская диалектика, сколько и современная теория эволюционизма. Неограниченное применение эволюционного принципа позволяет сторонникам ортодоксального марксизма незаметно обходит все противоречия, заключенные в их теориях. Ошибка марксистов состоит в том, что они, придя к эволюционизму путем диалектического метода, считают, что и эволюционизм есть метод. Придерживаясь эволюционизма, т. е. следя за развитием вещей и явлений, марксисты хотят объяснить весь социальный процесс этим, по их мнению, методологическим принципом, между тем как теория эволюции вообще и развития в частности сами по себе ничего не могут объяснить».

Исторический материализм, как социальная теория. Не обращают обычно достаточного внимания на то, что исторический материализм есть не что иное, как социальная теория, теория общества в самом строгом смысле этого слова, что лишь в этих пределах может правомерно обнаруживаться экономическое объяснение права, политики, религии, нравственности, вообще идеологии. Как только совершается неосторожный или намеренный выход за эти пределы, неизбежно возникает безысходная путаница.

Прочитаем внимательно приведенные выше места из сочинений Маркса и Энгельса, раскрывающие идею исторического материализма. «Совокупность производственных отношений составляет экономическую структуру общества, реальный базис, на котором возвышается правовая и политическая надстройка и которому соответствуют определенные формы общественного сознания». И далее: «господствующие идеи данной эпохи», "идеи, революционизирующие все общество «, „общественное сознание всегда вращалось в известных общих формах“. Вот о чем говорит теория исторического материализма — о формах общественного сознания, об общественной идеологии: это раз навсегда нужно запомнить. В этом основная мысль исторического материализма.

В подтверждение этого положения можно указать и на другие места из сочинений Маркса и Энгельса. Так в Der 18 Brumaire des Louis Bonaparte 1852 (18-е Брюмера Луи Бонапарта) Маркс пишет: „Над разнообразными формами собственности, над социальными условиями существования всегда воздвигается целая надстройка из разнообразных и своеобразных чувств, иллюзий, доктрин и мировоззрений. Целый класс, в своей совокупности, создает и формирует весь этот строй идей из элементов своей материальной основы и из соответствующих общественных отношений. Отдельная личность, к которой все эти иллюзии, чувства, мировоззрения и пр. приходят в силу традиции и воспитания, может, конечно, вообразить себе, будто они-то и составляют настоящий мотив и исходный пункт ее действий“.

То же можно читать в Lohnarbeit und Kapital (Наемный труд и капитал). „Общественные отношения, в пределах которых производят индивидуумы, т. е. общественные отношения производства, изменяются, превращаются вместе с изменением и развитием материальных средств производства, т. е. сил производства. Отношения производства в совокупности составляют то, что называют общественными отношениями, обществом, и образуют общество, стоящее на определенной исторической ступени развития и с своеобразным индивидуальным характером. Античное общество, феодальное, буржуазное представляют собою такие совокупности производственных отношений, из которых каждое отмечает в истории особую ступень развития“.

Маркс умеет проводить ясное различие между социальной стороной личной жизни и ее интимной стороной. В предисловии к первому изданию 1 тома Капитала он пишет: „В моем изложении о личностях дело идет лишь постольку, поскольку они являются олицетворением экономических категорий, носителями известных классовых отношений и интересов. Моя точка зрения, рассматривающая развитие общественно-экономических формаций, как естественно-исторический процесс, менее, чем какая-либо другая, может делать отдельную личность ответственной за отношения, социальным созданием которых она является, как бы ни возвышалась она субъективно над этими отношениями“. Вольтманн в Историческом материализме верно замечает: „по Марксу люди могут быть рассматриваемы с двух сторон: как олицетворение экономических категорий и как личности, независимые от своего экономического классового положения. Если в социальном смысле человек и является продуктом классового положения, то субъективно все-таки он может возвышаться над ним. Итак, если рассматривать всего человека, то он может в некоторых поступках возвышаться над хозяйственными мотивами как личных, так и классовых интересов, тогда как в своих хозяйственных функциях он продолжает руководствоваться исключительно хозяйственными отношениями и интересами“^[24].

Энгельс также высказывает основную мысль исторического материализма в достаточно определенной форме. Так в Ludw. Feuerbach он пишет: „Когда идет речь об исследовании движущих сил (die treibenden Mächte), от которых — сознательно или, как бывает наиболее часто, бессознательно — зависели побуждения исторических деятелей и которые были, поэтому, подлинными, последними причинами (Triebkräfte) исторических событий, то имеются в виду не столько побуждения отдельных лиц, хотя бы и самых замечательных, сколько те побуждения, которые приводят в движение большие массы, целые народы или целые классы данного народа (weiche grosse Massen, ganze Völker und in jedem Volk wieder ganze Volksklassen in Bewegung setzen“).

Плеханов, который понимает „кое-что“ в марксизме и умеет быть последовательным, дает великолепную формулу исторического материализма: „не общественное сознание определяет собою общественное бытие, а наоборот: общественное бытие определяет собою общественное сознание“. Еще: „Не психика общественного человека определяет собою склад его жизни, а склад его жизни определяет собою его психику“. „Марксисты считают, что развитие нравственности общественного человека обусловливается развитием общественных отношений, которое, в свою очередь, определяется развитием производительных сил“. „Развитие сознания обусловливается нуждами бытия. Приложите это замечание к объяснению развития общественной мысли, и у вас получится теория исторического материализма“^[25].

Вот о чем говорит теория исторического материализма: о зависимости общественного сознания от социально-экономических отношений, — и только^[26].

Марксизму не чужда мысль о том, что отдельные личности могут освобождаться от давления господствующих идей, отталкиваться от класса, к которому принадлежат. Эта мысль проглядывает уже в заявлении Коммунистического манифеста, что „буржуазные идеологи, которым удалось дойти до теоретического понимания общего хода исторического развития, примыкают к пролетариату“^[27]. Каутский в Bernstein und das socialdemokratische Programm пишет: „Интеллигенция есть общественный слой, который всего легче приходит к тому, чтобы возвыситься над классовой и сословной ограниченностью, проникнуться идеалистическими порывами и явиться выразителем не временных и обособленных интересов, а постоянных интересов всего общества в его совокупности“^[28]. Зомбарт не спорит против того, что личности могут быть человеколюбивы, сострадательны, могут подниматься выше классовых интересов, — и вообще, по его словам, о мотивах личности нельзя спорить, здесь нет места научным доказательствам, так как „последние основания решений отдельного человека таятся в глубине его личного убеждения“. Но класс никогда по альтруистическим мотивам не откажется от своих привилегий. „Пусть мне укажут хотя бы единственный, заслуживающий внимания, факт в истории, когда социальный класс, вопреки его собственным интересам, из альтруистических побуждений склонился бы к существенно важным уступкам. Единственные выдающиеся личности — несомненно. Почему же нет? Мы это наблюдаем ежедневно; но целый класс никогда“^[29].

Та же мысль высказывается у Бастиа Gobden et la ligue, Милля Основания политической экономии. Р. Гиро Études économiques sur l’antiquité, Лориа Les bases économiques de la constitution social (La teoria economica della constituzione politica) и др.

Таким образом, теория экономического материализма, взятая в своих строгих пределах и в строгой выдержанности, дает полное основание различать в человеческой жизни две стороны: лично-интимную и социальную, и она заявляет притязания на экономическое объяснение только второй стороны, только общественных отношений. В своем подлинном виде теория исторического материализма должна быть признана довольно невинной теорией. Она не обнимает всего интимного, внутреннего, главное — религиозно-этического содержания личной жизни и интимных отношений между личностями. Она есть лишь теория общества в грубом смысле слова. Общество, по Марксу, это — основанные на антагонизме классов общественные отношения, т. е. не отношения одного лица к другому лицу, а отношения рабочего к капиталисту, арендатора к землевладельцу и пр.

Нужно строго различать отношения общественные, образующие механизм общественной жизни, и отношения лично-интимные, составляющие совершенно особую ткань наряду с общественным механизмом^[30]. Смешивать эти два порядка значит закрыть для себя путь к уразумению подлинной природы социальной жизни. Кульминационного пункта лично-интимный порядок достигает в религиозно-этической сфере.

В религии и нравственности, равно как и в философском жизнепонимании, нужно также различать два порядка: религию и нравственность личную, духовную, и религию и нравственность социальную, народную, господствующую. Не переступаемая грань между этими двумя порядками проводится тем различием, что личная религия и нравственность характеризуется признаком абсолютности, свободы, духовности, при чем, в силу этого же характера, религия неизбежно бывает, как личная, этическою, духовною, а нравственность религиозною, тогда как социальная нравственность и народная религия этого признака не имеют, напротив, им свойственны черты исторические и условные. По смыслу теории, от социально-экономической основы стоят в зависимости религия и нравственность не личные, а народно-социальные, не личная, а социальная сторона религии и нравственности, их социальные обнаружения.

Зависимость от социально-экономического строя права, государства, политики легко понять. Право есть условное равновесие сил в отношениях между индивидуумами и группами, при чем всякая сила в последнем итоге есть сила экономическая. Всякая иная сила, раскрывшись, становится экономической, и обратно. Право всегда прикрывает собою экономическую силу, экономический интерес. Нельзя спорить с Энгельсом, когда он называет „экономическое освобождение центром, вокруг которого вращалась всякая борьба классов и все освободительные движения, неизбежно принимающие политическую форму“. По словам нашего знаменитого покойного историка, В. О. Ключевского, „политический порядок в своем окончательном виде всегда отражает в себе совокупность и общий отношений, которые он поддерживает и на которых сам держится“. Равным образом, связь народных верований и господствующих в обществе нравственных оценок с социальным строем и экономическими отношениями поддается почти осязательному доказательству. Проф. Ключевский, называя основными историческими фактами факты политические и экономические, пишет, напр., о первом периоде русской история: „все другие явления этого времени, учреждения, социальные отношения, нравы, успехи знания и искусства, даже нравственно-религиозной жизни, были прямыми или отдаленными последствиями совокупного действия двух (указанных) факторов, волостного торгового города и внешней торговли“. Проф. Кареев то же наблюдает в новой европейской истории^[31]. „Материальные потребности человека всегда давали себя знать в исторических движениях, и новейшая наука открыла экономическую основу (конечно, рядом с духовною) у таких с первого взгляда чисто-идейных движений, каковыми, напр., были движения религиозные. Под знаменем церковной реформации, которая, невидимому, вытекала всецело из неудовлетворенности обветшалыми формами религиозной жизни, происходили целые общественные революции, имевшие один из главных своих источников в экономических интересах отдельных классов населения и искавшие или получавшие теоретическое оправдание своих материальных стремлений в новых духовных принципах. Когда традиционные идеи, коими жило целое общество, уступают место новым понятиям и идеалам, в сознании, притом, не отдельных личностей, в своем индивидуальном развитии опережающих остальных членов общества, а в сознании целых классов последнего, это всегда служит показателем нарождения в обществе более или менее сильного стремления к переменам в области социальных форм, вытекающего в последнем анализе из неудовлетворенности материальных потребностей и желания достигнуть лучшего экономического положения“. Теория исторического материализма, в своем истинном зерне, выступает за границы социализма и, в частности, марксизма. Зависимость социальной идеологии от экономических отношений наблюдается и признается учеными, стоящими вне всяких связей с Марксом и социализмом, как мы отчасти уже видели, Роджерс^[32], Линперт^[33], Лампрехт^[34], Лакомб^[35], Дюркгейм^[36] и другие^[37] пришли, частью позднее, а частью и раньше Маркса, к основной идее экономического объяснения истории своим путем, независимо от тех крайних выводов, с которыми теория исторического материализма связана у Маркса^[38].

По основному смыслу теории исторического материализма влияние социально-экономического фактора не простирается на личность в ее интимном, преимущественно, религиозно-этическом содержании. Авторитетная наука со всею решительностью. утверждает, что социальная закономерность, в частности статистическая устойчивость массовых явлений ни малейше не захватывают индивидуального своеобразия и интимной жизни личности. По выводам А. А. Чупрова, автора солидного исследования Очерки по теории статистики, „с единичным случаем ни вероятность, ни закон больших чисел не имеют дела. Если мы, измерив рост тысячи рекрут, найдем, что средняя величина роста равна а сантиметрам, то число а ничего не скажет нам о том“ или ином из перемеренных новобранцев: оно может быть использовано лишь как характеристика всей их массы». Также хорошо говорит Вормс^[39]: «Давая полезные указания на общие явления социальной жизни, статистический метод не проникает в интимную жизнь отдельного лица, не вскрывает конкретной основы индивидуальной деятельности»^[40]. Исследователи, помнящие о границах социального метода, как бы ни высоко ценили коллективную сторону жизни, всегда оставят место интимному содержанию личного сознания и действования^[41].

Нужно однако знать, что независимостью лично-интимного сознания от общественного бытия предполагается обратная независимость общественного бытия от личных идей, личных идеалов^[42]. Это не только ставит теорию личного сознания вне возражений со стороны теоретиков социальной закономерности, избавляет от необходимости защищать ее пред идеей непрерывного развития общественного сознания; но и по существу эти две независимости связаны неразрывно. Одна к другой относится так же, как 5> 3 к 3 перерабатывает ее в закон, в учреждение, в промышленное или иное предприятие, в обычай. Что из всего запаса личной мысли и чувства входить в житейский оборот, делается достоянием общества, культурно-историческим запасом, то воплощается в учреждение, в юридическое или экономическое отношение, в общественное требование; идея, добившаяся общественного признания, становится руководительницей политики, законодательства и хозяйственного оборота. Не всякая идея попадает в этот процесс, а попадая — сохраняет ли свой первоначальный вид: Этот вопрос равносилен вопросу об историческом характере учреждений, обычаев, законов, и потому на него может быть только отрицательный ответ^[43].

Идея личной духовной жизни является наиболее важною для правильного понимания теории исторического материализма. Она имеет коренное значение для критики того употребления, которое делается в марксизме из теории исторического материализма. В этом отношении значение идеи духовной личности неизмеримо и может быть названо роковым. Кэтомумывозвратимсяпозднее. Здесьмы пока, установляем подлинный характер теории исторического материализма, как теории социальной.

Об этом характере теории не только забывает апологетика, но и сам марксизм, который не остается верным собственным основаниям. Марксизм известен как абсолютный экономизм, как абсолютный объективизм и именно социологизм: он выводит из экономических отношений всю и всякую идеологию^[44], т. е. совсем не признает религии и нравственности, не принимает никаких идеалов, — и он считает единственною реальностью коллектив, а в личности не видит ничего онтологического, священного, объявляет ее простым пунктом пересечения социальных влияний, передачи социальных движений^[45].

Мы видим, что марксизм, как абсолютный экономизм и абсолютный объективизм, не имеет для себя опоры в теории исторического материализма^[46].

Свобода и необходимость. От абсолютного экономизма, от абсолютной детерминированности человека марксизм перескакивает, в диалектической игре, к абсолютной свободе, которая, при ближайшем рассмотрении, оказывается не более обоснованной, чем и экономизм. Общественное сознание людей определяется в своих формах их общественным бытием. На чем же утверждается этот порядок жизни, в котором процесс производства управляет человеком, а не человек властвует над ним“? На этот вопрос марксизм дает определенный ответ: подчинение людей экономической структуре основывается на бессознательности тех, которые подчиняются, на их духовной слепоте. По словам Маркса (Капитал), „в том строе общества, который мы теперь изучаем, действия людей в общественном процессе производства чисто атомистические. Вследствие этого отношения их одних к другим в производстве принимают вещественный характер, независимый от их контроля и сознательной индивидуальной деятельности“. Это Маркс называет фетишизмом. В частности, он называет фетишем товар. „Определенное общественное отношение людей между собою принимает в их глазах фантастическую форму отношений между предметами. Чтобы найти аналогию подобных отношений, надо обратиться в низменную область народных верований, где произведения человеческого ума кажутся независимыми существами, одаренными жизнью и вступающими в отношение между собою и с людьми. Тоже самое происходит в товарном мире с продуктами рук человека. Это я называю фетишизмом, присущим продуктам труда, раз они производятся в виде товаров, а потому неотделимым от товарного производства“. Бессознательность, очевидно, является историческою, преходящею чертою экономических отношений, и, очевидно, самый момент указания на бессознательность социального процесса служит началом установления новых порядков. Маркс предрекает наступление царства экономической свободы. Главным признаком этой свободы Маркс считает исчезновение верований. „Отражение действительного мира в верованиях может исчезнут лишь тогда, когда условия труда и практической жизни представят человеку ясные и разумные отношения к подобным ему и к природе“. Общественная жизнь, основанием которой служить вещественное производство и предполагаемые им отношения, только тогда освободится от закутывающего ее таинственного тумана, когда станет произведением людей свободно соединившихся в общество, действующих сознательно и сообразно определенному плану»^[47]. Наступление грядущей свободы Маркс сравнивает с пробуждением от сна. Всю предшествующую историю человечества, включая и настоящую стадию, он называет доисторической эпохой человеческого общества.

О господстве в современном экономическом строе бессознательности и грядущем царстве свободы говорит также и Энгельс. В своих ранних Набросках для критики национальной экономии он пишет о законе конкуренции, подтверждающемся правильностью торговых кризисов: «Какого должны мы быть мнения о законе, который может осуществиться только путем периодических революций? Такой закон — закон природы, покоящийся на бессознательности участвующих в обмене. Колебания конкуренции и ее наклонность к кризисам стали бы невозможны, если бы производители сами знали, сколько требуется потребителям, если бы они организовали производство, распределили бы его между собою. Производите, следовательно, как люди, а не как изолированные друг от друга атомы, лишенные родового сознания, и вы преодолеете эти искусственные и несостоятельные противоречия. Но пока вы продолжаете производить по-прежнему, бессознательно, бессмысленно, предоставляя все на произвол судьбы, не исчезнут и торговые кризисы». Та же тема раскрывается в Анти-Дюринг. «Каждое общество, покоящееся на товарном производстве, имеет ту особенность, что в нем производители потеряли пласт над своими собственными общественными отношениями. Каждый производит собственными, выпавшими ему на долю, средствами и для своих личных надобностей. Никто не знает, какое количество его продуктов попадет на рынок, какое количество их будет вообще потреблено, никто не знает, существует ли действительная потребность в его индивидуальном продукте, будут ли издержки на продукт покрыты и будет ли он вообще продан. Господствует анархия общественного производства. Но товарное производство, как и всякая другая форма производства, имеет свои собственные, присущие ей, неотделимые от нее законы, и эти законы действуют, несмотря на анархию, в ней и посредством нее. Они проявляются в единственной сохранившейся форме общественной связи, в обмене, и обнаруживают свое действие по отношению к отдельным производителям, как принудительные законы конкуренции. Вначале они даже неизвестны этим производителям и лишь постепенно постигаются путем долгого опыта. Они проявляются, таким образом, без участия производителей и против воли их, как слепо действующие естественные законы формы их производства. Продукт господствует над производителями. Во всяком обществе с естественно-развивающимся производством, — а современное общество таково, — не производители господствуют над средствами производства, но средства производства господствуют над производителями. В таком обществе каждый новый рычаг производства необходимо превращается в новое орудие рабства производителей средствам производства. Это относится, прежде всего, к тому рычагу производства, который вплоть до возникновения крупной индустрии, был наиболее могущественным, — к разделению труда. Каким же путем человечеству возможно освободиться от этого порабощения средствам производства, от бессмысленного рабства хозяйственным отношениям? Это произойдет путем признания общественной природы современных производительных сил и путем согласования способов производства, присвоения и обмена с общественным характером средств производства. Этим путем общественный характер средств производства и продуктов, который ныне обращается против самих производителей, который периодически нарушает способы производства и обмена и проявляется лишь насильственно и разрушительно как слепо действующий естественный закон (sich nur als blindwirkendes Naturgesetz gewalttätig und zerstörend durchsetzt), — осуществляется производителями с полным сознанием и превращается из причины помехи и периодических крахов в мощный рычаг самого производства. Проявляющиеся в общественной жизни силы (die gesellschaftlich wirksamen Kräfte) действуют совершенно так же, как и естественные силы: слепо, насильственно, разрушительно, пока мы не познаем их и не принимаем в расчет. Но если мы их как-либо познали, если мы постигли их действие, их направление, их следствия, то уже от нас одних зависит — подчинять их более или менее нашей воле и достигать при посредстве их наших целей. Особенно это нужно сказать о современных могущественных производительных силах. Пока мы упорно отказываемся уразуметь их природу и их характер, — а такому уразумению противится капиталистический способ производства, противятся его защитники, — до тех пор эти силы действуют вопреки нам, против нас, до тех пор они господствуют над нами. Но как только мы постигаем их природу, они могут превратиться в руках объединившихся производителей из демонических властителей в послушных рабов. Как покорены человеком силы электричества и огня, так и производительные силы будут покорены при общественно-планомерном регулировании производства. Когда общество овладеет средствами производства, тогда прекратится производство товаров, а вместе с тем прекратится господство продукта над производителями. Анархия в области общественного производства заменится планомерной сознательной организацией. Борьба за существование между разрозненными личностями прекратится. Вследствие этого впершие человек, в строгом смысле, окончательно выделится из царства животных, переедет из сферы животных условий существования в область подлинно человеческую. Среда окружающих человека жизненных условий, которые до сего временя господствовали над людьми, перейдет под власть и контроль людей, которые теперь впервые станут сознательными, действительными господами природы, став господами своей собственной общественной жизни. Законы их собственного общественного делания, которые до сего времени противостояли им как чуждые, господствующие над ними естественные законы, будут тогда прилагаться людьми с полным знанием дела и, вследствие этого, будут в покорности у них. Собственная общественная жизнь людей, которая доселе противостояла им как зависимая от природы и истории, будет теперь их собственным свободным делом. Объективные, чуждые силы, которые доселе обладали историей, перейдут под контроль самих людей. Лишь с того времени люди сами с полным сознанием будут делать свою историю, лишь с того времени приведенные ими в движение общественные причины будут, в большинстве случаев и в постоянно возрастающей степени, приносить и желанные им результаты. Этобудетпрыжокчеловечестваизцарстванеобходимостивцарствосвободы — es ist der Sprung der Menschheit aus dem Reiche der Nothwendigkeit in das Reich der Freiheit».

Как же нужно понимать это «обетованное» царство свободы? Невидимому, к этому вопросу сводится весь анализ марксистской теории общества. Если в сфере социально-исторического развития различаются две фазы, из которых в одной природно-социальная необходимость осложняется тьмой бессознательности, придающей всему процессу характер бессмысленности, искусственности, тогда как во второй процесс развертывается на полном просторе", в естественных условиях, в естественном освещении, то, конечно, процесс может быть вполне постигнут лишь во второй фазе. Для нас интересно наблюдать, как до сего времени различались мотивы, которыми руководилось человеческое сознание, и реальные причины, которые вынуждали людей усвоят те или другие формы общественного строя: нам любопытно, оглядываясь на протекшую историю, наблюдать, как люди обманывались в своих думах о самих себе, как они играли роль марионеток, танцевавших под действием материальных производительных сил в то время, как считали себя творцами своей жизни, веровали в управляющий всем промысл. Однако все это было прежде, вся эта зависимость должна прекратиться с рассветом сознания. Законы, которыми управлялась истекшая история человечества, имеют лишь исторический интерес. Для науки и для философии важно изучить процесс в состоянии свободы. Как же нужно представлять себе грядущее царство свободы?

Оказывается, что в этом царстве необходимость не исчезнет, что вся свобода, о которой столь громко возвещает социализм, состоит лишь в социальной организации труда и распределения продуктов.

Так решительно объясняет свободу Маркс в отрывке из третьего тома Капитала, который уже приводился раньше. "Царство свободы наступает в действительности только тогда, когда прекращается труд, вынужденный нуждою и внешнею целесообразностью; следовательно, но существу оно находится вне, сферы материального производства собственно. Как дикарю для удовлетворения своих потребностей, для поддержания своего существования и воспроизведения приходится бороться с природой, то же самое приходится делать и человеку цивилизованному, и делать это приходится при всяких общественных формах и при всевозможных способах производства. С развитием его расширяется такая область естественных необходимостей, так как увеличиваются его потребности, но вместе с тем увеличиваются также производительные силы, которые удовлетворяют их. Свобода в этой области может заключаться только в том, чтобы человек, ставший существом общественным, чтобы объединенные производители регулировали такой свой обмен веществ с природою разумно, подчинили бы его своему общему контролю, вместо того, чтобы давать ему властвовать над собою как слепой силе, — чтобы совершалось это с наименьшею тратою силы и при условиях наиболее достойных их человеческой природы и наиболее ей соответствующих. Но это все-же остается царством необходимости. За ним начинается развитие человеческих сил, которое само служит себе целью, действительное царство свободы, которое, однако, может процветать, только имея основанием такое царство необходимости «.

Об отношении свободы к необходимости в смысле» неустранимости последней еще прямее говорит Энгельс, следуя Гегелю, в Анти-Дюренге. «Гегель первый правильно представил отношение между свободой и необходимостью. Для него свобода есть понимание необходимости. Слепа необходимость лишь постольку, поскольку она не понята (blind ist die Nothwendigkeit nur insofern dieselbe nicht begriffen wird). Не в воображаемой независимости от законов природы лежит свобода, но в познании этих законов и в связанной с ним возможности планомерно пользоваться ими для определенных целей. Это относится столько же к законам внешней природы, как и к тем, которые управляют физическим и духовным бытием самого человека — два ряда законов, которые мы можем разделять разве только в мысли, а не в действительности. Поэтому, свобода воли означает не что иное, как способность человека быть в состоянии решать с знанием дела. Чем, следовательно, свободное решение человека по отношению к известному вопросу, тем с большею необходимостью будет определено содержание этого решения, тогда как неуверенность, покоящаяся на незнании, которая, по-видимому, произвольно выбирает между многими различными и взаимно противоречащими возможными решениями, тем самым доказывает свою несвободу, свое подчинение тому объекту, над которым она должна была господствовать. Свобода, следовательно, состоит в том господстве над самим собою и над внешней природой, которое основывается на познании естественной необходимости».

Еще раз мы находим у Маркса эту же мысль о неустранимой необходимости естественного процесса в предисловии к первому изданию первого тома Капитала. «Если даже общество и напало на след естественного закона своего движения, — а конечную цель итого сочинения и составляло открыть экономический закон движения современного общества, — то оно не может ни перескочить естественные фазы своего развития, ни устранить их посредством декретов». Маркс претендует очень на немногое. «Но, добавляет он, оно может сократить и уменьшить муки родов» — и только.

Свободой, ни в форме познания, ни в форме социальной организации труда, не заменяется необходимость^[48]. Последнее решение социально-исторической проблемы скрывается в характере социально-исторической закономерности.

Мы уже раньше видели, как социалистическая теории постоянно перебегает от мысли о естественности исторического процесса к мысли о сознательности стремлений, которые, сталкиваясь, образуют сферу кажущейся случайности, а от мысли о случайности, господствующей на поверхности исторического моря, снова к мысли о закономерности исторического развития; мы видели, как марксизм старается открыть законы общественного развития, и именно — законы, которыми определяется современная хозяйственная эпоха. Теперь у нас речь не о законах, которые открывает научный социализм, а об общем характере социально-исторического процесса. Ибо в этом отличие задач теории исторического материализма от задач экономического учения Маркса^[49].

Социально-исторический процесс. Маркс дает довольно определенный ответ на вопрос о. характере социально-исторического процесса. Признавая автоматичность, стихийность и независимость от личной предусмотрительности общественно-экономического процесса, Маркс вместе с тем отвергает мысль об общих законах хозяйственной жизни. «…Из подобных форм, пишет он в Капитале, — и состоят категории буржуазной политической экономии. Эти формы мышления объективно истинны, насколько они отражают действительные общественные отношения, но отношения эти имеют силу только для определенной, данной исторической эпохи, в которой товарное производство является общественным способом производства». В частности, о законе народонаселения, или размножения, он пишет: «рабочее население, производя накопление капитала, производит в то же время возрастающий относительный избыток самого себя. Эго закон прироста населения, свойственный капиталистическому способу производства; вообще каждому исторически-особенному способу производства соответствует свой собственный закон возрастания населения, имеющий силу лишь в его пределах. Абстрактный закон размножения существует только для растений и животных, до тех пор, пока они не подвергаются историческому влиянию человека». И еще: «чем значительнее общественное богатство, функционирующий капитал, размер и энергия его накопления, следовательно, чем более также абсолютная величина рабочего населения и производительность его труда, тем больше и относительный избыток населения, и запасная промышленная армия… Но чем больше эта запасная армия в сравнении с действующей армией, тем значительнее постоянный избыток населения или те слои рабочих, нищета которых находится в обратном отношении к тягости их труда. Чем, наконец, больше слой лазарей рабочего класса и запасная промышленная армия, тем больше и официальный пауперизм. Это абсолютный общий закон капиталистического накопления. Подобно всем другим общим законам, при своем проявлении он видоизменяется вследствие влияния многочисленных условий». В предисловии ко второму изданию Марис выписывает характеристику его методологии из названной выше рецензии Вестника Европы. Этот рецензент писал: «Общих законов для Маркса не существует. (Из его сочинения надобно заключить, что непосредственное исследование экономических явлений, принадлежащих к различным стадиям истории развития хозяйства, привело его к отрицанию экономических законов, общих для всех стадий развития). По его мнению, напротив, каждый (крупный) исторический период имеет свои законы, (которым жизнь подчиняется только до тех пор, пока она переживает этот период). Но как только жизнь пережила данный период развития, вышла из данной стадии и вступила в другую, она начинает управляться другими законами»^[50][51] и т. д.

Равным образом Энгельс в Анти-Дюринге пишет: «Условия, при которых люди производят и обмениваются товарами, изменяются из страны в страну, а в каждой стране на поколения в поколение. Политическая экономия, поэтому, не может быть одна и та же для всех стран и всех исторических эпохи. Громадная пропасть между луком и стрелами, каменным ножем и появляющимися лишь в исключительных случаях меновыми сношениями дикарей, с одной стороны, и паровыми громадной силы машинами, механическим ткацким станком, железными дорогами и английским банком — с другой. Жители Огненной Земли не дошли до массового производства и всемирной торговли, так же, как и до вексельных спекуляций и биржевых крахов. Поэтому, кто пожелает приложить одни и те же законы к политической экономии Огненной Земли и к политической экономии современной Англии, тот, очевидно, не извлечет на свет Божий ничего, кроме самых банальных общих мест. Таким образом, политическая экономия в высшей степени историческая наука. Она имеет дело с историческим, т. с. постоянно изменяющимся материалом, она прежде всего исследует особые законы каждой отдельной ступени в эволюции производства и обмена, и лишь в конце этого исследования может установить немногие, имеющие применение к производству и обмену, совершенно всеобщие законы»^[52]… По идее индивидуальности исторического процесса Маркс становится в ряды представителей позднейшего направления теории исторического знания, имеющего задачей самое решительное преодоление натурализма в социальной философии. Здесь ставится на принципиальную почву и решается задача, оказавшаяся непосильной для исторической школы. Как наиболее видные представители итого направления, могут быть названы Дильтей^[53]. Вундт^[54], Мюнстерберг^[55], которые разделяют весь объем научного познания на две группы наук (по содержанию) — науки о природе (Naturwissenschaften) и науки о духе (Geisteswissenschaften), Виндельбанд и Риккерт, которые различают две группы наук — науки о природе и науки о культуре (Kulturwissenschaften) — в методологическом отношении^[56]. Особенно широкую известность получила теория Виндельбанда и Риккерта.

Виндельбанд^[57] различает мышление номотетическое, которое применяется в естественных науках, и мышление идиографическое, применение которого создает исторические науки. Естествознание отыскивает законы, история — отдельные явления. В первом случае мышление стремится перейти от установления частного к пониманию общей связи, во втором — оно останавливается на тщательном выяснении частного. Естествоиспытателю отдельный данный объект его наблюдения нужен лишь, как специальный случай родового понятия, интересует его лишь теми признаками, которые важны для уяснения общей закономерности: историк же имеет своей задачей идеально воссоздать какой-либо продукт прошлого со всеми его индивидуальными чертами. Также и Риккерт^[58] усвояет естествознанию метод генерализирующий (generalisierende Auffassung), а истории — метод индивидуализирующий (individualisierende Auffassung). Он разделяет все науки на естественно-научные или оперирующие с общими понятиями (naturwissenschaftlichen oder allgemeinbegrifflichen) науки о природе и оперирующие с индивидуальными понятиями (individuell begrifflichen) науки о культуре. Что мы называем природой, это есть результат особого угла зрения в познании, особого понимания действительности: отвлекающееся от всякого понятия ценности индивидуального (wertfrei) познание общего в вещах, составление общих понятий, или законов, полезных в практическом орошении. Напротив, индивидуализирующий взгляд на действительность есть точка зрения человека, как чувствующего, хотящего и действующего, как желающего ориентироваться среди повсюду индивидуальной действительности, как производящего оценку, как обращающего внимание на единственное и в силу единственности единое, нераздельное, цельное, индивидуальное единство. Для истории не нужны общие законы: там, где действительность должна быть постигнута в ее индивидуальности и конкретности, бессмысленно подводить ее под общие законы, или устанавливать законы исторического. Так как в понятие закона входит лишь только то, что всегда можно рассматривать таким образом, как будто бы оно повторялось любое число раз, то поэтому понятие исторического развития и понятие закона взаимно исключают друг друга. Исторический закон есть contradictio in adjecto. Однако логическая противоположность между природою и историей не имеет ничего общего с противоположностью между необходимостью и свободою; индивидуальное понимание истории вовсе не утверждает индивидуальной свободы. Риккерт признает историческую причинную связь, он лишь отказывается назвать ее каузальным законом. По его словам, всякая действительная связь причины и действия должна быть характеризуема как историческая причинная связь в самом широком смысле этого слова, так как всякая причина и всякое действие отличны от всякой другой причины и от всякого другого действия. Понятие казуального закона применимо, когда индивидуальные причинные связи рассматриваются в отношении того, что обще им с другими причинными связями, или если образуется безусловно общее понятие, содержащее в себе лишь то, что повторяется в каком-угодно количестве причинных связей. Историческая причинная связь отличается от естественно-научной, так что понятие причинной связи, как таковой, не тождественно с понятием природной закономерности. Напротив, понятие однократного и индивидуального причинного ряда исключает возможность выражения его посредством понятий законов природы^[59] Индивидуальная каузальность, или, как можно было бы сказать, индивидуальный закон, имеет смысл «вообще необходимости», как выражается Ключевский, силы вещей. «В людских делах есть своя внутренняя закономерность, не поддающаяся усмотрению людей, которые их делают, и обыкновенно называемая силою вещей»^[60]. Идея индивидуальной причинности и исторической необходимости отвергает два крайних представления об историческом процессе, во-первых, представление о нем как о царстве свободы^[61], и во-вторых, понятие исторической закономерности^[62].

Индивидуальное понимание истории не упраздняет применения к культурно-историческому материалу общих законов. С чисто формально-логических точек зрения, вся данная действительность могла бы стать объектом как естественно-научного, так и исторического изложения. И к области культуры применим естественно-научный метод: никак нельзя утверждать, что существуют только исторические науки о культуре. Принципиально духовная жизнь вполне допускает естественно-научное трактование; никто, следовательно, не может воспретить естествознанию исследование объектов, с которыми имеет дело история в обычном смысле слова. Не только рядом с историческими науками о культуре возможно естественно-научное трактовайие ее, — для историка важно знание причинных законов, так что внутри самой исторической науки индивидуализирующий метод может быть самым тесным образом связан с генерализирующим. По словам Виндельбанда, идеографические науки на каждом шагу нуждаются в общих положениях, корректное обоснование которых они могут заимствовать только у номотетических дисциплин. Всякое каузальное объяснение какого-либо исторического процесса предполагает общие представления о ходе вещей вообще; и если свести исторические доказательства к их чисто логической форме, то большими своими посылками они будут иметь естественные законы совершающегося, в особенности законы психических процессов. Кто не имеет понятия о том, как люди вообще мыслят, чувствуют и желают, тот не только не сможет объединить отдельные события для общего познания совершающегося, но не сумеет даже критически установить факты. И Риккерт считает необходимой для истории помощь естественных законов. То обстоятельство, что выражение исторических причинных связей возможно лишь с помощью понятий, содержащих в себе некоторое общее каузальное понятие или же некоторый закон природы, указывает на то, что историческая наука имеет дело и с общими понятиями, образованными естественно-научным путем.

Но дело в том, что эти законы, на которые опирается историческое исследование, вырабатываются психологией и социологией не историческим, а естественно-научным, абстрактным путем, это абстрактные законы психологии и социологии, которые лежат в основе исторической необходимости, но не суть законы истории и не создают исторической закономерности. Есть социологическая закономерность, но исторический ход не планомерен^[63].

Отношение между историей, философией истории и социологией, кроме названных раньше Бернгейма Lehrbuch der Historischen Methode und der Geschichtsphilosophie и Гротенфельта Die Wertschätzung in der Geschichte, отчетливо представляется у проф. Кареева в Основных вопросах философии истории. «Вот простое и понятное различие между философией истории и социологией. Философское, проникнутое объединяющей и руководящей идеей рассмотрение сложного феномена всемирной истории, die denkende Betrachtung der Weltgeschichte, как сказал бы Гегель, — задача первой науки, задача второй — исследование общих законов социальной жизни, изменяемость которой и составляет содержание исторического процесса. Взятая с феноменологической точки зрения, история есть в высшей степени сложная смена самых пестрых явлений в жизни человечества; взятая с точки зрения номологической, она представляет из себя сложное соединение простых процессов, из коих каждый подчинен специальному закону. Процессы механические, физические, химические участвовали в образовании последовательных состояний неорганической природы, как в образовании последовательных состояний человеческих обществ — процессы социологические и психологические. Научное объяснение геологии выпадает на долю механики, физики, химии, научное объяснение истории есть дело психологии и социологии. В геологии и истории мы наследуем результаты известной комбинации разнородных процессов; в механике, физике, химии, психологии мы изолируем каждый элементарный процесс и изучаем его вт. простейшей форме… В совокупной деятельности членов общества происходят такие разнообразные и сложные сочетания поступков, что нет возможности подвести эти сочетания под однообразные и простые формулы, не говоря уже о невозможности дать такие формулы для всех обществ, столь разнообразных по составу. Понятно, что движение общества будет совершаться по равнодействующей, суммирующей поведение его членов, но эта равнодействующая будет необходимо изменяться опять-таки самым неправильным образом, поскольку сочетания поступков будут те или другие. Изучение истории народа может дать общую формулу этой равнодействующей, но найти правило, которому подчинена эта равнодействующая, наука не может… Всемирно-исторический процесс непланомерен». См. его же Введение в изучение социологии. Абстрактный характер социологических законов показывается наиболее ясно у Менгера (К) Untersuchungen über die Methode der Socialwissenschaften und der Politischen Oekonomie insbesondere. Подробности, в которые и не могу входить, и дальнейшие литературные указания см. и в ст. Н. Д. Кондратьева Основные учения о законах развития общественной жизни (Новые идеи в экономике № 5 Закономерность общественного развития). Такова в развитом виде теория исторического процесса, которая преднамечается у Маркса. Она находит себе широкий прием, как у историков, так и у теоретиков социальной философии, критически развивающих ее с той или другой стороны {Бернге Ам Lehrbuch der Historischen Methode und der Geschichtsphilosophie, Эд. Мейер Zur Theorie und Methodik der Geschichte. Geschichtsphilosophische Untersuchungen, его же Einleitung in die Geschichtswissenschaft, Ланглуа-Сеньобос Introduction, aux études historiques. A. A. Чупров Очерки по теории статистики, Ф, Экснер Озаконахвестественныхивгуманитарныхнауках, Гротенфельт Die Wertschätzung in der Geschichte, его же Geschichtliche Wertmassstäbe in der Geschichtsphilosophie bei Historikern und im Volksbewusstsein, Гессен Individuelle Kausalität (Kantstudien). M. Адлер Kausalität und Teleologie im Streite um die Wissenschaft дает критику теории с социалистической точки зрения. Объективное изложение теории и критика у проф. Лаппо-Данилевского в Методологии истории и проф. Хвостова в Теории исторического процесса.

Теория эта, как видим, не допускает применения к историческому процессу естественно-научных аналогий, которые, однако, находят себе место в социально-экономическом учении Маркса. Он стоит на естественно-научной точке зрения, когда в предисловии к первому изданию пишет: «По существу речь идет не о более высокой или низкой степени развития общественных антагонизмов, возникающих из естественных законов капиталистического производства. Речь идет о самых этих законах, о тенденциях, действующих и проявляющихся с железной необходимостью. Более развитая в промышленном отношении страна только показывает менее развитым странам картину их собственной будущности»^[64]. И общий строй его экономического учения с его основным тезисом о возможности исторического предвидения и вытекающего отсюда научного построения социального идеала имеет естественнонаучный вид. Теорией исторического материализма, к которой отсылает нас экономическое учение Маркса, этот натурализм во взгляде на исторический процесс не только не подтверждается, но и принципиально устраняется. Исторический процесс не есть царство свободы, но ему не может быть приписана и рациональность природного процесса.

Здесь, в рассмотрении характера исторической закономерности, мы подходим к самому решительному пункту в критике теории исторического материализма. Мы к нему вернемся ниже: прежде, чем его окончательно формулировать, нужно еще обсудить несколько предварительных вопросов.

В характере исторического процесса, в том, что он не имеет для человека рациональности природного процесса, ничего не изменяет возможность социальной организации экономической жизни общества. Социальная организация не может быть носительницей абсолютных этических идеалов: ее движущей идеей-силой является не этика, а право^[65]. Условный, относительный характер социальных идеалов соответствует в практической области указанному характеру исторического процесса в теоретической: ни в теории, ни в практике не осуществляется полная рационализация социально-исторической жизни. И в этом нас скорее всего убедит рассмотрение классовой борьбы.

Классовая борьба. Вторую половину теории экономического материализма составляет учение о классовой борьбе. Какпонятиюпроизводительнойсилы, такипонятиюкласса Маркс не дает точного и устойчивого определения. Из сопоставления всего, высказанного им по этому вопросу, явствует экономически-антагонистический характер класса: социальный класс есть общественная группа, объединенная одинаковыми экономическими интересами, т. е. одинаковым отношением ее членов к общественному производству и распределению, — и имеющая общих антагонистов в социальном процессе, т, е. связанная общею борьбой с враждебными классами. Общая экономическая заинтересованность и социальная вражда — вот основные моменты в учении Маркса о классовой борьбе^[66].

Учение о социальных классах необходимо в теории исторического материализма, ибо только классовая заинтересованность и вражда делают абстрактный экономический закон реальною силою. Если общественные перевороты имеют свой корень не в головах людей, не в идеях, если формальная воля, выражающаяся в политике и прочей идеологии, должна иметь определенное содержание, то экономическая заинтересованность, дающая это содержание, несет в себе последнее объяснение исторического процесса. Никак нельзя представлять себе дело таким образом, что социальные законы экономической жизни фатально и сами собою, не проходя чрез головы людей и не действуя на их волю, движут историческим процессом; нельзя представлять себе дело и так, что исторический закон лишь идеально отражается в головах людей, лишь чрез идею или понимание движет их волю: экономический закон отражается в материальной заинтересованности людей и этим путем заставляет их действовать. «Без интереса воля равняется нулю», говорит Маркс. В понятии экономического класса, по-видимому, скрывается последнее разрешение марксистской проблемы: совпадение объективной закономерности с активностью. Идеи могут быть бессильны и неустойчивы. Не то — заинтересованность. Она имеет в себе неизбежно материальный элемент, который подлежит объективной закономерности; она составляет реальную силу, которая неуклонно определяет человеческую волю: в силу материальных интересов, в силу того, что люди прежде всего «должны пить, есть, одеваться, иметь жилища», они действуют закономерно.

Марксизм применяет теорию классовой борьбы и в отношении к прошедшему и в отношении к будущему. Идеей классовой борьбы он освещает все прошлое человеческой истории. «С самого начала цивилизации в основу производства был положен антагонизм каст, сословий, классов, антагонизм накопленного и непосредственного труда. Без антагонизма нет прогресса: вот закон, которому следовала цивилизация до наших дней. Вся история всякого общества была до сих пор историей борьбы классов». Но для борьбы имеет значение и сознание; об ней можно рассуждать и в отношении к будущему. Каждый класс проходит не менее двух фаз в своем развитии, в своей социальной борьбе: фазу бессознательной борьбы и фазу борьбы сознательной. В первой он бывает классом в отношении к другим классам, классом не-конституированным, во второй — классом для себя, классом конституированным. Так было с буржуазией. «В процессе развития буржуазии мы должны различать две стадии: ту, в течение которой она конституировалась в класс при господстве феодализма и абсолютной монархии, и ту, когда она, уже сконституировавшись в класс, свергла абсолютизм и монархию, чтобы превратить общество в буржуазное общество». То же наблюдается и в истории пролетариата, в истории его борьбы с буржуазией. Борьба эта началась еще раньше, чем она была почувствована обеими сторонами, замечена ими, оценена, понята, признана и открыто провозглашена: сначала проявлялась она в виде частных, внезапных конфликтов, сопровождавшихся разрушительными актами. «Пока пролетариат еще недостаточно развился, чтобы конституироваться в класс, пока, следовательно, самая борьба пролетариата с буржуазией еще не носит политического характера, а производительные силы еще недостаточно развились в недрах самой буржуазии, чтобы позволить предусмотреть материальные условия, не: обходимые для освобождения пролетариата и для образования нового общества, — до тех пор теоретики класса пролетариата являются только утопистами». «Экономические условия сначала превратили массу населения в рабочих. Господство капитала создало для этой массы общее положение, общие интересы. Таким образом, эта масса уже превратилась в класс по отношению к капиталу, но еще не в класс для себя. В борьбе, несколько фаз которой мы очертили, эта масса объединяется и конституируется в класс для себя. Защищаемые ею интересы становятся классовыми интересами. Но борьба классов есть борьба политическая». Это все взято из Нищеты философии. Раньте то же было изложено в Коммунистическом Манифесте. Непланомерная борьба пролетариата постепенно осмысливается. «С развитием промышленности пролетариат не только численно растет, но и концентрируется в более значительных массах; растет сила пролетариев и они начинают сознавать эту силу. Индивидуальные столкновения между рабочим и буржуа принимают все в большей и большей степени характер столкновения между двумя, классами. Но всякая классовая борьба есть борьба политическая». Своим собственным призванием Маркс и Энгельс считали дело конституирования пролетариата в класс, организацию пролетарского класса. Довольно ясно, какое значение сознание имеет в истории класса: оно усиливает объединение общественной группы, сплоченной общностью интересов, и до крайности напрягает ее борьбу с социальными противниками, придавая ей политическую форму. В таком действии сознания на исторический процесс нет ничего радикального.

Маркс и Энгельс не только думали, что пролетариат, при содействии научного социализма, достигает последней фазы своего классового развития, как это бывало раньше и с другими классами, напр. буржуазией: но они полагали также, что пролетариат ныне достигает такой ясности классового сознания, какой прежде никогда не достигал ни один класс, так что пролетариат призывается занять исключительное место во всемирной истории классовых интересов и классовой борьбы. «Характерным отличием нашей эпохи — эры буржуазии, по словам Коммунистического Манифеста, является то, что антагонизм классов теперь упростился». И этого мало. Пролетарская борьба стремится. к целям, каких не ставил себе раньше ни один общественный класс: его последняя цель — уничтожение классов. Ближайшая его программа — достижение политической власти, политического господства, к которому ведет борьба на смерть: «борьба или смерть, кровавая война или небытие». Но достигнув кровавою борьбой политического господства, пролетариат уничтожит самую возможность политической власти, самое существование классового господства. «Все прежние общественные классы, добившись господства, старались упрочить свое положение, распространяя свой способ присвоения на все общество. Пролетарии могут овладеть общественными производительными силами лишь тогда, когда они уничтожат свой собственный способ присвоения, а тем самым и вообще тот способ присвоения, который господствует в современном обществе. Пролетариям нечего упрочивать; они должны, напротив, разрушить все упрочившиеся способы частного обогащения и частного обеспечения. Когда антагонизм классов с дальнейшим ходом развития уничтожится и все производство будет концентрировано в руках ассоциированных индивидуумов, тогда исчезнет и политический характер общественной власти. Политическая власть есть, собственно говоря, власть, организованная одним классом для угнетения других. Если пролетариат в своей борьбе против буржуазии организуется в класс, достигает классового господства и, в качестве господствующего класса, уничтожает старые производственные отношения, то вместе с этими производственными отношениями он уничтожает также и условия существования антагонизма классов, уничтожает самые классы, а тем самым и свое собственное классовое господство». То жевозвещаетсяив La misère de la philosophie. «Условием освобождения рабочего класса является уничтожение всяких классов, подобно тому, как условием освобождения третьего сословия, буржуазии, было уничтожение всяких сословий и всяких чинов. Рабочий класс в ходе своего развития заменит старое гражданское общество ассоциацией, в которой не будет места ни классам, ни их антагонизму, и в которой уже не будет политической власти в собственном смысле слова, так как именно политическая власть есть официальное выражение антагонизма классов внутри гражданского общества».

Идея освобождения будущего общества от классового деления входит в понятие того «прыжка из царства необходимости в царство свободы», о котором говорят и Маркс и Энгельс. И эта идея столь же беспочвенна и утопична, столь же противоречив реалистическому методу исследования. Эта идея образует собою не плод наблюдения над реальною жизнью, а измышление мечтательной головы. Пролетариат, конечно, стремится к уравнению с господствующим классом, однако это стремление есть лишь неизбежный, но вполне условный и преходящий момент, чрез который должны пройти думы и желания угнетенных. Оно не менее относительно, как и желание господствующего класса удержать у себя свое. Мы имеем следы головного происхождения идеи уничтожения пролетариатом в будущем обществе классового, деления в ранней статье Маркса К критике гегелевской философии права. Маркс обсуждает здесь социальное состояние Германии и Франции. В Германии все классы придавлены крайне ограниченным кругозором. Всем отдельным классам Германии недостает прежде всего последовательности, резкости, мужества, неуклонности — для того, чтобы играть роль отрицательного представителя общества. Сословиям Германии недостает в такой же степени и той широты души, которая способна отождествить себя хотя-бы на один момент с народной душой, той гениальности, которая воодушевляет материальную силу и превращает ее в политическую власть, той смелости, которая дерзко бросает противнику вызов: «я ничто, и я должна быть всем». Напротив, в основе немецкой морали и честности не только индивидуальной, но и классовой, лежит тот скромный эгоизм, который повсюду отстаивает свою ограниченность и который позволяет другим отстоять их ограниченность. Отсюда неудачи социальной борьбы. Каждая из сфер гражданского общества в Германии терпит поражения еще раньше, чем она отпраздновала свою победу; она начинает устанавливать свои собственные ограничения еще раньше, чем ниспровергла ограничивающие ее самое ограничения; она проявляет свое бессердечие еще раньше, чем получила возможность проявить свое великодушие. Таким образом, случай сыграть крупную роль оказывается уже позади раньше, чем он появился на свет, и каждый класс не успеет начать борьбу с стоящим выше его классом, как он уже вовлечен в борьбу с классом, стоящим ниже его. Во Франции — обратное (антитезис). Там каждый класс политический идеалист, он чувствует себя раньше всего не особенным классом, а представителем социальных потребностей вообще. Роль освободителя переходит, поэтому, по очереди в ряде драматических действий к различным классам французского народа. В чем же спасение (синтез)? В чем заключается положительная возможность немецкой эмансипации? Ответ дается по методу гегелевской диалектики: в образовании класса с радикальными целями, — класса буржуазного общества, который не есть вовсе класс буржуазного общества, сословия, которое есть разложение всех сословий, сферы, которая имеет универсальный характер вследствие своих универсальных страданий, которая не заявляет притязания на какое-нибудь особенное право, так как она терпит не какую-нибудь особенную несправедливость, а несправедливость вообще, которая претендует не на какой-нибудь исторический титул, а на человеческий титул, которая не находится в каком-нибудь одностороннем противоречии с последствиями немецкого государственного строя, а во всестороннем противоречии с его предпосылками, которая, наконец, не может освободить себя, не освобождая себя от всех остальных сфер общества и, следовательно, не освобождая всех остальных сфер общества, словом, сферы, которая есть полная потеря человека и которая, следовательно, Не может обрести себя без того, чтобы человек вновь не обрел себя целиком. Это разложение общества, воплощенное в особенном сословии, есть пролетариат…

Так Маркс заблаговременно предначертал идеал пролетариата, выработал формулу, в которую должно улечься историческое развитие этого класса, — и выработал он эту формулу по всем правилам гегелевского метода. Роль пролетариата, как освободителя будущего общества от классового деления в своем головном генезисе неразрывно связана с такими призраками немецкой диалектики, как «несправедливость вообще», «человек вообще» и тому подобными: с исчезновением этих призраков улетучивается воздушный замок пролетарского идеала. Маркс приводит, как будто, историческое основание, когда пишет: «условием освобождения рабочего класса является уничтожение всяких классов, подобно тому, как условием освобождения третьего сословия, буржуазии, было уничтожение всяких сословий». Но именно этот-то исторический пример и говорит об ином. Согласимся, что пролетариат нельзя назвать четвертым сословием и что буржуазия уничтожила всякие сословия; но ведь с уничтожением сословий не наступило «царство свободы», царство абсолютно-рациональной организации, а наступило время классовой борьбы: сословия заменились классами. Замена же сословий классами с точки зрения «прыжка в царство свободы» не имеет никакого значения, — от этого идеала крепостная зависимость не более далека, чем экономическое рабство пролетариата. Если с уничтожением сословий не наступило царство свободы, то почему же мы должны ждать, что это царство немедленно наступит с уничтожением классов? Не более ли оснований думать, что как классами заменились сословия, так и классы заменятся чем-либо однородным, каким-либо социальным делением, столь же далеким от идеала социальной свободы? Не сменится ли классовая борьба борьбой профессиональных групп или местных корпораций, как это и утверждает А. Менгер^[67]? Не тем ли менее надежд^[68] на пришествие рациональной организации, что классовою борьбой и ныне не исчерпываются социальные антагонизмы^[69]? То, что остается от теории классовой борьбы за вычетом предположений о прошлом, как теряющих ценность с наступлением классовой сознательности, и мечтаний о будущем, как утопических, является эмпирическим представлением о силе классовых интересов, правда, не вполне бессмысленной, но и не вполне рациональной, т. е. не имеющей ни рациональности природного процесса, ни абсолютной разумности этической организации. Сознанный классовый интерес есть самодовлеющая величина, которая не определяется безусловною закономерностью. Он никогда не бывает меньше самого себя, т. е. природным, и никогда не может быть выше себя, т. е. этически разумным. Заимствуя сравнение из Коммунистического Манифеста, мы можем сказать, что классовый интерес пролетариата для марксизма подобен тем подземным силам, которые он может вызвать, но с которыми он не может справиться. И конституированный класс, в дальнейшем процессе, руководится живым интересом, а не идет по предначертанному пути. Позднейшая история пролетариата есть история тактических отступлений социал-демократии от ортодоксального пути на путь ревизионистских компромиссов^[70].

И оценивать факт классовой борьбы и классовых интересов мы должны по реалистическому критерию, а не по предвзятой теории. Это есть факт, с которым приходится считаться и пред лицом, которого бессильна всякая проповедь. Классовая борьба приносит относительную социальную полезность: общественная жизнь, а не прозябание, состоит не в чем ином, как в непрерывном восстановлении гармонии интересов, а нет другого пути к этой общественной гармонии, кроме борьбы интересов^[71]. Принцип классовой борьбы, однако, никогда не бывает абсолютным, всегда умеряясь социальною солидарностью: он и не должен быть абсолютным, так как его полезность относительна: классовая борьба полезна лишь в той мере, в какой она ведет к общественной гармонии. Здесь более, чем где-либо оправдывается, что жизнь имеет свой смысл, который кажется безумием человеческому уму. В этом подлинно реалистическое мировоззрение.

Эволюция теории. Экономический материализм выясняется в длинном ряду ограничений и дополнений, которыми он обставлен у авторов теории, ее сторонников и критиков.

Уже попытка Маркса и Энгельса утвердить свое учение на появившейся позднее биологической теории Дарвина и Спенсера показывает, что они чувствовали незаконченность теории исторического материализма.

В третьем томе Капитала Маркс внес в формулу исторического материализма то изменение, что признал значение нации, как социально-исторического фактора. «Одинаковая хозяйственная основа — одинаковая по главнейшим условиям — благодаря различным эмпирическим обстоятельствам, естественным условиям, расовым особенностям, историческим влияниям, действующим извне, может проявляться в бесчисленных видоизменениях и переходах, которые можно постичь только анализом таких эмпирически данных обстоятельств».

Видоизменению теории еще более содействовал Энгельс. Ознакомившись с трудами Моргана по истории семьи (Systemsofconsanguinityandaffinity 1871 и AncientSociety 1877), Энгельс нашел себя вынужденным для объяснения исторической жизни присоединить к фактору материального производства новый фактор — семью. Этоонсделалвкниге Der Ursprung der Familie, des Privateigenthums und des Staats 1884.

Еще важнее его четыре письма об историческом материализме: первое от 21 сент. 1890, второе от 27 окт. того же года, третье от 3 4 июля 1893 и четвертое от 25 янв. 1894^[72]. Здесь исторический материализм ограничивается в двух отношениях: во-первых, экономика называется не единственно определяющим началом в истории, а только определяющим историческое развитие в последнем счете; во-вторых, признается взаимодействие между экономическим базисом и идеологической надстройкой. «По материалистическому пониманию истории, — пишет здесь Энгельс, — определяющим моментом в истории является в последнем счете (in letzter Instanz) производство и воспроизводство действительной жизни. Более этого не утверждали ни Маркс, ни я (mehr hat weder Marx noch ich je behauptet). Если же кто-нибудь поворачивает эту мысль в том направлении, что экономический момент является единственно определяющим (das einzig bestimmende), то он превращает этот тезис в ничего не говорящую абстрактную, абсурдную фразу. Экономическое положение составляет базис, но различные моменты надстройки — политические формы классовой борьбы и ее результат, общественный строй, который установляется после выигранного боя победившим классом и т. д., правовые формы, даже отражение всех этих действительных конфликтов в мозгу участников, политические, юридические, философские теории, религиозные воззрения и их дальнейшее развитие в системы догматов, все это оказывает влияние на течение исторической борьбы и, во многих случаях, преимущественно определяет их форму. Именно во взаимодействии всех этих моментов, в конце концов, протекает чрез все бесконечное множество случайностей, как необходимость, экономическое движение». «Поскольку люди, прилежащие религии, философии и т. д., образуют самостоятельную группу среди общественного разделения труда, постольку продукты их деятельности, включая их заблуждения, оказывают обратное воздействие (einen rückwirkenden Einfluss) на все общественное развитие, даже на экономическое». Энгельс непосредственно добавляет: «Но все-же они сами находятся под властным влиянием экономического развития». Еще. «Политическое, правовое, философское, религиозное, литературное, художественное развитие и т. д. основывается на экономическом. Но все они реагируют друг на друга и на экономический базис. Не так нужно представлять дело, что только одно экономическое положение служит причиной, является единственно активным, а все остальное только пассивное действие. Но происходит взаимодействие на основании всегда проявляющейся, в последнем счете, экономической необходимости… Следовательно, не существует, как иногда казалось бы удобным предположить, автоматического действия экономического положения, но люди сами делают свою историю, однако в данной, обусловливающей ее среде, на основании установившихся фактических отношений, из которых экономические, какое бы влияние они ни испытывали со стороны остальных политических и идеологических отношений, в конечном счете являются решающими и образуют путеводную нить, которая одна только приводит к пониманию».

Э. Бернштейн — Die Voraussetzungen des Socialismus und die Aufgabe der Socialdemokratie — придает важное значение высказанной Энгельсом мысли о взаимодействии идеологического и экономического фактора. Но Плеханов, Каутский, Меринг настойчиво протестуют против соединяющихся с нею идеалистических притязаний. Энгельс не сказал ничего нового сравнительно с Марксом, который никогда не забывал о посредствующей роли психического фактора, но дело в том, что, согласно Марксу, сама человеческая деятельность является не свободной, а необходимой. Явное дело, что, не выходя из пределов экономического материализма, всякие идеалистические потуги вертятся в заколдованном кругу.

Столь же очевидно, что идея взаимной зависимости факторов экономического и идеологического не приобретает более веса от того, что она выставляется в качестве возражения против теории исторического материализма, как это делают Ксенополь^[73], Вагнер^[74] и другие^[75]. В этой идее содержится ограничивающая эту теорию мысль о зависимости экономических отношений от духовной сферы, но в нее же входить и мысль, подтверждающая теорию, о зависимости духовной сферы от экономики, все равно, какова бы ни была степень или форма этой зависимости.

Вейзенгрюн^[76] признает три фазы в эволюции человечества: первую, когда преобладающее значение принадлежало семейным условиям (Epoche der Familienbedingungen), вторую, когда господствующую роль играли экономические интересы, в третью же эпоху идеологическая надстройка отрешается от своего экономического базиса и становится независимой. Однако позднее^[77] сам автор заявил, что этой интерпретацией исторической эволюции социалистическая тенденция теории исторического материализма не преодолевается.

Бернштейн более решительно склоняется к идеализму. В статье Реалистический и идеологический момент в социализме^[78] он утверждает, что и исторический материализм неизбежно должен признать «идеальные силы». Это, прежде всего, интерес, когда он является сознательным и посредственным, а не чисто личным интересом, т. е. интересом всего класса, требующим жертвы личными выгодами. В этом случае интерес тесно связывается с социальным или этическим элементом и бывает не только интеллектуальной, но также и моральной, коротко, идеальной силой. Вторая «идеальная сила» идеализма — познание, без которого не может обойтись и пролетариат. Пролетарские идеи, т. е. социалистическое понимание государства, общества, истории идеологии, будучи реалистическими по своему направлению, поскольку обращается преимущественное внимание на материальные факторы развития, все же представляют мысленные отражения, выводы, опирающиеся на раскрытую с помощью мысли связь фактов, и поэтому необходимо окрашены идеологией. Это, в-третьих, нравственное сознание, или правовое воззрение. Справедливость является очень сильным мотивом социалистического движения, да и вообще ни одно длительное движение масс не существует без нравственного побуждения. Не зачем идеализировать это побуждение; зависть часто также служит источником стремления к справедливости, но коренится ли это стремление в возвышенных или низменных побудительных мотивах, оно всегда остается идеологическим фактором.

И, однако, Бернштейнхочетлишьдополнитьтеориюисторическогоматериализма, анеотвергнуть (… verzichte ich keineswegs auf die ökonomische Begründung der sozialistischen Forderungen, noch leugne ich den engen Zusammenhang der sozialistischen Bewegung mit der ökonomischen mit Wicklung der Gesellschaft). Жорес в своей ст. Идеалистическое понимание истории (Neue Zeit 1896) утверждает, что материалистическое объяснение истории, которое видит существенную основу и конечную движущую силу исторического развития в экономических отношениях, и объяснение идеалистическое, по которому человечеству изначала присуща идея права и справедливости и его историческое движение определяется не механическим и автоматическим изменением способа производства, а влиянием априорно данного идеала справедливости, — не исключают друг друга, подобно тому как, по разъяснению Декарта, Лейбница, Спинозы, Канта и Гегеля, примиряются детерминизм и свобода. Концепции материалистическая и идеалистическая должны проникать друг друга так же, как в органической жизни человека друг друга проникают механика мозга и свободное сознание. Наша жизнь есть одновременно жизнь физиологическая и сознательная, механическая и самопроизвольная. Нет ни одной мысли, которой не соответствовало бы движение мозга, и нет ни одного движения в мозгу, которому не соответствовал бы хотя бы зародыш мысли. То же самое происходит и в истории. Все исторические явления и события можно объяснить экономической эволюцией, но в то же время движущую силу развития можно видеть в постоянном движении, человечества к высшей форме существования. Можно согласиться с Марксом в том, что все развитие интеллектуальной, моральной и религиозной жизни человека есть отражение экономических отношений в мозгу; но вместе с тем существует ведь, как некоторое предварительное условие, человеческий мозг со всеми его способностями. Среди этих способностей особенно следует отметить — способность к бескорыстным чувствам и стремление к единству. Историческое развитие не есть механическая смена одной формы производства другою, но в смене экономических форм осуществляется идеал человечества, и каждая из этих форм все меньше противоречит понятию человечества. История человечества не просто необходимый процесс развития, а развитие прогрессивное, имеющее разумный смысл. Стремление человечества к справедливости проявилось на протяжении долгих веков в постоянной борьбе за такой общественный строй, который заключал бы в себе менее резкие противоречия, чем существующий. Несмотря на все различия среды, условий времени, экономических требований, один и тот же вопль отчаяния, один и тот же крик радостной надежды мы слышим из уст раба, крепостного, пролетария. И это, никогда не умирающее, стремление человеческого духа составляет самую душу так называемого права. Следовательно, нельзя противополагать друг другу материалистическое и идеалистическое понимание истории: оба они сливаются в единую нераздельную концепцию. Если нельзя оторвать человека от экономических отношений, в которых он живет, то в такой же мере невозможно оторвать экономические отношения от человека. Историческое развитие представляет собою в одно и то же время и процесс, совершающийся по чисто механическим законам, и стремление человеческого духа, повинующегося законам идеала.

Жоресу ответил Лафарг (ib.). Различие между Жоресом и марксистами сводится к исследованию возникновения и развития идей. Идея справедливости, которая, по мнению Жореса, в бессознательном состоянии дремлет в голове дикаря, образовалась в человеческом мозгу лишь после возникновения частной собственности. Дикари не имеют понятия о справедливости. У них даже нет слов для обозначения этой идеи. Жорес утверждает, что противоречием между идеями братства и справедливости, с одной стороны, и социальной средой, с другой, определяется развитие человечества. Будь это так, тогда вообще не могло бы быть речи об исторической эволюции. В таком случае, человек не переступил бы первобытной, коммунистической ступени, на которой не существовало и не могло существовать идеи справедливости, а братские чувства могли проявляться свободнее, чем на какой-бы то ни было другой ступени общественного развития. В действительности, идея справедливости, вместо того, чтобы вступать в противоречие с явлениями данной социальной среды, напротив, приспособляется к ним.

Против этих возражений Жорес, который сам «стоить на почве материалистического и позитивного понимания истории», беспомощен. Против идеи исторического материализма выступил Бельфорт Бакс в статье Материалистическое понимание истории. Стремление свести всю человеческую жизнь к одному элементу, объяснить всю историю на основе экономики, не считается с тем фактом, что всякая конкретная реальность необходимым образом имеет две стороны, материальную и формальную, и, следовательно, по меньшей мере, два основных элемента; ибо, в противоположность абстракции, реальная действительность заключается в синтезе. Спекулятивные, эстетические и этические способности человека существуют в человеческом обществе с самого начала, правда — в неразвитом состоянии, а не являются простым продуктом материальных факторов человеческого существования, хотя их проявления в каждом ив прошлых периодов подвергались все более ослабевающему, но часто все еще значительному влиянию этих факторов. Все развитие общества в целом в гораздо большей степени зависело от его материальной основы, чем от какой-либо спекулятивной, этической или эстетической причины; но это не значит, что каждая такая «идеологическая» причина может быть сведена к чисто материальному условию. Общество имеет определенное экономическое развитие, но оно обладает также определенным духовным развитием, и лишь взаимодействие обоих дает в результате социальную эволюцию в ее конкретных формах. Крайнее направление материалистического понимания истории такая же односторонность, как и противоположное, идеалистическое, объяснение истории. Впрочем, но мнению Бакса, первое направление ближе подходит к истине.

Ваксу ответил К. Каутский в ст. Материалистическое понимание истории и психологический фактор. Мнение Бакса, что нравственность, религия, искусство, наука создаются не исключительно экономическими условиями, ибо еще необходимо, чтобы эти условия воздействовали на людей, одаренных известными этическими, эстетическими, спекулятивными способностями, — это мнение Каутский считает подлинным выражением идеи исторического материализма. Ни одна историческая теория не ставит своей задачей объяснить художественное или философское творчество: она занимается лишь объяснением тех изменений, которые это творчество испытывает в различные периоды. Экономические отношения не являются единственным фактором, определяющим «всю человеческую деятельность», «всю человеческую жизнь в целом», но среди факторов, влияющих на человеческую жизнь, они составляют единственный переменный фактор. Вся полемика Вакса есть борьба с ветряными мельницами.

Обмен полемическими статьями Бакса и Каутского продолжался: первый написал: Синтетическое или нео-марксистское понимание истории и Границы материалистического объяснения истории, второй — Что хочет и может дать материалистическое понимание истории и Утопический и материалистический марксизм. Каутский согласился признать, что «отдельные личности могут очень много дать своей эпохе», что «человеческий дух приводит в движение общество», но с оговоркой: "человеческий дух приводит в движение общество не как господин экономических условий, а как слуга ". Бакс удовольствовался этою уступкой, заявив: «Каутский делает тут большой шаг мне навстречу». Но и с своей стороны Бакс идет на мировую. «Никто не подчеркнул сильнее, чем» сам Бакс, «того обстоятельства, что до сих пор на всем протяжении человеческой истории экономические условия, употребляя выражение Каутского, были господином, а дух — слугою».

Явное дело, что «дискуссия» Бакса и Каутского осталась совершенно бесплодною.

М. Тареев.

---

1. Ср. Гегеля Phänomenologie.
2. „Как ни мало писанная история до настоящего времени обращает внимания на развитие вещественного производства, которое составляет основу всей общественной жизни, тем не менее доисторическое время подразделяется не по так называемому историческому наблюдению, а согласно естественно-научным приемам исследования: именно его подразделяют по тому материалу, из которого были сделаны орудия труда и оружие, на каменный, бронзовый и железный века“.
3. „Между самыми орудиями труда наибольшее значение для характеристики общественных эпох производства представляют механические орудия труда, которые, взятые в целом, могут быть названы скелетом и мускульною системою производства: они имеют в этом смысле гораздо более важности, чем те орудия труда, которые служат лишь приемниками и хранилищами для предметов труда и которые, рассматриваемые в целом, могут быть названы сосудистою системою производства, как например трубы, бочки, корзины, горшки и проч. И только в химической фабрикации они начинают играть более значительную роль“. Но „в более широком смысле процесс труда включает в число своих орудий не только те вещи, посредством которых труд действует на свой предмет и которые, поэтому тем или другим образом, служат проводниками человеческой деятельности, но также и все материальные условия, требующиеся вообще для того, чтобы весь процесс мог совершаться как следует. Они не входят непосредственно в процесс труда, но без существования этих условий процесс труда или не может совершаться совсем, или может происходить лишь несовершенным образом. Общее орудие труда такого рода представляет сама земля“.
4. Ср. Дж. Гатти Аграрный вопрос и социализм «Общественное благо или общественное зло» не зависят «от воли людей». «Чтобы все экономическое благополучие и будущий духовный прогресс поставить в зависимость от воли людей, для этого нужно рассматривать только деятелей, а не те силы, которые заставляют их действовать. Этими силами являются: с экономической точки зрения — неудержимые течения интересов, которые толкают известные классы или социальные категории в известных направлениях и которые роковым образом сталкиваются с противоположными течениями интересов, с биологической точки зрения — всемогущественное влияние климата и расы на природу индивидуальных сил и на их специализацию». Впрочем, это влияние — постоянное, и оно не может объяснять изменений в истории хозяйства. «Технический прогресс в настоящее время является главной силой, вызывающей преобразование экономической среды, на которой выстраивается социальная, политическая и административная система, а также интеллектуальная жизнь. Эволюция орудий труда, беспрестанно вызывая в экономической среде изменения, необходимые для применения его, создает новые течения интересов и, следовательно, новые отношения внутри различных социальных классов и между этими классами. Этим путем оно, мало-по-малу, трансформирует жизнь политическую, административную и интеллектуальную, все общество».
5. Гаммахер Das philosophisch-ökonomische System des Marxismus: Ist der ökonomische Materialismus richtig, dann ist er ebendeswegen falsch.
6. Эта слабая сторона свойственна вообще односторонне историческому построению политической экономии, на что указал Книс в Die politische Oekonomie vom geschichtlichen Standpunctë Im Gegensatz zu dem Absolutismus der Theorie beruht die historische Auffassung der politischen Oekonomie auf dem Grundsätze, dass wie die wirtschaftlichen Lebenszustände, so auch die Theorie der politischen Oekonomie, in welcher Form und Gestalt, mit welchen Argumenten und Resultaten wir sie auch finden, ein Ergebnis der geschichtlichen Entwicklung ist etc.
7. Этот вопрос должна бы поставить и апологетика, если она не хочет быть близорукой, какою она обычно и оказывается, ограничиваясь зашитой объективного значения религии, нравственности, права.
8. См. В. Erdmann Die philosophischen Voraussetzungen der materialistischen Geschichtsauffassung в Jahrbuch für Gesetzgebung, Verwaltung und Volkswirtschaft im D. S, von G. Schmöller (1907 H. 3).
9. Ср. Маркс в Misère de la philosophië Tout ce qui existe, tout ce qui Vit sur terre et sous l’eau, n’existe, ne vit que par un mouvement quelconque. Ainsi, le mouvement (le l’histoire produit les rapports sociaux, le mouvement industriel nous donne les produits industriels etc.
10. Об историческом материализме: Исторический материализм включает в себе естественно-научный".
11. Die Weltanschauung den Marxismus.
12. Erdmann Die philosophischen Voraussetzungen der materialistischen Geschichtsauffassung.
13. Струве: «Генетическая связь экономического материализма и материалистической метафизики неоспоримо доказывается главой о французском материализме в Heilige Familie Маркса. В мировоззрении Энгельса материалистическое понимание истории и материалистическая метафизика составляли прочное психологическое единство. Но ни генетическая связь, ни психологическое единство этих учений у Маркса и Энгельса не обусловливает их систематического или логического единства» (На разные темы). Эрдманн: "Und selbst wenn die ökonomische Geschichtsauffassung zutreffender wäre, als sie hiernach erscheinen muss, würde nach den vorstehenden Erwägungen sicher sein, dass ihr «Einklang mit der materialistischen Voraussetzung» nicht in dem Sinne hergestellt ist, den Marx und Engels erstrebten. Diese Voraussetzung ist nicht die sachliche Grundlage, aus der die ökonomische Auffassung als Konsequenz abgeleitet werden könnte, als auch nicht das Fundament, auf dem die neue, Geschichtsauffassung «rekonstruiert» worden ist. Es ist, logisch gesprochen, keine objektive Zusammengehörigkeit, sondern ein subjektives Zusammengehören, das beide Lehren zu einem Inbegriff vereinigt; kein innerer Zusammenhang von Grund und Folge, sondern ein äussrer des Nebeneinanderbestehens. Psychologisch könnten wir sagen: es ist ein assoziativer Zusammenhang… Подобные же наблюдения и выводы даются у Кареева Этюды об историческом материализме, Лаппо-Данилевского Методологияистории, Штерна Экономический и натур-философскийматериализм, Л. Гартмана Über historische Entwickelung (Обисторическомразвитии), М. Адлера Marx als Denker, Кампфмейера Zur Kritik der philosophischen Grundlagen des Marxismus (Sozial. Monatsh.), Штампфера и мн. др.
14. Помнить, что философия в области высшей проблемы, духовной, не предопределяется решениями в элементарной гносеологической сфере, что там все пересматривается заново, это составляет conditio sine qua non высшей философии.
15. Вполне исчерпывающей вопрос может быть названа ст. Макса Цеттербаума К материалистическому пониманию истории. По его словам, в действительности никакой логической связи между историческим материализмом и философским материализмом не существует. Исследование имеет тут дело с совершенно разнородными элементами, которые нередко бывает трудно поставить в какое бы то ни было формальное отношение друг к другу, хотя бы даже в отношение противоположности. Натур-философский материализм относится к области философии, а философия, — если угодно: чистая философия, — есть тот род познания, который стремится исследовать, что в конечном счете составляет сущность мира (хотя бы ответ на этот вопрос получился в духе агностицизма) и как осуществляется человеческий опыт. Напротив, исторический материализм относится к области эмпирической науки. Эмпирическая наука, или просто наука, есть тот род познания, который в своих исследованиях принимает опытный мир за данное и исследует только его взаимоотношения, зависимости и изменения. Это именно и делает исторический материализм, который говорит лишь о характере зависимости между существующими историческими явлениями. Он представляет собою эмпирическую теорию, имеющую такое же методологическое значение для социальных наук, какое, напр., имеет теория Ламарка-Дарвина для биологии, или теория тяготения для физики и астрономии, — и, подобно этим теориям, он абстрагирован только от специальной области исследования. О сущности бытия он говорит так же мало, как эти теории, как всякая эмпирически-научная теория вообще. Обе теории считаются монистическими. В этом монизме часто усматривают опорный пункт для выставляемого утверждения о существовании между обеими теориями внутренней связи. В действительности, однако, монизм исторического материализма резко отличается от монизма натур-философского материализма, как и вообще от всякого рода философского монизма. Именно: натур-философский материализм утверждает, что две различных группы явлений, две конкретности, представляют в сущности нечто единое. Историческому же материализму вовсе нет никакого дела до утверждаемого тождества физического и психического: он всегда берет только опытную наличность, и различное в опыте остается различным. Он становится именно на дуалистическую точку зрения обычного опыта, так как ему нет дела до философских определений, он говорит в терминах опыта о «сознании» в противоположность «бытию», он рассматривает всякую идеологию, как самостоятельное, хотя исторически зависимое, образование, и он хочет лишь из единого принципа объяснить развитие различных исторических явлений. Его монизм, поэтому, означает лишь признание основной закономерности во всей области истории, разнородные элементы которой признаются различными, тогда как монизм натур-философского материализма признает различные в опыте группы явлений тождественными. — Решающим пунктом вопроса Цеттербаум признает различие между обеими теориями в объектах. Предметом философского материализма является «материя»: психическое для него только свойство материи, в основе своей тождественное с материальным движением. Предметом же теории исторического материализма является человеческое общество. В последнем мы различаем экономику, формы организации, каковы государство, семья и т. д., и, наконец, идеологии, каковы мораль, религия и т. д. Сущность общества в экономическом, как и в идеологическом отношениях заключается в определенной совместной деятельности людей. Общество, следовательно, конституируется из отношений, в которые люди вступают между собою посредством волевых действий. В эти отношения люди вступают в своей целокупности, «с душой и телом», — и деятельность их в такой же мере «материальна», как и «духовна». И в экономике совершенно так же, как в идеологиях, так называемая «материальная» деятельность стоит под руководством так называемой «духовной» деятельности. Но отношение, ведь, никоим образом не является «материей» в смысле философского материализма, приравнивающего материю неодушевленному веществу. Вообще, трудно поставить «экономическую структуру», «материальный базис» исторического материализма в какое-либо отношение к «материи» философского материализма, как бы ее ни понимать. и так же мало, как живых, духовно действующих людей, — можно рассматривать, как «материю», и те различные отношения, в которых люди действуют, напр., систему крепостничества или наемного труда, эти «основные материальные» факты нашей теории. И это относится не только к тому, что производит действие, но и к тому, что создается этим действием. Средства производства, как машины и т. д., затем предметы потребления — скорее являются продуктами человеческого «духа», а, с другой стороны, все идеологические продукты, как статуи, храмы и т. и., следует, с точки зрения натур-философского материализма, рассматривать, как материю. Таким образом ясно, что не существует никакой общей меры, с помощью которой было бы вообще возможно сравнивать объекты обеих теорий. Совершенно ясно, что речь идет тут о коренным образом различных объектах, способах рассмотрения и задачах познания. — Наконец, существует различие между обеими теориями и по характеру причинности. Натур-философский материализм признает, что мозг, «материальное», создает деятельность сознания, которое само по себе лишено содержания, получая его только от внешнего мира. Исторический же материализм утверждает, что экономика определяет идеологическую надстройку, составляющую историческое содержание сознания. При этом, как уже отмечено, и в сфере экономики и в сфере идеологии принимается за данное предполагаемая деятельность мозга, — психическое, как естественно-психологический факт, — существование людей, одаренных сознанием и сознательно действующих… См. также Что такое экономический материализм Келлес-Крауза. Возражения против теории исторического материализма, опирающиеся на психологический характер экономического фактора (см. напр. Милюков Очерки по истории русской культуры) оказываются просто недоразумением.
16. Вольтманн, также Я. Берман Диалектика в свете современной теории познания.
17. «Размышление о формах человеческой жизни, — значит, также и научный анализ их, — идет но пути прямо противоположному их действительному развитию. Он начинается post festum, имея, стало быть, пред собою готовые результаты процесса развития» (Капитал I). «Физик либо наблюдает процессы природы там, где они проявляются в наиболее ясно выраженной форме и наименее затемненные посторонними влияниями, либо делает опыты прп таких условиях, которые обеспечивают ход процесса в чистом его виде. В этом сочинении я задался целью исследовать капиталистический способ производства.
18. В той же рецензии: „Читатель может быть введен в заблуждение методом изложения (а не исследования) Маркса. Это — изложение диалектическое, которое якобы строго вытекает из одной идеи, но на самом деле всегда должно возвращаться к явлениям“.
19. Очерки теории исторического познания.
20. Подобные отзывы дают Вейзенгрюн Verschiedene Geschichtsauffassungen, Бернштейн Die Voraussetzungen des Socialismus und die Aufgabe, der Socialdemokratie. (Was Marx und Engels Grosses geleistet haben, haben sie nicht vermöge der Hegelschen Dialektik, sondern trotz ihrer geleistet), Макензи An introduction to social philosophy (How little would the doctrines of Proudhon or of Karl Marx be affected by the withdrawal of the Hegelian dialectic!), Масарик Die philosophischen und sociologischen Grundlagen des Marxismus („Материалистическая диалектика есть contradictio in adjecto“), Булгаков Два града („У Маркса вовсе нет никакого особого диалектического метода, который он сам у себя предполагает, притом иного, чем у Гегеля“), Ф. Адлер Диалектический материализм и эмпириокритицизм и др.
21. «Относительно телеологических и фаталистических недоразумений следует заметить, что некоторая часть ответственности ложится на самого Маркса, который, как он сам заявляет, любил кокетничать с гегельянской терминологией: опасное оружие, с которым лучше было бы не шутить» (Кроче).
22. Наиболее яркое применение к социологии принцип борьбы за существование нашел у Гумиловича: Основы социологии и др. его соч.
23. Специальная литература по вопросу об отношении социализма к дарвинизму распадается на три направления: а) дарвинисты, которые не принимают социализма, б) социалисты, отвергающие принцип дарвинизма в социологии и в) авторы, стремящиеся объединить дарвинизм и социализм. Из последних более других, известен Вольтманн, который в книге Система морального сознания в связи с отношением критической философии к дарвинизму и социализму примиряет кантианство с социализмом и дарвинизмом. Ему принадлежит также Теория Дарвина и социализм, где делается обзор литературы вопроса. С своей стороны назовем: Л. Бюхнер Дарвинизм и социализм, или борьба за существование и человеческое общество, Лориа Социализм и социальный дарвинизм, Эвелинг Ч. Дарвин и К. Маркс (параллель), Ферри Энрико Коллективизм и позитивная наука. Дарвин, Спенсер, Маркс, Headley Darwinism and modern socialism.
24. Ср. Конт в Cours de philosophie positive t. IV: Chacun de mortes fondamentaux de l’existence sociale détermine un certain système de mœurs co-rélatives, dont la physionomie commune se trouve aisément chez tous les individus, au milieu différences caractéristiques.
25. От обороны к нападению. Ср. также К вопросу о развитии монистического взгляда на историю. И, однако, защищая философский материализм, Плеханов, как и другие марксисты, говорит другим языком („не сознание определяет собою бытие, а бытие сознание“) также и в предисловии к книге Деборина Введение в философию диалектического материализма.
26. Это совсем не то, что материалистический тезис Фейербаха.
27. Хотя в своих заметках о Фейербахе, приведенных в книге Энгельса, Маркс высказывается против „разделения общества на две части, из которых одна стоит над обществом“.
28. См. его же Die Klassengegensätze non 1789.
29. Токвиль Старый порядок и революция, указывая дурные стороны „дворянчиков“, которых народ остроумно называл „перепелятниками“, пишет: „Без сомнения, мне могут указать на отдельные личности, но я говорю о целых сословиях, им одним открыта история. Что в это время было много богатых собственников, которые, без принуждения с внешней стороны, заботились о благосостоянии крестьян, этого никто не отрицает“.
30. Лично-интимную ткань взаимных отношений между людьми описывают Дильтей Einleitung in die Geisteswissenschaften. Versuch einer Grandlegung für das Studium der Gesellschaft und der Geschichte и др. соч., Мюнстерберг в Philosophie der Werte. „Разговаривают между собою (читаем у последнего) два приятеля — о личных удачах и неудачах, о пережитом и ожидаемом, о горячем политическом вопросе. В каждый момент разговора каждый из друзей чувствует реальное существование другого и принимает полное участие в радостях и страданиях его. То один соглашается с другим, то возникает спор; вот один дает другому советь, а кот он высказывает сомнение: и с каждой переменой темы они понимают смысла слов и жестов, понимают мотив другого. Ни один момент они не смотрит друг на друга как на объекты, не представляют себе того, что происходит у другого в мозгу, но их внутреннее участие, сорадование, сострадание, сочувствие надеждам и страху другого — стоит в стороне от вещественного содержания человеческой жизни, а непосредственно касается волевого существа человека. Понимание и сомнение, вопросы и ответы, согласие и возражение, удивление и негодование, любовь и ненависть, сострадание, зависть, злорадство, почтение — все это в живом переживании переходит от цельного субъекта к цельному субъекту. Психолог стал бы внимательно прислушиваться к ним и наблюдать их как объекты, не принимая никакого участия в их надеждах и сомнениях и разлагая психические содержания их на более простые-ощущения. И каждый из друзей может производить такую же разлагающую работу над психическим содержанием другого, но целое содержание никогда не станет для него воспринимаемым объектом, каждая часть итого содержания душевной жизни другого имеет для него тот субъективный характер, который можно лишь понимать, постигать, о котором объективирующий психолог ничего не может знать. Лишь для волящего субъекта существуют друзья и враги, образцы и подражателя, сотрудники и противники, благожелатели и завистники…. Итак, можно считать прочно установленным, что между водящими существами происходят реальные, переживаемые отношения, которые не имеют ничего общего с каузальной связью объектов“. Порядок интимных отношений и связей и порядок социально-механической организованности не совпадают между собою и развитие одного может сопровождаться регрессом другого. Дж. Гобсон констатирует такое несовпадение в современной жизни. По его словам (Evolution of modern capitalism) — „несмотря на механизм политических, религиозных, социальных, промышленных организаций в крупных городах, представляется вероятным, что истинное духовное сцепление между отдельными членами (в современной жизни) слабее, чем в любой иной форме общества. Если правда, что по мере того, как более крупная деревня вырастает в город и город в более крупный примышленный центр, обнаруживается прогрессивное ослабление уз морального сцеплении между отдельными лицами, то мы оказываемся лицом к лицу с наиболее тяжким осуждением, которое может быть произнесено относительно современного промышленного процесса, и силы, влекущие все возрастающую долю нашего населения в города, приносят с собою падение нравственности, которая является необходимым противовесом ухудшению физических качеств народа“. Понимание особенностей социальной жизни мы видам у Лесли Стивна, высказывающего (Science of ethics) ту мысль, что общественный организм может развиваться и совершенствоваться независимо от изменения индивидуумов. О социальном механизме энергично учит Лестер Уорд, о котором речь ниже.
31. Философия культурной и социальной истории нового времени.
32. L’interprétation économique de l’histoire.
33. Kulturgeschichte der Menschheit.
34. Alte Hilft neue Richtungen in der Geschichtswissenschaft и Moderne Geschichtswissenschaft.
35. L’histoire considérée comme science.
36. De la division du travail social и др.
37. Значение экономических отношений, в частности, для права и государственной жизни было выяснено еще Л. Штейном в Die Volkswirthschaftslehre и Gegenwart und Zukunft des Rechts und Staatswissenschaft Deutschlands, Данквартом (Dankwardt) Nationalökonomisch-civilistische Studien (p. пер. Цитовича Гражданское право и общественная экономия), Nationalökonomie und Jurisprudenz, Фольграфом (Vollgraff) Staats und Rechtsphilosophie и другими. У нас проф. Янжул, Основные начала финансовой науки. „Самые формы правления до известной степени определяются финансовой организацией и финансовыми потребностями государства“.
38. Противоположного взгляда на взаимное отношение между правом и формами экономической жизни держатся: Кэри. Дюринг Cursus der National-und Socialökonomie (Курс национальной и социальной экономии). Kritische Geschichte der Nationalökonomie und des Socialismus, также Cursus der Philosophie, Оппенгеймер Theorie der reinen und politischen Oekonomie — так называемый liberaler Socialismus — направление, не имеющее глубоких корней.
39. Метод научного анализа в обществоведении (со. Социальная мораль).
40. Вопрос, об отношении закона больших чисел к индивидууму обычно ставится как вопрос о свободе воли, который новейшими теоретиками статистики и решается в положительном смысле. Приведем слова того же А. А. Чупрова: «В увлечении картиной закономерности, которую массовое наблюдение раскрывает в явлениях общественной жизни, Кетле и, в особенности, его поклонники из лагеря материалистов склонны были видеть в устойчивости статистических чисел решающий довод в пользу гипотезы детерминированности человеческих действий. Статистика неопровержимо доказывает, — утверждали они, — что все в жизни человеческой подчинено стол же непреложным законам, как в движении небесных светил. Такая попытка перенести метафизический спорь на эмпирическую почву была, разумеется, в корне безнадежною… Для того, чтобы в массовых итогах человеческих действий устанавливалась известная правильность, движения воли отнюдь не должны быть механически связаны с каузально детерминированными процессами внешнего мира… Свобода самая неограниченная отлично мирится с фактом устойчивости чисел нравственной статистики»… Также Майр Закономерность в общественной жизни: «Нужно помнить, что, когда дело идет о статистическом законе, необходимо отрешиться от представления о том или другом индивидууме. Человек рассматривается в этом случае только как частица рода». Могут быть названы многие другие авторы: Рюмелин, Зиммель, Гротенфельт, Кареев и пр.
41. Гротенфельт Die Wertschatzung in der Geschichte и Geschichteche Wertmassstabe in der Geschichtsphilosophie bei Historikern und in Volksbewusstsein. Болдвин Social and ethical interpretations in mental developmen t. Даже Дюркгейм и Бурдо оставляют место для лично-духовной жизни.
42. Проф. Чичерин Философия права: Нравственный закон совершенно независим от экономических отношении, и, в свою очередь, экономические законы независимы от нравственного".
43. Cр. Болдвин Social and ethical interpretations in mental development: In all the spheres of human activity and knowledge, new ideas come from those most capable, through endowment and education in the normal resources which society already offers, of making real advances in the understanding of nature, in the application of their knowledge in useful ways, and in the achievement of the highest and most ideal forms of poetic, artistic, and sentimental insight. These are societys normal teachers. What society then does is to generalize the particular thought or value. A new scheme of legislation is thought out by one man. It must be made a general thought in the group of fellow-citizens or fellow-legislators. This is one form of generalization of the thought. It does not retain just the form in each mind that it originally had. The essence of the thought is its general, workable part. Then, in order that it may be made effective for the good of society, only what is thus found general is actually carried out. So the form in which such a thought is realized in law — or, in other cases, in institution, ceremony, or custom — is seldom just that which the originator conceived. The idea or essential contrivance remains the same; but it is given a form which fits it to the thought of many thinkers and to the practical needs which they bring to it. … The result is that the new thought is 'pared' down, so to speak; its boldest and most novel outlines are obscured; and its form of final embodiment is that general form in which it can be most widely appreciated and applied.
44. Энгельс: «Что материальные условия жизни людей, в головах которых совершается данный (т. е. религиозный) процесс мышления, определяют его собою, этого, конечно, не сознают эти люди, потому что иначе пришел бы конец всякой идеологии — denn sonst wäre es mit der ganzen Ideologie am Ende „(Ludw. Feuerb.).
45. Отношение марксизма, как абсолютного экономизма и абсолютного объективизма, к теории исторического материализма такое же, как отношение эволюционизма к теории эволюции и отношение этического социологизма к теории социальной морали: эволюционизм или теории эволюции делает единственный принцип объяснения жизни, а социологизм в единственный принцип нравственности возводить социальную мораль. Марксизм, однако, не только аналогичен по методу эволюционизму и социологизму, но и совпадает с ними по содержанию.
46. Апологетика, обычно, старается аргументировать непосредственно против экономизма. Этот прием следует назвать безнадежным, потому что с объективной точки зрения всякий поступок можно объяснить расчетом, заинтересованностью, — тем более безнадежным, что апологетика, не различая лично-духовной жизни от социальной нравственности, всегда утверждает более, чем позволительно научно, и тем до крайности затрудняет свою задачу.
47. Прав ли Маркс, считая признаком грядущей социальной организованности, экономической планомерности, исчезновение религии? Он не прав уже потому, что для него социальными верованиями исчерпывается вся область религии, — он забывает о личной духовной жизни. Сам же он в статье К еврейскому вопросу, о которой будет речь ниже, — считает недостаточным для господства атеизма отделение церкви от государства, политического освобождения религии, так как именно в этом случае религия, как свободное дело личности, расцветает наиболее ярко. У Энгельса относительно нравственности в будущем царстве свободы мы встречаем более обдуманную, хотя и случайно брошенную, фразу. Утверждая, что ныне мораль может быть лишь классовою, и люди, сознательно или бессознательно, почерпают свои нравственные воззрения, в последней инстанции, из тех практических отношений, на которых основывается их классовое положение, из тех экономических отношений, в которых они совершают производство и обмен, Энгельс полагает, что с уничтожением классов не исчезла бы вообще нравственность, но наступила бы действительно человеческая нравственность: Eine über den Klassengegensätzen und über der Erinnerung an sie stellende, wirklich menschliche Moral wird erst möglich auf einer Gesellschaftsstufe, die den Klassengegensatz nicht nur überwunden, sondern auch für die Praxis des Lebens vergessen hat (H. E. Dührings Umwälzung der Wissenschaft).
48. Проф. Чичерин Философия права: «Подобно тому, как физическую природу человек может покорить себе, только подчиняясь ее законам, так и в экономической области он может достигать своих целей, только подчиняясь управляющим ею законам». Ксенополь La théorie de. I 'histoire: «Следует заметить, что человек, хотя и может осознать ход эволюции, нисколько не овладевает им. Она всегда совершается независимо от воли человеческой, производить новые и непредвиденные формации, сокрушает все, что стоит на ее пути, часто покрывает свой путь развалинами и трупами, не внемлет слезами и стенаниям, сопровождающим ее колесницу, — она величественно шествует, по пути, который ей наметила судьба. Вся история свидетельствует, что эволюция, т. е. прогресс или регресс обществ, совершается помимо воли индивидуумов, входящих в их состав, и что факты, к которым приводить развитие, почти всегда непредвиденны и непредвидимы. Они возникают — неизвестно, как и почему — из глубин неведомого, чтобы сочетаться в цепь последовательных явлений и образовать серии событий, у которых можно иногда подметить начало, но нельзя предугадать конца. Эволюция может сделаться сознательною лишь post factum, и следует даже заметить, что смысл и направление исторического потока вступают в сознание лишь тогда, когда он сделался достаточно могучим, чтобы быть замеченным, но вместе с тем и достаточно могучим для того, чтобы подавить всякое усилие воли. Один только гений, а не рефлексия, может предусмотреть развитие и проникнуть в тайну грядущих событий. Следует еще заметить, что эта независимость эволюционного движения от воли встречается не только в примитивные времена, когда эволюция не осознается ни в малейшей степени, но даже и в те эпохи, когда рефлексия проникает в развитие и когда ход вещей подмечается сознанием. В этом последнем случае развитие совершается также независимо от воли. Человек видит, куда он идет, но он не может противиться потоку, который его уносить. Он хорошо сознает направление, в котором несется, но его усилия удержаться бессильны даже и тогда, когда он быстро приближается к пропасти. Конечно, социальные изменения, составляющие исторические факты, суть общий продукт индивидуальных деятельностей. Каждое социальное дело начинается индивидуумом, потом оно распространяется на группу и становится общим. Индивидуальное деяние может быть сознательным и желанным: общее дело, получающееся из активности, будет разниться от того, что совершается каждым, и социальный результат будет совершенно иным, чем то, к чему стремились индивидуумы» и т. д.
49. Хотя все же принципиальная критика экономического марксизма по содержанию относится уже к философской части исследования.
50. В скобки заключены те места рецензии, которые опускаются Марксом.
51. Здесь же нужно припомнить и сказанное раньше об историзме Маркса.
52. В. Зомбард Der moderne Kapitalismus (Современный капитализм) ставит упорядочивающий принцип социальной науки в зависимость от временного различия хозяйственных феноменов, т. е. и зависимость от того или другого характера исторических хозяйственных эпох и, поэтому, называет открытие упорядочивающего принципа в социальной науке исторической проблемой. Но его словам, и социальной науке мы должны отказаться от надежды достигнуть установления закономерности, имеющей характер безусловной всеобщности и необходимости. В то время как сущность естественно-исторического исследования состоит в том, чтобы представлять себе подлежащие ему феномены и их взаимоотношения, как постоянные, социальная наука должна считаться с тем элементарным фактом, что она противостоит в каждый данный момент новым явлениям благодаря непрестанной смене условий, определяющих собою единичные феномены… Высшей задачей политической экономии Ломбард признает: формулировать различные теории для каждого определенного, исторически отграниченного хозяйственного периода. То же у Геринга Логика экономии. Основные экономические понятия с энергетической точки зрения.
53. Относящиеся сюда труды Дильтея: Einleitung in dir Geisteswissenschaften. Versuch einer Grundlegung für das Studium der Gesellschaft und der Geschichte. — Studien zur Grundlegung der Geisteswissenschaften в Sitzungsberichte der königlich-preussischen Akademie der Wissenschaften, — Der Aufbau der geschichtlichen Welt in den Geisteswissenschaften в Abhandlungen der k.-pr. Ak. der. W.
54. Из сочинений Вундта упомянем Систему философии и особенно Логику.
55. Из многочисленных сочинении Мюнстенберга здесь, нужно назвать: Grundzüge der Psychologie B. I. Allgemeiner Teil. Dir Principien der Psychologie и Philosophie der Werte.
56. Другие теоретики исторического знания: Harms Geschichte der Psychologie, Курно Essai sur les fondements de nos connaissances, Навиль Nouvelle classification des sciences, Зиммель Die Probleme der Geschichtsphilosophie, его же Soziologie.
57. Geschichte und Naturwissenschaft. Präludien, в рус. пер. Прелюдии прилож. и перевод. ст. История и естествознание.
58. Die Grenzen der naturwissenschaftlichen Begriffsbildung, р. п. Границы естественно-научного образования понятий. Kulturwissenschaft und Naturwissenschaft, р. п. Науки о природе и науки о культуре. Geschichtsphilosophie, р. п. Философия истории.
59. Ксенополь, — La théorie de l’histoire разделяет все науки на sciences théoriques, имеющие дело с phénomènes de répétition, явлениями повторяющимися, подлежащими законам (sciences de lois), и sciences historiques, ведающие phénomènes successifs, которые не повторяются во времени. В применении к последним Ксенополь, заменяет понятие закона понятием серии, ряда, которое весьма близко к понятию индивидуального закона: l'évolution s’accomplit, par le moyen des lois, quoique les formations auxquelles ces dernières dont naissance soient des formations individuelles quant au temps… L’histoire et le développement peuvent étudier des faits universels, généraux, ou singuliers, dans l’espèce. Tous ces faits seront toujours individuels quant an temps. Il s’agit doué de trouver un élément qui neutralise cette individualisation des phénomènes par le temps, de généraliser les phénomènes même dans le temps. Ce rôle est rempli par la série, générale quant à la forme, individuelle quant au temps, c’est-à-dire ne se produisant qu’une seule fois dans son courant. Гротенфельт. Die Wertschätzung in der Geschichtë — Sie (т. e. исторические науки, a равно и те из естественных наук, die sich überwiegend mit dem Besonderen befassen) sind sämtlich erklärende Untersuchungen einer Vorgefundenen, tatsächlichen, einmaligen Realität, nicht systematische Disziplinen im eigentlichen Sinnë sie zielen nicht unmittelbar auf Verallgemeinerungen ab. Sie beschreiben Einzeltatsachen, die nur einmal vorhanden sind, erforschen Entwicklungsvorgänge, die sich einmal ereignet haben, und erklären alle diese Dinge durch Herstellung ihres inneren, kausalen Zusammenhangs und Erforschung ihrer nicht direkt wahrnehmbaren Ursachen. Вундт в Логике говорить о единичном законе, который может быть применен лишь к определенному историческому течению, и Мюнстерберг в Grundzüge der Psychologie — о специальном законе, который может лишь один раз обнаружиться в опыте (das complizierteste Spezialgesetz, das in unserer Erfahrung nur einmal sich bethätigen kann).
60. S. Hessen Individuelle Kausalität. Wenn wir den Begriff der primären Kausalität konsequent durchdenken und den Widerspruch, der in ihm verborgen ist, lösen, — so zerstören wir den Begriff der Kausalität selbst, die Kausalität wird in ihrer Besonderheit aufgehoben, sie schlägt in einen anderen umfassenderen Begriff der Notwendigkeit um.
61. Так Droysen Grundriss der Historik. Для него: die geschichtliche Welt ist die Welt der Freihat. О нем см. Lorenz Dir Geschichtswissenschaft in Hauptriсhtungen und Aufgaben.
62. О. Конт, Тэн, Ламирехт, Брейзиг, Лакомб, Лоренц.
63. Удачно выражается Мюнстерберг в Grundzuge der Psychologie: Die sogenannte Geschichtsphilosophie, welche Gesetze sucht, ist notwendig Sozialphysiologie und Sozialpsychologie und diese bestehen zu Recht, so lange sie nicht beanspruchen, Geschichte oder gar Philosophie zu sein.
64. Вполне на механической точке зрения стоит Энгельс в следующем месте Людвиг Фейербах: «Здесь (в науке об обществе) надо было совершенно так же, как и в области природы, устранить вымышленную, искусственную связь явлений посредством указания их истинной связи. А эта задача, в конце концов, сводилась к открытию тех общих законов движения, которые действуют в истории человеческого общества. Но история развития человеческого общества существенно отличается от истории развития в природе… Но как ни важно это различие для исторического исследования, особенно отдельных эпох и событий, оно нимало не изменяет того факта, что ход истории определяется общими законами» и т. д.
65. Уорд Dynamic sociology II: The «pure morals» of Kant and the «absolute ethics» of Spencer can never be fully realized, and can only be approximately realized through a complete organization of human action. Также Болдуин Social and ethical interpretations in mental development. Зомбарт Der moderne Kapitalismus (Современный капитализм): «Социальные идеалы лишь тогда и лишь постольку способны оказывать решающее влияние на хозяйственный строй, когда и поскольку они сгущаются в максимы экономической политики, и таким образом определяют собою внешнее регулирование хозяйственной жизни. Во всяком случае они достигают максима своего значения, когда им удается вызвать к жизни систему норм практической политики или систему хозяйственного права… Политика, порожденная идеальными мотивами, всегда терпела фиаско, раз она противоречила экономическим интересам сильнейшего класса, или же выдвигалась на сцену вне всякого соответствия с экономическими интересами». Относительность социальной практики признают Б. А. Кистяковский Социальные науки и право и С. Л. Франк Философия и жизнь (ст. Философские предпосылки деспотизма).
66. Делевский Социальные антагонизмы и классовая борьба в истории: «Класс есть совокупность индивидуумов, объединенных общим экономическим признаком и соответственным общим экономическим интересом, независимо от существования у них других признаков и интересов неэкономических. Крупные землевладельцы, капиталисты, пролетарии, крестьяне, имущие и неимущие, богатые и бедные, торговцы, промышленники, военные, чиновники, лица свободных профессий, все это — классы, как группы, имеющие общий экономический признак и соответственно ему общий экономический интерес».
67. Социализм и этика. См. также: Отто Бауэр Марксизм и этика, Шмоллер Grundriss der allgemeinen Volkswirtschaftslehre.
68. По вопросу о неиссякаемости социальных антагонизмов много проницательного сказано у Зиммеля Социальная дифференциация, Кидда Социальная эволюция, Ценкера Gesellschaft.
69. См. Делевский Социальные антагонизмы, Л. Гартман Über historische Entwickelung.
70. Э. Мильо Тактика социализма, Сталинского Тактический кризис социализма.
71. Шмоллер, Вагнер.
72. Перепечатаны и Dokumente des Sozialismus Band II, 13. Heft.
73. La théorie de l’histoire.
74. Grundlegung der politischen Oekonomie.
75. Шмоллер, Кареев.
76. Die Entwicklungsgesetze der Menschheit.
77. Das Ende des Marxismus.
78. Zur Geschichte und Theorie der Socialismuis.