Извлечение из Путешествия г-на Оливье[править]
Славная Калькуттская академия оказала Европе важные услуги исследованиями и открытиями, относящимися до Индии и других стран азиатских. Надлежало еще собрать достоверные известия о Персии, которая при нынешних политических обстоятельствах обращает на себя внимание наблюдателей. Записки Олеария, ездившего в Персию в первой половине семнадцатого столетия, по препоручению Голштинского герцога, теперь не удовлетворяют любителя исторических и статистических описаний; ибо сие обширное государство после того времени испытало великие перемены. Сообщим некоторые статьи из путешествия г-на Оливье, ученого француза, который недавно возвратился из Персии, и выдал свое описание тамошних обычаев и происшествий.
"В Европе между жителями больших городов и жителями сельскими, между людьми благовоспитанными и ничему не учившимися, есть великое различие. В Персии мы не приметили большой разницы между теми и другими. Городские жители небогатые почти во всем сходствуют, относительно ума, знаний и обычаев, с поселянами; такое же сходство открывается между богатыми и небогатыми городскими жителями: почти везде те же поступки, та же походка, тот же способ изъясняться, те же мысли, и скажу смело — тоже учение. Здесь житель сельский — даже такой, который весь год проводит в подвижном шалаше своем, и беспрестанно перегоняет скотину с одного пастбища на другое — как мне показалось, развязнее, хитрее, учтивее и смышленее земледельца европейского, живущего от больших городов в дальнем расстоянии.
Сперва подумал я, что недостаток общего просвещения, воспитание почти однообразное, тиранская власть всех равно притесняющая, суть причины сходства в поступках, в походке и в знаниях, — сходства примеченного мною во всех местах, где я ни был; однако скоро нашел я важнейшую тому причину. Беспрерывная война, которая заставляла всех персов носить оружие, — мятежи, которые беспрестанно беспокоили их, — частые переходы из одной области в другую — все сие необходимо долженствовало уничтожить разнообразность, сблизить все состояния и смешать все звания. Богатый лишился способов приобретать сведения; напротив того бедный сделался гораздо смышленее. Первый забыл свою вежливость, ласковость, кротость в обращении; другой сделался обходительнее, нежели прежде: его идеи раскрылись, понятия умножились. Видя, что начальники обходятся с ним ласково — потому что имеют в нем нужду для утверждения власти своей — он стал уважать себя час от часу более, а по мере того переставал слепо уважать тех, которых имел случай часто вблизи видеть. Богач, выросший в поле, приобретал такие только познания, какие солдату иметь можно. Бедняк, из-за сохи или из рабочей пришедший в стан воинский, скоро мог тому же научиться; сверх того дорога к почестям и богатству была для него открыта, это одно обстоятельство могло произвести выгодную перемену как в мыслях его, так и поступках.
О женщинах сказать того не можно. Городские, как мы слышали — ибо почти нигде кроме Багдада не видали их — вообще умны, любезны, имеют все приятности пола своего, и в знаниях едва ли уступают мужчинам. Напротив того в селах, где врачебное искусство нередко доставляло как случаи видеть и слышать женщин, они казались нам грубыми, бессмысленными, и еще более нежели мужья порабощенными суеверию.
Сельские женщины столь же тщательно закрывают лицо свое, как и городские, еще более привязаны к домашней, уединенной жизни. Они отравляют все работы в доме, смотрят за детьми, варят кушанье, доят коров и коз и овец, приготовляют молоко, делают из него масло, которое мужья возят в город на продажу, в досужее время прядут волну и хлопчатую бумагу; из соломы и навозу делают лепешки, и по высушении употребляют их вместо дров, которые там весьма редки. Все полевые работы исправляются мужчинами.
Сельские жители вообще имеют по одной жене, хотя закон и дозволяет им, точно как туркам, жениться на четырех; равным образам почти никогда не живут с невольницами, выключая вдовцов и неженатых. Они хвалят наши законы относительно супружества и почти все думают, что многоженство, выгодное для богачей, никак не прилично состояний людей незажиточных, а особливо таких, которые дорожат спокойствием.
Одобряя наш закон в рассуждении сожития с одною женою, они изъявляли недоумение свое, когда мы сказывали, что супруга у нас почитается во всем равною мужу, что она с открытым лицом выходит из дому, что не нарушая благопристойности может оставаться наедине с посторонним мужчиною. Персы обходятся с женами своими ежели не презрительно, то по крайней мере почти без уважения; всякий муж чрезвычайно ревнив, влюблен ли он или нет; безделка заставляет его сердиться и обижать жену свою. За самый малый проступок он бьет ее; при самом легком подозрении в неверности разводится с нею; если же уверится в том совершенно, то может по праву заколоть ее сам, или возложить ненавистную должность сию на брата или другого ближнего родственника: в противном случае подвергается бесчестью.
Не в одних только селах муж казнит смертью жену клятвопреступную, но и во всей Персии. По счастью, такие ужасные происшествия случаются весьма редко, или потому что женщины не нарушают супружеской верности, или что нарушительницы, которых очень мало, умеют наблюдать осторожность.
Физика содержит в себе математику и медицину, метафизика состоит в богословии и законоведении, то есть в понимании всего, что относится к законам пророка и к примечаниям на оные. Наука нравственная почитается довершением хорошего воспитания и состоит в правилах, достопамятных изречениях, пословицах, притчах, исторических сказаниях; почти все сие написано стихами; по сей-то причине наука нравственная и поэзия обыкновенно преподаются вместе.
Персы, которые учатся только для приобретения сведений, проходят весь круг наук, известных в их отечестве, думая, что все знать должно, но которые из них желают занять важные места, или нажить достаток, те исключительно занимаются законоискусством, астрологией и врачебною наукою.
Торговля не такова теперь, какою была в царствование Софиев. Известно, что она пришла было в цветущее состояние при шахе Аббасе и его преемниках. Армяне, баниане и евреи, в Исфахане и других знатнейших городах поселившиеся получали из всех областей Индостана и многих островов океана Индийского великое количество товаров и дорогих вещей, которые продавали в Персии, или отсылали в Турцию и во все страны европейские. Между Персиею и между Баалкою, Бокгарою, Самаркандом и Кашемиром были заведены весьма удобные и частые сообщения; почти все произведения сих государств, также земель Татарских и Тибета, через Персию отправляемы были в Турецкую империю и Московию[1]. Европейцы, при Аббасе поселившиеся в Исфахане, Ширасе и в приморских городах Персидского залива, посылали в свое отечество большое количество произведений земли и промышленности.
Ныне товары индийские, назначаемые в Турции, привозятся прямо в Басру и Багдад, а оттуда отправляются в Моссул, Алепо и Дамаск. Персия весьма немногим снабжает Турцию, почти ничего взамен от нее не получая. Евреи и батане почти все выехали из Персии; а оставшиеся в ней немногие армяне живут в крайней бедности. Европейские народы мало-помалу прекратили сношения свои с нею; одна только Россия продолжала их, но и те недоверчивый и беспокойный Мегемет прервать постарался.
Если б шах Аббас мог передать наследникам ум свои и великие предначертания о народном благе, то Персия конечно могла бы сделаться выгодным средоточием сношений, которые тогда учреждены были между Индиею и Европою; могущество англичан не вознеслось бы до той степени, на которой видим его ныне, ибо народ сей один не мог бы овладеть всею торговлею, которую присваивали бы себе, во-первых, Персия, потом Московия и Турция, наконец все европейские государства.
Персы не имеют флота. Некогда были у них суда в Заливе для усмирения аравитян и для отправления торговли с Маскатом, Суратом и берегами Индостана; они также имели на Каспийском море небольшую флотилию для удержания в страхе на восточном берегу туркменов и узбеков, а на западном лезгин. Междоусобная война все истребила.
Однако — продолжает г. Оливье — персам очень было бы выгодно иметь на Каспийском море флот для удержания россиян, и даже в случае войны для нападения на Астрахань и места лежащие по Тереку. Персы не могут взять назад Дербента и Баку, недавно покоренных россиянами, до тех пор, пока не заведут у себя вооруженных лодок, и пока не будут в состоянии не допускать подвозу съестных припасов с моря во время осады.
В южной части Персии нет лесов и потому трудно завести флот в Заливе, а на покупку леса в Индостане потребны великие издержки; напротив того весьма удобно построить флот на Каспийском море. Гилян и Мазандеран покрыты дубом, сосной и другим строевым лесом; перевоз дерева обошелся бы весьма дешево, потому что оно растет близ берегов, и что в сем краю много есть речек, по которым можно плавать шесть месяцев в году.
Оливье Г. А. Извлечение из Путешествия г-на Оливье [в Персию] / [Пер. М. Т. Каченовскаго] // Вестн. Европы. — 1807. — Ч. 34, N 16. — С. 282-291.
Извлечение из Путешествия г-на Оливье[править]
Хотя в царствование Софиев Персия не была населена по мере своего пространства; хотя питала в себе семена раздоров; хотя вся была составлена из частей разнородных и несовместных: однако она, по свидетельству путешественников, все еще извне казалась величественною, а внутри отчасти наслаждалась благоденствием. Соседи уважали ее; правители областей и начальники племен боялись ее и слушались. Пределы ее были обширны. От Индуса до Тигра, от Каспийского моря до Персидского залива все повиновалось беспредельной власти монарха.
«Города персидские не уступали европейским ни в красивой наружности, ни в многолюдстве жителей, ни в пространстве. Земледелие, сей главный источник благоденствия народного, находилось в цветущем состоянии, и многоразличными плодами награждало селянина. Персы не щадили ни трудов, ни издержек, чтоб усовершенствовать искусственные пособия, и напитать влагою равнины. Многие ремесла, из самых необходимых в общежитии, доведены до последнего совершенства; другие, прежде совсем неизвестные или едва известные в Персии, оказали быстрые успехи в царствование попечительного шаха Аббаса I и некоторых из его преемников. Торговля, покровительствуемая Аббасом, получила знатное приращение. Сей монарх ссужал деньгами и товарами армянские семейства, которые поселил в предместьях Исфаханских. Правда, что персы в военном искусстве от нас далеко отстали; зато они превзошли или по крайней мере сравнились с окрестными народами, которые беспокоили их набегами. Мореходство было почти не уважено; люди бедные, непросвещенные занимались им; привычка служила для них вместо науки; не было никаких правил, никаких соображений: однако и такое мореходство подкрепляло торговлю, держало в страхе аравитян, и угрожало им опасностью, если б они дерзнули нарушить спокойствие южных провинций. Сие государство могло надеяться, что, посредством связей с Европою, в недрах его созреют некогда промышленность, все полезные искусства и самые науки, — науки, которые делают человека совершеннейшим по уму и по сердцу, которые предохраняют его от множества злоключений, от исчадий невежества, суеверия у предрассудков, — которые исправляют даже несовершенства правительств и по неволе утверждают на прочном основании».
В таком состоянии — по свидетельству г-на Оливье — была Персия в 1694 году, когда двадцатичетырехлетний шах Гуссейн начал царствовать. Приятное лицо, кроткий нрав, а особливо отвращение от свирепых поступков отца его Сулеймана, преклонили на его сторону сердца всех подданных. Первые годы царствования были ознаменованы некоторыми деяниями справедливости, человеколюбия и благочестия; но, к несчастью, время очень скоро показало, чего ожидать было должно от такого государя, который дни и ночи просиживал в своем гареме. Государством управляли министры, ненавидевшие друг друга; пользуясь слабостью Гуссейна, они старались утвердить собственное могущество и копить сокровища. Совет государственный, состоявший из первых евнухов сераля, управлял всеми делами или, лучше сказать, препятствовал отправлению оных. Начальник евнухов, человек гордый, честолюбивый и скудоумный, овладев доверием государя, по воле своей отдалял от участия в правительстве всех тех людей, кои по дарованиям своим и заслугам казались ему подозрительными. Насилие, жестокие поступки, грабежи производимы были чаще нежели при Сулеймане. Правосудие сделалось продажным; места и должности отдаваемы были за деньги; двор, при котором господствовали две противные стороны, старающиеся взаимно истребить одна другую, сделался средоточием сплетен, от которых добрые погибали, народ изнемогал, и которыми враги Персии старались воспользоваться, чтобы свергнуть с себя иго зависимости, и снова приняться за разбой.
Шах Гуссейн, неспособен будучи к благородной решительности, и не могши предвидеть пагубных следствий беспечности, не заботился о делах, сидел в своем гареме и думал только об удовольствиях. Некоторые отважные люди, верные слуги его, тщетно подавали благоразумные советы, тщетно старались открыть ему предстоящую опасность. Гуссейн не хотел слушать их, пресыщался утехами, ни о чем не заботился и на представления министров ответствовал: «Это ваше дело, войско у вас в руках; распоряжайте!»
Между тем как государству грозила конечная опасность, шах Гуссейн становился час от часу беспечнее, и наконец вздумал расточать золото подданных своих на сооружение великолепных чертогов в Ферабате, в двух милях от Исфахана. Подати были недостаточны для издержек на сие огромное здание; надлежало снова обременить народ налогами, ограбить богачей, наложить подать на вельмож, употреблять разные домогательства, обижать, мучить.
Дела не могут долго быть в таком состоянии. Через несколько лет мятежи оказались во всех провинциях; прежде поднято знамя возмущения в Кандагаре, обитаемом афганцами. Магмуд, один из начальников их, давно уже негодующий на правление Софиев, видя благоприятный случай, собирает 25,000 опытных воинов, ведет их через пустыни сухие и знойные, оставляет за собою города, которые сопротивляются ему, приходит в Кулнабат, село лежащее в трех милях от Исфахана, марта 8 дня 1722 года, побеждает многолюдное персидское, войско, приближается к Ферабату, занимает одно предместье Исфахана, и угрожает столице нападением.
Персы, хотя имея над собою робких начальников, были столь многочисленны, город был столь обширен, число жителей его, почти вообще воинственных, было столь велико, что Магмуд, испуганный дерзким своим предприятием, обещался Гуссейну отступить, ежели шах даст в супружество одну из дочерей своих и дозволит ему быть самодержавным государем в Кандагаре. Шах Гуссейн, надеясь на скорую помощь наместников, не принял Магмудовых предложений.
Магмуд знал, что зашел очень далеко, и что отступив назад был бы должен обороняться от преследующих неприятелей, а может быть еще и потерять сражение; он знал также, что с малым войском нельзя овладеть столицею Персии, и решился голодом принудить ее к сдаче. Для сего приказывает опустошать поля, разорять селения, уводить жителей; укрепляет стан свой окопом в Ферабате, и спокойно ожидает, пока сами обстоятельства подадут ему благоприятный случай действовать с успехом.
Между тем Гуссейн, в июле месяце, одного сына своего Тахмаса Мурзу посылает в провинции собрать и привести войско, в котором была крайняя нужда, и которого давно ожидали нетерпеливо. Молодой князь, имея при себе триста или четыреста хорошо вооруженных всадников, выехавши из города, счастливо пробился сквозь ряд осаждавших неприятелей. Гуссейн не хотел начинать сражения до тех пор, пока возвратится сын его и приведет с собою войско; но жители, томимые голодом вопреки власти государя, собрались в июле месяце, и решились идти против неприятеля. Они были совершенно разбиты; Магмуд успел задобрить подарками и обещаниями одного наместника, который вел к столице 10,000 человек войска; изменник взял сторону неприятеля, и помог ему одержать победу. Несчастный шах Гуссейн, потерявши свою надежду на ожидаемую помощь, решился принять первые предложения; но Магмуд, возгордившийся успехом, отвечал, что уже не время, что он сам есть государь Персии, и что требует от Гуссейна всего королевства и дочери в супружество. Однако после сего ответа решительного Магмуд дозволил Гуссейну льстить себя малою надеждою, для того чтобы государь сей не торопился начинать договора. Магмуд понимал, что Исфахан не перестанет быть опасным до тех пор, пока многолюдство жителей превышает число войск его; и потому он желал, чтобы нужда и голод опустошили столицу.
«Голод — повествует г. Оливье — похитил уже три четверти жителей, а оставшихся превратил в плотоядных животных, когда Гуссейн сложил с себя венец, которого носить был не в силах. Согласившись на все требования Магмуда, 21 октября 1722, он вышел из чертогов своих в печальной одежде, со слезами на глазах ходил по большим улицам Исфаханским, оплакивая несчастное свое царствование, обвиняя себя в слабости, приписывая все ошибки министрам своим и советникам, и увещевая жителей, чтобы терпеливо несли новое иго. На другой день подписал бумагу, по содержанию коей он отрекся от престола, навсегда уступил государство Магмуду и его наследникам, и отдал во власть победителя себя, семейство свое, весь дом, всех чиновников двора своего».
Магмуд, воссев на престоле Софиев, несколько дней был весьма добрым государем; постарался снабдить жителей исфаханских большим количеством съестных припасов; привел дела в порядок, восстановил правосудие; заставил подданных своих забыть, что он хищник чужого престола. Скоро потом, движимый жестокою политикою и корыстолюбием, Магмуд лишил жизни многих вельмож персидских, и присвоил себе их сокровища, будто бы за то, что они изменили прежнему своему государю, и худо защищали Гуссейна. Когда войска его, спустя потом несколько времени — в иракском городе Касбине, в котором Тахмас-Мурза, сын Гуссейна, провозгласил себя государем — были разбиты, Магмуд, боясь, чтоб не началось возмущение в столице, приказал умертвить министров, вельмож и лучших жителей, которых пригласил к себе на пиршество. Двести молодых дворян знатнейшего рода взяты из училища, в котором они воспитывались, и умерщвлены бесчеловечно! Триста человек из войска Гуссейна, которых Магмуд принял в свою службу, подверглись такой же участи, равно как все те, которые, получая жалованье, считались его солдатами. Потом он излил ярость свою на всех жителей; тем, кои спаслись от ужасного сего побоища (ибо наконец убийцы утомились), велено выйти из города, и в странах далеких оплакивать потерю своих родных, друзей, имущества. Средство, которое Магмуд употребил для населения города вместо убитых граждан, было не менее жестоко, как и самое убийство. Трудолюбивое и воздержное племя дергвизинов, рассеянное между Касбином и Амаданом, лишено полей и жилищ своих; Магмуд принудил сих людей переселиться в Исфахан; некоторая часть их записана в войско. Он более на них полагался, нежели на персов, потому что дергвизины исповедовали одну с ним веру.
Магмуд, овладев столицею, не мог покорить всех областей, и еще менее был в силах противиться успехам россиян и турок, которых Тахмас-Мурза по неосторожности призвал к себе в помощь. Кроме других, западные области явно восстали против Магмуда; часть войска его, против них посланная, была побита на голову; сам он, после бесполезных покушений, принужден был отступить со всем своим войском. Магмуд хотел было удовлетворить гнев свой покорением города Езда, в котором имел себе доброхотов между гебрами; но и сие намерение осталось без успеха. Тогда-то объятый яростью, которая скоро потом довела его до совершенного бешенства и ужаснейшего недуга, Магмуд своими руками умертвил детей и родственников шаха Гуссейна, коих было тридцать один человек; сам шах Гуссейн получил рану, когда хотел спасти от меча одного пятилетнего своего сына.
Когда Магмуд впал в опасную болезнь и не мог управлять государством, военные начальники, в 22 день апреля 1725, посадили на престол одного родственника его Эшерефа, которого недоверчивый хищник держал в темнице. Магмуд лишен жизни, и голова его принесена к Эшерефу, который на сем только условии согласился возложить на себя венец персидский. Таким образом истребитель поколения Софиев окончил жизнь свою, на 27 году от рождения, по двухлетнем царствовании.
Эшереф, свирепый по природе, вышедши из темницы своей, тотчас велел умертвить всех телохранителей Магмуда, всех министров его, наперсников, даже самых начальников военных, которые помогли ему сесть на престоле, чтобы они и другому не оказали равной услуги. Единственный сын Магмуда и мать его также лишены жизни. Эшереф приказал выколоть глаза собственному своему брату, который ужасал его своею деятельностью и дарованиями; он велел умертвить всех афганцев и всех персов, которые казались ему опасными; словом сказать, истребил всех тех людей, коих боялся, или коих сокровища хотел себе присвоить, оправдывая тиранские поступки то мнимыми умыслами против своей особы, то тайными сношениями с сыном шаха Гуссейна.
Между тем Эшереф вел переговоры с турками; он обещался уступить навсегда покоренные ими области, нежели они помогут ему выгнать афганцев из столицы и из государства. Турки, желая удержать за собою провинции, решились послать сильную помощь против афганцев. Тогда Эшереф, отрубив голову Гуссейну, которого держал в заключении, пошел против неприятелей, и поразил их при Шеркерде. После сей победы он заключил мир с турками, уступив все области, ими покоренные.
У шаха Тахмаса осталась одна только провинция, Мазандеран. Будучи без войска, без денег, без доверия, без усердных друзей, которые могли бы дать ему полезные советы, он совершенно лишился надежды выгнать афганцев, покорить мятежные области и воссесть на родительском престоле. Однако это сделалось против чаяния. Не он произвел столь чудесную перемену, но другой под его именем, то есть Надир-Кулы-Бег, известный в Европе названием Тахмаса-Кулы-Хана.
Надир-Кулы-Бег родился в 1688 году в Абиверде. Он был один из числа знатных владельцев племени кирклу, от поколения Туркоманов. Еще в молодых летах он полюбил военное искусство; сражался с своими соседями за принадлежность какого-нибудь замка, за начальство над каким-нибудь округом за доходы с каких-нибудь городов. Одерживая победы, проигрывая сражения он всегда господствовал над счастьем, всегда готов был выдумывать новые средства, всегда готов был снова сражаться. Воинственные племена северной и северо-западной части Корассана столько полюбили его отважность и благоразумие, что охотно согласились служить под его знаменами. Таким образом в самое короткое время он собрал многолюдное войско, готовое повсюду за ним следовать и подвергаться всем опасностям.
В сие время он предложил услуги свои Тахмасу. В первый поход приобрел себе преимущество перед Эшерефом, и никогда не терял его. Слава имени его наполняла свежими людьми войско Тахмаса, который пожаловал его верховным начальником. Тогда он стал называться Тахмас-Кулы (рабом Тахмаса), а потом уже принял имя Тахмаса-Кулы-хана, как вообще называют его в Европе. В три похода он покорил для Тахмаса все земли, которыми в Персии владели афганцы. Он прогнал их в разоренные области, в которых не могли они достать ни рекрут, ни съестных припасов. Эшереф предложил ему все сокровища, полученные по смерти Магмуда; но Тахмас-Кулы-хан не хотел слышать о примирении. Несчастный Эшереф с малым числом бежал в Кандагар, и был убит от своих подчиненных.
Таким образом, Персия опять досталась Софиям, быв шесть лет под правлением афганов. Кулы-хан пошел потом против турок, и отнял пограничные земли, которыми они завладели во время смятений. Он не хотел им ничего уступать, равно как и афганам; но Тахмас, между тем как Надир находился при осаде Герата, без его ведома заключил мир с турками, и отдал им Керманшаг с девятью округами.
Надир крайне рассердился, услышав о сем мире; начал ругать министров шаха Тахмаса, и в жару негодования называл его самого слабым государем; жаловался, для чего отдана часть Персидской области, которую можно было удержать за собою; напомнил войску, что в договоре ничего не сказано о пленных персах; наконец не скрыл своего намерения нарушить договор и идти против турок.
Казалось, что Надир был самодержавный государь Персии, а шах Тахмас только простой чиновник, вышедший за пределы данного полномочия. Надир, ни у кого не спросясь, послал объявить пашам багдадскому и эриванскому, чтобы непременно вывели турецкие войска из крепостей персидских, или в противном случае готовились бы к обороне. Он в то же время разослал по всем провинциям от себя манифест, в котором напоминал о победах, под его начальством одержанных персами над абдалисами, афганами и турками. Он жаловался, что хотят остановить его победы, и что разделяют на части государство по следствию одного сражения, которое очень легко можно поправить; объявил, что небо всегда споспешествует его намерениям, что он никак не согласится признать действительным договор столь постыдный и вредный для государства, и что, побуждаем будучи сими причинами, идет с победоносным войском своим выгнать из Персии гордого неприятеля.
Слова, в которых оказывалась любовь к отечеству, понравились войску. Надир с семьюдесятью тысячами верных солдат отправился к Исфахану. Пришедши к столице (в августе 1732), является пред лицо шаха, и уверяет, что министры обманули его, точно, как отец его шах Гуссейн обманут был своими советниками. Тахмас не противоречит, но Надир видя, что шах не горячо принимается наказывать виновных, боится чтобы самому не сделаться жертвою и для того решается употребить средства осторожности вместе с своими военачальниками. Он приглашает шаха на смотр, оттуда на пиршество; отдает его под стражу, низвергает с престола, и отсылает в Мешед под крепким присмотром; возводит на престол восьмимесячного сына Тахмаса, и объявляет себя правителем государства. Все сие сделано без малейшего сопротивления; никто не роптал ни в войске, ни в городе.
После сего достопамятного происшествия Надир пошел против турок, разбил их, осадил Багдад и получил обратно все провинции, которые они себе присвоили. Тогда-то все собрание вельмож государства, начальников племен и правителей областей единодушно провозгласило Надира шахом. Надир согласился быть государем на следующих трех условиях: 1. чтобы все присягнули ему и потомству его в верности и повиновении, 2. чтобы никто не брал стороны прежнего дома шахов; 3. чтобы не помешали ему сделать некоторые перемены в вере им предполагаемые.
Последняя статья наделала довольно хлопот; моллаги в продолжение многих заседаний упорно стояли в том, что принять ее никак не могут, Надир, не ожидавший такого сопротивления, и не могши склонить их ни подарками, ни обещаниями в свою сторону, признал нужным употребить власть свою. Он приказал палачам в самом собрании задушить первосвященника, когда сей говорил сильно, с должным уважением, и когда по званию своему смело и ревностно защищал веру. Поступок сей и последовавшее за ним отнятие имений у духовенства сделали столь сильное впечатление в членах собрания, что все безмолвно покорились воле Надира.
Овладевши престолом Софиев, Надир отправился воевать против Могола. Расхищение города Дели, в котором убито более 200 000 человек без разбору пола и возраста, останется навсегда ненавистным памятником сего похода, несмотря на военную славу Надира. Он вывез из сей несчастной разоренной страны несметные сокровища, которых однако, малая часть у него осталась, и которые на возвратном пути отняли у него Маратты и покрали его собственные воины. Из Индостана он отправился для покорения татар узбекских. Счастье не поблагоприятствовало ему в войне против татар дагестанских, которых области нашел он неприступными. Надир много раз поражал турок; однако не мог овладеть Багдадом. Он царствовал деспотически в Персии с помощью войска, которое всегда при себе держал. Он предположил себе за правило поселить ужас во всех подданных мучительными казнями. Через несколько лет тиранство его — а особливо, когда он, захотевши ввести магометанскую веру вместо персидской, повесил главных жрецов, которые противились его намерению — сделалось так ненавистным, что его почли сумасшедшим и умыслили на жизнь его. Он убит 1747 года с 19 на 20 число июня.
По смерти его войско разделилось, и настал страшный беспорядок. Военачальники, желая достигнуть престола и завладеть награбленными добычами, нападали один на другого. Не место здесь подробно описывать все перемены и смятения, терзавшие несчастную Персию до правления Херима-хана. Во все время сие междоусобная война свирепствовала в государстве; крамолы гнездились в разных областях, и каждая старалась присвоить себе могущество и независимость; земля обагрялась кровью, совершались ужасные злодейства. Все государство, начиная от Гомрома до пределов российских, представляет признаки бедствий последовавших за мятежами, о которых пространно повествует г. Оливье. Мы упомянем только имена главных искателей, действовавших с оружием в руках, прежде восстановления спокойствия: Адель-шах, Ибрагим брат его, Шарок, Ахмет-шах, Юссиф-Али, Мыр-Алим, Джафер, Алы-Мердан, Магомет-Ассан. Все они погибли от рук или соперников, или собственных своих солдат, которые оставляли одних начальников и переходили к другим.
Херим-хан, явившийся после всех соискателей, счастливо успел в своем намерении. Он был один из числа любимейших начальников Надира, и в последнее время царствования его находился со знатною частью войска в южных провинциях. Ширас и другие города пристали к нему; после многих сражений он одержал верх над всеми соперниками, и сделался обладателем Персии. Его царствование продолжалось тридцать лет; в последние уже годы он принял имя правителя, однако никогда не хотел называться шахом. Херим перенес столицу свою в Ширас, в воздаяние жителям за их усердие. Он умер в 1779 году, будучи 80 лет от роду; все подданные почитали его, и оплакивали свою потерю. Сей государь соорудил великолепные здания общественные, и так строго смотрел за благочинием, что во все время его царствования ни один раз не было в Ширасе кровопролитной драки. Многими превосходными качествами души своей он заслужил любовь народную и уважение правительств чужестранных. Херим ненавидел жестокие казни, был приветлив и щедр к бедным, терпел разные вероисповедания, ободрял торговлю, науки и художества.
По смерти Херима-хана настали новые смятения. Зеки-хан, брат его, хотел присвоить себе вожди правления, в обиду сына Херима; но был разбит и лишен жизни зятем своим Али Мурад ханом. Сей последний, будто бы желая возвратить свободу законному наследнику, овладел Ширасом после девятимесячной осады; потом убил Херимова сына, и провозгласил себя государем некоторых других областей.
Беспокойно было Мурадово правление, и Персия снова была терзаема всеми ужасами войны междоусобной. Али-Мегемет-хан, которого предки управляли Манзандераном, сделан был евнухом в младенческих летах по повелению шаха Измаила, который поступком сим захотел отомстить отцу Мегемета, жестокому своему неприятелю. Достигши 70 лет и будучи подкрепляем четырьмя своими братьями, Мегемет-хан не согласился Али-Мурад-хана признать государем. Али-Мурад послал против него с 30 000 человек сына своего Шеик-Вейсса, который одержал многие победы над Мегеметом. Али-Мурад, не сомневаясь, что присутствием своим успеет сделать еще более, в июле 1784 года выступил из столицы с шестидесятитысячным войском. Но Мегемет, собрав новые силы, до пришествия Мурада, совершенно разбил Шеик-Вейсса и прогнал его. В сие время Джафер-хан, один из Мурадовых братьев, поднял знамя возмущения. Али-Мурад, оставив часть войска против Мегемета, с другой поспешно отправился назад защищать столицу от нашествия мятежников, и дорогой умер 1785 года. Солдаты его, расторгши узы повиновения, разграбили казну, предались неистовству, и пошли к Исфахану, куда начальник города не пустил их, вздумавши объявить себя государем. Сопротивление начальника увеличило беспорядок; войско рассыпалось по деревням и опустошило оные. Некоторые чиновники пристали к Джафер-хану, которому через несколько времени потом удалось пройти в Исфахан и там укрепиться.
Мегемет-хан, увеличив силы свои, шел к Исфахану и побивал наголову всех, кто ни противился ему на пути. Он был уже в расстоянии двух дней от столицы, как Джафер-хан, устрашенный неудачами своих сообщников, с малым войском бежал в Ширас, унесши с собой братние сокровища.
Мегемет, более не встречая препятствий, вошел в Исфахан 6 мая 1785 года. Все войско его расположилось в городе, отданном на расхищение. Никогда, ниже во время грабительства афганцев, Исфахан не видел подобных ужасов; войско, в котором было множество татар, делало всякие бесчинства и в бешенстве ничего не щадило.
Мегемет долго вел войну с Джафером, и многократно был побеждаем. По смерти Джафера, убитого заговорщиками в январе 1789 года, сын его Лутф-Али принял начальство над войском, и в 1794 году предан изменой Мегемету, который лишил его жизни. С того времени престарелый сей евнух спокойно царствовал в Персии, покорив себе все области одну за другой. В последовавший год он пошел против русских, для отнятия Ширванской провинции, — пишет г. Оливье — и городов, которыми завладели они по смерти Надира. Один чиновник, по имени Питт-Герет, убил его в стане 14 мая 1797 года, отмщая смерть брата своего, которому за год перед тем Мегемет велел отрубить голову.
По смерти Мегемета войско разделилось, одна часть возвратилась в Исфахан, или оставила службу, другая стала под знаменами Баба-хана. Этот Баба-хан есть сын старшего брата прежнего шаха. Он тотчас объявил себя шахом персидским и принял название Фетал-Али-хана. «Кажется, что он — пишет г. Оливье — до сих пор царствовал правосудно в Персии, и как внутри, так и вне действовал со всею неутомимостью, какой требуют его обстоятельства».
Здесь помещено самое краткое извлечение из Путешествия г-на Оливье. Желающих знать подробности происшествий минувшего столетия найдут их в подлиннике. Издатель Вестника выписал статью сию тем охотнее, что новейшая история Персии нам почти вовсе неизвестна; а здесь по крайней мере можно получить некоторое сведение о главных событиях прошлого века.
- ↑ Ученый Оливье до сих пор еще не знает, что обширнейшее в свете государство, в котором многие тысячи земляков его едят сытный хлеб, никогда не называлось и не называется Московией.