Из записной книжки марковца
...Желтые полосы только что скошенного хлеба чередуются с яркой зеленью кукурузы.
Мы стоим на холме, за холмом лощина, которая снова переходит в холм. За последним холмом красные.
Видно, как у самого горизонта удаляются их обозы, поднимая облака пыли.
За курганчиком торопливо устанавливаются гаубицы.
Длинноусый артиллерист-наблюдатель, не отрываясь от бинокля, выслеживает обозы противника.
— „Прицел семьдесят!“
— „Прицел семьдесят!“ — передается команда.
— „Огонь!“
Задорно рявкнули орудия, и со свистом полетели снаряды вслед за отступающими. Неподалеку от полосы обоза поднимаются два столба дыма и пыли, и по полям гулко разносятся звуки разрывов.
— „Недолет. Прицел семьдесят четыре! Огонь.“
Воздух сотрясается от двойного выстрела. На этот раз снаряды попадают прямо в цель. Простым глазом хорошо видно, как непрерывная лента обозов разрывается, и подводы расползаются в разные стороны.
У гаубиц суетятся артиллеристы, заряжая орудия — выстрел за выстрелом следует почти непрерывно. На месте красных обозов образовалась сплошная завеса из пыли и дыма, разметавшиеся по полю подводы отходят в полном беспорядке...
— „Поручик Э., — раздается позади меня голос капитана. — Отправляйтесь сейчас же с вашими Викерсами на правый фланг 2-го батальона. Торопитесь!“
Я срываюсь с места и бегу к своим двуколкам.
Через минуту, обливаясь потом, мы тащимся по кукурузному полю. Жар невыносимый. Мои номера похожи на арапов — так почернели от загара их лица. Рубахи, намокшие от пота, поприлипали к телу. Поступь у всех тяжелая от усталости, — с раннего утра мы следуем по пятам за противником, но выражение лиц — праздничное, будто и нет усталости. Лошади еле плетутся, несмотря на кнуты ездовых.
Второй батальон спускается в лощину, за кукурузой его не видно. Мы с нашими лошадьми никак не можем его нагнать...
— „Господин поручик! Гляньте-ка влево, — с тревогой в голосе обращается ко мне один из номеров. — Кажись, красная конница на бугре показалась.“
Я поворачиваю голову влево и вижу на залитом солнцем холме черные точки верховых. Всматриваюсь: на моих глазах количество точек увеличивается, — вот они уже занимают весь правый склон холма, рассыпавшись в лаву.
Ставлю пулеметы в сторону противника. Номера занимают свои места и готовят пулеметы к бою.
„А вдруг это наша конница? — закрадывается в мою душу сомнение. — Страшно открывать огонь первому.“
И как нарочно вокруг воцарилась мертвая тишина. Второй батальон где-то впереди между мною и конницей, артиллерия осталась позади и больше не стреляет, вокруг не видно никого, будто и боя нет никакого.
Но мне на помощь приходит артиллерия. Сомнения мои рассеиваются, когда тишина неожиданно нарушается двумя выстрелами, и через наши головы летят снаряды и разрываются в лаве. Лава раскололась на две части и с криком «ура» — несется вниз.
„Помоги нам Господи.“
Подаю команду и впиваюсь глазами в лаву.
Та-та-та та-та — зарокотали мои Викерсы.
Внизу, как бы в ответ, затрещало еще несколько пулеметов, и началась частая ружейная стрельба.
Это заработал батальон, к которому я торопился.
Вокруг лавы — пыль от пуль и снарядов. Лава останавливается, потом поворачивается и карьером несется обратно за холм.
Атака отбита, на поле остается несколько убитых лошадей и раненых красных кавалеристов.
...Через полчаса я с батальоном двигаюсь вперед. Один за другим к нам поступают пленные. Вот два мадьяра. Один, — высокий блондин с резкими чертами лица и с тревожными глазами пойманного зверя, другой, — с цыганской физиономией — пониже и послабее первого.
— „Ты не русский?“ — спрашиваю я у блондина.
— „Я поляк,“ — отвечает он с явно не польским акцентом.
— „Если ты поляк, скажи мне что-нибудь по-польски.“
Он смотрит в землю и молчит.
— „Что же ты молчишь?“
— „Я не умею говорить по-польски.“
— „Кто же ты?“
— „Мадьяр.“
Его товарищ на вопрос, какой он национальности, вытаскивает из кармана бумажку. Читаю: „Предъявитель сего красноармеец Интернационального полка такой-то — действительно выразил нежелание служить в красной армии и подлежит отправке на родину. Командир полка: подпись. Комиссар: подпись.“ Рядом с мадьярами — два русских. Эти перешли добровольно.
— „Какой губернии?“
— „Пермской, господин поручик!“
— „Давно у красных?“
— „Как Колчак отступать стал, мы в плен попали. А здесь — день в кукурузе просидели, пока к вам удалось перебежать...“
...В то время как мы двигаемся вперед, у красных творится что-то странное. К нам доносится из-за холма, за которым они расположены, стрельба из пулеметов и орудий.
Мы торопимся подняться на холм и только на его вершине — узнаем, в чем дело. Оказывается в то время, как мы гнали красных, к ним в тыл зашел генерал, который закончил разгром красных. Почти вся пехота забрана в плен.
В деревне * марковцы встречаются с конными частями генерала *...
...Сидя в чистой избе в ожидании ужина, расспрашиваем хозяйку — толстую хохлушку — о красных. По ее словам красные кавалеристы говорили ей: „Вот подожди, бабка, разобьем поляков, разобьем Врангеля, а потом все вместе пойдем на коммуну“.
Это говорили кавалеристы, а пехота бегала по деревне, снимая с деревенских детей кресты, — в красной пехоте убеждены, что мы расстреливаем всех пленных за исключением тех, у кого на шее имеется крест.
