Константин Андреевич Тренев.
Из принципа[править]
На входной двери в парикмахерской Дыркина изображен процесс стрижки: парикмахер тащит клиента за волосы прочь со стула и замахнулся на него ножницами. Синее лицо клиента с красными пятнами на щеках, с лезущими на лоб глазами, искаженное выражением адских мук, производит потрясающее впечатление. Вся группа сильно напоминает сцену из практики святой инквизиции.
Но внизу под сценой успокаивающая надпись: «стрижка и бритье».
В окне цирюльни выставлено двое часов: одни идут и показывают иногда 6, а иногда 7 часов. Другие без внутренностей и из года в год показывают четверть одиннадцатого. Сверху над часами написано: «часовой мастер», а внизу: «пьявки».
Был канун пасхи, и Дыркин, единственный парикмахер в городе, без отдыха стриг и брил с утра до поздней ночи.
Правда, против его мастерской помещалась еще одна парикмахерская, но так как мастер ее накануне больших праздников бывал всегда пьян, то фактически на весь город оставался опять-таки один парикмахер.
Было уже около 11 часов ночи, через час должны были ударить к заутрене, а небритых и нестриженых посетителей было столько, что мастерская Дыркина оказывалась положительно тесной.
Старик Дыркин сосредоточенно переходил от ножниц к мылу, от мыла к бритве, сдергивал с «оконченного» посетителя покрывало и, таинственно произнеся следующему: «пожалуйте», принимался за то же самое.
Пот ручьями струился по глубоким морщинам его маленького, похожего на сжатый кулак лба и крупными каплями повисал на седой щетине подбородка. Но Дыркин не обращал на это внимания и священнодействовал.
Дверь с привешенным к ней через блок полупудовым камнем запела в четыре голоса и впустила нового посетителя, на коротеньких ножках, с черепаховым пенсне на пуговицеобразном носу.
— Постричься и побриться, — произнес он, поправляя белый галстучек.
Дыркин, не поднимая головы, промычал:
— Пожалуйте-с.
Новый посетитель уселся на стул и, постукивая палочкой, произнес:
— Газет не имеется почитать?
— Нет, не имеется, — произнес Дыркин, — крестный календарь Гатцука, может, пожелаете?
Молодой человек с презрением отвернулся и стал ждать очереди.
Его очередь наступила, когда ударили к заутрене и в парикмахерской нестриженых и небритых уже не было.
Дыркин благочестиво вздохнул, поправил лампадку, и стал брить молодого человека.
Он сбрил пух с румяных щек посетителя и взялся было за ножницы, чтобы приступить к стрижке.
— И усы тоже, — произнес посетитель.
— Сбрить? — удивленно переспросил Дыркин.
— Сбрить.
Дыркин покрыл мылом чуть сереющую верхнюю губу и, взявши молодого человека двумя пальцами за кончик носа, стал действовать бритвой.
— Зачем это вы, извиняйте за беспокойство, усы сбриваете? — спросил он, когда бритье было окончено и окутанный белой простыней молодой человек стал похож на вылупливающегося из яйца цыпленка.
— Действительно что, — продолжал Дыркин, принимаясь за стрижку, — в относительности касательно деликатности, оно требуется, ну, а только со стороны…
— А что же со стороны?
— А, извиняйте, сходство неприличное выходит.
— Какое сходство?
— Ну, вроде как бы, извиняйте, с обезьяной. То есть это я не с умыслом каким говорю, а так вообще, не желая обидеть.
— Я нисколько не обижаюсь, — произнес молодой человек, — потому что каждый человек натурально имеет сходство с обезьяной.
— Именно что! Уж и морды попадаются…
— Потому человек похож на обезьяну, что сам он от обезьяны произошел. Ты знаешь? Ведь все люди от обезьяны произошли.
— Потеха! — усмехнулся Дыркин.
— Нет, я не шучу. Я совершенно серьезно: и ты и я — все от обезьяны.
— То есть как же это?
— Очень просто. Наука признает, что была сначала клеточка, а из клеточки маленькие животные, а из маленьких животных обезьяна, а из обезьяны человек.
— Нет, это вы шутейно или всурьез?
— Конечно, серьезно. И ты и я — все от обезьяны.
— Н-ну, не знаю! Может, вы и от обезьяны, а только у меня, слава тебе господи, родители были.
— Так и родители ж от обезьяны.
Дыркин перестал стричь и посмотрел на голову собеседника. Бока ее уже были выстрижены. На макушке же оставался невыстриженный клок бурых волос, производящий впечатление распластавшейся на голове дохлой крысы.
— Нет, вы, господин, покорно прошу, родителей моих не касайтесь, — проговорил Дыркин, снова принимаясь за ножницы, — потому — я за упоминание родителей моих могу…
— Ты как же можешь против науки идти, ежели Дарвин доказал?
— Ну хорошо. Вот вы носитесь с обезьяной. А как же вы, например, в рассуждении Адама и Евы?
— Никакого Адама и Евы не было.
— Не было?
— Не было.
— Значит, весь народ через обезьяну?
— Через обезьяну.
— И православные?
— И православные.
— То есть ежели бы завтра не такой день, я бы тебе, жулику, показал обезьяну!
— Что ж ты, невежа, ругаешься! С тобой образованный человек говорит, а ты споришь. Как ты смеешь!
Дыркин положил ножницы на стол. У крысы на голове молодого человека он успел обрезать только одну сторону.
— Уходи прочь! — произнес он, трясясь всем телом.
— Как это?!
— Уходи, говорят тебе, пока цел!
— Послушай, как же так это? Ты же не достриг меня!
— Не стану я поганить ножницы об такую голову! Уходи!
Молодой человек побагровел, крыса на его макушке ощетинилась.
— Ты должен меня достричь! — завизжал он, ерзая на стуле.
— Я, брат, знаю, что я должен с этакими махометами делать, которые обезьяну да разную там математику проповедуют! Денег я с тебя уж не возьму, — продолжал он, укладывая свои инструменты, — пущай мой труд пропадет.
Молодой человек вскочил на ноги.
— Я полицию позову! — закричал он, хватаясь за шляпу.
— Позови, позови! — ворчал Дыркин. — Я, брат, знаю, что полиция с такими мазуриками делает!
— То есть ты это все за то, что человек от обезьяны?
— А ты поговори у меня про обезьяну, поговори!
— И буду говорить, потому что наука доказывает, что человек от обезьяны, а ты, невежа, не поним…
Дыркин схватил его за шиворот, сделал движение коленкой, и не успел посетитель вскрикнуть, как дверь парикмахерской захлопнулась за ним.
— Чертов обезьянщик, прости господи! — проворчал Дыркин, запирая дверь изнутри на крючок.
Молодой человек поднялся на ноги, пощупал невыстриженное место на голове и стал стучаться в дверь.
— Можешь, — отвечал Дыркин, подметая комнату.
— Эй, послушай, — кричал молодой человек, — ведь это же черт знает что! Как же я теперь на праздниках буду?
— Для обезьянщиков светлого праздника не полагается, — отвечал Дыркин.
— Но ведь у меня визиты, неловко…
— Ловок будешь.
— Нет, ты скажи, ты серьезно не намерен достричь?.. Серьезно, да? Но, голубчик, я ведь пошутил, — взмолился он наконец, — человек из земли сотворен.
— Знаем мы вас, — отвечал ему Дыркин.
— Ну, ей-богу, — из земли!.. Я пошутил.
— Врешь, врешь…
— Да верно же, голубчик, достриги.
— А перекрестись, когда не врешь, — произнес Дыркин, подходя к двери.
Молодой человек принялся креститься.
— Нет, ты с поклонами, до земли и чтобы на церковь.
Молодой человек быстро осмотрелся по сторонам и начал бить поклоны.
Дыркин молча впустил его и молча достриг. Злополучный дарвинист расплатился и направился к выходу.
— Так знай же, — закричал он, останавливаясь на пороге, — знай, подлец, что человек от обезьяны произошел!
Дыркин побледнел и бросился за ним, но дарвинист был уже далеко. В темноте слышно было только частое шлепанье ног убегающего.
<1902>
Источник текста: Повести и рассказы / К. Тренев; Сост. и предисл. М. О. Чудаковой. — Москва: Сов. Россия, 1977. — 350 с.; 20 см.