Глава XXVIII
Заключительная борьба. Вавилон и Персия
При вступлении на египетский престол в 609 г. до н. э. Нехао, сына Псамметиха I, ничто, по-видимому, не препятствовало ему восстановить египетскую империю в Азии. В то время как царство Псамметиха возвышалось, царство некогда могущественных ниневийских царей быстро клонилось к упадку. Оно никогда уже больше не смогло оправиться после страшного посещения скифских полчищ в царствование Псамметиха I, и, когда Вавилон заключил союз с царём возвышавшегося Мидийского царства Киаксаром, Ниневия не могла противостоять их совместному нападению. Её неминуемое падение предвидели западные народы, и еврей Наум, ясно предугадавший его, вдохновенно предрёк её разрушение. При вступлении на престол Нехао Ассирия находилась в таком упадке, что он немедленно приступил к осуществлению замыслов своего отца относительно восстановления империи в Азии. Он построил военный флот как на Средиземном море, так и на Красном, и в первый год своего царствования вторгся в землю филистимлян. Газа и Аскалон, оказавшие сопротивление, были взяты и наказаны (Иерем., 47:1,5), затем с огромной армией Нехао двинулся на север. В Иудее, освободившейся от ига ассирийцев, возобладала пророческая партия. Памятуя о своём чудесном избавлении от Синахериба около столетия назад, они и теперь вполне верили. что могут встретить египетскую армию с той же надеждой на избавление.
На исторической равнине Мегиддо, где Египет около 900 лет назад впервые утвердил оружием своё владычество в Азии, юный Иосия опрометчиво напал на огромную армию Нехао. Его ничтожные силы были быстро рассеяны, и он сам, смертельно раненный, вернулся в Иерусалим, чтобы там умереть. Рассчитывая встретить со стороны Ассирии хотя бы некоторую попытку спасти свои западные владения, Нехао направился без потерь к Евфрату. Но конец Ассирии был слишком близок, чтобы у неё могло возникнуть хотя бы слабое поползновение остановить его наступление; фараон не встретил там никакой армии, однако, не чувствуя себя достаточно сильным, чтобы идти против Ниневии, он вернулся на юг, завоевав всю Сирию. Итак, за один раз он вернул Египту все древние завоевания эпохи империи.
Прибыв к Рибле, на Оронт, через три месяца после битвы под Мегиддо, он послал за сыном Иосии, Иоахазом, которого иудеи возвели на престол его отца, и заключил его в оковы. Затем он поставил Елиакима, другого сына Иосии, царём над Иудеей под именем Иоакима и наложил на него дань в 100 талантов серебра и 1 — золота. Несчастный Иоахаз был отвезён фараоном в Египет и там он умер. Характерно для нового духа времени, что Нехао посвятил панцирь, который он носил в течение этой победоносной кампании, милетским Бранхидам, несомненно, в знак благодарности греческим наёмникам, которым он был обязан своими успехами. Как непохоже всё это на дни владычества Амона, когда победа исходила от него одного! Обломки плиты от времени владычества Нехао в Сирии с его именем, написанным иероглифами, были найдены в Сидоне.
Новая азиатская империя Нехао существовала недолго. Менее чем в два года объединённым силам Набопаласара, царя Вавилонии, и мидян, под начальством Киаксара, удалось разгромить Ниневию. Город был разрушен, и ассирийская нация как политическая единица совершенно перестала существовать. Оба завоевателя поделили между собой покорённую территорию, причём индийский царь взял её северную и северо-восточную часть, а вавилонский царь — южную и юго-западную. Таким образом, Сирия перешла к Набопаласару. Но он был стар, и был не в силах лично предпринять её обратное завоевание, поэтому он, не теряя времени, отправил против Нехао своего сына Навуходоносора. Услышав о его приближении, Нехао оказался достаточно предусмотрителен: он собрал свои силы и в 605 г. до н. э. поспешил к нему навстречу, к северной границе на Евфрате. В Каркемише сборная армия фараона была совершенно разбита вавилонянами. Поражение было настолько полным, что Нехао не пытался дать ещё битву и спасти Палестину, но поспешно отступил в Дельту, преследуемый Навуходоносором. Постыдное бегство гордой армии Нехао, поспешно проходившей через Палестину, произвело глубокое впечатление на иудеев, и Иеремия, бывший в Иерусалиме выразителем народных чувств, изливал весь свой сарказм и всю свою насмешку вслед разбитым египтянам (Иерем.46:1-12). Если бы смерть Набопаласара не заставила его сына вернуться в Вавилон, то неминуемо последовало бы покорение Египта или, по меньшей мере, дальнейшее уничтожение его от руки молодого халдейского принца. Не желая оставаться вдали от столицы при таких условиях, Навуходоносор заключил соглашение с Нехао и вернулся домой для принятия вавилонского венца. Так стала Сирия-Палестина вавилонской провинцией.
Соглашение Нехао с царём Вавилонии ознаменовало собой его отказ от тщеславных замыслов относительно Азии. Он остался ему верен и не делал дальнейших попыток установить там египетское владычество, как об этом гласят еврейские книги: «И царь египетский более не выступал из своей страны, ибо царь вавилонский взял себе от потока Египетского до реки Евфрата всё, принадлежавшее царю египетскому» (IV Цар., 24:7). Он даже не сделал попытки вмешаться, когда Навуходоносор осадил и взял Иерусалим, после чего переселил важнейшие иудейские фамилии (596 г. до н. э.). Энергия фараона была теперь устремлена на продолжение коммерческих предприятий его отца. Он сделал попытку восстановить древний канал, соединявший восточный рукав Нила с Красным морем. Геродот утверждает, что 120 000 человек погибли при этих работах, от которых фараон по повелению оракула, наконец, отказался, тогда как Диодор говорит, что инженеры царя предупреждали его об опасности затопления Египта, доказывая ему, что Красное море выше Дельты. Это, вероятно, и было действительной причиной прекращения важного предприятия Нехао. Соединение Красного и Средиземного моря посредством Нила и каналов представило бы в это время для Египта неисчислимые коммерческие выгоды, а также и важные стратегические преимущества в случае войны.
Интерес Нехао к развитию мореходства доказывается его знаменитой разведывательной экспедицией. Он отправил финикийских моряков с приказанием объехать вокруг Африки, или, как её называет Геродот, Ливии. Ввиду того, что египтяне с древнейших времён предполагали, что их страна окружена морем, Океаном греков, с которым Нил по их представление соединялся на юге, подвиг финикийцев, действительно совершённый ими в три года, не вызвал удивления.
Псамметих II, наследовавший своему отцу Нехао около 593 г. до н. э., или считал притязания Египта в Азии безнадёжными, или продолжал соблюдать договор своего отца с вавилонским царём. Не будучи в состоянии сделать что-либо на севере, он обратил внимание на юг и попытался вернуть Нубию, потерянную для Египта со времени основания Эфиопского царства. Он вторгся в Нижнюю Нубию, и передовой отряд его войск дошёл почти до вторых порогов и оставил в Абу-Симбеле отчёт о своём посещении греческими письменами на одном из колоссов Рамсеса II, высеченных перед его храмом. Хотя, как мы уже ранее замечали, это вторжение, без сомнения, дало эфиопам новый толчок к перенесению своей столицы в Мероэ, выше порогов, тем не менее, результаты экспедиции были, вероятно, непрочны, и Нижняя Нубия никогда не стала частью Саисского царства. Сношения с греками продолжались на прежних дружеских основаниях, и Геродот рассказывает, как элейцы отправили к Псамметиху II посольство, желая узнать его мнение о степени совершенства организации их олимпийских игр. У себя дома Псамметих продолжал управлять Фивами из Саиса, для чего добился для своей дочери, Энехнес-Неферибра, удочерения её пожилой тёткой Нитокридой, дочерью Псамметиха I, всё ещё бывшей «Божественной Взывающей», или фиванской принцессой-жрицей. Псамметих II пожаловал своей дочери титул «Верховного Жреца Амона», и она получила имущество Нитокриды, умершей через девять лет. Она продолжала управлять Фивами до персов, явившихся спустя приблизительно 70 лет.
Между тем саисские цари бросали жадные взгляды на древние владения Египта в Азии, и когда Априй (Хаабра египтян, или Хофра евреев) в начале 588 г. до н. э. наследовал своему отцу Псамметиху II, он немедленно вернулся к древним проектам своего дома относительно их восстановления. Уже при Нехао в 597 г. до н. э., как мы видели, Навуходоносор должен был идти на Иерусалим вследствие восстания Иоакима — событие, в котором Нехао, быть может, принимал тайное участие. В следующем году несчастный город сдался, и около 9 или 10 тысяч лучших граждан были переселены в Вавилонию; в Иудее же никого не осталось, кроме «бедного народа земли» (IV Цар. 24:14). Зедекия, дядя Иоакима, был поставлен Навуходоносором царём над сокрушённой страной. После девяти лет царствования он восстал против Вавилона. Основания такой неразумной политики нам вполне понятны. Его восстание совпадает по времени со вступлением на престол Априя. Тир и Сион, Моав и Аммон также прислали к иудейскому царю своих эмиссаров, и, когда к этому ещё присоединилось веское влияние Априя, колебавшийся Зедекия не мог больше противиться и, скрепя сердце, соединился с прочими, желавшими сбросить владычество Вавилона. События, следовавшие прежде за подобными восстаниями против ассирийского владычества, имели место и теперь при господстве Вавилона: союзники оказались не в состоянии быстро сосредоточить свои силы для совместных действий, Априй сделал это для них невозможным вследствие того, что напал на Тир и Сидон.
Он отправил экспедицию, которая должна была попытаться завоевать север с моря, и при этом, быть может, он надеялся встретить Навуходоносора на Евфрате, как некогда его дед Нехао. Он дал победоносное морское сражение жителям Тира и Кипра и высадил достаточно войск, чтобы взять Сидон, после чего сдались и другие финикийские города. Возможно также, что он надеялся таким путём отвлечь Навуходоносора от юга, где в начале 587 г до н. э. появилась часть его армии, или отрезать это южное войско, в то время действовавшее против Иерусалима; и, если так, то движение было задумано блестяще. Но ему не удалось достаточно продвинуться вперёд, чтобы сделать что-либо внутри страны; что же касается Навуходоносора, то он основал базу своих операций далеко на севере, в Рибле на Оронте, откуда он мог без тревоги следить за действиями египтян. Его враги взаимно истощали друг друга, и, если бы Априй двинулся в глубь страны, Навуходоносор быстро мог бы преградить ему путь, выдвинув армию из Рибле. Быть может, к периоду этого краткого господства фараона в Финикии должны мы отнести обломки египетских памятников, часть каменных статуй, алтари и осколки исписанного камня Саисской эпохи, найденные Ренаном в Арваде, Тире и Сидоне. В это же время фараон, по-видимому, временно владел также и частью Ливана.
Когда весной 586 г до н. э. войска Априя в последний раз появились на юге, угрожая вавилонскому отряду, осаждавшему Иерусалим, они принесли городу, окружённому неприятелями, только минутное облегчение, ибо египетские войска вновь оказались не в состоянии бороться с азиатскими армиями. Вполне возможно, что Априй отказался, и притом без всякой борьбы, от своих притязаний на Палестину. Так блестяще подтвердились предсказания Иеремии, неустанно доказывавшего всё безумие рассчитывать на поддержку Египта, но несчастный пророк дорого заплатил за трезвость своих политических взглядов и едва мог спасти свою жизнь. Летом 586 г. до н. э. Иерусалим пал. Он был срыт до основания, и бесславный Зедекия, доставленный в лагерь Навуходоносора под Рибле, был ослеплён после того, как он присутствовал при убийстве своих сыновей. Иудейская нация окончила своё существование, но решительного удара, который сломил бы могущество Египта, повинного в мятеже, не было нанесено. Прошло ещё много лет, прежде чем Навуходоносор мог что-либо предпринять в этом направлении; сначала он должен был наказать Тир, который сопротивлялся 13 лет и сдался лишь в 573 г. до н. э.
Несмотря на неудачу в Азии, Априй имел полный успех во внутреннем управлении государством, и Египет процветал так, как это было лишь при его великом деде, основателе Нового царства. Он получал доходы с запада, из области оазисов, и в северном оазисе его чиновник Уахибранофер построил храм. Но трагический конец, откуда нельзя было его ожидать, подстерегал царя посреди его богатств и великолепия. Ему было чрезвычайно трудно сдерживать свои многонациональные войска.
Однажды ливийцы, греки и сирийцы сделали попытку дезертировать и переселиться в Нубию, подобно тому, как это сделал один отряд в дни Псамметиха I. Невозможно определить, сколько воинов принимало участие в возмущении против Априя. Но их было достаточно много, чтобы возбудить сильное беспокойство царя, и отчёт о событии ясно говорит, что «его величество испугался».
Когда дезертиры приблизились к первым порогам, губернатору Асуана Несухору, хитрому чиновнику, удалось отговорить их и вернуть к царю, который затем их наказал. Другой случай недовольства среди туземного военного класса окончился не столь удачно. Новое греческое поселение в Кирене развилось в цветущее государство и начало угрожать Ливии, расположенной между Киреной и Египтом. Априй счёл благоразумным помешать развитию греческой колонии и послал на помощь ливийцам отряд египетских войск, среди которых, разумеется, не было ни одного греческого наёмника. Презирая своих противников, египтяне беспечно подвигались вперёд, но киренские греки разбили их и почти уничтожили. Раздражённые своим поражением египтяне пришли в страшный гнев против Априя и решили, что он послал их против Кирены, чтобы от них избавиться. В результате произошло восстание военного класса, принявшее опасные размеры. Априй поручил Яхмосу, или Амасису, как его называет Геродот, родственнику царского дома, успокоить мятежников и склонить их к подчиненио. Амасис был камергером, или маршалом, дворца, и кроме этой должности он ещё занимал важное судейское положение. Это был человек необычайно хитрый и проницательный, и его назначение как раз в этот момент могло повести как к спасению, так и к гибели Априя. Амасис так искусно использовал положение, что недовольные солдаты вскоре провозгласили его царём, и гонец, посланный Априем к изменнику с приказанием вернуться, был отослан назад с оскорблениями и поношениями. Разъярённый фараон оказался настолько неразумен, что излил свой гнев на несчастного гонца, у которого, несмотря на то что он занимал высокое положение, немедленно были отрезаны нос и уши. Увидев, что их сотоварищ так несправедливо наказан, многие из вельмож и приверженцев Априя покинули его и приняли сторону Амасиса. Геродот рассказывает, что затем произошла битва, во время которой греческие наёмники Априя, потерпев большой урон от войск Амасиса, были разбиты, и Априй попал в плен.
Возможно, он смешивает эту битву с позднейшей, которая, как нам известно из документа того времени, произошла между войсками обоих соперников. Как бы то ни было, Амасис, хотя и обошёлся с Априем очень мягко и не сверг его с престола, наложил сильную руку на скипетр. Он стал соправителем Априя, игравшего с тех пор, несомненно, лишь незначительную роль. До нас дошёл памятник, на котором изображены оба правителя вместе. Наряду с картушем, который принял теперь Амасис, он продолжал носить старые титулы, присвоенные его прежним менее высоким должностям. Но на третий год совместного правления между Амасисом и Априем возобновилась борьба. По словам Геродота, Априй заручился поддержкой греков и с армией греческих наёмников в сопровождении флота двинулся с севера на Саис. Амасис быстро собрал свои силы, напал на Априя и, обратив его армию и его самого в бегство, полностью рассеял врагов. Так как они продолжали в течение нескольких месяцев опустошать север и наводняли дороги, живя, разумеется, грабежом, Амасис отправил против них войско. По-видимому, Априй тем временем бежал. Как бы то ни было, он был убит во время преследования грабительских банд в то время, когда он укрывался на одном уцелевших судов своего флота. Амасис похоронил его, как подобает царю, среди его предков в Саисе и установил в честь него посмертные приношения, обеспечив их щедрыми вкладами.
Можно было бы предполагать, что Амасис, обязанный своей короной реакции национального чувства против предпочтения, оказанного грекам, засвидетельствует ей свою признательность в том же направлении, но для этого он был слишком умным государственным человеком. Делая вид, что он сокращает привилегии греков, он в действительности дал им всё, чего они желали. Греческим купцам, пользовавшимся до тех пор безграничной свободой в выборе района торговых операций, было воспрещено селиться где-либо в Дельте, за исключением города, назначенного царём. В Канопском устье Нила, в Западной Дельте, на том месте, где, вероятно, уже находилось старое, но незначительное поселение, Амасис основал новый город Навкратис, который должен был служить местом жительства и рынком для греков, они затем быстро превратили его в важнейший коммерческий центр Египта, если не всего Средиземного моря. Во всех существенных чертах это был греческий город, и товары, производившиеся в его стенах, за немногим исключением отнюдь не носили египетского характера.
Деловая жизнь, кипевшая на его оживлённых рынках и факториях, городские учреждения и администрация — всё это было таким же, как и в любой ремесленной и коммерческой общине самой Греции. Все греки были более или менее заинтересованы в его успехе и процветании. Поэтому, когда было решено соорудить в Навкратисе главный храм, ионийские города на Хиосе, Теос, Фокея и Клазомены, вместе с Родосом, Книдом, Галикарнасом и Фазелисом, принадлежавшими дорийцам, и эолийской Митиленой, собрали общий фонд для сооружения большого и величественного святилища на обширном дворе, защищённом массивными стенами. Что же касается могущественных держав Эгины, Милета и Самоса, то каждая из них могла построить свой собственный храм. Таким образом, хотя внешне и урезанные в своих правах, греки, на самом деле, продолжали пользоваться в Египте самыми широкими привилегиями, и постановления Амасиса никоим образом не казались им направленными против их благоденствия в его стране. Когда к нему явилось посольство от дельфийцев с просьбой о вспомоществовании на постройку храма на месте сожжённого (в 548 г. до н. э.), он щедро откликнулся на это. Он послал также дары в храмы Линдоса, Самоса и Кирены и подарил спартанцам великолепный панцирь. Таким образом, он поддерживал тесные сношения с греческим миром в Европе и Азии и находился с богатым и могущественным Поликратом Самосским в дружеских отношениях, равносильных союзу. Он всегда пользовался популярностью среди греков как у себя в стране, так и за её пределами, и среди них ходило много сказок о его жизни и характере.
К сожалению, всё, что мы знаем об Амасисе, почти исключительно касается его отношений с греками. Но он не упускал из вида также и египтян, на что указывает его отношение к катастрофе, разразившейся над Априем. Он сделал великолепные пристройки к храмам в Саисе и Мемфисе, и огромная монолитная часовня, высеченная в каменоломнях у первых порогов и воздвигнутая им в Саисе, вызывала восхищение Геродота. Народ пользовался величайшим благосостоянием, и Геродот утверждает, что «в стране было в то время 20 000 городов». Он вновь пересмотрел законы, из которых один, требовавший, чтобы каждый житель «ежегодно сообщал губернатору своей области о тех средствах, с помощью которых он поддерживает себя», был принят Солоном во время посещения Египта и проведён в Афинах но, наконец, его явная склонность к грекам не ускользнула от внимания египетской партии. Он имел два пограничных форта в Северо-Восточной Дельте, и гарнизон одного из них, именно Дафны, он решил перевести в Мемфис, чтобы обеспечить безопасность этого важного и населённого города, находившегося так близко от его саисской резиденции. Наконец, ему пришлось сбросить с себя маску и ради содержания своих наёмных войск и флота отнять у храмов имущество и доходы. Новая политика эпохи не могла примириться с тем, чтобы жрецы присваивали себе столь значительную часть доходов страны. Такой флот, которым располагал Египет, и множество наёмников ложились тяжело на сокровищницу Амасиса: секуляризация церковных доходов была неизбежна. То было началом более серьёзных посягательств на церковные владения, имевших место в персидский период. Политически бессильные жрецы могли только затаить недовольство, то же чувство постепенно охватило и все высшие классы.
Несмотря на это Амасис, обладавший умом, вошедшим в поговорку, всегда умел так распорядиться теми силами, которыми он располагал, что египетская партия оказывалась беспомощной и вынужденной подчиняться его желаниям.
Дружелюбные отношения, которые Амасис постоянно поддерживал с греками, обеспечивали ему безопасность на Средиземном море. На западе он владел оазисами, в одном из которых (Северном) он воздвиг храм, но его сношения с Востоком были менее удачны. Присвоение им короны дало Навуходоносору давно ожидаемую возможность унизить Египет, который, как естественно предполагал халдейский царь, должен был быть ослаблен внутренними распрями, сопутствующими подобным переворотам. Ещё до смерти Априя в 568 г. до н. э. вавилонская армия появилась на границе Дельты, но последующие события остаются неизвестными. Невозможно предполагать, чтобы Навуходоносор думал покорить Египет, состояние которого тогда сильно отличалось от той беспомощной анархии, которую нашли в нём ассирийцы в эпоху эфиопского владычества. Во всяком случае он не покорил страны, и Иеремия (Иеремия, 43:8-13), и Иезекииль (Иезекииль, 40:10-18), страстно ожидавшие полного разрушения ненавистного царства фараонов, должны были быть горько разочарованы в том, что катастрофа, смело предсказанная ими своим соплеменникам, не произошла.
Всё же в результате кампании Амасис должен был отказаться от всяких притязаний на покорение Сирии и Палестины. Тем не менее, его сильный флот позволил ему полностью покорить Кипр, который он организовал как египетскую провинцию, обязанную платить ему дань. Его морское могущество, ставшее теперь грозным, положило начало той морской силе, которая при Птолемеях дала Египту доминирующее положение на Средиземном море.
Тем временем Навуходоносор умер (562 г. до н. э.), и престиж Вавилонской империи, до тех пор поддерживавшийся его мощной личностью, заметно упал. Начались внутренние смуты, сделавшие невозможным дальнейший союз с мидянами, и когда, наконец, Кир из Аншана, по происхождению перс, сверг мидийского царя Астиага, а вместе с ним и Мидийскую династию (550 г. до н. э.), положение Вавилона стало чрезвычайно критическим. Необычайная судьба Кира приковывала к себе взоры всего Запада, вызывая удивление и тревогу. Амасис вполне сознавал новую опасность, угрожавшую его царству, так же, как и всем другим западным державам.
Поэтому он заключил с ними союз в 547 г. до н. э., образовав лигу с мидийским Крезом и спартанцами, на западе, и вавилонским царём Набонидом, на востоке. Прежде чем союзники могли начать совместные действия, Крез был разбит и свергнут с престола (546—545 гг. до н. э.), и бившая через край энергия нового завоевателя и его народа, накоплявшаяся в течение столетий среди их родных холмов, обрушилась затем на Вавилон, который пал в 539 г. до н. э. Амасис был бессилен задержать его успехи, и огромная Персидская империя возникла на развалинах семитских государств Междуречья и царств Малой Азии.
Новая мировая держава неизбежно должна была обратить внимание на Египет, и последние годы Амасиса были, несомненно, омрачены беспокойными предчувствиями, вызывавшимися сознанием бесспорного превосходства Кира. Но судьба Креза миновала его, ибо, когда он умер в конце 526 или в начале 525 г. до н. э., неизбежная катастрофа ещё не разразилась над его царством. В течение своего продолжительного 44-летнего царствования Амасис имел полную возможность проявить присущие ему таланты государственного человека. Обладая необычайной находчивостью и никогда не изменявшим ему умом, он принадлежал греческому миру и был в значительной мере его созданием. По своей сущности он был диаметрально противоположен условному жреческому пониманию фараона, до тех пор настолько преобладавшему, что на всех прежних памятниках, по большей части жреческого происхождения, фараоны изображаются по одному и тому же образцу, в виде застывших и безжизненных фигур, похожих одна на другую и сопровождаемых всё теми же однообразными божественными атрибутами. Амасис едва обращал внимание на формальную жреческую традицию, определявшую сущность фараона. Посвятив утренние часы общественным обязанностям, он имел затем обыкновение отбрасывать прочь придворную пышность и этикет и, окружив себя немногими избранными друзьями, свободно предавался застольным удовольствиям, среди которых вино играло не последнюю роль. Будучи вполне человеком своего времени, не слишком утончённым, отзывавшимся на всякое влияние и на всякое удовольствие, не угрожавшие его положению, он в то же время был выдающимся государственным человеком; о его остроумии и юморе греки рассказывали немало сказок, а проницательность и умение, с каким он обращался с людьми и делами, вызывали в них неизменное восхищение. Но характер и политика Амасиса ясно говорят о том факте, что древний египетский мир, за судьбой которого мы следили, перестал существовать.
Его жизненные силы, вновь загоревшиеся огнём в искусстве Саисской эпохи, погасли теперь навсегда. Саисское государство является созданием вполне искусственным, умело построенным и поддерживаемым умными правителями, но как нечто национальное, обусловленное инициативой и жизнедеятельностью самого народа, оно давно перестало существовать. Падение Египта и конец его собственной истории были уже неоспоримым фактом задолго до того, как неумолимый Камбис ударил во врата Пелусия. Саисское государство было созданием правителей, смотревших в будущее, принадлежавших ему и имевших очень мало или вовсе никаких отношений к прошлому. Они, по существу, были столь же мало египтянами, как и Птолемеи, следовавшие за персами. Персидское завоевание в 525 г. до н. э., лишившее трона и царства сына Амасиса Псамметиха III, ознаменовало собой лишь смену правителей, т. е. чисто внешний факт. И если слабый взрыв национального чувства давал возможность тому или другому египтянину свергнуть ненадолго персидское иго, то это можно сравнить с конвульсивными сокращениями мускулов, которые иногда сообщают движение членам, уже давно покинутым сознательной жизнью. С падением Псамметиха III Египет приобщился к новому миру, в сокровищницу которого он внёс многое, но в котором он уже больше не мог играть активной роли.
Его великая задача была исполнена. Не будучи в состоянии, подобно Ниневии и Вавилону, исчезнуть со сцены, он продолжал ещё некоторое время под властью персов и Птолемеев жить искусственной жизнью, неизменно угасавшей, пока, наконец, он не превратился только в житницу Рима и страну древних чудес, посещаемую зажиточными греками и римлянами. Древние путешественники оставили свои имена нацарапанными тут и там на его седых памятниках так же, как это делают современные туристы, восхищающиеся теми же чудесами. Но его миролюбивое население, благодаря которому Египет по-прежнему остаётся мировым садом, не обнаруживает признаков пробуждения, и слова египетского провидца: «Из земли Египетской не будет уже властителя» (Иезекииль, 30:13) — исполнились дословно.
