История России с древнейших времён (Соловьёв)/Том II/Глава VI

Материал из Викитеки — свободной библиотеки
История России с древнейших времён — Том II. Глава VI
автор Сергей Михайлович Соловьёв (1820—1879)
Опубл.: 1851—1879. Источник: militera.lib.ru

Глава VI.
От взятия Киева войсками Боголюбского до смерти Мстислава Торопецкого (1169—1228)

Андрей Боголюбский остается на севере: значение этого явления. — Характер Андрея и его поведение на севере. — Владимир-на-Клязьме. — Брат Андрея, Глеб княжит в Киеве. — Война его с Мстиславом Изяславичем. — Смерть обоих соперников. — Андрей Боголюбский отдает Киев Роману Ростиславичу смоленскому. — Ссора Ростиславичей с Андреем. — Мстислав Ростиславич Храбрый. — Неудачный поход рати Андреевой против Ростиславичей. — Ярослав Изяславич княжит в Киеве. — Борьба его с Святославом Всеволодовичем черниговским. — Убиение Андрея Боголюбского и следствия этого события. — Соперничество Ростова и Владимира; соперничество дядей Юрьевичей и племянников Ростиславичей северных. — Торжество Михаила Юрьевича над племянниками и Владимира над Ростовом. — Возобновление борьбы по смерти Михаила. — Торжество Всеволода Юрьевича над племянниками и окончательное падение Ростова. — На юге усобица между Мономаховичами и Ольговичами. — Поход Святослава Всеволодовича черниговского на Всеволода Юрьевича суздальского. — Святослав утверждается в Киеве. — Слабость киевского князя перед суздальским. — Борьба Ярослава галицкого с боярами. — Смерть его. — Усобица между его сыновьями, Владимиром и Олегом. — Бояре изгоняют Владимира и принимают к себе Романа Мстиславича волынского. — Венгерский король Бела III вмешивается в эту усобицу и сажает в Галиче сына своего Андрея. — Гибель Берладникова сына Ростислава. — Насилия венгров в Галиче. — Владимир Ярославич с помощью поляков утверждается здесь. — Смерть Святослава Всеволодовича киевского. — Рюрик Ростиславич занимает его место по воле Всеволода суздальского. — Последний ссорит Рюрика с зятем его, Романом волынским. — Участие Романа в польских усобицах. — Война Мономаховичей с Ольговичами. — Роман волынский утверждается в Галиче по смерти Владимира Ярославича. — Он изгоняет Рюрика Ростиславича из Киева. — Рюрик опять в Киеве и отдает его на разграбление половцам. — Роман постригает Рюрика в монахи. — Роман гибнет в битве с поляками; его характер. — Малолетние сыновья его, Даниил и Василько, окружены врагами. — Рюрик снова в Киеве и воюет против Романовичей. — Последние должны бежать из Галича. — Галицкие бояре призывают к себе на княжение Игоревичей северских. — Бедственная судьба маленьких Романовичей. — Венгры овладевают Галичем и свирепствуют здесь. — Игоревичи северские изгоняют венгров, но вооружают против себя бояр, которые с помощью венгров возводят на престол Даниила Романовича. — Новые волнения бояр и бегство Даниила. — Боярин Владислав княжит в Галиче. — Венгры и поляки делят между собою Галич. — Продолжение усобицы между Мономаховичами и Ольговичами за Киев; Мономахович в Чернигове. — Усиление Всеволода III Юрьевича на севере. — Отношения его к Рязани, Смоленску и Новгороду Великому. — Деятельность Мстислава Храброго на севере. — Смерть его. — Перемены в Новгороде Великом. — Мстислав Мстиславич торопецкий, сын Храброго, избавляет Новгород от Всеволода III. — Предсмертные распоряжения Всеволода III. — Кончина его. — Усобица между его сыновьями Константином и Юрием. — Мстислав торопецкий вмешивается в эту усобицу и Липецкою победою дает торжество Константину. — Смерть последнего. — Юрий опять великим князем во Владимире. — События рязанские и новгородские. — Деятельность Мстислава торопецкого в Галиче. — Перемены в Киеве, Чернигове и Переяславле. — Дружина. — Немцы в Ливонии. — Смуты в Новгороде и Пскове. — Войны новгородцев с ямью. — Их заволоцкие походы. — Борьба суздальских князей с болгарами. — Основание Нижнего Новгорода. — Войны с Литвою, ятвягами и половцами. — Татарское нашествие. — Общий обзор событий от кончины Ярослава I до кончины Мстислава торопецкого..

Казалось, что по смерти Ростислава Мстиславича события на Руси примут точно такой же ход, какой приняли они прежде по смерти Всеволода Ольговича: старший стол, Киев, занял Мстислав Изяславич вопреки правам дяди своего Андрея суздальского, точно так же, как отец Мстислава, Изяслав, занял Киев вопреки правам отца Андреева, Юрия; как последний вооружился за это на племянника и несколько раз изгонял его из Киева, так теперь и Андрей вооружается против Мстислава, изгоняет его, берет старшинство — имеем право ожидать продолжения борьбы, которая опять может быть ведена с переменным счастием смотря по тому, поддержится ли союз Андрея с одиннадцатью князьями, удовлетворит ли он их желаниям или нет. Но мы обманываемся совершенно в своих ожиданиях: Андрей не сам привел войска свои к Киеву, не пришел в стольный город отцов и дедов и после, отдал его опустошенный младшему брату, а сам остался на севере, в прежнем месте своего пребывания — во Владимире-на-Клязьме. Этот поступок Андрея был событием величайшей важности, событием поворотным, от которого история принимала новый ход, с которого начинался на Руси новый порядок вещей. Это не было перенесение столицы из одного места в другое, потому что на Руси не было единого государя; в ней владел большой княжеский род, единство которого поддерживалось тем, что ни одна линия в нем не имела первенствующего значения и не подчиняла себе другие в государственном смысле, но каждый член рода в свою очередь вследствие старшинства физического имел право быть старшим, главным, великим князем, сидеть на главном столе, в лучшем городе русском — Киеве: отсюда для полноправных князей-родичей отсутствие отдельных волостей, отчин; отчиною для каждого была целая Русская земля; отсюда общность интересов для всех князей, понятие об общей, одинаковой для всех обязанности защищать Русскую землю — эту общую отчину, складывать за нее свои головы; отсюда то явление, что во все продолжение описанных выше княжеских усобиц пределы ни одной волости, ни одного княжества не увеличивались по крайней мере приметно, на счет других, потому что князю не было выгоды увеличивать волость, которой он был только временным владельцем; мы видели, например, что Изяслав Мстиславич переменил в свою жизнь шесть волостей; какую надобность имел он заботиться об увеличении пределов, об усилении какой-нибудь из них, когда главная забота всей его жизни состояла в борьбе с дядьми за право старшинства, за возможность быть старшим и княжить в Киеве? Или какая надобность была князю Новгорода-Северского заботиться о своей волости, когда он знал, что по смерти дяди своего, князя черниговского, он перейдет в Чернигов и прежнюю свою волость Северскую должен будет уступить двоюродному брату, сыну прежнего князя черниговского? Потом он знал, что и в Чернигове долго не останется, умрет князем киевским, а сына своего оставит в Турове или на Волыни, или в Новгороде Великом; следовательно, главная цель усобиц была поддержать свое право на старшинство, свое место в родовой лествице, от чего зависело владение тою или другою волостию. Но если верховным желанием, главною заветною целию для каждого полноправного князя-родича было достижение первой степени старшинства в целом роде и если с этою степенью старшинства необходимо связывалось владение лучшим городом на Руси, матерью городов русских — Киевом, то понятно великое значение этого города для князей. Самою крепкою основою для родового единства княжеского было отсутствие отдельности владений, отсутствие отдельной собственности для членов рода, общее право на главный стол; к Киеву стремились самые пламенные желания князей, около Киева сосредоточивалась их главная деятельность; Киев был представителем единства княжеского рода и единства земского, наконец, единства церковного, как местопребывания верховного пастыря русской церкви; Киев, по словам самих князей, был старшим городом во всей земле; Изяслав Давыдович не хотел выйти из Киева, «потому что, — говорит летописец, — сильно полюбилось ему великое княжение киевское, да и кто не полюбит киевского княжения? Ведь здесь вся честь и слава, и величие, глава всем землям русским Киев; сюда от многих дальних царств стекаются всякие люди и купцы, и всякое добро от всех стран собирается в нем».

И вот нашелся князь, которому не полюбилось киевское княжение, который предпочел славному и богатому Киеву бедный, едва только начавший отстраиваться город на севере — Владимир-Клязменский. Легко понять следствие переворота, произведенного таким поступком Боголюбского: если б перемена в местопребывании старшего князя произошла с согласия всех князей родичей, если бы Киев для всех них утратил совершенно свое прежнее значение, передал его Владимиру Клязменскому, если б все князья, и северные и южные, и Мономаховичи и Ольговичи, стали теперь добиваться Владимира, как прежде добивались Киева, то и тогда произошли бы большие перемены в отношениях княжеских, и тогда велики были бы следствия этого перенесения главной сцены действия на новую почву, имевшую свои особенности. Но этого не было и быть не могло: для всех южных князей, и для Мономаховичей, и для Ольговичей, Киев не потерял своего прежнего значения; ни один из них не хотел предпочитать далекой и бедной Суздальской земли той благословенной стороне, которая по преимуществу носила название Земли Русской; Киев остался по-прежнему старшим городом Русской земли, и между тем самый старший и самый могущественный князь не живет в нем, но, оставаясь на отдаленном севере, располагает Киевом, отдает его старшему после себя князю; таким образом северный суздальский князь, несмотря на то, что, подобно прежним великим князьям, признается только старшим в роде, является внешнею силою, тяготеющею над Южною Русью, силою отдельною, независимою; и прежде было несколько отдельных волостей — Галицкая, Полоцкая, Рязанская, Городенская, Туровская, но эти волости обособились вследствие изгойства князей их, которые были относительно так слабы, что не могли обнаруживать решительного влияния на дела Руси, но северная Ростовская и Суздальская область обособилась не вследствие изгойства своих князей: князь ее признается первым, старшим в целом роде и, кроме того, материально сильнейшим, обладающим, следовательно, двойною силою; сознание этой особенности, независимости и силы побуждает его переменить обращение с слабейшими, младшими князьями, требовать от них безусловного повиновения, к чему не привыкли князья при господстве неопределенных, исключительно родовых отношений между старшим и младшими; таким образом, родовым отношениям впервые наносится удар, впервые сталкиваются они с отношениями другого рода, впервые высказывается возможность перехода родовых отношений в государственные. Если б северные князья могли постоянно удерживать свое господствующее положение относительно южных, то судьба последних, разумеется, скоро стала бы зависеть от произвола первых, от чего произошло бы необходимо изменение в целом быте Южной Руси, в отношениях ее к Северной. Если же северные князья потеряют на время свою силу, свое влияние на судьбу Южной Руси, то отсюда необходимо произойдет окончательное разделение обеих половин Руси, имеющих теперь каждая свое особое средоточие, свою особую сферу. Но легко понять, что это отделение Северной Руси от Южной будет гораздо богаче последствиями, чем, например, отделение небольших волостей — Галицкой, Полоцкой или Рязанской; теперь отделится обширная область с особым характером природы, народонаселения, с особыми стремлениями, особыми гражданскими отношениями. То важное явление, которое послужило поводом к разделению Южной и Северной Руси, именно поступок Боголюбского, когда он не поехал в Киев, остался на севере и создал себе там независимое, могущественное положение, давшее ему возможность переменить прежнее поведение старшего князя относительно младших, — это явление будет ли иметь следствия, повторится ли оно, станут ли старшие князья подражать Боголюбскому, станет ли каждый оставаться в своей прежней волости, ее увеличивать, усиливать, создавать для себя в ней независимое, могущественное положение и, пользуясь этим могуществом, изменять родовые отношения к младшим или слабейшим князьям в государственные? И в какой именно части Руси, в Южной или Северной, пример Боголюбского окажется плодотворным, найдет подражателей?

В южной половине Руси он не нашел подражателей, здесь не умели и не хотели понять важности этого явления, не могли подражать ему, здесь самые доблестные князья обнаружили отчаянное сопротивление ему, здесь старые предания были слишком сильно укоренены, здесь ни один князь не обладал достаточною материальною силою, для того чтоб создать для себя независимое и могущественное положение в своей волости; здесь при борьбе разных племен (линий) Ярославова потомства за старшинство это старшинство и стол киевской обыкновенно доставались старшему в том племени, которое одерживало верх; власть великого князя была крепка не количеством волостей, но совокупною силою всей родовой линии, которой он был старшим; он не поддерживался этою совокупною силою и раздавал ближайшие к Киеву города своим сыновьям, братьям, племянникам, что было для него все равно или даже еще выгоднее, чем раздавать их посадникам: посадник скорее мог отъехать к чужому князю, чем князь изменить своему племени и его старшему; наконец, утверждению нового порядка вещей на юге препятствовали разные другие отношения, основанные или по крайней мере развивавшиеся, укреплявшиеся в силу родовых отношений княжеских, — мы говорим об отношениях к дружине, городам, войску, составленному из пограничного варварского народонаселения, известного под именем черных клобуков и т. п. Но другое дело на севере: здесь была почва новая, девственная, на которой новый порядок вещей мог приняться гораздо легче и, точно, принялся, как увидим впоследствии; здесь не было укорененных старых преданий о единстве рода княжеского; север начинал свою историческую жизнь этим шагом князя своего к новому порядку вещей; Всеволод III наследует стремления брата своего; все князья северные происходят от этого Всеволода III, следовательно, между ними новое предание о княжеских отношениях есть предание родовое, предание отцовское и дедовское, но главное обстоятельство здесь было то, что новым стремлениям князей на севере открывалось свободное поприще, они не могли встретить себе препятствий в других отношениях, в отношениях к народонаселению страны. Мы видели, какое значение имели города при родовых счетах и усобицах княжеских, какое влияние оказывали они на исход этих усобиц, на изменения в этих счетах; мы видели значение Киева при нарушении прав Святославова племени в пользу Мономаха и сыновей его, видели, как по смерти Всеволода Ольговича киевляне объявили, что не хотят переходить к его брату, как будто по наследству, следовательно, зовя Мономаха к себе на стол и передавая этот стол сыновьям его мимо черниговских, киевляне не хотели утвердить прав наследства в одном каком-нибудь племени, вообще были против наследства; в Полоцке мы видели также явления в этом роде, увидим такие же явления и в Смоленске; следовательно, если бы на юге какой-нибудь князь захотел ввести новый порядок вещей относительно счетов по волостям, то встретил бы сильное сопротивление в городах, которое вместе с сопротивлением многочисленной толпы князей-родичей помешало бы ему достигнуть своей цели. Но существовало ли это препятствие на севере? Господствовали ли там те неопределенные отношения между князьями и гражданами, какие существовали в старых городах, старых общинах, какие были остатком прежних родовых отношений народонаселения к старшинам и поддерживались родовыми отношениями, беспрестанными переходами и усобицами князей-Рюриковичей? Здесь, на севере, в обширной области, граничащей, с одной стороны, с областями, принадлежавшими изгнанной линии Святославичей, а с другой — соприкасавшейся с владениями Великого Новгорода, в этой суровой и редко населенной стране находился только один древний город, упоминаемый летописцем еще до прихода варягов, — то был Ростов Великий, от которого вся окружная страна получила название земли Ростовской. Скоро начали возникать около него города новые: сын Мономаха, Юрий, особенно прославил себя как строитель неутомимый, но мы знаем, что города новопостроенные входили к древним в отношении младших к старшим, становились их пригородами и должны были находиться в их воле; отсюда младшие города или пригороды не имели самостоятельного быта и во всем зависели от решения старших, которые для их управления посылали своего посадника или тиуна, эта зависимость выражается в летописи так: «на чем старшие положат, на том и пригороды станут». Ясно, что если в этих младших городах, не имевших самостоятельности, привыкших повиноваться вечевым приговорам старших, князь утвердит свой стол, то власть его будет развиваться гораздо свободнее, при этом не забудем, что в Ростовской области все эти новые города были построены и населены князьями; получив от князя свое бытие, они необходимо считали себя его собственностию. Таким образом на севере, в области Ростовской, вокруг старых вечников, вокруг одинокого Ростова, князь создал себе особый мир городов, где был властелином неограниченным, хозяином полновластным, считал эти города своею собственностию, которою мог распоряжаться: неудивительно после того, что здесь явился первый князь, которому летописец приписывает стремление к единовластию, неудивительно, что здесь впервые явились понятия об отдельной собственности княжеской, которую Боголюбский поспешил выделить из общей родовой собственности Ярославичей, оставив пример своим потомкам, могшим беспрепятственно им воспользоваться. Если вникнем в свидетельство летописи о различии старых и новых городов, о торжестве последних над единственным из первых на севере, если вникнем в ту противоположность и враждебность, какая обнаружилась впоследствии между городами Северо-Восточной и городами Западной России, если вникнем в быт западнорусских городов в период литовского владычества, быт, явно носящий следы древности и не сходный с бытом городов северо-восточных, то, конечно, не усомнимся уступить этому различию важное влияние на быт Северо-Восточной и потом на быт России вообще; если намукажут вначале и на северо-востоке такие же явления, какие видим на западе и юге, то мы спросим: почему же эти явления, происходившие на северо-востоке вследствие известных благоприятных обстоятельств, не повторились, остались без следствий? Ясно, что почва здесь была не по них. Наконец, не забудем обратить внимание-на указанное выше различие между Северною и Южною Русью, различие в характере ее народонаселения; это различие необходимо содействовало также установлению нового порядка вещей на севере, содействовало тому значению, какое имела северная Суздальская волость для остальных частей России.

Мы видели второго сына Юриева, Андрея, во время борьбы отца его с племянником своим Изяславом Мстиславичем за старшинство, за Киев: он выдавался здесь своею необыкновенною храбростию, любил начинать битву впереди полков, заноситься на ретивом коне в середину вражьего войска, пренебрегать опасностями; но в то же время видно было в нем какое-то нерасположение к югу, к собственной Руси, влечение к северу, что резко отличало его от отца и других братьев, разделявших со всеми остальными Ярославичами любовь к Киеву; когда Юрий, проигравши свое дело на юге, все еще не хотел расстаться с ним, медлил исполнить требования брата и племянника, объявивших, что не могут жить с ним вместе, Андрей спешил впереди отца на север, утверждая, что на юге уже больше делать нечего. Потом, когда Юрий по смерти старшего брата и племянника окончательно утвердился в Киеве и посадил Андрея подле себя в Вышгороде, то он не просидел и году в своей южной волости, без отцовского позволения ушел на север, который после никогда уже не оставлял. Для объяснения этого явления заметим, что Андрей, бесспорно и родившийся на севере, провел там большую половину жизни и ту именно половину, впечатления которой ложатся крепко на душу человека и никогда его не покидают; Юрий жил уже не в Ростове, а в Суздале, городе относительно новом, подчиненном; Андрей, как видно, получил от отца в волость Владимир-на-Клязьме; следовательно, он воспитывался и окреп в новой среде, при тех отношениях, которые господствовали в новых городах или пригородах ростовских. Уже только в 1149 году, лет 30 с лишком от рождения, пришел Андрей на юг, в Русь, с полками отца своего; он привык к северу, к тому порядку вещей, который там господствовал: не мудрено, что не понравился ему юг, что чужд, непонятен и враждебен показался ему порядок вещей, здесь существовавший. На юге все князья с ранней молодости привыкли жить в общем родовом кругу, видеться друг с другом в челе полков и во время мирных совещаний; живя вблизи друг от друга, находясь в беспрерывных сношениях, с ранней молодости привыкали деятельно участвовать во всех родовых столкновениях и принимать к сердцу все родовые счеты и распри, находя в этом самый главный, самый живой интерес. Но Андрей 30 с лишком лет прожил на севере, в одной своей семье, в удалении от остальных племен (линий) княжеских, редко видясь, мало зная в лице остальных князей родственников своих, близких и дальних; издали только доносились до него слухи о событиях из этого чуждого для него мира; таким образом, вследствие долговременного удаления для Андрея необходимо должна была ослабеть связь, соединявшая его с остальными родичами, почему приготовлялась для него возможность явиться впоследствии таким старшим князем, который станет поступать с младшими не по-родственному; но мало одного удаления: Андрея отделяла от южных родичей и самых близких, от двоюродных братьев Мстиславичей вражда; он привык смотреть на них как на заклятых врагов, которые старались отнять у отца его и у всей семьи Юрия должное ей значение. Это отчуждение, холодность относительно всех родичей, вражда к Мстиславичам и отчуждение от юга вообще не могли измениться, когда Андрей явился на Руси, где, как мы видели, отец и вся семья его не могли приобрести народного расположения, когда вследствие этого было так мало надежды скоро или даже когда-нибудь занять старший стол и удержать его. После всего этого неудивительно покажется нам удаление Андрея из Вышгорода на север: здесь он утвердился в своей прежней волости, Владимире Клязменском, и во все остальное время отцовской жизни не был князем главных северных волостей, ни Ростова, ни Суздаля, потому что все северные волости вообще Юрий хотел оставить младшим сыновьям своим, а старших испоместить на юге, в собственной Руси, и, как видно, города при жизни Юрия не хотели прямо восстать против его распоряжения. Но как скоро Юрий умер, то ростовцы и суздальцы, посоветовавшись вместе, взяли к себе в князья Андрея и посадили его в Ростове на отцовском столе и в Суздале. Из этого известия летописца мы видим ясно, что жители Ростова, как жители других старых городов, не считали своею обязанностию исполнить волю покойного князя, отдавшего их волость младшим сыновьям своим; думали, что имеют право выбирать кого хотят в князья. Андрей принял стол ростовский и суздальский, но утвердил свое пребывание в прежней волости — Владимире, его украшал по преимуществу, в нем хотел даже учредить особую митрополию для Северной Руси, чтоб дать ей независимость от Южной и в церковном отношении, зная, какое преимущество будет сохранять Киев, если в нем будет по-прежнему жить верховный пастырь русской церкви. Такое поведение Андрея не могло нравиться ростовцам, его поведение не нравилось, как видно, почему-то и старым боярам отцовским; как видно, Андрей не жил с ними потоварищески, не объявлял им всех своих дум, к чему привыкли бояре в старой Руси; предлог к смуте недовольные могли найти легко: Андрей овладел волостью вопреки отцовскому распоряжению; младшие Юрьевичи, которым отец завещал Суздальскую землю, жили там, их именем недовольные могли действовать, и вот Андрей гонит с севера своих младших братьев, этих опасных соперников — Мстислава, Василька и Всеволода, которые отправились в Грецию; мы видели, что двое других Юрьевичей имели волости на юге: Глеб княжил в Переяславле, Михаил, как видно, — в Торческе; скоро Всеволод Юрьевич с племянниками Ростиславичами возвратился также из Греции и, по некоторым известиям, княжил в Городце Остерском. Вместе с братьями Андрей выгнал племянников своих от старшего брата Ростислава; наконец, выгнал старых отцовских бояр, мужей отца своего, передних, по выражению летописца; он это сделал, продолжает летописец, желая быть самовластием во всей Суздальской земле. Но при этом необходимо рождается вопрос: если ростовцы и суздальцы были недовольны, если передние мужи были недовольны, если братья княжеские были недовольны, то какая же сила поддерживала Андрея, дала ему возможность, несмотря на неудовольствие ростовцев и суздальцев, выгнать братьев, выгнать бояр и сделаться самовластием? Необходимо должно предположить, что сила его утверждалась на повиновении младших, новых городов или пригородов. Андрей, как видно, хорошо понимал, на чем основывается его сила, и не оставил этих новых городов, когда войска его взяли самый старший и самый богатый из городов русских — Киев.

Глеб Юрьевич, посаженный племянником в Киеве, не мог княжить здесь спокойно, пока жив был изгнанный Мстислав Изяславич. Последний начал с ближайшего соседа своего, Владимира Андреевича дорогобужского, который, как мы видели, был союзником Юрьевичей при его изгнании; с братом Ярославом и с галичанами приступил Мстислав к Дорогобужу, стал биться около города, но, несмотря на болезнь Владимира Андреевича, который не мог лично распоряжаться своим войском, несмотря на то, что Глеб киевский вопреки своему обещанию не дал ему никакой помощи, Мсти славу не удалось взять Дорогобуж: он должен был удовольствоваться опустошением других, менее крепких городов Владимировых и возвратился к себе домой. Скоро Владимир Андреевич умер, как видно, не оставив детей, но волости его уже дожидался безземельный князь Владимир Мстиславич, приехавший с северо-востока и живший теперь в волынском городе Полонном, который принадлежал киевской Десятинной церкви. Узнав о смерти Андреевича, он явился перед Дорогобужем, но дружина покойного князя не пустила его в город, тогда он послал сказать ей: «Целую крест вам и княгине вашей, что ни вам, ни ей не сделаю ничего дурного»; поцеловал крест, вошел в город и тотчас же позабыл свою клятву, потому что, говорит летописец, был он вертляв между всею братьею; он накинулся на имение, на стада и на села покойного Андреевича и погнал княгиню его из города. Взявши тело мужа своего, она отправилась в Вышгород, откуда хотела ехать в Киев, но князь Давыд Ростиславич не пустил ее: «Как я могу отпустить тебя, — говорил он, — ночью пришла мне весть, что Мстислав в Василеве; пусть кто-нибудь пойдет с телом из дружины». Но дружина дорогобужкая отвечала ему на это: «Князь! Сам ты знаешь, что мы наделали киевлянам, нельзя нам идти, убьют нас». Тогда игумен Поликарп сказал Давыду: «Князь! Дружина его не едет с ним, так отпусти кого-нибудь из своей, чтоб было кому коня повести и стяг (знамя) понести». Но Давыду не хотелось отпускать своей дружины в такое опасное время, он отвечал Поликарпу: «Его стяг и почесть отошли вместе с душою, возьми попов борисоглебских, и ступайте одни». Поликарп отправился и вместе с киевлянами похоронил Владимира в Андреевском монастыре.

Между тем Мстислав с большою силою, братом Ярославом, полками галицкими, туровскими и городенскими, пошел к черным клобукам, соединившись с ними, отправился к Триполю, оттуда к Киеву и беспрепятственно вошел в него, потому что Глеб был в это время в Переяславле по делам половецким. Первым делом Мстислава по занятии Киева был ряд с союзниками своими, которые помогли ему овладеть опять старшим столом; тут же договорился он и с Владимиром Мстиславичем: как видно из последующих известий, Владимир отказался искать Киева не только под Мстиславом, но и под братом его Ярославом и под сыновьями, за что племянники позволили ему остаться в Дорогобуже; о содержании договоров с другими союзниками ничего неизвестно; заключен был ряд с киевлянами, также и с черными клобуками, но последние по обычаю только обманывали князей. Урядившись со всеми, Мстислав пошел к Вышгороду и стал крепко биться с осажденными; те не уступали, потому что у князя их, Давыда, было много своей дружины, да братья прислали ему помощь, князь Глеб прислал также тысяцкого своего с отрядом; кроме того, были у него половцы дикие и свои берендеи, тогда как союзники Мстислава начали расходиться; первый ушел галицкий воевода Константин с своими полками, он послал сказать Мстиславу: «Князь Ярослав велел мне только пять дней стоять под Вышгородом, а потом идти домой». Мстислав велел отвечать ему на это: «Брат Ярослав мне так говорил: пока не уладишься с братьею, до тех пор не отпускай полков моих от себя». Тогда Константин написал ложную грамоту, в которой будто бы князь Ярослав приказывал ему возвратиться, и ушел с галичанами; по некоторым очень вероятным известиям Константин был подкуплен Давыдом вышегородским; иначе трудно объяснить причину его поступка. По удалению галичан Мстислав отступил к Киеву и стал перед Золотыми воротами, в огородах, а из Вышгорода выезжали половцы с берендеями и наносили большой вред его полкам. Видя, что союзники его все расходятся, изнемогли от упорного боя, и слыша, с другой стороны, что Глеб с половцами переправляется через Днепр, а к Давыду пришли еще вспомогательные отряды, Мстислав созвал на совет братью; те сказали: «от нас войско расходится, а к тем приходит свежее, черные клобуки нас обманывают: нельзя нам дольше стоять, поедем лучше в свои волости и, отдохнувши немного, возвратимся назад». Мстислав видел, что князья говорят правду, и пошел на Волынь, выдержавши на дороге перестрелку с половцами, которых Давыд послал за ним в погоню. Половцы не могли нанести большого вреда Мстиславу, но зато сильно опустошили страну, чрез которую проходили; племянник Мстислава, Василько Ярополкович, сидевший в Михайлове, одном из городов поросских, хотел было ударить на него нечаянно, но потерял только дружину и едва сам успел убежать в свой город, где скоро был осажден Глебом с тремя Ростиславичами: Рюриком, Давыдом и Мстиславом; союзники сожгли Михайлов, раскопали ров, а Василька отпустили в Чернигов.

Мстислав обещал, отдохнувши немного, возвратиться опять к Киеву, но не мог исполнить своего обещания: в августе 1170 года он сильно разболелся и послал за братом Ярославом, чтоб урядиться с ним насчет детей своих; Ярослав поклялся ему, что не отнимет у них волости, после чего Мстислав скоро умер, не успевши, подобно отцу, удержать старшинства пред дядьми. Неизвестно, что заставило Ярослава отказаться от Владимира в пользу племянников и остаться в прежней волости своей Луцке, хотя старшинство в племени осталось за ним: мы увидим после, что он располагал силами всей Волынской земли и явился представителем племени, удерживая свое право на Киев; мы видели примеры, как волости переменяли иногда свое значение смотря по обстоятельствам, как, например, киевский князь сажал старшего сына в Вышгороде или Белгороде, а младшего в Переяславле; с другой стороны, Мстислав добыл силою себе Владимир и отстоял его от Юрия и его союзников, следовательно, имел полное право требовать от брата, чтоб он уже не отнимал у племянников волости, которую отец их добыл головою. Глеб Юрьевич киевский не долго пережил своего соперника: он умер в следующем 1171 году, оставив по себе добрую память братолюбца, свято сохранявшего клятвы. Преемником его в Киеве был князь, отличавшийся противоположным свойством, — именно Владимир Мстиславич. Трое Ростиславичей, сидевших около Киева, послали звать его как дядю на старший стол; все Ростиславичи, следуя отцовскому примеру, уважали старшинство, притом не имели пред Владимиром того преимущества, какое имел Мстислав, т. е. старшинства физического, наконец, им выгоднее было видеть в Киеве Владимира, чем Изяславича, с которым были в явной вражде. Таким образом, Владимир, так долго безземельный, изгнанный отовсюду, вдруг благодаря обстоятельствам получил возможность сесть в Киеве; тайком от остальных волынских князей — Ярослава с племянниками, которым прежде поклялся не искать старшинства, Владимир уехал в Киев, оставив Дорогобуж сыну Мстиславу, но счастие его и тут было непродолжительно: Киев был уже теперь в зависимости от северного князя Андрея Боголюбского, которому, говорит летописец, было нелюбо, что Владимир сел в Киеве; он послал сказать ему, чтоб шел оттуда, а на его место приказывал идти Роману Ростиславичу смоленскому; он мог сердиться на Владимира и за то, что тот вступил в союз с Изяславичами волынскими, и за то, что сел без его позволения в Киеве; родных младших братьев своих он не любил по известным причинам и был расположен к одним Ростиславичам, которые признали его старшинство и крепко до сих пор держались его: «Вы назвали меня отцом, — велел он сказать им, — так я хочу вам добра и даю брату вашему Роману Киев». Так скоро обнаружились уже те следствия, какие должны были произойти для Южной Руси от усиления Северной, которой самовластец вместо всех родовых прав поставлял свой произвол и таким образом перепутывал все прежние родовые счеты: по родовым правам Киев прежде всего принадлежал Владимиру Мстиславичу, потом младшим братьям Андрея, если он сам не хотел сидеть в нем, наконец Ярославу Изяславичу луцкому, но Андрей мимо всех этих князей отдает его Ростиславичу. Смерть избавила Владимира от изгнания: он умер в Киеве, побывши только четыре месяца старшим князем: «Много перенес он бед, — говорит летописец, — бегая от Мстислава то в Галич, то в Венгрию, то в Рязань, то к половцам, но все по своей вине, потому что неустойчив был в крестном целовании».

Роман по приказу Андрея приехал в Киев и был принят всеми людьми с радостию, но радость эта не могла быть продолжительна: мы видели, как самовластно начал обходиться Андрей с младшими, южными князьями, изгоняя одного из Киева, посылая другого на его место, не разбирая прав их. Ростиславичи молчали, когда это самовластие было в их пользу, но скоро и они должны были увидать необходимость или беспрекословно исполнять все приказания Андрея, или вступить с ним в отчаянную борьбу за старые права родичей. В этой борьбе Ростиславичей с Юрьевичами высказалась противоположность характеров северных и южных князей, противоположность их стремлений. До сих пор мы были свидетелями борьбы или вследствие изгойства, когда князья-сироты по отсутствию отчинности лишались волостей и принуждены бывали добывать их силою, или борьба шла за старшинство между различными племенами (линиями), или в одном племени между дядьми и племенниками. Борьба за старшинство в племени Мономаховом, во время которой нельзя не заметить также борьбы между Северною и Южною Русью, оканчивается, собственно, взятием Киева войсками Боголюбского, торжеством Северной Руси над Южною; с этих пор потомство старшего сына Мстислава Великого, Изяслава, сходит со сцены в борьбе за старшинство в которой до этого времени играло главную роль, и удаляется на запад, где начинает играть другую роль, не менее блестящую. Ему на смену в борьбе с князьями северными. или Юрьевичами, выступает потомство второго сына Мстислава Великого, Ростислава, но эта третья борьба наших князей носит опять новый характер: здесь борются не безземельные князья, изгои, для того чтоб получить волости, борьба идет и не за старшинство, но князья южные, или Ростиславичи, борются за старый порядок вещей, за старую Русь, за родовые отношения, которые хотят упразднить Юрьевичи. В этой многозначительной борьбе оба враждебные племени или, лучше сказать, обе Руси, выставляют каждая по двое князей для борьбы: Русь старая, Ростиславичи, выставляют двоих Мстиславов — отца и сына; новая. Северная Русь имеет представителями двоих братьев Юрьевичей — Андрея Боголюбского и Всеволода III.

Андрею дали знать, что брат его Глеб умер в Киеве насильственною смертию и указали убийц: Григория Хотовича, бывшего, как мы видели, тысяцким у Глеба, потом какого-то Степанца и Олексу Святославича; Андрей мог легко поверить извету, зная, как не терпели Юрьевичей на юге, и потому прислал сказать Ростиславичам: «Выдайте мне Григория Хотовича, Степанца и Олексу Святославича — это враги всем нам, они уморили брата моего Глеба». Ростиславичи, считая, как видно, донос на бояр неосновательным, не послушались Андрея, но только отпустили от себя Григория Хотовича. Тогда Андрей послал сказать Роману: «Не ходишь в моей воле с братьями своими, так ступай вон из Киева, Давыд — из Вышгорода, Мстислав — из Белгорода; ступайте все в Смоленск и делитесь там, как хотите». Сильно обиделись Ростиславичи, что Андрей гонит их из русской земли и отдает Киев брату своему, Михаилу; старший из них, Роман, не хотел противиться и выехал в Смоленск, но остальные братья не выезжали из своих волостей; боясь, как видно, их, и Михаил не ехал из Торческа в Киев, а послал туда младшего брата Всеволода с племянником Ярополком Ростиславичем. Уже пять недель сидел Всеволод в Киеве, когда Ростиславичи — Рюрик, Давыд и Мстислав — послали сказать Андрею: «Брат! Мы назвали тебя отцом себе, крест тебе целовали и стоим в крестном целовании, хотим тебе добра, но вот теперь брата нашего, Романа, ты вывел из Киева и нам путь кажешь из Русской земли без нашей вины: так пусть рассудит нас бог и сила крестная». Не получивши на это никакого ответа, Ростиславичи, сговорившись, въехали тайно ночью в Киев, схватили Всеволода Юрьевича, племянника его Ярополка, всех бояр их и посадили в Киеве брата своего Рюрика. Потом отправились они к Торческу на Михаила: тот держался шесть дней, а на седьмой помирился с Ростиславичами, обещал быть с ними заодно против Андрея и Святослава черниговского, за что Ростиславичи обещали добыть ему к Торческу Переяславль, где сидел молодой племянник его, Владимир, сын покойного Глеба; брат Михаилов, Всеволод, был выпущен из плена, но племянник Ярополк удержан и брат его, Мстислав, выгнан из своей волости Треполя.

Услышав об этих происшествиях на юге, Андрей сильно рассердился, чему очень обрадовались Ольговичи черниговские: они послали к Андрею подущать его на Ростиславичей, велели сказать ему: «Кто тебе враг, тот и нам; мы готовы идти с тобою». Андрей, говорит летописец, принял совет их, исполнился высокоумия, сильно рассердился, надеясь на плотскую силу, огородившись множеством войска, разжегся гневом, призвал мечника своего Михна и наказал ему: «Поезжай к Ростиславичам и скажи им: не ходите в моей воле, так ступай же ты, Рюрик, в Смоленск к брату, в свою отчину; Давыду скажи: ты ступай в Берлад, в Русской земле не велю тебе быть; а Мстиславу молви: ты всему зачинщик, не велю тебе быть в Русской земле». Мстислав, по словам летописца, смолоду привык не бояться никого, кроме одного бога: он велел Андрееву послу остричь перед собою голову и бороду и отослал его назад к Андрею с такими словами: «Ступай к своему князю и скажи от нас ему: мы до сих пор почитали тебя, как отца, по любви, но если ты прислал к нам с такими речами не как к князю, но как к подручнику и простому человеку, то делай, что замыслил, а бог нас рассудит». Роковое слово подручник, в противоположность князю, было произнесено, южные князья поняли перемену в обхождении с ними северного самовластца, поняли, что он хочет прежние родственные отношения старшего к младшим заменить новыми, подручническими, не хочет более довольствоваться только тем, чтоб младшие имели его, как отца, по любви, но хочет, чтоб они безусловно исполняли его приказания, как подданные. Андрей опал в лице, когда услышал от Михна ответ Мстиславов, и велел тотчас же собирать войско: собрались ростовцы, суздальцы, владимирцы, переяславцы, белозерцы, муромцы, новгородцы и рязанцы; Андрей счел их и нашел 50000, он послал с ними сына своего, Юрия, да воеводу Бориса Жидиславича с таким наказом: «Рюрика и Давыда выгоните из моей отчины, а Мстислава схватите и, не делая ему ничего, приведите ко мне». Умен был князь Андрей, говорит летописец, во всех делах и доблестен, но погубил смысл свой невоздержанием и, распалившись гневом, сказал такие дерзкие слова. Когда рать Андреева шла мимо Смоленска, то князь тамошний, Роман, принужден был отпустить с нею свои полки и сына на родных братьев, потому что был в руках Андреевых; князьям полоцким, туровским, пинским и городенским так же велено было идти всем; в земле Черниговской присоединились к Андреевой рати Ольговичи, потом подошли Юрьевичи, Михаил и Всеволод, племянники их Мстислав и Ярополк Ростиславичи, Владимир Глебович из Переяславля, берендеи, Поросье; всех князей было больше двадцати. Они перешли Днепр и въехали в Киев беспрепятственно, потому что Ростиславичи не затворились в этом городе, но разъехались каждый в свои прежние волости: Рюрик затворился в Белгороде, Мстислава с Давыдовым полком затворили в Вышгороде, а сам Давыд поехал в Галич просить помощи у князя Ярослава. Старшим летами и племенем между всеми союзными князьями был Святослав Всеволодович черниговский, почему и получил главное начальство над всею ратью; он отрядил сперва к Вышгороду Всеволода Юрьевича с Игорем Святославичем северским и другими младшими князьями. Когда они подошли к городу, то Мстислав Ростиславич выстроил свои полки и выехал против неприятеля; с обеих сторон сильно желали боя, и стрельцы уже начали свое дело; Андреева рать была расположена тремя отделами: с одной стороны, стояли новгородцы, с другой — ростовцы, а в середине их — Всеволод Юрьевич с своим полком; Мстислав, видя, что его стрельцы смешались уже с неприятельскими ратниками, погнал вслед за ними, закричал дружине: «Братья! Ударим с божиею помощию и святых мучеников Бориса и Глеба». Они смяли средний полк Всеволодов и смешались с неприятелем, который обхватывал со всех сторон малочисленную дружину; встало страшное смятение, говорит летописец, слышались стоны, крики, какие-то странные голоса, раздавался треск копий, звук мечей, в густой пыли нельзя было различить ни конного, ни пешего; наконец после сильной схватки войска разошлись, много было раненых, но мертвых немного. После этой битвы младших князей подступили к Вышгороду все остальные старшие со своими полками; каждый день делались приступы; Мстислав много терял своих добрых воинов убитыми и ранеными, но не думал о сдаче. Таким образом, девять недель стояли уже князья под Вышгородом, когда явился Ярослав Изяславич луцкий со всею Волынского землею; он пришел искать себе старшинства, но Ольговичи не хотели уступить ему Киева. Тогда он завел переговоры с Ростиславичами: те уступили ему Киев, и он отправился к Рюрику в Белгород. Страх напал на Андреевых союзников, они говорили, что Ростиславичи непременно соединятся с галичанами и черными клобуками и нападут на них; в войске наступило страшное смятение, и, не дождавшись света, все бросилось переправляться через Днепр, причем много людей перетонуло. Мстислав, увидевши всеобщее бегство, выехал с дружиною из Вышгорода и ударил на неприятельский стан, где взял много пленников. Так возвратилась вся сила Андрея, князя суздальского, говорит летописец; собрал он все земли и войску его не было числа; пришли они с высокомыслием и со смирением отошли в домы свои. Причина такого неожиданного успеха Ростиславичей ясна из рассказа летописца. Огромная рать пришла в надежде на верный успех и с первого же раза увидала, что успех этот должен быть куплен большим трудом — это уже одно обстоятельство должно было произвести упадок духа в войске осаждающих; известно из последующих событий, что северное народонаселение вовсе не отличалось воинским духом; смоленские полки бились поневоле; нельзя думать, чтоб и новгородцы сражались с большою охотою, равно как и князья полоцкие, туровские, пинские, городенские, которым решительно было все равно, кто победит — Андрей или Ростиславичи; Юрьевичи не могли усердно сражаться в угоду брату, с которым вовсе не были в дружеских отношениях, особенно когда видели, что двое князей — черниговский и волынский — спорят, кому должен достаться Киев; можно думать, что Андрей обещал Киев Святославу черниговскому, а если не обещал никому, то ни один из князей не знал, кто воспользуется победою суздальского князя над Ростиславичами, на кого из них северный самовластец бросит благосклонный взгляд, то ясно, как это незнание должно было ослаблять усердие князей; и вот когда увидали, что волынский князь перешел на сторону Ростиславичей, когда, следовательно, он с Рюриком мог ударить на осаждающих, с одной стороны, от Белгорода, Мстислав — из Вышгорода, Давыд мог явиться с галицкою помощью и черные клобуки перейти на сторону Ростиславичей, то неудивительно, что ужас напал на сборную Андрееву рать, и она бросилась бежать за Днепр.

Ростиславичи после победы исполнили свое обещание, положили старшинство на Ярослава и дали ему Киев, но он недолго сидел здесь спокойно: Святослав Всеволодович черниговский прислал сказать ему: «Вспомни прежний наш уговор, на чем ты мне целовал крест; ты мне говорил: если я сяду в Киеве, то я тебя наделю, если же ты сядешь в Киеве, то ты меня надели; теперь ты сел — право ли, криво ли — надели же меня». Ярослав велел отвечать ему: «Зачем тебе наша отчина? Тебе эта сторона не надобна». Святослав прислал опять сказать ему на это: «Я не венгерец и не лях, мы все одного деда внуки, и сколько тебе до него, столько же и мне (т. е. я имею одинаковую с тобой степень старшинства на родовой лествице); если не хочешь исполнять старого договора, то твоя воля». В то время, когда Мстиславичи боролись с новыми стремлениями, явившимися на севере, отстаивали родовые отношения между старшим князем и младшими, в то самое время, с другой стороны, они должны были вести борьбу с князем, для которого они сами являлись нововводителями, нарушителями старого порядка вещей, с князем, который стоит не только за родовые отношения между старшим и младшими князьями, но напоминает об единстве всего потомства Ярославова, борется за общность владения всею Русскою землею, тогда как Мстиславичи хотят удержать Киев навсегда за собою. Черниговский князь. видя, что Ярослав не хочет вспоминать старинных уговоров, решился по примеру отца и дяди попытаться силою овладеть Киевом; время было благоприятное: Андрей утратил свое влияние на юг; Ростиславичи, силою обстоятельств вынужденные признать старшинство Ярослава, равнодушны к нему, Юрьевичи также; и вот Святослав, соединясь с братьею, явился нечаянно под Киевом; Ярослав, боясь затвориться в городе один, побежал в Луцк, а черниговский князь въехал в Киев, захватил все имение Ярославово, жену его, сына, всю дружину и отослал в Чернигов. Но он сам не мог долго оставаться в Киеве, потому что двоюродный брат его, Олег Святославич, напал на Черниговскую волость, желая, как видно, быть здесь преемником Святослава. Но последний, занявши Киев нечаянно (изъездом), не надеялся окончательно утвердиться здесь, боялся судьбы Изяслава Давыдовича и потому не хотел уступить прежней волости двоюродному брату: он пошел на Олега, пожег его волость, наделал по обычаю много зла, а между тем Ярослав, узнав. что Киев стоит без князя, приехал опять и в сердцах задумал взять на киевлянах то, что отнято было у него Святославом: «Вы подвели на меня Святослава, — сказал он им, — так промышляйте, чем выкупить княгиню и сына». Когда киевляне не знали, что ему на это отвечать, то он велел грабить весь Киев, игуменов, попов, монахов, монахинь, иностранцев, гостей, даже кельи затворников. Святослава было ему не чего бояться: тот, сбираясь идти на Олега, помирился с Ярославом, чтоб свободнее защищать свою верную волость В это время Ростиславичи вошли опять в сношения с Андреем: они, вероятно, знали или по крайней мере должны были догадываться, как неприятно смотрел он на то, что Киев достался опять враждебному племени Изяславичей, которое не думало признавать его старшинства, и потому решились послать к нему с просьбою, чтобы помог овладеть Киевом опять брату их Роману, против которого он не мог питать вражды: «Подождите немного, — велел отвечать им Андрей, — послал я к братье своей в Русь; как придет мне от них весть, тогда дам вам ответ». Из этих слов видно, что Андрей не хотел оставлять в покое юга, сносился с братьями. вероятно, замышляя там новые перемены, и Ростиславичи спешили хлопотать о том, чтоб эти перемены были к их выгоде. Но Андрей не дождался вестей от братьев.

Мы видели, что Андрей выгнал из своей волости старых бояр отцовских и окружил себя новыми, видели также, каким повелительным тоном говорил Андрей даже и с князьями: можем заключить, что он был повелителен и строг с окружавшими его; так, он казнил смертью одного из ближайших родственников своих по жене, Кучковича; тогда брат казненного, Яким, вместе с зятем своим Петром и некоторыми другими слугами княжескими решился злодейством освободиться от строгого господина. Мы знаем также, что русские князья принимали к себе в службу пришельцев из разных стран и народов; Андрей подражал в этом отношении всем князьям, охотно принимал пришельцев из земель христианских и нехристианских, латинов и православных, любил показывать им свою великолепную церковь Богоматери во Владимире, чтоб иноверцы видели истинное христианство и крестились, и многие из них крестились действительно. В числе этих новокрещенных иноземцев находился один яс, именем Анбал: он пришел к Андрею в самом жалком виде, был принят в княжескую службу, получил место ключника и большую силу во всем доме; в числе приближенных к Андрею находился также какой-то Ефрем Моизич, которого отчество — Моизич, или Моисеевич, указывает на жидовское происхождение. Двое этих-то восточных рабов выставлены летописцем вместе с Кучковичем и зятем его, как зачинщики дела, всех же заговорщиков было двадцать человек; они говорили: «Нынче казнил он Кучковича, а завтра казнит и нас, так промыслим об этом князе!» Кроме злобы и опасения за свою участь, заговорщиков могла побуждать и зависть к любимцу Андрееву, какому-то Прокопию. 28 июня 1174 года, в пятницу, в обеднюю пору, в селе Боголюбове, где обыкновенно жил Андрей, собрались они в доме Кучкова зятя, Петра, и порешили убить князя на другой день, 29 числа, ночью. В условленный час заговорщики вооружились и пошли к Андреевой спальне, но ужас напал на них, они бросились бежать из сеней, зашли в погреб, напились вина и, ободрившись им, пошли опять на сени. Подошедши к дверям спальни, один из них начал звать князя: «Господин! Господин!», чтоб узнать, тут ли Андрей. Тот, услышавши голос, закричал: «Кто там?» Ему отвечали: «Прокопий». «Мальчик! — сказал тогда Андрей спавшему в его комнате слуге, — ведь это не Прокопий?» Между тем убийцы, услыхавши Андреев голос, начали стучать в двери и выломили их. Андрей вскочил, хотел схватить меч, который был всегда при нем (он принадлежал св. Борису), но меча не было. Ключник Анбал украл его днем из спальни. В это время, когда Андрей искал меча, двое убийц вскочили в спальню и бросились на него, по Андрей был силён и уже успел одного повалить, как вбежали остальные и, не различив сперва впотьмах, ранили своего, который лежал на земле, потом бросились на Андрея; тот долго отбивался, несмотря на то что со всех сторон секли его мечами, саблями, кололи копьями: «Нечестивцы! — кричал он им, — зачем хотите сделать то же, что Горясер (убийца св. Глеба)? Какое я вам зло сделал? Если прольете кровь мою на земле, то бог отомстит вам за мой хлеб». Наконец, Андрей упал под ударами; убийцы, думая, что дело кончено, взяли своего раненого и пошли вон из спальни, дрожа всем телом, но, как скоро они вышли, Андрей поднялся на ноги и пошел под сени, громко стоная; убийцы услыхали стоны и возвратились назад, один из них говорил: «Я сам видел, как князь сошел с сеней». «Ну так пойдемте искать его», — отвечали другие; войдя в спальню и видя, что его тут нет, начали говорить: «Погибли мы теперь! Станем искать поскорее». Зажгли свечи и нашли князя по кровавому следу: Андрей сидел за лестничным столпом; на этот раз борьба не могла быть продолжительна с ослабевшим от ран князем: Петр отсек ему руку, другие прикончали его.

Порешивши с князем, заговорщики пошли — убили любимца его, Прокопия; потом пошли на сени, вынули золото, дорогие камни, жемчуг, ткани и всякое имение, навьючили на лошадей и до света отослали к себе по домам, а сами разобрали княжое оружие и стали набирать дружину, боясь, чтоб владимирцы не ударили на них; для отнятия у последних возможности к этому они придумали также завести смуту в городе, произвести рознь, вражду между гражданами, для чего послали сказать им: «Не сбираетесь ли вы на нас? Так мы готовы принять вас и покончить с вами; ведь не одною нашею думою убит князь, есть и между вами наши сообщники». Владимирцы отвечали: «Кто с вами в думе, тот пусть при вас и останется, а нам не надобен». Убийцы, впрочем, боялись напрасно. Владимирцы не двинулись на них: без князя в неизвестности о будущей судьбе, не привыкши действовать самостоятельно, они не могли ничего предпринять решительного, дожидались, что начнут старшие города, а между тем безначалие везде произвело волнения, грабежи; мы видели, что убийцы начали расхищение казны княжеской; вслед за ними явились на княжий двор жители Боголюбова и остальные дворяне, пограбили, что осталось от заговорщиков, потом бросились на церковных и палатных строителей, призванных Андреем в Боголюбов, пограбили их; грабежи и убийства происходили по всей волости; пограбили и побили посадников княжеских, тиунов, детских, мечников; надежда добычи подняла и сельских жителей: они приходили в города и помогали грабить. Грабежи начались и во Владимире, но прекратились, когда священники с образом богородицы стали ходить по городу. По словам летописца, народ грабил и бил посадников и тиунов, не зная, что, где закон, там и обид много; эти слова показывают, что при Боголюбском, точно, было много обид на севере.

Во время этих смут тело убитого князя оставалось непогребенным; в первый же день после убийства преданный покойному слуга Кузьма Киевлянин пошел на княжий двор и, видя, что тела нет на том месте, где был убит Андрей, стал спрашивать: «где же господин?» Ему отвечали: «Вон лежит выволочен в огород, да ты не смей брать его: все хотят выбросить его собакам, а если кто за него примется, тот нам враг, убьем и его». Кузьма пошел к телу и начал плакать над ним: «Господин мой, господин мой! Как это ты не почуял скверных и нечестивых врагов, когда они шли на тебя? Как это ты не сумел победить их: ведь ты прежде умел побеждать полки поганых болгар?» Когда Кузьма плакался над телом, подошел к нему ключник Анбал. Кузьма, взглянувши на него, сказал: «Анбал, вражий сын! Дай хоть ковер или что-нибудь подослать и прикрыть господина нашего». «Ступай прочь, — отвечал Анбал, — мы хотим бросить его собакам». "Ах, ты, еретик, — сказал ему на это Кузьма, — собакам выбросить? Да помнишь ли ты, жид, в каком платье пришел ты сюда? Теперь ты стоишь в бархате, а князь нагой лежит, «о прошу тебя честью, сбрось мне что-нибудь». Анбал усовестился и сбросил ковер и корзно; Кузьма обвертел тело и понес его в церковь. Но когда стал просить, чтоб отворили ему ее, то ему отвечали: «Брось тут в притворе, вот носится, нечего делать», — уже все были пьяны. Кузьма стал опять плакаться: «Уже тебя, господин, и холопы твои знать не хотят; бывало, придет гость из Царя-города или из иной какой страны, из Руси ли, латынец, христианин или поганый, прикажешь: поведите его в церковь, в ризницу, пусть посмотрит на истинное христианство и крестится, что и бывало, крестилось много; болгары и жиды и всякая погань, видевши славу божию и украшение церковное, сильно плачут по тебе, а эти не пускают тебя и в церковь положить». Поплакавши, Кузьма положил тело в притворе, покрыв корзном, и здесь оно пролежало двое суток. На третий день пришел козмодемьянский игумен Арсений и сказал: «Долго ли нам смотреть на старших игуменов, и долго ли этому князю лежать? Отоприте церковь, отпою над ним и положим его в гроб; когда злоба эта перестанет, придут из Владимира и понесут его туда». Пришли клирошане боголюбские, внесли тело в церковь, положили в каменный гроб и отпели с Арсением. На шестой уже день, когда волнение утихло во Владимире, граждане сказали игумену Феодулу и Луке, демественнику Богородичной церкви: «Нарядите носильщиков, поедем, возьмем князя и господина нашего Андрея», а протопопу Микулице сказали: «Собери всех попов, облачитесь в ризы и выходите перед Серебряные ворота с святою богородицею, тут и дожидайтесь князя». Феодул исполнил их волю: с клирошанами Богородичной церкви и с некоторыми владимирцами поехал в Боголюбов и, взявши тело, привез во Владимир с честию и с плачем великим. Увидавши издали княжеский стяг, который несли перед гробом, владимирцы, оставшиеся ждать у Серебряных ворот, не могли удержаться от рыданий и начали приговаривать: «Уже не в Киев ли поехал ты, господин наш, в ту церковь у Золотых ворот, которую послал ты строить на великом дворе Ярославовом; говорил ты: хочу построить церковь такую же, как и ворота эти Золотые, да будет память всему отчеству моему». Андрея похоронили в построенной им церкви Богородичной (1174 г.).

Как скоро весть о смерти Андреевой разнеслась по волости, то ростовцы, суздальцы, переяславцы и вся дружина от мала до велика съехались во Владимир и сказали: "Делать нечего, так уже случилось, князь наш убит, детей у него здесь нет, сынок его молодой — в Новгороде, братья — в Руси; за каким же князем нам послать? Соседи у нас князья муромские и рязанские, надобно бояться, чтоб они не пришли на нас внезапно ратью; пошлем-ка к рязанскому князю Глебу (Ростиславичу), скажем ему: «Князя нашего бог взял, так мы хотим Ростиславичей Мстислава и Ярополка, твоих шурьев» (сыновей старшего сына Юриева). Они забыли, говорит летописец, что целовали крест князю Юрию, посадить у себя меньших сыновей его, Михаила и Всеволода, нарушили клятву, посадили Андрея, а меньших его братьев выгнали, и теперь после Андрея не вспомнили о своей прежней клятве, но все слушали Дедильца да Бориса — рязанских послов. Как было решено, так и сделано: поцеловали образ богородицы и послали сказать Глебу: «Твои шурья будут нашими князьями, приставь к нашим послам своих и отправь всех вместе за ними в Русь». Глеб обрадовался такой чести, что выбрали его шурьев в князья, и отправил к ним послов в Чернигов, где они тогда жили. Послы от северной дружины сказали Ростиславичам: «Ваш отец добр был, когда жил у нас; поезжайте к нам княжить, а других не хотим». Эти другие были младшие Юрьевичи, Михаил и Всеволод, которые тогда находились также в Чернигове, как видно, все четверо, и дяди и племянники, прибежали вместе с Святославом из-под Вышгорода и не смели после того возвратиться в прежние свои волости на Поросьи. Ростиславичи отвечали послам: «Помоги бог дружине, что не забывает любви отца нашего», но, несмотря на то, что звали их одних, они не захотели ехать без дядей Юрьевичей и сказали: «Либо добро, либо лихо всем нам; пойдем все четверо: Юрьевичей двое да Ростиславичей двое». Наперед поехали двое — Михаил Юрьевич и Ярополк Ростиславич; Михаилу дали старшинство, причем все целовали крест из рук черниговского епископа. Когда князья приехали в Москву, то ростовцы рассердились, узнавши, что вместе с Ростиславичем приехал и Юрьевич; они послали сказать Ярополку: «Ступай сюда», а Михаилу — «Подожди немного на Москве». Ярополк тайком от дяди поехал к Переяславлю, где стояла тогда вся дружина, выехавшая навстречу к князьям, а Михаил, узнав, что Ростиславич отправился по ростовской дороге, поехал во Владимир и затворился здесь с одними гражданами, потому что дружина владимирская в числе 1500 человек отправилась также в Переяславль по приказанию ростовцев. Здесь вся дружина поцеловала крест Ярополку и отправилась с ним ко Владимиру выгонять оттуда Михаила. Ко всем силам земли Ростовской присоединились полки муромские и рязанские, окрестности были пожжены, город обложен. Что же заставило владимирцев, не привыкших к самостоятельной деятельности, воспротивиться приговору старших городов, взять себе особого князя и отстаивать его против соединенных сил всей земли Ростовской и Рязанской? К этому принудила их явно высказавшаяся вражда старого города Ростова, который с ненавистью смотрел на свой пригород, населенный большею частию людьми простыми, ремесленными, жившими преимущественно от строительной деятельности князя Андрея, и, несмотря на то, похитивший у старого города честь иметь у себя стол княжеский. Ростовцы и суздальцы говорили: «Пожжем Владимир или пошлем туда посадника: то наши холопы каменщики». Нельзя не заметить также, что здесь, в этих словах, слышится преимущественно голос высшего разряда ростовских жителей — бояр, дружины вообще, которая, как видно, особенно не любила Андрея за нововведения. Как бы то ни было, важно было начало борьбы между старыми и новыми городами, борьбы, которая должна была решить вопрос: где утвердится стол княжеский — в старом ли Ростове или новом Владимире, от чего зависел ход истории на севере. Заодно с Владимиром, как следует ожидать, были и другие новые города. Переяславцы хотели также Юрьевичей и поневоле признали Ростиславичей. Семь недель владимирцы отбивались от осаждающих. Наконец, голод принудил их сказать Михаилу: «Мирись либо промышляй о себе». Михаил отвечал: «Вы правы: не погибать же вам для меня» и поехал из города назад в Русь; владимирцы проводили его с плачем великим, говорит летописец. По отъезде Михаила они заключили договор с Ростиславичами, те поклялись что не сделают никакого зла городу, после чего владимирцы отворили ворота и встретили князей со крестами; в Богородичной церкви заключен был окончательный договор: во Владимире оставался княжить младший Ростиславич, Ярополк, а в Ростове старший, Мстислав. Таким образом, благодаря мужеству владимирцев торжество ростовцев было неполное: правда, стол старшего брата поставлен был у них, но зато ненавистный пригород, Владимир, получил своего князя, а не посадника из Ростова. Но ростовцы и особенно бояре, принужденные уступить требованиям владимирцев, продолжали враждовать к последним и вызвали их к возобновлению борьбы, столь важной для судеб севера. Южные волости нередко испытывали неудобство от перемещения князей, когда новые князья приводили с собою свою дружину, своих слуг, которым раздавали разные должности, и те спешили обогащаться за счет граждан, зная, что недолго среди них останутся; теперь север в свою очередь испытал то же неудобство: Ростиславичи приехали в Ростовскую область с дружинниками, набранными на юге, и роздали им посаднические должности; эти русские (т. е. южнорусские) детские, как называет их летописец, скоро стали очень тяжки для народа судебными взысками и взятками, но владимирцы терпели не от одних русских детских; князья, говорит летописец, были молоды, слушались бояр, а бояре получали их как можно больше брать, и вот взяли они из церкви Владимирской богородицы золото и серебро, в первый же день отобрали ключи от ризницы, отняли город и все дани, которые назначил для этой церкви князь Андрей. Видно, что, кроме корыстолюбия, здесь действовала ненависть к памяти Андрея, ко всему им сделанному: хотели ограбить Владимирский собор — великолепный памятник, который оставил по себе Андрей. Грабеж церквей позволяли себе князья и дружины их только в завоеванных городах; легко после этого понять, как должны были смотреть владимирцы на ограбление своего собора, лучшего украшения, которым так гордился их город; они стали сбираться и толковать: «Мы приняли князей на всей нашей воле, они крест целовали, что не сделают никакого зла нашему городу, а теперь они точно не в своей волости княжат, точно не хотят долго сидеть у нас, грабят не только всю волость, но и церкви; так промышляйте, братья!» Из этих слов видно как будто, что владимирцы не только оскорблялись тем, что князья поступают с их волостью, как с завоеванною, но еще боялись, что Ярополк, ограбивши волость, уйдет от них и ростовцы пришлют к ним своего посадника: «Князь поступает так, как будто не хочет сидеть у нас», — говорили они. Но по старой привычке владимирцы прежде обратились к старшим городам — Ростову и Суздалю — с жалобою на свою обиду; ростовцы и суздальцы на словах были за них, а на деле нисколько не думали за них вступаться; бояре же крепко держались за Ростиславичей, прибавляет летописец и тем опять дает знать, что преимущественно боярам хотелось вести дела в противность тому, как шли они при Андрее. Тогда владимирцы, видя явное недоброжелательство старших городов и бояр, решились вместе с переяславцами действовать собственными силами и послали в Чернигов сказать Михаилу: «Ты старший между братьями: приходи к нам во Владимир; если ростовцы и суздальцы задумают что-нибудь на нас за тебя, то будем управляться с ними как бог даст и святая богородица». Михаил с братом Всеволодом и с Владимиром Святославичем, сыном черниговского князя, отправился на север, но едва успел он отъехать верст 11 от Чернигова, как сильно занемог и больной приехал в Москву, где дожидался его отряд владимирцев с молодым князем Юрием Андреевичем, сыном Боголюбского, который жил у них, будучи изгнан из Новгорода. Между тем Ростиславичи, узнав о приближении Михаила, советовались в Суздале с дружиною, что делать. Решено было, чтоб Ярополк шел с своим войском против Юрьевичей к Москве, биться с ними и не пускать ко Владимиру. Михаил сел обедать, когда пришла весть, что племянник Ярополк идет на него; Юрьевичи собрались и пошли по владимирской дороге навстречу неприятелю, но разошлись с Ярополком в лесах, тогда москвичи, услыхавши, что Ярополк, миновав их войско, продолжает идти к Москве, возвратились с дороги от Михаила для оберегания своих домов, а Ярополк, видя, что разошелся с Михаилом, пошел от Москвы вслед за ним, послав, между тем, сказать брату Мстиславу в Суздаль: «Михалко болен, несут его на носилках и дружины у него мало; я иду за ним, захватывая задние его отряды, а ты, брат, ступай поскорее к нему навстречу, чтоб он не вошел во Владимир». Мстислав объявил об этой вести дружине и на другой день рано выехал из Суздаля, помчался быстро, точно на зайцев, так что дружина едва успевала за ним следовать, и в пяти верстах от Владимира встретился с Юрьевичами; полк Мстиславов, готовый к битве, в бронях, с поднятым стягом вдруг выступил от села Загорья; Михаил начал поскорее выстраивать свое войско, а враги шли на него с страшным криком, точно хотели пожрать его дружину, по выражению летописца. Но эта отвага была непродолжительна: когда дошло до дела и стрельцы начали перестреливаться с обеих сторон, то Мстиславова дружина, не схватившись ни разу с неприятелем, бросила стяг и побежала; Юрьевичи взяли много пленных, взяли бы и больше, но многих спасло то, что победители не могли различать, кто свои и кто чужие; Мстислав убежал в Новгород; Ярополк, узнавши о его поражении, побежал в Рязань, но мать их и жены попались в руки владимирцам. С честию и славою вступил Михаил во Владимир; дружина и граждане, бывшие в сражении, вели пленников. Первым делом Юрьевича было возвращение городов, отнятых у Богородичной церкви Ярополком; и была, говорит летописец, радость большая во Владимире, когда он увидал опять у себя великого князя всей Ростовской земли. Подивимся, продолжает тог же летописец, чуду новому, великому и преславному божия матери, как заступила она свой город от великих бед и граждан своих укрепляет: не вложил им бог страха, не побоялись двоих князей и бояр их, не посмотрели на их угрозы, семь недель прожили без князя, положивши всю надежду на святую богородицу и на свою правду. Новгородцы, смольняне, киевляне и полочане и все власти как на думу на веча сходятся, и на чем старшие положат, на том и пригороды станут, а здесь город старый — Ростов и Суздаль, и все бояре захотели свою правду поставить, а не хотели исполнять правды божией, говорили: «Как нам любо, так и сделаем: Владимир — пригород наш». Воспротивились они богу и святой богородице и правде божией, послушались злых людей, ссорщиков, не хотевших нам добра по зависти. Не сумели ростовцы и суздальцы правды божией исправить, думали, что они старшие, так и могут делать все по своему, но люди новые, худые владимирские, уразумели, где правда, стали за нее крепко держаться, сказали: «Либо Михаила князя себе добудем, либо головы свои сложим за святую богородицу и за Михаила князя». И вот утешил их бог и св. богородица: прославлены стали владимирцы по всей земле за их правду.

Скоро явились во Владимир к Михаилу послы от суздальцев: «Мы, князь, — говорили они, — не воевали против тебя с Мстиславом, а были с ним одни наши бояре: так не сердись на нас и приезжай к нам». Михаил поехал в Суздаль, оттуда в Ростов, устроил весь наряд людям, утвердился с ними крестным целованием, взял много даров у ростовцев и, посадивши брата своего Всеволода в Переяславле, сам возвратился во Владимир. Таким образом последний пригород, населенный холопами-каменщиками, сделался опять стольным городом князя всей Ростовской земли; князь опять освобождал себя из-под влияния городов, которые привыкли решать дела на вече и приговоров этого веча должны были слушаться города младшие; мало того, младший брат Михаила, Всеволод, сел также в новом городе Переяславле Залесском, а не в Ростове: выказалось ли в этом явное предпочтение князей к новым городам пред старыми, хотели ли наградить усердие переяславцев, действовавших заодно с владимирцами, — во всяком случае явление было очень важное, свидетельствовавшее полную победу пригородов, полное низложение того начала, которое могло противодействовать новому порядку вещей. Если первым делом Михаила по вступлении во Владимир было возвращение соборной церкви городов, отнятых у нее Ростиславичами, то по утверждении своем в целой земле Ростовской он должен был прежде всего идти на рязанского князя Глеба, в руках которого также находилось много сокровищ, пограбленных из этой церкви, и, между прочим, самый образ богородицы, привезенный Андреем из Вышгорода, и книги. Михаил отправился с полками на Рязань, но встретил на дороге послов Глебовых, которым поручено было сказать ему: «Князь Глеб тебе кланяется и говорит: я во всем виноват и теперь возвращаю все, что взял у шурьев своих, Ростиславичей, все до последнего золотника». И, точно, возвратил все. Михаил, уладившись с ним, поехал назад во Владимир; здесь по некоторым, очень вероятным известиям казнил убийц Андреевых и потом отправился за чем-то в Городец-Волжский, занемог в нем и умер (1176 г.). Ростовцы, не дождавшись даже верного известия о смерти Михайловой, послали сказать в Новгород прежнему своему князю Мстиславу Ростиславичу: «Ступай, князь, к нам: Михалка бог взял на Волге в Городце, а мы хотим тебя, другого не хотим». Мстислав приехал на зов, собрал ростовцев, всю дружину и отправился с ними ко Владимиру. Но здесь был уже князь: тотчас по смерти Михайловой владимирцы вышли перед Золотые ворота и, помня старую присягу свою Юрию Долгорукому, целовали крест Всеволоду Юрьевичу и детям его — явление любопытное: владимирцы присягают не только Всеволоду, но и детям его; значит, не боятся, подобно киевлянам, переходить по наследству от отца к сыновьям, не думают о праве выбирать князя. Всеволод, узнавши о приезде Ростиславича в Ростов, собрал владимирцев, дружину свою, бояр, оставшихся при нем (большая часть бояр, как видно, перешла к ростовскому князю), и отправился с ними навстречу к сопернику, а за переяславцами послал племянника Ярослава Мстиславича. Но по своему характеру Всеволод не хотел отдать всей своей будущности на произвол военного счастия, не хотел судиться с племянником судом божиим, битвою, как любили судиться южные князья, и послал сперва сказать Ростиславичу: «Брат! Если тебя привела старшая дружина, то ступай в Ростов, там и помиримся; тебя ростовцы привели и бояре, а меня с братом бог привел да владимирцы с переяславцами, а суздальцы пусть выбирают из нас двоих, кого хотят». Но ростовцы и бояре не дали мириться своему князю: их злоба на владимирцев и Юрьевичей еще более усилилась от недавнего унижения; они сказали Ростиславичу: «если ты хочешь с ним мириться, то мы не хотим»; особенно подстрекали к войне бояре — Добрыня Долгий, Матеяш Бутович и другие. Всеволод, получив отказ, поехал к Юрьеву, здесь дождался переяславцев и объявил им, что ростовцы не хотят мира; переяславцы отвечали: «Ты Мстиславу добра хотел, а он головы твоей ловит, так ступай, князь, на него, а мы не пожалеем жизни за твою обиду, не дай нам бог никому возвратиться назад; если от бога не будет нам помощи, то пусть, переступив через наши трупы, возьмут жен и детей наших; брату твоему еще девяти дней нет как умер, а они уже хотят кровь проливать». На Юрьевском поле, за рекою Кзою, произошла битва: владимирцы с своим князем опять победили с ничтожною для себя потерею, тогда как со стороны неприятелей часть бояр была побита, другие взяты в плен; сам Мстислав бежал сперва в Ростов, а оттуда в Новгород; победители взяли боярские села, коней, скот; в другой и последний раз старый город был побежден новым, после чего уже не предъявлял больше своих притязаний.

Но Юрьевская победа не прекратила борьбы Всеволода с племянниками: когда Мстислав Ростиславич прибежал в Новгород, то жители встретили его словами: «Как тебя позвали ростовцы, так ты ударил Новгород пятою, пошел на дядю своего Михаила; Михаил умер, а с братом его, Всеволодом, бог рассудил тебя; зачем же к нам идешь?» Не принятый новгородцами Мстислав поехал к зятю своему, Глебу рязанскому, и стал подстрекать его к войне со Всеволодом. Глеб тою же осенью пришел на Москву и пожег весь город; Всеволод поехал к нему навстречу, но, когда был за Переяславлем, явились новгородцы и сказали ему: «Князь! Не ходи без новгородцев, подожди их». Всегда осторожный, любивший действовать наверное, Всеволод согласился ждать новгородцев, чтоб с удвоенными силами ударить на врагов, и возвратился. Но он понапрасну дожидался новгородцев: те не приходили, вместо их явились на помощь двое княжичей черниговских — Олег и Владимир Святославичи, да князь Переяславля Южного или Русского — Владимир Глебович. Всеволод выступил с ними к Коломне, но здесь получил известие, что Глеб с половцами другою дорогою пошел к Владимиру, разграбил соборную церковь Андрееву, пожег другие церкви, села боярские, а жен, детей и всякое имение отдал на щит (в добычу) поганым. Всеволод немедленно пошел назад в свою волость и встретил Глеба на реке Колакше; целый месяц стояли неприятели без действия по обеим сторонам реки, наконец завязался бой, и Всеволод победил опять, опять Мстислав Ростиславич первый обратился в бегство, а за ним побежал и Глеб, но враги догнали их обоих, взяли также в плен сына Глебова, Романа, перевязали всю дружину рязанскую; между прочими попался в плен Борис Жидиславич — знаменитый воевода Боголюбского, который, как видно, отъехал в Рязань или прямо, или вместе с Ростиславичем, не желая служить Юрьевичам; попался в плен и Дедилец, который так сильно способствовал призванию Ростиславичей в Ростов по смерти Боголюбского. Была большая радость во Владимире, говорит летописец, но тут же он говорит: суд без милости тому, кто сам не знал милости. Эти слова показывают расположение духа владимирцев, которых ненависть к Глебу и Ростиславичам должна была дойти до высшей степени вследствие еще нового бедствия, претерпенного ими от последних. Два дня ждали они от Всеволода суда без милости над племянниками, на третий день поднялся сильный мятеж, встали бояре и купцы и сказали ему: «Князь! Мы тебе добра хотим и головы за тебя складываем, а ты держишь врагов своих на свободе; враги твои и наши — суздальцы и ростовцы: либо казни их, либо ослепи, либо отдай нам». Всеволод не хотел исполнить этого требования и для утишения мятежа велел только посадить пленников в тюрьму, после чего послал сказать рязанцам: «Выдайте мне нашего врага (Ярополка Ростиславича), или я приду к вам». Рязанцы решили исполнить это требование: «Князь наш и братья наши погибли из-за чужого князя», — говорили они; поехали на Воронеж, схватили там Ярополка и привезли во Владимир, где Всеволод велел посадить и его также в тюрьму. Между тем зять Глеба рязанского, знаменитый Мстислав Ростиславич смоленский, послал сказать Святославу черниговскому, чтоб он попросил Всеволода за Ростиславичей; и княгиня рязанская, жена Глебова, присылала с тем же, прося за мужа и сына; Святослав отправил во Владимир черниговского епископа Порфирия и Ефрема игумена вести переговоры по делу пленников; он предлагал, чтоб Глеб, получив свободу, отказался от Рязани и ехал на житье в Русь, но Глеб никак не соглашался на такие условия: «лучше умру в тюрьме, — говорил он, — а не пойду в Русь на изгнание». Дело затянулось на два года; Глеб между тем умер, а сын его Роман был отпущен в Рязань под условием полной покорности владимирскому князю. Иначе решена была судьба Ростиславичей: владимирцы, видя, что идут переговоры об освобождении пленников, никак не хотели отпустить Ростиславичей, не отмстивши им за свои обиды; они собрались опять большою толпою, пришли на княжий двор и стали говорить Всеволоду: «До чего их еще додержать? Хотим ослепить их». Всеволоду очень не нравилось это требование, но делать было нечего: Ростиславичей ослепили, или по крайней мере сделали вид, что ослепили, и отослали в Смоленск. Таким образом кончилась борьба на севере в пользу последнего из Юрьевичей, который стал так же силен, как и брат его Андрей, и немедленно пошел по следам братним: приведши рязанских князей в свою волю, он захотел также быть самовластием в Суздальской земле, единодержателем всего отцовского наследства и выгнал из своей волости племянника Юрия Андреевича, который принужден был искать счастия в Грузии; второй племянник, Ярослав Мстиславич, также не получил волости в земле Ростовской. Но если Всеволод вошел совершенно в положение Андрея на севере, то мы должны ожидать, что и относительно Южной, старой Руси, и относительно Новгорода Великого он примет то же самое значение.

На юге смерть Андрея дала свободу разыграться прежним усобицам между Мономаховичами и Ольговичами; к этим усобицам присоединились, с одной стороны, враждебные отношения в самом племени Олеговом, а с другой, между Ростиславичами и Изяславичами в племени Мономаховом. Мы видели, как Святослав Всеволодович черниговский принужден был оставить намерения свои относительно Киева, чтоб свободнее отбивать Черниговскую волость от нападения двоюродного брата своего Олега северского; мы видели, что он опустошением отплатил последнему за опустошение и возвратился в Чернигов, но Олег не думал так окончить это дело: он заключил союз с шурьями своими, Ростиславичами, также с Ярославом киевским, и союзники решились с двух сторон напасть на Святослава. Но Ростиславичи и Ярослав, пожегши два черниговских города, заключили мир с Святославом и предоставили Олега одним собственным средствам. Тот с братьями пришел к Стародубу, города не взял, но захватил скот изо всех окрестностей Стародуба и погнал его к Новгороду-Северскому, куда скоро явился за ним Святослав с черниговским войском и приступил к городу; Олег вышел было к нему навстречу, но не успела дружина его пустить по стреле, как обратилась в бегство; сам князь успел вбежать в город, но половина дружины его была перехвачена, другая перебита, острог пожжен; Олег на другой день запросил мира и получил его, неизвестно на каких условиях. Между тем на другой стороне Днепра произошла перемена: к Ростиславичам пришел на помощь старший брат их, Роман, из Смоленска, и Ярослав Изяславич увидал в этом намерение Ростиславичей выгнать его из Киева; он послал сказать им: «Вы привели брата своего Романа, даете ему Киев», и выехал добровольно из этого города в прежнюю волость свою — Луцк; мы видели, что Ростиславичи просили еще прежде у Андрея Киева для Романа, следовательно, Ярослав имел право подозревать их во враждебных для себя замыслах; скорая же уступка его двоюродным братьям объясняется тем, что он никак не мог полагаться на защиту киевлян после недавнего поступка с ними, когда он ограбил весь город. Ростиславичи послали за ним, чтоб ехать опять в Киев, но он не послушался, и Роман сел на его место: действительно ли Ростиславичи не хотели его выгонять или показывали только вид, что не хотели, — решить трудно. Роман недолго княжил спокойно в Киеве: половцы напали на Русь, взяли шесть городов берендеевских и сильно поразили Ростиславичей у Ростова по вине Давыда Ростиславича, который завел ссору с братьями и помешал успеху дела. Бедою Ростиславичей спешил воспользоваться Святослав черниговский; нужен был, однако, предлог, и он послал сказать Роману: «Брат! Я не ищу под тобою ничего, но у нас такой ряд: если князь провинится, то платит волостью, а боярин — головою; Давыд виноват, отними у него волость». Роман не послушался, тогда братья Святослава — Ярослав и Олег — перешли Днепр и послали сказать зятю своему Мстиславу Владимировичу, сыну покойного Владимира Мстиславича, чтоб перешел на их сторону; Мстислав послушался и сдал им Треполь. В это время сам Святослав стоял с полками своими у Витичева, куда приехали к нему черные клобуки с киевлянами и объявили, что Роман ушел в Белгород. Святослав поехал в Киев и сел там, но опять ненадолго: на помощь к братьям явился знаменитый Мстислав из Смоленска, и Ростиславичи объявили, что на другой же день дадут битву Святославу; Святослав испугался и побежал за Днепр, потому что половцы, за которыми он послал, еще не пришли, а с одною дружиною выступить против Мстислава трудно было решиться. Несмотря на то, однако, Ростиславичи почли за лучшее уступить Киев Святославу: Роман, князь, как видно, вовсе не воинственный, знал, что он будет сидеть в Киеве в беспрерывном страхе от Святослава, который уже раз выгнал его и, конечно, не откажется от дальнейших попыток на Киев, вследствие чего будут беспрерывные усобицы; союзники Святослава половцы уже явились у Торческа и захватили много людей; и вот Ростиславичи, не желая губить Русской земли и проливать христианской крови, по словам летописца, подумали и отдали Киев Святославу, а Роман пошел назад в Смоленск; Чернигов, как видно, достался Олегу Святославичу, но он скоро умер, и в Чернигове сел брат киевского князя, Ярослав Всеволодович, а брат Олегов, Игорь, сел в Новгороде-Северском: так и следовало по родовому счету.

До сих пор Святослав Всеволодович жил в дружбе со Всеволодом суздальским: мы видели, какую деятельную помощь оказал он последнему в борьбе его с племянниками; союз этот был еще более скреплен родством: Всеволод вызвал к себе сына Святославова, Владимира, и женил его на родной племяннице своей, дочери Михаила Юрьевича. Но скоро эта дружба переменилась во вражду, виною которой были отношения рязанские. Мы видели, что Роман Глебович с братьями поклялся ходить по воле Всеволодовой, но Роман был зять Святослава, который вследствие этого родства считал себя также вправе вмешиваться в рязанские дела, причем его влияние необходимо сталкивалось с влиянием Всеволода; Святослав мог думать, что Всеволод в благодарность за прежнее добро уступит его влиянию в Рязани, но жестоко обманулся в своем ожидании. В 1180 году младшие братья Романа рязанского, Всеволод и Владимир Глебовичи, прислали сказать Всеволоду Юрьевичу владимирскому: «Ты наш господин, ты наш отец; брат наш старший Роман отнимает у нас волости, слушаясь тестя своего Святослава, а тебе крест целовал и нарушил клятву». Всеволод немедленно выступил в поход, и когда приближался к Коломне, то двое Глебовичей встретили его с поклоном, но в Коломне сидел сын Святослава, Глеб, посланный отцом на помощь Роману рязанскому; Всеволод послал сказать Глебу, чтоб явился к нему, тот сначала не хотел, но потом, видя, что сопротивляться нельзя, поехал; Всеволод велел его схватить и в оковах отослал во Владимир, где приставили к нему стражу, дружина его подверглась той же участи. Между тем передовой отряд Романа, переправившийся через Оку, потерпел поражение от передового отряда Всеволодова, часть его попалась в плен, часть потонула в реке; Роман, услыхавши об этом несчастии, побежал мимо Рязани в степь, затворивши в городе двоих братьев, Игоря и Святослава, которые не думали сопротивляться Всеволоду, когда тот явился под Рязанью, и заключили с ним мир на всей его воле: владимирский князь урядил всю братью, роздал каждому волости по старшинству и возвратился домой.

Легко понять, как раздосадован был Святослав, когда узнал о поступке Всеволода с его сыном; чем меньше ждал он этого, тем сильнее была его ярость. Он распалился гневом, разжегся яростию, по словам летописца, и сказал: «Отомстил бы я Всеволоду, да нельзя: подле меня Ростиславичи — эти мне во всем делают досады в Русской земле; ну да мне все равно: кто ко мне из Владимирова племени ближе, тот и мой». Из этих слов видно также, что Святославу очень не нравилось близкое соседство Ростиславичей, которыми был окружен. В это самое время Давыд Ростиславич охотился в лодках по Днепру, а Святослав охотился против него на Черниговской стороне; случай этот показался киевскому князю очень удобным для исполнения своего замысла: посоветовавшись только с княгинею да с любимцем своим Кочкарем, не сказавши ничего лучшим боярам своим, он переправился через Днепр и ударил на Давыдов стан, рассуждая: «Схвачу Давыда, Рюрика выгоню, завладею один с братьями Русскою землею и тогда стану мстить Всеволоду за свою обиду». Но замысел не удался: Давыд с женою своею успел сесть в лодку и уплыть, неприятельские стрелы не сделали ему никакого вреда; успев захватить только дружину и стан Давыдов, Святослав отъехал к Вышгороду и, проведши под ним ночь, стал искать повсюду Давыда, но после долгих безуспешных поисков отправился на восточный берег Днепра, сказавши своим: «Теперь уже я объявил свою вражду Ростиславичам, нельзя мне больше оставаться в Киеве». Приехавши в Чернигов, он созвал всех сыновей своих, младшую братью, собрал все силы Черниговской волости, всю дружину и стал говорить им: «Куда нам ехать? В Смоленск или в Киев?» На это отвечал ему двоюродный брат Игорь северский: «Батюшка! Лучше была бы тишина, но если уже так случилось, то дал бы только бог тебе здоровья». Святослав тогда сказал: «Я старше Ярослава, а ты, Игорь, старше Всеволода: так я теперь вам остался вместо отца и приказываю тебе, Игорь, оставаться здесь с Ярославом оберегать Чернигов и всю волость, а я со Всеволодом пойду к Суздалю выручать сына своего Глеба, как нас там бог рассудит со Всеволодом Юрьевичем». Святослав разделил и половцев надвое: половину взял с собою, а другую половину оставил братьи, после чего отправился в поход, взявши с собою Ярополка Ростиславича; подле устья Тверцы соединился он с сыном Владимиром и со всеми полками новгородскими (потому что Владимир княжил тогда в Новгороде), положил всю Волгу пусту, по выражению летописца, пожег все города и в сорока верстах от Переяславля Залесского, на реке Влене, встретился со Всеволодом, который вышел с полками суздальскими, рязанскими и муромскими. Прежде обыкновенно князья любили находиться в челе полков своих, любили первые врезываться в ряды неприятелей, спешили решить дело битвою, в которой видели суд божий. Но Всеволод руководствовался другими понятиями: он выбрал для своего войска выгодное положение, огородился горами, рытвинами и, несмотря на просьбу дружины, не хотел вступить в решительную битву с южными полками, отличавшимися своею стремительностию в нападениях, тогда как северное народонаселение отличалось противоположным характером, было слабо в чистом поле и неодолимо при защите мест. Всеволод послал только рязанских князей, которые ворвались в обоз Святославов и сначала имели было успех, но потом были прогнаны с большим уроном. Уже две недели стояли таким образом неприятели друг против друга, перестреливаясь через реку; Святославу, наконец, наскучило такое положение, и он послал своих священников сказать Всеволоду: «Брат и сын! Много я тебе добра сделал и не чаял получить от тебя такой благодарности; если же ты уже задумал на меня зло, захватил сына моего, то недалеко тебе меня искать: отступи подальше от этой речки, дай мне дорогу, чтоб мне можно было к тебе переехать, и тогда нас бог рассудит; если же ты мне не хочешь дать дороги, то я тебе дам, переезжай ты на эту сторону, и пусть нас бог рассудит». Вместо ответа Всеволод задержал послов, отослал их во Владимир, а сам по-прежнему не двигался с места; Святослав постоял еще несколько времени и, боясь оттепели, пошел назад налегке, бросив обозы, которыми овладели полки Всеволодовы, но по приказанию князя своего не смели гнаться за удалявшимся Святославом. Последний, отпустив брата Всеволода, сына Олега, и Ярополка Ростиславича в Русь, сам с сыном Владимиром поехал в Новгород Великий.

Между тем Давыд Ростиславич, спасшись от плена, которым угрожал ему Святослав, прибежал в Белгород, к брату Рюрику; тот, услыхавши, что Киев оставлен Святославом, поехал туда и сел на столе отцовском и дедовском, но, предвидя сильную борьбу, стал набирать союзников: послал за князьями луцкими, сыновьями Ярослава, Всеволодом и Ингварем, и привел их к себе; послал за помощию к галицкому князю Ярославу, которая явилась с боярином Тудором, а брата Давыда послал в Смоленск на помощь к старшему брату Роману. Но Давыд встретил на дороге гонца, который вез ему весть о смерти Романа; Давыд со слезами продолжал путь, при въезде в Смоленск был встречен духовенством со крестами, всеми гражданами и занял братнее место. По Романе, говорит летописец, плакали все смольняне, вспоминая его доброту (добросердие), а княгиня его, стоя у гроба, причитала: «Царь мой добрый, кроткий, смиренный и правдивый! Вправду дано было тебе имя Роман, всею добродетелию похож ты был на св. Романа (т. е. св. Бориса); много досад принял ты от смольнян, но никогда не видела я, чтоб ты мстил им злом за зло». И летописец повторяет, что этот князь был необыкновенно добр и правдив. Давыд, похоронивши брата, прежде всего должен был думать о защите своей волости, потому что оставшиеся в Чернигове князья, Ярослав с Игорем, не видя ниоткуда нападения на свою волость, решились сами напасть на волость Смоленскую и пошли с половцами сначала к Друцку, где сидел союзник Ростиславичей, Глеб Рогволодович, Но если один из полоцких князей был за Ростиславичей, то большинство его родичей было против них; мы видели здесь усобицу между тремя племенами или линиями — Борисовичами, Глебовичами и Васильковичами, причем Ростиславичи смоленские деятельно помогали Борисовичам и Васильковичам; но теперь, вероятно, вследствие родственной связи с Ростиславичами северными видим Васильковичей в союзе с черниговскими князьями против Ростиславичей смоленских. У Друцка соединились с Черниговскими полками Всеслав Василькович полоцкий, брат его Брячислав витебский и некоторые другие родичи их с толпами ливов и литвы: так, вследствие союза полоцких князей с Черниговскими в одном стане очутились половцы вместе с ливами и литвою, варвары черноморские с варварами прибалтийскими. Давыд смоленский со всеми полками приехал к Глебу в Друцк и хотел дать сражение Черниговским до прихода Святослава из Новгорода, но Ярослав с Игорем не смели начать битвы без Святослава, выбрали выгодное положение на берегу Дручи и стояли целую неделю, перестреливаясь с неприятелем через реку, но как скоро явился к ним Святослав, то построили гать на Друче с тем, чтоб перейти реку и ударить на Давыда: тогда последний, в свою очередь, не захотел биться и побежал в Смоленск. Святослав приступил к Друцку, пожег острог, но не стал медлить под городом и, отпустив новгородцев, сам пошел в Рогачев, а из Рогачева Днепром поплыл в Киев, тогда как Игорь с половцами дожидался его против Вышгорода.

Услыхав о приближении Святослава, Рюрик выехал из Киева в Белгород и отправил войско против половцев, которые с Игорем северским расположились станом у Долобского озера; войском начальствовал князь Мстислав Владимирович, при нем находился тысяцкий Рюриков Лазарь с младшею дружиною, Борис Захарыч, любимый воевода Мстислава Храброго, с людьми молодого княжича своего Владимира, которого отец, умирая, отдал ему на руки, и Сдеслав Жирославич — воевода Мстислава Владимировича с трипольскими полками. Половцев было много: они лежали без всякой осторожности, не расставив сторожей, надеясь на силу свою и на Игорев полк. Черные клобуки, не слушаясь приказа русских воевод, бросились на половцев, врезались в их стан, но были отброшены назад и в бегстве смяли дружину Мстиславову, которая также обратилась в бегство, а за нею и сам князь. Но лучшие люди остались: Лазарь, Борис Захарыч и Сдеслав Жирославич; не смутившись нимало, они ударили на половцев и потоптали их; много варваров перетонуло в реке Чарторые, другие были перебиты или захвачены в плен, а князь Игорь сел в лодку и переправился на восточный берег. Но Рюрик воспользовался этою победою только для того, чтоб получить выгодный мир у Святослава, у которого никак не надеялся отнять старшинство; Святославу также не хотелось еще раз выезжать из Киева, и он обрадовался предложению Рюрика, который уступал ему старшинство и Киев, а себе брал всю Русскую землю, т. е. остальные города Киевской волости. Вслед за этим был заключен мир и со Всеволодом суздальским, который возвратил Святославу сына его, Глеба; мир между Мономаховичами и Ольговичами был скреплен двойным родственным союзом: один сын Святослава, Глеб, женился на Рюриковне, другой, Мстислав, — на свояченице Всеволода (1182 г.).

Таким образом, сыну Всеволода Ольговича удалось окончательно утвердить за собою старшинство и Киев, но это старшинство имело значение только на юге; старший в племени Мономаховом не вступал с Святославом в борьбу за Киев, потому что Киев не имел уже для него прежнего значения, какое имел для отца его, Юрия; Всеволод наследовал все могущество того князя, который давал Киев из своих рук кому хотел; как много потерял Киев из своего материального значения после погрома от войск Боголюбского, ясно видно из всех описанных событий: при всех сменах и усобицах князей не слышно об участи киевлян, о сильном полку киевском, который решал судьбу Руси, судьбу князей во время борьбы Юрия Долгорукого с племянником; теперь страдательно подчиняются киевляне всем переменам, ничем не обнаруживают признаков жизни. Как силен был северный князь Всеволод и как слаб был пред ним старший князь Южной Руси, Святослав, доказательством служит следующее происшествие: в 1194 году Святослав созвал братьев своих — родного Ярослава и двоюродных Игоря и Всеволода и начал с ними советоваться, как бы пойти на рязанских князей, с которыми давно уже у Черниговских были ссоры за пограничные волости, но Ольговичи не смели прямо выступить в поход, а послали сперва ко Всеволоду суздальскому просить у него на то позволения; Всеволод не согласился, и Святослав должен был отложить поход. С Ростиславичами Святослав жил мирно, так же как видно из страха пред Всеволодом; в 1190 году грозила было вспыхнуть между ними ссора по причинам, о которых летопись говорит очень неопределенно: у Святослава, по ее словам, была тяжба с Рюриком, Давыдом и Смоленскою землею, поэтому он ездил и за Днепр сговориться с братьями, чтоб как-нибудь не потерять своих выгод, но Рюрик принял также свои меры: он переслался со Всеволодом и с братом Давыдом Смоленским, и все втроем послали сказать Святославу: «Ты, брат, нам крест целовал на Романовом ряду, который был заключен тобою, когда брат наш Роман сидел в Киеве; если стоишь на этом ряду, то ты нам брат, а если хочешь вспомнить давнишние тяжбы, которые были при Ростиславе, то ты договор нарушил, чего мы терпеть не будем; а вот тебе и крестные грамоты назад». Святослав сначала много спорил с послами и отпустил было уже их с отказом, но потом надумался, возвратил их с дороги и целовал крест на всей воле Мономаховичей.

Могущественное влияние Всеволода суздальского обнаружилось даже и в судьбах отдаленного Галича. В этом пограничном Русском княжестве в семидесятых годах XII века обнаружилось явление, подобных которому не видим в остальных волостях русских, именно важное значение бояр, пред которым никнет значение князя. Мы уже раз имели случай заметить своевольный поступок галицкого боярина Константина Серославича, который вопреки воле князя своего Ярослава увел свои полки от Мстислава Изяславича. Этот Константин играет важную роль и в смутах своего княжества. Велико, казалось, в других странах могущество Ярослава Владимировича галицкого — единовластного князя богатой и цветущей волости; вот как описывается это могущество в Слове о полку Игореву: «Ярослав Осмосмысл галицкий! Высоко сидишь ты на своем златокованном столе; ты подпер горы Венгерские своими железными полками, заступил путь королю венгерскому, затворил ворота к Дунаю, отворяешь ворота к Киеву». Но этот могущественный князь окружен был людьми, которые были сильнее его, могли подчинять его волю своей. Ярослав дурно жил с женою своею, Ольгою, сестрою суздальских Юрьевичей, и держал любовницу, какую-то Настасью; в 1173 году Ольга ушла из Галича в Польшу с сыном Владимиром, известным уже нам боярином Константином Серославичем и многими другими боярами. Проживши восемь месяцев в Польше, Владимир с матерью пошел на Волынь, где думал поселиться на время, как на дороге встретил его гонец от бояр из Галича: «Ступай домой, велели они сказать ему: отца твоего мы схватили, приятелей его перебили, и враг твой Настасья в наших руках». Галичане сожгли несчастную на костре, сына ее послали в заточение, а с Ярослава взяли клятву, что будет жить с княгинею как следует. В 1187 году умер Ярослав, князь, по словам летописца, мудрый, красноречивый, богобоязливый, честный во всех землях и славный полками; когда бывала ему от кого обида, то он сам не ходил с полками, а посылал воевод; чувствуя приближение смерти, он созвал бояр, белое духовенство, монахов, нищих и говорил им со слезами: «Отцы, братья и сыновья! Вот я отхожу от этого света суетного и иду к творцу моему, согрешил я больше всех; отцы и братья! простите и отдайте». Три дня плакался он пред всеми людьми и велел раздавать имение свое по монастырям и нищим; три дня раздавали по всему Галичу и не могли всего раздать. Обратясь к боярам, умирающий князь сказал: «Я одною своею худою головою удержал Галицкую землю, а вот теперь приказываю свое место Олегу, меньшому сыну моему, а старшему, Владимиру, даю Перемышль». Этот Олег родился от Настасьи и потому был мил Ярославу, говорит летописец, а Владимир не ходил в его воле: мы видели, что он уезжал от отца вместе с матерью и возвратился вследствие торжества врагов Настасьи; Владимир вместе со всеми боярами должен был присягнуть отцу, что не будет искать под братом Галича. Но можно ли было надеяться на эту клятву, можно ли было думать, что убийцы Настасьи будут спокойно видеть на старшем столе сына ее? И вот, едва только умер Ярослав, как сильный мятеж встал в Галицкой земле; Владимир и бояре нарушили клятву и выгнали Олега из Галича; тот принужден был бежать в Овруч к Рюрику, а Владимир сел на столе отцовском и дедовском. Но бояре скоро увидали, что ошиблись в своем выборе: Владимир, по словам летописца, любил только пить, а не любил думы думать с своими боярами; отнял у попа жену и стал жить с нею, прижил двоих сыновей; мало того, понравится ему чья-нибудь жена или дочь, брал себе насильно. В то время ближайшим соседом галицкого князя на столе владимиро-волынском сидел Роман Мстиславич, получивший в наследство от отца и деда необыкновенную деятельность, предприимчивость, неутомимость; не любил он отставать от раз предпринятого намерения и не разбирал средств при его выполнении. Роман находился в близком свойстве с Владимиром галицким: дочь его была за старшим сыном последнего. Несмотря на то, узнавши, что бояре галицкие нехорошо живут с своим князем, Роман стал пересылаться с ними, побуждая их выгнать Владимира, на место которого предлагал им себя в князья. Многие бояре охотно согласились на его предложение, собрали полки, утвердились крестным целованием между собою, но не смели явно восстать на Владимира, схватить или убить его, потому что не все бояре были против князя, были между ними и его приятели; заговорщики придумали другое средство освободиться от Владимира, они послали сказать ему: «Князь! Мы не на тебя встали, но не хотим кланяться попадье, хотим ее убить; а ты, где хочешь, там и возьми жену». Они надеялись, что он никак не отпустит попадьи и потому грозились убить ее, чтоб тем скорее прогнать его самого, в чем и не ошиблись: Владимир, опасаясь, чтобы и его любовницу не постигла та же участь, какая постигла Настасью, забрал много золота и серебра, жену, двоих сыновей, дружину и поехал в Венгрию. Мы оставили эту страну под властию короля Гейзы II, зятя и союзника Изяславова; самым опасным врагом Гейзы был знаменитый греческий император Мануил Комнен — последний из великих государей, сидевших на престоле византийском; вмешательство Гейзы в дела Сербии дали Мануилу повод враждебно выступить против венгров с целью распространить пределы империи за их счет; сначала он поддерживал против Гейзы известного уже нам Бориса, сына дочери Мономаховой, а потом, когда Борис пал в битве, стал поддерживать родных братьев Гейзы, Стефана и Владислава, нашедших убежище при дворе византийском. Гейза умер в 1161 году, оставив престол двенадцатилетнему сыну своему Стефану III, малолетство короля дало Мануилу полную возможность к осуществлению своих честолюбивых планов относительно Венгрии, и немедленно выступил он с большим войском и обоими князьями, Стефаном и Владиславом, к границам этой страны, послав сказать ее вельможам, что по старому обычаю престол должен переходить не к сыну, а к брату умершего короля, и что потому они должны возвести на престол Стефана, брата покойного Гейзы; венгры велели ему отвечать на это, что они не знают ни о каком подобном обычае в своем отечестве, где с незапамятных пор наследует корону старший сын, а не брат умершего короля; они не могут, следовательно, принять к себе в короли герцога Стефана-старшего; не примут его уже и потому, что не хотят иметь королем подручника императорского. Несмотря, однако, на этот смелый ответ, деньги и обещания Мануила произвели свое действие, и многие из вельмож отстали от молодого Стефана, который и принужден был уступить престол дяде своему, не Стефану, впрочем, а младшему Владиславу. Владислав через полгода умер, тогда брату его, Стефану, удалось захватить престол, но ненадолго, ибо когда в Венгрии узнали, что он обещал Мануилу в награду за помощь отдать Сирмию, то почти все перешли на сторону племянника его, который вследствие этого и утвердился окончательно на престоле. Тогда Мануил, видя всеобщее нерасположение венгров к Стефану-дяде, объявил, что признает королем племянника; мало того, не имея сыновей, выдает дочь свою за Белу, младшего брата Стефана III, и назначает его наследником своего престола с тем только условием, чтоб он был воспитан в Константинополе и удержал за собою Сирмию, как полученный от отца удел. Король и вельможи согласились на предложение, и молодой Бела отправился в Константинополь, где получил имя Алексея, был обручен с дочерью императора, провозглашен наследником престола, как вдруг неожиданное обстоятельство переменило совершенно ход дела: у Мануила от второй жены его родился сын. Обрадованный император велел немедленно короновать младенца и отнял у Белы не только надежду на престол, но даже невесту, свою дочь, и обручил его на свояченице. Но в это время умер брат Белы, король венгерский, двадцатичетырехлетний Стефан III, как говорят, отравленный братом (1173 г.); Бела поспешил в Венгрию, но застал там уже три партии: одна хотела иметь его королем; другая, состоящая преимущественно из высшего духовенства, боясь, чтоб воспитанный в Константинополе Бела не стал действовать под влиянием императора и враждовать к католицизму, хотела ждать разрешения от бремени жены Стефана III, третья, наконец, стояла за младшего брата Белы — в челе этой партии находилась старая вдовствующая королева — жена Гейзы II, Евфросинья Мстиславовна, которой хотелось видеть на престоле младшего, любимого сына. Долго боролся Бела III с двумя враждебными партиями, наконец, осилил их.

Более десяти лет Бела спокойно правил Венгриею, как явился к нему галицкий изгнанник Владимир с просьбой о помощи; спокойствие внутри и вне давали Беле полную возможность вмешаться в галицкие дела, и он пошел к Галичу со всеми своими полками. Роман, севший было здесь на столе, не видал средств противиться войскам Белы и, захватив остаток княжеской казны, убежал назад на Волынь, но и Владимир не получил отцовского стола, потому что Бела, устроивши галичанам все их дела, счел полезнее для себя и для них дать им в князья сына своего, Андрея, а Владимира повел опять в Венгрию неволею, отнял у него все имение и посадил в башню, он взял также с собою в Венгрию сыновей или братьев лучших бояр, чтоб иметь ручательство в верности последних. Между тем Роман с теми из галицких бояр, которые перезвали его к себе, скитался по разным странам, ища волости. Отъезжая княжить в Галич, он отдал Владимир брату своему, Всеволоду, сказавши ему: «Больше мне не нужно этого города». Теперь, убегая пред венграми из Галича, он приехал было назад во Владимир, но уже не был впущен сюда братом; тогда он поехал в Польшу искать там помощи, а жену свою отправил в Овруч к отцу ее, Рюрику Ростиславичу. Не получивши от польских князей никакой помощи, он и сам отправился к тестю Рюрику вместе с преданными ему галицкими боярами. Приехавши к тестю, он стал проситься у него опять на Галич: «Галичане зовут меня к себе на княжение, — говорил он ему, — отпусти со мной сына своего, Ростислава». Рюрик согласился, и Роман отправил передовой отряд свой, чтоб занять один из пограничных городов, Плеснеск, но отряд этот был разбит наголову венграми и галичанами. Роман, услыхав об этом несчастии, отпустил шурина Ростислава домой, а сам опять поехал в Польшу. На этот раз он был здесь счастливее, получил помощь и пошел с нею на брата Всеволода ко Владимиру, но Всеволод в другой раз не пустил его, и Роман опять отправился к тестю; тот дал ему пока волость — Торческ, а между тем послал ко Всеволоду с угрозами, которые подействовали, и Роман получил опять Владимир, а Всеволод отправился в свою прежнюю волость Бельз.

Романа звали опять в Галич, следовательно, были там люди, недовольные венгерским королевичем; с другой стороны, Бела не мог думать, чтобы русские князья спокойно стали смотреть на владычество иноземца в старинной Русской волости, вот почему он спешил обещаниями склонить на свою сторону Святослава киевского. В 1189 году он прислал сказать ему: «Брат! Присылай сына своего ко мне: хочу исполнить свое обещание, в чем тебе крест целовал». Тогда Святослав тайком от Рюрика отправил к королю сына своего, Глеба, думая, что Бела даст ему Галич. Рюрик, узнавши об этом, послал сказать Святославу: «Ты отправил сына своего к королю, не спросившись со мною, так ты уговор наш нарушил». Начались сильные споры между князьями; однако дело не дошло до ссоры; Святослав послал сказать Рюрику: «Брат и сват! Ведь я сына своего посылал не на тебя поднимать короля, а за своими делами; если хочешь идти на Галич, так я также готов с тобою идти». Особенно помогал прекращению спора митрополит, которому очень не нравилось, что католик владеет Галичем; он говорил и Святославу и Рюрику: «Иноплеменники отняли вашу отчину, надобно б вам потрудиться возвратить ее опять себе». Князья послушались и отправились вместе добывать Галич — Святослав с сыновьями, а Рюрик с братьями, но прежде чем добыли волость, стали рядиться насчет ее и опять поссорились: Святослав отдавал Галич Рюрику, а себе хотел взять всю русскую землю около Киева, но Рюрик не хотел лишиться своей отчины и променять старое, верное, на новое и неверное, а хотел поделиться Галичем с Святославом; на это не соглашался последний, и, таким образом, сваты разошлись по домам, ничего не сделавши.

Потерявши надежду получить помощь от кого-либо из сильных русских князей, недовольные королевичем галичане обратились к потомку своих родных князей — Ростиславичей, Ростиславу Ивановичу, сыну знаменитого Берладника. Ростислав, безземельный князь, подобно отцу, жил в это время у смоленского князя Давыда Ростиславича; получивши приглашение, он отправился немедленно к галицким пределам, захватил два пограничных города и оттуда поехал к самому Галичу. Тамошние бояре не все одинаково ему благоприятствовали: некоторые из них крепко держались за королевича, потому что сыновья их и братья находились у Белы, который в это время прислал на помощь сыну большое войско, боясь враждебных покушений со стороны русских князей. Королевич и венгерские воеводы, услыхавши о приходе Ростислава, вызванного галицкими боярами, собрали последних и начали приводить их к кресту: правые целовали охотно, ничего за собою не зная, а виноватые — по нужде, боясь венгров. Между тем Ростислав с малою дружиною подошел к галицким полкам в надежде, что те по обещанию своему тотчас перейдут на его сторону, как только завидят его полк; и, точно, несколько галицких бояр приехало к нему, но они бросили его, как только увидали, что остальные не трогаются. Тогда дружина сказала Ростиславу: «Видишь, что они тебя обманули; поезжай прочь!» «Нет, братья! — отвечал Ростислав, — вы знаете, на чем они мне целовали крест; если же теперь ищут головы моей, то бог им судья и тот крест, что мне целовали, а уже мне наскучило скитаться на чужой земле, хочу голову положить на своей отчине». Сказавши это, он бросился в середину галицких и венгерских полков; те обхватили его со всех сторон, сбили с лошади и полумертвого от ран понесли в Галич; в городе встало смятение, жители начали толковать, как бы отнять Ростислава у венгров и провозгласить его своим князем; тогда венгры нашли средство покончить дело: они приложили яду к ранам Ростиславовым, и желание Берладникова сына исполнилось: он лег на отчине подле своих предков.

Удостоверившись при этом случае, что галичане хотят русского князя, венгры начали мстить им насилиями: стали отнимать у них жен и дочерей и брать себе в наложницы, начали ставить лошадей своих в церквах и избах; встужили тогда галичане и сильно раскаялись, что прогнали своего князя Владимира. И вот пронесся слух, что Владимиру удалось убежать из венгерской неволи (1190 г.): на башне ему поставлен был шатер; он изрезал полотно, свил из него веревку и спустился по ней на землю; двое сторожей было подкуплено, они довели его до Немецкой земли, к императору Фридриху Барбароссе, который, узнавши, что Владимир родной племянник по матери князю Всеволоду суздальскому, принял его с любовию и большою честию, и когда Владимир обещал ему давать ежегодно по две тысячи гривен серебра, то Фридрих отправил его при своем после к польскому князю Казимиру с приказом, чтоб тот помог ему получить обратно галицкий стол; Казимир послушался и отправил с Владимиром к Галичу воеводу своего, Николая. Когда галичане узнали о приближении своего дедича с польскими войсками, то с радостию вышли к нему навстречу, провозгласили князем своим, а королевича прогнали из земли. Но Владимир не считал себя безопасным от соседних князей, иноземных и русских, до тех пор, пока не приобретет покровительства дяди своего, сильного князя суздальского, и потому послал к нему с следующими словами: «Отец и господин! Удержи Галич подо мною, а я божий и твой со всем Галичем и в твоей воле всегда». Всеволод отправил послов ко всем русским князьям и в Польшу и взял со всех присягу не искать Галича под его племянником. И с тех пор, говорит летописец, Владимир утвердился в Галиче, и никто не поднимался на него войною.

Влияние северного князя на дела Южной Руси еще более обозначилось по смерти Святослава Всеволодовича (1194 г.), оставившего по себе в летописи память мудрого князя. Преемником его в Киеве был Рюрик Ростиславич, которого на Руси приняли с большою радостию, и киевляне, и христиане, и поганые, потому что, говорит летописец, он всех принимал с любовию, и христиан и поганых, и не отгонял от себя никого, Севши в Киеве, Рюрик послал сказать брату своему Давыду в Смоленск: «Брат! Мы теперь остались старше всех в Русской земле; приезжай ко мне в Киев, повидаемся и подумаем, погадаем вместе о Русской земле, о братьях, о Владимировом племени и покончим все дела». Но этот князь, считавший себя старшим в Русской земле, получил старшинство по воле другого князя, старейшего и сильнейшего князя Суздальской земли: Всеволод, говорит северный летописец, послал мужей своих в Киев, и те посадили там Рюрика Ростиславича. Давыд смоленский согласился на предложение брата и поплыл к нему вниз по Днепру; в Вышгороде свиделись братья и стали пировать: сперва Рюрик позвал на обед Давыда; князья повеселились, обдарили друг друга и расстались в большой любви; потом позвал Давыда к себе в Белгород племянник его, Ростислав Рюрикович, — здесь было также большое веселье. Давыд отплатил также угощениями и дарами: сперва позвал на обед брата Рюрика и племянников; потом позвал на обед монахов из всех монастырей, роздал им и нищим большую милостыню; наконец, позвал черных клобуков, напоил их всех и одарил богато. Киевляне с своей стороны позвали Давыда на обед и обдарили, и Давыд отблагодарил их веселым пиром. Пируя, братья занимались и делом: покончили все ряды о Русской земле, о братье своей, о Владимировом племени, после чего Давыд отправился назад в Смоленск, Но Ростиславичи скоро увидали, что им не приходилось оканчивать всех рядов своих о Русской земле без ведома князя суздальского; в Киев приехали послы из Владимира и сказали Рюрику от имени своего князя: «Вы назвали меня старшим в своем Владимировом племени; теперь ты сел в Киеве, а мне не дал никакой части в Русской земле, роздал другим, младшей братье; ну если мне в ней нет части, то как ты там себе хочешь: кому дал в ней часть, с тем ее и стереги; посмотрю, как ты ее с ним удержишь, а мне не надобно». По словам владимирских послов выходило, что князь их сердился на Рюрика за то, что он отдал лучшую волость зятю своему, Роману волынскому, именно пять городов: Торческ, Треполь, Корсунь, Богуслав, Канев, лежащих на реке Роси, по границе с степью, в стране, населенной черными клобуками, игравшими такую важную роль в усобицах княжеских. Рюрик начал думать с боярами, как бы уладить дело; ему никак не хотелось брать назад волость у Романа, потому что он поклялся ему не давать ее никому другому; он предлагал Всеволоду другие города, но тот не хотел ничего, кроме Поросья, и грозился начать войну в случае отказа. В таких затруднительных обстоятельствах Рюрик обратился к митрополиту Никифору и рассказал ему все дело, как он целовал крест Роману не отнимать у него Поросья, как не хочет нарушить клятвы, и из-за этого начинается у него война со Всеволодом. Митрополит отвечал: «Князь! Мы приставлены от бога в Русской земле удерживать вас от кровопролития; если станет проливаться христианская кровь в Русской земле из-за того, что ты дал волость младшему, обойдя старшего, и крест целовал, то я снимаю с тебя крестное целование и беру его на себя, а ты послушайся меня: возьми волость у зятя и отдай ее старшему, а Роману дай вместо нее другую». Рюрик послал сказать Роману: «Всеволод просит под тобою волости и жалуется на меня из-за тебя». Роман отвечал: «Батюшка! Нечего тебе из-за меня начинать ссору с сватом: ты мне можешь или другую волость дать вместо прежней, или заплатить за нее деньгами». Рюрик, подумав с братьею и боярами, послал сказать Всеволоду: «Ты жаловался на меня, брат, за волость; так вот тебе та самая, которую просил».

Нельзя думать, чтоб одно только наследственное нерасположение Всеволода к Изяславовым потомкам заставляло его требовать именно той волости, которая была отдана Роману: Юрий мог ненавидеть деда Романова Изяслава, потому что тот отнимал у него старшинство; Андрей Боголюбский мог не любить отца Романова, Мстислава, потому что и этот не признавал его старшинства, хотел сидеть в Киеве старшим и независимым князем, но Всеволоду не за что было сердиться на Романа, который не предъявлял никаких притязаний: Всеволод был признан ото всех и старшим и сильнейшим князем. Он мог желать волости для приобретения большей материальной силы на Руси, но почему же он требовал именно Поросья? Он мог придавать большое значение этой пограничной волости и поселенным в ней черным клобукам, но после он не обратил большого внимания, когда Рюрик отобрал ее у него назад. Всеволод мог не желать усиления Романа, обнаружившего уже в галицких событиях предприимчивость и честолюбие, но все равно Рюрик дал бы ему другую волость, равнозначительную, или деньги, на которые можно было нанять половцев и переманить черных клобуков. Наконец, Всеволод мог оскорбляться, что Рюрик, распоряжаясь волостями, не сделал ему чести, обошел волостию, но такое притязание было странно в положении Всеволода; он был признан старшим, Киев принадлежал ему, он мог приехать в этот город и распоряжаться всеми окружными волостями, но он, по примеру брата, пренебрег Киевом, отдал его младшему, а теперь оскорбляется, что этот младший не наделил его волостью! Если все эти расчеты и могли в какой-нибудь мере иметь влияние на поведение Всеволода, то главным, однако, побуждением его мы должны принять желание поссорить южных Мономаховичей, тесный дружественный союз которых необходимо уменьшал влияние северного князя на юге. Получив от Рюрика требуемую волость, Всеволод немедленно отдал лучший город Торческ сыну его, а своему зятю, Ростиславу, а в остальные четыре города послал своих посадников. Расчет был верен, ибо когда Роман узнал, что Торческ взят у него и через руки Всеволода передан Рюрикову же сыну, то начал посылать к тестю с жалобами, будучи уверен, что тот сговорился нарочно со Всеволодом и отнял у него волость для того только, чтоб передать ее своему сыну. Рюрик послал отвечать ему на его жалобы: «Я прежде всех дал тебе эту волость, как вдруг Всеволод наслал на меня с жалобами, что чести на него не положили прежде всех; ведь я тебе объявлял все его речи, и ты добровольно отступился от волости; сам знаешь, что нам нельзя было не сделать по его, нам без него нельзя быть: вся братья положила на нем старшинство во Владимировом племени; а ты мне сын свой, вот тебе и волость, такая же, как та». Но Романа нельзя уже было успокоить и уверить, что тут не было никакого злого умысла против него; он начал советоваться с своими боярами, как бы отомстить за обиду, и придумали послать в Чернигов, к Ярославу Всеволодовичу, уступить ему старшинство и звать в Киев на Рюрика; Ярослав обрадовался случаю и принял предложение. Тогда Рюрик послал объявить Всеволоду о замыслах Романа и Ольговичей: «Ты, брат, во Владимировом племени старше всех нас, — велел он сказать ему, — так думай, гадай о Русской земле, о своей части и о нашей», а к зятю Роману послал бояр своих обличить его и бросить пред ним крестные грамоты. Роман испугался, увидев, что тесть узнал о его сношениях с Ольговичами, и, не будучи приготовлен так скоро начать войну, отправился в Польшу за помощью.

Мы оставили польские события после изгнания Владислава II, когда старшинство принял брат его Болеслав IV Кудрявый (1142 г.). Изгнанник Владислав после неудачных попыток получить опять старшинство умер в Германии, но три сына его — Болеслав, Мечислав и Конрад, — вероятно, по настоянию императора возвратились в отечество и получили Силезию. По смерти Болеслава IV Кудрявого старшинство перешло к брату его, третьему Болеславичу, Мечиславу III, но Мечислав скоро возбудил против себя негодование вельмож, которые, изгнав его, провозгласили великим князем последнего из Болеславичей, Казимира Справедливого (четвертый Болеславич, Генрих, умер прежде). Мы видели участие, какое принимал Казимир и знаменитый палатин его, Николай, при восстановлении Владимира Ярославича на столе галицком. По смерти Казимира (1194 г.) рождался вопрос: кому должно достаться старшинство, потому что жив еще один из Болеславичей, прежде лишенный старшинства, Мечислав Старый. Мечиславу нельзя было надеяться вторично занять краковский стол: прежнее нерасположение к нему было еще живо в вельможах, которым, сверх того, было гораздо выгоднее иметь князем несовершеннолетнего племянника, чем старого дядю, и вот прелаты и вельможи, собранные в Кракове, решили передать старший стол Лешку, малолетнему сыну Казимира Справедливого. Но Мечислав не думал отказываться от своих прав и стал готовиться к войне с племянниками. В это самое время явился к последним в Краков Роман волынский с просьбой о помощи против тестя Рюрика; он имел право надеяться на помощь, потому что вдова Казимирова, Елена, была ему родная племянница от брата Всеволода Мстиславича бельзского. Казимировичи отвечали Роману: «Мы бы рады были тебе помочь, но обижает нас дядя Межко (Мечислав), ищет под нами волости; прежде помоги ты нам, а когда будем все мы поляки за одним щитом, то пойдем мстить за твои обиды». Роман послушался и поехал на Межка с Казимировичами; тот не хотел биться с Романом, но прислал к нему с просьбою быть посредником в споре между ним и племянниками. Роман не послушался ни его, ни бояр своих и вступил в битву, в которой потерпел сильное поражение, и раненный убежал в Краков к Казимировичам, откуда дружина принесла его во Владимир Волынский. Видя над собою такую беду, он отправил посла к тестю Рюрику с поклонами и мольбою, чтоб простил его, послал просить и митрополита Никифора, чтоб тот ходатайствовал за него пред Рюриком. Митрополит исполнил просьбу, и Рюрик, послушавшись его, созвал бояр и сказал им: «Если Роман просит и раскаивается в своей вине, то я его приму, приведу ко кресту и волость дам; если он устоит в крестном целовании, будет вправду иметь меня отцом и добра моего хотеть, то я буду иметь его сыном, как прежде имел и добра ему хотел». И, действительно, Рюрик послал сказать Роману, что перестал на него сердиться, привел его к кресту на всей своей воле и дал ему волость.

Роман был смирён, но нельзя было забыть, что он предлагал старшинство и Киев Ярославу черниговскому и тот принял предложение; вот почему Рюрик, переславшись с сватом Всеволодом и братом Давыдом, послал сказать Ярославу и всем Ольговичам от имени всех Мономаховичей: «Целуй нам крест со всею своею братьею, что не искать вам нашей отчины, Киева и Смоленска, под нами и под нашими детьми и под всем нашим Владимировым племенем: дед наш Ярослав разделил нас по Днепр, потому и Киева вам ненадобно». Ольговичи обиделись таким предложением и послали сказать Всеволоду: «У нас был уговор не искать Киева под тобою и под сватом твоим, Рюриком, мы и стоим в этом договоре, но если ты приказываешь нам отказаться от Киева навсегда, то мы не венгры и не ляхи, а внуки одного деда: при вашей жизни мы не ищем Киева, но после вас кому бог его даст». И были между ними распри многие и речи крупные и не уладились, говорит летописец. Всеволод хотел тою же зимою идти на Чернигов, Ольговичи испугались и послали к нему игумена с поклоном и обещанием исполнить его волю; тот поверил им и сошел с коня. В то же время черниговские послы явились и к Рюрику с следующими словами от своих князей: «Брат! У нас с тобою не было никогда ссоры, мы этой зимой еще не успели заключить окончательного договора ни со Всеволодом, ни с тобою, ни с братом твоим, Давыдом, а так как ты ближе всех к нам, то целуй крест не начинать с нами войны до тех пор, пока мы кончим переговоры со Всеволодом и Давыдом». Рюрик, посоветовавшись с боярами, принял предложение Ярослава, отправил в Чернигов своего посла и взялся хлопотать о том, чтоб помирить с Ольговичами Всеволода и Давыда; при этом Рюрик обещал Ярославу уступить ему Витебск и отправил в Смоленск посла объявить об этой уступке брату своему, Давыду, после чего, надеясь на мир, распустил по домам дружину, братьев, сыновей, половцев, богато одаривши их, а сам отправился в Овруч по своим делам. Но Ярослав, не дождавшись окончания переговоров о Витебске, послал племянника своего, Олега Святославича, захватить этот город, где сидел один из полоцких князей, зять Давыда смоленского. Последний, ничего еще не зная о сделке Рюрика с Ярославом и слыша, что отряд Ольговичей, не доехавши до Витебска, стал пустошить Смоленскую область, выслал против него войско под начальством племянника своего Мстислава Романовича. Мстислав ударил на Олега, потоптал его стяги, изрубил его сына. Но в то время как Мстислав получил успех на одной стороне, смоленский тысяцкий Михалко потерпел поражение от полочан — союзников черниговского князя; Мстислав, возвращаясь с преследования побежденного Олега, встретил победителей полочан; думая, что это свои, спокойно въехал в ряды их и был взят в плен; тогда обрадованный Олег Святославич послал весть к дяде в Чернигов, приписывая себе весь успех дела: «Мстислава я взял в плен и полк его победил и Давыдов полк смоленский, а пленные смольняне сказывают мне, что братья их не в ладу живут с Давыдом; такого, батюшка, удобного времени уже больше не будет; собравши братью, поезжай поскорее, возьмем честь свою». Ярослав и все Ольговичи обрадовались, помчались к Смоленску, но перехвачены были на дороге послом Рюриковым, который сказал Ярославу от своего князя: «Если ты, обрадовавшись случаю, поехал убить моего брата, то нарушил наш договор и крестное целование, и вот тебе твои крестные грамоты; ступай к Смоленску, а я пойду к Чернигову, и как нас бог рассудит да крест честный». Ярослав испугался, возвратился в Чернигов и отправил своего посла к Рюрику, оправдывая себя, обвиняя Давыда, зачем помогает зятю своему. Рюрик отвечал ему на это: «Я тебе Витебск уступил и посла отправил к брату Давыду, давая ему знать об этой уступке; ты, не дождавшись конца делу, послал своих племянников к Витебску, а они, идучи, стали воевать Смоленскую волость: Давыд и послал на них племянника своего Мстислава». Долго спорили и не могли уладиться.

В 1196 году Рюрик послал сказать свату своему Всеволоду суздальскому: «Мы уговорились садиться всем на коней с рождества Христова и съехаться в Чернигове: я и собрался с братьею, дружиною, с дикими половцами и сидел наготове, дожидаясь от тебя вести, но ты той зимой не сел на коня, поверил Ольговичам, что станут на всей нашей воле; я, услыхав, что ты на коня не садишься, распустил братью, диких половцев и поцеловал с черниговским Ярославом крест, что не воевать до тех пор, пока или уладимся все, или не уладимся, а теперь, брат, и твой и мой сын Мстислав сидят в плену у Ольговичей: так не мешкая, сел бы ты на коня, и, съехавшись все, помстили бы мы за свою обиду и срам, а племянника своего выстояли и правду свою нашли». Долго не было вести от Всеволода; наконец, он прислал сказать Рюрику: «Ты начинай, а я буду готов». Рюрик собрал братью свою, диких половцев и стал воевать с Ольговичами, тогда Ярослав прислал сказать ему: «Зачем, брат, стал ты воевать мою волость и поганым руки наполнять? Из-за чего нам с тобою ссориться: разве я ищу под тобою Киева? А что Давыд послал на моих племянников Мстислава, а бог нас там рассудил, то я выдаю тебе Мстислава без выкупа, по любви. Целуй со мною крест да и с Давыдом меня помири, а Всеволод захочет с нами уладиться — уладимся, а тебе с братом Давыдом нет до того дела». Рюрик отвечал ему: «Если вправду хочешь мира, то дай мне путь через твою волость: я отправлю посла и ко Всеволоду и к Давыду и, согласившись все, уладимся с тобою». Рюрик, по словам летописца, точно, хотел отправить посла для того только, чтоб устроить общий мир, но Ярослав не верил Рюриковым речам: он думал, что Мономаховичи хотят сговориться на него и потому не пускал Рюриковых послов через свою волость; Ольговичи заняли все пути, и целое лето до самой осени продолжалась война набегами. Осенью Ольговичи приобрели себе союзника: Роман волынский, принужденный в беде прибегнуть к милости тестя, теперь оправился и хотел воспользоваться случаем, чтоб отомстить за прежнее унижение; он послал отряд своих людей в пограничный город Полонный и велел им оттуда опустошать Киевскую волость набегами. Услыхав об этом новом враге Рюрик обратился к князю, которого мог считать естественным союзником своим по вражде к Роману, именно к Владимиру Ярославичу, князю галицкому, и послал к нему племянника своего, Мстислава Мстиславича, сына знаменитого Мстислава Ростиславича, соперника Андреева. Мстислав должен был сказать Владимиру от имени Рюрика: «Зять мой нарушил договор и воевал мою волость, так ты, брат, с племянником моим из Галича воюйте его волость; я и сам хотел идти ко Владимиру (Волынскому), да пришла мне весть, что сват мой Всеволод сел на коня, соединился с братом моим Давыдом и вместе жгут волость Ольговичей, города вятичей взяли и пожгли: так я сижу наготове, дожидаясь вести верной». Владимир поехал с Мстиславом, повоевал и пожег волость Романову, а с другой стороны, повоевал и пожег ее Ростислав Рюрикович с Владимировичами (сыновьями Владимира Мстиславича) и с черными клобуками, набрали много рабов и скота.

Весть, полученная Рюриком о движении Всеволода и Давыда, была справедлива: они действительно вступили в землю Ольговичей и пожгли ее. Услыхав об этом, Ярослав собрал братью, посадил двоих Святославичей, Олега и Глеба, в Чернигове, укрепил остальные города, боясь Рюрикова прихода, а сам с остальными родичами и половцами отправился против Всеволода и Давыда; он стал под своими лесами, огородился засеками, на реках велел мосты разобрать и, приготовившись таким образом, послал сказать Всеволоду: «Брат и сват! Отчину нашу и хлеб наш ты взял; если хочешь мириться с нами и жить в любви, то мы любви не бегаем и на всей воле твоей станем, а если ты замыслил что другое и от того не бегаем, как нас бог рассудит с вами и св. спас». Всеволод был не охотник до решительных битв — этих судов божиих, по понятиям южных князей; притом же Ольговичи обещали без битвы стать на всей его воле; он начал думать с Давыдом, рязанскими князьями, боярами, на каких бы условиях помириться с Ольговичами? Давыд никак не хотел мира, но требовал непременно, чтоб Всеволод шел к Чернигову, он говорил ему: «Ты уговорился с братом Рюриком и со мною сойтись всем в Чернигове и там мириться на всей нашей воле, а теперь ты не дал знать Рюрику о своем приходе; он воюет с ними, волость свою пожег для тебя, а мы без его совета и ведома хотим мириться; как хочешь, брат, а я только тебе то скажу, что такой мир не понравится брату моему». Но Всеволоду не понравились речи Давыдовы и рязанских князей; он начал переговоры с Ольговичами, требуя у них, во-первых, отречения от Киева и Смоленска, во-вторых, освобождения Мстислава Романовича, в-третьих, изгнания давнего врага своего, Ярополка Ростиславича, который жил тогда в Чернигове, в-четвертых, прекращения связи с Романом волынским. Ярослав соглашался на три первые требования, но не хотел отступать от Романа, который оказал ему такую важную услугу, нападши на тестя и отвлекши его от похода на Чернигов. Всеволод не настаивал и тем подтвердил подозрение, что хотел продолжения беспокойств на юге, не хотел окончательного усиления здесь Ростиславичей. Помирившись с Ярославом, он послал сказать Рюрику: «Я помирился с Ярославом, он целовал крест, что не будет искать Киева под тобою, а Смоленска — под братом твоим». Рюрик сильно рассердился и послал ему такой ответ: «Сват! Ты клялся, что кто мне враг, тот и тебе враг; просил ты у меня части в Русской земле, и я дал тебе волость лучшую, не от изобилья, но отнявши у братьи своей и у зятя своего Романа; Роман после этого стал моим врагом не из-за кого другого, как только из-за тебя, ты обещал сесть на коня и помочь мне, но перевел все лето и зиму, а теперь и сел на коня, но как помог? Сам помирился, заключил договор, какой хотел, а мое дело с Романом оставил на волю Ярославову: Ярослав будет нас с ним рядить? А из-за кого же все дело-то стало? Для чего я тебя и на коня-то посадил? От Ольговичей мне какая обида была? Они подо мною Киев не искали; для твоего добра я был с ними недобр и воевал, и волость свою пожег; ничего ты не исполнил, о чем уговаривался, на чем мне крест целовал». В сердцах Рюрик отнял у Всеволода все города, которые прежде дал, и роздал опять своей братье. Всеволод, по-видимому, оставил это без внимания, но уже, разумеется, не мог после этого желать добра Рюрику. На западном берегу Днепра Всеволод потерял волость, но на восточном продолжал держать в своем племени Переяславль Южный, или Русский, — здесь по смерти Владимира Глебовича сидел другой племянник Всеволодов, Ярослав Мстиславич, ходивший совершенно по воле дяди; доказательством служит то, что Переяславль даже и в церковном отношении зависел от Всеволода: в 1197 году он послал туда епископа. В следующем, 1198 году умер Ярослав Мстиславич, и на его место Всеволод отправил в Переяславль сына своего, Ярослава (1201); Всеволод послал также (1194 г.) возобновить отцовский Городок на Остре, разрушенный еще Изяславом Мстиславичем.

Недаром Рюрик так беспокоился насчет отношений обоих к волынскому князю: скоро (1198) могущество последнего удвоилось, потому что по смерти Владимира Ярославича ему удалось опять с помощью поляков сесть на столе галицком и на этот раз уже утвердиться здесь окончательно. Летопись ничего не говорит, почему через три года после этого (1201) Рюрик собрался идти на Романа. Очень естественно, что киевскому князю не нравилось утверждение Романа в Галиче, но почему же он так долго медлил походом на зятя ? Под 1197 годом летопись говорит о смерти брата Романова, Давыда смоленского, который по обычаю передал стол свой племяннику от старшего брата, Мстиславу Романовичу, а своего сына Константина отослал старшему брату Рюрику на руки. В 1198 г. умер Ярослав черниговский, и его стол по тому же обычаю занял двоюродный брат его Игорь Святославич северский, знаменитый герой Слова о Полку, но скоро и он умер (1202), оставя черниговский стол старшему племяннику Всеволоду Святославичу Чермному, внуку Всеволода Ольговича. Все эти перемены и особенно, как видно, неуверенность в Ольговичах, могли мешать Рюрику вооружиться на Романа, но в 1202 году он успел уговорить Всеволода Чермного черниговского действовать с ним заодно против галицко-волынского князя; Ольговичи явились в Киев, как союзники тамошнего князя, Мономаховича, чего давно уже не бывало, но Роман предупредил врагов, собрал полки галицкие и владимирские и въехал в Русскую землю; произошло любопытное явление, напомнившее время борьбы деда Романова, Изяслава, с дядею Юрием: или Рюрик не умел приобресть народного расположения, или жива была память и привязанность к деду и отцу Романову, или, наконец, Роман успел переманить черных клобуков на свою сторону обещаниями, или, наконец, все эти причины действовали вместе — Русь (Киевская область) поднялась против Рюрика, все бросилось к Роману: первые отъехали к нему от Рюрика сыновья Владимира Мстиславича, как видно, безземельные, подобно отцу, за ними приехали все черные клобуки, наконец, явились отряды из жителей всех киевских городов; Роман, видя это всеобщее движение в свою пользу, со всеми полками спешил к Киеву; киевляне отворили ему Подольские ворота, и он занял Подол, тогда как Рюрик с Ольговичами стояли в верхней части города (на горе); видя все против себя, они, разумеется, не могли более держаться в Киеве и вступили в переговоры с Романом: Рюрик отказался от Киева и поехал в Овруч, Ольговичи отправились за Днепр в Чернигов, а Киев отдан был великим князем Всеволодом и Романом двоюродному брату последнего Ингварю Ярославичу луцкому. Явление замечательное, бывшее необходимым следствием преобладания сильнейшего северного князя и вместе старшего в роде, который перестал жить в Киеве: Всеволод, враждуя с Рюриком, не хочет поддерживать его против Романа и, по уговору с последним, отдает Киев младшему из Мстиславичей, не имевшему никакого права даже пред Романом, не только пред Рюриком. Сам Роман не мог сесть в Киеве: очень вероятно, что и Всеволод не хотел позволить этого, не хотел допустить соединения Киевской, Владимиро-Волынской и Галицкой волостей в руках одного князя и особенно в руках такого князя, каков был Роман; а с другой стороны, и сам Роман не искал чести сидеть в Киеве: его присутствие было необходимо в новоприобретенном Галиче.

Но Рюрик не хотел спокойно перенесть своего изгнания и видеть в Киеве племянника: в следующем (1203) году он опять соединился с Ольговичами, нанял множество половцев и взял с ними Киев. Как видно, союзники, не имея чем заплатить варварам, обещали отдать им Киев на разграбление: Рюрику нечего было жалеть киевлян, которые отворили во рота Роману: и вот половцы, рассыпались по городу, пожгли не только Подол, но и Гору, ограбили Софийский собор, Десятинную церковь и все монастыри, монахов и монахинь, священников и жен их, старых и увечных перебили, а молодых и здоровых повели в плен, также и остальных киевлян; пощадили только иностранных купцов, спрятавшихся по церквам, — у них взяли половину имения и выпустили на свободу. После этого страшного опустошения Рюрик не хотел сесть в Киеве: или не хотел он княжить в пожженном, ограбленном и пустом городе, ждал времени, пока он оправится, или боялся опять прихода Романова; как бы то ни было, он уехал назад в Овруч, где скоро был осажден Романом, пришедшим, по выражению летописца, отвести его от Ольговичей и от половцев; Рюрик принужден был целовать крест великому князю Всеволоду и детям его, т. е. отказался от старшинства в роде и по смерти Всеволода, обещался снова быть в воле великого князя суздальского и детей его, после чего Роман сказал ему: «Ты уже крест целовал, так отправь посла к свату своему, а я пошлю своего боярина к отцу и господину великому князю Всеволоду: и ты проси, и я буду просить, чтоб дал тебе опять Киев». Всеволод согласился, и Рюрик опять стал княжить в Киеве; Всеволод помирился и с Ольговичами, также по просьбе Романа.

Из всех этих известий видно, что Роман действительно хотел мира на Руси, вероятно, для того, чтоб свободнее управляться в Галиче и действовать против врагов внешних, но его желание не исполнилось. Возвратившись в 1203 году из похода против половцев, князья Роман и Рюрик с сыновьями остановились в Треполе и начали толковать о распределении волостей, подняли спор и дело кончилось тем, что Роман схватил Рюрика, отослал в Киев и там велел постричь в монахи вместе с женою и дочерью, своею женою, с которою развелся, а сыновей Рюриковых, Ростислава и Владимира, взял с собою в Галич; кого оставил в Киеве, дошедшие до нас летописи не говорят. Но Всеволод суздальский не мог смотреть на это спокойно: он отправил послов своих к Роману, и тот принужден был отпустить сыновей Рюриковых, и старшему из них, Ростиславу, зятю Всеволодову, отдать Киев. Рюрик, однако, недолго оставался в монастыре. Мы видели тесную связь Романа с князьями польскими — Казимиром Справедливым и сыновьями его, видели, как он помогал последним в борьбе с дядею их Мечиславом и как они в свою очередь помогли ему овладеть Галичем по смерти Владимира Ярославича. Несмотря на неудачу Романа в битве с Мечиславом, последнему не удалось овладеть старшинством и Краковым, но, не успевши достигнуть своей цели оружием, он прибегнул к переговорам, убеждениям и успел, наконец, склонить вдову Казимира и сына ее Лешка к уступке ему старшинства: им показалось выгоднее отказаться на время от Кракова и потом получить его по праву родового княжеского преемства, чем владеть им по милости вельмож и в зависимости от последних. Вторично получил Мечислав старшинство и Краков и вторично был изгнан; вторично успел обольстить вдову Казимирову и ее сына обещаниями, в третий раз занял Краков и удержался в нем до самой смерти, последовавшей в 1202 году. Смертию Мечислава Старого пресеклось первое поколение Болеславичей. Краковские вельможи опять мимо старших двоюродных братьев отправили послов к Лешку Казимировичу звать его на старший стол, но с условием, чтоб он отдалил от себя сендомирского палатина Говорека, имевшего на него сильное влияние; краковские вельможи, следовательно, хотели отвратить от себя ту невыгоду, которую терпели русские бояре от княжеских перемещений из одной волости в другую, причем новые бояре заезжали старых; здесь же видим и начало условий, предлагаемых польскими вельможами князьям их, но легко понять, что при таковом значении вельмож родовые счеты княжеские не могли продолжаться в Польше. Лешко, который прежде уступил старшинство дяде для того, чтоб избавиться зависимости от вельмож (особенно самого могущественного из них, известного уже нам палатина краковского Николая), и теперь не хотел для Кракова согласиться на условие, предложенное вельможами: он отвечал послам, что пусть вельможи выбирают себе другого князя, который способен будет согласиться на их условия. Тогда вельможи обратились к князю, имевшему более права на старшинство, чем Лешко, именно к Владиславу Ласконогому, сыну Мечиславову и провозгласили его великим князем, но Владислав скоро вооружил против себя прелатов, которые вместе с вельможами изгнали его из Кракова и перезвали на его место опять Лешка Казимировича, на этот раз, как видно, без условий, вероятно потому, что палатина Николая не было более в живых. Обязанный старшинством преимущественно старанию прелатов и, вероятно, желая найти в духовенстве опору против влияния вельмож, Лешко немедленно после занятия краковского стола предал себя и свои земли в покровительство св. Петра, обязавшись платить в Рим ежегодную подать. Духовенство поспешило отблагодарить своего доброжелателя: уже давно оно смотрело враждебно на родовые отношения и счеты между князьями; уже по смерти Казимира Справедливого епископ краковский Фулкон защищал порядок преемства от отца к сыну против родового старшинства и успел утвердить Краков за сыном Казимировым; теперь же, когда Лешко отдал себя и потомство свое в покровительство св. Петра, церковь римская торжественно утвердила его наследственным князем Кракова с правом передать этот стол после себя старшему сыну своему. Так родовые отношения княжеские встретили в Польше два могущественные начала — власть вельмож и власть духовенства, пред которыми и должны были поникнуть.

Роман волынский, постоянный союзник Лешка, продолжал враждовать и с Мечиславом и с сыном его, Владиславом Ласконогим, но когда Лешко утвердился в Кракове, то Роман потребовал от него волости в награду за прежнюю дружбу; Лешко не согласился; притом же, по словам летописца, Владислав Ласконогий много содействовал ссоре Лешка с Романом, вследствие чего галицкий князь осадил Люблин; потом, услыхав, что Лешко с братом Кондратом идут против него, оставил осаду и двинулся к ним навстречу; перейдя Вислу, он расположился станом под городом Завихвостом, куда прибыли к нему послы от Лешка и завязали переговоры; положено было прекратить военные действия до окончания последних, и Роман, понадеявшись на это, с малою дружиною отъехал от стана на охоту, но тут в засаде ждал его польский отряд, и Роман после мужественного сопротивления лег на месте с дружиною (1205 г.). Так погиб знаменитый внук Изяслава Мстиславича; предприимчивостию, отвагою будучи похож на отца и деда, получивши чрез приобретение Галича и большие материальные средства, находясь в беспрестанных сношениях с пограничными иностранными государствами, где в это время родовые отношения княжеские сменились государственными, Роман, необходимо подчиняясь влиянию того порядка вещей, который господствовал в ближайших западных странах, мог, по-видимому, явиться проводником этих новых понятий для Южной Руси, содействовать в ней смене родовых княжеских отношений государственными; он мог, подобно отцу и деду, вступить в борьбу с северными князьями, в борьбу, которая, однако, должна была носить уже новый характер, если б и Роман стал стремиться к самовластию на юге, точно так же, как стремились к нему Юрьевичи на севере. Но это сходство положения Романа с положением северных князей есть сходство обманчивое, потому что почва Юго-Западной Руси, преимущественно почва Галицкого княжества, вовсе не заключала в себе тех условий крепкого государственного быта, которые существовали на севере и которыми воспользовались тамошние князья для собрания Русской земли, для утверждения в ней единства и наряда. Мы видели, какою силою пользовались бояре в Галиче, силою, пред которою никло значение князя; легко понять, что князь с таким характером, как Роман, скоро должен был враждебно столкнуться с этою силою: «Не передавивши пчел, меду не есть», — говорил он, и вот лучшие бояре погибли от него, как говорит, в страшных муках, другие — разбежались; Роман возвратил их обещанием всяких милостей, но скоро под разными предлогами поверг их той же участи. Оставя по себе такую кровавую память в Галиче, в остальной Руси, Роман слыл грозным бичом окрестных варваров — половцев, литвы, ятвягов, добрым подвижником за Русскую землю, достойным наследником прадеда своего, Мономаха: «он стремился на поганых, как лев, — говорит народное поэтическое предание, — сердит был, как рысь, губил их, как проходил, перелетал земли их, как орел, и храбр он был, как тур, ревновал деду своему, Мономаху». Мы видели, что одною из главных сторон деятельности князей наших было построение городов, население пустынных пространств: Роман заставлял побежденных литовцев расчищать леса под пашню, но тщетно казалось для современников старание Романа отучить дикарей от грабежа, приучить к мирным, земледельческим занятиям, и вот осталась поговорка: «Роман! Роман! худым живешь, литвою орешь».

Как видно, Роман не успел передавить всех пчел, и дети его долго не могли спокойно есть меда. У него от второго брака осталось двое сыновей: Даниил, четырех лет, и Василько — двух. Но кроме бояр галицких Роман оставил других врагов своим детям: Рюрик, как только узнал о смерти Романа, так тотчас же скинул монашескую рясу и объявил себя князем киевским вместо сына; он хотел было расстричь и жену, но та не согласилась и постриглась в схиму. Ольговичи также поднялись, явились с полками у Днепра; Рюрик вышел к ним навстречу и уговорились всем вместе идти на Галич, отнимать наследство у сыновей Романовых. На реке Серете встретили союзники галицкое и владимиро-волынское войско, бились с ним целый день и принудили отступить к Галичу, но они не могли ничего сделать этому городу и возвратились домой безо всякого успеха. Причиною неудачи было то, что в Галиче находился сильный венгерский гарнизон, из страха перед которым галичане не смели передаться неприятелям Романовичей. В Венгрии в это время королем был сын Белы III, Андрей II, который некоторое время княжил в Галиче; Андрей по смерти отца вел постоянную борьбу с старшим братом своим, королем Емерихом и потом с сыном последнего, малолетним Владиславом III до тех пор, пока последний не умер и не очистил для него престола. Как видно из летописи, Андрей во время этой борьбы не только не предъявлял своих притязаний на Галич, но даже находился в тесном союзе с Романом: они поклялись друг другу, что кто из них переживет другого, тот будет заботиться о семействе последнего. Андрей вступил на королевский престол в год смерти Романовой и должен был исполнить свою обязанность относительно семейства последнего; в Саноке он имел свидание со вдовствующей княгиней галицкой, принял Даниила, как милого сына, по выражению летописца, и послал пятерых вельмож с сильным войском, которое и спасло Галич от Рюрика и его союзников.

Но опасности и беды для сыновей Романовых только еще начинались. В следующем 1206 году все Ольговичи собрались в Чернигов на сейм — Всеволод Святославич Чермный с своею братьею, и Владимир Игоревич северский со своею братьею; к ним пришел смоленский князь Мстислав Романович с племянниками, пришло множество половцев, и все двинулись за Днепр; в Киеве соединился с ними Рюрик с двумя сыновьями, Ростиславом и Владимиром, и племянниками, берендеи и пошли к Галичу, а с другой стороны шел туда же Лешко польский. Галицкая княгиня с приверженными к ней людьми, слыша новую сильную рать, идущую со всех сторон, испугалась и послала просить помощи у венгерского короля; Андрей поднялся сам со всеми своими полками. Но вдова Романова с детьми не могла дожидаться прихода королевского: около них встал сильный мятеж, который принудил их бежать в старинную отцовскую волость Романову — Владимир-Волынский. Галичане остались без князя, а между тем король перешел Карпаты, с двух других сторон приближались русские князья и поляки, но те и другие остановились, услыхав о приходе королевском; Андрей также остановился, боясь столкнуться вдруг с двумя неприятельскими войсками. Внутренние смуты, возбуждаемые поведением королевы Гертруды и братьев ее, отзывали Андрея домой: он спешил вступить в мирные переговоры с Лешком польским, уговорился с галичанами, чтоб они приняли к себе в князья Ярослава, князя переяславского, сына великого князя Всеволода суздальского и отправился назад в Венгрию. Русские князья прежде еще двинулись назад, но галичане, ожидая две недели приезда Ярославова и боясь, чтоб Ольговичи, узнав об отступлении короля, не возвратились к их городу, решились послать тайно к. Владимиру Игоревичу северскому звать его к себе в князья: этому решению их много содействовали два боярина, которые, будучи изгнаны Романом, проживали в Северской области, а теперь возвратились и расхваливали Игоревичей. Владимир Игоревич с братом Романом, получив приглашение, в ночь украдкою от остальных князей поскакали в Галич, Владимир сел здесь, а Роман — в Звенигороде: Ярослав Всеволодович также был на дороге в Галич, но опоздал тремя днями и, узнав, что Игоревич уже принят галичанами, возвратился назад в Переяславль.

Но ни Игоревичи, ни галицкие бояре, затеявшие мятеж против сыновей Романовых, не хотели успокоиться до тех пор, пока последние были живы и на свободе в своей отчине — Владимире-Волынском: сюда явился священник, посол от галицкого князя и объявил гражданам от имени последнего: «Не останется в вашем городе камня на камне, если не выдадите мне Романовичей и не примите к себе княжить брата моего, Святослава». Рассерженные владимирцы хотели было убить священника, но трое каких-то людей уговорили их, что не годится убивать посла. Эти трое людей действовали, впрочем, не из уважения к званию посла, а потому что благоприятствовали галицкому князю. Когда на другой день княгиня узнала, что приезжал посол из Галича и что во Владимире есть люди, которые стоят за Игоревичей, то начала советоваться с дядькою сына своего, Мирославом: тот говорил, что делать нечего, надобно скорее бежать из города. Ночью в пролом городской стены вышла жена Романа Великого вчетвером с дядькою Мирославом, священником и кормилицею, которые несли маленьких князей, Даниила и Василька, беглецы не знали, куда им идти? Со всех сторон враги! Решились бежать в Польшу к Лешку, хотя и от этого не могли ожидать хорошего приема: Роман был убит на войне с ним, после чего мир еще не был заключен. К счастью в Лешке жалость пересилила вражду: он с честию принял беглецов, говоря: «Не знаю, как это случилось, сам дьявол поссорил нас с Романом». Он отправил малютку Даниила в Венгрию и с ним посла своего сказать королю: «Я позабыл свою ссору с Романом, а тебе он был друг: вы клялись друг друга, что кто из вас останется в живых, тот будет заботиться о семействе умершего; теперь Романовичи изгнаны отовсюду: пойдем возвратим им отчину их». Андрей сначала принял было к сердцу предложение Лешка, но потом, когда галицкий князь Владимир прислал богатые дары им обоим, то усердие их к Романовой семье охладело, и когда Игоревичи перессорились друг с другом, то один из них, Роман, приехавши в Венгрию, успел убедить Андрея дать ему войско на помощь и с этим войском выгнал из Галича брата Владимира, который принужден был бежать назад в свою волость, в Путивль. В следующем (1207) году польские князья — Лешко и брат его Кондрат — двинулись, наконец, на Владимир, где после бегства сыновей Романовых княжил третий Игоревич — Святослав, но и тут Лешко шел на Владимир не для того, чтобы возвратить этот город Романовичам: он хотел посадить там своего дядю по матери, родного племянника Романова, Александра Всеволодовича бельзского. Жители Владимира отворили ворота перед Александром: «ведь это племянник Романа», — говорили они. Но союзники Александра, поляки, несмотря на то, что вошли в город беспрепятственно, ограбили его, стали было уже отбивать двери и у соборной Богородичной церкви, как по просьбе Александровой приехали Лешко с братом и отогнали их. Владимирцы сильно жаловались на поляков: «Мы поверили их клятве, — говорили они, — ведь если б с ними не было Александра, то мы не дали б им перейти и Буг». Святослава Игоревича взяли в плен и отвели в Польшу, на его место польские князья посадили сперва Александра, но потом передумали: старшим во всем племени Изяслава Мстиславича был Ингварь Ярославич луцкий, которого мы видели в Киеве, его-то посадили теперь во Владимире, но и здесь он сидел недолго: бояре не полюбили его и с согласия Лешка Александр опять приехал княжить во Владимир, а Ингварь отправился назад в свой Луцк; младший брат его Мстислав, прозвищем Немой, княжил в Пересопнице; малолетнему Васильку Романовичу Лешко отдал Брест по просьбе тамошних граждан, которые с радостию приняли малютку, видя в нем как бы живого Романа; после мать Василька прислала к Лешку с новою просьбою: «Александр, — говорила княгиня, — держит всю нашу землю и отчину, а сын мой сидит в одном Бресте». Лешко велел Александру отдать Бельз Романовичу, а брат Александра, Всеволод, сел в Червне. Таким образом, смерть сильного Романа дала польскому князю возможность распоряжаться Волынскими волостями.

Между тем в Галиче продолжали происходить беспокойства. Киевский князь Рюрик по соглашению с венгерским королем отправил в Галич сына своего, Ростислава, галичане приняли его с честию, выгнали Романа, но потом скоро выгнали Ростислава и опять приняли Романа; это побудило короля Андрея покончить с Галичем, присоединить его к своим владениям. Он послал на Романа Игоревича палатина Бенедикта Бора, который схватил Романа в бане, стал именем королевским сам управлять в Галиче и управлял так, что его прозвали антихристом: мучил и бояр, и простых граждан, сладострастию своему не знал пределов, бесчестил жен, монахинь, попадей. Угнетенные галичане послали звать к себе на помощь Мстислава Ярославича, князя пересопницкого; тот приехал, но не нашел еще галичан, готовых к восстанию, или, что всего вероятнее, дружина, приведенная Мстиславом, была, по мнению галичан, слишком слаба для того, чтоб с нею можно было восстать против венгров, и один из главных бояр, Илья Щепанович, взведши Мстислава на Галичину могилу, сказал ему в насмешку: «Князь! Ты на Галичине могиле посидел, так все равно, что княжил в Галиче». Осмеянный Мстислав отправился назад в Пересопницу. Тогда галичане обратились опять к Игоревичам северским, послали сказать Владимиру и Роману, которому удалось между тем уйти из венгерского плена: «Виноваты мы перед вами, избавьте нас от этого томителя Бенедикта». Игоревичи явились на зов с сильною ратью, заставили Бенедикта бежать в Венгрию и уселись опять в Галицком княжестве: Владимир в самом Галиче, Роман — в Звенигороде, Святослав — в Перемышле; сыну своему, Изяславу, Владимир дал Теребовль, а другого — Всеволода отправил в Венгрию задаривать короля, чтоб тот оставил их спокойно княжить за Карпатами.

От венгерского короля можно было избавиться дарами, притом же у него было много дела внутри своего государства, но чем было Игоревичам избавиться от бояр галицких, которые не давали им покоя своими крамолами? Игоревичи решились действовать по примеру Романа, решились передавить пчел, чтобы есть спокойно мед, и вот, воспользовавшись первым удобным случаем, они велели бить галицкую дружину: 500 человек из нее погибло, в том числе двое знатнейших бояр — Юрий Витанович и Илья Щепанович, но другие разбежались; между ними Владислав, которому преимущественно Игоревичи были обязаны Галицкою волостью, и двое других, Судислав и Филипп, отправились в Венгрию. Они стали просить короля Андрея: «Дай нам отчича нашего Даниила; мы пойдем с ним и отнимем Галич у Игоревичей». Король согласился, послал изгнанных бояр и с ними молодого Даниила в Галич, давши ему сильное войско под начальством осьми воевод. Владислав пришел прежде всего к Перемышлю и послал сказать тамошним жителям: «Братья! Что вы колеблетесь? Не Игоревичи ли перебили отцов ваших и братьев, имение ваше разграбили, дочерей ваших отдали за рабов ваших, наследством вашим завладели пришельцы! Так неужели вы хотите положить за них свои души?» Слова эти подействовали на перемышльцев: они схватили князя своего Святослава Игоревича и сдали город на имя Даниилово. Оттуда бояре с венграми пошли к Звенигороду, но звенигородцы были за Игоревичей и стали сильно отбиваться от осаждающих, несмотря на то, что на помощь к последним пришли полки из Бельза от Василька Романовича, из Польши от Лешка, пришли волынские князья — Мстислав Немой из Пересопницы, Александр с братом из Владимира, луцкий князь Ингварь также прислал свои полки. На помощь к Роману Игоревичу звенигородскому явились только половцы, которых привел племянник его, Изяслав Владимирович, и, несмотря на успех, который получили половцы и звенигородцы в деле с венграми, Роман видел, что не мог долго держаться в городе и бежал, но на дороге был схвачен и приведен в стан к Даниилу и воеводам венгерским, которые тотчас же послали сказать звенигородцам: «Сдавайтесь, князь ваш схвачен». Те сначала было не поверили, но потом, узнавши, что Роман действительно в плену, сдали свой город. От Звенигорода Даниил с союзниками пошел к Галичу; Владимир Игоревич с сыном, не дожидаясь неприятельского прихода, бежали, и Даниил беспрепятственно въехал в Галич, где все бояре владимирские и галицкие посадили его на отцовский стол в соборной церкви богородицы.

Но бояре недовольны были торжеством своим и хотели мести: в руках у венгров были пленные Игоревичи; воеводы хотели вести их к королю, но бояре галицкие, задаривши воевод, выпросили себе Игоревичей и повесили их. Легко понять, что эти бояре посадили Даниила не для того, чтоб усердно повиноваться малютке; за последнего хотела было управлять его мать, приехавшая в Галич, как скоро узнала об успехе сына, но бояре немедленно же ее выгнали. Маленький Даниил не хотел расстаться с матерью, плакал, и когда Александр, шумавинский тиун, хотел насильно отвести его коня, то Даниил выхватил меч, чтоб ударить Александра, но не попал и ранил только его коня; мать поспешила вырвать у него из рук меч, упросила успокоиться и остаться в Галиче, а сама отправилась в Бельз опять к Васильку и оттуда к королю в Венгрию. Андрей принял ее сторону, призвал бояр владимирских, князя Ингваря луцкого и пошел в Галич, где по изгнании княгини всем управлял боярин Владислав с двумя другими своими товарищами — Судиславом и Филиппом. Король велел схватить всех троих и подвергнуть тяжкому заключению; Судислав успел деньгами откупиться от неволи, но Владислав принужден был следовать за королем в Венгрию, где, впрочем, пробыл недолго: двое братьев его, Яволд и Ярополк, успели спастись бегством в Пересопницу и убедили тамошнего князя, Мстислава Немого, пойти с ними в другой раз на Галич; бояре, узнавши о вступлении Мстислава в их землю, передались ему, и Даниил с матерью опять принужден был бежать в Венгрию, а брат его, Василько, потерял Бельз, который взял у него Лешко польский, чтоб отдать опять Александру Всеволодовичу владимирскому; Василько принужден был удалиться в Каменец. Но в то время как братья Владиславовы так успешно хлопотали в Пересопнице и Галиче, сам Владислав действовал в Венгрии у короля Андрея: как видно из последующего летописного рассказа, он убедил Андрея не давать Галича никому из русских князей, а взять его себе, причем обещал приготовить все в Галиче к новому порядку. Иначе трудно будет объяснить то известие, что король, сбираясь идти на Галич, отправил туда в передовых Владислава. Король, однако, не мог следовать за Владиславом, его задержали страшные события в Венгрии, на которые мы должны обратить внимание по однородности их с знаменитыми явлениями в Галиче, не могшем загородиться Карпатами от венгерского влияния; поведение галицких бояр объясняется поведением вельмож венгерских. Во время усобиц, предшествовавших воцарению Андрея, значение вельмож так возросло, что Андрей, вступая на престол, первый из королей венгерских должен был клятвенно подтвердить права и преимущества высшего сословия, но мы уже заметили, что при этом поведение королевы Гертруды и ее братьев постоянно возбуждало неудовольствие вельмож и, наконец, повело к явному восстанию, когда один из братьев королевы, Екберт, с ведома сестры и даже в ее комнатах обесчестил жену известного нам галицкого антихриста, палатина Бенедикта Бора. Бенедикт, несмотря на то, что сам позволял себе подобные поступки в Галиче, пылал местию к виновникам своего позора и составил заговор вместе с другими вельможами. Пользуясь выступлением Андрея в галицкий поход, заговорщики ворвались во дворец и изрубили королеву в куски, после чего дворец был разграблен. Король должен был отложить поход, чтоб иметь возможность управиться с своими мятежниками; этим обстоятельством воспользовался Владислав: въехал с торжеством в Галич после бегства оттуда Мстислава пересопницкого, вокняжился и сел на столе, по выражению летописца, признавая, впрочем, как видно, верховную власть венгерского короля.

Между тем Даниил, видя страшную смуту в Венгрии, удалился оттуда сперва в Польшу и, не получив от Лешка ничего, кроме почетного приема, поехал в Каменец к брату Васильку. На этот раз начал дело Мстислав Немой пересопницкий: он поднял Лешка в поход на Галич; тот взял Даниила из Каменца, Александра из Владимира, брата его Всеволода из Бельза и отправился против нового галицкого князя из бояр. Владислав оставил братьев защищать Галич, а сам с войском, набранным из венгров и чехов (как видно, наемных) вышел навстречу к неприятелю на реку Боброк. Союзникам удалось поразить Владислава, но не удалось взять Галича; они должны были удовольствоваться опустошением волости и возвратились назад, после чего Лешко велел Александру, князю владимирскому, отдать Романовичам два города — Тихомль и Перемышль: здесь, говорит летописец, стали княжить Даниил и Василько с матерью, а на Владимир смотрели, говоря: «Рано или поздно Владимир будет наш». Между тем король Андрей, освободившись несколько от внутренних своих дел, выступил в поход на Лешка за опустошение Галицкой волости, которую он считал своею; Лешко не хотел войны с королем и послал к нему воеводу своего Пакослава с предложением следующей сделки: «Не годится боярину княжить в Галиче, но возьми лучше дочь мою за своего сына Коломана и посади его там». Андрей согласился, имел личное свидание с Лешком, свадьба устроилась, и молодой Коломан стал княжить в Галиче, а боярин Владислав был схвачен и умер в заточении, наделав много зла детям своим и всему племени, потому что ни один князь не хотел приютить у себя сыновей боярина, который осмелился похитить княжеское достоинство. Кроме выгодного брака для своей дочери, Лешко получил от короля из Галицкой волости Перемышль и Любачев, последний город был отдан воеводе Пакославу, который умел устроить этот выгодный союз. Пакослав был приятель молодым Романовичам и их матери, по его совету Лешко послал сказать Александру Всеволодовичу: «Отдай Владимир Романовичам, а не дашь, так пойду на тебя вместе с ними». Александр не дал волею и потом принужден был отдать неволею.

Таким образом иноплеменники поделили между собою отчину Ростиславичей; русские князья один за другим должны были оставить Галич или гибли в нем позорною смертию, остальные князья на Руси сильно сердились на галичан за бесчестье, которое они нанесли роду их, повесивши Игоревичей, но были бессильны отмстить им за это бесчестье, потому что Мономаховичи с Ольговичами продолжали свою обычную борьбу. В 1206 году, по возвращении из второго похода под Галич, Ольговичи, обрадовавшись тому, что успели занять его своими родичами, Игоревичами, решились отнять у Мономаховичей старшинство и Киев; Всеволод Святославич Чермный сел в Киеве, надеясь на свою силу, как говорит летописец, и послал посадников по киевским городам, а Рюрик, видя свое бессилие, или, как выражается летописец, непогодье, уехал в свою прежнюю волость, Овруч, сын его — Ростислав — в Вышгород, а племянник Мстислав Романович — в Белгород". Отнявши Киев у Мономаховичей, Ольговичи захотели отнять у них и Переяславль, тем больше, что, как мы видели, переяславский князь Ярослав Всеволодович был соперником Игоревичей по галицкому столу, и вот Всеволод Чермный посылает сказать Ярославу: «Ступай из Переяславля к отцу в Суздаль, а Галича не ищи под моею братьею; если же не пойдешь добром, так пойду на тебя ратью». Ярослав, не имея надежды получить от кого-либо помощь, послал ко Всеволоду просить свободного пропуска на север чрез Черниговские владения и получил его, поцеловавши крест Ольговичам на всей их воле, а в Переяславле сел на его место сын Чермного. Но последний сам недолго сидел в Киеве: в том же году Рюрик, соединясь с сыновьями и племянниками своими, выгнал Ольговичей из Киева и из Переяславля, сам сел в Киеве, а сына своего, Владимира, посадил в Переяславле; Чермный явился зимою с братьею и с половцами добывать Киева, стоял под ним три недели, но не мог взять и ушел назад ни с чем. Счастливее был он в следующем 1207 году: с трех сторон пришли враги Мономаховичей — из Чернигова — Чермный с братьею, из Турова — князь Святополк, из Галича — Владимир Игоревич; Рюрик, слыша, что идет на него отовсюду бесчисленная рать, а помощи нет ни от кого, бежал из Киева в Овруч; Триполь, Белгород, Торческ были отняты у Мономаховичей, которые по причине голода не могли выдерживать продолжительных осад; Всеволод сел опять в Киеве, наделав много зла Русской земле чрез своих союзников-половцев. Тогда поднялся было на него Всеволод суздальский: услыхав, что Ольговичи с погаными воюют землю Русскую, он пожалел об ней и сказал: «Разве тем одним отчина — Русская земля, а нам уже не отчина? Как меня с ними бог управит, хочу пойти к Чернигову». Всеволод собрал сильное войско, но дела рязанские помешали его походу на Чернигов; когда рязанские князья были схвачены, то Рюрик, обрадовавшись успеху Всеволода над союзниками Ольговичей, явился нечаянно у Киева и выгнал из него Чермного; тот напрасно после старался получить обратно этот город силою, ему удалось овладеть им только посредством переговоров со Всеволодом: в 1210 году Чермный и все Ольговичи прислали в Суздаль митрополита Матфея, прося мира и во всем покоряясь Всеволоду; последний, получивши незадолго перед тем неприятность от одного из Ростиславичей, Мстислава Мстиславича Удалого, в Новгороде, не мог быть очень расположен в пользу этого племени и потому согласился, чтоб Всеволод Чермный, как старший между пятиюродными братьями в Ярославовом роде, сел в Киеве, а Рюрику отдал Чернигов. Таким образом, когда на севере обозначились ясно стремления к новому порядку вещей, в южной Руси после долгой борьбы старинные представления об единстве рода Ярославова и ненаследственности волостей в одном племени получают полное торжество: мало того, что Ольгович получает Киев, старший по нем Мономахович садится в Чернигове, возобновляется, следовательно, тот первоначальный порядок княжеских переходов по волостям, который был нарушен еще при Мономахе исключением Ольговичей из старшинства. Мир суздальского князя с Ольговичами был скреплен браком сына Всеволодова, Юрия, на дочери Чермного.

Но в то время, когда Южная Русь оставалась так верна своей старине, которая не могла дать ей силы, возвратить утраченное значение, первенство, северный князь усиливал себя все более и более. С 1179 года рязанские князья, Глебовичи, находились в воле Всеволодовой; в 1186 году встала между ними опять усобица: старшие братья — Роман, Игорь и Владимир, вооружились против младших — Всеволода и Святослава, сидевших в Пронске. Чтоб легче разделаться с последними, старшие братья послали звать их на общий съезд, намереваясь тут схватить их; младшие узнали об умысле и, вместо того, чтобы ехать к старшим, стали укреплять свой город, ожидая нападения; ждали они недолго: старшие явились с большим войском и стали опустошать все около города. Тогда Всеволод суздальский послал сказать им: «Братья! Что это вы делаете? Удивительно ли, что поганые воевали нас: вы вот теперь хотите и родных братьев убить».

Но те вместо послушания стали сердиться на Всеволода за его вмешательство и еще больше поднимать вражду на братьев. Тогда младшие Глебовичи послали просить Всеволода о помощи, и тот отправил с ним сперва триста человек из владимирской дружины, которые сели в Пронске и отбивались вместе с осажденными, а потом отправил еще другое войско, к которому присоединились князья муромские. Слыша о приближении войска из Владимира, старшие Глебовичи сняли осаду Пронска и побежали к себе в Рязань, а Всеволод Глебович поехал навстречу к полкам Великого Всеволода; те, узнавши от него, что осада Пронска снята и им идти дальше незачем, пошли назад во Владимир, куда поехал также и Глебович, чтоб посоветоваться со Всеволодом, как быть им с старшими братьями. Но в это время рязанские князья, узнавши, что владимирское войско возвратилось и что в Пронске один Святослав, пошли и осадили опять этот город, перехватили воду у жителей, а к брату Святославу послали сказать: «Не мори себя голодом с дружиною и людей не мори, ступай лучше к нам, ведь ты нам свой брат, разве мы тебя съедим? Только не приставай к брату своему Всеволоду». Святослав объявил об этом своим боярам, те сказали: «Брат твой ушел во Владимир, а тебя выдал: так что ж тебе его дожидаться?». Святослав послушался и отворил город. Братья отдали ему Пронск назад, но взяли жену, детей, дружину Всеволода Глебовича и повели в Рязань; вместе с дружиною Всеволода Глебовича перевязали дружину Великого Всеволода, сидевшую в Пронске в осаде. Всеволод Глебович, услыхав, что семья и дружина его взяты, а брат Святослав передался на сторону старших, стал сначала сильно горевать, потом захватил Коломну и начал из нее пустошить волости братьев; те мстили ему тем же, и ненависть между ними разгоралась все больше и больше.

Всеволода Великого также сильно раздосадовал поступок Святослава, который позволил братьям перевязать владимирскую дружину, он послал сказать ему: «Отдай мне мою дружину добром, как ты ее у меня взял; захотел помириться с братьями — мирись, а людей моих зачем выдал? Я к тебе их послал по твоей же просьбе, ты у меня их челом выбил; когда ты был ратен, и они были ратны, когда ты помирился, и они стали мирны». Глебовичи, услыхав, что Всеволод Великий хочет идти на них, послали ему сказать: «Ты отец наш, ты господин, ты брат; где твоя обида будет, то мы прежде тебя головы свои положим за тебя, а теперь не сердись на нас; если мы воевали с братом своим, то оттого, что он нас не слушается, а тебе кланяемся и дружину твою отпускаем». Всеволод не захотел мира, а когда Всеволод не хотел мира, то это значило, что война была очень выгодна и успех верен. Но в следующем году (1187) явился во Владимир черниговский епископ Порфирий с ходатайством за Глебовичей, потому что Рязань принадлежала к черниговской епархии; он уговорил владимирского епископа Луку действовать с ним заодно, и оба вместе стали просить Всеволода за Глебовичей: Всеволод послушался их и послал Порфирия в Рязань с миром; вместе с епископом отправились послы Всеволодовы и послы князей черниговских, они повели и пленников рязанских, отпущенных Всеволодом в знак своего расположения к миру. Но Порфирий, пришедши в Рязань, повел дело не так, как хотел Всеволод, и тайком от его послов. Всеволод рассердился, хотел было послать в погоню за Порфирием, но потом раздумал; впрочем, оставя в покое Порфирия, он не хотел оставить в покое Глебовичей и тем же годом выступил против них в поход, взявши с собою князя муромского и Всеволода Глебовича из Коломны; он переправился чрез Оку и страшно опустошил Рязанскую волость. Этим походом Всеволод, как видно, достиг своей цели, потому что после, во время войны с Ольговичами, мы видим рязанских князей в его войске; притом же Пронск был возвращен Всеволоду Глебовичу, который там вскоре и умер. Но когда в 1207 году Всеволод Великий собрался идти на Ольговичей к Чернигову и, соединившись в Москве с сыном своим, Константином новгородским, дожидался здесь также и прихода князей рязанских, то вдруг пришла к нему весть, что последние обманывают его, сговорились с Ольговичами и идут к нему для того, чтоб после удобнее предать его. Все рязанские действительно явились с дружинами, их было восьмеро: Роман и Святослав Глебовичи, последний с двумя сыновьями, да племянники их, сыновья умерших Игоря и Владимира, двое Игоревичей — Ингварь и Юрий, и двое Владимировичей — Глеб и Олег. Всеволод принял их всех радушно и позвал к себе на обед; стол был накрыт в двух шатрах: в одном сели шестеро рязанских князей, а в другом — великий князь Всеволод и с ним двое остальных рязанских, именно Владимировичи — Глеб и Олег. Последние стали говорить Всеволоду: «Не верь, князь, братьям нашим: они сговорились на тебя с черниговскими». Всеволод послал уличать рязанских князей князя Давыда муромского и боярина своего Михаила Борисовича: обвиненные стали клясться, что и не думали ничего подобного; князь Давыд и боярин Михаил долго ходили из одного шатра в другой, наконец, в шатер к рязанским явились родичи их — Глеб и Олег и стали уличать их; Всеволод, слыша, что истина обнаружилась, наконец, велел схватить уличенных князей вместе с их думцами, отвести во Владимир, а сам на другой же день переправился через Оку и пошел к Пронску, где сидел сын умершего Всеволода Глебовича, Михаил; этот князь, слыша, что дядья его схвачены и Всеволод приближается с войском к его городу, испугался и убежал к тестю своему в Чернигов — знак, что он был также на стороне схваченных князей и на стороне черниговского князя, своего тестя: иначе для чего было бы ему бояться Всеволода, всегда благосклонного к отцу его?

Жители Пронска взяли к себе третьего Владимировича, Изяслава, не бывшего, как видно, заодно с родными братьями, и затворились в городе. Всеволод послал к ним боярина Михаила Борисовича с мирными предложениями, но они не хотели о них слышать, летописец называет ответ их буйною речью. Тогда Всеволод велел приступить к городу со всех сторон и отнять воду у жителей, но те не унывали, бились крепко из города и ночью крали воду; Всеволод велел стеречь и день и ночь и расставил полки свои у всех ворот. Старшего сына своего, Константина, с новгородцами и белозерцами поставил на горе у одних ворот, Ярослава с переяславцами — у других, Давыда с муромцами — у третьих, а сам с сыновьями Юрием и Владимиром и с двумя Владимировичами стал за рекою с поля Половецкого (степи). Проняне все не сдавались и делали частые вылазки не для того, впрочем, чтоб биться с осаждающими, но чтоб достать воды, потому что помирали от жажды. Между тем у осаждающих стали выходить съестные припасы и Всеволод отправил отряд войска под начальством Олега Владимировича на Оку, где стояли лодки его с хлебом. На дороге Олег узнал, что двоюродный брат его, третий Игоревич, Роман, оставленный дядьями в Рязани, вышел из нее с войском и напал на владимирских лодочников, стоявших у Ольгова; получивши эту весть, Владимирович бросился на помощь к лодочникам; рязанцы оставили последних и сразились с новоприбывшим отрядом, но были побеждены, ставши между двумя неприятелями — между полком Олега и лодочниками. Олег возвратился к войску с победою и хлебом, тогда проняне после трехнедельной осады принуждены были сдаться; Всеволод дал им в князья Олега Владимировича, а сам пошел к Рязани, сажая по всем городам своих посадников, чем обнаруживал намерение укрепить их за собою. Он уже был в двадцати верстах от старой Рязани, у села Доброго Сота, и хотел переправляться через реку Проню, как явились к нему рязанские послы с поклоном, чтоб не приходил к их городу; епископ рязанский Арсений также не раз присылал к нему говорить: «Князь великий! Не пренебреги местами честными, не пожги церквей святых, в которых жертва богу и молитва приносится за тебя, а мы исполним всю твою волю, чего только хочешь». Всеволод склонился на их просьбу и пошел назад через Коломну во Владимир: воля Всеволода состояла в том, чтобы рязанцы выдали ему всех остальных князей своих и с княгинями; рязанцы повиновались, и в следующем, 1208, году приехал к ним княжить сын Всеволода — Ярослав. Рязанцы присягнули ему, но за измену: стали хватать и ковать людей его и некоторых уморили, засыпавши в погребах. Тогда Всеволод пошел опять на Рязань, под которою был встречен сыном Ярославом; рязанцы по приказанию Всеволода вышли на Оку на ряды, т. е. на суд с князем своим Ярославом, но вместо оправдания прислали буйную речь по своему обычаю и непокорству, говорит летописец, тогда Всеволод приказал захватить их, потом послал войско в город захватить их жен и детей; город был зажжен, а жители его расточены по разным городам; таким же образом поступил он и с Белгородом и пошел назад во Владимир, ведя с собою всех рязанцев и епископа их, Арсения. Прежний князь пронский, Михаил Всеволодович, с двоюродным братом Изяславом Владимировичем (выпущенным, как видно, по сдаче Пронска) приходили в том же году воевать волости Всеволодовы около Москвы, но были побеждены сыном великого князя Юрием и спаслись только бегством, потерявши всех своих людей. Так рассказывается в большей части известных нам летописей, но в летописи Переяславля Суздальского читаем, что Всеволод, взявши Пронск, посадил здесь муромского князя Давыда и что в следующем году Олег, Глеб, Изяслав Владимировичи и князь Михаил Всеволодович рязанские приходили к Пронску на Давыда, говоря: «Разве ему отчина Пронск, а не нам?» Давыд послал им сказать: «Братья! Я бы сам не набился на Пронск: посадил меня в нем Всеволод, а теперь город ваш, я иду в свою волость». В Пронске сел кир Михаил, Олег же Владимирович умер в Белгороде в том же году. Думаем, что должно предпочесть это известие, ибо трудно предположить, чтобы приход рязанских князей к Пронску на Давыда был выдуман со всеми подробностями. Под тем же 1208 годом у переяславского летописца находится новое любопытное известие, что Всеволод III посылал воеводу своего Степана Здиловича к Серенску и город был пожжен. Посылка эта очень вероятна, как месть Всеволода черниговским князьям за изгнание сына его Ярослава из Переяславля Южного.

Так же грозен был Всеволод и другим соседним князьям смоленским: под 1206 годом находим в летописи известие, что смоленский епископ Михаил вместе с игуменом Отроча монастыря приезжали во Владимир упрашивать Всеволода, чтоб простил их князя Мстислава Романовича за союз с Ольговичами. Новгороду Великому при Всеволоде также начинала было грозить перемена в его старом быте. Мы оставили Новгород в то время, когда вопреки воле Боголюбского и Ростиславичей жители его приняли к себе в князья сына Мстислава Изяславича, знаменитого Романа, вследствие чего должны были готовиться к опасной борьбе с могущественным князем суздальским. В 1169 году Данислав Лазутинич, тот самый, которй успел провести Романа в Новгород, отправился на Северную Двину за данью с 400 человек дружины; Андрей послал семитысячный отряд войска перехватить его, но Данислав обратил в бегство суздальцев, убивши у них 1300 человек, а своих потерявши только 15. После этого Лазутинич отступил, как видно, боясь идти дальше, но потом спустя несколько времени двинулся опять вперед и благополучно взял всю дань, да еще на суздальских подданных другую. Андрей, однако, недолго сносил торжество новгородцев; выгнавши отца из Киева, он послал сильную рать выгонять сына из Новгорода: это было зимою 1169 года; войско повели сын Андреев, Мстислав, да воевода Борис Жирославич, была тут вся дружина и все полки ростовские и суздальские, к ним присоединились князья смоленские — Роман и Мстислав Ростиславичи, потом князья рязанские и муромские, войску, по свидетельству летописца, и числа не было. После страшного опустошения Новгородской волости оно подошло к городу, но жители его затворились с своим молодым князем Романом, с посадником Якуном и бились крепко; четыре приступа не удались; в последний из них, продолжавшийся целый день, князь Мстислав въехал было уже в ворота городские и убил несколько человек, но был принужден возвратиться к своим. Новгородцы и Роман торжествовали победу, а между тем в полках у осаждающих обнаружился мор на людях и конский падеж. Рать Андреева должна была отступить, ничего не сделавши, и отступление это было гибельно по опустошенной стране: одни померли в дороге, другие кое-как дошли пешком до домов, много попалось в плен к новгородцам, которые продавали по две ногаты человека. Но опустошение, причиненное Андреевою ратью, имело тяжкие следствия и для Новгорода: в нем сделался сильный голод, а хлеба можно было только достать с востока, из областей Андреевых; притом же Мстислав Изяславич умер, не было больше основания держать его сына, и вот новгородцы показали путь Роману, а сами послали к Андрею за миром и за князем. К ним явился княжить Рюрик Ростиславич; неизвестно, каким образом Якун лишился посадничества: по всем вероятностям, мир с Андреем и Ростиславичами условливал смену посадника, так сильно поддерживавшего в новгородцах сопротивление суздальскому князю. Преемником Якуна является Жирослав, но Рюрик отнял посадничество и у этого и дал его Ивану Захарьичу, сыну прежнего посадника Захарии, который был убит народом за приверженность к брату Рюрикову, Святославу; Рюрик не только отнял посадничество у Жирослава, но даже выгнал его из города, и тот ушел к Андрею в Суздаль. Но в тот же год сам Рюрик ушел из Новгорода: брат его Роман, севши в Киеве, дал ему волость на Руси, и новгородцы отправили к Андрею послов просить другого князя; Андрей пока отпустил к ним Жирослава посадничать с своими боярами, а потом в следующем году прислал сына Юрия, но Жирославом, как видно, были недовольны в Новгороде, и архиепископ Илья отправился во Владимир к Андрею, чтоб уладить окончательно все дела; следствием поездки было то, что посадничество опять отдали Ивану Захарьевичу.

Смерть Боголюбского повела снова к переменам в Новгороде: сын его Юрий должен был уступить место сыну Мстислава Ростиславича, призванного ростовцами, но в тот же год сам Мстислав, разбитый дядею Михаилом и выгнанный из Ростова, сменил сына в Новгороде. В том же 1175 году умер посадник Иван Захарьевич, посадничество получил опять было Жирослав, но в конце года лишился его снова, и место его заступил Завид Неревинич, сын того боярина Неревина, который был убит вместе с Захариею. Только что успел Мстислав Ростиславич жениться в Новгороде на дочери старого Якуна Мирославича, как был позван опять ростовцами, опять был побежден, выгнан дядею Всеволодом и пришел назад в Новгород, но здесь показали ему путь вместе с сыном, которого, как видно, он вторично оставил вместо себя, и взяли князя из рук победителя Всеволода, который прислал в Новгород племянника своего Ярослава Мстиславича. Но Ростиславич, по всем вероятностям, оставил по себе в Новгороде сильную сторону, в челе которой, разумеется, должен был стоять тесть его Якун; в следующем же 1177 году он явился в Новгороде, был посажен на стол, брату его Ярополку дали Торжок, а Ярославу, прежнему князю, — Волок-Ламский — знак, что он отступил от Всеволода к врагам его, Ростиславичам. Легко понять, что Всеволод не мог спокойно видеть последних князьями в соседних волостях новгородских, притом же не мог он простить новгородцам нарушение обещания признавать его верховную власть и другого обещания придти к нему на помощь в войне с Глебом рязанским; в 1178 году, когда Мстислав Ростиславич умер и новгородцы посадили себе князем брата его, Ярополка, Всеволод велел захватить по своей волости купцов новгородских; новгородцы испугались и выгнали Ярополка, но князю новых городов мало было одной чести давать из своих рук князей старому городу: он хотел какой-нибудь более существенной пользы и выступил в поход к Торжку, жители которого обещали давать ему дань; подойдя к городу, Всеволод сначала не хотел было брать его приступом, дожидаясь исполнения обещаний, но дружина стала жаловаться и побуждать его к приступу, говоря: «Мы не целоваться с ними приехали; они, князь, богу лгут и тебе». Войско бросилось к городу и взяло его, жителей перевязали, город сожгли — за новгородскую неправду, прибавляет летописец, потому что новгородцы на одном дне целуют крест и нарушают свою клятву. Отправив пленных новоторжан во Владимир, Всеволод пошел к Волоку-Ламскому; жители его успели выбежать, но князь их Ярослав Мстиславич был схвачен и город сожжен. Новгородцы между тем послали за ближайшим к себе князем Романом Ростиславичем смоленским, который и приехал к ним, а Всеволод, до вольный большою добычею и не желая, как видно, иметь дела с Ростиславичами южными, возвратился во Владимир.

Роман недолго пожил в Новгороде: в следующем же 1179 году он уехал назад в Смоленск, и новгородцы послали звать на княжение брата его, Мстислава Ростиславича, знаменитого своею борьбою с Боголюбским. Здесь начинается союз Новгорода с двумя Мстиславами — отцом и сыном — самыми блестящими представителями старой, Юго-Западной, Руси в борьбе ее с новою, Северо-Восточною. Союз этот был необходим по одинаковости стремлений: как Новгород, так и Мстиславы хотели поддержать старый порядок вещей против нового, поддержать родовые отношения между князьями и вместе старый быт старых городов. Сперва Мстислав не хотел было идти в Новгород по общей князьям того племени привязанности к югу, к собственной Руси и по опасности, которая грозила там Мономаховичам от Ольговичей: «Не могу выйти из своей отчины и разойтись с братьями», — говорил Мстислав. Он всеми силами старался, говорит летописец, трудиться для отчины своей, всегда стремился он к великим делам, думая думу с мужами своими, желая быть верен своему происхождению, своему значению княжескому (хотя исполнити отечествие свое). Но братья и дружина уговаривали его идти в Новгород, они говорили ему: «Если зовут тебя с честию, то ступай, разве там не наша же отчина?» Мстислав пошел, но положил на уме: «Если бог даст мне здоровья, то никак не могу забыть Русской земли». Каков был характер этого Мстислава, представителя наших старых князей, как понимал он обязанности своего звания, исполнение отечествия своего, видно из того, что едва успел он придти в Новгород, как начал думать, куда бы пойти повоевать? Незадолго перед тем, в 1176 году, чудь приходила на Псковскую землю, имела злую битву с псковичами, в которой с обеих сторон легло много народу. И вот Мстислав вздумал пойти на чудь; он созвал новгородцев и сказал им: «Братья! Поганые нас обижают; чтобы нам, призвавши на помощь бога и святую богородицу, отомстить за себя и освободить землю Новгородскую от поганых?» Люба была его речь всем новгородцам, и они отвечали ему: «Князь! Если это богу любо и тебе, то мы готовы». Мстислав собрал новгородское войско и, сочтя его, нашел 20000 человек; с такими-то сильными полками вошел он в Чудскую землю, пожег ее всю, набрал в плен челяди и скота и возвратился домой с победою, славою и честью великою. по словам летописца. Возвращаясь из Чудской земли, по дороге заехал Мстислав во Псков, перехватил там сотских, которые не хотели иметь князем племянника его, Бориса Романовича, и, утвердившись с людьми, пошел в Новгород, где и провел зиму.

На весну он опять стал думать с дружиною, куда бы еще пойти повоевать? И придумал пойти на зятя своего, полоцкого князя Всеслава: с лишком лет сто тому назад ходил дед Всеславов на Новгород, взял утвари церковные и один новгородский погост завел за Полоцк; так теперь Мстислав хотел возвратить Новгородскую волость и отомстить за обиду; он уже стоял с войском на Луках, когда явился к нему посол от старшего брата Романа из Смоленска; Роман велел сказать ему: «Всеслав тебя ничем не обижал, а если идешь на него так, без причины, то прежде ступай на меня». Верный во всем старине, Мстислав не хотел оскорбить старшего брата, тем более, что последний уже отправил сына своего на помощь Всеславу, и новгородцам пришлось бы сражаться с смолянами вместо полочан. По возвращении в Новгород Мстислав крепко занемог, потерял все силы, едва мог говорить; чувствуя, что должен скоро умереть, он взглянул на дружину свою, потом на княгиню, вздохнул глубоко, заплакал и начал говорить: «Приказываю дитя свое, Владимира, Борису Захарьевичу и обоих их отдаю братьям Рюрику и Давыду и с волостью на руки, а обо мне как бог промыслит». После этого распоряжения Мстислав поднял руки к небу, вздохнул, прослезился опять — и умер. Новгородцы похоронили его в той же гробнице, где лежал первый князь, умерший у них, Владимир Ярославич, основатель Софийской церкви. Плакала по Мстиславе вся земля Новгородская, говорит летописец, особенно плакали горько лучшие мужи, они так причитали на похоронах: «Уже нельзя теперь нам будет поехать с тобою на чужую землю, привести поганых рабами в область Новгородскую; ты замышлял много походов на все стороны поганые; лучше бы. нам теперь было умереть с тобою! Ты дал нам большую свободу от поганых, точно так как дед твой Мстислав освободил нас ото всех обид, ты поревновал ему и наследовал путь деда своего, а теперь уже не увидим тебя больше, солнце наше зашло, и остались мы беззащитные, всякий может теперь обижать нас». Мстислав, по свидетельству летописца, был среднего роста, хорош лицом, украшен всякою добродетелию и благонравен, имел ко всем любовь, особенно был щедр к бедным, снабжал монастыри, кормил монахов и с любовию принимал их, снабжал и мирские церкви, потом и всему святительскому чину воздавал достойную честь; был крепок на рати, не жалел жизни за Русскую землю и за христиан; когда видел христиан, уводимых в плен погаными, то говорил дружине своей: «Братья! Не сомневайтесь: если теперь умрем за христиан, то очистимся от грехов, и бог вменит кровь нашу в мученическую; если бог подаст милость свою, то слава богу, а если придется умереть, то все равно: надобно же когда-нибудь умирать». Такими словами он придавал смелость дружине и от всего сердца бился за отчину свою, а дружину свою любил, имения не щадил для нее, золота и серебра не собирал, а раздавал дружине или раздавал церквам и нищим для спасения души своей. Не было уголка на Руси, где бы его не хотели и не любили; сильно горевали братья, услыхавши о его смерти, плакала по нем вся Русская земля, не могши забыть доблестей его, и черные клобуки все не могли забыть его приголубления (1180 г.).

По смерти Мстислава новгородцам предстоял выбор: у кого просить себе князя? Взять ли его из рук Всеволода III суздальского, князя новой, Северной Руси, или из рук Святослава Всеволодовича, который сидел в Киеве и потому считался старшим в старой, Южной, Руси? Новгородцы поступили по старине и взяли у Святослава сына его, Владимира, тем более, что Всеволод недавно показал уже свою неприязнь к Новгороду, показал, что был братом Боголюбского.

Взявши себе в князья Владимира, новгородцы участвовали в войне отца его, Святослава, со Всеволодом и, конечно, по желанию Святослава посадили опять в Торжке племянника и старого врага Всеволодова, Ярополка Ростиславича, что не могло не повести к враждебным столкновениям с суздальским князем: в то время, когда новгородцы отправили полки свои к Друцку на помощь Святославу, Всеволод явился в другой раз у Торжка и осадил в нем Ярополка; новоторжане пять недель сидели в осаде, терпя страшный голод, и когда князь их, Ярополк, был ранен в сшибке, то сдались Всеволоду, тот повел с собою в оковах Ярополка, вывел и всех новоторжан с женами и детьми, а город их сжег. Новгородцы увидали, что опасность от Всеволода близка и велика, а на помощь из Чернигова плохая надежда и потому, выгнавши Владимира Святославича, послали за князем ко Всеволоду: тот дал им свояка своего, Ярослава Владимировича, безземельного сына безземельного отца Владимира Мстиславича. Но Ярослав немного нажил в Новгороде: он возбудил против себя сильное негодование, и Всеволод вывел его из Новгорода, жители которого, как видно, не без ведома и согласия его призвали к себе из Смоленска Мстислава Давыдовича. Посадник Завид Неревинич был сменен тотчас по прибытии Владимира Святославича в Новгород — знак, что он не был за Ольговича; место его получил Михаил Степанович; изгнание Ольговича должно было повести и к смене посадника: Михаил Степанович был свержен, и на его место возведен опять Завид, но в 1186 году Завид снова потерял свою должность и ушел к Давыду в Смоленск, а на его место был возведен опять Михаил Степанович. Родственники и приятели Завида не переставали, однако, действовать, но были пересилены противною стороною: родной брат Завида, Гаврило Неревинич, был свергнут с моста вместе с каким-то Ивачем Свеневичем. Любопытно, что в то же время вспыхнуло восстание смольнян против князя Давыда и пало, говорит летописец, много голов лучших мужей. Быть может, эти события в Новгороде и Смоленске имеют какую-нибудь связь между собою; нет сомнения, что новгородские волнения, борьба сторон Завидовой и Михайловой были связаны с переменою князей: Завид, бывший посадником при Мстиславе Храбром, стоял за Ростиславичей, на это указывает смена его при Ольговиче и уход к Давыду в Смоленск после вторичной потери должности; сторона Михаила Степановича была вместе стороною князя Ярослава и потому неудивительно, что когда она восторжествовала над противною стороною, то в следующем же 1187 году Мстислав Давыдович был изгнан, и новгородцы послали ко Всеволоду во Владимир опять просить Ярослава Владимировича — знак, что последний был прежде выведение вследствие всеобщего негодования, но вследствие негодования одной только стороны. Посадник при этом не был сменен, но через год противная сторона начала брать верх: у Михаила Степановича отняли посадничество и дали его Мирошке Нездиничу, которого отец Незда был убит за приверженность к Ростиславичам смоленским, следовательно, имеем право думать, что Мирошка наследовал от отца эту приверженность и стоял за Мстислава Давыдовича против Ярослава. В справедливости последнего утверждает нас известие, что в 1195 году Мирошка вместе с Борисом Жирославичем и сотским Никифором, Иванком, Фомою отправились к Всеволоду с просьбою сменить Ярослава и дать на его место сына своего. Что же сделал Всеволод? Чтоб оставить Ярослава спокойным в Новгороде, он задержал Мирошку с товарищами как глав противной Ярославу стороны, потом отпустил Бориса и Никифора, но продолжал держать Мирошку, Иванка и Фому, несмотря на просьбы из Новгорода о их возвращении; наконец, отпустил Фому, но все держал Мирошку и Иванка. Это рассердило новгородцев, т. е. сторону, противную Ярославу, последний был изгнан, и посол отправился в Чернигов просить сына у тамошнего князя; что здесь действовала только одна сторона, доказывают слова летописца, который говорит, что добрые люди жалели об Ярославе, а злые радовались его изгнанию. Но прошло то время, когда изгнанные князья уезжали из Новгорода, не думая о мести; мы видели, что уже Святослав Ростиславич, надеясь на помощь Боголюбского, не хотел спокойно оставить области Новгородской; Ярослав Владимирович последовал его примеру: он засел в Торжке, где жители приняли его с поклоном, и стал брать дани по всему верху, по Мсте, и даже за Волоком, а Всеволод в то же время перехватывал везде новгородцев и не пускал из Владимира; впрочем, здесь держал их не взаперти.

Между тем из Чернигова приехал князь Ярополк Ярославич, но просидел в Новгороде только шесть месяцев: вражда с владимирским князем и с Ярославом, который сидел в Торжке и брал дани, не могла быть выгодна для новгородцев; пользуясь этим, сторона Ярославова восторжествовала, изгнала в 1197 году Ярополка и послала в Торжок за Ярославом; тот, однако, не поехал прямо в Новгород, но сперва отправился во Владимир ко Всеволоду, который, как видно, не хотел позволить, чтоб новгородцы присвоили себе право ссориться и мириться с князьями без его ведома; во Владимир должны были ехать из Новгорода лучшие люди (передние мужи) и сотские; там из рук Всеволода приняли они Ярослава со всею правдою и честию, по выражению летописца; когда, говорит тот же летописец, Ярослав приехал в Новгород, то помирился с людьми, и стало все по добру, возвратился по здорову и посадник Мирошка, просидевши два года за Новгород, и рады были в Новгороде все от мала и до велика; сын Ярославов, Изяслав был посажен в Луках, чтоб быть защитою (оплечьем) Новгороду от Литвы. Есть очень вероятное по обстоятельствам известие, что новгородцы приняли Ярослава на всей воле великого Всеволода, который с этих пор стал располагать Новгородом, как располагал им Мономах или сын его Мстислав. Но мир Ярослава с Мирошкою и его стороною был непродолжителен, и через год (1199 г.) приехали во Владимир из Новгорода лучшие люди, родственники и приятели Мирошки, которые отдали князю поклон и просьбу от всего Новгорода: «Ты господин, — говорили они, — ты Юрий, ты Владимир! Просим у тебя сына княжить в Новгород, потому что тебе отчина и дедина Новгород». Всеволод согласился, вывел Ярослава из Новгорода, приказал ехать к себе, а владыке, посаднику Мирошке и лучшим людям велел также явиться во Владимир и взять оттуда к себе на княжение сына своего, десятилетнего Святослава, на всей воле великокняжеской; на дороге преставился архиепископ Мартирий, и Всеволод вопреки старому обычаю новгородцев — выбирать владыку на вече — сам, поговоря только с посадником, выбрал и послал к ним архиепископа Митрофана, которого потом отправили к митрополиту на постановление с новгородскими мужами и Всеволодовыми. В 1203 году умер посадник Мирошка, и его место заступил соперник его, старый посадник Михаил Степанович; через год Всеволод прислал сказать новгородцам: «в земле вашей рать ходит, а князь ваш, сын мой Святослав, мал, так даю вам старшего сына своего, Константина». О рати в продолжение трех предыдущих лет нет известий, а что Всеволод при этой перемене мог руководиться какими-нибудь внутренними волнениями в Новгороде, доказательством служит смена посадника тотчас по смене князя или, лучше сказать, по смене бояр владимирских, управлявших именем малолетнего Святослава, у Михаила Степановича посадничество отняли и дали сыну покойного Мирошки Дмитрию; что малолетний Святослав и посадник Михаил были сменены по жалобам новгородцев, доказывают слова летописца, что по прибытии Константина весь город обрадовался исполнению своего желания. Владимирский летописец говорит, что когда Всеволод отпускал Константина в Новгород, то сказал ему: «Сын мой Константин! На тебя бог положил старшинство во всей братье твоей, а Новгород Великий — старшее княжение во всей Русской земле; по имени твоем и хвала твоя такая: не только бог положил на тебе старшинство в братьи твоей, но и во всей Русской земле, и я тебе даю старшинство, поезжай в свой город».

Новый посадник Мирошкинич с братьею и приятелями, опираясь на силу суздальского князя, захотели обогатиться на счет жителей и позволили себе такие поступки, которые восстановили против них весь город; в числе недовольных, как видно, стоял какой-то Алексей Сбыславич; брат посадника, Борис Мирошкинич, отправился во Владимир ко Всеволоду и возвратился оттуда с боярином последнего, Лазарем, который привез повеление убить Алексея Сбыславича, и повеление было исполнено: Алексея убили на Ярославовом дворе — без вины, прибавляет летописец, потому что обычного условия с князем — не казнить без объявления вины, не существовало более: Всеволод распоряжался самовластно в Новгороде. Вслед за этим событием Всеволод пошел на Чернигов и велел Константину с новгородскими полками следовать за собою в поход; мы видели, что Константин соединился с отцом в Москве, но вместо Чернигова пошли на Рязань. Как видно, во время этого похода новгородцам удалось довести до сведения великого князя о поступках посадника с товарищами; по окончании похода, отпуская новгородцев с Коломны домой, Всеволод щедро одарил их и, по выражению летописца, дал им всю волю и уставы старых князей, чего они именно хотели; он сказал им: «Кто до вас добр, того любите, а злых казните»; сына Константина, посадника Димитрия, тяжело раненного под Пронском, и семерых из лучших мужей он оставил при себе; первое и последнее обстоятельство могут показывать, что новые распоряжения Всеволода происходили именно вследствие жалоб новгородских, возбудивших неудовольствие великого князя на посадника с приятелями его и на самого сына, который позволял им насильственные поступки. Как бы то ни было, когда новгородские полки пришли домой, то немедленно созвали вече на посадника Дмитрия и на братью его, обвиняя их в том, что они приказывали на новгородцах и по волости брать лишние поборы, купцам велели платить дикую виру и возить повозы и в разных других насильственных поступках, во всяком зле, по выражению летописца. На вече положили идти на домы обвиненных грабежом, двор Мирошкин и двор Дмитриев зажгли, имение их взяли, села и рабов распродали и разделили по всему городу, а долговые записи оставили князю; кто при этом тайком нахватал разных вещей, о том бог один знает, говорит летописец; известно только, что многие разбогатели после грабежа Мирошкиничей. Народное озлобление против бывшего посадника дошло до того, что когда привезли тело Дмитрия, умершего во Владимире, то новгородцы хотели сбросить его с моста, едва архиепископ Митрофан успел удержать их. Князем явился в Новгород прежде бывший здесь Святослав Всеволодович, а в посадники выбрали Твердислава Михайловича, по всем вероятностям, сына покойного Михаила Степановича — соперника Мирошки: ненависть к роду последнего естественно должна была побудить к этому выбору; новгородцы поцеловали крест, что не хотят держать у себя ни детей Дмитриевых, ни братьев, ни приятелей, и новый князь Святослав отослал их в заточение к отцу, другие откупились большими деньгами.

Перемена князя, впрочем, не переменила дел в Новгороде, не удовлетворила всем сторонам: сын Всеволода, как бы он ни назывался — Константин или Святослав, не мог обходиться с новгородцами, как обходились с ними прежние князья из Юго-Западной Руси, и вот по некоторым очень вероятным известиям недовольные послали в Торопец к тамошнему князю Мстиславу, сыну знаменитого Мстислава Храброго, с просьбою избавить Новгород от суздальских притеснений. Мстислав согласился принять на себя наследственную обязанность ратовать за старую Русь, за старый порядок вещей против нового, который вводили Юрьевичи северные, но не будучи уверен еще, как видно, хотят ли его новгородцы всем городом, захватил сперва Торжок, заковал дворян Святославовых и посадников, имение их разграбили, чья только рука до него дошла, после чего послал сказать новгородцам: «Кланяюсь св. Софии, гробу отца моего и всем новгородцам, пришел я к вам, услыхав о насилиях, которые вы терпите от князей, жаль мне стало своей отчины». Новгородцы послали к нему с ответом: «Ступай, князь, на стол», а Святослава Всеволодовича заперли в архиепископском доме и с дружиною до тех пор, пока управятся с отцом. Мстислав приехал в Новгород, был принят с большою радостию и тотчас же двинулся к Торжку, потому что Всеволод захватил купцов новгородских по своим волостям и отправил сыновей с войском к новгородским границам; но битвы не было: мы видели, как Всеволод остерегался вступать в решительные сражения с князьями старой Руси, притом же теперь сын его сидел пленником в Новгороде; Всеволод, по словам летописца, прислал сказать Мстиславу слова, совершенно тому понятные: «Ты мне сын, а я тебе отец; отпусти Святослава с дружиною и отдай все, что захватил, а я так же отпущу гостей и товары их». Мстислав согласился, и мир был заключен. Как видно из последующего поведения посадника Твердислава, так сильно стоявшего за старину, он не мог быть на стороне Юрьевичей: вероятно, он не менее других радовался и содействовал перемене и потому не мог быть сменен вследствие этой перемены. Но скоро по утверждении Мстислава в Новгороде явился с юга из Руси Дмитрий Якунович, сын старого посадника Якуна Мирославича; мы видели, что Якун был в тесной связи с Ростиславичами северными, врагами Всеволода, дочь его была за Мстиславом Ростиславичем; когда Всеволод утвердил свою власть над Новгородом, то сын Якуна, Димитрий, принужден был искать убежища в Руси и возвратился теперь в Новгород, когда уже нечего было более бояться суздальского князя; Твердислав уступил ему добровольно посадничество, как старшему. Но если Твердислав не мог быть заподозрен в приязни ко Всеволоду, то очень легко мог быть заподозрен ерхиепископ Митрофан, данный Новгороду Всеволодом вопреки старому обычаю: и вот Мстислав вместе с новгородцами свергнул Митрофана, который был отведен в Торопец (1211 г.).

Таким образом, и Великий Всеволод при конце жизни своей, подобно брату Андрею, должен был потерпеть неудачу в своих стремлениях благодаря князьям старой Руси: войска Андрея бежали со стыдом от Мстислава — отца, Всеволод должен был уступить Новгород Мстиславу — сыну, должен был заговорить с ним его языком. В 1212 году Всеволод стал изнемогать и хотел при жизни урядить сыновей, которых у него было шестеро — Константин, Юрий, Ярослав, Святослав, Владимир, Иван. Он послал за старшим Константином, княжившим в Ростове, желая дать ему после себя Владимир, а в Ростов послать второго сына Юрия. Но Константин не соглашался на такое распоряжение, ему непременно хотелось получить и Ростов, и Владимир: старшинство обоих городов, как видно, было еще спорное и тогда, и Константин боялся уступить тот или другой младшему брату; как видно, он опасался еще старинных притязаний ростовцев, которыми мог воспользоваться Юрий: «Батюшка! — велел он отвечать Всеволоду, — если ты хочешь меня сделать старшим, то дай мне старый начальный город Ростов и к нему Владимир или, если тебе так угодно, дай мне Владимир и к нему Ростов». Всеволод рассердился, созвал бояр и долго думал с ними, как быть; потом послал за епископом Иоанном и, по совету с ним, порешил отдать старшинство младшему сыну Юрию, мимо старшего, ослушника воли отцовской — явление важное! Мало того, что на севере отнято было старшинство у старого города и передано младшему, пригороду, отнято было отцом старшинство и у старшего сына в пользу младшего; нарушен был коренной обычай, и младшие князья на севере не приминут воспользоваться этим примером; любопытно, что бояре не решились присоветовать князю эту меру, решился присоветовать ее епископ. 14 апреля умер Всеволод на 64 году своей жизни, княжив в Суздальской земле 37 лет Он был украшен всеми добрыми нравами, по отзыву северного летописца, который не упускает случая оправдывать вводимый Юрьевичами порядок и хвалить их за это: Всеволод. по его словам, злых казнил, а добромысленных миловал, потому что князь не даром меч носит в месть злодеям и в по хвалу добро творящим; одного имени его трепетали все страны, по всей земле пронеслась его слава, всех врагов (зломыслов) бог покорил под его руки. Имея всегда страх божий в сердце своем, он подавал требующим милостыню, судил суд истинный и нелицемерный, невзирая на сильных бояр своих, которые обижали меньших людей.

Северная Русь лишилась своего Всеволода; умирая, он ввергнул меч между сыновьями своими и злая усобица между ними грозила разрушить дело Андрея и Всеволода, если только это дело было произведением одной их личности; Юго-Западная, старая, Русь высвобождалась от тяготевшего над нею влияния Северной, последняя связь между ними — старшинство и сила Юрьевичей — рушилась, и надолго теперь они разрознятся, будут жить особою жизнию до тех пор, пока на севере не явятся опять государи единовластные, собиратели Русской земли; тогда опять послышится слово, что нельзя Южной Руси быть без Северной, и последует окончательное соединение их. Но по смерти Всеволода казалось, что Южная Русь не только освободится от влияния Северной, но, в свою очередь, подчинит ее своему влиянию, ибо когда Северная Русь лишилась Всеволода и сыновья его губили свои силы в усобицах, у Руси Южной оставался Мстислав, которого доблести начали с этих пор обнаруживаться самым блистательным образом: ни в русской, ни в соседних странах не было князя храбрее его; куда ни явится, всюду принесет с собою победу; он не будет дожидаться, пока северный князь пришлет на юг многочисленные полки, чтобы отразить их, как отец его отразил полки Андреевы, он сам пойдет в глубь этого страшного сурового сжимающего севера и там поразит его князей, надеющихся на свое громадное ополчение, и вместе уничтожит завещание Всеволода; в Руси Днепровской он не даст Мономахова племени в обиду Ольговичам; наконец, вырвет Галич из рук иноплеменников. Казалось бы, какая блистательная судьба должна была ожидать Юго-Западную Русь при Мстиславе, какие важные, продолжительные следствия должна была оставить в ней его деятельность, если только судьба Юго-Западной Руси могла зависеть от одной личности Мстиславовой!

В 1212 году умер Всеволод Великий, ив 1213 г. уже встречаем известие об усобице сыновей его. Константин не мог спокойно сносить потерю старшинства, по словам летописи, он разгорелся яростию, воздвигнул брови свои гневом на брата Юрия и на всех думцев, которые присоветовали старому Всеволоду отнять у него старшинство, и тотчас же наступило сильное волнение в Суздальской земле: люди толпами стали перебегать с одной стороны на другую. Между прочими князь Святослав Всеволодович, рассердившись за что-то на брата Юрия, бежал от него к большому брату, Константину, в Ростов; другой Всеволодович, Владимир, князь юрьевский, также был против владимирского князя. Видя это, последний спешил заключить крепкий союз по крайней мере с Ярославом Всеволодовичем, князем переяславским; он сказал ему: «Брат Ярослав! Если пойдет на меня Константин или Владимир, будь ты со мною заодно, a они против тебя пойдут, то я приду к тебе на помощь». Ярослав согласился, поцеловал с Юрием крест и отправился в свой Переяславль, где созвал жителей к св. спасу и сказал им: «Братья переяславцы! Отец мой отошел к богу, вас отдал мне, а меня дал вам на руки: скажите же, братцы: хотите ли иметь меня своим князем и головы свои сложить за меня?» Переяславцы отвечали в один голос: «И очень хотим; ты наш господин, ты Всеволод!» После чего все целовали ему крест. В то время, как это происходило в Переяславле, в Ростове Константин все злобился на Юрия, толковал: «Ну разве можно сидеть на отцовском столе меньшему, а не мне, большему?» и сбирался идти на Владимир с братом Святославом. Юрий боялся войны и послал сказать ему: «Брат Константин! Если хочешь Владимира, то ступай садись в нем, а мне дай Ростов». Но Константин не хотел этого; он хотел в Ростове посадить сына своего Василька, а сам хотел сесть во Владимире и отвечал Юрию: «Ты садись в Суздале». Юрий не согласился и послал сказать брату Ярославу: «Идет на меня брат Константин; ступай к Ростову, и как там бог даст: уладимся или станем биться». Ярослав пошел с своими переяславцами, а Юрий с владимирцами и суздальцами и стали у Ростова за рекою Ишнею, а Константин расставил свои полки на бродах подле реки, и начали биться об нее; река была очень грязна, и потому Юрию с Ярославом нельзя было подойти к городу, они пожгли только села вокруг, скот угнали, да жито потравили; потом, простоявши друг против друга четыре недели, братья помирились и разошлись по своим городам. Но усобица была далека до конца; Юрий знал, что мир ненадежен, и принимал свои меры: ему, как видно, трудно было удерживать за собою отцовское приобретение, рязанские волости, которых князья и дружины их томились в тюрьмах владимирских; он освободил их, одарил и князей и дружину золотом, серебром, конями, утвердился крестным, целованием и отпустил в Рязань.

Скоро началась опять усобица, начал ее Владимир Всеволодович: он выбежал из своего Юрьева сперва на Волок, а оттуда на Москву и сел здесь, отнявши этот город у Юрия. Потом начал наступать и Константин: отнял у Юрия Солигалич, пожег Кострому, а у Ярослава отнял Нерехту; обиженные братья собрали полки и пошли опять к Ростову вместе с князем Давыдом муромским, остановились на старом месте за рекою Ишнею и велели людям своим жечь села. Между тем Владимир с москвичами и дружиною своею пошел к Дмитрову, городу Ярославову; дмитровцы сами пожгли все посады, затворились и отбили все приступы, и Владимир, испуганный вестию о приближении Ярослава, бежал от города назад в Москву, потерявши задний отряд своей дружины, который перерезали дмитровцы, гнавшиеся за беглецами. Юрий и Ярослав стояли все у Ростова, не вступая в битву по северному обычаю, и опять помирились, выговоривши у Константина, чтоб он не только не помогал Владимиру, но чтоб еще дал полки свои для отнятия у последнего Москвы. Пришедши к Москве, Юрий послал сказать Владимиру: «Приезжай ко мне, не бойся, я тебя не съем, ты мне свой брат». Владимир поехал, и братья уговорились, чтоб Владимир отдал Москву назад Юрию, а сам отправился княжить в Переяславль Южный.

Таким образом два раза младший Всеволодович, Юрий, одержал верх над старшим Константином, и казалось, что последний, потерпя два раза неудачу, должен был отказаться от попыток добыть Владимир, как вдруг Северная Русь пришла в столкновение с Южной, последняя одержала блистательную победу над первою, необходимым следствием чего было восстановление старины, хотя на время. Местом столкновения был Новгород Великий. Три года княжил здесь Мстислав, ходил на чудь до самого моря, брал с нее дань, две части отдавал новгородцам, третью — дружине своей; новгородцам нравился такой князь, все было тихо, как вдруг в 1214 году пришла к Мстиславу весть из Руси от братьев, что Ольговичи обижают там Мономаховичей. Рюрик Ростиславич, как видно, умер почти в одно время с сватом своим, Всеволодом Великим, и Всеволод Чермный спешил воспользоваться их смертию, чтобы вытеснить из Руси Мономаховичей; предлогом к войне послужили события галицкие, именно повешение Игоревичей боярами; так как место Ольговичей занял в Галиче Мономахович Даниил, то Чермный объявил ближайшим к себе Мономаховичам: «Вы повесили в Галиче двоих братьев моих, князей, как злодеев, и положили укоризну на всех: так нет вам части в Русской земле!» Тогда внуки Ростиславовы послали в Новгород сказать Мстиславу: «Всеволод Святославич не дает нам части в Русской земле; приходи, поищем своей отчины». Мстислав созвал вече на Ярославовом дворе и стал звать новгородцев в Киев на Всеволода Чермного; новгородцы отвечали ему: «куда, князь, ты посмотришь, туда мы бросимся головами своими». Мстислав пошел с ними на юг, но в Смоленске новгородцы завели ссору с жителями, убили одного смольнянина и не хотели идти дальше; по некоторым очень вероятным известиям, новгородцы не хотели уступить первого места полкам смоленским, которые вел Мстислав Романович, старший между внуками Ростиславовыми. Мстислав Мстиславич стал звать новгородцев на вече, но они не пошли, тогда он, перецеловавши всех, поклонился и пошел один с дружиною при смоленских полках. Новгородцы начали одумываться, собрались на вече и стали рассуждать, что делать? Посадник Твердислав сказал им: «Как трудились наши деды и отцы за Русскую землю, так, братья, и мы пойдем за своим князем». Новгородцы послушались посадника, нагнали Мстислава и начали все вместе воевать черниговские волости по Днепру, взяли Речицу на щит и многие другие города; под Вышгородом встретил их Чермный и дал битву, в которой Мстислав с братьями остался победителем: двое Ольговичей попались в плен, вышгородцы отворили ворота, а Всеволод бежал за Днепр, в Черниговскую область; посадивши в Киеве Мстислава Романовича, Мстислав новгородский осадил Чернигов, простоял под ним 12 дней и заключил мир с Чермным, который скоро после того умер.

Мстислав Мстиславич возвратился в Новгород, но недолго здесь оставался: при постоянной борьбе сторон, при наследственных ненавистях и стремлениях ни один князь не мог быть приятен всем одинаково; каждый должен был держаться одной какой-нибудь стороны, которая в свою очередь поддерживала его самого. Сторона, державшаяся князей суздальских, должна была уступить враждебному большинству, образовавшемуся вследствие поведения Всеволодова, но теперь Всеволода не было более, а между тем Мстислав и его сторона преследовали сторону противную, чт5 ясно показывает известие об участии владыки Митрофана; Якунин пришел из Руси и получил посадничество, а каждый знаменитый дом имел своих приверженцев и своих врагов; враги тех бояр, которые держались Мстислава, необходимо поэтому были и врагами последнего, искали случая, как бы избавиться от него. И вот Мстислав узнал, что враждебная сторона собирает тайные веча, хочет изгнать его; быть может, она воспользовалась его отсутствием, чтоб усилиться; посадником был уже ни Дмитрий Якунич, ни Твердислав, но Юрий Иванович.

Мстислав не стал дожидаться, чтоб ему показали путь, но созвал сам вече на Ярославовом дворе и сказал новгородцам: «У меня есть дела в Руси, а вы вольны в князьях». Проводивши Мстислава, новгородцы долго думали; наконец, отправили посадника Юрия Ивановича, тысяцкого Якуна и старших купцов 10 человек за Ярославом Всеволодовичем, князем переяславским — ясный знак, что пересилила сторона, державшаяся суздальских князей; знаком ее торжества служит и то, что Ярослав, приехавши в Новгород, схватил двоих бояр и, сковавши, заточил в свой ближний город Тверь; оклеветан был и тысяцкий Якун Намнежич; князь Ярослав созвал вече, народ бросился с него ко двору Якуна, дом его разграбили, жену схватили: сам Якун с посадником пришел к князю, и тот велел схватить сына его Христофора. Но волнение, возбужденное враждою сторон, этим не кончилось: жители Прусской улицы убили боярина Овстрата с сыном и бросили тела их в ров. Такое своеволие не понравилось Ярославу, он не захотел оставаться долее в Новгороде, выехал в Торжок, сел здесь княжить, а в Новгород послал наместника, последовавши в этом случае примеру деда, дядей и отца, которые покинули старый город Ростов и утвердили свое пребывание в новых.

Скоро предоставился ему благоприятный случай стеснить Новгород и привести его окончательно в свою волю: мороз побил осенью весь хлеб в Новгородской волости, только на Торжку все было цело; Ярослав не велел пропускать в Новгород ни одного воза с хлебом из Низовой земли; в такой нужде новгородцы послали к нему троих бояр с просьбою переехать к ним опять; князь задержал посланных. А между тем голод усиливался: кадь ржи покупали по десяти гривен, овса — по три гривны, воз репы — по две гривны, бедные люди ели сосновую кору, липовый лист, мох, отдавали детей своих в вечное холопство; поставили новую скудельницу, наклали полную трупов — недостало больше места, по торгу валялись трупы, по улицам трупы, по полю трупы, собаки не успевали съедать их; большая часть вожан померла с голоду, остальные разбежались по чужим странам; так разошлась наша волость и наш город, говорит летописец. Новгородцы, оставшиеся в живых, послали к Ярославу посадника Юрия Ивановича, Степана Твердиславича и других знатных людей звать его опять к себе, он велел задержать и этих, а вместо ответа послал в Новгород двух своих бояр вывести оттуда жену свою, дочь Мстислава Мстиславича. Тогда новгородцы послали к нему Мануила Яголчевича с последнею речью: «Ступай в свою отчину, к св. Софии, а нейдешь, так скажи прямо». Ярослав задержал Яголчевича, задержал и всех гостей новгородских, и были в Новгороде печаль и вопль, говорит летописец. Расчет Ярослава был верен, старине новгородской трудно было устоять при таких обстоятельствах, но старая Русь была еще сильна своим Мстиславом: узнавши, какое зло делается в Новгороде, Мстислав приехал туда (11 февраля 1216 г.), схватил Ярославова наместника Хота Григорьевича, перековал всех его дворян, въехал на двор Ярославов и целовал крест к новгородцам, а новгородцы к нему — не расставаться ни в животе, ни в смерти: «Либо отыщу мужей новгородских и волости, либо головою повалю за Новгород», — сказал Мстислав.

Между тем Ярослав, узнавши о новгородских новостях, стал готовиться к защите, велел поделать засеки по новгородской дороге и реке Тверце, а в Новгород отправил сто человек из его жителей, казавшихся ему преданными, с поручением поднять противную Мстиславу сторону и выпроводить его из города, но эти сто человек как скоро пришли в Новгород, так единодушно стали вместе со всеми другими за Мстислава, который отправил в Торжок священника сказать Ярославу: «Сын! Кланяюсь тебе: мужей и гостей отпусти, из Торжка выйди, а со мною любовь возьми». Ярославу не полюбилось такое предложение, он отпустил священника без мира и всех новгородцев, задержанных в Торжке, числом больше 2000, созвал на поле за город, велел схватить их, перековать и разослать по своим городам, имение их и лошадей роздал дружине. Весть об этом сильно опечалила новгородцев, их оставалось мало: лучшие люди были схвачены Ярославом, а из меньших одни разошлись, другие померли с голоду, но Мстислав не унывал, он созвал вече на Ярославовом дворе и сказал народу: «Пойдемте искать свою братью и своих волостей, чтоб не был Торжок Новгородом, а Новгород — Торжком, но где св. София, там и Новгород; и в силе бог, и в мале бог да правда!» — и новгородцы решились идти за ним.

1-го марта 1216 года, в первый день нового года по тогдашнему счету, выступил Мстислав с новгородцами на зятя своего Ярослава, и через день же обнаружилось, как сильно было разделение и вражда сторон в Новгороде: несмотря на то, что в Новгороде все целовали крест стоять единодушно за Мстислава, четыре человека, собравшись с женами и детьми, побежали к Ярославу. Мстислав отправился озером Селигером и, вошедши в свою Торопецкую волость, сказал новгородцам: «Ступайте сбирать припасы, только людей не берите в плен»; — те пошли, набрали корму для себя и для лошадей, и когда достигли верховьев Волги, то получили весть, что брат Ярославов, Святослав Всеволодович, с десятитысячным войском осадил Мстиславов город Ржевку, где посадник Ярун отбивался от него с сотнею человек. У Мстислава с братом Владимиром псковским было всего 500 человек войска; несмотря на это, они двинулись на выручку Ржевки, и Святослав побежал от нее, не дождавшись новгородских полков, а Мстислав пошел дальше и занял Зубцов, город Ярославов. На реке Вазузе настиг его двоюродный брат Владимир Рюрикович смоленский с своими полками; несмотря на эту помощь, Мстислав не хотел идти дальше и, ставши на реке Холохольне, послал в Торжок к Ярославу с мирными предложениями, но тот велел отвечать: «Мира не хочу; пошли — так ступайте; на одного вашего придется по сту наших». Ростиславичи, получив этот ответ, сказали друг другу: «Ты, Ярослав, с плотию, а мы с крестом честным», и стали думать, куда бы пойти дальше; новгородцы, которым прежде всего хотелось очистить свою волость, уговаривали князей идти к Торжку, но те отвечали им: «Если пойдем к Торжку, то попустошим Новгородскую волость; пойдем лучше к Переяславлю: там у нас есть третий друг». Ростиславичи были уверены, что Константин ростовский вступит в союз с ними против младших братьев. Они двинулись к Твери и стали брать села и жечь их, а об Ярославе не знали, где он — в Торжке или Твери. Услыхав, что Ростиславичи воюют тверские села, он выехал из Торжка в Тверь, взявши с собою старших бояр и новгородцев, молодых — по выбору, а новоторжцев — всех, и послал из них сто человек с небольшим отборных людей в сторожу, но в 15 верстах от города 25 марта наехал на них воевода Мстислав Ярун с молодою дружиною, тридцать три человека взял в плен, семьдесят положил на месте, остальным удалось убежать в Тверь.

Получивши этот первый успех, который дал ратникам их возможность беспрепятственно собирать съестные припасы, Ростиславичи послали смоленского боярина Яволода в Ростов к князю Константину Всеволодовичу приглашать его к союзу против братьев; провожать посла до рубежа отправили Владимира псковского с псковичами и смольнянами, а сами с новгородцами пошли дальше, пожгли села по рекам Шоше и Дубне, тогда как Владимир псковский взял город Константинов (Кснятин) на устье большой Мерли и пожег все Поволжье. Константин ростовский не замедлил ответом; он послал воеводу своего Еремея сказать Ростиславичам: «Князь Константин кланяется вам; обрадовался он, услыхавши о вашем приходе, и посылает вам в помощь 500 человек, а для остальных рядов пошлите к нему шурина его Всеволода (сына Мстислава Романовича киевского)». Ростиславичи отпустили к нему Всеволода с сильным отрядом, а сами пошли вниз по Волге; потом, чтоб скорее окончить поход, бросили возы и, севши на коней, поехали к Переяславлю. 9 апреля, в Светлое воскресенье, к Ростиславичам, стоявшим на реке Саре, пришел Константин ростовский с своими полками, но он боялся, что оставил свой город без защиты, почему Ростиславичи отправили в Ростов Владимира псковского с дружиною, а сами с Константином пошли к Переяславлю и стали против него на Фоминой неделе. Здесь под городскими стенами они захватили в плен одного человека, от которого узнали, что Ярослава нет в городе — пошел к брату Юрию с полками, с новгородцами и новоторжанами, а князь Юрий с братьями Святославом и Владимиром выступил также из своего города. Войско младшие Всеволодовичи собрали большое: муромцев, бродников, городчан и всю силу Суздальской земли, погнали всех и из сел, у кого не было лошади, тот шел пешком. Страшное было чудо и дивное, братья, говорит летописец: пошли сыновья на отца, отцы на детей, брат на брата, рабы на господина, а господин на рабов.

Ярослав и Юрий с братьями стали на реке Кзе, Мстислав и Владимир с новгородцами поставили полки свои близь Юрьева, а Константин ростовский стал дальше с своими полками на реке Липице. Когда Ростиславичи завидели полки Ярославовы и Юрьевы, то послали сотского Лариона сказать Юрию: «Кланяемся; у нас с тобою нет ссоры, ссора у нас с Ярославом»; Юрий отвечал: «Мы с братом Ярославом один человек». Тогда они послали сказать Ярославу: «Отпусти новгородцев и новоторжан, возврати волости новгородские, которые ты захватил. Волок; с нами помирись и крест целуй, а крови не проливай». Ярослав отвечал: «Мира не хочу, новгородцев и новоторжан при себе держу; вы далеко шли и вышли, как рыба насухо». Когда Ларион пересказал все эти слова Ростиславичам, те отправили к обоим братьям с последнею речью: «Мы пришли, брат князь Юрий и Ярослав, не на кровопролитие, крови не дай нам бог видеть, лучше управиться прежде; мы все одного племени: так дадим старшинство князю Константину, и посадите его во Владимире, а вам Суздальская земля вся». Юрий отвечал на это послу: «Скажи братье моей, князьям Мстиславу и Владимиру: пришли, так ступайте куда хотите, а брату князю Константину скажи: перемоги нас, и тогда тебе вся земля».

Младшие Всеволодовичи, ободренные мирными предложениями врагов, видя в этом признак слабости, отчаянного положения, начали пировать с боярами; на пиру один старый боярин, Андрей Станиславович, стал говорить молодым князьям: «Миритесь, князья Юрий и Ярослав! А меньшая братья в вашей воле; по-моему, лучше бы помириться и дать старшинство князю Константину, нечего смотреть, что перед нами мало Ростиславова племени, да князья-то все они мудрые, смышленые, храбрые; мужи их, новгородцы и смольняне, смелы на бою, а про Мстислава Мстиславича и сами знаете в том племени, что дана ему от бога храбрость больше всех; так подумайте-ка, господа, об этом!» Не люба была эта речь князьям Юрию и Ярославу, и один из юрьевых бояр сказал: «Князья Юрий и Ярослав! Не было того ни при прадедах. ни при деде, ни при отце вашем, чтоб кто-нибудь вошел ратью в сильную землю Суздальскую и вышел из нее цел, хотя б тут собралась вся Русская земля, и Галицкая, и Киевская, и Смоленская, и Черниговская, и Новгородская, и Рязанская, никак им не устоять против нашей силы; а эти-то полки — да мы их седлами закидаем». Эта речь понравилась князьям, они созвали бояр своих и начали им говорить: «Когда достанется нам неприятельский обоз в руки, то вам будут кони, брони, платье, а кто вздумает взять живого человека, тот будет сам убит; у кого и золотом будет шитое платье, и того убивай, не оставим ни одного в живых; кто из полку побежит и будет схвачен, таких вешать или распинать, а о князьях, если достанутся нам в руки, подумаем после». Отпустивши людей своих, князья вошли в шатер и начали делить волости; князь Юрий сказал: «Мне, брат Ярослав, Владимирская земля и Ростовская, тебе Новгород, Смоленск — брату нашему Святославу, Киев отдай черниговским князьям, а Галич нам же». Младшие братья согласились, поцеловали крест и написали грамоты. Здесь всего любопытнее для нас презрение северных князей к Киеву, с которым для их предков и для всех южных князей соединялась постоянно мысль о старшинстве, о высшей чести, но богатый Галич Всеволодовичи берут себе.

Поделивши между собою все русские города, Юрий с Ярославом стали звать врагов к бою; Ростиславичи с своей стороны призвали князя Константина, долго думали с ним, взяли с него клятву, что не будет в нем перевету к братьям, и двинулись в ночь к ростовскому стану на реку Липицу; во всех полках их раздавались крики, в Константиновом войске трубили в трубы — это навело страх на Юрия и Ярослава, они отступили за дебрь и расположили свои полки на Авдовой горе; Ростиславичи на рассвете пришли к Липицам и, видя, что враги отступили на Авдову гору, расположились на противоположной горе Юрьевой и послали ко Всеволодовичам троих мужей опять с мирными предложениями: «А не дадите мира, — велели они сказать им, — так отступите подальше на ровное место, а мы пойдем на вашу сторону; или мы отойдем к Липицам, а вы перейдете на наши станы». Князь Юрий отвечал: «Ни мира не беру, ни отступаю; вы прошли через всю землю, так неужели этой дебри не перейдете?» Всеволодовичи надеялись на свои укрепления: они обвели свой стан плетнем и насовали кольев, боясь, чтоб Ростиславичи не ударили на них в ночь. Получивши их ответ, Ростиславичи послали своих молодых людей биться против Ярославовых полков; те бились целый день до ночи, но бились неусердно, потому что была буря и очень холодно. На другое утро, 21 апреля в четверг, на второй неделе по Пасхе, Ростиславичи решились было идти прямо ко Владимиру, не схватываясь с неприятелем, и полки их стали уже готовиться к выступлению; видя это, полки Юрьевы начали также сходить с своей горы, думая, что враги бегут, но те остановились и опрокинули их назад. В это время явился князь Владимир псковский из Ростова, Ростиславичи стали думать, куда идти, причем Константин сказал им: «Братья, князь Мстислав и Владимир! Если пойдем мимо них, то ударят на нас в тыл, а потом мои люди на бой не охочи, того и гляди, что разойдутся по городам». На это Мстислав отвечал: «Князь Владимир и Константин! Гора нам не поможет, гора нас и не победит; призвавши на помощь крест честный и свою правду, пойдем к ним». Все согласились и начали ставить полки: Владимир Рюрикович смоленский поставил полки свои с краю, подле него стал Мстислав и Всеволод с новгородцами, да Владимир псковский с псковичами, а подле него стал князь Константин с ростовцами; с противной стороны Ярослав стал с своими полками, т. е. переяславскими и тверскими, также с муромскими, с городчанами и бродниками против Владимира и смольнян, Юрий стал против Мстислава и новгородцев со всею землею Суздальскою, а меньшие братья — против князя Константина.

Мстислав и Владимир начали ободрять своих новгородцев и смольнян: «Братья! — говорили они им, — вошли мы в землю сильную, так, положивши надежду на бога, станет крепко; нечего нам озираться назад; побежавши не уйти; забудем, братья, про домы, жен и детей; ведь надобно же будет когда-нибудь умереть! Ступайте, кто как хочет, кто пеш, кто на коне». Новгородцы отвечали: «Мы не хотим помирать на конях, хотим биться пеши, как отцы наши бились на Кулакше». Мстислав обрадовался этому и новгородцы, сойдя с лошадей, посметавши с себя порты и сапоги, ударились бежать босые на врагов, смольняне побежали за ними также пешком, за смольнянами князь Владимир отрядил Ивора Михайловича с полком, а старшие князья и все воеводы поехали сзади на лошадях. Когда полк Иворов въехал в дебрь, то под Ивором споткнулся конь, что заставило его приостановиться, но пешие, не дожидаясь Ивора, ударили на пешие полки Ярославовы с криком, бросая палки и топоры, суздальцы не выдержали и побежали, новгородцы и смольняне стали их бить, подсекли стяг Ярославов, а когда приспел Ивор, то досеклись и до другого стяга. Увидавши это, Мстислав сказал Владимиру Рюриковичу: «Не дай нам бог выдать добрых людей!» — и все князья разом ударили на врагов сквозь свою пехоту. Мстислав трижды проехал по вражьим полкам, посекая людей: был у него на руке топор с паворозою, которым он и рубил; князь Владимир не отставал от него, и после лютой битвы досеклись, наконец, до обоза Всеволодовичей; тогда последние, видя, что Ростиславичи жнут их полки, как колосья, побежали вместе с муромскими князьями, а князь Мстислав закричал своим: «Братья новгородцы! Не останавливайтесь над товаром, доканчивайте бой, а то воротятся назад и взметут вас». Новгородцы, говорит летописец, отстали от обоза и бились, а смольняне напали на добычу, одирали мертвых, о битве же не думали. Велик, братья, промысл божий, говорит тот же летописец: на этом страшном побоище пало только пять человек новгородцев да один смольнянин, все сохранены были силою честного креста и правдою; с противной стороны было убито множество, а в плен взято 60 человек во всех станах; если бы князья Юрий и Ярослав знали это да ведали, то мирились бы, потому что слава их и хвала погибла, и полки сильные ни во что пошли: было у князя Юрия 13 стягов, труб и бубнов 60, говорили и про Ярослава, что у него было стягов 16, а труб и бубнов 40. Люди больше всего жаловались на Ярослава: от тебя, говорили они, потерпели мы такую беду, о твоем клятвопреступлении сказано: придите, птицы небесные, напитайтесь крови человеческой; звери! наешьтесь мяс человеческих. Не десять человек убито, не сто, но всех избито 9233 человека; крик, вытье раненых слышны были в Юрьеве и около Юрьева, не было кому погребать, многие перетонули во время бегства в реке; иные раненые, зашедши в пустое место, умерли без помощи; живые побежали одни к Владимиру, другие к Переяславлю, некоторые в Юрьев.

Юрий прибежал во Владимир на четвертом коне, а трех заморил, прибежал в одной первой сорочке, подклад и тот бросил; он приехал около полудня, а схватка была в обеденную пору. Во Владимире оставался один безоружный народ: попы, монахи, жены да дети; видя издали, что кто-то скачет к ним на коне, они обрадовались, думая, что то вестник от князя с победою; «Наши одолевают», — говорили они. И вдруг приезжает князь Юрий один, начинает ездить около города, кричит: «Укрепляйте стены!» Все смутились, вместо веселья поднялся плач; к вечеру и в ночь стали прибегать и простые люди: один прибежит раненый, другой нагой. На другое утро Юрий созвал народ и стал говорить: «Братья владимирцы! Затворимся в городе, авось отобьемся от них». Ему отвечали: «Князь Юрий! С кем нам затвориться? Братья наши избиты, другие взяты в плен, остальные пришли без оружия, с кем нам стать?» Юрий сказал: «Все это я сам знаю, только не выдавайте меня брату Константину и Ростиславичам, чтоб мне можно было выйти по своей воле из города». Это владимирцы ему обещали. Ярослав также прибежал в Переяславль на пятом коне, а четырех заморил и затворился в городе. Недовольно было ему первого зла, говорит летописец, не насытился крови человеческой: избивши в Новгороде много людей и в Торжке, и на Волоке, этого было ему все мало; прибежавши в Переяславль, он велел и тут теперь перехватить всех новгородцев и смольнян, зашедших в землю его для торговли, и велел их покидать одних в погреба, других запереть в тесной избе, где они и перемерли все, числом полтораста; на смольнян он не так злобился и велел запереть их 15 человек особо, отчего они все и остались живы.

Не так поступали князья из милостивого племени Ростиславова: они остальную часть дня оставались на месте побоища, а если бы погнались за неприятелем, то князьям Юрию и Ярославу не уйти бы, да и Владимир был бы взят врасплох, но Ростиславичи тихо пришли ко Владимиру, объехали и стали думать, откуда взять, а когда ночью загорелся княжий двор, и новгородцы хотели воспользоваться этим случаем для приступа, то Мстислав не пустил их; через день вспыхнул опять пожар в городе, и горело до света, смольняне также стали проситься на приступ, но князь Владимир не пустил их. Тогда князь Юрий выслал к осаждающим князьям с челобитьем: «He ходите на меня нынче, а завтра сам пойду из города». И, точно, на другой день рано утром выехал он из города, поклонился князьям Мстиславу и Владимиру Рюриковичу и сказал: «Братья! Вам челом бью, вам живот дать и хлебом меня накормить, а брат мой, Константин, в вашей воле». Он дал им богатые дары; те помирились с ним, помирили его и с братом Константином, который взял себе Владимир, а Юрий должен был удовольствоваться Радиловым Городцем на Волге; владыка, княгиня и весь двор его сели немедленно в лодки и поплыли вниз по Клязьме, а сам князь Юрий, зашедши перед отъездом в Соборную церковь, стал на колени у отцовского гроба и со слезами сказал: «Суди, бог, брату моему, Ярославу, что довел меня до этого».

Проводивши Юрия, владимирцы — духовенство и народ — пошли встречать нового князя, Константина, который богато одарил в тот день князей и бояр, а народ привел к присяге себе. Между тем Ярослав все злобился и не хотел покоряться, заперся в Переяславле и думал, что отсидится здесь, но когда Ростиславичи с Константином двинулись к Переяславлю, то он испугался и стал слать к ним с просьбою о мире, а наконец и сам приехал к брату Константину, ударил ему челом и сказал: «Господин! Я в твоей воле: не выдавай меня тестю моему, Мстиславу, и Владимиру Рюриковичу, а сам накорми меня хлебом». Константин помирил его с Мстиславом еще на дороге, и когда князья пришли к Переяславлю, то Ярослав одарил их и воевод богатыми дарами; Мстислав, взявши дары, послал в город за дочерью своею, женою Ярославовою, и за новгородцами, которые остались в живых и которые находились в полках с Ярославом, тот не раз после этого посылал к нему с просьбою отдать ему жену, но Мстислав не согласился.

Так Мстислав уничтожил завещание Всеволода III, восстановил, по-видимому, старину на севере, хотя, собственно, здесь торжеством Константина прокладывался путь к торжеству нового порядка вещей, потому что старший брат становился материально несравненно сильнее младших, получив и Ростов и Владимир, чего прежде желал; племени Константинову следовало теперь усиливаться на счет остальных сыновей Всеволодовых, но судьба хотела иначе и предоставляла честь собрания Северной Руси племени третьего сына Всеволода, того самого Ярослава, который был виновником описанных событий.

Слабый здоровьем Константин недолго накняжил во Владимире, он чувствовал приближение смерти, видел сыновей своих несовершеннолетними и потому спешил помириться с братом Юрием, чтоб не оставить в нем для последних опасного врага: уже в следующем 1217 году он вызвал к себе Юрия, дал ему Суздаль, обещал и Владимир по своей смерти, много дарил и заставил поцеловать крест, разумеется, на том, чтобы быть отцом для племянников. В 1218 году Константин послал старшего сына своего, Василька, на стол ростовский, а Всеволода — на ярославский; по словам летописца, он говорил им: «Любезные сыновья мои! Будьте в любви между собою, всею душою бойтесь бога, соблюдая его заповеди, подражайте моим нравам и обычаям: нищих и вдов не презирайте, церкви не отлучайтеся, иерейский и монашеский чин любите, книжного поученья слушайтесь, слушайтесь и старших, которые вас добру учат, потому что вы оба еще молоды; я чувствую, дети, что конец мой приближается и поручаю вас богу, пречистой его матери, брату и господину Юрию, который будет вам вместо меня».

Константин умер 2 февраля 1218 года; летописец распространяется в похвалах его кротости, милосердию, попечению о церквах и духовенстве, говорит, что он часто читал книги с прилежаньем и делал всe по-писаному в них. После имя Константина поминается с прозванием добрый. Брат его, Юрий, стал по-прежнему княжить во Владимире.

С княжеством Суздальским по природным условиям тесно были соединены княжества Рязанское и Муромское. Князь муромский, Давыд, ходил постоянно в воле великого Всеволода, помогал ему в покорении рязанских князей; во время Липецкой битвы муромские князья с своими полками находились в войске младших Всеволодовичей. Рязанские князья были отпущены Юрием из плена в свои волости, но недолго жили здесь в мире: тот самый Глеб Владимирович, который прежде с братом Олегом обносил остальную братью пред Всеволодом III, теперь с другим братом, Константином, вздумал истребить всех родичей и княжить вдвоем во всей земле Рязанской. Мы видели причины сильной вражды между Ярославичами рязанскими в крайнем размельчении волостей; причину же братоубийственного намерения Владимировичей, почти единственного примера между русскими князьями после Ярослава, можно объяснить из большой грубости и одичалости нравов в Рязани, этой оторванной, отдаленной славяно-русской колонии на финском востоке. Как бы то ни было, в 1217 году, во время съезда рязанских князей для родственного совещания, Владимировичи позвали остальную братью, шестерых князей, на пир к себе в шатер; те, ничего не подозревая, отправились к ним с своими боярами и слугами, но когда начали пить и веселиться, то Глеб с братом, вынувши мечи, бросились на них с своими слугами и половцами, скрывавшимися подле шатра: все гости были перебиты. Остался в живых не бывший на съезде Ингварь Игоревич, который и удержал за собою Рязань; Глеб в 1219 году пришел на него с половцами, но был побежден и едва успел уйти.

Мстислав, возвратившись с победою в Новгород, недолго оставался в нем: в следующем же 1217 году он ушел в Киев, оставив в Новгороде жену и сына Василия и взявши с собою троих бояр, в том числе старого посадника Юрия Иванковича; как видно, он взял их в заложники за безопасность жены и сына: так сильна была вражда сторон и возможность торжества стороны суздальской! На существование этой вражды, на существование в Новгороде людей, неприязненных Мстиславу, указывает известие, что Мстислав по возвращении в Новгород в том же году должен был схватить Станимира Дерновича с сыном Нездилою, заточить их в оковах, взявши себе богатое имение их, а в 1218 году он пошел в Торжок и схватил там Борислава Некуришинича, причем так же овладел большим имением; после, однако, все эти люди были выпущены на свободу. В том же году Мстислав созвал вече на Ярославовом дворе и сказал новгородцам: «Кланяюсь св. Софии, гробу отца моего и вам; хочу поискать Галича, а вас не забуду; дай мне бог лечь подле отца у св. Софии». Новгородцы сильно упрашивали его: «Не ходи, князь», но не могли удержать его.

Проводивши Мстислава, новгородцы послали в Смоленск за племянником его, Святославом, сыном Мстислава Романовича, но в том же, 1218 году встала смута: как-то Матей Душильчевич, связавши одного чиновника, Моисеича, убежал; беглеца схватили и привели на Городище, как вдруг пронесся в городе ложный слух, что посадник Твердислав выдал Матея князю, встало волнение: жители Заречья (ониполовцы) зазвонили у св. Николы и звонили целую ночь, а жители Неревского конца стали звонить у 40 святых, сбирая также людей на Твердислава. Князь, услыхав о мятеже, выпустил Матея, но народ уже не мог успокоиться; ониполовцы выступили в бронях, как на рать, неревляне также, а загородцы не присоединялись ни к тем, ни к другим, но смотрели, что будет. Тогда Твердислав, взглянувши на св. Софию, сказал: «Если я виноват, то пусть умру; если же прав, то ты меня оправи, господи!» — и пошел на бой с Людиным концом и с жителями Прусской улицы. Битва произошла у городских ворот, и ониполовцы с неревцами обратились в бегство, потерявши из своих Ивана Душильчевича, Матеева брата, а неревляне Константина Прокопьича, да кроме этих еще шесть человек; победители, жители Людина конца и Прусской улицы, потеряли по одному человеку, а раненых было много с обеих сторон. Целую неделю после этого побоища все были веча в городе; наконец, сошлись братья вместе единодушно и целовали крест. Но тут князь Святослав прислал своего тысяцкого на вече: «Не могу, — говорил князь, — быть с Твердиславом и отнимаю у него посадничество». Новгородцы спросили: «А какая вина его?» «Без вины», — велел отвечать князь. Тогда Твердислав сказал: «Тому я рад, что вины на мне нет никакой, а вы, братья, вольны и в посадничестве и в князьях». Новгородцы велели отвечать Святославу: «Князь! Если Твердислав ни в чем не виноват, то ты нам клялся без вины не отнимать ни у кого должности; тебе кланяемся, а вот наш посадник, и до того не допустим, чтоб отняли у него без вины посадничество». Святослав не настаивал больше, и наступило спокойствие.

В следующем году Мстислав Романович, князь киевский, прислал в Новгород сына своего, Всеволода: «Примите к себе, — велел он сказать новгородцам, — этого Всеволода, а Святослава, старшего, отпустите ко мне». Новгородцы исполнили его волю. Тою же зимою Семьюн Емин с отрядом из четырехсот человек пошел на финское племя тоймокаров, но суздальские князья, ни Юрий, ни Ярослав, не пропустили их чрез свою землю; принужденные возвратиться назад в Новгород, Семьюн с товарищами стали шатрами по полю, а в городе начали распускать слух, что посадник Твердислав и тысяцкий Якун нарочно заслали к Юрию, чтоб он не пускал их, и этими слухами взволновали город: Твердислав и Якун лишены были своих должностей, посадничество отдано Семену Борисовичу, кажется, внуку знаменитого Мирошки, а тысяча — Семьюну Емину. Но оба они и году не пробыли в своих должностях: в том же 1219 году посадничество опять отдано было Твердиславу, а тысяча — Якуну. Смуты, борьба сторон касались даже и владык: мы видели, что Мстислав с своими приверженцами свергнул владыку Митрофана как избранника Всеволодова, но по уходе Мстислава в 1218 году Митрофан возвратился из Владимира в Новгород и стал жить в Благовещенском монастыре; в 1219 году, когда преемник его, Антоний, пошел в Торжок, новгородцы провозгласили опять Митрофана своим владыкою, а к Антонию послали сказать: «ступай, куда тебе любо»; он отправился на житье в Спасонередицкий монастырь; наконец, князь Всеволод и новгородцы сказали обоим владыкам: «Ступайте к митрополиту в Киев, и кого он из вас пришлет опять к нам, тот и будет нашим владыкою». В 1220 году пришел назад архиепископ Митрофан, оправданный богом и св. Софиею, по выражению летописца. Антония же митрополит удержал у себя в чести и дал ему епископство Перемышльское.

Всеволод Мстиславич наследовал вражду брата своего, Святослава, к посаднику Твердиславу: в 1220 году он отправился по своим делам в Смоленск, оттуда проехал в Торжок, и когда возвратился в Новгород, то поднял половину его жителей на Твердислава, хотел убить его, а Твердислав был в это время болен. Всеволод пошел с Городища, где жил со всем своим двором, одевшись в брони, как на рать, и приехал на двор Ярославов, куда сошлись к нему новгородцы также вооруженные и стали полком на княжом дворе; больного Твердислава вывезли на санях к Борисоглебской церкви, куда к нему на защиту собрались жители Прусской улицы, Людина конца, загородцы и стали около него пятью полками. Князь, увидавши, что они хотят крепко отдать свой живот, по выражению летописца, не поехал на них, но прислал владыку Митрофана с добрыми речами, и владыка успел помирить обе стороны. Но Твердислав сам отказался от посадничества по причине болезни и, видя, что болезнь все усиливается, тайком от жены, детей и всей братьи ушел в Аркажь монастырь и там постригся. В преемники ему был избран Иванко Дмитриевич, как видно, сын Дмитрия Якунича.

Между тем примирение князя Всеволода с Твердиславовою стороною не было прочно; в следующем же 1221 году новгородцы показали путь Всеволоду: «Не хотим тебя, ступай, куда хочешь», — сказали они ему. Необходимым следствием изгнания Ростиславича было обращение к Юрьевичам суздальским, и вот владыка Митрофан, посадник Иванко, старейшие мужи отправились во Владимир к Юрию Всеволодовичу за сыном, и тот дал им своего Всеволода на всей их воле; после Липецкой битвы суздальским князьям нельзя было вдруг опять начать прежнее поведение с новгородцами; Юрий, как видно, был очень рад обращению новгородцев к своему племени: богато одарил владыку и других послов и прислал брата своего Святослава с войском на помощь новгородцам против чуди. Но Юрьеву сыну не понравилось в Новгороде, в том же году он тайком выехал оттуда со всем двором своим; новгородцы опечалились и отправили снова старших мужей сказать Юрию: «Если тебе неугодно держать Новгорода сыном, так дай нам брата». И Юрий дал им брата своего Ярослава, того самого, который прежде поморил их голодом. Новгородцы были рады Ярославу, говорит летописец, и когда в 1223 году он ушел от них в свою волость — Переяславль Залесский, то они кланялись ему, уговаривали: «Не ходи, князь», но он не послушал их просьбы; опять новгородцы послали за князем к Юрию, и тот опять дал им сына своего Всеволода. В 1224 году пришел Всеволод вторично в Новгород и в том же году опять тайком ночью ушел оттуда; на этот раз, впрочем, дело только этим не кончилось: Всеволод по примеру дяди засел в Торжке, куда пришел к нему отец Юрий с полками, дядя Ярослав, двоюродный брат Василько Константинович с ростовцами, шурин Юрьев Михаил с черниговцами. Новгородцы послали сказать Юрию: «Князь! Отпусти к нам сына своего, а сам пойди с Торжка прочь». Юрий велел отвечать: «Выдайте мне Якима Ивановича, Никифора Тудоровича, Иванка Тимошкинича, Сдилу Савинича, Вячка, Иваца, Радка, а если не выдадите, то я поил коней Тверцою, напою и Волховом». Новгородцы собрали всю волость, около города поставили острог и послали опять сказать Юрию: «Князь! Кланяемся тебе, а братьи своей не выдаем; и ты крови не проливай, впрочем, как хочешь: твой меч, а наши головы». И в то же время новгородцы расставили сторожей по дорогам, поделали засеки, твердо решась умереть за св. Софию; Юрий не решился идти поить коней Волховом и послал сказать новгородцам: «Возьмите у меня в князья шурина моего Михаила черниговского». Новгородцы согласились и послали за Михаилом, Юрий вышел из Торжка, но не даром: новгородцы заплатили ему семь тысяч; здесь в первый раз они принуждены были откупиться деньгами от северного князя; преемники Юрия не преминут воспользоваться его примером.

Южный князь из старой Руси был по нраву новгородцам; при нем было легко их волости. Но подобно всем князьям Михаил не мог долго у них оставаться. Он пошел сперва во Владимир выпрашивать у Юрия назад товаров новгородских, которые тот захватил на Торжку и по своей волости; возвратясь с товарами в Новгород, он стал на Ярославовом дворе и сказал новгородцам: «Не хочу у вас княжить, иду в Чернигов; пускайте ко мне купцов, пусть ваша земля будет, как моя земля». Новгородцы много упрашивали его остаться и не могли упросить.

Проводивши Михаила с честию, новгородцы принуждены были опять послать в Переяславль к Ярославу. Тот пришел к ним и на этот раз пробыл в Новгороде почти три года, и когда уходил назад в свой Переяславль, то оставил новгородцам двоих сыновей Федора и Александра с боярином Федором Даниловичем и с тиуном Якимом. Но при Ярославе и сыновьях его Новгородской волости не было так легко, как при Михаиле черниговском: явились новые подати, новые распоряжения, каких не было означено в старых грамотах Ярославовых. С другой стороны, молодым князьям или, лучше сказать, дядьке их Федору Даниловичу не могло нравиться в Новгороде, где происходили беспрерывные волнения и вечевые самоуправства, неизвестные в Низовой земле. Осенью 1228 года полили сильные дожди день и ночь, с Успеньева дня до Николина не видать было солнца; ни сена нельзя было добыть, ни пашни пахать. Тогда дьявол, по выражению летописца, завидуя христианским подвигам владыки Арсения, возбудил против него чернь: собрали вече на Ярославовом дворе и пошли на двор владычин, крича: «Это из-за Арсения так долго стоит у нас тепло, он выпроводил прежнего владыку Антония на Хутынь, а сам сел, задаривши князя»; вытолкали его за ворота, как злодея, чуть-чуть не убили; едва успел он запереться в Софийской церкви, откуда пошел в Хутынь монастырь. На его место вывели опять прежнего архиепископа Антония, но этим дело не кончилось: взволновался весь город, вооружились и пошли с веча на тысяцкого Вячеслава, разграбили двор его, двор брата его Богуслава, двор Андреича, владыкина стольника и других; послали грабить двор и Душильца, липитского старосты, а самого хотели повесить, но он успел убежать к Ярославу, так взяли его жену, говоря: «Эти люди наводят князя на зло».

Отнявши должность тысяцкого у Вячеслава и давши ее Борису Негочевичу, новгородцы послали сказать князю Ярославу: «Приезжай к нам, новые пошлины оставь, судей по волости не шли, будь нашим князем на всей воле нашей и на всех грамотах Ярославовых, или ты себе, а мы себе». Вместо ответа Федор Данилович и тиун Яким, взявши двух княжичей, побежали из Новгорода, новгородцы сказали: «Что же это он побежал? Разве какое зло задумал на св. Софию, а мы их не гнали, только братью свою казнили, а князю никакого зла не сделали, пусть на них будет бог и крест честный, а мы себе князя промыслим»; поцеловали образ богородицы, что быть всем заодно, и послали за Михаилом в Чернигов; послы их были задержаны в Смоленске тамошними князьями по Ярославову научению, да и потому, вероятно, что Ростиславичи не могли желать добра новгородцам после изгнания Всеволода.

Несмотря на то что Михаил как-то узнал о новгородских происшествиях, о том, что послы, отправленные за ним, задержаны в Смоленске и поскакал в Торжок, а оттуда в 1229 году явился в Новгороде, к величайшей радости новгородцев, которым целовал крест на всей их воле и на всех грамотах Ярославовых, освободил смердов от платежа дани за пять лет, платеж сбежавшим на чужую землю установил на основании распоряжений прежних князей. Получив желанного князя, сторона Михайлова обратилась против своих противников, приверженцев Ярославовых, преимущественно городищан: дворов их не грабили, но взяли с них много денег и дали на строение большого моста. Тогда же отняли посадничество у Ивана Дмитриевича и отдали его Внезду Водовику, а Иванку дали Торжок; но жители этого города не приняли его, и он пошел к Ярославу.

Михаил, впрочем, и на этот раз недолго оставался в Новгороде: в том же 1229 году, оставив здесь сына Ростислава и взявши с собою несколько знатных новгородцев, он пошел в Чернигов к братьям; к Ярославу послали сказать: «Отступись от Волока и от всего новгородского, что взял силою, и целуй крест». Ярослав отвечал: «Ни от чего не отступаюсь и креста не целую: вы себе, а я себе» и продержал послов все лето. В следующем году Михаил явился в Новгород, справил постриги своему сыну Ростиславу, посадил его на столе, а сам опять пошел в Чернигов. Иметь малолетнего князя для новгородцев было все равно, что не иметь его вовсе; начались опять сильные волнения: новый посадник Водовик поссорился с сыном старого посадника Степаном Твердиславичем, сторону которого принял Иванко Тимошкинич; слуги посадничьи прибили Тимошкинича, который на другой день собрал вече на Ярославовом дворе, вследствие чего двор посадничий был разграблен. Но Водовик вместе с Семеном Борисовичем, старым посадником, соперником Твердислава, а следовательно, и сына его, подняли снова весь город на Иванка и его приятелей, пошли с веча и много дворов разграбили, а Волоса Блудкинича убили на вече, причем Водовик приговаривал: «Ты мой двор хотел зажечь». Водовик после убил также и Тимошкинича, сбросивши его в Волхов. Но зимою. когда посадник вместе с княжичем Ростиславом поехал в Торжок, то на другой же день враги его убили Семена Борисовича, дом и села его разграбили, жену схватили; также разграбили двор и села Водовиковы, брата его и приятелей, тысяцкого Бориса. Услыхав об этом, Водовик с братьями, тысяцкий Борис и торжокские бояре побежали к Михаилу в Чернигов, а в Новгороде дали посадничество Степану Твердиславичу, должность тысяцкого — Никите Петриловичу, имение Семена и Водовика разделили по сотням, а князю Ростиславу показали путь из Торжка, послали сказать ему: «Твой отец обещался сесть на коня и в поход идти с Воздвижения, а теперь уже Николин день; с нас крестное целование долой, а ты ступай прочь, мы себе князя промыслим», — и послали за Ярославом на всей воле новгородской; тот приехал немедленно, поклялся исполнять все грамоты Ярославовы, но по-прежнему непостоянно жил в Новгороде, где занимали его место сыновья — Федор и Александр; новые льготы, данные Михаилом, были уничтожены по некоторым известиям.

Таким образом, следствия дела Мстиславова, Липецкой победы, не были продолжительны на севере: Юрий по-прежнему сидел во Владимире, и новгородцы после многих волнении и перемен должны были опять принять Ярослава, который, несмотря на все неудачи, не переменяет своего поведения, не отказывается от намерения стеснять старинный быт новгородский вопреки южному черниговскому князю, который дает старым вечникам новые льготы. Обратимся теперь к деятельности Мстиславовой на Юго-Западе. Сваты, Андрей венгерский и Лешко польский, скоро поссорились; король отнял у Лешка Перемышль и Любачев и тот, не имея возможности сам отомстить за свое бесчестье и овладеть Галичем, послал сказать Мстиславу: «Ты мне брат: приходи и садись в Галиче». Мстислав должен был обрадоваться этому приглашению, потому что в Новгороде в это время (1215 г.) приходилось ему плохо; он явился в Галич, венгры побежали, и Мстислав утвердился на столе Романа, выдавши за сына его, Даниила, дочь свою Анну. Даниил возмужал, и скоро все увидали, что он пойдет в знаменитого отца своего. Пользуясь слабостию Волыни по смерти Романа и во время малолетства сыновей его, поляки овладели пограничными местами, украйною; теперь Даниил вздумал отнять у них эту украйну и, приехав к тестю Мстиславу, сказал ему: «Батюшка! Ляхи держат мою отчину!»; тот отвечал ему: «Сын! За прежнюю любовь я не могу подняться на Лешка, ищи себе других союзников». У Даниила был один неизменный союзник во всю жизнь — родной брат Василько; вместе с ним он пошел на поляков и возвратил Волынскую украйну. Лешко сильно рассердился за это на Романовичей, послал против них войско, но войско это возвратилось пораженное. Несмотря на то, что Мстислав отказался помогать зятю против Лешка, он не избежал подозрения, что война начата по его совету, и Лешко, злобясь на него, соединился снова с венгерским королем, приглашая его снова овладеть Галичем для сына своего, зятя Лешкова. Королевич Коломан пришел с сильными полками, против которых Мстислав, по нерасположении бояр, с одною своею дружиною не мог бороться; он вышел из страны, сказавши молодому Даниилу, который отличался необыкновенною храбростию при отступлении из Галина: «Князь! Ступай во Владимир, а я пойду к половцам: отомстим за стыд свой».

Но не к половцам отправился Мстислав: он пошел на север, там освободил Новгород от Ярослава Всеволодовича, одержал Липецкую победу и только в 1218 году явился опять на юге. Нанявши половцев, в следующем году он пошел на Галич; войсками Коломана начальствовал воевода Филя, которому летописец придает название прегордого, Филя с презрением отзывался о русских полках, он говаривал: «Один камень много горшков побивает»; говаривал также: «Острый меч, борзый конь — много Руси». Но в тяжкой битве с Мстиславом не спасли его ни острый меч, ни борзый конь, ни польская помощь: он проиграл битву и был взят в плен. После победы Мстислав осадил Галич; венгры заперлись на крепкой башне, которую Филя построил над Богородичною церковию, и там защищались, стреляя и метая камни на граждан; летописец смотрит на это обращение церкви в крепость, как на осквернение святого места, укоряет Филю и говорит, что богородица, не стерпевши поругания над домом своим, предала башню и защитников ее в руки Мстиславу — венгры, изнемогая от жажды, сдались. Была радость большая, — говорит летописец, — спас бог от иноплеменников, потому что из венгров и ляхов одни были перебиты, другие взяты в плен, иные перетонули в реках, некоторых перебили сельские жители, ни один не ушел. Между пленными находился и знаменитый боярин Судислав; когда его привели к Мстиславу, то он припал к ногам победителя, клянясь быть ему верным слугою; Мстислав поверил, стал держать его в большой чести и отдал Звенигород в управление. Когда Романовичи во время отсутствия Мстиславова должны были бороться с опасными врагами венграми и поляками и не было им ниоткуда помощи, кроме одного бога, по выражению летописца, против них встал также ближний родственник, двоюродный брат Александр Всеволодович бельзский, но теперь, когда Мстислав восторжествовал над венграми и Лешко поспешил примириться с Романовичами, то последние пошли отомстить Александру и попленили всю его землю; только заступничеству Мстислава бельзский князь был обязан сохранением своей волости.

Но понятно, что злоба Александрова на двоюродных братьев не уменьшилась от этого, и ему скоро представился случай отомстить им, потому что Даниил недолго жил в дружбе с тестем. Причин к нерасположению не могло не быть, потому что права их на Галич сталкивались: Мстислав добыл Галич оружием от иноплеменников, но Даниил не забывал, что это была волость отца его; притом же смутников было много: бояре крамолили, Александр бельзский поджигал еще больше. Узнавши, что Мстислав не в ладах с зятем, он сильно обрадовался и стал понуждать Мстислава к рати против Романовичей. Началась усобица между двумя из знаменитейших князей русских — старого и нового поколения: Даниил соединился с поляками, Мстислав привел половцев, поднял и Владимира Рюриковича, князя киевского, но в этой усобице больше всех потерпел главный ее виновник, Александр бельзский; Мстислав действовал как-то вяло в его пользу, и волость Бельзская снова была страшно опустошена Романовичами; озлобленный Александр еще больше стал поджигать Мстислава на Даниила: «Зять твой хочет тебя убить», — твердил он ему; но напоследок Удалому открыли глаза: он увидал, что все это была клевета на Даниила, и помирился с зятем. Но и после этого спокойствие не восстановилось, боярин Жирослав завел смуту: он уверил остальных бояр, что Мстислав идет в степь к тестю своему, половецкому хану Котяну, дабы там перебить их всех. Бояре всполошились и побежали в Перемышльский округ, в Карпатские горы, откуда послали объявить Мстиславу о причине своего бегства, прямо указывая на Жирослава. Мстислав, который, по уверению летописца, и не думал ничего предпринимать против бояр, послал к ним духовника своего Тимофея разуверить их; Тимофей исполнил поручение и привел назад бояр, после чего Жирослав был изгнан Мстиславом от себя. Жирослав был изгнан, но товарищи его остались, и потому смута следовала за смутой. Бояре уговорили Мстислава обручить меньшую дочь свою венгерскому королевичу Андрею и дать нареченному зятю Перемышль; Андрей недолго пожил здесь в покое: послушавшись боярина Семена Чермного, он бежал к отцу в Венгрию и поднял его на войну против тестя Мстислава; с венграми соединились поляки, и король с сильным войском стал забирать галицкие города, но под Звенигородом потерпел сильное поражение от Мстислава и поспешил уйти назад в свою землю. Романовичи, приехавши на помощь к Мстиславу, побуждали его преследовать короля, но последнему благоприятствовали бояре, и один из самых знаменитых, Судислав, да другой еще, Глеб Зеремеевич, — они не только удержали Мстислава от преследования, но уговорили его выдать дочь за обрученного жениха, королевича, и отдать последнему не Перемышль только, но все Галицкое княжество; они говорили Мстиславу: «Князь! Сам ты не можешь держать Галича: бояре не хотят тебя; если отдашь его королевичу, то можешь взять его под ним назад, когда захочешь; если же отдашь Даниилу, то уже никогда не будет больше твой Галич, потому что народ крепко любит Даниила». Мстислав исполнил желание бояр, отдал королевичу Андрею Галич, а сам взял Понизье; потом раскаялся и послал сказать Даниилу: «Сын! Согрешил я, что не дал тебе Галича, но отдал его иноплеменнику по совету льстеца Судислава — обольстил он меня, но если богу угодно, то дело еще можно поправить: пойдем на них — я с половцами, а ты с своими; когда бог нам поможет, то ты возьмешь Галич, а я Понизье». Но Удалой не успел загладить своей неосторожности и до самой смерти не мог освободиться из-под влияния Глеба Зеремеевича, который не допустил его перед кончиною повидаться с Даниилом и отдать последнему дом свой и детей на руки,

Мстислав умер в 1228 году: князь знаменитый подвигами славными, но бесполезными, показавший ясно несостоятельность старой, Южной, Руси, неспособность ее к дальнейшему государственному развитию. На севере Мстислав освободил Новгород сперва от Всеволода, потом от сына Всеволодова, наконец, Липецкою победою нарушил завещание Всеволода, но мы видели, продолжительны ли были следствия Липецкой победы; на юге Мстислав овладел Галичем, отнял его у венгров, но потом сам добровольно отдал им назад это русское княжество, изъявил только перед смертию бесполезное раскаяние в своей бесхарактерности; и все здесь на юге осталось по-прежнему, как будто бы Мстислава и не было: по-прежнему Южная Русь стала доживать свой век в бесконечных ссорах Мономаховичей с Ольговичами, Ростиславичей с Изяславичами.

Мы видели, что Мстислав Удалой в 1214 году, выгнавши из Киева Всеволода Чермного, посадил на его место старшего между Ростиславовыми внуками Мстислава Романовича, который и сидел на старшем столе до 1224 года; по смерти Романовича Киев достался по очереди старшему по нем двоюродному брату Владимиру Рюриковичу. В Чернигове по смерти Всеволода Чермного княжил брат его Мстислав, а по смерти последнего в 1224 году — племянник его, сын Всеволода Чермного Михаил, которого мы видели действующим в Новгороде, но занял ли Михаил Чернигов тотчас по смерти Мстислава, трудно решить утвердительно, ибо как-то странно, что в 1224 году он решился променять Чернигов на Новгород; верно одно, что Михаил не мог утвердиться в Чернигове без борьбы с дядею своим Олегом курским; неизвестно, чем бы кончилась эта борьба, если бы на помощь к Михаилу не явился сильный союзник, зять его, князь суздальский Юрий с двумя племянниками Константиновичами (1226 г.); разумеется, курский князь не мог противиться соединенным силам суздальского и черниговского князей и должен был уступить права свои племяннику; в летописи сказано, что Юрий помирил их с помощию митрополита Кирилла; так северному князю удалось нарушить старину и на юге еще при жизни Мстислава Удалого. Племя Ольговичей было многочисленно: летопись упоминает о князьях козельских, трубчевских, путивльских, рыльских. Старшие Юрьевичи суздальские, уступая Киев следующим после них по племенному старшинству Мстиславичам, удерживают Переяславль для своих младших Юрьевичей, которые соответствуют по старшинству Мстиславичам, сидящим в Киеве. Мы видели, как сын Всеволода, Ярослав, был изгнан из Переяславля Всеволодом Чермным в 1207 году, после чего Переяславль одно время был за Ростиславичами, но в 1213 году Всеволодовичи послали туда младшего брата своего Владимира, который было засел на время в Москве, взятый в плен половцами в 1215 году и освободившись из плена в 1218 г., Владимир отправился с братьями на север, где получил от них Стародуб и некоторые другие волости, и умер в 1227 году; в этом же самом году Юрий Всеволодович отправил в Переяславль на стол племянника своего Всеволода Константиновича; кто же сидел здесь во время плена Владимирова и пребывания его на севере — неизвестно; но Всеволод Константинович не пробыл и года в Переяславле, куда на его место Юрий отправил брата своего Святослава. На запад от Днепра мы видели судьбу старшей линии Изяслава Мстиславича, княжившей во Владимире Волынском, что касается до младшей линии князей луцких, то по смерти Ярослава Изяславича в Луцке княжил Ингварь, сын его, которого мы видели одно время и в Киеве; по смерти Ингваря в Луцке сел брат его Мстислав Немой, который, умирая, поручил отчину свою и сына Ивана Даниилу Романовичу; Иван скоро умер, и Луцк был занят двоюродным братом его Ярославом Ингваревичем, а Чарторыйск — князем пинским Ростиславом, но Даниил взял и Луцк, и Чарторыйск и отдал Луцк и Пересопницу брату своему Васильку, который владел также и Брестом, а Ярославу дал Перемышль и Межибожь. Мы упомянули о князе пийском; после того как внуку Святополкову, Юрию Ярославичу, удалось утвердиться в Туровской волости, волость эта стала делиться в его поколении между двумя княжескими линиями, пошедшими от сыновей его — Святополка и Глеба; главным образом Туровская волость делилась на два княжества — Туровское и Пийское, кроме того были другие мельчайшие волости. Святополк Юрьевич, шурин Рюрика Ростиславича; умер в 1195 году. Между разными линиями князей полоцких по-прежнему происходили усобицы, ничем особенно не замечательные.

Рассматривая деятельность князей русских в период времени от взятия Киева войсками Боголюбского до смерти Мстислава Удалого, мы заметили при них бояр и слуг: на севере, в Суздальской области, видели знаменитого воеводу Боголюбского, Бориса Жидиславича, который по смерти Андрея вместе с другими своими товарищами держал сторону Ростиславичей против Юрьевичей, вследствие торжества последних перешел в службу к врагу их, князю Глебу рязанскому, вместе с которым попался в плен ко Всеволоду III в сражении при Прусковой горе. На одной стороне с Борисом были Добрыня Долгий, Иванко Степанович, Матеяш Бутович; двое первых погибли в битве Всеволода III с Мстиславом ростовским, последний, как видно, тут же был взят в плен. Кроме имен лиц, находившихся при дворе Андреевом и участвовавших в заговоре на его жизнь, мы встречаем имя Михна — посла его к Ростиславичам южным. Из мужей Всеволода III встречаем исполнителями его поручений Михаила Борисовича (быть может, сына Бориса Жидиславича), который водил Ольговичей ко кресту в 1207 году, участвовал в делах рязанских и новгородских; Лазаря, который распоряжался именем своего князя в Новгороде; тиуна Гюря, которого Всеволод посылал на юг для обновления Городца Остерского в 1195 году; меченошу Кузьму Ратьшича, который воевал Тепру в 1210 году; Фому Лазковича и Дорожая, участвовавших в болгарском походе 1182 года; боярина Якова — племянника великого князя Всеволода от сестры. Из бояр при сыновьях Всеволодовых упоминается Иван Родиславич убитый в сражении Под Ростовом; Андрей Станиславич, который уговаривал младших Всеволодовичей перед Липецкою битвою мириться с Мстиславом Удалым; Еремей Глебович, служивший сперва Константину, а потом Юрию; Воислав Добрынич — ростовский воевода при сыновьях Константиновых. Из бояр при князьях Южной Руси под 1171 годом упоминается шумский посадник Паук — кормилец дорогобужского князя Владимира Андреевича; при Глебе Юрьевиче в Киеве тысяцким был Григорий — неизвестно, киевский ли боярин или пришлый с Глебом из Переяславля. Известный нам прежде выезжий поляк Владислав Вратиславич по изгнании Мстислава из Киева отступил от последнего к враждебным ему князьям: Давыд Ростиславич, вышегородский посылает его преследовать Мстислава в 1127 году; во время войны Глеба и Михаила Юрьевичей с половцами (1172 г.) воеводою у них был Владислав, Янев брат — быть может, тот же самый лях, быть может, и другой, и Янев брат сказано именно для отличия его от известного ляха; по смерти Глеба последний оставался в Киеве и держал сторону Боголюбского против Ростиславичей, которые захватили его там вместе со Всеволодом Юрьевичем в 1174 году. Поводом к знаменитой борьбе Боголюбского с Ростиславичами было обвинение троих киевских бояр — Григория Хотовича, Степанца и Олексы Святославича в отравлении князя Глеба; Григорий Хотович был, вероятно, упомянутый выше тысяцкий Григорий, брат Константина Хотовича, плененного прежде половцами. Из бояр в Киеве при Святославе Всеволодовиче упоминается любимец его Кочкарь, по всем вероятностям, приведенный им из Чернигова; летописец говорит, что князь открывал свои тайные намерения одному этому Кочкарю, мимо других. По походам на половцев известны черниговские бояре Ольстин Олексич и Роман Нездилович (1184, 1185, 1187 г.). У Рюрика Ростиславича белгородского и потом киевского упоминается воевода Лазарь, Сдеслав Жирославич, Борис Захарьич — кормилец Владимира, сына Мстислава Храброго; Сдеслав Жирославич упоминается после в числе бояр Мстислава Удалого; потом у Рюрика в Белграде встречаем воеводу Славна Борисовича, бывшего потом тысяцким в Киеве, где видим также при Рюрике боярина Чурыню, посыланного в 1187 году вместе с Славном за дочерью Всеволода III; у сына Рюрикова, Ростислава, был боярин Рогволд, которого он в 1192 году посылал к отцу толковать о половецком походе. Смоленским тысяцким при князе Давыде Ростиславиче был Михалко; у Владимира Рюриковича во время Липецкого боя упоминается боярин Яволод и потом Ивор Михайлович, быть может, сын упомянутого выше Михалка. Из бояр князя Глеба рязанского упоминаются Борис и Дедилец, которые так много содействовали отстранению Юрьевичей в пользу Ростиславичей по смерти Боголюбского; Дедилец вместе с другим рязанским боярином Олстиным попался в плен Всеволоду III в 1177 году; потом из рязанских бояр во время войны Святослава черниговского со Всеволодом III упоминается Иван Мирославич.

Рассмотревши отношения внутренние, обратимся ко внешним, которые в последнее время начинают принимать особый, очень важный характер. Мы знаем, что древние русские владения в прибалтийских областях делились на две части: северную, зависевшую более или менее от Новгорода, и южную, зависевшую от Полоцка. К берегам этой-то южной части русских владений, к устью Двины, в 1158 году прибит был бурею корабль бременских купцов. Негостеприимно встретили их туземцы, но после схватки, в которой победа осталась на стороне немцев, ливы стали сговорчивее и позволили пришельцам производить мену. Выгода этой мены заставила бременцев несколько раз возвращаться с товарами к устью Двины, наконец выпросили они себе у туземцев позволения основать здесь постоянную контору; место было выбрано подле Двины на горе, где построили большой дом и острожек, который получил название Укскуль; скоро потом построена была другая фактория Дален.

Известие о поселениях, заведенных немцами при устье Двины среди языческого народонаселения, обратило на себя внимание бременского архиепископа, который не мог пропустить благоприятного случая для распространения пределов церкви. Он объявил об этом папе Александру III, и тот велел ему отправить в Ливонию искусного миссионера; архиепископ отправил туда Мейнгарда — монаха Августинского ордена. Мейнгард выпросил позволение у князя полоцкого проповедовать евангелие между подвластными ему язычниками, построил церковь в Укскуле и успел обратить несколько туземцев. Скоро литовцы напали на окрестности Укскуля, Мейнгард с жителями последнего спрятался в лесах, где имел бой с врагами. По их удалении начал укорять ливов за то, что они живут оплошно, не имеют крепостей, и обещал им построить крепкие замки, если они за это обяжутся принять христианство. Ливы согласились, и на следующее лето явились из Готланда строители и каменосечцы. Еще прежде, чем начали строить замок Укскуль, часть народа окрестилась, остальные обещали креститься как скоро весь замок будет готов. Замок выстроили, Мейнгард посвящен был в епископы, но никто не думал креститься; под условием такого же обещания выстроили другой замок — Гольм, и также никто не думал принимать христианство; мало того, язычники начали явно обнаруживать неприязненные намерения против епископа, грабили его имение, били его домашних, но всего больше огорчало Мейнгарда то, что уже крещенные туземцы стали погружаться в Двину, чтоб, по их словам, смыть с себя крещение и отослать его в Германию. У Мейнгарда был товарищ в деле проповеди, брат Феодорих — монах Цистерциенского ордена, этого Феодориха ливонцы вздумали однажды принесть в жертву богам, чтоб жатва была обильнее, чтоб дожди не повредили ей. Народ собрался, положили копье на землю, вывели священного коня, смотрят, какою ногою прежде ступит конь: правою — определит смерть, левою — жизнь; конь ступает ногою жизни, но волхв противится, утверждает, что тут чары со стороны враждебной религии; опять ведут коня, опять ступает он левою ногою, и Феодорих спасен. В другой раз тот же Феодорих находился в Эстонии, когда в день св. Иоанна Крестителя случилось солнечное затменение; несчастному монаху грозила опять страшная опасность от язычников, которые приписали затмение ему, говоря, что он съедает солнце.

Когда Мейнгард увидал, что мирными средствами трудно будет распространить христианство между ливами, то отправил посла к папе представить жалкое положение юной церкви своей; папа велел проповедовать крестовый поход против ливонских язычников, но Мейнгард не дождался прибытия крестового ополчения — он умер в 1196 году; в этом же году датский король Канут VI пристал к эстонскому берегу и утвердился здесь, принудив туземцев силою принять христианство. Между тем ливонские христиане отправили посольство к бременскому архиепископу с просьбою о присылке преемника Мейнгарду; новый епископ, Бартольд, явился сперва без войска, собрал туземных старшин и пытался привлечь их к себе угощениями и подарками, однако напрасно, при первом удобном случае они завели спор о том, каким способом погубить нового епископа: сжечь ли его в церкви или убить, или утопить в Двине. Бартольд тихонько ушел на корабль и отплыл сперва на Готланд, а потом в Германию, откуда послал к папе с известием о своем печальном положении; папа объявил отпущение грехов всем, кто отправится в крестовый поход против ливонцев, вследствие чего около Бартольда собрался значительный отряд крестоносцев, с которым он и отправился назад в Ливонию. Туземцы вооружились и послали спросить епископа, зачем он привел с собою войско? Когда Бартольд отвечал, что войско пришло для наказания отступников, то ливонцы велели сказать ему: «Отпусти войско домой и ступай с миром на свое епископство: кто крестился, тех ты можешь принудить оставаться христианами, других убеждай словами, а не палками». Урок не подействовал на Бартольда: он позволил себе принять участие в битве между крестоносцами и туземцами, и когда последние были обращены в бегство, то быстрый конь занес епископа в ряды язычников, которые изрубили его. Немцы воспользовались своею победою и страшно опустошили страну; туземцы принуждены были к покорности, крестились, приняли к себе священников, определили на их содержание известное количество съестных припасов с плуга, но только что крестоносцы успели сесть на корабли, как уже ливонцы начали окунываться в Двину, чтоб смыть с себя крещение, ограбили священников, выгнали их из страны; хотели сделать то же и с купцами, но те задарили старшин и остались.

Скоро возвратились также и священники; с ними приехал новый епископ, Альберт, в сопровождении крестового отряда, помещавшегося на 23 кораблях. Альберт принадлежал к числу тех исторических деятелей, которым предназначено изменять быт старых обществ, полагать твердые основы новым: приехавши в Ливонию, он мгновенно уразумел положение дел, нашел верные средства упрочить торжество христианства и своего племени над язычеством и туземцами, с изумительным постоянством стремился к своей цели и достиг ее. Враждебно встретили туземцы нового епископа, он должен был выдержать от них осаду в Гольме; новоприбывшие крестоносцы освободили его, но Альберт хорошо видел, что с помощию этих временных гостей нельзя утвердиться в Ливонии; туземцы не умели выдерживать битв с искусными немецкими ополчениями; потерпев поражение, видя жилища и нивы свои опустошенными, они покорялись, обещаясь принять христианство, но стоило только крестоносцам сесть на корабли, как они возвращались к прежней вере и начинали враждебно действовать против пришельцев. Нужно было, следовательно, вести борьбу не временными, случайными наездами; нужно было стать твердою ногою на новой почве, вывести сильную немецкую колонию, основать город, в стенах которого юная церковь могла бы находить постоянную защиту. С этою целию в 1200 году Альберт основал при устье Двины город Ригу; но мало было основать, нужно было дать народонаселение новому городу, и Альберт сам ездил в Германию набирать колонистов и привозил их с собою. Но одного города с немецким народонаселением было еще недостаточно: народонаселение это не могло предаваться мирным занятиям, потому что должно было вести постоянную борьбу с туземцами; нужно было, следовательно, военное сословие, которое бы приняло на себя обязанность постоянно бороться с туземцами, обязанность защищать новую колонию; для этого Альберт сперва начал было вызывать рыцарей из Германии и давать им замки в ленное владение, но это средство могло вести к цели только очень медленно, и потому он скоро придумал другое, более верное, именно основание ордена воинствующих братий по образцу военных орденов в Палестине; папа Иннокентий III одобрил мысль Альберта, и в 1202 году был основан орден рыцарей Меча, получивший устав Храмового ордена; новые рыцари носили белый плащ с красным мечом и крестом, вместо которого после стали нашивать звезду: первым магистром их был Винно фон Рорбах.

Таким образом немцы стали твердою ногою при устьях Двины; как же смотрели на это князья полоцкие? Они привыкли ходить войною на чудь и брать с нее дань силою, если она не хотела платить ее добровольно. Точно так же хотели они теперь действовать против немцев: в 1203 году полоцкий князь внезапно явился пред Укскулем и осадил его; неприготовленные к осаде жители предложили ему дань, он взял ее и пошел осаждать другой замок — Гольм, но сюда епископ уже успел послать гарнизон, и русские, потеряв много лошадей от стрельбы осажденных, отступили от замка. В Ливонии по берегам Двины роду полоцких князей принадлежали две волости — Кукейнос (Кокенгузен) и Герсик; князь последнего с литовцами (которые для полоцких князей служили тем же, чем половцы служили для остальных русских князей) опустошил окрестности Риги, но все эти набеги не могли нанести большого вреда пришельцам. Наконец, в 1206 году отношения между последними и полоцкими князьями начали, по-видимому, принимать более важный оборот. Альберт, желая беспрепятственно утвердиться в низовьях Двины, решился на время усыпить внимание полоцкого князя и потому отправил к нему аббата Феодориха с подарками и дружелюбными предложениями. Прибывши в Полоцк, Феодорих узнал, что там находятся посланцы от ливонских старшин, приехавшие жаловаться князю на насилия немцев и просить его об изгнании ненавистных пришельцев. В присутствии ливонцев князь спросил Феодориха, за чем он пришел к нему, и когда тот отвечал, что за миром и дружбою, то ливонцы закричали, что немцы не хотят и не умеют сохранять мира. Князь отпустил епископских послов, приказав им дожидаться решения в отведенном для них доме: он не хотел отпустить их тотчас в Ригу, чтоб там не узнали о его неприятельских намерениях. Но аббату удалось подкупить одного боярина, который и открыл ему, что русские в согласии с туземцами готовятся к нападению на пришельцев; аббат, узнавши об этом, не терял времени: он отыскал в городе какого-то нищего из замка Гольм и нанял его отнести к епископу в Ригу письмо, в котором извещал его о всем виденном и слышанном. Епископ приготовился к обороне, а князь, узнавши, что его намерение открылось, вместо войска отправил послов в Ригу с наказом выслушать обе стороны — как епископа, так и ливонцев, и решить, на чьей стороне справедливость. Послы, приехавши в Кукейнос, послали оттуда дьякона Стефана в Ригу к епископу звать его на съезд с ними и ливонскими старшинами для решения всех споров, а сами между тем рассеялись по стране для созвания туземцев. Альберт оскорбился предложением Стефана и отвечал, что по обычаю всех земель послы должны являться к тому владельцу, к которому посланы, а не он должен выходить к ним навстречу. Между тем ливонцы, собравшись в назначенное время и место и видя, что немцы не явились на съезд, решили захватить замок Гольм и оттуда добывать Ригу, "о их намерение не имело желанного конца: потерпев сильное поражение, потеряв старшин, из которых одни пали в битве, другие были отправлены в оковах в Ригу, они принуждены были снова покориться пришельцам; в числе убитых находился старшина Ако, которого летописец называет виновником всего зла — он возбудил полоцкого князя против рижан, он собрал леттов и всю Ливонию против христиан. Епископ после обедни находился в церкви, когда ему один рыцарь поднес окровавленную голову Ако как весть победы.

Когда все опять успокоились, хотя на время, неутомимый Альберт поспешил в Германию, чтоб набрать новых крестоносцев: он предвидел новую, продолжительную борьбу. Его отсутствием воспользовались туземцы и отправили опять послов к полоцкому князю с просьбою освободить их от притеснителей. Князь приплыл с войском по Двине и осадил Гольм; по его призыву встало окружное народонаселение, но мало принесло ему пользы при осаде: гарнизон гольмский при всей своей малочисленности наносил сильный вред русскому войску камнестрельными машинами, употребление которых не знали полочане; они сделали было себе также маленькую машину по образцу немецких, но первый опыт не удался — машина била своих. Несмотря, однако, на это, жители Гольма и Риги недолго могли держаться против русских, потому что должны были бороться также против врагов, находившихся внутри стен, — туземцев, которые беспрестанно сносились с русскими; как вдруг на море показались немецкие корабли; князь, потерявши много народу от камнестрельных машин при осаде Гольма, не решился вступить в борьбу с свежими силами неприятеля и отплыл назад в Полоцк. Эта неудача нанесла страшный удар делу туземцев: самые упорные из них отправили послов в Ригу требовать крещения и священников; немцы исполнили их просьбу, взявши наперед от старшин их сыновей в заложники. Торжество пришельцев было понятно: в челе их находился человек, одаренный необыкновенным смыслом и деятельностью, располагавший сильными средствами — рыцарским орденом и толпами временных крестоносцев, приходивших на помощь Рижской церкви; против него были толпы безоружных туземцев; что же касается до русских, то епископ и орден имели дело с одним полоцким княжеством, которое вследствие известного отделения Рогволодовых внуков от Ярославичей предоставлено было собственным силам, а силы эти были очень незначительны; князья разных полоцких волостей вели усобицы друг с другом, боролись с собственными гражданами, наконец, имели опасных врагов в литовцах; могли ли они после того успешно действовать против немцев? Доказательством разъединения между ними и происходившей от того слабости служит поступок князя кукейносского Вячеслава: не будучи в состоянии собственными средствами и средствами родичей бороться с Литвою, он в 1207 году явился в Ригу и предложил епископу половину своей земли и города, если тот возьмется защищать его от варваров. Епископ с радостию согласился на такое предложение; несмотря на то, однако, из дальнейшего рассказа летописца не видно, чтоб он немедленно воспользовался им, вероятно, Вячеслав обещался принять к себе немецкий гарнизон только в случае литовского нападения. Как бы то ни было, русский князь скоро увидал на опыте, что вместо защитников он нашел в рыцарях врагов, которые были для него опаснее литовцев. Между ним и рыцарем Даниилом фон Леневарден произошла частная ссора; последний напал нечаянно ночью на Кукейнос, овладел им без сопротивления, перевязал жителей, забрал их имение, самого князя заключил в оковы. Епископ, узнав об этом, послал приказ Даниилу немедленно освободить князя, возвратить ему город и все имение; потом позвал Вячеслава к себе, принял с честию, богато одарил лошадьми и платьем, помирил с Даниилом, но при этом припомнил прежнее обещание его сдать немцам половину крепости и отправил в Кукейнос отряд войска для занятия и укрепления города на случай литовского нападения. Князь выехал из Риги с веселым лицом, но в душе затаил месть: он видел, что в Риге все готово было к отъезду епископа и многих крестоносцев в Германию, и решился воспользоваться этим удобным случаем для освобождения своего города от неприятных гостей. Думая, что епископ с крестоносцами уже в море, он посоветовался с дружиною, и вот в один день, когда почти все немцы спустились в ямы, где добывали камень для городских построек, а мечи свои и прочее оружие оставили наверху, отроки княжеские и мужи прибегают к ямам, овладевают оружием и умерщвляют беззащитных его владельцев. Троим из последних, однако, удалось спастись бегством и достигнуть Риги: они рассказали, что случилось с ними и их товарищами в Кукейносе, Вячеслав, думая, что положено доброе начало делу, послал к полоцкому князю коней и оружие неприятельское с приглашением идти как можно скорее на Ригу, которую легко взять, лучшие люди перебиты им в Кукейносе, другие отъехали с епископом в Германию. Полоцкий князь поверил и начал уже собирать войска. Но Вячеслав жестоко ошибался в своих надеждах; противные ветры задержали Альберта в двинском устье, и когда пришла в Ригу весть о происшествиях в Кукейносе, то он немедленно возвратился, убедил и спутников своих опять послужить святому делу; немцы, рассеянные по всем концам Ливонии, собрались в Ригу. Тогда русские, видя, что не в состоянии бороться против соединенных сил ордена, собрали свои пожитки, зажгли Кукейнос и ушли далее на восток, а окружные туземцы в глубине дремучих лесов своих искали спасения от мстительности пришельцев, но не всем удалось найти его: немцы преследовали их по лесам и болотам и если кого отыскивали, то умерщвляли жестокою смертию.

Падение Кукейноса скоро повлекло за собою покорение и другого княжества русского в Ливонии — Герсика. В 1209 году епископ, говорит летописец, постоянно заботясь о защите лифляндской церкви, держал совет с разумнейшими людьми, как бы освободить юную церковь от вреда, который наносит ей Литва и Русь. Решено было выступить в поход против врагов христианского имени; летописец, впрочем, спешит оговориться, и прибавляет, что князь Герсика, Всеволод, был страшным врагом христианского имени, преимущественно латынян; он женат был на дочери литовского князя, был с литовцами в постоянном союзе и часто являлся предводителем их войска, доставлял им безопасную переправу через Двину и съестные припасы. Литовцы тогда, продолжает летописец, были ужасом всех соседних народов: редкие из леттов отваживались жить в деревнях; большая часть их искали безопасности от Литвы в дремучих лесах, но и там не всегда находили ее; литовцы преследовали их и в лесах, били одних, уводили в плен других, отнимали у них все имение. И русские бегали также пред литовцами, многие пред немногими, как зайцы пред охотниками; ливы и летты были пищею литовцев, как овцы без пастыря бывают добычею волков. И вот бог послал им доброго и верного пастыря, именно епископа Альберта. Добрый и верный пастырь нечаянно напал с большим войском на Герсик и овладел им; князь Всеволод успел спастись на лодках через Двину, но жена его со всею своею прислугою попалась в плен. Немецкое войско пробыло целый день в городе, собрало большую добычу, снесло изо всех углов города платье, серебро, из церквей колокола, иконы и всякие украшения. На следующий день, приведши все в порядок, немцы собрались в обратный путь и зажгли город. Когда князь Всеволод увидал с другого берега Двины пожар, то стал жалостно вопить: «Герсик! Любимый город, дорогая моя отчина! Пришлось мне увидать, бедному, сожжение моего города и гибель моих людей!» Епископ и все войско, поделивши между собою добычу, с княгинею и со всеми пленниками возвратились в Ригу, куда послали звать и князя Всеволода, если хочет получить мир и освобождение своих. Князь приехал в Ригу, называл епископа отцом, всех латынцев братьями, просил только, чтоб выпустили из плена жену и других русских. Ему предложили условие: «Хочет он отдать свое княжество на веки в дар церкви св. богородицы, и потом взять его назад из рук епископа, так отдадут ему княгиню и других пленников». Всеволод согласился и поклялся открывать епископу и ордену все замыслы русских и литовцев, но когда возвратился домой с женою и дружиною, то забыл обещание, начал опять сноситься с литовцами и подводить язычников против немцев кукейносских.

В то время, когда немцы утверждались в Ливонии, отнимая низовые двинские страны у Полоцка, новгородцы и псковичи продолжали бороться с чудью, жившею на юге и на севере от Финского залива; в 1176 году вся Чудская земля, по выражению летописца, приходила под Псков, но была отбита с большим уроном; но мы видели, как Мстислав Храбрый отомстил чуди за эти обиды; обыкновенно наступательные движения новгородцев на чудь происходили в минуты ладов их с своими князьями, но такие минуты были очень редки, и потому движения новгородцев не могли отличаться постоянством — вот причина, почему они не могли утвердиться в Эстонии и успешно спорить с немцами о господстве над нею. В 1190 году чудь снова пришла ко Пскову на судах по озеру, но и на этот раз псковичи не упустили из нее ни одного живого. Юрьев был снова захвачен чудью и снова взят новгородцами и псковичами в 1191 году, причем по обычаю земля Чудская была пожжена, полону приведено бесчисленное множество, а в следующем году псковичи снова ходили на чудь и взяли у нее Медвежью-Голову (Оденпе). Потом не слышно о походах на Эстонию до 1212 года — в этом году, по счету нашего летописца, и двумя годами ранее, по счету немецкого, Мстислав Удалой с братом Владимиром вторгнулись в страну Чуди-Тормы, обитавшей в нынешнем Дерптском уезде, и по обычаю много людей попленили, скота бесчисленное множество домой привели. Потом на зиму пошел Мстислав с новгородцами на чудской город Медвежью-Голову, истребивши села вокруг, пришли под город: чудь поклонилась, дала дань, и новгородцы по здорову возвратились домой. Но летописец немецкий гораздо подробнее описывает этот поход: князь новгородский с князем псковским и со всеми своими русскими пришли с большим войском в Унганнию и осадили крепость Оденпе; восемь дней отбивалась от них чудь; наконец, почувствовавши недостаток в съестных припасах, запросила мира. Русские дали ей мир, окрестили некоторых своим крещением, взяли 400 марок ногат и отступили в свою землю, обещавшись, что пришлют своих священников, чего, однако, потом не сделали из страха пред немцами, прибавляет летописец; должно думать, что не столько из страха пред немцами, сколько по недостатку надлежащего внимания к делам эстонским. Так новгородцы, пока жил у них Мстислав, ходили сквозь Чудскую землю к самому морю, села жгли, укрепления брали и заставляли чудь кланяться и давать дань, но Мстислав скоро ушел на юг, новгородцы по-прежнему начали ссориться с северными суздальскими князьями, чудь была опять забыта, а немцы между тем соединенными силами действовали постоянно в одном направлении, с одною целию. Чтоб удобнее заняться покорением эстов, леттов и других туземцев и чтоб обогатить Ригу торговлею с странами, лежащими при верхних частях Двины и Днепра, они решились заключить мирный договор с полоцким князем, причем епископ обязался вносить последнему ежегодную дань за ливов, порабощенных рижской церкви и ордену.

В то время, когда полоцкий князь, довольный данью, заключил мир с опасными пришельцами, Псков впервые обнаруживает к ним ту сильную неприязнь, какою будет отличаться во всей последующей истории своей: в 1213 году псковичи выгнали князя своего Владимира за то, что он выдал дочь свою за брата епископа Альберта; изгнанник пошел было сначала в Полоцк, но найдя там не очень приветливый прием, отправился к зятю в Ригу, где принят был с честию, по свидетельству немецкого летописца. Владимир скоро имел случай отблагодарить епископа за это гостеприимство. Полоцкий князь, видя, что орден воспользовался временем мира с русскими для того только, чтобы тем удобнее покорить туземцев и принудить их к принятию христианства, назначил в Герсике съехаться Альберту для переговоров. Епископ явился на съезд с князем Владимиром, рыцарями, старшинами ливов и леттов и с толпою купцов, которые были все хорошо вооружены. Князь сперва говорил с Альбертом ласково, потом хотел угрозами принудить его к тому, чтоб он перестал насильно крестить туземцев, его подданных. Епископ отвечал, что не отстанет от своего дела, не пренебрежет обязанностью, возложенною на него великим первосвященником Рима. Но, кроме насильственного крещения, из слов летописца можно заметить, что епископ не соблюдал главного условия договора, не платил дани князю под тем предлогом, что туземцы, не желая работать двум господам, и немцам и русским, умоляли его освободить их от ига последних. Князь, продолжает летописец, не хотел принимать справедливых причин, грозился, что сожжет Ригу и все немецкие замки, и велел войскам своим выйти из стана и выстроиться к бою, провожатые епископа сделали то же самое; в это время Иоанн, пробст рижской Богородичной церкви и псковский изгнанник, князь Владимир подошли к полоцкому князю и начали уговаривать его, чтоб он не начинал войны с христианами, представили, как опасно сражаться с немцами — людьми храбрыми, искусными в бою и жаждущими померить силы свои с русскими. Князь будто бы удивился их отваге, велел войску своему возвратиться в стан, а сам подошел к епископу, называя его духовным отцом; тот, с своей стороны, принял его как сына; начались мирные переговоры, и князь, как будто под внушением свыше, уступил епископу всю Ливонию безо всякой обязанности платить дань, с условием союза против Литвы и свободного плавания по Двине.

Как ни мало удовлетворителен является этот рассказ немецкого летописца, историк должен принять одно за достоверное, что епископ перестал платить дань полоцкому князю, и что тот не имел средств принудить его к тому. Владимир псковский был награжден за свои услуги местом фохта в одной из провинций ливонских, но, творя суд и расправу над туземцами, он много пожинал такого, чего никогда не сеял, по выражению летописца; не понравился его суд ратцебургскому епископу и всем другим, так что он увидел себя в необходимости отправиться в Россию, исполняя желание многих, прибавляет летописец; скоро, однако, он опять возвратился с женою, сыновьями и всем семейством и вступил снова в исправление своей должности, не к удовольствию подчиненных, прибавляет тот же летописец, потому что скоро опять поднялись против него жалобы, опять он должен был выслушивать упреки немецких духовных: это ему наскучило, наконец, и он в другой раз выехал в Россию, где был принят снова псковичами.

Избавившись от Владимира, немцы захотели избавиться и от другого русского князя, остававшегося в Ливонии, хотя в качестве подручника епископского — князя Всеволода герсикского. Кокенгаузенские (кукейносские) рыцари начали обвинять его в том, что он не является к епископу, своему отцу и господину, держит совет с литвою, подает ей помощь во всякое время. Несколько раз требовали они его к ответу, Всеволод не являлся; тогда рыцари, по согласию с епископом, подступили нечаянно к городу, взяли его хитростью, ограбили жителей и ушли назад; это было в 1214 году; в следующем. 1215, немцы опять собрали войско и в другой раз овладели Герсиком, в другой раз опустошили его, но Всеволод уже успел послать к литовцам за помощию: те явились, принудили немцев оставить город и нанесли им сильное поражение. Так рассказывает древнейший летописец ливонский, но в позднейших хрониках читаем иное, а именно, что князь Всеволод был убит во время второго нападения немцев на его город и последний окончательно разрушен; о литовской помощи не говорится ни слова, тогда как в древнейшей летописи под 1225 годом упоминается опять о герсикском князе Всеволоде, который приезжал в Ригу видеться с папским легатом. Как бы то ни было, верно одно, что Герсик раньше или позднее подпал власти немцев. Между тем Владимиру псковскому удалось отомстить за свои обиды: в 1217 году он отправился с новгородцами и псковичами к постоянной цели русских походов — к Оденпе и стал под городом. Чудь по обычаю начала слать с поклоном, но на этот раз обманывала, потому что послала звать немцев на помощь; новгородцы собрали вече поодаль от стану и начали толковать с псковичами о предложениях чуди; ночные сторожа сошли с своих мест, а дневные еще не пришли к ним на смену, как вдруг нечаянно явились немцы и ворвались в покинутые палатки; новгородцы побежали с веча в стан, схватили оружие и выбили немцев, которые побежали к городу, потерявши трех воевод, новгородцы взяли также 700 лошадей и возвратились по здорову домой, немецкий летописец прибавляет, что русские заключили договор с немцами, чтоб последние оставили Оденпе, причем Владимир захватил зятя своего Феодориха, епископского брата, и отвел во Псков. Вероятно, удачный поход Владимира ободрил эстов, и они решились свергнуть иго пришельцев. С этою целью они отправили послов в Новгород просить помощи; новгородцы обещали прийти к ним с большим войском и не исполнили обещания, потому что у них с 1218 по 1224 год пять раз сменялись князья, происходили постоянные смуты, ссоры князей с знаменитым посадником Твердиславом. Эсты, понадеявшись на новгородские обещания, встали, но не могли одни противиться немцам и принуждены были опять покориться.

Новгородцы явились уже поздно в Ливонию с князем своим Всеволодом, в 1219 году, имели успех в битве с немцами, но понапрасну простояли две недели под Венденом и возвратились домой по здорову. Так же без следствий остались два других похода новгородцев в 1222 под Венден и 1223 году под Ревель; в обычных выражениях рассказывает летописец, что они повоевали всю Чудскую землю, полона привели без числа, золота много взяли, но городов не взяли и возвратились все по здорову. Тут же в летописи видим и причины, почему все эти походы, кроме опустошения страны, не имели других следствий: после первого похода в 1223 году князь Всеволод тайком ушел из Новгорода со всем двором своим и оставил граждан в печали, после второго — князь Ярослав также ушел в свою постоянную волость — Переяславль Залесский, сколько новгородцы ни упрашивали его остаться. А между тем немцы действовали: в роковой 1224 год, когда Южная Русь впервые узнала татар, на западе пало пред немцами первое и самое крепкое поселение русское в Чудской земле — Юрьев, или Дерпт. Здесь начальствовал в это время тот самый князь Вячеслав, или Вячко, который принужден был немцами покинуть свою отчину Кукейнос. Вячко хорошо помнил обиду и был непримиримым врагом своих гонителей: брал он дань со всех окружных стран, говорит немецкий летописец, а которые не давали дани, на те посылал войско и опустошал, причиняя немцам всякое зло, какое только было в его власти, в нем находили себе защиту все туземцы, восстававшие против пришельцев. Это особенно возбуждало злобу последних к Вячку; наконец решились они собрать все свои силы, чтоб овладеть ненавистным притоном, где, по словам их летописца, собраны были все злодеи, изменники и убийцы, все враги церкви ливонской, под начальством того князя, который исстари был корнем всех зол для Ливонии. Отправились под Юрьев все рыцари ордена, слуги римской церкви, пришлые крестоносцы, купцы, граждане рижские, крещеные ливы и летты, и 15 августа, в день Успения богородицы. Юрьев был осажден. Немцы приготовили множество осадных машин, из огромных деревьев выстроили башню в уровень с городскими стенами, и под ее защитою начали вести подкоп; ночь и день трудилась над этим половина войска, одни копали, другие относили землю. На следующее утро большая часть подкопанного рухнула и машина была придвинута ближе к крепости. Несмотря на то, осаждающие попытались еще завести переговоры с Вячко: они послали к нему несколько духовных особ и рыцарей предложить свободный выход из крепости со всею дружиною, лошадьми, имением, если согласится покинуть отступников-туземцев; Вячко, ожидая прихода новгородцев, не принял никаких предложений. Тогда осада началась с новою силою и продолжалась уже много дней без всякого успеха: искусство и мужество с обеих сторон было равное, осаждающие и осажденные равно не знали покоя ни днем, ни ночью: днем сражались, ночью играли и пели. Наконец, немцы собрали совет: двое вождей пришлых крестоносцев, Фридрих и Фредегельм, подали мнение: «Необходимо, — сказали они, — сделать приступ и, взявши город, жестоко наказать жителей в пример другим. До сих пор при взятии крепостей оставляли гражданам жизнь и свободу и оттого остальным не задано никакого страха. Так теперь положим: кто из наших первый взойдет на стену, того превознесем почестями, дадим ему лучших лошадей и знатнейшего пленника, исключая этого вероломного князя, которого мы вознесем выше всех, повесивши на самом высоком дереве». Мнение было принято. На следующее утро осаждающие устремились на приступ и были отбиты. Осажденные сделали в стене большое отверстие и выкатили оттуда раскаленные колеса, чтоб зажечь башню, которая наносила столько вреда крепости; осаждающие должны были сосредоточить все свои силы, чтоб затушить пожар и спасти свою башню. Между тем брат епископа Иоганн фон Аппельдерн, неся огонь в руке, первый начинает взбираться на вал, за ним следует слуга его Петр Ore, и оба беспрепятственно достигают стены; увидав это, остальные ратники бросаются за ними, каждый спешит, чтоб взойти первому в крепость, но кто взошел первый — осталось неизвестным; одни поднимали друг друга на стены, другие ворвались сквозь отверстие, сделанное недавно самими осажденными для пропуска раскаленных колес; за немцами ворвались летты и ливы и началась резня: никому не было пощады, русские долго еще бились внутри стен, наконец были истреблены; немцы окружили отовсюду крепость и не позволили никому спастись бегством. Из всех мужчин, находившихся в городе, оставили в живых только одного, слугу князя суздальского: ему дали лошадь и отправили в Новгород донести своим о судьбе Юрьева, и новгородский летописец записал: «Того же лета убиша князя Вячка немцы в Гюргеве, а город взяша».

Что же новгородцы? Перенесли спокойно уничтожение русских владений в Чудской земле? Следующий рассказ летописца всего лучше покажет нам, имели ли возможность новгородцы предпринять что-нибудь решительное. В 1228 году князь Переяславля Залесского, Ярослав Всеволодович, призванный княжить в Новгород, отправился с посадником и тысяцким во Псков. Псковичи, узнавши, что идет к ним князь, затворились в городе и не пустили его к себе: пронеслась весть во Псков, что Ярослав везет с собою оковы, хочет ковать лучших мужей. Ярослав возвратился в Новгород, созвал вече на владычнем дворе и объявил гражданам, что не мыслил никакого зла на псковичей: «Я, говорил он, вез к ним не оковы, а дары в коробьях, ткани, овощи, а они меня обесчестили», — и много жаловался на них новгородцам. Скоро после этого он привел полки из Переяславля, с тем чтобы идти на Ригу. Псковичи, узнавши об этом, заключили отдельный мир с немцами, дали им 40 человек в заложники с условием, чтоб они помогли им в случае войны с новгородцами. Но последние также заподозрили Ярослава, стали говорить: «Князь-то нас зовет на Ригу, а сам хочет идти на Псков». Ярослав опять послал сказать псковичам: «Ступайте со мною в поход: зла на вас не думал никакого, а тех мне выдайте, кто наговорил вам на меня?» Псковичи велели отвечать ему: «Тебе князь, кланяемся и вам, братья новгородцы, но в поход нейдем и братьи своей не выдаем, а с рижанами мы помирились; вы к Колываню (Ревелю) ходили, взяли серебро и возвратились, ничего не сделавши, города не взявши, также и у Кеси (Вендена), и у Медвежьей Головы (Оденпе), и за то нашу братью немцы побили на озере, а других в плен взяли; немцев только вы раздразнили, да сами ушли прочь, а мы поплатились. А теперь на нас что ли идти вздумали? Так мы против вас с святой богородицей и с поклоном: лучше вы нас перебейте, а жен и детей наших в полон возьмите, чем поганые; на том вам и кланяемся». Новгородцы сказали тогда князю: «Мы без своей братьи, без псковичей, нейдем на Ригу, а тебе, князь, кланяемся»; много уговаривал их Ярослав, но все понапрасну, тогда он отпустил свои полки назад в Переяславль. Можно ли было при таких отношениях успешно бороться с немцами?

На север от Финского залива новгородцы ходили на чудское племя — ямь; походы эти имели такой же характер, как и походы на эстов: так, в 1188 ходили на ямь новгородские молодцы с каким-то Вышатою Васильевичем и пришли домой по здорову, добывши полона. В 1191 году ходили новгородцы вместе с корелою на ямь, землю ее повоевали и пожгли и скот перебили. В 1227 году князь Ярослав Всеволодович пошел с новгородцами на ямь, землю всю повоевали, полона привели без числа, но в следующем году ямь захотела отомстить за опустошение своей земли, пришла Ладожским озером на судах и стала опустошать новгородские владения, новгородцы, услыхавши о набеге, сели на суда и поплыли Волховом к Ладоге, но ладожане с своим посадником Владиславом не стали дожидаться их, погнались на лодках за ямью, настигли и вступили в битву, которую прекратила ночь; ночью ямь прислала просить мира, но ладожане не согласились; тогда финны, перебивши пленников и побросавши лодки, побежали в лес, где большая часть их была истреблена корелою; что же делали в это время новгородцы? Они стояли на Неве, да вече творили, хотели убить одного из своих, какого-то Судимира, да князь скрыл его в своей лодье, потом возвратились домой, ничего не сделавши.

Были также столкновения у новгородцев с финскими племенами и за Волоком, в области Северной Двины и далее на восток: под 1187 годом встречаем известие, что новгородские сборщики даней (ясака) были перебиты в Печоре и за Волоком, погибло их человек сто; восстание, как видно, было в разных местах в одно время. В 1193 году новгородцы пошли ратью за Урал, в Югру, с воеводою Ядреем; пришли в Югру, взяли один город, потом осадили другой и стояли под ним пять недель; осажденные стали подсылать к ним обманом, говорили: «Мы копим серебро, соболей и разное другое добро, зачем же вы хотите погубить своих смердов и свои дани?» Но вместо серебра и соболей они копили войско да сносились с изменником новгородским, каким-то Савкою, который держал перевет к югорскому князю. Когда войско было собрано, то осажденные послали сказать новгородскому воеводе, чтоб приходил к ним в город с 12 лучшими людьми за данью; тот, ничего не подозревая, пошел и был убит вместе с товарищами, потом было приманено в город еще тридцать человек, потом еще пятьдесят. Изменник Савка сказал при этом князю югорскому: «Если, князь, не убьешь Якова Прокшинича и пустишь его в Новгород живого, то он опять приведет сюда войско и опустошит твою землю, вели убить его», и Яков был убит, сказавши перед смертию Савке: «Брат! Судит тебя бог и св. София, что подумал на свою братью; станешь ты с нами перед богом и отдашь ответ за кровь нашу». Наконец осажденные, истребивши лучших людей, ударили на остальных, полумертвых от голода, и большую часть их истребили; спаслось только 80 человек, которые с великою нуждою добрались до Новгорода. Приход их, разумеется, должен был произвести сильное волнение, когда узнали, что беда приключилась от измены; сами путники убили троих граждан, обвиняя их в злом умысле на свою братью, другие обвиненные откупились деньгами; летописец говорит, что одному богу известно, кто тут был прав, кто виноват.

Из этих, хотя очень редких, известий летописи, мы можем составить себе понятие об отношениях Новгорода к его Заволоцким владениям, к тамошнему финскому народонаселению: ходили отряды так называемых данников (сборщиков дани) собирать ясак с туземцев серебром и мехами, иногда эти данники встречали сопротивление, были истребляемы вдруг в разных местах; неизвестно поход Ядрея был ли попыткою взять ясак с племен, еще до сих пор его не плативших, или с старых плательщиков, отказавшихся на этот раз платить; слова князька «Мы копим серебро… зачем вы хотите губить своих смердов» могут указывать на последнее. Но если новгородские данники не всегда были счастливы в своих заволоцких походах, то новгородским выходцам, принужденным оставить по разным причинам родную землю, удалось в последней четверти XII века утвердиться в стороне Прикамской на берегах реки Вятки, где они основали независимую общину, ставшую на северо-востоке притоном всех беглецов, подобно южному Берладу и Тмутараканю.

Если новгородцы боролись с финскими племенами за Волоком, в нынешней Финляндии и Эстонии — там для того, чтоб сбирать с них богатый ясак серебром и мехами, здесь — частию также для добычи, частию для защиты собственных владений, опустошаемых дикарями, то северные, суздальские князья, повинуясь природным указаниям, распространяли свои владения вниз по Волге, причем постоянно должны были бороться с болгарами, мордвою и другими инородцами. Зимою 1172 года Андрей Боголюбский отправил на болгар сына своего Мстислава, с которым должны были соединиться сыновья муромского и рязанского князей; поход этот, говорит летописец, не нравился всем людям, потому что не время воевать зимою болгар, и полки шли очень медленно и неохотно; при устье Оки соединенные князья две неделя дожидались разных людей и решились, наконец, ехать с одною передовою дружиною, в которой всем распоряжался тогда воевода Борис Жидиславич. Русские неожиданно въехали в поганую землю, взяли шесть сел да седьмой город, мужчин перебили, женщин и детей побрали в плен; болгары, услыхав, что князья пришли с небольшою дружиною, собрали шесть тысяч человек рати и погнались за русскими, но, не дошедши до них 20 верст, возвратились. Наши, говорит летописец, прославили бога, потому что, очевидно, спасла их от неминуемой беды святая богородица и христианская молитва.

В 1184 году Всеволод III вздумал пойти на болгар и послал просить помощи у киевского князя Святослава Всеволодовича; тот отправил к нему сына Владимира, велел сказать северному князю: «Дай бог, брат и сын, повоевать нам в наше время с погаными». С осьмью князьями выступил Всеволод в поход водою по Оке и Волге; вышедши на берег, великий князь оставил у лодок белозерский полк с двумя воеводами — Фомою Лясковичем и Дорожаем и пошел с остальным войском на конях к Великому городу Серебряных болгар, отправя вперед сторожевой отряд. Сторожа увидали в поле войско и подумали сначала, что это болгары, но оказалось, что то были половцы; пять человек из них приехали к Всеволоду, ударили перед ним челом и сказали: «Кланяются тебе, князь, половцы ямяковские, пришли мы также воевать болгар». Всеволод, подумавши с князьями и дружиною, привел половцев к присяге по их обычаю и пошел с ними вместе к Великому городу, приблизившись к которому стал думать с дружиною; в это время племянник его Изяслав Глебович, схватив копье, помчался с своею дружиною к городу, подле которого пешие болгары устроили себе укрепление; Изяслав выбил их отсюда и проскакал к самым городским воротам, но здесь изломал свое копье, получил рану стрелою сквозь броню под самое сердце и полумертвый принесен был в стан. А между тем белозерский полк, оставленный при лодках, выдержал нападение от болгар, приплывших Волгою из разных городов в числе 6000 человек, и обратил их в бегство, причем перетонуло их больше тысячи человек. Всеволод стоял еще 10 дней под Великим Городом, но видя, что племянник изнемогает, а болгары просят мира, отправился назад к своим лодкам, где Изяслав и умер; великий князь после этого возвратился во Владимир, пославши конницу на мордву.

В 1186 году Всеволод посылал опять воевод своих с городчанами на болгар, — русские взяли много сел и возвратились с полоном. После того при Всеволоде не встречаем больше известий о походах на болгар; по смерти его усобица между его сыновьями долго не давала русским возможности обратить внимание на соседние народы, пользуясь тем болгары предприняли наступательное движение и взяли Устюг в 1217 году. Только в 1220 году великий князь Юрий Всеволодович собрался послать сильную рать на болгар: он послал брата своего Святослава, князя юрьевского, и с ним полки свои под начальством воеводы Еремея Глебовича; Ярослав Всеволодович переяславский послал также свои полки; племяннику Васильку Константиновичу великий князь велел послать полки из Ростова и из Устюга на верх Камы; муромский князь Давыд послал сына своего Святослава, Юрий — Олега, и все снялись на устье Оки, откуда поплыли на лодках вниз по Волге и высадились на берег против города Ошела. Святослав выстроил войско: ростовский полк поставил по правую руку, переяславский — по левую, а сам стал с муромскими князьями посередине и в таком порядке двинулся к лесу, оставив один полк у лодок. Прошедши лес, русские полки вышли на поле к городу; здесь были они встречены болгарскою конницею, которая, постоявши немного, пустила в наших по стреле и помчалась к городу; Святослав двинулся за нею и осадил Ошел. Около города был сделан острог, огороженный крепким дубовым тыном, за острогом были еще два укрепления и между ними вал: по этому валу бегали осажденные и бились с русскими. Князь Святослав, подошедши к городу, отрядил наперед людей с огнем и топорами, а за ними стрельцов и копейников; русские подсекли тын, разорили и два других укрепления и зажгли их, потом зажгли и самый город, но тут поднялся противный ветер и понес клубы дыма на русские полки; дым, в котором нельзя было различить человека, зной и пуще всего безводие заставили осаждающих отступить от города. Когда они отдохнули от трудов, то Святослав сказал: «Пойдем теперь за ветром на другую сторону города!» Полки встали и пошли, и когда были у городских ворот, то князь сказал им: «Братья и дружина! Сегодня предстоит нам или добро или зло, так пойдемте скорее!» И сам князь поскакал впереди всех к городу, за ним остальное войско, подсекли тын и оплоты и зажгли их, потом зажгли город со всех сторон, причем встала сильная буря, так что страшно было смотреть, а в городе раздавался громкий вопль; князь болгарский успел убежать на лошадях с малою дружиною, а которые болгары выбежали пешком, тех всех русские перебили, жен и детей в плен побрали, другие болгары сгорели в городе, а иные перебили сперва своих жен и детей, а потом и сами себя лишили жизни; некоторые из русских ратников осмелились войти в город за добычею, но едва убежали от пламени, а иные так и сгорели. Пожегши город, Святослав пошел назад к лодкам; когда он пришел к ним, то поднялась сильная буря с дождем, так что с трудом можно было удержать лодки у берега; потом буря начала стихать, и Святослав, переночевавши тут и пообедавши на другой день, поплыл назад вверх по Волге.

Между тем болгары из Великого и других городов, услыхавши об истреблении Ошела, собрались с князьями своими и пришли к берегу; Святослав знал о приближении врагов и велел своим приготовиться к битве: пошли полк за полком, били в бубны, играли в трубы и сопели, а князь шел сзади всех. Болгары, подошедши к берегу, увидали между русскими своих пленников — кто отца, кто сына и дочь, кто братьев и сестер — и стали вопить, кивая головами и закрывая глаза, но напасть на русских не посмели, и Святослав благополучно достиг устья Камы, где соединился с ростовским и устюжским полками, бывшими под начальством воеводы Воислава Добрынича. Ростовцы и устюжане пришли с большою добычею, потому что воевали вниз по Каме, взяли много городов и сел. С устья Камы пошли все к Городцу, здесь вышли на берег и отправились на конях к Владимиру. Князь Юрий встретил брата у Боголюбова и задал ему и всему войску большой пир: пировали три дня, причем Святослав и все войско получили богатые подарки. Следствием Святославова похода было то, что на ту же зиму болгарские послы явились к великому князю с просьбою о мире, но Юрий сначала не согласился на мир и послал собирать войско, хотел сам теперь идти в поход и действительно выступил к Городцу; на дороге встретили его новые послы от болгар с челобитьем, но он и тех не послушал; наконец, уже в Городец пришли к нему еще послы с дарами и с выгодными условиями, на которые великий князь и согласился: заключен был мир по-прежнему, как было при отце и дяде Юрия.

После этого удачного похода на болгар Юрий решился укрепить за Русью важное место при устье Оки в Волгу, где привыкли собираться суздальские и муромские войска: здесь в 1221 году заложен был Нижний Новгород. Он был основан на земле мордвы, с которою, следовательно, необходимо должна была возникнуть борьба; в 1226 году великий князь посылал братьев своих Святослава и Ивана на мордву, которую они победили и взяли несколько сел. В 1228 году в сентябре Юрий послал было на мордву племянника Василька Константиновича ростовского с воеводою своим, известным Еремеем Глебовичем, но возвратил их за непогодою, потому что лили дожди день и ночь, а зимою в генваре месяце отправился в поход сам с братом Ярославом, племянниками Константиновичами и муромским князем Юрием; русские вошли в землю мордовского князя Пургаса, пожгли и потравили хлеб, перебили скот, а пленников отправили домой; мордва скрылась в лесах и твердях, а которые не успели спрятаться, тех перебила младшая дружина Юриева. Видя успех Юрьевой дружины, младшая дружина Ярославова и Константиновичей тайком отправилась на другой день в дремучий лес на поиски за мордвою; мордва дала им зайти в глубину леса, потом окружила их и одних истребила на месте, других поволокла в свой укрепления и там перебила. Между тем болгарский князь пришел было на Пуреша, присяжного князька Юрьева, но услыхав, что великий князь жжет села мордовские, побежал ночью назад, а Юрий с братьею и со всеми полками возвратился домой по здорову. Вообще, несмотря на всю медленность, недружность наступательного движения Руси на финские племена, последним не было возможности с успехом противиться ей, потому что Русь мимо всех препятствий к государственному развитию все шла вперед по пути этого развития, тогда как финские племена оставались и теперь на той же ступени, на какой славянские племена дреговичи, северяне, вятичи находились в половине IX века, жили особными и потому бессильными племенами, которые, раздробляясь, враждовали друг с другом. Местное предание очень верно указывает на причину подчинения финских племен Руси: на месте Нижнего Новгорода, говорит оно, жил некогда Мордвин Скворец, друг Соловья Разбойника, у него было 18 жен и 70 сыновей. Чародей Дятел предсказал ему, что если дети его будут жить мирно, то останутся владетелями отцовского наследия, а если поссорятся, то будут покорены русскими; потомки Скворца начали враждовать между собою, и Андрей Боголюбский изгнал их с устья Оки.

Не таковы были отношения Руси к западным ее диким соседям — литовцам, которых набеги становятся все сильнее и дружнее; в 1190 году Рюрик Ростиславич, будучи еще князем белгородским, по родству своему с князьями пинскими, которые должны были особенно терпеть от Литвы, предпринял было поход на нее, но не мог дойти до земли Литовской, потому что сделалось тепло и снег растаял, а в этой болотистой стране только и можно было воевать в сильные холода. Счастливее был зять его, знаменитый Роман волынский, о поведении которого относительно пленных литвы и ятвягов уже было упомянуто; в 1196 году, по словам летописи, Роман ходил на ятвягов отмщеваться, потому что они воевали его волость; когда Роман вошел в их землю, то они не могли стать против его силы и бежали в свои тверди, а Роман пожег их волость и, отомстившись, возвратился домой. Усобицы, возникшие на Волыни по смерти Романа Великого, дали ятвягам и литве возможность опустошать эту страну: под 1205 годом читаем известие, что литва и ятвяги повоевали землю от Турийского до Червеня, бились у самых ворот Червенских; беда была в земле Владимирской от воеванья литовского и ятвяжского, говорит летописец. В 1215 году литовские князья, числом 21, дали мир вдове Романовой, которая немедленно употребила их против поляков. В 1227 году ятвяги пришли было воевать около Бреста, но потерпели поражение от Даниила Романовича. Северо-западные русские границы не были также безопасны от литвы: в 1183 году бились псковичи с литвою и много потерпели зла от нее. В 1200 году литовцы опустошили берега Ловати, новгородцы погнались за ними и обратили их в бегство, убивши 80 человек и отнявши добычу. В тот же год воевода великолуцкий Нездила Пехчинич ходил с небольшою дружиною на летголу, застал неприятелей спящими, убил 40 человек, а жен и детей увел в плен. Под 1210 годом упоминается снова о набеге литовском на Новгородскую область; в 1213 году литовцы пожгли Псков; в 1217 литва опять воевала по Шелони; в 1225 около Торопца; в 1224 пришла к Русе: посадник Федор выехал было против нее, но был побежден; в 1225 литовцы, в числе 7000, страшно опустошили села около Торжка, не дошедши до города только трех верст, побили много купцов, попленили и Торопецкую волость всю; князь Ярослав Всеволодович нагнал их близь Усвята, разбил, истребил 2000 человек, отнял добычу, из русских пал здесь торопецкий князь Давыд — сын Мстислава Храброго.

На юге и юго-востоке продолжалась прежняя борьба с степняками или половцами. Когда Андрей Боголюбский посадил брата своего Глеба в Киеве, то в русских пределах явилось множество половцев; одна половина их вошла в пределы Переяславского княжества, а другая — Киевского, и обе послали к Глебу с такими речами: «Бог и князь Андрей посадили тебя на твоей отчине и дедине в Киеве, а мы хотим урядиться с тобою обо всем, после чего мы присягнем тебе, а ты нам, чтоб вы нас не боялись, а мы вас». Глеб отвечал: «Я готов идти к вам на сходку» и стал думать с дружиною, к каким половцам идти прежде? Решили, что лучше идти сперва к Переяславлю, потому что князь тамошний, Владимир Глебович, был тогда мал, всего 12 лет. Глеб и пошел на сходку к переяславским половцам, а другим русским (т. е. киевским) послал сказать: «Подождите меня здесь: теперь я еду к Переяславлю, и когда умирюсь с теми половцами, то приду и к вам на мир». Но киевские половцы, услыхав, что Глеб пошел на ту сторону Днепра, начали рассуждать: «Глеб-то поехал на ту сторону, к тем половцам, и там долго пробудет, а к нам не поехал, так мы пойдем на Киев, возьмем села и пойдем домой с добычею».

И, действительно, отправились воевать киевские волости, жители которых, не ожидая нападения, не успели убежать, были все перехватаны и вместе со стадами погнаны в степи. Глеб возвращался от Переяславля и хотел было отправиться к Корсуню, где стояли прежде половцы, как дали ему знать, что варвары, не дождавшись съезда, поехали воевать и воюют. Глеб хотел немедленно сам гнаться за ними, но берендеи схватили за повод его коня и сказали: «Князь не езди! Тебе пристойно только ездить в большом полку, когда соберется вся братья, а теперь пошли кого-нибудь из князей да с ним отряд, из нас, берендеев».

Глеб послушался и отправил брата своего Михаила с сотнею переяславцев и с 1500 берендеев; Михаил перенял у половцев дорогу, напал без вести на сторожей их, которых было 300 человек, и одних перебил, а других взял в плен; когда у этих начали спрашивать, много ли ваших назади, и они отвечали, что много, тысяч семь, то русские стали думать: «Половцев назади много, а нас мало, если оставим пленников в живых, то во время битвы они будут нам первые враги» — и перебили их всех; потом пошли на других половцев, разбили их, добычу отняли и опять спросили у пленников: «Много ли еще ваших назади?», те отвечали: «Теперь великий полк идет». Русские дождались и великого полка и поехали против него: у поганых было 900 копий, а у русских только 90. Переяславцы хотели было ехать наперед с князем Михаилом, но берендеи опять схватили у Михаила коня за повод и сказали: «Вам не след ехать наперед, потому что вы наш город (защита), а мы, стрельцы, пойдем наперед». Битва была злая, князь Михаил получил три раны, наконец, половцы побежали, причем полторы тысячи их попалось нашим в плен. Зимою 1174 года половцы снова явились на Киевской стороне и взяли множество сел, больной Глеб выслал против них торков и берендеев под начальством братьев своих Михаила и Всеволода, которые нагнали и разбили половцев за рекою Бугом, причем отполонили 400 человек своих.

По смерти Глеба, в княжение Романа Ростиславича в Киеве, летописец упоминает о половецких набегах на пограничные земли по реке Роси, но гораздо замечательнее шла борьба с варварами по ту сторону Днепра, где северский князь Игорь Святославич пошел на половцев в степи за Ворсклу. Узнавши на дороге, что два хана, Кобяк и Кончак, отправились пустошить Переяславскую волость, Игорь погнался за ними, принудил бежать и отнял всю добычу: так счастливо начал борьбу свою с половцами Игорь Святославич, которому суждено было приобрести такую знаменитость от несчастного похода своего на них. В 1179 году Кончак много зла наделал христианам у Переяславля, в 1184 году — новое известие о нашествии Кончака. До сих пор усобицы между Мономаховичами и Ольговичами на юге не давали князьям возможности отплачивать половцам походами в степи, но теперь с окончательным утверждением Святослава Всеволодовича в Киеве усобицы прекратились, и начинается ряд степных походов. Уже в 1184 году, после нашествия Кончака, князь Святослав, посоветовавшись с сватом своим Рюриком, пошел на половцев и стал у Ольжич, ожидая Ярослава Всеволодовича из Чернигова; Ярослав приехал и сказал им: «Теперь, братья, не ходите, но лучше назначим срок и пойдем, даст бог, на лето». Старшие князья послушались и возвратились, приказавши вместо себя идти в степь младшим: Святослав отправил Игоря Святославича северского, а Рюрик — Владимира Глебовича переяславского. Но эти младшие — Мономахович Владимир и Ольгович Игорь сейчас же начали спор за старшинство и поссорились: Владимир стал проситься у Игоря ехать напереди, а Игорь не пустил его, тогда Владимир рассердился и вместо половцев пошел на северские города, где взял большую добычу; Игорь один с своими Ольговичами отправился на половцев и принудил их бежать, но далеко не мог идти за ними, потому что от дождя вода поднялась в реках.

Старшие князья Святослав и Рюрик исполнили свое обещание, летом повестили поход на половцев, собрали князей — переяславского, волынских, смоленских, туровских, взяли вспомогательный галицкий отряд и пошли вниз по Днепру. Черниговские отказались идти вместе, они послали сказать Святославу Всеволодовичу: «Далеко нам идти вниз Днепром, не можем своих земель оставить пустыми, но если пойдешь на Переяславль, то сойдемся с тобою на Суле». Святославу не понравилось это неповиновение младшей братьи; он продолжал без них путь по Днепру, вышел на восточный берег при Инжире броде и отрядил младших князей на поиски за половцами с 2100 берендеев; Владимир Глебович переяславский отпросился у него ехать прежде всех: «Моя волость пуста от половцев, говорил он, так пусти меня, батюшка Святослав, наперед с сторожами!» Половцы, увидавши идущий на себя полк Владимиров, ударились бежать, так что русский сторожевой отряд не мог нагнать их и возвратился к реке Ерелу; остановились и половцы, и хан Кобяк, думая, что русских всего только, что с Владимиром, погнался за последним и стал перестреливаться с его отрядом через реку; услыхав об этом, Святослав и Рюрик отправили на помощь к сторожам большие полки, вслед за которыми пошли и сами, но половцы, увидавши первые полки, отправленные на помощь к сторожам, подумали, что это сами Святослав и Рюрик идут и побежали, русские — за ними, стали их бить и хватать в плен и набрали 7000 человек; взяли тут самого Кобяка с двумя сыновьями и много других князей, возвратились Святослав и Рюрик со славою и честию великою, по словам летописца.

Между тем Игорь Святославич северский, услыхав, что киевский Святослав пошел на половцев, призвал к себе брата Всеволода, племянника Святослава Ольговича, сына Владимира, дружину и сказал им: «Половцы обратились теперь против русских князей, так мы без них ударим на их вежи». Князья поехали и за рекою Мерлом встретились с половецким отрядом в 400 человек, которые пробирались воевать Русь, Игорь ударил на них и прогнал назад.

В следующем 1185 году пошел окаянный, безбожный и треклятый Кончак со множеством половцев на Русь с тем, чтоб попленить города русские и пожечь их огнем; нашел он одного бусурманина, который стрелял живым огнем, были у половцев также луки тугие самострельные, которые едва могли натянуть 50 человек. Половцы сначала пришли и стали на реке Хороле; Кончак хотел обмануть Ярослава Всеволодовича черниговского, послал к нему как будто мира просить, и Ярослав, ничего не подозревая, отправил к нему своего боярина для переговоров. Но Святослав киевский послал сказать Ярославу: «Брат! Не верь им и не посылай боярина, я на них пойду» — и, действительно, вместе с Рюриком Ростиславичем и всеми своими полками пошел на половцев, отправивши вперед молодых князей — Владимира Глебовича и Мстислава Романовича. На дороге купцы, ехавшие из земли Половецкой, указали князьям место, где стоял Кончак; Владимир и Мстислав напали на него и обратили в бегство, причем был взят в плен и тот бусурман, что стрелял живым огнем, хитреца привели к Святославу со всем снарядом его.

Ярослав черниговский не ходил с братом на половцев, он велел сказать ему: «Я уже отправил к ним боярина и не могу ехать на своего мужа». Но не так думал Игорь Святославич северский, он говорил: «Не дай бог отрекаться от похода на поганых, поганые всем нам общий враг» — и начал думать с дружиною, куда бы поехать, чтоб нагнать Святослава; дружина сказала ему: «Князь! По-птичьи нельзя перелететь: приехал к тебе боярин от Святослава в четверг, а сам он идет в воскресенье из Киева; как же тебе его нагнать?» Игорю не нравилось, что дружина так говорит, он хотел ехать степью возле Сулы реки, но вдруг сделалась такая оттепель, что никак нельзя было никуда идти. Святослав, возвратясь в Киев, тою же весною послал боярина своего Романа Нездиловича с берендеями на половцев, и Роман в самое Светлое воскресенье (21 апреля) взял половецкие вежи, забрал в них много пленников и лошадей.

Между тем Игорь Святославич не хотел оставить своего намерения идти на половцев; северским князьям не давали покоя счастливые походы с той стороны Днепра, в которых они не участвовали: «Разве уже мы не князья, говорили они: добудем и мы такой же себе чести». И вот 23 апреля Игорь выехал из Новгорода Северского, велевши идти с собою брату Всеволоду из Трубчевска, племяннику Святославу Ольговичу из Рыльска, сыну Владимиру из Путивля, а у Ярослава черниговского выпросил боярина Олстина Олексича с коуями черниговскими; северские князья шли тихо, собирая дружину, потому что кони у них были очень тучны. Как дошли они до реки Донца, время было уже к вечеру, Игорь взглянул на небо и увидел, что солнце стоит точно месяц; «Посмотрите-ка, что это значит?» — спросил он у бояр и у дружины. Те посмотрели и опустили головы. «Князь! Сказали они потом: не на добро это знамение». Игорь отвечал им на это. «Братья и дружина! Тайны божией никто не знает, а знамению всякому и всему миру своему бог творец; увидим, что сотворит нам бог, на добро или на зло наше». Сказавши это, Игорь переправился за Донец и пришел к Осколу, где два дня дожидался брата Всеволода, который шел иным путем из Курска, и из Оскола отправились все к реке Сальнице, куда приехали сторожа, посланные ловить языка, и объявили князьям: «Виделись мы с неприятелем, неприятели ваши ездят наготове: так или ступайте скорее, или ворочайтесь домой, потому что не наше теперь время». Игорь и другие князья сказали на это: «Если мы теперь не бившись возвратимся, то стыд нам будет хуже смерти; поедем на милость божию» — и ехали всю ночь, а утром, в обеднее время встретили полки половецкие: поганые собрались от мала до велика и стояли по той стороне реки Сююрлия. Русские князья выстроили шесть полков: Игорев полк стоял посередине, по правую сторону — полк брата его Всеволода, по левую — племянника Святослава, а напереди полк сына Владимира с отрядом коуев черниговских, а напереди этого полка стояли стрельцы, выведенные из всех полков. Игорь сказал братьям: «Братья! Мы этого сами искали, так и пойдем» — и пошли. Из половецких полков выехали стрельцы, пустили по стреле на русь и бросились бежать, русь не успела еще переехать реку, как побежали и остальные половцы; передовой русский полк погнался за ними, начал бить их и хватать в плен, а старшие князья, Игорь и Всеволод, шли потихоньку, не распуская своего полка; половцы пробежали мимо своих веж, русские заняли последние и захватили много пленных. Три дня стояли здесь северские полки и веселились, говоря: «Братья наши с великим князем Святославом ходили на половцев и бились с ними, озираясь на Переяславль, в землю Половецкую не смели войти, а мы теперь в самой земле Половецкой, поганых перебили, жены и дети их у нас в плену, теперь пойдем на них за Дон и до конца истребим их; если там победим их, то пойдем в Лукоморье, куда и деды наши не хаживали, возьмем до конца свою славу и честь». Когда передовой полк возвратился с погони, то Игорь стал говорить братьям и боярам своим: «Бог дал нам победу, честь и славу; мы видели полки половецкие, много их было, все ли они тут были собраны? Пойдем теперь в ночь, а остальные пусть идут за нами завтра утром». На это Святослав Ольгович отвечал дядьям: «Я далеко гонялся за половцами и утомил лошадей, если теперь опять поеду, то останусь на дороге». Дядя Всеволод принял его сторону, положено было еще переночевать тут. Но на другой день на рассвете начали вдруг выступать один за другим полки половецкие, русские князья изумились, Игорь сказал: «Сами мы собрали на себя всю землю», князья стали советоваться, как быть. «Если побежим, говорили они, то сами спасемся, но черных людей оставим, и будет на нас грех пред богом, что их выдали; уже лучше — умрем ли, живы ли будем, все на одном месте». Порешивши на этом, все сошли с коней и пошли на битву, хотя уже изнемогли от безводья: бились крепко целый день до вечера, и много было раненых и мертвых в полках русских; бились вечер и ночь, на рассвете замешались коуи и побежали. Игорь еще в начале битвы был ранен в руку и потому сел на лошадь; увидев, что коуи бегут, он поскакал к ним, чтоб удержать беглецов, но тут был захвачен в плен; окруженный половцами, которые держали его, Игорь увидал брата Всеволода, отбивавшегося от врагов, и стал просить себе смерти, чтоб только не видать гибели брата своего, но Всеволод не погиб, а был также взят в плен; из многочисленных полков северских спаслось очень мало: русских ушло человек 15, а коуев еще меньше, потому что, как стенами крепкими, были они огорожены полками половецкими. Ведомый в плен, Игорь вспомнил грех свой, как однажды, взявши на щит город Глебов у Переяславля, не пощадил крови христианской: «Недостоин был я жизни, говорил он; теперь вижу месть от господа бога моего; где теперь возлюбленный мой брат, где племянник, где сын, где бояре думающие, где мужи храборствующие, где ряд полчный? Где кони и оружие многоценное? Всего я лишился и связанного предал меня бог в руки беззаконным!»

В это время Святослав киевский был в Корачеве и собирал в верхних землях войско, хотел идти на половцев к Дону на все лето. На возвратном пути из Корачева, будучи у Новгорода Северского, он узнал, что Игорь с братьею пошли на половцев тайком от него, и не понравилось ему это своевольство. Из Новгорода Северского Святослав приплыл по Десне в Чернигов, и тут дали ему знать о беде северских князей. Святослав заплакал и сказал: «Ах любезные мои братья и сыновья и бояре Русской земли! Дал бы мне бог притомить поганых, но вы не сдержали молодости своей и отворили им ворота в Русскую землю; воля господня да будет; как прежде сердит я был на Игоря, так теперь жаль мне его стало».

Святослав, однако, не терял времени в пустых жалобах и отправил сыновей своих Олега и Владимира в Посемье (страну по реке Сейму); плачь поднялся по всем городам посемским, в Новгороде Северском и во всей волости Черниговской о том, что князья в плену, а из дружины одни схвачены, другие перебиты; жители метались в отчаянии, по словам летописца, не стало никому мило свое ближнее, но многие отрекались от душ своих из жалости по князьям. Святослав принимал и другие меры, послал сказать Давыду смоленскому: «Мы было сговорились идти на половцев и летовать на Дону, а теперь вот половцы победили Игоря с братьею, так приезжай, брат, постереги Русскую землю». Давыд приплыл по Днепру, пришли и другие полки на помощь и стали у Треполя, а Ярослав, собравши войска свои, стоял наготове в Чернигове.

Между тем половцы, победивши Игоря с братьею, загордились, собрали весь свой народ на Русскую землю, но когда стали думать, в какую сторону идти им, то начался спор между их ханами. Кончак говорил: «Пойдем на киевскую сторону, где перебита наша братья и великий князь наш Боняк», а другой хан, Кза, говорил: «Пойдем на Сейм, где остались одни жены да дети, готов нам там полон собран, возьмем города без всякой трудности»; и разделились надвое: Кончак пошел к Переяславлю, осадил город и бился целый день; в Переяславле был князем известный Владимир Глебович, смелый и крепкий на рати, по словам летописца, он выехал из города и ударил на половцев с очень небольшою дружиною, потому что остальные не осмелились выйти на вылазку; Владимир был окружен множеством половцев и ранен тремя копьями: тогда остальная дружина, видя князя в опасности, ринулась из города и высвободила Владимира, который тяжело раненый въехал в свой город и утер мужественный пот за отчину свою. Он слал и к Святославу, и к Рюрику, и к Давыду: «Половцы у меня, помогите мне!» Святослав слал к Давыду, а Давыд не трогался с места, потому что его смольняне собрали вече и толковали: «Мы шли к Киеву только; если б здесь была рать, то мы и стали б биться, а теперь нам нельзя искать другой рати, мы уже и так устали». Давыд принужден был идти назад с ними в Смоленск. Но Святослав с Рюриком сели на суда и поплыли Днепром вниз против половцев, которые, услыхав об этом, отошли от Переяславля, но по дороге осадил город Римов, римовичи затворились и взошли на стены биться, как вдруг две городницы (стенные укрепления) рухнули вместе с людьми прямо к половцам, ужас напал на остальных жителей, и город был взят; спаслись из плена только те из римовичей, которые вышли из города и бились с неприятелем по Римскому болоту. Таким образом половцы, благодаря медленности князей, дожидавшихся понапрасну Давыда смоленского, успели взять Римов и с добычею безопасно возвратились в свои степи; князья не преследовали их туда, но с печалью разошлись по волостям своим. Другие половцы с ханом Кзою пошли к Путивлю, пожгли села вокруг, острог у самого Путивля и возвратились с добычею.

Игорь Святославич все жил в плену у половцев, которые, как будто стыдясь воеводства его, по выражению летописца, не делали ему никаких притеснений; приставили к нему 20 сторожей, но давали ему волю ездить на охоту, куда хочет, и брать с собою слуг своих, человек по пяти и по шести; да и сторожа слушались его и оказывали всякую честь: куда кого пошлет, исполняли приказ беспрекословно; Игорь вызвал было уже к себе и священника со всею службою, думая, что долго пробудет в плену. Но бог, говорит летописец, избавил его по христианской молитве, потому что многие проливали слезы за него. Нашелся между половцами один человек по имени Лавор; пришла ему добрая мысль, и стал он говорить Игорю: «Пойду с тобою в Русь». Игорь сперва не поверил ему, по молодости своей держал он мысль высокую, думал, схвативши Лавора, бежать с ним в Русь; он говорил: «Я для славы не бежал во время боя от дружины и теперь бесславным путем не пойду». С Игорем вместе были в плену сын тысяцкого и конюший его, оба они понуждали князя принять предложение Лавора, говорили: «Ступай, князь, в Русскую землю, если бог захочет избавить тебя»; Игорь все медлил, но когда возвратились половцы от Переяславля, то думцы его начали опять говорить: «У тебя, князь, мысль высокая и богу неугодная, ты все ждешь случая, как бы схватить Лавора и бежать с ним, а об том не подумаешь, какой слух идет: говорят, будто половцы хотят перебить вас, всех князей и всю Русь, так не будет тебе ни славы, ни жизни». На этот раз Игорь послушался их, испугался половецкого прихода и стал искать случая к бегству; нельзя было бежать ни днем, ни ночью, потому сторожа стерегли его, только и было можно, что на самом солнечном закате. И вот Игорь послал конюшего своего сказать Лавору, чтоб тот переехал на ту сторону реки с поводным конем. Наступило назначенное время, стало темнеть, половцы напились кумыса, пришел конюший и объявил, что Лавор ждет. Игорь встал в ужасе и трепете, поклонился спасову образу и кресту честному, говоря: «Господи сердцеведче, спаси меня, недостойного», — надел на себя крест, икону, поднял стену и вылез вон. Сторожа играли, веселились, думая, что Игорь спит, а он уже был за рекою и мчался по степи; в одиннадцать дней достиг он города Донца, откуда поехал в свой Новгород Северский, а из Новгорода сперва поехал к брату Ярославу в Чернигов, а потом к Святославу в Киев просить помощи на половцев; все князья обрадовались ему и обещались помогать.

Но только через год (1187 г.) Святослав с сватом своим Рюриком собрались на половцев, хотели напасть на них внезапно, получивши весть, что половцы у Татинца на днепровском броде. Владимир Глебович приехал к ним из Переяславля с дружиною и выпросился ехать наперед с черными клобуками, Святославу не хотелось было отпустить Владимира впереди своих сыновей, но Рюрик и все другие хотели этого, потому что переяславский князь был смел и крепок в битве, всегда стремился на добрые дела. В это время черные клобуки дали знать сватам своим, половцам, что русские князья идут на них, и те убежали, а князьям нельзя было их преследовать, потому что Днепр уже трогался, весна наступала. По возвращении из этого похода разболелся и умер знаменитый защитник украйны от половцев переяславский князь Владимир Глебович, плакали по нем все переяславцы, говорит летописец, потому что он любил дружину, золота не собирал, имения не щадил, но раздавал дружине, был князь добрый, мужеством крепким и всякими добродетелями исполненный. Украйна много стонала об нем и недаром, потому, что немедленно половцы начали воевать ее.

Зимою Святослав стал опять пересылаться с Рюриком, звать его на половцев, Рюрик отвечал ему: «Ты, брат, поезжай в Чернигов, сбирайся там с своею братьею, а я здесь буду сбираться с своею». Все князья собрались и пошли по Днепру: иначе нельзя было идти, потому что снег был очень велик; у реки Снопорода перехватали сторожей половецких, и те объявили, что вежи и стада половецкие у Голубого леса. Ярославу черниговскому не хотелось идти дальше, и стал он говорить брату Святославу: «Не могу идти дальше от Днепра: земля моя далеко, а дружина изнемогла». Рюрик начал слать к Святославу, понуждая его продолжать поход. «Брат и сват! — говорил он ему, — исполнилось то, чего нам следовало у бога просить, пришла весть, что половцы только за полдень пути от нас; если же кто раздумывает и не хочет идти, то ведь мы с тобою вдвоем до сих пор ни на кого не смотрели, а делали, что нам бог давал». Святославу самому хотелось продолжать поход, и он отвечал Рюрику: «Я, брат, готов, но пошли к брату Ярославу, понудь его, чтоб нам всем вместе поехать». Рюрик послал сказать Ярославу: «Брат! Не следовало бы тебе дело расстраивать; к нам дошла верная весть, что вежи половецкие всего от нас на полдень пути, велика ли эта езда? Прошу тебя, брат, поезжай еще только полдня для меня, а я для тебя десять дней еду». Но Ярослав никак не соглашался: «Не могу поехать один, — говорил он, — полк мой пеш; вы бы мне дома сказали, что так далеко идти». Князья завели распрю: Рюрик понуждал Всеволодовичей идти вперед, Святослав хотел идти дальше, но вместе с братом, и когда тот не согласился, то все возвратились ни с чем домой. В конце года, зимою, Святослав с Рюриком отправили черных клобуков с воеводою Романом Нездиловичем на половцев за Днепр; Роман взял вежи и возвратился домой со славою и честью великою, потому что половцев не было дома — пошли к Дунаю. Под 1190 годом читаем в летописи, что Святослав с Рюриком утишили Русскую землю и половцев примирили в свою волю, после чего поехали на охоту вниз по Днепру на лодках к устью Тясмины, наловили множество зверей и провели время очень весело. Но мир с половцами не был продолжителен. Осенью того же года Святослав по доносу схватил Кондувдея, торцкого князя; Рюрик вступился за торчина, потому что был он отважен и надобен в Руси, по словам летописца, Святослав послушался Рюрика, привел Кондувдея к присяге и отпустил на свободу. Но торчин хотел отомстить за свой позор и ушел к половцам, которые обрадовались случаю и стали с ним думать, куда бы поехать им на Русскую землю; решили ехать на Чурнаев (город князя Чурная); взяли острог, зажгли княжий двор, захватили имение князя, двух жен, множество рабов; потом, давши отдохнуть коням, пошли было к другому городу, Боривому, но, услыхав, что Ростислав Рюрикович в Торческе, возвратились к своим ватагам и отсюда стали часто наезжать с Кондувдеем на места по реке Роси.

Святослава этою осенью не было в Киеве, он поехал за Днепр к братьям на думу; Рюрик также поехал в Овруч по своим делам, оставив на всякий случай сына Ростислава в Торческе: он знал, что Кондувдей станет воевать Русь из мести Святославу. С этою же мыслию он послал сказать Святославу: «Мы вот свои дела делаем, так и Русской земли не оставим без обороны; я оставил сына своего с полком, оставь и ты своего». Святослав обещал ему послать сына Глеба и не послал, потому что ссорился с Мономаховичами, но, к счастию, князья скоро помирились. Между тем зимою лучшие люди между черными клобуками приехали в Торческ к Рюриковичу и сказали ему: «Половцы этою зимою часто нас воюют, и не знаем, подунайцы что ли мы? Отец твой далеко, а к Святославу нечего и слать: он сердит на нас за Кондувдея». Ростислав после этого послал сказать Ростиславу Владимировичу, сыну Владимира Мстиславича: «Брат! Хотелось бы мне поехать на вежи половецкие; отцы наши далеко, а других старших нет, так будем мы за старших, приезжай ко мне поскорее».

Соединившись с черными клобуками, Ростислав Рюрикович внезапно напал на половецкие вежи, захватил жен, детей и стад множество. Половцы было услыхав, что вежи взяты, погнались за Ростиславом и настигли его; Рюрикович не испугался, что половцев было много и велел молодым стрельцам своим начать дело, половцы начали было с ними перестреливаться, но когда увидали знамена самого Ростислава, то ударились бежать, причем русские стрельцы и черные клобуки взяли 600 человек пленных; черные клобуки взяли, между прочим, половецкого хана Кобана, но не повели его в полк, опасаясь князя Ростислава, а тайком договорились с ним о выкупе и отпустили. Тою же зимою половцы с двумя ханами въехали в Русь Ростиславовою дорогою, но, заслышав, что сам Святослав киевский стоит наготове, бросились бежать, побросавши знамена и копья. Святослав после этого поехал в Киев, оставив сына Глеба в Каневе, и вот половцы, услыхав, что Святослав поехал домой, возвратились с Кондувдеем, но были встречены Глебом, побежали и обломились на реке Роси: тут их много перехватали и перебили, другие потонули, а Кондувдей ушел.

В следующем 1191 году ходил Игорь северский опять на половцев и на этот раз удачно; на зиму пошли в другой раз Ольговичи в степи, но половцы приготовились встретить их, и русские не решились биться с ними, ночью ушли назад. В 1192 году Святослав с Рюриком и со всею братьею стояли целое лето у Канева, уберегли землю свою от поганых и разошлись по домам. Потом Святослав и Ростислав Владимировичи с черными клобуками пошли было на половцев, но черные клобуки не захотели идти за Днепр, потому что там сидели их сваты и, поспоривши с князьями, возвратились назад. Наконец, Рюрику удалось перезвать к себе от половцев Кондувдея: он посадил его в своей волости, дал ему город на Роси Дверен.

Помирившись с Кондувдеем, захотели договориться и с прежними союзниками его, половцами; в 1193 году Святослав послал сказать Рюрику: «Ты договорился с половцами лукоморскими, а теперь пошлем за остальными, за бурчевичами». Рюрик послал за лукоморскими, за двумя ханами, а Святослав — за бурчевичами, также за двумя ханами. На осень Святослав с Рюриком съехались в Каневе, лукоморские ханы пришли туда же, но бурчевичи остановились на той стороне Днепра и послали ска!зать князьям: «Если хотите договориться с нами, то приезжайте к нам на эту сторону». Князья, подумавши, велели отвечать им: «Ни деды, ни отцы наши не езжали к вам; если хотите, то приезжайте сюда к нам, а не хотите, то ваша воля». Бурчевичи не согласились и уехали прочь, тогда Святослав не захотел мириться и с лукоморцами: «Нечего нам мириться с одною половиною», — говорил он Рюрику, и таким образом князья разъехались по домам, ничего не сделавши. Рюрик после этого, подумавши с боярами своими, послал сказать Святославу: «Вот, брат, ты мира не захотел, так нам уже теперь нельзя не быть наготове, станем же думать о своей земле: идти ли нам зимою? — так ты объяви заранее, я велю тогда братьям и дружине готовиться; если же думаешь только стеречь свою землю, то объяви и об этом». Святослав отвечал: «Теперь, брат, нельзя нам идти в поход, потому что жито не родилось у нас; теперь, дай бог, только свою землю устеречь». Тогда Рюрик велел сказать ему: «Брат и сват! Если в поход мы не пойдем на половцев, то я пойду на литву по своим делам». Святослав с сердцем отвечал ему: «Брат и сват! Если ты идешь из отчины по своим делам, так и я пойду за Днепр по своим же делам, а в Русской земле кто останется?», и этими речами он помешал Рюрику идти на литву. Но зимою лучшие люди между черными клобуками приехали к Ростиславу Рюриковичу и стали опять звать его на половцев: «Князь! — говорили они, — поезжай с нами на вежи половецкие, теперь самое время; прежде мы хотели было просить тебя у отца, да услыхали, что отец твой сбирается идти на литву, так, пожалуй, тебя и не отпустит, а уж такого случая, как теперь, после долго ждать». Ростислав согласился и прямо с охоты поехал в Торческ, не сказавшись отцу, а к дружине послал сказать: «Время нам теперь вышло удобное, поедем на половцев, а что отец мой идет на литву, так еще успеем съездить до его похода». В три дня собралась дружина, Ростислав послал и в Треполь за двоюродным братом Мстиславом Мстиславичем (Удалым), тот немедленно поехал с боярином своим Сдеславом Жирославичем и нагнал Ростислава за Росью. Соединившись с черными клобуками, князья перехватали половецких сторожей, от которых узнали, что половцы стоят с вежами и стадами своими на западной, русской, стороне Днепра за день пути; по этим указаниям русские князья отправились ночью, на рассвете ударили на половцев и взяли бесчисленную добычу. Услыхав об этом, Святослав послал сказать Рюрику: «Вот уже твой сын затронул половцев, зачал рать, а ты хочешь идти в другую сторону, покинув свою землю; ступай лучше в Русь стеречь свою землю». Рюрик послушался и, отложив поход в Литву, поехал со всеми своими полками в Русь. Долго стоял Святослав с Рюриком у Василева, сторожа свою землю, половцы не показывались, но только что Святослав уехал за Днепр в Корачев, а Рюрик — в свою волость, то поганые стали опять воевать Украйну.

Святославу и Рюрику даже во время мира не под силу были наступательные движения на половцев: если они и ходили в степи, то озираясь на Переяславль; удалые северские князья вздумали было пойти подальше, но дорого заплатили за свою отвагу. Сила, которая давала Мономаху и сыну его Мстиславу возможность прогонять поганых за Дон, к морю, эта сила теперь перешла на север, и вот под 1198 годом встречаем известие, что Великий Всеволод с сыном Константином выступил в поход на половцев, каким путем, неизвестно. Половцы, услыхавши об этом походе, бежали с вежами к морю; великий князь походил по зимовищам их возле Дона и возвратился назад. Скоро потом на юге явился сильный князь, который мог напомнить половцам времена Мономаховы, — то был Роман волынский и галицкий. В 1202 году зимою он ходил на половцев, взял их вежи, привел много пленных, отполонил множество христианских душ, и была радость большая в земле Русской. Но радость эта переменилась в печаль, когда в следующем году Рюрик и Ольговичи со всею Половецкою землею взяли и разграбили Киев, когда жителей последнего иноплеменники повели к себе в вежи. Потом Всеволод и Роман умирили было на время всех князей; южные князья в 1208 году, в жестокую зиму, отправились на половцев, и была поганым большая тягость, говорит летописец, и большая радость всем христианам Русской земли; в то же время рязанские князья ходили также на половцев и взяли их вежи. Но скоро опять встали смуты между князьями, знаменитый Роман умер, половцам некого стало бояться на юге, и в 1210 году они сильно опустошили окрестности Переяславля. В 1215 году половцы опять отправились к Переяславлю; тамошний князь Владимир Всеволодович вышел к ним навстречу с полками, но был разбит и взят в плен.

В то время как Русь, европейская Украйна, вела эту бесконечную и однообразную борьбу с степными народами, половцами, в дальних, восточных степях Азии произошло явление, которое должно было дать иной ход этой борьбе. Исстари китайские летописцы в степях на северо-запад от страны своей обозначали два кочевых народа под именем монгкулов и тата; образ жизни этих народов был одинаков с образом жизни других собратий их, являвшихся прежде в истории, — скифов, гуннов, половцев. В первой четверти XIII века среди них обнаружилось сильное движение: один из монгольских ханов, Темучин, известный больше под именем Чингисхана, начал наступательные движения на других ханов, стал покорять их: орда присоединялась к орде под одну власть, и вот образовалась огромная воинственная масса народа, которая, пробужденная от векового сна к кровавой деятельности, бессознательно повинуясь раз данному толчку, стремится на оседлые народы к востоку, югу и западу, разрушая все на своем пути. В 1224 году двое полководцев Чингисхановых, Джебе и Субут, прошли обычные ворота кочевников между Каспийским морем и Уральскими горами, попленили ясов, обезов и вошли в землю Половецкую.

Половцы вышли к ним навстречу с сильнейшим ханом своим Юрием Кончаковичем, но были поражены и принуждены бежать к русским границам, к Днепру. Хан их Котян, тесть Мстислава галицкого, стал умолять зятя своего и других князей русских о помощи, не жалел даров им, роздал много коней, верблюдов, буйволов, невольниц; он говорил князьям: «Нашу землю нынче отняли татары, а вашу завтра возьмут, защитите нас; если же не поможете нам, то мы будем перебиты нынче, а вы — завтра».

Князья съехались в Киеве на совет; здесь было трое старших: Мстислав Романович киевский, Мстислав Святославич черниговский, Мстислав Мстиславич галицкий, из младших были Даниил Романович волынский, Всеволод Мстиславич, сын князя киевского, Михаил Всеволодович — племянник черниговского. Мстислав галицкий стал упрашивать братью помочь половцам, он говорил: «Если мы, братья, не поможем им, то они передадутся татарам, и тогда у них будет еще больше силы». После долгих совещаний князья наконец согласились идти на татар; они говорили: «Лучше нам принять их на чужой земле, чем на своей».

Татары, узнавши о походе русских князей, прислали сказать им: «Слышали мы, что вы идете против нас, послушавшись половцев, а мы вашей земли не занимали, ни городов ваших, ни сел, на вас не приходили; пришли мы попущением божиим на холопей своих и конюхов, на поганых половцев, а с вами нам нет войны; если половцы бегут к вам, то вы бейте их оттуда, и добро их себе берите; слышали мы, что они и вам много зла делают, потому же и мы их отсюда бьем». В ответ русские князья велели перебить татарских послов и шли дальше; когда они стояли на Днепре, не доходя Олешья, пришли к ним новые послы от татар и сказали: «Если вы послушались половцев, послов наших перебили и все идете против нас, то ступайте, пусть нас бог рассудит, а мы вас ничем не трогаем». На этот раз князья отпустили послов живыми.

Когда собрались все полки русские и половецкие, то Мстислав Удалой с 1000 человек перешел Днепр, ударил на татарских сторожей и обратил их в бегство; татары хотели скрыться в половецком кургане, но и тут им не было помощи, не удалось им спрятать и воеводу своего Гемябека; русские нашли его и выдали половцам на смерть. Услыхав о разбитии неприятельских сторожей, все русские князья переправились за Днепр, и вот им дали знать, что пришли татары осматривать русские лодки; Даниил Романович с другими князьями и воеводами сел тотчас на коня и поскакал посмотреть новых врагов; каждый судил об них по-своему: одни говорили, что они хорошие стрельцы, другие, что хуже и половцев, но галицкий воевода Юрий Домамерич утверждал, что татары — добрые ратники. Когда Даниил с товарищами возвратились с этими вестями о татарах, то молодые князья стали говорить старым: «Нечего здесь стоять, пойдем на них». Старшие послушались, и все полки русские перешли Днепр; стрельцы русские встретили татар на половецком поле, победили их, гнали далеко в степи, отняли стада, с которыми и возвратились назад к полкам своим. Отсюда восемь дней шло войско до реки Калки, где было новое дело с татарскими сторожами, после которого татары отъехали прочь, а Мстислав галицкий велел Даниилу Романовичу с некоторыми полками перейти реку, за ними перешло и остальное войско и расположилось станом, пославши в сторожах Яруна с половцами. Удалой выехал также из стана, посмотрел на татар, возвратившись, велел поскорее вооружаться своим полкам, тогда как другие два Мстислава сидели спокойно в стане, ничего не зная: Удалой не сказал им ни слова из зависти, потому что, говорит летописец, между ними была большая распря.

Битва началась 16 июня; Даниил Романович выехал наперед, первый схватился с татарами, получил рану в грудь, но не чувствовал ее по молодости и пылу: ему было тогда 18 лет и был он очень силен, смел и храбр, от головы до ног не было на нем порока. Увидавши Даниила в опасности, дядя его Мстислав Немой луцкий бросился к нему на выручку; уже татары обратили тыл перед Даниилом с одной стороны и пред Олегом курским — с другой, когда половцы и здесь, как почти везде, побежали пред врагами и потоптали станы русских князей, которые, по милости Мстислава Удалого, не успели еще ополчиться. Это решило дело в пользу татар: Даниил, видя, что последние одолевают, оборотил коня, прискакал к реке, стал пить, и тут только почувствовал на себе рану. Между тем русские потерпели повсюду совершенное поражение, какого, по словам летописца, не бывало от начала Русской земли.

Мстислав киевский с зятем своим Андреем и Александром дубровицким, видя беду, не двинулся с места, стоял он на горе над рекою Калкою; место было каменистое, русские огородили его кольем и три дня отбивались из этого укрепления от татар, которых оставалось тут два отряда с воеводами Чегирканом и Ташуканом, потому что другие татары бросились в погоню к Днепру за остальными русскими князьями. Половцы дали победу татарам, другая варварская сбродная толпа докончила их дело, погубив Мстислава киевского: с татарами были бродники с воеводою своим Плоскинею; последний поцеловал крест Мстиславу и другим князьям, что если они сдадутся, то татары не убьют их, но отпустят на выкуп; князья поверили, сдались и были задавлены — татары подложили их под доски, на которые сели обедать. Шестеро других князей погибло в бегстве к Днепру и между ними — князь Мстислав черниговский с сыном; кроме князей, погиб знаменитый богатырь Александр Попович с семидесятью собратиями, Василько ростовский, посланный дядею Юрием на помощь к южным князьям, услыхал в Чернигове о Калкской битве и возвратился назад. Мстиславу галицкому с остальными князьями удалось переправиться за Днепр, после чего он велел жечь и рубить лодки, отталкивать их от берега, боясь татарской погони; но татары, дошедши до Новгорода Святополчского, возвратились назад к востоку; жители городов и сел русских, лежавших на пути, выходили к ним навстречу со крестами, но были все убиваемы; погибло бесчисленное множество людей, говорит летописец, вопли и вздохи раздавались по всем городам и волостям. Не знаем, продолжает летописец, откуда приходили на нас эти злые татары Таурмени и куда опять делись? Некоторые толковали, что это, должно быть, те нечистые народы, которых некогда Гедеон загнал в пустыню и которые пред концом мира должны явиться и попленить все страны.

Обозрев главные явления, характеризующие стосемидесятичетырехлетний период от смерти Ярослава I до смерти Мстислава Мстиславича торопецкого, скажем несколько слов вообще о ходе этих явлений. Сыновья Ярослава начали владеть Русскою землею целым родом, не разделяясь, признавая за старшим в целом роде право сидеть на главном столе и быть названным отцом для всех родичей. Но при первых же князьях начинаются уже смуты и усобицы: вследствие общего родового владения, по отсутствию отдельных волостей для каждого князя, наследственных для его потомства, являются изгои, князья-сироты; преждевременною смертию отцов лишенные права на старшинство, на правильное движение к нему по ступеням родовой лестницы, предоставленные милости старших родичей, осужденные сносить тяжкую участь сиротства, эти князья-сироты, изгои, естественно, стремятся выйти из своего тяжкого положения, силою добыть себе волости в Русской земле; средства у них к тому под руками: в степях всегда можно набрать многочисленную толпу, готовую под чьими угодно знаменами броситься на Русь в надежде грабежа.

Но сюда присоединяются еще другие причины смут: отношения городского народонаселения к князьям непрочны, неопределенны; старший сын Ярослава, Изяслав, должен оставить Киев, где на его место садится князь полоцкий, мимо родовых прав и счетов. Последний недолго оставался на старшем русском столе, Изяслав возвратился на отцовское место, но скоро был изгнан опять родными братьями; возвратился в другой раз по смерти брата Святослава, но это возвращение повело к новым усобицам, потому что Изяслав включил в число изгоев и сыновей Святославовых Изяслав погибает в битве с племянниками-изгоями, княжение брата его Всеволода проходит также в смутах. При первом старшем князе из второго поколения Ярославичей прекращаются усобицы, от изгойства происшедшие и на восточной и на западной стороне Днепра, прекращаются на двух съездах княжеских: Святославичи входят во все права отца своего и получают отцовскую Черниговскую волость; на западе вследствие испомещения изгоев, кроме давно отделенной Полоцкой волости, является еще отдельная волость Галицкая с князьями, не имеющими права двигаться к старшинству и переходить на другие столы, образуется также отдельная маленькая волость Городенская для потомства Давыда Игоревича.

Казалось, что после родовых княжеских рядов при сыне Изяславовом смуты должны были прекратиться, но вышло иначе, когда по смерти Святополка киевляне провозглашают князем своим Мономаха, мимо старших двоюродных братьев его, Святославичей. Благодаря материальному и нравственному могуществу Мономаха и он, и старший сын его Мстислав владели спокойно Киевом; родовая общность владения между тремя линиями Ярославова потомства и, следовательно, самая крепкая связь между ними должна была рушиться: Святославичи черниговские должны были навсегда ограничиться восточною стороною Днепра, их волость должна была сделаться такою же отдельною волостию, каковы были на западе волость Полоцкая или Галицкая; между самими Святославичами дядя потерял старшинство перед племянником, он сам и потомки его должны были ограничиться одною Муромскою волостью, которая вследствие этого явилась также особною от остальных волостей черниговских; старшая линия Изяславова теряет также старшинство и волости вследствие неуважения Ярослава Святополковича к дяде и тестю. Впоследствии она приобретает волость Туровскую в особное владение.

Но вот по смерти Мстислава Великого и в самом племени Мономаховом начинается усобица между племянниками от старшего брата и младшими дядьми, что дает возможность Ольговичам черниговским добиться старшинства и Киева и восстановить таким образом нарушенное было общее владение между двумя линиями Ярославова потомства. По смерти Всеволода Ольговича вследствие всеобщего народного нерасположения к Ольговичам на западной стороне Днепра они лишаются старшинства, которое переходит к сыну Мстислава Великого мимо старших дядей; это явление могло быть богато следствиями, если б Изяславу Мстиславичу удалось удержать за собою старшинство; благодаря исключению из старшинства и из общего владения Ольговичей, с одной стороны, и младшего Мономаховича Юрия, с другой, главные, центральные владения Рюриковичей распадались на три отдельные части: Русь Киевскую, Русь Черниговскую и Русь Ростовскую или Суздальскую. Но крепкие еще родовые понятия на юге, в старой Руси, и другие важные характеристические черты ее древнего быта, неопределенность в отношениях городского народонаселения и пограничных варваров помешали разделению, нарушению общего родового владения между князьями: когда дядя Юрий явился на юге, то племянник его Изяслав услыхал с разных сторон: «Поклонись дяде, мирись с ним, мы не пойдем против сына Мономахова», и вот Изяслав, несмотря на все свои доблести, на расположение народное к нему, должен был покаяться в грехе своем и признать старшинство дяди Вячеслава, вступить к нему в сыновние отношения.

Изяслав умер прежде дядей, брат его не был в уровень своему положению, и вот представление о старшинстве всех дядей над племянниками торжествует, а вместе с тем торжествует представление об общности родового владения: Юрий умирает на старшем столе в Киеве; после него садится здесь черниговский Давыдович, последний изгоняется Мстиславом, сыном знаменитого Изяслава Мстиславича; Мстислав призывает в Киев из Смоленска дядю Ростислава, по смерти которого занимает старший стол, но сгоняется с него дядею — Андреем Боголюбским.

Андрей дает событиям другой ход: он не едет в Киев, отдает его младшему брату, а сам остается на севере, где является новый мир отношений, где старые города уступают новым, отношения которых к князю определеннее, где подле городов, живших по старине, нет и черных клобуков, которые не привыкли ни к чему государственному. В силу поступка Андреева Южная, старая, Русь явственно подпала влиянию Северной, где сосредоточилась и сила материальная и вместе нравственная, ибо здесь сидел старший в племени Мономаховом; все эти отношения, существовавшие при Андрее, повторяются и при брате его, Всеволоде III. Таким образом, поколение младшего сына Мономахова, Юрия, благодаря поселению его на севере усиливается пред всеми другими поколениями Ярославичей; и в этом усилении является возможность уничтожения родовых отношений между князьями, общего родового владения, является возможность государственного объединения Руси; но какая же судьба предназначена доблестному потомству старшего Мономаховича, Мстислава Великого? Мы видели, что Изяслав Мстиславич и сын его Мстислав потерпели неудачу в борьбе с господствовавшим представлением о старшинстве дядей над племянниками; Мстислав Изяславич по изгнании своем из Киева войсками Боголюбского должен был удовольствоваться одною Волынью, и здесь он сам и потомки его обнаруживают наследственные стремления, обнаруживая притом и наследственные таланты; обстоятельства были благоприятны: Волынь была пограничною русскою областью, в беспрерывных сношениях с западными государствами, где в это время, благодаря различным условиям и столкновениям, родовые княжеские отношения рушатся: в ближайшей Польше духовные сановники рассуждают о преимуществе наследственности в одной нисходящей линии пред общим родовым владением; в Венгрии давно уже говорили, что не хотят знать о правах дядей пред племянниками от старшего брата: все это как нельзя лучше согласовалось с наследственными стремлениями потомков Изяслава Мстиславича; быть может, сначала бессознательные, вынужденные обстоятельствами, эти стремления получают теперь оправдание, освящение и вот, быть может, недаром старший стол на Волыни — Владимир — перешел по смерти Мстислава к сыну его Роману помимо брата: недаром, говорят, Роман увещевал русских князей переменить существовавший порядок вещей на новый, как водилось в других государствах, но князья старой Руси остались глухи к увещанию Романову; их можно было только силою заставить подчиниться новому порядку, и Роман ищет приобрести эту силу, приобретает княжество Галицкое, становится самым могущественным князем на юге, для Южной Руси, следовательно, открывается возможность государственного сосредоточения; все зависит от того, встретит ли потомство старшего Мономахова сына на юго-западе такие же благоприятные для своих стремлений условия и обстоятельства, какие потомство младшего Мономахова сына встретило на севере? Почва Юго-Западной Руси так же ли способна к восприятию нового порядка вещей, как почва Руси Северо-Восточной? История немедленно же дала ответ отрицательный, показавши ясно по смерти Романа галицкие отношения, условия быта Юго-Западной Руси. А между тем умер Всеволод III; Северная Русь на время замутилась, потеряла свое влияние на Южную, которой, наоборот, открылась возможность усилиться на счет Северной благодаря доблестям знаменитого своего представителя Мстислава Удалого.

Но в действиях этого полного представителя старой Руси и обнаружилась вся ее несостоятельность к произведению из самой себя нового, прочного государственного порядка: Мстислав явился только странствующим героем, покровителем утесненных, безо всякого государственного понимания, безо всяких государственных стремлений и отнял Галич у иноплеменника для того только, чтоб после добровольно отдать его тому же иноплеменнику! Но Северная Русь идет своим путем: с одной стороны, ее князья распространяют свои владения все дальше и дальше на восток, с другой, не перестают теснить Новгород — рано или поздно их верную добычу, наконец, обнаруживают сильное влияние на ближайшие к себе области Южной Руси, утверждают на черниговском столе племянника, мимо дяди.

Таким образом, вначале мы видим, что единство Русской земли поддерживается единством рода княжеского, общим владением. Несмотря на независимое в смысле государственном управление каждым князем своей волости, князья представляли ряд временных областных правителей, сменяющихся если не по воле главного князя, то, по крайней мере, вследствие рядов с ним, общих родовых счетов и рядов, так что судьба каждой волости не была независимо определена внутри ее самой, но постоянно зависела от событий, происходивших на главной сцене действия, в собственной Руси, в Киеве, около старшего стола княжеского; Северская, Смоленская, Новгородская, Волынская области переменяли своих князей смотря по тому, что происходило в Киеве: сменял ли там Мономахович Ольговича, Юрьевич — Мстиславича или наоборот, а это необходимо поддерживало общий интерес, сознание о земском единстве.

Но мы скоро видим, что некоторые области выделяются в особые княжества, отпадают от общего единства области крайние на западе и востоке, которых особность условливалась и прежде причинами физическими и историческими: отпадает область западной Двины, область Полоцкая, которая при самом начале истории составляет уже владение особого княжеского рода; отпадает область Галицкая, издавна переходная и спорная между Польшею и Русью; на востоке отпадает отдаленный Муром с Рязанью, далекая Тмутаракань перестает быть русским владением. Обособление этих крайних волостей не могло иметь влияния на ход событий в главных срединных волостях; здесь, в южной, Днепровской, половине мы не замечаем изменения в господствующем порядке вещей, обособления главных волостей, ибо никакие условия, ни физические, ни племенные, ни политические не требуют этого обособления, но как скоро одна ветвь, одно племя княжеского рода утверждается в северной, Волжской, половине Руси, как скоро князь из этого племени получает родовое старшинство, то немедленно же и происходит обособление Северной Руси, столь богатое последствиями, но обособление произошло не по требованию известных родовых княжеских отношений, а по требованию особых условий — исторических и физических; нарушение общего родового владения и переход родовых княжеских отношений в государственные условливались различием двух главных частей древней Руси и проистекавшим отсюда стремлением к особности.

Благодаря состоянию окружных государств и народов все эти внутренние движения и перемены на Руси могли происходить беспрепятственно. В Швеции еще продолжалась внутренняя борьба, и столкновения ее с Русью, происходившие в минуты отдыха, были ничтожны. Польша, кроме внутренних смут, усобиц, была занята внешнею борьбою с опасными соседями: немцами, чехами, пруссами; Венгрия находилась в том же самом положении, хотя оба эти соседние государства принимали иногда деятельное участие в событиях Юго-Западной Руси, каково, например, было участие Венгрии в борьбе Изяслава Мстиславича с дядею Юрием, но подобное участие никогда не имело решительного влияния на ход событий, никогда не могло изменить этого хода, условленного внутренними причинами. Влияние быта Польши и Венгрии на быт Руси было ощутительно в Галиче; можно заметить его и в пограничной Волыни, но дальше это влияние не простиралось. Польша и Венгрия не могли быть для Руси проводниками западноевропейского влияния, скорее, можно сказать, уединяли ее от него, потому что и сами, кроме религиозной связи, имели мало общих форм быта с западною Европою, но если и Польша с Венгриею, несмотря на религиозную связь, мало участвовали в общих явлениях европейской жизни того времени, тем менее могла участвовать в них Русь, которая не была связана с западом церковным единением, принадлежала к церкви восточной, следовательно, должна была подвергаться духовному влиянию Византии. Византийская образованность, как увидим, проникала в Русь, греческая торговля богатила ее, но главная сцена действия перенеслась на северо-восток, далеко от великого водного пути, соединявшего Северо-Западную Европу с Юго-Восточною; Русь уходила все далее и далее вглубь северо-востока, чтоб там, в уединении от всех посторонних влияний, выработать для себя крепкие основы быта; Новгород не мог быть для нее проводником чуждого влияния уже по самой враждебности, которая проистекала от различия его быта с бытом остальных северных областей. Но если Русь в описываемое время отделялась от Западной Европы Польшею, Венгриею, Литвою, то ничем не отделялась от востока, с которым должна была вести беспрерывную борьбу.

Собственная Южная Русь была украйною, так сказать европейским берегом степи, и берегом низким, не защищенным нисколько природою, следовательно, подверженным частому наплыву кочевых орд; искусственные плотины, города, которые начали строить еще первые князья наши, недостаточно защищали Русь от этого наплыва. Мало того что степняки или половцы сами нападали на Русь, они отрезывали ее от черноморских берегов, препятствовали сообщению с Византиею: русские князья с многочисленными дружинами должны были выходить навстречу к греческим купцам и провожать их до Киева, оберегать от степных разбойников; варварская Азия стремится отнять у Руси все пути, все отдушины, которыми та сообщалась с образованною Европою. Южная Русь, украйна, европейский берег степи заносится уже с разных сторон степным народонаселением; по границам Киевской, Переяславской, Черниговской области садятся варварские толпы, свои поганые, как называли их в отличие от диких, т. е. независимых степняков или половцев. Находясь в полузависимости от русских князей, чуждое гражданских связей с новым европейским отечеством своим, это варварское пограничное народонаселение по численной значительности и воинственному характеру своему имеет важное влияние на ход событий в Южной Руси, умножая вместе с дикими половцами грабежи и безнарядье, служа самою сильною поддержкою для усобиц, представляя всегда ссорящимся князьям готовую дружину для опустошения родной страны. Точно так, как позднейшие черкасы, и пограничные варвары описываемого времени, по-видимому, служат государству, борются за него с степняками, но между тем находятся с последними в тесных родственных связях, берегут их выгоды, выдают им государство. Будучи совершенно равнодушны к судьбам Руси, к торжеству того или другого князя, сражаясь только из-за добычи, и дикие половцы и свои поганые, или черные клобуки, первые изменяют, первые обыкновенно обращаются в бегство. С такими-то народами должна иметь постоянное дело Южная Русь, а между тем историческая жизнь отливает от нее к северу, она лишается материальной силы, которая переходит к области Волжской, лишается политического значения, материального благосостояния; честь и краса ее, старший стольный город во всей Руси — Киев презрен, покинут старейшими и сильнейшими князьями, несколько раз разграблен.



Это произведение перешло в общественное достояние в России согласно ст. 1281 ГК РФ, и в странах, где срок охраны авторского права действует на протяжении жизни автора плюс 70 лет или менее.

Если произведение является переводом, или иным производным произведением, или создано в соавторстве, то срок действия исключительного авторского права истёк для всех авторов оригинала и перевода.