История крестовых походов (Мишо)

История крестовых походов
автор Жозеф Франсуа Мишо, пер. Перевод С. Л. Клячко (1884)

Оригинал: французский, опубл.: 1808. — Источник: az.lib.ru

Жозеф Мишо

История крестовых походов

Мишо Г. История крестовых походов. — М.: Алетейа. 2001. — 368 с.

Издание иллюстрировано большим количеством гравюр Гюстава Доре.

Печатается по изданию: [Мишо Г. История крестовых походов / Пер. с фр. С. Л. Клячко. — М.-СПб.: Издание товарищества М. О. Вольф. 1884.].

Издательство «Алетейа» неверно указало инициалы автора (в репринте не Ж. Мишо, а Г. Мишо), воспроизведя ошибку первоисточника 1884 г.

Исходный вариант электронной версии взят в библиотеке Якова Кротова (.html).

Об авторе

Мишо (Michaud), Жозеф-Франсуа, 1767—1839 гг. Французский историк.

Его «История крестовых походов» переведена на русский язык «Histoire de 15 semaines» («1815 против Наполеона»). Вместе с братом Луи (умер в 1858 г.) Ж. Мишо основал книгоиздательство, опубликовав «Biographie universelle» (2-е издание в 1843—1865 гг.). В 1790 гг. Ж. Мишо — журналист в Париже; в 1795 г. он был арестован (за памфлеты против Наполеона), но затем освобожден.

Первый том «Крестовых походов» Ж. Мишо опубликовал в 1808 г. С 1813 г. — академик; при Реставрации — зам. гл. редактора «Котидьен».

«История» осталась неотделанной набело. Книга была новаторским текстом в духе Шатобриана, возвышая Средние века. С нее началось изучение Крестовых походов, в определенном смысле и похоронившее эту самую книгу как историческое исследование.

От выполнившего дополнительную редакцию версии

Поскольку эта книга переведена на русский язык давно — в XIX в., то я осмелился сделать следующее.

1. По мере чтения несколько исправлял устаревший и тяжелый язык перевода (без изменения смысла, разумеется). Например, частично устранены многочисленные повторы типа «был… был», «это… это», «который… который». И т. п. Многие длинные громоздкие предложения, разделенные «;», разбиты на два отдельных предложения.

2. Введены «Примечания и комментарии выполнившего дополнительную редакцию» (в виде всплывающих сносок).

3. Крестовый(е) поход(ы) теперь всюду — с заглавных букв. Аналогично с их нумерацией: «Первый», «Второй» и т. д. Все это было со строчных букв, хотя наименование типа «Первый Крестовый поход» и т. п. в современной литературе встречается.

4. Старинные, по-видимому, правила написания имени-титула, типа: «Генрих граф Шампаньский», несколько режут современный глаз. Поставил всюду запятые и получилось так: «Генрих, граф Шампаньский» и т. п.

5. «Кираса» заменена на «доспехи», поскольку во времена Крестовых походов кирасиров не было (в отличие от эпохи Ж. Мишо, переводчика его книги и, далее, вплоть до Первой мировой войны).

Аналогично каска всюду исправлена на «шлем».

Сходным образом термин батальон заменен на более приемлемые для средневековья и более расплывчатые термины: «отряды», «части», «легионы» (в местах, где по смыслу — «много»; например, «целые батальоны…»), «полки» (в местах типа: «Св. Георгия, сражающегося во главе батальонов Креста»).

Окопы заменены на «рвы». Ибо в окопах сидят стрелки с огнестрельным оружием, а рвы предназначены для защиты от неприятеля. Ясно, что во времена крестоносцев никто не сидел в окопах (не то было оружие).

6. Не совсем уместный перевод прозвища одного из предводителей Первого Крестового похода — Готье Голяк, — заменен на более принятый — Готье Неимущий (Gautier Sans Avoir). Другое его известное прозвище — Вальтер Без-Гроша (Walter the Pennyless). Кроме того, добавлено, что Готье Неимущий был рыцарем (в книге упущено).

7. Неправомерное упоминание наименования апостолы (например: «апостолы ислама» и т. п.) исправлено (на «проповедники ислама» и т. п. соответственно).

8. Неточный термин исмаелиты заменен на «исмаилиты». Исмаилиты — это члены мусульманской шиитской секты, возникшей в VIII в. и названной по имени Исмаила (старшего сына 6-го шиитского имама), сына которого исмаилиты, в отличие от других шиитов, считали законным 7-м имамом.

По сути. Книга Ж. Мишо, конечно, немного устарела применительно к отдельным известным в настоящее время фактам. Кроме того, нельзя сбрасывать со счетов и некоторую апологетическую составляющую ее. Безусловно, Ж. Мишо гордится тем, что первичный толчок Крестовым походам был сделан во Франции, и что авангардом крестоносцев являлись французы.

Но, тем не менее, этот старинный автор в целом, как мне кажется, демонстрирует объективность и стремление следовать исторической правде. Насколько я знаю, он не пропустил ни одного эпизода, когда крестоносцы предстают в весьма непривлекательном виде (все эти случаи старательно разобраны в [Заборов М. А. Крестоносцы на Востоке. М.: Наука. 1980. — 320 с.]). Ж. Мишо тщательно описал подобные эпизоды, известные ему из хроник. Другое дело, что в некоторых случаях он пытается оправдать крестоносцев, подкрепляя свои аргументы хрониками и мнениями современников той эпохи. Чаще, однако, Ж. Мишо просто искренне сокрушается о довольно гнусных порой деяниях рыцарей Креста.

Несмотря на ряд недостатков в интерпретации данных и несколько второстепенных фактических ошибок, труд Ж. Мишо может оказаться весьма ценным, поскольку он значительно расширяет наш кругозор применительно к теме.

Глава I
От странствий на поклонение Святому Гробу до Клермонского собора (IV в. — 1095 г.)

С самых первых времен христианской эры последователи Евангелия собирались вокруг гроба Иисуса Христа, Спасителя мира, для молитвы. Император Константин воздвиг храмы над гробом Сына человеческого и на некоторых из главных мест Его страданий; освящение храма Святого Гроба было великим торжеством, при котором присутствовали тысячи верующих, собравшихся со всех сторон Востока. Мать Константина, св. Елена, уже в преклонных годах предприняла странствие в Иерусалим и содействовала своим усердием открытию древа Креста Господня в одной из пещер, поблизости от Голгофы. Бесплодные усилия императора Юлиана возобновить храм Иудейский, в опровержение слов Священного писания, сделали еще более дорогими Святые места. Между благочестивыми поклонниками IV века история сохранила имена св. Порфирия, бывшего впоследствии епископом Газским, Евсевия Кремонского, св. Иеронима, изучавшего в Вифлееме Священное писание, св. Павлы и дочери ее Евстахии из знаменитого рода Гракхов, могилы которых находит в настоящее время путешественник рядом с могилой св. Иеронима, близ той пещеры, где Спаситель возлежал в яслях. В конце IV века число паломников было так велико, что многим из отцов церкви, между прочим и св. Григорию Нисскому, приходилось уже красноречивыми доводами указывать на злоупотребления и опасности странствования на богомолье в Иерусалиме. Напрасные предостережения. Не могло впредь явиться в мире такой власти, которая преградила бы христианам путь к Святой Гробнице.

Вскоре из глубины Галлии нахлынули толпы новых христиан, которые спешили поклониться колыбели верования, только что воспринятого ими. Маршрут, или дорожник, составленный собственно для паломников, служил им путеводителем от берегов Роны и Дордоны до реки Иордан и на обратном пути из Иерусалима до главных городов в Италии. В первых годах V века мы встречаем на пути к Иерусалиму императрицу Евдокию, супругу Феодосия Младшего.

В царствование Ираклия войска персидского шаха Хосроя II нахлынули на Палестину; после десятилетней борьбы победа осталась на стороне христианского императора. Он возвратил святилищу Иерусалима древо Животворящего Креста, похищенное варварами; босой проходил он по улицам священного города, неся на плечах своих до самой Голгофы это орудие искупления человеческого. Шествие это было торжественным праздником, память о котором церковь празднует и доныне под именем Воздвижения Честного Животворящего Креста. В последние годы VI века выехал из Пьяченцы с благочестивыми спутниками св. Антонин, чтобы почтить поклонением места, освященные следами Божественного Искупителя. Дорожник, носящий имя его, доставляет очень любопытные сведения о состоянии, в котором находилась в то время Святая земля; между тем как Европа волновалась среди разнообразных бедствий войны и переворотов, Палестина покоилась под сенью Голгофы и как будто во второй раз сделалась землею обетования. Но недолго должны были продолжаться это спокойствие и благосостояние.

*  *  *

Из хаоса религиозных и политических смут, среди развалин, загромождающих с каждым днем более и более слабый, колеблющийся и разделенный Восток, выступил человек со смелым замыслом возвестить новую веру, основать новое царство. Это был Мухаммед, сын Абдуллы, из племени курейшитов. Он родился в Мекке в 570 г.; был сначала бедным погонщиком верблюдов, однако одаренным пылким воображением, энергичным характером, живым умом, и имел глубокое познание аравийских народностей, их наклонностей, вкусов и потребностей. Коран, над сочинением которого он провел 23 года, хотя и проповедовал чистую нравственность, но вместе с тем обращался и к самым грубым страстям человеческого сердца и сулил убогим обитателям пустыни обладание целым миром. Сын Абдуллы, когда ему было 40 лет, начал проповедовать свое учение в Мекке, но после 13-летней проповеди должен был бежать в Медину, и с этого бегства Пророка в Медину, 16 июля 622 г., начинается мусульманская эра. Не много понадобилось времени Мухаммеду, чтобы завоевать все три Аравии, но яд прервал его победы и жизнь в 632 г. Войну и проповедь его учения продолжали Абу Бекр, тесть Мухаммеда, и Омар, который покорил Персию, Сирию и Египет. Амру и Серджий, наместники Омара, подчинили своей власти Иерусалим, который мужественно защищался в продолжение четырех месяцев. Омар, явившийся самолично принять ключи побежденного города, велел выстроить большую мечеть на том месте, где возвышался храм Соломона. При жизни халифа, наследовавшего власть Абу Бекра, участь палестинских христиан была еще не очень бедственна, но по смерти Омара им пришлось терпеть всякий позор и разграбление.

Нашествие мусульман не остановило паломничества. В начале VIII века мы встречаем в Иерусалиме епископа Галльского, св. Арнульфа, описание интересного путешествия которого сохранилось до нашего времени, а лет через 20 или 30 после того посетил Святые места другой епископ — Гилебальд из саксонской страны, о путешествии которого сохранился рассказ его родственницы-монахини.

Распри между разными мусульманскими партиями, добивавшимися высшей власти, гибельно отражались на палестинских христианах; долго тяготели на них ужасы преследования, прерываемые лишь кратковременными отдыхами, и только в царствование Гарун аль-Рашида, величайшего халифа из династии Аббасидов, настали для них более спокойные дни. Карл Великий в это время распространял свое владычество на Западе. Взаимное уважение между великим государем франков и великим халифом ислама выражалось посредством частых посольств и роскошных подарков. Гарун аль-Рашид послал в дар Карлу Великому ключи от Святого Гроба и священного города: в этом приношении была политическая идея и что-то вроде смутного предчувствия Крестовых походов.

В это время европейские христиане, посещавшие Иерусалим, были принимаемы в странноприимном доме, учреждение которого приписывают Карлу Великому. В конце IX века монах Бернар, родом француз, посетил Святые места с двумя другими лицами монашеского звания; он видел это странноприимное учреждение латинской церкви, состоящее из 12 домов или гостиниц; тут для паломников была открыта библиотека, как и в других странноприимных домах, основанных в Европе Карлом Великим. В пользовании этого благочестивого учреждения были поля, виноградники и сад, расположенный в долине Иосафатовой. Желание обрести частицы мощей, а также и торговые расчеты, способствовали умножению этих путешествий за море; ежегодно 15 сентября в Иерусалиме открывалась ярмарка: торг, по обыкновению, происходил на площади церкви св. Марии Латинской. Купцы из Венеции, Пизы, Генуи, Амальфи и Марселя имели свои конторы в разных странах на Востоке.

Путешествия к Святым местам стали налагаться в виде публичной кары и средства к искуплению вины. В 868 г. один знатный бретонский владетель, по имени Фротмонд, убивший своего дядю и меньшего из своих братьев, был присуждаем три раза к путешествию в Святую землю для получения полного отпущения своих преступлений. Цензий, римский префект, который в церкви Санта-Марии-Маджоре нанес оскорбление папе, схватив его в алтаре и заключив в темницу, был присужден оплакивать свою вину у подножия Гроба Господня.

Эти частые путешествия установили братские отношения между христианами Востока и Европы. Письмо Илии, патриарха Иерусалимского, написанное в 881 г. к Карлу Младшему и великой семье христианского Запада, представляется нам торжественным выражением этих отрадных и благочестивых отношений. Патриарх описывает несчастное положение иерусалимской церкви: бедным и монашествующим угрожает смерть от голода; для лампад святилища недостает масла; иерусалимские христиане взывают к состраданию своих европейских братьев. Не дошло до нас никакого свидетельства, которое пояснило бы, как отозвалась христианская Европа на это трогательное послание, но можно предполагать, что два монаха, посланные с письмом от Илии, возвратились не с пустыми руками.

По ниспровержении владычества Аббасидов мусульманский мир под влиянием распрей и несогласий распался и утратил свою силу; зрелище этого падения приободрило на некоторое время греков. Никифор Фока, Ираклий и особенно Цимисхий сделали несколько удачных попыток; но смерть Цимисхия, отравленного внезапно среди пути, возвратила сарацинам все, что они потеряли. Халифы Фатимиды, поселившиеся недавно по берегам Нила, сделались новыми обладателями Иудеи. Под их управлением положение христиан было сносным до тех пор, пока не стал халифом Гакем, о жестоком фанатизме и яростном безумии которого сообщает история. Герберт, архиепископ Равенский, сделавшийся папой под именем Сильвестра II, видел бедствия христиан во время своего путешествия в Иерусалим. Письмо этого прелата (986 г.), в котором Иерусалим сам оплакивает свои несчастья и взывает к состраданию своих детей, возбудило волнение в Европе. Следствием этого негодования и сострадания была морская экспедиция пизанцев, генуэзцев и короля Арльского, Бозжа, которая угрожала сарацинам до берегов Сирии; но эта неблагоразумная демонстрация возбудила только недоверие сарацин и привлекла на христиан усиленные меры строгости.

Летописцы того времени, описывая бедствия Святой земли, сообщают, что все религиозные церемонии были запрещены и большая часть церквей превращены в конюшни; храм Святого Гроба также подвергся опустошению. Христиане принуждены были удалиться из Иерусалима. Со слезами приняли на Западе известие о разрушении Святых мест. В разных явлениях представились благочестивым христианам как бы знамения этих несчастий: например, в Бургони выпал каменный дождь; на небе видны были кометы и метеоры. В различных по климату местностях природа действовала как бы вопреки своим определенным законам, и год бедствий Иерусалима был полон печальных, таинственных знамений. Но все эти бедствия делали еще более дорогим и священным для христиан город их Искупителя. Вообще, конец Х века составляет эпоху тревог и мрачной озабоченности; в Европе думали, что скоро наступит последний день мира и Иисус Христос сойдет на землю, чтобы судить живых и мертвых. Мысли всех были обращены к Иерусалиму, и путь странствия туда сделался как бы путем вечности. Богатые учреждали благотворительные заведения, так как блага земные вменялись тогда в ничто. Не одна дарственная запись начинается такими благочестивыми словами: «так как приближается конец мира» или «убоясь наступающего дня Суда Божия» и т. п. Когда умер Гакем — халиф-притеснитель, — то преемник его, Захир, позволил христианам выстроить вновь храм Святого Гроба; император Константинопольский предоставил черпать средства из своей собственной казны для покрытия издержек по восстановлению храма.

В XI веке примеры странствий к Святым местам, налагаемых в виде церковного покаяния, встречаются еще чаще, чем в предыдущем столетии. Великие грешники должны были оставлять на некоторое время свое отечество и вести скитальческую жизнь, подобно Каину. Этот способ искупления греха (кражи, убийства, нарушения примирения во имя Бога) согласовался с деятельным и беспокойным характером западных народов. Чем дальше подвигается XI век, тем более любовь к странствиям на поклонение Святым местам становится потребностью людей, привычкой, законом. Посох странника виден в руке каждого уроженца Европы; старание ли избежать опасности или преодолеть затруднение, исполнение ли какого-нибудь желания или обета — все это служит причиной покинуть домашний очаг и стремиться к дальним небесам. Странник, направляющийся в Иерусалим, был как бы священной личностью; отъезд его и возвращение ознаменовывались религиозными церемониями. Ни в какой стране не подвергался он лишению благодетельного гостеприимства. Особенно же во время празднования Пасхи стечение паломников бывало многочисленно в Иерусалиме; толпы верующих стремились увидеть, как нисходит священный огонь и зажигает светильники у Гроба Господня.

Знаменитейшими паломниками первой половины XI века считают Фулька Анжуйского, по прозванию Черный, и Роберта Hopмандского, отца Вильгельма Завоевателя. Фульк, обвиненный в убийстве своей жены и, сверх того, в других убийствах, три раза путешествовал к Святым местам, заявляя многими доказательствами набожное свое настроение и милосердие, и умер в Меце в 1040 г. по возвращении из третьего странствия на богомолье. Роберт Нормандский, виновный, как говорят, в том, что по его повелению был отравлен брат его Ричард, также отправился вымаливать прощение Господа у Его Святого Гроба; по прибытии в Иерусалим встретил он у ворот города толпу бедных странников, стоявших тут в ожидании милостыни от какого-нибудь богатого господина, которая открыла бы им доступ в священный город, и заплатил за каждого из них по золотой монете. Роберт умер в Никее, сожалея, что ему не пришлось кончить жизнь свою при самом Гробе своего Господа.

В 1054 г. Литберт, епископ Камбрейский, отправился в Иерусалим во главе трех тысяч поклонников из Пикардии и Фландрии. Этот отряд, известный у летописцев под замечательным названием «войска Божьего», погиб в Болгарии, побитый оружием варваров, а также от голода. Епископ Камбрейский прибыл в Сирию с очень немногими уцелевшими спутниками; но он оказался так несчастлив, что должен был возвратиться в Европу, не повидав Гроба Господня. Другой отряд, более многочисленный, отбыл с берегов Рейна в 1064 г.; эти благочестивые германцы достигли Святой земли, где патриарх устроил им торжественную встречу при звуках литавр. В числе путешественников к Святым местам в это же время можно упомянуть еще о Фридрихе, графе Вердюнском, о Роберте Фризоне, графе Фландрском, и о Беранжере, графе Барселонском.

Вторжение турок, эта «наковальня, которая должна была тяготеть над всею землею», по выражению одного летописца, подчинило Восток новым владыкам, а палестинских христиан — новым притеснителям. К такому громадному количеству врагов, восставших против последователей Евангелия, Европа не отнеслась равнодушно. Папа Григорий VII, человек энергичный, смелый и предприимчивый, начал убеждать христиан вооружиться против мусульман; пятьдесят тысяч человек отозвались на его призыв, и Григорий VII сам должен был вести их в Азию. Но он не смог осуществить этого предприятия. Преемник его, Виктор III, обещал отпущение грехов всем, кто выступит на битву с сарацинами, свирепствовавшими по берегам Средиземного моря; флот, снаряженный жителями Пизы, Генуи и других городов Италии, явился у африканских берегов; итальянские воины изрубили множество сарацин и сожгли два мусульманских города в древней стране Карфагенской.

Но не первосвященник римский, а простой отшельник стал тем, кто под влиянием идеи, властвующей над веком, поднял знамя великой войны между Востоком и Западом. Петр Пустынник, родом из Пикардии, ища удовлетворения для своей пламенной и тревожной души и на войне, и в мире, и в церкви, избрал последним своим убежищем уединение в одном из самых суровых монастырей. Он покинул его лишь для того, чтобы пойти на поклонение к Святым местам. Вид Голгофы и Святого Гроба воспламенил его христианское воображение; зрелище страданий палестинских христиан возбудило его негодование. Петр Пустынник вместе с патриархом Симоном плакали над бедствиями Сиона, над порабощением последователей Иисуса Христа. Патриарх вручил отшельнику письма, в которых он умолял о помощи папу и государей; Петр обещал ему не забыть Иерусалим. И вот из Палестины отправляется он в Италию, припадает к ногам папы Урбана II, испрашивает и достигает его предстательства в пользу освобождения Иерусалима. И после того Петр Пустынник, воссев на мула, с босыми ногами, с обнаженной головой, в простой, грубой одежде, с распятием в руках отправляется из города в город, из провинции в провинцию, проповедуя на площадях и по дорогам. Таким образом проходит он по всей Франции и по большей части Европы; красноречие его потрясает толпы; все умы воспламеняются, все сердца растроганы.

Немедленно в Пьяченце созвали собор; тут были и послы от императора Алексея, на которых возложили миссию представить папе картину бедствий на Востоке. Более 200 епископов и архиепископов, 4000 духовных лиц и 30.000 лиц светского звания присутствовали на соборе. Но ничего здесь не было решено. Великое решение состоялось на новом соборе, более торжественном и многочисленном, — Клермонском соборе в Оверни. После многих совещаний о преобразовании духовенства, об установлениях относительно порядка, справедливости и человечности, был поднят вопрос о Святой земле. Совещание, на котором раздалось слово о Иерусалиме, было десятым на соборе; оно происходило на большой Клермонской площади, покрытой несметными толами народа, где для папы был воздвигнут престол. Петр Пустынник заговорил первый; голос его дрожал от слез, когда он обратился к народу, и слова его произвели потрясающее впечатление. Затем начал говорить папа Урбан, который представил зрелище наследия Христова в позорном порабощении, Божиих верных сынов — терпящими гонения и преследования, Европу христианскую — под угрозой победоносных варваров; папа призывал государей и народы послужить Богу Живому. При словах папы слышны были общие рыдания; на призыв его к мужеству воинов толпа отозвалась пламенным рвением. Перед благочестивыми душами в словах папы открывалось Царствие Небесное, которое предстояло завоевывать, а перед честолюбивыми — земные блага и царства Азии. И подобно грому огласил Клермонскую площадь крик, вырвавшийся из сердец несметной толпы: «Этого хочет Бог! Этого хочет Бог!» Здесь мы лишь слегка касаемся действия, произведенного речью папы; только в истории Крестовых походов можно видеть торжественное величие зрелища, явленного тогда перед христианским миром.

Глава II
С отбытия крестоносцев до осады Никеи (1096—1097)

Епископы, бароны, рыцари и все верующие, которые присутствовали на Клермонском соборе, поклялись идти освобождать Иерусалим. Они облачились в одежду, украшенную красным крестом (из шелковой или шерстяной материи), и от этого произошло название крестоносцев. Урбан, с целью окончательно воспламенить сердца христиан, посетил многие провинции во Франции, созвал соборы в городах Руане, Анжере, Type и Ниме; толпы народа следовали за ним, и воинственный энтузиазм охватил всю страну. Собор, на котором решен был Крестовый поход, происходил в ноябре 1096 г., а в августе следующего года было назначено крестоносцам выступить в поход. В продолжение зимы делались приготовления. Епископы всех епархий были заняты освящением крестов, оружия и знамен. Религиозное рвение и разные привилегии, предоставленные крестоносцам, содействовали увеличению числа пилигримов и воинов. Им отпускались все прегрешения; церковь принимала под свое покровительство и крестоносцев, и их семейства, и имущество; они освобождались от податей и налогов и от преследования своих кредиторов во все продолжение похода.

Рвение к пилигримству разгорелось повсюду; это сделалось единственным стремлением, единственным предметом интереса и честолюбия. Желание посетить Святые места и завоевать Восток превратилось во всеобщую страсть. Земли начали продаваться по низкой цене; ремесленники, купцы и земледельцы охладели к своим обычным занятиям и сделались безучастными ко всему, кроме Крестового похода. Даже монастыри оказались не властны удержать в своих стенах их суровых обитателей; клятва жить и умереть в уединении должны была уступить силе влечения в дальние области. И странное явление! Даже воры и разбойники выползли на свет Божий из своих скрытых притонов и вымаливали счастье принять крест и идти искупить свои преступления в бою с врагами Иисуса Христа. Восторженное настроение крестоносцев, начавшееся во Франции, перешло оттуда в Англию, Германию, Италию и Испанию; под знаменем Креста различные западные народы слились в одном общем стремлении. Для народов, как и для отдельных личностей, не стало земли более желанной, чем Палестина; не представлялось более славного подвига, чем Крестовый поход; не утешала иная надежда, кроме освобождения Иерусалима. Фантазия и народные страсти присоединили саму природу к этому всеохватывающему воинственному порыву: она то покрывала небо кровавыми облаками, то ниспускала комету в виде меча или расстилала по небесному пространству движущиеся города с башнями и украшениями, вооруженные легионы и знамение креста. Именитые покойники минувших времен (таковы были толки в народе) покинули свои могилы, чтобы принять участие в этом великом движении христианской Европы.

В первые весенние дни 1096 г. внезапно и повсеместно разгорелся порыв выступить в поход; ничто более не могло сдерживать благочестивого рвения крестоносцев. Все звания, возрасты и сословия смешались под знаменем Креста. Дороги были усеяны отрядами, из среды которых то тут, то там раздавался возглас «Этого хочет Бог!», слышались звуки труб и литавр и пение гимнов и псалмов. Целые семьи, забрав с собой провизию, утварь и мебель, пускались в Палестину, предавая себя провидению Того, Кто питает птиц небесных. Деревенские дети, встречая на пути город или замок, спрашивали в своем простодушном неведении: не это ли Иерусалим?

Князья и вожди, которые должны были предводительствовать различными отрядами крестоносцев, решили, что они отправятся в разное время и по разным дорогам, но все соединятся в Константинополе. Большая часть ополчения не хотела ждать. Не имея предводителя, она требовала, чтобы Петр Пустынник повел ее на Восток. Петр согласился на это. В шерстяной мантии с капюшоном на голове, в сандалиях на ногах, на том же муле, на котором он разъезжал по Европе, Петр направился в Германию во главе восьмидесяти и даже до ста тысяч народа. Проповедник Крестового похода, сделавшийся предводителем такой массы пилигримов, не подумал о беспорядках и бедствиях, могущих возникнуть вследствие грубого невежества и отсутствия всяких разумных мер и дисциплины. Авангард армии Петра Пустынника, предводительствуемый рыцарем Готье Неимущим[Готье Неимущий (Gautier Sans Avoir). Другое прозвище — Вальтер-Без-Гроша (Walter the Pennyless). (Здесь и далее в сносках — примечания и комментарии выполнившего дополнительную редакцию версии.)], состоял только из восьми всадников, все прочие шли завоевывать Восток, собирая милостыню по дороге. Этот авангард прибыл в Константинополь, совершив печальный и бедственный двухмесячный поход через Венгрию и Болгарию. Император Алексей дозволил ему дожидаться тут армии Петра Пустынника. Армия же эта, следуя по пути, проложенному ратниками Готье, увидела следы бедствий, которые они потерпели, и неблагоразумно пожелала отомстить за них. Высокую идею Крестовых походов она осквернила страшнейшими ужасами, которые ей пришлось искупить под стенами Ниссы. И когда остатки армии Петра Пустынника соединились с остатками авангарда вокруг Константинополя, то все поклялись соблюдать впредь дисциплину и подчиняться разумным распоряжениям. Петр Пустынник вызвал большое любопытство при императорском дворе; Алексей осыпал его подарками, приказал снабдить его армию деньгами и провиантом и посоветовал ему подождать прибытия владетельных князей, прежде чем начать войну.

Но князья и настоящие предводители Крестового похода еще не выступили из Европы. Им предшествовали новые ополчения, подобные тем, какие вели рыцарь Готье Неимущий и отшельник Петр Пустынник. Пфальцский священник Готшальк отправился с 15.000 (до 20.000) войска из разных провинций Германии, вооружившегося по его призыву. При переходе через Венгрию отряд этот предался всем неистовствам разгула и был истреблен оружием венгров. С берегов Рейна и Мозеля выступило другое ополчение под предводительством священника Фолькмара и графа Эмикона; эта толпа — сборище бродяг и искателей приключений, — руководимая двумя лицами, плохо разумевшими смысл и дух Крестового похода, устремилась как на врагов на всех евреев, которых встречала на пути, и кровью их обагрила несколько городов в Германии. Рейн и Мозель покрыты были иудейскими трупами. После этих кровопролитий перед ратниками Эмикона, подвигающимися по направлению к Венгрии, все местное население обращались в бегство. Месбург не пропустил их через свои ворота и отказал им в продовольствии. Большинство этих недостойных крестоносцев погибло под стенами Месбурга при неудачной осаде его. Только немногочисленный авангард из отряда Эмикона достиг Константинополя.

Все эти соединившиеся теперь ополчения становились опасными гостями для Алексея; уже несколько домов, дворцов и даже византийских церквей были сожжены и разграблены необузданными пилигримами. Император заставил их перейти на другую сторону Босфора, и крестоносцы расположились лагерем в окрестностях Никомедии. В скором времени возникли несогласия между итальянцами и германцами, с одной стороны, и французами — с другой. Первые под предводительством Рональда двинулись к Никее, отняли у мусульман крепость Эксерогорго, но вскоре после того, осажденные турками, почти все погибли под ударами их мечей. Узнав о печальной участи итальянцев и германцев, французы потребовали от своего предводителя рыцаря Готье повести их навстречу неприятелю, чтобы отомстить за своих братьев-христиан. Готье отговаривал их от этого, но его благоразумные доводы были встречены общим ропотом. Яростные крики толпы заставили его уступить, и отряд в беспорядке двинулся к Никее. Немедленное поражение отряда было наказанием за это возмущение. Рыцарь Готье, который был достоин предводительствовать лучшими воинами, пал, сраженный семью стрелами. Петр Пустынник, который давно уже лишился доверия крестоносцев, возвратился в Константинополь еще прежде битвы [Десятки тысяч погибших в Малой Азии крестоносцев так и не были погребены: «…Византийцы, даже имея возможность похоронить перебитое турками воинство Петра Пустынника близ берега Мраморного моря, не сделали этого ни вскоре, ни впоследствии, и множество человеческих костей лежало здесь долгие годы». [Литаврин Г. Г. Как жили византийцы (электронная версия)]]. С этой минуты отшельник не выдавался из ряда прочих лиц, принимавших участие в Крестовом походе, он был едва заметен на войне, которую вызвал силой своего красноречия.

Такова была участь 300.000 крестоносцев, вышедших из Европы. Прискорбно, но не удивительно было услышать о бедствиях, постигших эти передовые отряды, которыми не руководили ни законы, ни добродетели, ни дисциплина и которые возникли, так сказать, из пены взволнованного западного строя. Но эти несчастья не возбудили отчаяния в предводителях Крестового похода: более правильно сформированные и более одушевленные христианским духом войска должны были оказаться лучшими борцами с Востоком, чем скопища и отряды, распавшиеся или уничтоженные в Болгарии, Венгрии и Вифимии. Только теперь мог начаться настоящий Крестовый поход, только теперь откроется перед нами борьба за Крест во всем ее героическом и настоящем смысле.

Во главе христианских армий является сначала Готфрид Бульонский, герцог Лотарингский, из рода графов Бульонских, происходящий по женской линии от Карла Великого. Еще очень юный, он успел уже отличиться на войне между папой и германским императором и в борьбе против папы, защищая дело антипапы Анаклета. Но эта служба была признана святотатственной, и он должен был искупить свои преступные подвиги путешествием в Иерусалим. По свидетельству летописцев, Готфрид соединял в себе мужество и добродетель героя с простотой отшельника, он обладал большой физической силой и отличался благоразумием, воздержанием и искренним благочестием. Глубокий ум придавал ему такое нравственное превосходство, которое прямо показывало в нем главного и настоящего предводителя Крестового похода. По призыву герцога Лотарингского все высшее сословие французское и прирейнское предоставило свои богатства для снаряжения экспедиции.

Под знаменами Готфрида собралось восемьдесят тысяч пехоты и десять тысяч человек конного войска. Он выступил в поход через восемь месяцев после Клермонского собора, в сопровождении своего брата Евстафия Бульонского, другого брата, Балдуина, и двоюродного брата Балдуина Бурского; при нем были еще Балдуин граф де Геннегау, Гарнье граф де Грэ, Конон де Монтегю, Дюдон де Гутц, братья Генрих и Готфрид Гашские, Рено и Пьер Тульские, Жерар Керизийский, Гуго де Сен-Поль и сын его Энгельран. Эти предводители вели за собой множество других рыцарей. Армия Готфрида Бульонского встретила помощь и получила продовольствие в тех же самых странах Венгрии и Болгарии, где воины Петра Пустынника, Готшалька и Эмикона возбудили только недоверие и подверглись всякого рода бедствиям.

Франция, между тем, вооружала новые войска для поддержания священной войны. Граф Гуго, брат Филиппа I, соединил под своими знаменами пилигримов Вермандуаских. Роберт по прозванию Курт-Гез, герцог Нормандский, старший сын Вильгельма Завоевателя, встал во главе своих вассалов. Не имея достаточно средств, чтобы содержать войско, он заложил Нормандию брату своему Вильгельму Рыжему, не очень заботившемуся о делах на Востоке. Другой Роберт, граф Фландрский, сын Роберта, прозванного Фризоном, предводительствовал фризами и фламандцами. Стефан, граф Блуаский и Шартрский, замков у которого было столько же, сколько дней в году, также присоединился к делу крестоносцев. За этими четырьмя вождями последовала толпа рыцарей и вельмож, между которыми история упоминает о Роберте Парижском, Эвранде Пюизейском, Ашарде Монмерльском, Изуарде Мюзонском, Стефане графе Альбмарльском, о Готье Сен-Валерийском, Рожере Берневильском, о двух знаменитых бретонцах, Фержане и Кононе; о Ги Трюсельском, Миле Брейском, Рауле Божансийском, о Ротру, сыне графа Першского; об Одоне, епископе Байеском, дяде герцога Нормандского; о Рауле Гадерском, Иве и Альберике, сыновьях Гуго Гранменильского. Все эти французские отряды перешли через Альпы с намерением отплыть на судах из одного из итальянских портов.

При слухах о проходе французских крестоносцев взволновалась и Италия. Боэмунд, князь Тарентский, сын Роберта Гискара, пожелал также разделить честь и опасности священного предприятия. Это был человек ловкий, храбрый и честолюбивый, полный ненависти к греческим государям. Боэмунд радовался при мысли, что будет переходить через их империю во главе целой армии. Без сожаления готов он был отдать свое маленькое Тарентское владение за надежду покорить царства на Востоке. Боэмунд был со своим братом и со своим дядей Рожером при осаде Амальфи; он сам выступил проповедником Крестового похода, и лагерь осаждающих огласился вслед за тем криками: «Этого хочет Бог! Этого хочет Бог!» И вот войско отходит от стен Амальфи, и Боэмунд провозглашается предводителем новой армии пилигримов. С 10.000 всадников и 20.000 пехоты он садится на суда и отправляется в Грецию; славнейшие рыцари Апулии, Калабрии и Сицилии последовали за князем Тарентским. Между знатнейшими спутниками сына Роберта Гискара были Ричард, князь Салернский, и брат его Ранульф, Герман Канийский, Роберт Гозский, Роберт Сурдевальский, Роберт, сын Тристана, Буаль Шартрский, Гумфрид де Монтегю и знаменитейший из всех — Танкред, рыцарский героизм которого воспели поэты и прославили историки. Адемар Монтейльский и Раймунд, граф Сен-Жильский и Тулузский, были избраны вождями крестоносцев из южных провинций. Епископ Адемар, первым принявший крест на Клермонском соборе, получил от папы Урбана II титул апостольского легата, духовного вождя Крестового похода. Митра духовного владыки и рыцарский шлем являлись его попеременным облачением; он был образцом, опорой и утешителем всех ополчившихся в священный поход.

Раймунд Сен-Жильский обагрил свой меч кровью мавров в Испании. В нем уже не было первого пыла молодости, но и в преклонных годах он отличался неустрашимостью и непоколебимой твердостью характера. Он простился со своими обширными многочисленными владениями на берегах Роны и Дордоны и отправился на Восток в сопровождении знатнейших владетелей из Гаскони, Лангедока, Прованса, Лиможа и Оверни. Летописцы упоминают между ними Ираклия графа де Полиньяка, Вильгельма Сабранского, Элезара Монтредорского, Пьера-Бернара Мотальякского, Элезара Кастрийского, Раймунда Лилльского, Пьера-Раймунда Готпульского, Гуссье Ластурского, Вильгельма V, владетеля Монпелье, Рожера графа Фуаского, Раймунда Пеле, владетеля Алеского, Изуарда графа Дийского, Рембота графа Оранжского, Вильгельма графа Форезского, Вильгельма графа Клермонского, Жерарда, сына Гильяберта, графа Руссильонского, Гастона виконта Беарнского, Вильгельма-Аманжье Альбертского, Раймунда VI графа Тюренского, Раймунда виконта Кастильонского, Вильгельма-Дюржеля графа Форкалькверского.

Епископы Аптский, Лодевский, Оранжский, архиепископ Толедский были во главе своих вассалов, как и епископ Адемар. Армия Раймунда Сен-Жильского состояла из ста тысяч крестоносцев; она перешла через Альпы, Ломбардию, Фриуль, Далмацию и вступила в пределы греческой империи.

Алексей Комнин искал помощи на Западе в защиту от вторжения мусульман, но, по мере того как князья-крестоносцы подвигались со своими войсками к Константинополю, Алексей начинал опасаться многочисленности своих освободителей. И этому наплыву народов на его владения он противопоставил политику хитрости, коварства и подкупа. Он трепетал на своем ветхом престоле; и в самом деле, если бы не было благочестивого Готфрида, который не допустил нарушения присяги, принятой перед Крестовым походом, то латинские знамена развевались бы уже с тех пор на стенах Византии.

С помощью подарков и низкой угодливости Алексей пользовался-таки временным уважением латинских князей, за исключением Танкреда, бывшего нечувствительным к обольщениям императорского двора. Но ради обеспечения мира Алексей не отступил ни перед каким унижением, ни перед каким обещанием. Однако же он успокоился не прежде того, как все эти пришельцы с Запада перешли по ту сторону Босфора.

Начиналась весна 1097 г., когда воины креста вступили в Вифинию. На пути к Никее они увидели замок Эксерогорго, ставший могилой для предприимчивых спутников Рональда и полем битвы, на котором непокорный и своевольный отряд рыцаря Готье был истреблен мусульманским оружием. Четыре тысячи работников, вооруженных лопатами и заступами, были заняты теперь разравниванием дороги; железные или деревянные кресты, расставленные на разных расстояниях, обозначали путь, по которому должно было следовать латинское войско.

При приближении крестоносцев султан Кылыч-Арслан (Львиная Сабля) созвал со всех сторон своих поданных и союзников для защиты ислама; он постарался образовать из них войско и укрепить город Никею, на который должны были обрушиться первые удары христиан. Этот город, столица Вифинии и резиденция Румского султана, был выстроен на берегах Асканского озера, сообщающегося с Мраморным морем. 370 каменных или кирпичных башен защищали двойную ограду его стен, по которым можно было бы прокатить колесницу. Румский султан со своим стотысячным войском расположился на горах близ Никеи. С ужасом должен был он смотреть оттуда на христианскую армию, распространившуюся по долине; эта армия состояла из более чем 100.000 конницы и 500.000 человек пехотного войска.

Наконец крестоносцы решились приступить к осаде Никеи. Каждому корпусу армии было отведено свое место, каждому народу — свой участок, окруженный стенами и тыном. Первые дни осады прошли в бесплодных попытках. Но вдруг неприятельский авангард, состоящий из 10.000 всадников, стремительно спускается в долину; крестоносцы, предупрежденные о нападении, остаются в выжидательном положении под оружием. Начинается битва. На помощь помятому сарацинскому авангарду выступают 50.000 всадников под предводительством султана. Почва долины колеблется под натиском двух армий; стрелы сыплются в ряды воинов; воздух оглашается ударами копий и мечей и криками мусульман. Готфрид, брат его Балдуин, Роберт Фландрский, Роберт Нормандский, Боэмунд и Танкред бросаются всюду, где заметна опасность. Битва эта длилась с утра до ночи; победа осталась за христианами, но они потеряли 2000 своих братьев; сарацины же убежали в горы, оставив в долине 4000 убитых.

Освободясь от соседства неприятельского войска, крестоносцы возобновили осаду Никеи. Во время одного из приступов перед христианами появляется сарацин-гигант, который, стоя на стенах, поражает смертью одного врага за другим, но сам остается невредим от ударов. Как бы желая доказать, что он ничего не боится, гигант отбрасывает свой щит, обнажает свою грудь и начинает метать в крестоносцев целями глыбами камни. Крестоносцы валятся в бессилии защитить себя. Наконец выступает Готфрид, вооруженный арбалетом и в сопровождении двух оруженосцев, которые ограждают его своими щитами. Мгновенно вылетает стрела… Гигант, пораженный в сердце, падает мертвый на стену в виду обрадованных крестоносцев и неподвижных от страха осаждаемых.

Семь недель уже длилась осада, и тогда только крестоносцы заметили, что мусульмане пополняли свои потери подкреплениями, прибывающими через озеро Асканское, примыкающее к городу с западной и южной стороны. Тогда они послали за лодками и за судами в одну из гаваней Пропонтиды, называемую Сивито (ныне Гемлик); эти лодки и барки были поставлены на телеги, запряженные лошадьми, и в одну ночь сильного сложения люди, отправленные на них, успели подъехать к Никее и пересесть на суда, так что на заре суда с этими неустрашимыми крестоносцами покрывали уже все озеро Асканское. Удивлены и поражены были таким зрелищем защитники Никеи. После нескольких усиленных приступов со стороны крестоносцев, они лишились всякой надежны на спасение; Никея должна была или сдаться, или пасть после последнего приступа, но политика Алексея вырвала из рук латинян эту победу. Между войсками крестоносцев было два греческих отряда под начальством двух воевод, которым поручено было хитростью перехватить Никею в пользу императора. Один греческий офицер пробрался в город и предложил мусульманам подчиниться власти императора Константинопольского, объявив им, что в этом — единственное средство для них избежать мщения со стороны крестоносцев. Ему поверили, и мусульмане сдались по его предложению — к великому удивлению и негодованию христиан, когда они вслед за тем увидели развевающиеся на башнях знамена Алексея. Впрочем, ропот скоро затих. Алексей остался обладателем Никеи.

Император приобрел Никею, но это не удовлетворило его вполне; ему нужен был Танкред, то есть ему нужно было, чтобы этот рыцарь дал клятву быть подчиненным и верным ему. Танкред, уступая просьбам Боэмунда и других вождей, обещал быть верным императору, пока сам император пребудет верным делу крестоносцев. В этом согласии была угроза, но Алексей не мог требовать ничего больше. Впрочем, после всего, что произошло в Никее, искренний союз между греками и латинянами сделался более невозможным; взаимное враждебное чувство между греками и крестоносцами доходило до ненависти и составляло между ними как бы непроходимую бездну.

Глава III
С отбытия из Никем до прибытия в Антиохию (1097—1098)

Малая Азия, в то время еще неизвестная, которая впоследствии поглотила столько западных народов, открылась теперь перед христианскими войсками со своими местностями без проложенных путей, со своими горами и пропастями и со своими дикими обитателями. Крестоносцы, продолжая свой путь к Сирии и Палестине, отбыли из Никеи в 1097 г., 25 июня; через два дня пути подошли они к мосту, построенному на том самом месте, где река Галл впадает в Сангарий, известный ныне под именем Сакарии. Так как им предстояло пробираться теперь по местности пустынной и безводной, то армия разделена была на два корпуса, значительнейшим из которых предводительствовали Готфрид, Раймунд, Гуго Великий и граф Фландрский; во главе другого корпуса были поставлены Боэмунд, Танкред и герцог Нормандский. Войско Готфрида двинулось направо, а войско Боэмунда — налево. После трех дней пути перед войском Боэмунда открылась долина Горгони. И тут внезапно устремляется на него с гор неприятель: султан Кылыч-Арслан после неудачи своей при Никее собрал новые силы; он следовал за крестоносцами, изыскивая случай заставить их дорого поплатиться за взятие его столицы.

Боэмунд делает распоряжение, чтобы были расставлены палатки. Мгновенно на берегу реки устраивается лагерь, и здесь располагается слабейшая часть войска. Нападение на него было сильное; неприятель имел численное превосходство, перед которым все чудеса храбрости христианских воинов должны были оказаться бесплодными.

Воины Кылыч-Арслана вторгаются в латинский лагерь, предают избиению всех на пути своем, щадя только женщин, которых забирают в неволю. Боэмунд является на поле битвы, и сцена изменяется. Герцог Нормандский, вырвав свое белое знамя, вышитое золотом, из рук человека, несшего его, бросается в толпу сарацин и с криком: «За мною, нормандцы!» — начинает косить мечом своим кровавую жатву в неприятельских рядах. Танкред, который в начале битвы изнемог бы без помощи Боэмунда, с новым жаром и неистощимым мужеством продолжает битву. Уже несколько часов рыцари Креста неутомимо поддерживали неравную борьбу; многочисленность врага уже преодолевала их, когда вдруг тысячи радостных возгласов возвестили о прибытии войска Готфрида: в самом начале битвы Боэмунд отправил гонца, чтобы предупредить герцога Лотарингского. Немного понадобилось времени, чтобы решить, на чьей стороне останется победа.

Вечером, когда битва кончилась, три тысячи высших и более двадцати тысяч низших чинов мусульманского войска лежали убитыми; неприятельский лагерь, расположенный в двух милях за долиной Горгони, перешел во власть победителей. Крестоносцы потеряли 4000 товарищей, тела которых были преданы погребению при пении священных молитв. Битва эта, первая большая битва с начала Крестового похода, получила название Дорилейской, по причине близости города этого имени, который теперь называется Эскишехир («Старый город»).

Христиане, продолжая путь, решились не расставаться более. Это решение было хорошо в том отношении, что усиливало их в случае нападения, но было вместе с тем и неудобно в случае других бедствий, например голода и жажды. Турки позаботились разорить те места, которые не могли защищать; грабежом и пожарами опустошили они ту часть Каппадокии, Исаврии, Фригии, по которой должны были проходить крестоносцы. Путь христианской армии от долины Горгони до Антиохетты, столицы Писидии, был продолжительным бедствием. Антиохетта открыла перед ними своим ворота; тут оказались пастбища и продовольствие, и армия отдохнула здесь. Во время пребывания ее вокруг этого города она едва не лишилась двух главных своих предводителей: Раймунд Сен-Жильский опасно захворал, а Готфрид, защищая одного крестоносца, на которого напал медведь, победил зверя, но сам был ранен в бедро, к счастью, однако же, не смертельно. Обоих вождей пришлось в продолжение нескольких недель переносить вслед за войском на носилках.

С тех пор как крестоносцы покинули Европу, между ними еще не происходило несогласий, но пришлось испытать и это бедствие. Танкред во главе итальянских воинов, Балдуин, брат Готфрида, — с фламандцами, были посланы вперед. Проходя через Ликаонию, они нигде не встретили врага и поспешили достигнуть Киликии. Танкред, шедший впереди, остановился у Тарса и приказал повесить свое знамя на стенах города, бывшего колыбелью св. Павла. Вслед за ним подходит Балдуин и требует, чтобы город был сдан ему, под тем предлогом, что отряд его многочисленнее, чем отряд итальянского героя. Испуганные его угрозами, жители соглашаются заменить знамя Танкреда знаменем Балдуина на стенах их города. Брат Готфрида довершает негодование итальянцев отказом принять в городе, предавая таким образом мечу турок, триста крестоносцев, посланных Боэмундом. В таких обстоятельствах воздержанность Танкреда только и могла обуздать ярость итальянцев, которые ограничились тем, что предали мщению тех мусульман, что оставались в башнях города. В это время корсары фландрские и голландские, прослышав о походе христиан, явились в Тарскую гавань; их предводитель Гимер, булонец, узнал Балдуина, сына своего прежнего господина, принял крест вместе со своими товарищами и обещал служить брату Готфрида.

Танкред, удалившись из Тарса со своим отрядом, хотел расположиться лагерем у стен Аданы, крепости в Киликии, которая, однако, уже была занята властителем Бургильонским. Сложив свои палатки, Танкред двинулся к другому городу, по имени Мальмистра, откуда и выгнал турок. Балдуин, выступив из Тарса, где он оставил гарнизон, также подошел к Мальмистре. При виде фламандских палаток итальянцы, уверенные, что Балдуин захочет воспользоваться и этой их победой, берутся за оружие. Начинается страшная битва между этими двумя христианскими войсками. Отряд Танкреда, уступающий в численности, принужден был отступить. На другой день, однако же, противники помирились во имя религии. Вожди обняли друг друга в присутствии своих войск. Танкред подчинил потом своей власти несколько крепостей в Киликии.

Между тем, главная армия крестоносцев перешла через Иконий и Ираклию. Переступив через Тавр, она остановилась на отдых и нашла продовольствие в городе Коксоне (древней Кукузе, прославившейся как место ссылки св. Иоанна Златоуста). Переход из Коксона в Марезию был тяжелым и бедственным: на этом пространстве более восьми или десяти миль не было ничего, кроме колючего кустарника, хвороста, скал и пропастей. Не было ни дорог, ни даже проторенной тропинки. Эта часть Тавра была свидетельницей великих бедствий и великого отчаяния. Крепость Марезия, изобилующая всякого рода средствами к жизни, население которой состояло из христиан, находилась в конце этого пути. Жена Балдуина умерла и была похоронена в этом городе.

В Марезии Балдуин присоединился к христианской армии, пожелав увидеть собственными глазами, в каком положении был брат его Готфрид. Он был обвинен за свою несправедливость и насилия относительно Танкреда. Вследствие ли этого обстоятельства или того, что освобождение Святой земли не было единственной его целью, Балдуин поддался предложениям одного армянина, искателя приключений, который прельщал его победами на берегах Евфрата; и вот, в сопровождении тысячи воинов, которых ему удалось отбить у Крестового похода, он отправился основывать в Месопотамии графство Эдесское, которое впоследствии оказалось полезным для латинян. В пространной истории Крестовых походов читатель найдет любопытные подробности, которыми сопровождались эти быстрые завоевания Балдуина.

Артезия, в древности Халкида, город, занятый турками, не замедлил подчиниться власти крестоносцев. Эта крепость была последней из охранявших путь в Антиохию, и мусульмане не пренебрегли ничем, чтобы ее защитить; но они принуждены были удалиться из нее. Оставался еще один пункт — мост Оронтский, называемый Железный мост (ныне Герс-ил-Гаддид), оконечности которого были защищены двумя башнями, обшитыми железом. Мусульманские воины заняли эти башни, и весь левый берег Оронта покрылся неприятельскими отрядами. Напрасные преграды, которые должны были рухнуть перед великой христианской армией! Выступив из Артезии, где Танкред присоединился к прочим крестоносцам, армия продвигается в полном порядке. Авангард, предводительствуемый Робертом Нормандским, подходит к Железному мосту и сначала не может пробить себе дорогу. Но вот появляется большая часть христианских частей, подкрепившая отряд Роберта, и крестоносцы бросаются на мост. Франки оказываются победителями на обоих берегах Оронта, а турки, ускользая от избиения, быстро скрываются по направлению к Антиохии.

Еще четыре часа пути, и перед армией франков должна была открыться столица Сирии. Вождям известны были грозные укрепления Антиохии; архиепископ Адемар, желая подготовить крестоносцев и придать им бодрости, рассудил не оставлять их в неведении того, что им предстояло осаждать страшный город, стены которого «были выстроены из каменных глыб огромного размера, скрепленных между собою неизвестным и неразрушимым цементом», — город, в котором собраны были со всех сторон враги имени Христова.

Христианская армия перешла на левую сторону Оронта; направо от него было озеро Бар-эль-Абиад (Белое море). Путь, по которому она направилась, называемый у летописцев царским путем, проходит по долине, не имеющей ни одного деревца. Пурпуровые и золотые хоругви развевались на воздухе; позолоченные щиты, каски и доспехи блестели на солнце и неслись вперед, как лучезарное пламя; шестьсот тысяч крестоносцев покрывали долину Умк, которая известна теперь только алеппскому каравану да туркменскому всаднику. Двоякое впечатление могло охватить христианскую армию в виду Антиохии: чувство страха при виде громадных стен и гор, защищавших город, и чувство благочестивого умиления перед «городом Божиим» (Феополь), столь знаменитым в истории первых веков христианства.

Глава IV
Осада и взятие Антиохии (1097—1098)

Антиохия была окружена стенами на пространстве четырех миль в окружности; над ней с юга возвышались четыре холма, заключенные в городских стенах, а с севера вблизи от укреплений протекала река Оронт. С этой стороны укрепления не являлись столь грозными, как в других частях города, потому что Оронт служил уже естественной защитой. В Антиохии было 130 башен. Стены увенчивались зубцами, которых, по свидетельству аравитянского летописца, было 24.000. Когда крестоносцы подошли к Антиохии, минуло уже 14 лет, как она перешла от владычества греков под владычество мусульман. В городе тогда находилось множество сарацин, которые, испугавшись приближения латинян, сбежались сюда из окрестных земель, чтобы вернее укрыться со своими семействами и имуществом. Туркменский эмир Башзиам или Акциан, получивший верховную власть над городом, заперся в нем с 7000 конных воинов и 20.000 человек пехоты.

Осада Антиохии была решена, несмотря на приближение зимы. Боэмунд и Танкред раскинули свой лагерь на высотах, находящихся недалеко от восточных ворот, или ворот св. Павла; направо от итальянцев, на плоскости по левому берегу Оронта до Собачьих ворот, расположились два Роберта, Стефан граф Блуаский, Гуго граф де Вермандуа с их нормандцами, фламандцами и бретонцами; далее, к северу от города, размещались граф Тулузский и епископ Пюизейский со своими провансальцами; войско же Раймунда занимало весь промежуток от Собачьих ворот до следующих ворот, названных впоследствии воротами Дюка. Тут начиналось размещение войска Готфрида, которое достигало ворот Моста; таким образом, оно простиралось до того места, где Оронт омывал стены Антиохии. Вследствие такого распределения крепость была обложена с трех сторон: с востока, с северо-востока и с севера. С юга же крестоносцы не могли обложить город, потому что тут лежала неприступная гористая местность. Осаждающим был бы очень полезен пункт к югу от Антиохии, потому что он замкнул бы западные ворота, или ворота св. Георгия, через которые мусульмане могли выходить и получать продовольствие, но для этого им пришлось бы перейти через Оронт. Таково было лагерное расположение христианского войска.

Из 600.000 пилигримов насчитывалось 300.000 способных к военному делу. Какое величественное зрелище представляло это громадное множество палаток, эти многочисленные вооруженные легионы и вся эта масса народа, прибывшего с Запада! Какая грозная сила для осажденных!

В первые дни осады крестоносцы были так уверены, что ужас принудит осажденных открыть ворота города, что сами предавались бездействию. Осенняя пора доставляла им обильную пищу; зеленеющие берега Оронта, рощицы Дафны, прекрасное сирийское небо располагали их к удовольствиям; беспорядок и бесчинство появились среди христовых воинов. Турки в разных вылазках убили и забрали в плен множество пилигримов, скитавшихся по окрестностям. Желая отомстить за смерть товарищей, крестоносцы задумали взять город приступом, но у них не было лестниц и боевых машин. Они построили мост на ладьях, чтобы воспрепятствовать набегам мусульман на противоположный берег. Христиане позаботились загородить осажденным все проходы. Они старались разрушить мост, построенный на болоте, напротив Собачьих ворот, через который мусульмане обыкновенно выходили. После многих бесплодных усилий они поставили там громадную башню, которую неприятели подожгли, и она обрушилась. И не удалось иначе пилигримам загородить этот проход, как притащив руками к самым Собачьим воротам громадные каменные глыбы и самые толстые деревья, срубленные в соседних лесах.

Между тем, отважные рыцари бодрствовали вокруг лагеря. Танкред, подстерегавший врагов в засаде, напал однажды на шайку сарацин, и семьдесят голов скатились под его ударами. В другой раз Танкред, прохаживаясь по окрестностям с одним только оруженосцем, познакомил множество сарацин с непреодолимой мощью своего меча, но, движимый поразительной героической скромностью, рыцарь приказал своему оруженосцу никому не рассказывать о подвигах, которым тот был свидетелем.

Вылазки осаждаемых становились реже, но крестоносцы, за отсутствием боевых машин, не могли решиться на приступ. Таким образом, все эти гордые рыцари осуждены были ждать победы от отчаяния турок или от милости Божией. Вскоре началась зима; продовольствие, назначенное на несколько месяцев, было уничтожено в несколько дней. В лагере появился беспощадный голод; дождевые потоки наводнили палатки, так что этот лагерь, недавно еще оживленный весельем, представлял теперь крайне печальное зрелище. Решено было предпринять экспедицию в соседние страны, чтобы добыть съестных припасов. После праздников Рождества тысяч 15 или 20 пилигримов под предводительством Боэмунда и Роберта Фландрского направились в область Харим, находящуюся в нескольких милях к юго-востоку от Антиохии, и скоро возвратились со множеством коней и верблюдов, навьюченных съестными припасами. Немного понадобилось времени, чтобы истощились и эти припасы; были сделаны новые набеги, которые ничего не доставили лагерю. Ежедневно холод, голод и разные болезни усиливали страдания армии и рыли новые могилы для новых жертв. Недоставало священников, чтобы отпевать умерших, и места не хватало для могил. Летописцы, описывая опустошения, производимые голодом, изображают рыцарей бледными, в лохмотьях, вырывающими острием оружия корни растений, вытаскивающими из полевых гряд новые посевы и оспаривающими дикие травы у вьючных животных. От неимения надлежащей пищи почти все боевые кони погибли. Их насчитывалось в начале осады до 70.000; теперь оставалось их не более 2000, и те еле-еле бродили вокруг палаток, истлевших от зимних дождей.

Ко всем этим бедствиям присоединились побеги из лагеря. Герцог Нормандский, удалившийся в Лаодикею, возвратился к воинству только после трех убедительных призывов во имя Иисуса Христа и религии. Бегство Вильгельма Шарпантье (Плотника) и Петра Пустынника произвело позор и уныние. И неслыханная противоположность! Среди самой ужасной нищеты появился разврат; в палатках крестоносцев воцарились рядом голод и разврат. Епископ Адемар громил своим строгим словом развратников и святотатцев; из главных военных и духовных начальников был снаряжен суд, чтобы преследовать и предавать наказанию виновных.

Приближение весны оживило надежды христианского воинства; болезни уменьшились; в лагерь доставлялось продовольствие от графа Эдесского, от князей и монахов армянских, с островов Кипра, Хиоса и Родоса. Готфрид, который по случаю опасной раны долго не мог выходить из палатки, явился наконец в лагерь, и присутствие его произвело оживление среди общего упадка духа. В это время прибыли в христианский лагерь послы от египетского халифа. Христиане, желая скрыть от врагов-мусульман свое бедственное положение, постарались окружить великолепием свою обстановку и выказывали веселое настроение духа. Послы предложили им содействие халифа на том условии, чтобы христианское войско ограничилось простым поклонением гробу Иисуса Христа. Франкские воины отвечали, что они пришли в Азию не для того, чтобы подчиняться каким-либо условиям, но что целью их путешествия в Иерусалим было освобождение священного города. Почти в это же время Боэмунд и Роберт Фландрский одержали победу над князьями Алеппским, Дамасским, Шайзарским и Эмесским, которые выступили в путь на помощь Антиохии. Крестоносцы не скрыли и этого последнего торжества от каирских послов, готовых к отплытию из порта св. Симеона: на четырех верблюдах были препровождены к ним головы и останки двухсот мусульманских воинов.

Прибытие в порт св. Симеона пизанского и генуэзского флота послужило причиной кровопролитных столкновений. Толпы пилигримов, не имевших иной защиты, кроме меча Боэмунда и графа Тулузского, присоединились к европейскому флоту, снабженному продовольствием; но на обратном пути от моря в лагерь антиохийский эта толпа была настигнута мусульманами. Около тысячи христиан погибло, остальные, преследуемые турками, также не избежали бы смерти, если бы Готфрид и другие вожди не поспешили на помощь пилигримам, узнав об их поражении. Неприятель поспешил перейти через мост, чтобы возвратиться в Антиохию, но христиане успели перехватить эту дорогу. Сверх того те, кто бежал сначала к Черным горам на севере Антиохии, возвратились, чтобы возобновить битву, и мусульмане, заключенные таким образом и стиснутые между Оронтом и горами, видели перед собой неминуемую гибель. Акциан, правитель города, наблюдавший за битвой из башен, возвышающихся над его дворцом, и с высоты укреплений, видя гибельное положение мусульман, немедленно послал к ним подкрепление и, затворив за своими воинами ворота, ведущие к мосту, объявил им, что они должны или победить, или умереть. Тогда началось избиение мусульман, рассказанное в летописях очевидцев с ужасающими подробностями. Это избиение происходило на холме против самого моста, который теперь, как и тогда, служит кладбищем для турок. Волны Оронта вокруг моста были как бы задержаны в своем течении загромоздившими их трупами.

После этого побоища крестоносцы выстроили на этом холме укрепление, которое было поручено храброму графу Тулузскому; оно препятствовало мусульманам выходить из города воротами моста и открыло для крестоносцев безопасное сообщение с правым берегом Оронта.

У осажденных оставались еще одни городские ворота, через которые они могли получать продовольствие и пользоваться свободным движением по левому берегу Оронта; сюда не проходил еще ни один крестоносец. Они были с западной стороны и назывались воротами св. Георгия. Вожди рассудили, что необходимо устроить возможность производить нападения отсюда, и пришли к тому заключению, что следовало захватить позицию вокруг этих западных ворот; но это было сопряжено с большой опасностью, и некоторые из предводителей войска отказывались брать на себя такое дело. Тут выступил Танкред; но у знаменитого рыцаря недоставало денежных средств, чтобы осуществить это предприятие. Тогда граф Тулузский дал ему 100 марок. Остальные вожди также помогли, каждый по возможности. На холмике вблизи ворот св. Георгия возвышался монастырь того же имени; Танкред приказал его укрепить и, поддерживаемый избранным отрядом воинов, сумел продержаться на этом важном посту.

Таким образом, в руках у христиан оказалась вся внешняя сторона крепости; надежда и рвение воодушевляли крестоносное воинство; дисциплина была восстановлена и придала силы войску. Даже нищие и бродяги, толпа которых увеличивала беспорядок и затрудняла военные действия, были теперь заняты осадными работами и числились на службе, под начальством так называемого «командира» или «царя сволочи» (roi traund или roi des gueux).

Все антиохийские ворота были заперты, битвы были приостановлены. Между тем, с обеих сторон продолжалась война, выражавшаяся в варварских действиях. Ярость турок обрушилась в особенности на пленников. История сохранила имя одного пленного христианского рыцаря, Раймунда Порте, который был выведен на городские укрепления и которому угрожали смертью, если он не убедит крестоносцев выкупить его деньгами. Обращаясь к осаждающим, Раймунд Порте умоляет их смотреть на него как на человека умершего, не жертвовать ничего ради его спасения и продолжать осаду города, который не мог уже долго выдерживать ее. Правитель Антиохии, узнав, что он говорит, требует, чтобы рыцарь немедленно принял ислам. Он объявляет, что осыплет его дарами и почестями, если он на это согласится, в противном же случае велит отрубить ему голову. Вместо всякого ответа благочестивый рыцарь, скрестив руки и обратив глаза к востоку, преклоняет колена — и голова его скатывается со стен. Прочие христианские пленники в тот же день были сожжены на костре.

Осаждающие продолжали страдать от голода. Акциан предложил перемирие, на которое последовало неблагоразумное согласие. Во время этого перемирия между вождями произошли распри по поводу богатых подарков, присланных вождям и воинству Балдуином, графом Эдесским. Крестоносцы свободно проходили внутрь крепости, а сарацины бывали в лагере латинян. Вскоре убийство одного рыцаря, по имени Баллон, подало повод к нарушению перемирия, и осада возобновилась.

Однако же не посредством терпения и храбрости была покорена Антиохия. После семимесячных тяжелых трудов только посредством хитрости и побуждаемые честолюбием крестоносцы достигли успеха своего дела. Боэмунд, увлеченный на Восток не ради духовных, но ради светских целей, смотрел не без зависти на то, что счастье благоприятствовало Балдуину; он замыслил овладеть Антиохией и случайно встретил человека, который мог помочь ему прибрать в свои руки эту крепость. Это был один армянин по имени Пирруз, сын фабриканта доспехов, человек подвижного и тревожного нрава, перешедший, чтобы поправить свои дела, из христианства в ислам. Он приобрел доверие Акциана, который принял его даже в свой совет. Пирруз заведовал тремя городскими башнями, которые поначалу усердно защищал; но бесплодная служба ему надоела, а он был не такой человек, чтобы отступить перед изменой, если она могла доставить ему выгоды.

Пирруз и Боэмунд поняли друг друга с первого взгляда. Князь Тарентский пообещал отступнику от веры много заманчивого. Чтобы убедить Боэмунда в своей преданности и оправдать свою измену, Пирруз рассказал, что ему явился во сне Иисус Христос и посоветовал предать Антиохию в руки христиан. Когда Боэмунд условился с Пиррузом, каким образом исполнить задуманное ими предприятие, он предложил собраться главным предводителям христианской армии. Боэмунд представил им все бедствия, которые они уже вынесли и те, которые угрожали им в будущем, заключив, что совершенно необходимо войти в Антиохию, и что не следует быть разборчивыми в средствах для одержания этой победы. Многие вожди поняли тайное побуждение, которым руководствовался Боэмунд, и возразили ему, что несправедливо было бы допустить, чтобы один человек воспользовался общими трудами; восстали и против того, чтобы овладеть крепостью посредством какой-нибудь уловки или коварства, свойственных женщинам.

Боэмунд, которого история прозвала Улиссом латинян, не отказывается, однако же, от своего замысла; он начинает распространять самые тревожные слухи. Христиане узнают, что Кербога, властитель Мосульский, приближается к Антиохии с 200 тысячами войска, поднявшегося с берегов Тигра и Евфрата. Вожди снова собираются на совет; Боэмунд предупреждает о великих опасностях, угрожающих крестоносцам. «Время не терпит, — говорит он, — торопитесь действовать: завтра, возможно, будет поздно». Он объявляет вождям, что знамя Крестового похода может уже через несколько часов развеваться на стенах Антиохии, и показывает письма Пирруза, обещающего передать им три башни, которыми он заведует, но только с условием не иметь дела ни с кем, кроме Боэмунда, и чтобы ценой этой услуги было предоставление города во власть Боэмунда. Между тем, опасность с каждым днем увеличивается; бежать — позорно, предпринимать битву — безрассудно. Эти слухи встревожили всех и заставили умолкнуть все личные интересы соперников. Все вожди, исключая непоколебимого Раймунда, согласились предоставить Боэмунду главенство в деле покорения Антиохии; князь Тарентский назначил осуществление этого предприятия на следующий день.

Чтобы усыпить вполне бдительность осаждаемых, крестоносцы за несколько часов до наступления ночи вышли из лагеря как будто бы с целью направиться навстречу эмиру Мосульскому по той дороге, откуда его ожидали. Ночью же они тихо подкрались к стенам Антиохии с западной стороны и стали близ башни Трех сестер, которой заведовал Пирруз. Пользуясь темнотой ночи, когда гарнизон антиохийский был погружен в глубокий сон, один ломбардец по имени Пайен, посланный Боэмундом, взбирается по кожаной лестнице на башню Трех сестер; Пирруз извещает его, что все готово, и что ради обеспечения успеха дела он только что убил одного из своих братьев, которому не доверял. По той же лестнице взбирается и сам Боэмунд, за ним следуют еще несколько воинов. Скоро целые легионы наводнили антиохийские улицы. Более 10.000 городских жителей погибли в эту ночь. Акциан ускользнул через маленькие ворота на северо-восточной стороне города, но был узнан армянскими дровосеками, которые отрубили ему голову и доставили ее новым властителям Антиохии. Едва только рассвело, знамя Боэмунда уже развевалось на одной из самых высоких башен города.

Эта измена не доставила Пиррузу ни славы, ни счастья: сделавшись снова христианином, он последовал за крестоносцами в Иерусалим и умер через два года, перейдя опять в мусульманство и презираемый и христианами, и мусульманами, которым он поочередно служил и изменял.

Таким образом взята была Антиохия в начале июня 1098 г. Осада длилась около восьми месяцев. Победу отпраздновали пиршествами и танцами; но еще тяжелые дни предстояли победителям сирийской столицы. Осажденные, в свою очередь, армией Кербоги, они подверглись всем ужасам голода. Разнесся слух, что император Алексей выступил в Малую Азию и дошел до Филомелия, чтобы оказать помощь крестоносцам в Антиохии, однако, обманутый рассказами об отчаянном положении пилигримов, возвратился в Константинополь.

Хотя Антиохия была взята крестоносцами, цитадель города, стоявшая на третьем холме на востоке, осталась во власти турок. Через малые северо-восточные ворота, оставшиеся свободными, гарнизон цитадели получал ежедневно подкрепление от осаждающей Антиохию армии Кербоги и успевал делать опустошительные вылазки на самых улицах города. Но этот вызывающий образ действий был напрасен! Голод довел христиан до рокового, мертвенного равнодушия, и спасение их должно было произойти из самой крайности их бедствий. Однажды один бедный священник из Марселя по имени Бартелеми явился в совет вождей и рассказал, что три ночи сряду он видел во сне св. апостола Андрея, и что апостол повелел ему пойти в церковь св. Петра в Антиохии, раскопать землю вокруг главного алтаря, чтобы найти железо того копья, которым было прободено бедро Искупителя, и сказал, что это священное железо следует нести впереди армии на пути ее и что оно дарует победу христианскому оружию. Копье действительно было найдено в указанном месте; вид священного железа воодушевил всех верой, надеждой, радостью и силой. Эти толпы людей, казавшихся призраками, помертвевшими от голода, превратились внезапно в непобедимый народ. Решено было вступить в бой с Кербогой, шатры которого покрывали берега Оронта и возвышенности к востоку от Антиохии.

Выступив из ворот Моста, христианская армия, разделенная на 12 корпусов, растянулась в боевом порядке таким образом, что заняла всю долину от ворот Моста до Черных гор, находящихся на один час расстояния к северу от Антиохии. Приняв такую позицию, христиане должны были воспрепятствовать неприятелю овладеть доступами к крепости или окружить их. Вскоре трубы подали сигнал к битве, и знаменосцы открыли шествие. Те самые христиане, которые только что изнемогали от голода, с истинно чудным рвением устремились на бесчисленную армию эмира Мосульского. Победа осталась за воинами Креста; никогда еще человеческое мужество не производило ничего подобного. По сказаниям историков, 100.000 мусульман пали мертвыми в долине, которая отделяет Антиохию от Черных гор, по обоим берегам Оронта и по Алеппской дороге. Кербога был обязан своим спасением лишь быстроте своего коня. Крестоносцев погибло 4000. Военная добыча этого дня была громадна. Понадобилось несколько дней, чтобы перенести в город все оставшееся после побежденных.

Первой заботой крестоносцев после их победы было восстановить поклонение Иисусу Христу; часть сокровищ, отнятых у сарацин, послужила на украшение святых храмов. Затем князья-предводители, патриарх Антиохийский и латинские духовные высшие власти послали письма к западным народам, в которых поведали им о трудах и победах пилигримов.

Глава V
После отбытия из Антиохии до прибытия в Иерусалим (1099)

Победоносное христианское воинство пожелало немедленно выступить в Иерусалим; предводители же решили переждать, чтобы прошла летняя жара и наступила осень. Подобными причинами для промедления не имели, однако же, обыкновения руководствоваться князья и бароны. Действительным их побуждением были честолюбивые планы, заставлявшие их забывать благочестивую цель Крестового похода. Первым несчастным последствием отсрочки отбытия армии из Антиохии была смерть огромного числа пилигримов, среди которых распространилась ужасная эпидемическая болезнь, похитившая в продолжение одного месяца до 50.000 жертв. Печальнее всего была смерть епископа Адемара, останки которого предали погребению в храме св. Петра. Вид общего горя, зрелище стольких погребений не рассеяли честолюбивых замыслов лиц, стоящих во главе похода. Счастье, благоприятствовавшее Балдуину, графу Эдесскому и Боэмунду, князю Антиохийскому, было как будто соблазном для прочих вождей армии; оно возбуждало в них кипучую зависть. В день поражения Кербоги Раймунд Тулузский водрузил свое знамя на стенах цитадели и отказывался передать ее Боэмунду.

Для того, чтобы вывести войска из зараженной эпидемией местности и, отчасти, увлекаясь военными приключениями, предводители рассеялись по разным соседним странам. Раймунд Тулузский начал осаду Маарры, крепости, расположенной между Хамой и Алеппо. Жители защищались с ожесточением. Раймунд, при содействии графов Фландрского и Нормандского, вел в продолжение нескольких недель кровопролитные битвы. Взятие Маарры сопровождалось избиением всего мусульманского населения. Между тем, среди христиан-победителей снова возник голод; доведенные до крайности, многие из них решались на ужасные меры. Обладание Мааррой сделалось предметом новых распрей. Раймунд требовал в свою пользу это завоевание. Толпы пилигримов, утомленные этими раздорами, принялись разрушать крепость. В скором времени пожар довершил истребление, начатое народом. Раймунд, в сопровождении двух Робертов, с грустью покинул Маарру, перешел через землю Эмесскую, через Ливанские горы и расположился лагерем близ Архаса, крепости в Финикии.

Разные завоевательные предприятия вождей в соседних странах только раздражали нетерпение христианского ополчения, стремившегося идти исполнить свой обет. Когда же наступила осень, то поход был снова отложен под предлогом позднего времени и зимних дождей. Наконец, отбытие из Антиохии было назначено на март 1099 г. В определенное время Готфрид и граф Фландрский выступили в Лаодикею; Боэмунд провожал их до этого города, но поспешил возвратиться в Антиохию, опасаясь потерять тут свое главенство. Продолжая путь, Готфрид и Роберт Фландрский взяли Тортоссу, начали осаду Джебеля, но вскоре покинули этот город, и затем вся армия соединилась под стенами Архаса, осада которого уже была начата Раймундом.

Во время этой осады возникли сомнения насчет открытия священного Копья. Чтобы покончить с этими толками, священник Бартелеми решился подвергнуться огненному испытанию. В обширной долине был приготовлен костер. В присутствии христианской армии марсельский священник, облаченный в простую тунику, держа в руках священное железо, обернутое в шелковую материю, вошел на пылающий костер и через минуту вышел из пламени. Бартелеми умер через несколько дней после этого, упрекая своих усердных приверженцев, что они подвергли его необходимости доказывать истину своих слов посредством такого страшного испытания.

В то время как крестоносцы осаждали Архас, к ним прибыли два посольства: одно — от императора Алексея, которое они приняли не очень лестно, другое — от халифа Каирского. Этот халиф только что сделался властителем Иерусалима и давал знать христианам, что ворота священного города будут отперты не иначе, как перед обезоруженными пилигримами. Воины Креста с презрением отнеслись и к предложениям, и к угрозам египетского халифа. Армии был подан сигнал поспешного выступления в Иерусалим.

В христианской армии, состоявшей из 300.000 воинов под стенами Антиохии, теперь насчитывалось не более 50.000, но войско это, за которым уже не следовала толпа бесполезного сброда, составляло грозную силу. Эмир Трипольский, побежденный после кровопролитной битвы, откупился данью, чтобы спасти свою столицу. Пилигримы перешли через владения бейрутские, тирские и сидонские, не встречая на своем пути неприятеля. Правители прибрежных городов посылали им продовольствие и заявляли о своем миролюбии и покорности. Богатая Финикийская страна, раскрыв свои сокровища перед крестоносцами, произвела на них радостное впечатление: земля обетованная предстала перед ними во всей прелести; ливанские христиане явились приветствовать своих братьев и избавителей. Армия ликовала и, оживленная святой надеждой, сделалась образцом дисциплины и благочестивого единения. Проходя через Птолемаиду, крестоносцы получили обещание от эмира этого города подчиниться их власти, если они покорят Иерусалим. Горы Кармил, Кесария, Лид да и Рамла представились глазам крестоносцев одна за другой, и все эти местности, полные священных воспоминаний, признали владычество латинян. Но вот что представляется почти невероятным: в Рамле предводители вдруг возбудили вопрос, идти ли им осаждать Дамаск или предпринять осаду Каира. Воины Креста были уже только в десяти милях от Иерусалима, и мужество их как будто поколебалось в ту минуту, когда они приближались к городу, где должна была осуществиться цель их тягостного и славного похода. Однако же страх скоро заглушили воспоминания о стольких подвигах и также о близости Святых мест. Единогласно было решено приступить к осаде Иерусалима.

Ночь накануне прибытия христианской армии в Иерусалим крестоносцы провели без сна. Сколько стран было пройдено ими, скольким бедствиям подверглись они, чтобы достигнуть этой святой цели Крестового похода! В их благочестивом нетерпении им казалось, что эта ночь тянется слишком долго. Когда показалась утренняя заря, не один из крестоносцев опередил знамена. Иерусалим не открывается издали; его можно увидеть, только когда уже совсем приближаешься к нему; в продолжение нескольких часов глаза 60.000 пилигримов, пробирающихся по горам Иудейским, неотступно устремлялись туда, откуда должна была открыться перед ними Масличная гора. Велик был их восторг, радостны слезы, когда, наконец, показались стены и башни того города, который вмещал в себе Голгофу! Всадники сошли со своих коней и пошли босые; стоны, вопли, преклонения, молитвы и тысячекратно переливающийся возглас «Иерусалим!» служили выражением трогательного и восторженного благоговения воинства Святого креста.

Глава VI
Осада и взятие Иерусалима (1099)

Иерусалим, город еврейских царей, пророков и Христа, Спасителя мира, столько раз прославленный и столько раз разоренный, имел во время Первого Крестового похода то же пространство, ту же окружность и тот же вид, что и в настоящее время. Характер местности был также тот же самый; тогда, как и теперь, смоковница, масличное и терпентинное деревья составляли скудную растительность иерусалимской почвы. Природа вокруг священного города представилась спутникам Готфрида такой же, как и нам, неизвестным путешественникам новейших времен, — безмолвной, суровой, мертвенной. Над ней как будто навек суждено тяготеть проклятиям Священного писания. Впрочем, следует заметить, что печальная картина этих бесплодных гор находится в соответствии с судьбой Иерусалима: как не омертветь природе вокруг того места, где принял смерть сам Бог, Творец ее?..

*  *  *

Обозначим прежде всего расположение христианского лагеря. Плоская местность северной части Иерусалима, покрытая масличными деревьями, представляет единственное подходящее место для лагеря. На этой площади, к северо-северо-востоку от Иерусалима, и раскинули свои палатки Готфрид Бульонский, Роберт Нормандский и Роберт Фландрский; против лагеря, с этой стороны, были ворота, называемые теперь Дамасскими, и другие, малые ворота, Иродовы, которые теперь заделаны. Танкред расположился на северо-западной стороне против ворот Вифлеемских; затем, палатки Раймунда Тулузского были расставлены на возвышенности, называемой теперь холмами св. Георгия; между ними и стенами города находилась узкая долина Рефраимская и обширный, глубокий пруд. Такая позиция была не совсем благоприятна для осады. Поэтому граф Тулузский решился перевести часть своего лагеря на гору Сион, к югу от города. На востоке же были долины, или, вернее, глубокие овраги, Иосафатовы и Силоамские, которые не позволяли ни стать лагерем, ни приступить к осаде города с этой стороны.

Египетский гарнизон, защищавший Иерусалим, состоял из 40.000 человек. Взялись за оружие и 20.000 городских жителей. Толпы мусульман с берегов Иордана, Мертвого моря и из других окрестных стран также собрались в столице Иудеи, ища здесь прибежища или с целью присоединиться к защитникам города. Имамы ходили по улицам Иерусалима, убеждая и призывая к мужеству защитников ислама и ободряя их обещанием победы во имя Пророка.

В первые дни осады в христианский лагерь явился один отшельник с Масличной горы и посоветовал им начать приступ всеми силами разом. Крестоносцы, поверив чудесным обещаниям отшельника, решились сделать приступ к стенам. К сожалению, одного только мужества и восторженного настроения духа было недостаточно, чтобы разрушить стены и башни; понадобились лестницы и стенобитные орудия. Христиане, разделившись на отряды, приступили к осаде города, не обращая внимания на то, что их закидывали огромными каменьями и обливали сверху горячим маслом и смолой. Сарацины могли удивляться в этот день чудному мужеству своих врагов. Если бы у крестоносцев были орудия и машины, то после этого первого приступа перед ними открылись бы ворота Иерусалима. Но не суждено было исполниться чудесам, обещанным отшельником, и крестоносцы возвратились в свой лагерь, оставив под стенами города многих товарищей, павших со славою.

Вожди армий позаботились тогда о том, чтобы достать дерево, необходимое для сооружения машин, но это было нелегко в стране с обнаженной почвой. Первым деревом, послужившим для осадных работ, были дома и даже ближайшие по соседству церкви, разрушенные пилигримами.

Знойное лето было во всем разгаре, когда франкская армия прибыла к стенам священного города. При слухах о приближении крестоносцев неприятель засыпал или отравил все цистерны. Ни одной капли воды не осталось в пыльном русле Кедрона. Силоамский источник, из которого истекала временами вода, был недостаточен для множества пилигримов; головы их жег палящий зной, а под ногами была иссохшая земля и раскаленные скалы. Воины Креста подверглись всем мучениям жажды, и так велико было это бедствие, что недостатка в пище они почти и не замечали. Генуэзский флот, прибывший в Яффу с продовольствием всякого рода, несколько рассеял мрачное настроение христиан; в лагерь были доставлены съестные припасы, различные инструменты для сооружений, инженеры и плотники-генуэзцы под защитой 300 человек, предводительствуемых Раймундом Пеле.

Между тем, дерева все-таки еще не могли достать. Но крестоносцы узнали, что в окрестностях Наплусы есть лес, и вскоре доставлен был в лагерь на верблюдах сосновый, кипарисовый и дубовый лес. Во все руки роздали работу, ни один из пилигримов не остался без дела. В то время как одни сооружали тараны, катапульты, крытые галереи и башни, другие, взяв в проводники христиан той местности, отправлялись с мехами за водой к источнику Эльпирскому, по дороге в Дамаск, или к источнику Апостолов, повыше Вифании, к источнику Марии, в долине, называемой пустыней св. Иоанна, или еще к одному ключу, к западу от Вифлеема, где, по сказанию, раб эфиопской царицы, Кандакий, принял крещение от св. Филиппа-диакона.

Между приготовленными боевыми машинами угрожающего вида замечательны были три огромные башни совершенно нового способа постройки; в каждой из этих башен было по три этажа: первый предназначался для рабочих, которые руководили движением, второй и третий — для воинов, ведущих осаду. Эти три перекатные крепости были выше стен осаждаемого города. На вершине их прикрепили что-то вроде подъемного моста, который перекидывали на укрепления и по которому можно было проникнуть в саму крепость. К этим могущественным средствам для нападения следует присоединить и религиозный энтузиазм, который произвел уже столько чудес во время этого Крестового похода. После трехдневного строгого поста крестоносцы, в настроении глубочайшего смирения, совершили крестный ход вокруг священного города.

Осажденные, между тем, также запаслись большим количеством боевых машин и укрепились с той стороны города, откуда угрожали им христиане; восточную же часть они оставили без защиты. Сюда-то и перенесли свой лагерь Готфрид и оба Роберта и заняли позицию против ворот св. Стефана. Это перемещение, ради которого понадобилось разобрать башни и разные военные машины и которое должно было решить участь Иерусалима, было совершено в одну ночь, и в ночь июльскую, то есть короткую. 14 июля 1099 г., на рассвете дня, предводители армии подали сигнал ко всеобщему наступлению. Все силы армии, все боевые орудия разом нагрянули на неприятельские укрепления. Три большие башни или перекатные крепости под управлением Готфрида на востоке, Танкреда на северо-западе и Раймунда Тулузского с южной стороны города двинулись к стенам, среди грома оружия и криков рабочего люда и воинов. Этот первый натиск был ужасен, но он еще не решил судьбу сражения; после 12-часовой упорной битвы нельзя еще было определить, на чьей стороне останется победа. Когда наступившая ночь заставила враждующих разойтись по лагерям, христиане томились тем, что «Бог не удостоил еще их войти в священный город, чтобы поклониться Гробу Его Сына».

На следующий день битва возобновилась. Осаждаемые, узнав о приближении египетской армии, ободрились надеждой на победу. Но вместе с тем и мужество воинов Креста возросло до непобедимой силы. Нападая с трех сторон, они действовали разрушительно. Две колдуньи, которые, стоя на укреплениях, заклинали стихии и все адские силы, свалились мертвыми под градом стрел и каменьев. Осада длилась уже полдня, однако крестоносцы все еще не могли проникнуть в Иерусалим. Вдруг на Масличной горе показался рыцарь, размахивающий щитом и подающий христианским вождям знак, чтобы они вступали в город. Это внезапное появление воспламенило рвение христиан. Башня Готфрида выступает вперед под градом каменьев, стрел и греческого огня [Греческий огонь (grijois) — горючая смесь из селитры и нефти, использовавшаяся вначале лишь византийцами (изобретен архитектором Калинником в VII в.), притом только в морских сражениях: через специальные трубы жидкость выбрасывали на неприятельский корабль, который таким образом предавался пламени. Во времена Крестовых походов греческий огонь уже был широко известен и на Западе, и на Востоке, причем применялся как в морских, так и в сухопутных боях. См., напр., «Комментарии» к: (Де Клари Р. Завоевание Константинополя. М.: Наука. 1986. — 176 с.).] и опускает свой подъемный мост на стены. Крестоносцы в то же время пускают горящие стрелы в боевые машины осажденных, и в мешки с сеном и соломой, и в шерстяные тюки, прикрывающие остатки городских стен. Ветер раздувает пожар, относит пламя в сторону сарацин, и они, окруженные столбами дыма, в смятении отступают. Готфрид, предшествуемый двумя братьями, Летальдом и Энгельбертом Турнейскими, сопровождаемый Балдуином Бурским, братом его Евстафием Ремботом Кротонским, Гишером, Бернаром де Сен-Валье, Аманжье и Альбертским, теснит неприятеля и по следам его вторгается в Иерусалим. Танкред, оба Роберта и Раймунд Тулузский не замедлили со своей стороны с вступлением в крепость. Крестоносцы вошли в Иерусалим в пятницу, в три часа пополудни, в самый день и час крестной смерти Спасителя.

*  *  *

С ужасом описывает история гибель мусульман в побежденном городе. Избиение их продолжалось целую неделю, и жертвами его оказалось до 70.000 человек. Причиной такой варварской политики было то соображение, что трудно было бы наблюдать за слишком большим числом пленников, и что рано или поздно пришлось бы вновь бороться с ними, если бы их теперь только выселить из Иерусалима. Ярость победителей уступила только рвению, с которым они устремились в храм Воскресения, чтобы поклониться Гробу Христа. Загадочное противоречие человеческой природы! Те самые люди, которые только что избивали на улицах побежденных врагов, шли теперь с босыми ногами, с обнаженными головами, с благочестивыми воздыханиями и проливали слезы умиления и любви. Молитва и набожные рыдания внезапно раздались в Иерусалиме вместо яростных криков и стонов погибающих жертв.

Глава VII
Со времени избрания Готфрида до Аскалонской битвы (1099)

Раздел военной добычи произошел без всякого беспорядка; по определению, постановленному перед последним приступом, каждый воин мог почитать себя обладателем того дома или здания, в которое он вступит первый; крест, щит или какой-нибудь знак, прибитый к двери здания, служит для победителя правом на обладание. Святилища, посвященные имени Иисуса Христа, сироты и бедные также имели свою долю в богатствах, забранных у неприятеля. Несметные сокровища, найденные в мечети Омара, достались Танкреду.

В продолжение нескольких дней в Иерусалиме переменились обитатели, законы, вероисповедание. Латиняне немедленно позаботились о выборе царя, чтобы сохранить и поддержать свое завоевание. Собрался совет из князей. Между вождями, которым предстояло предложить царствование в Иерусалиме, особенно выдавались Готфрид, Роберт Фландрский, Роберт Нормандский, Раймунд Тулузский и Танкред. Роберт Фландрский задумывался о своем возвращении в Европу и довольствовался титулом сына св. Георгия, который он заслужил своими подвигами во время священной войны. Герцог Нормандский всегда выказывал более мужества, чем честолюбия. Что касается Танкреда, то он только и стремился к военной славе и титул рыцаря ставил гораздо выше, чем титул царя. Оставались Готфрид и Раймунд Тулузский. Последний, известный своим честолюбием и несокрушимой гордостью, не пользовался ни доверием, ни любовью пилигримов, так что все данные на избрание короля оказывались на стороне герцога Лотарингского.

Решили, что избрание будет произведено советом из десяти самых представительных лиц духовного и военного звания. Этот совет, тщательно разузнав мнение войска о каждом из подлежащих избранию вождей, расспросив даже их прислугу и домашних, провозгласил Готфрида. Избрание герцога Лотарингского было встречено с живейшим сочувствием. Готфрид отказался от короны и знаков королевского достоинства, говоря, что он никогда не примет золотого венца в том городе, где на Спасителя мира был возложен терновый венец. Он удовольствовался скромным титулом барона и защитника Святого Гроба.

Итак, новое государство получило правителя; следовало дать правителя и церкви Иерусалимской. Но епископами городов, подчинившихся латинской власти, выбраны были, в большинстве случаев, ловкие и пронырливые люди, вместо благочестивых и действительно достойных этого сана. Это странствующее духовенство, потеряв своего разумного вождя и преобразователя в лице епископа Адемара, очень испортилось и представляло из среды своей мало добродетельных и просвещенных личностей. Арнульд, капеллан герцога Нормандского, избранный патриархом Иерусалимским, не отличался безукоризненной нравственностью. Первым заявлением его духовной власти было оспаривание у Танкреда богатств Омарской мечети, как бы составляющих достояние Гроба Господня; ему не удалось, однако же, получить отсюда более 700 серебряных марок.

Слух о завоевании Иерусалима распространился по всему Востоку. Христиане из Сирии, Киликии, Месопотамии и Каппадокии направились в Иерусалим, иные — чтобы поселиться в нем, другие — чтобы поклониться Святым местам. Радость воцарилась между последователями Евангелия, между тем как жители Каира, Дамаска, Багдада предавались отчаянию. Имамы и поэты оплакивали бедственную участь иерусалимских мусульман. «Хребты верблюдов и утробы коршунов — вот единственное прибежище братьев наших, бывших доселе владыками Сирии!» — пела муза ислама. Мусульмане из Дамаска и с берегов Тигра присоединились к многочисленной египетской армии, прибывшей для нападения на новых владетелей Палестины. Готфрид получил уведомление, что несметное неприятельское войско перешло уже через Газские владения и что через три дня оно может подступить к Иерусалиму. Воины Креста решились выступить на битву с ним.

Крестоносцы собрались в Рамле. Оттуда двинулись они к югу, имея налево от себя горы Иудейские, а направо — груды песка, покрывающего морской берег. Таким образом перешли они через землю Ибелимскую, через древние города Гаф, Экрон и Азот. От пленников узнали крестоносцы, что мусульманская армия расположилась лагерем на Аскалонской равнине; христиане находились от нее только в одном часе пути. 14 августа на самом рассвете герольды возвестили, что сражение начинается; иерусалимский патриарх обошел тогда ряды воинов, показывая им древо Животворящего Креста, которое почиталось у латинян самой священною драгоценностью. Вскоре затем крестоносцы являются перед неприятелем в равнине Аскалонской, окаймленной с востока холмами, с запада — плоскогорьем, возвышающимся над морем, а с юго-запада — громадными песчаными заносами. Город Аскалон был выстроен на западном плоскогорье. Египетская армия расположилась на скате песчаных холмов, к юго-западу от равнины.

Готфрид, Раймунд Тулузский, Танкред и оба Роберта заняли каждый тот пункт, откуда удобнее всего было произвести общее нападение. Христианских воинов было едва 20.000; мусульманская же армия насчитывала до 300.000 под своими знаменами. И сверх того, с моря угрожал египетский флот. Несмотря на это, не без испуга встретили враги Креста отряд, смело выступивший против них. Египетские части дрогнули, когда засвистели сквозь их ряды первые дротики латинян. Поэтому битва не затянулась. При первом натиске вождей крестоносцев мусульманская армия пришла в полное смятение. Вихри пыли, поднявшиеся по Газской дороге, обозначили бегство неприятеля. Но не все мусульмане нашли спасение в бегстве. Те, которые направились к морскому берегу, чтобы присоединиться к египетскому флоту, погибли большей частью в волнах или от меча. Несколько корпусов мусульманской армии хотели соединиться между собой, но Готфрид ворвался в их ряды, и снова латинский меч произвел между ними страшное опустошение. «Он косил мусульманские головы, — говорится в летописи, — как колосья на бороздах или как траву на лугах». То, что было найдено при павших на поле битвы, обогатило победоносных христиан. Они не запаслись продовольствием и нашли его в изобилии в неприятельском лагере. Ссора, возникшая между Готфридом и Раймундом Тулузским, который хотел удержать Аскалон за собой, воспрепятствовала присоединению этой крепости с той же минуты к новому Иерусалимскому королевству.

По возвращении из Аскалона Раймунд Тулузский, шедший во главе христианского войска, напал со своим отрядом на город Арсур, находящийся на берегу моря, в нескольких часах расстояния к северу от Рамлы; но, встретив сильный отпор, он отказался от осады города. Покидая крепость, Раймунд послал сказать гарнизону, чтобы тот не пугался нападения со стороны короля Иерусалимского. Вскоре после того Готфрид явился под стенами Арсура; жители вознамерились защищаться. Узнав, что это противодействие было следствием советов Раймунда, король Иерусалимский пришел в негодование и решился отомстить оружием. Танкред и оба Роберта помирили князей, которые обнялись в присутствии своих ратников. Армия христианская снова направилась в Иерусалим и принята была в священном городе с шумными изъявлениями радости и при пении священных гимнов. Большое знамя и меч предводителя египетской армии были прикреплены к колоннам Святого Гроба.

Весть об этой битве скоро распространилась и снова навела страх на врагов христианской армии. Это обеспечивало на некоторое время спокойствие христиан. И многие бароны и рыцари стали подумывать о возвращении в Европу. Те же, которым приходилось оставаться здесь, просили своих товарищей не забывать их и убеждать христианский мир не оставаться безучастным к спасению и славе Иерусалима. Нетрудно представить себе картину слез и печали во время прощания пилигримов с уезжавшими товарищами. Готфрид остался царствовать в священном городе, имея пособниками только Танкреда и 300 рыцарей. Раймунд Тулузский, решившийся кончить жизнь свою на Востоке, получил от императора Константинопольского княжество Лаодикею. Петр Пустынник, возвратясь во Францию, кончил свою жизнь в монастыре, основанном им самим. Евстафий, брат Готфрида, Роберт Фландрский и Роберт Нормандский возвратились в отечество, и, без сомнения, последние дни их жизни были часто озарены хотя и грустными, но вместе с тем славными воспоминаниями о Крестовом походе.

Глава VIII
Экспедиция 1101—1103 гг.

В Европе, без сомнения, с восторгом была принята весть об освобождении Святого Гроба из рук неверных. Победы крестоносцев снова воспламенили настроение духа в Европе; письма князей, написанные после взятия Антиохии и Аскалонской битвы, читались народу с церковных кафедр, и в христианском мире возобновились те сцены, которые происходили после Клермонского собора.

Те, кто в 1097 г. принял крест и не отправился в поход, те, кто покинул знамена Крестового похода, сделались внезапно предметом общего презрения. Гуго, брат французского короля, который оставил своих спутников, не дойдя до цели путешествия, Стефан, граф Блуаский, покинувший святые знамена, и все, кто последовал их примеру, принуждены были предпринять вторичное путешествие в Иерусалим. Они присоединились ко множеству знатных владетелей и баронов, которые не увлеклись общим движением во время Первого Крестового похода, но которых вырывал теперь из их отечества новый взрыв общего энтузиазма. Вильгельм IX граф Пуатьерский, поэт, любезного и веселого нрава, также решился проститься с Пуату и Лиможем, «и с рыцарством, которое он так любил, и с суетой мирскою»; его сопровождали многие из его вассалов: Гильом, граф Неверский, Герпин, граф Буржский, Одон, герцог Бургонский, собрались под знаменами Креста; последний надеялся напасть на какие-нибудь следы своей дочери Флорины, которая погибла в Малой Азии вместе со своим женихом Светоном.

Воодушевление, охватившее теперь Италию и Германию, было еще живее, чем после Клермонского собора. Ломбардских пилигримов оказалось до 100.000; во главе движения стали Альберт, граф Бландратский, и Ансельм, епископ Миланский. Вельф IV, герцог Баварский, Конрад, коннетабль императора Генриха III, явились во главе громадного сборища германских пилигримов. Вместе со знатными и могущественными крестоносцами Германии приняла участие в походе и маркграфиня Ида Австрийская. Летописцы свидетельствуют, что число пилигримов, устремившихся на Восток в 1101 г., простиралось до 500.000. Эта экспедиция разделилась на три отряда.

Первыми выступили в поход ломбардские крестоносцы; путь их через Болгарию и греческие провинции был ознаменован страшными насилиями. Этот отряд, не сдерживаемый никакой дисциплиной, просто разбойничал по пути до самого Константинополя, откуда император Алексей, чтобы обуздать их дерзость, рассудил выслать против них не вооруженных людей, а львов и леопардов. Пришлось прибегнуть к роскошным дарам и смиреннейшим мольбам, чтобы убедить ломбардцев перейти через Босфор. Достигнув Никомедии, ломбардцы расположились тут лагерем; сюда же прибыли коннетабль Конрад с 2000 германских воинов, герцог Бургонский, граф Блуаский, епископы Ланский и Суассонский во главе французских ратников с берегов Сены, Луары и Мааса. Эта первая армия, соединившаяся в Никомедии, состояла из 260.000 пилигримов. Начальство над нею принял Раймунд, граф Тулузский, находившийся тогда в Константинополе.

Ломбардцы не захотели идти по той дороге, по которой шел Готфрид; они принудили своих предводителей вести их в Пафлагонию, «чтобы завоевать, — говорили они, — царство Хорасанское». Этот путь, между тем, должен был завести их в такие страны, которые были для них неизвестны и где предстояло им встретиться с неодолимыми препятствиями. Через три недели пути они дошли до Анкиры, известной у летописцев под именем Анкраса. Путь из Никомедии до Анкиры проходит через плодоносные страны, и на этом пространстве армия не испытала голода. Она овладела Анкирой в пользу греческого императора и, продолжая путь, достигла укрепления Гаргара, или Гангра, и с этих пор начались страдания армии. «Крестоносцы подвигаются вперед через необитаемые страны и через ужасные горы», — повествуют летописцы. Турки, укрываясь в засадах, делают частые нападения на отставших от армии, больных и вообще на слабую часть войска. Герцог Бургонский и Раймунд иринимают на себя заботу защищать арьергард. К бедствиям, причиняемым неприятелем, присоединяется голод. За недостатком продовольствия крестоносцы питаются листьями, корой деревьев и корнями диких растений. На своем пути христиане встречают город Констамн (древний Германикополь); шли они, следуя по извилистому берегу Галиса, то приближаясь, то удаляясь от берега. Тысяча пилигримов, остановившихся близ Констамна в долине, чтобы собрать ячменя и испечь из него хлеб, погибли в огне: турки, обложив долину сухой травой и древесными ветвями, спалили ее.

Вслед за христианской армией устремились бесчисленные легионы турок из разных местностей Малой Азии и Месопотамии. С каждым днем неприятель становился смелее, дороги — труднее, опасности — грознее; на совете предводителей решено было вступить в битву. В назначенный день, убеждая воинов вооружиться всем своим мужеством, епископ Миланский прошел по рядам армии, показывая руку св. Амвросия как залог благословения Божьего, а граф Тулузский представил воинам копье, найденное в Антиохии, которое он принес с собой, и напомнил крестоносцам обо всех чудесах, произведенных на берегах Оронта действием этого чудотворного оружия. Разные отряды — графа Альберта, Конрада, графа Блуаского, герцога Бургонского — сражались все в одиночку, а не соединенными силами, и поочередно были принуждены обращаться в бегство от турок. Этот день оказался несчастливым. В следующую ночь граф Тулузский, который бился храбро и неустанно и едва мог спастись, покинул лагерь и отправился по дороге к Синопу. Весть об этом бегстве привела в смятение христианскую армию; князья, знатные владетели и рыцари в свою очередь обратились в бегство, оставив на произвол неприятеля весь обоз и растерявшиеся толпы пилигримов. Когда наступил день, христианский лагерь представлял истинно жалкое зрелище: женщины и девушки, предоставленные ярости турок, оглашали воздух рыданиями и стонами.

Изменники воины, покинувшие беззащитную толпу, искупили свое преступление, все почти погибнув от мусульманского меча. Верхом на быстрых конях неприятель преследовал беглецов, и ни глубина пещер, ни густая чаща леса не могли спасти их от смерти. Золото, серебро, драгоценные камни, шелковые ткани, пурпуровые, подбитые горностаем и куницей мантии, все драгоценности, оставленные пилигримами, достались победителям-мусульманам. 160.000 крестоносцев погибли в долинах и горах Каппадокии. Множество женщин было уведено в неволю. Граф Раймунд из Синопа возвратился морем в Константинополь; остальная же часть христианской армии прибыла сухим путем в столицу империи.

Вторая армия, под предводительством Гильома Неверского, состояла из 15.000 ратников и множества монахов, женщин и детей. Достигнув Константинополя, она переправилась через Босфор, дошла до Сивито и направилась к Анкире, чтобы присоединиться к ломбардцам, об участи которых еще ничего не знала. Не встретив ломбардцев, она свернула с дороги в Анкиру и направилась к Иконию, известному у летописцев под именем Станконы. В окрестностях Икония начались несчастья и этой, второй армии. Турки, которые за несколько дней перед тем истребили или разогнали ломбардцев, напали теперь на спутников Гильома Неверского и перебили множество из них. Крестоносцы после неудачной осады Станконы отправились по южной дороге в Сирию и дошли до города Ираклии между Иконием и Тарсом. Турки завалили все колодцы и источники в Ираклии, и триста пилигримов погибли от жажды. Недалеко от Ираклии была река, но крестоносцы не отыскали ее. После бедствий от жажды явился неприятель; большая часть войска была истреблена турками, и только около 700 христиан спаслись, добравшись до гор и лесов. Граф Неверский нашел убежище в Мараше, в Киликии. Выступив отсюда со своими последними спутниками на дорогу в Антиохию, они были ограблены турками и лишены последней одежды; когда они прибыли в город, где развевались латинские знамена, на них не было ничего, кроме жалких лохмотьев.

История похода третьей армии не менее печальна. 160.000 пилигримов (один летописец насчитывает их до 300.000), выступив под начальством Гильома Пуатьерского, Гуго Вермандуаского, Вельфа герцога Баварского, и Иды, маркграфини Австрийской, покидают лагерь в Никомедии, приходят в Станкону, где немедленно подвергаются страданиям от голода и жажды. Разграбив два мусульманских города во Фригии, они пробираются в Караманию и доходят до Ираклии, где незадолго перед тем погибли спутники графа Неверского. В окрестностях этого города, близ реки, турки нападают на них, и река и окрестные поля покрываются трупами христиан, сраженных стрелами и мечами врага. Граф Пуатьерский, в сопровождении одного только оруженосца, спасается бегством в горы, потом укрывается в местечке по соседству с Тарсом и, наконец, достигает Антиохии. Гуго граф Вермандуаский укрывается в Тарсе, где и умирает от ран. Герцогу Баварскому удается спастись от преследования победителей; участь же графини Иды остается неизвестной современникам.

Итак, в одно и то же время три армии, три многочисленные полчища ратников переходят из Европы в Азию и погибают в неизвестных странах, как бы поглощенные разверстой могилой. Числом их было не менее, чем первых крестоносцев; между тем, все эти вновь прибывшие легионы оказались уничтоженными теми же самыми турками, которых спутники Готфрида победили в Никее, в Дорилее и в Антиохии. Обвиняют политику Алексея в том, что она способствовала этих ужасным поражениям, но, может быть, справедливее будет признать, что предводители и воины погибли жертвами своей собственной неосторожности и отсутствия всякой дисциплины.

Имелись случаи, когда пилигримы во время бедственного бегства и скитания по областям Малой Азии обязаны были своим спасением местным христианам. Весной 1103 г. 10.000 крестоносцев, оставшихся из трех армий, соединились в Антиохии. Они имели отраду исполнить свой обет поклонения божественной Гробнице, достигнув священного города под предводительством тех вождей, которые пережили это общее избиение. Отпраздновав св. Пасху в Иерусалиме, одни из них возвратились в Европу, другие — в Палестину для охранения королевства, созданного мечом латинян. Герцог Бургонский, граф Блуаский, Герпин Буржский и герцог Баварский никогда уже более не увидали своего отечества.

Остановимся теперь, чтобы вкратце отметить значение всех предыдущих событий. Первый Крестовый поход и сокрушительные последствия его в 1101 г. вырвали из Европы более миллиона людей. Крестовые походы служат представлением двух вероисповеданий, вооружившихся одно против другого; вот почему с обеих сторон имелось так много увлечения и ненависти: войны за веру всегда были самыми тяжелыми и самыми убийственными. Первый Крестовый поход ознаменован чудными подвигами; они покрыли вечной славой старую Францию, и память о них пребудет навсегда дорога для отечества. Перед ужасом христианского оружия отступили мусульманские народы, готовые нахлынуть на Запад; столица Греческой империи, которой угрожали сарацины, была ограждена крестоносцами. Варварство снова оказалось отодвинутым в недра Азии. Крестовые походы были полезны и для внутреннего состояния Европы: частные войны и бедствия феодальной вражды прекратились; все ненависти слились в одну — против врагов христианства. И в этом общем настроении заключались великие данные в пользу мира и цивилизации.

Первый Крестовый поход открыл Восток перед Западом, и встреча двух обществ, до тех пор неизвестных друг другу, должна была, естественным образом, дать некоторый толчок европейскому умственному развитию. Это обширное движение было благоприятно для мореплавания и торговли. Христианские суда стали чаще появляться на Средиземном море. Пизанцы и генуэзцы извлекли выгоды из основания Иерусалимского королевства. Денежные обороты оживились, и Запад как будто стал богаче, так как золото распространилось понемногу повсеместно. Нельзя сказать, чтобы Первый Крестовый поход доставил что-нибудь Европе в отношении наук, литературы и искусства; первые контакты между христианством и исламом ограничились разрушительными предприятиями. Крестовый поход нанес первый удар феодальной системе: многие князья по возвращении из Азии заменили тиранические злоупотребления благоразумным управлением. Священная экспедиция принесла освобождение массе рабов. Множество знатных вассалов государства разорились или погибли под знаменами священной войны; это было началом падения феодальной власти, и это падение ее содействовало усилению независимости королевской власти. Таковы были характерные черты и последствия первой священной войны.

Глава IX
Царствования Готфрида и Балдуина I (1099—1118)

Город Иерусалим и около 20-ти городков и сел, находившихся в его окрестностях, составляли все королевство, вверенное Готфриду. Многие укрепленные местности, перешедшие под латинские знамена, были отделены одни от других укреплениями, над которыми еще развевались мусульманские флаги. Чтобы привязать пилигримов к этому новому отечеству, добытому оружием, присоединена была к обаянию Святых мест прелесть собственности. Пребывание в каком-нибудь доме или на возделанной земле в продолжение одного года и одного дня обращалось в право владения. Отсутствие в продолжение такого же времени уничтожало все права на владение. В высшей степени достойно замечания то явление, что это Иерусалимское государство, защищаемое всего-то 200 или 300 рыцарей, окруженное такими неприятельскими силами, которые могли бы одним ударом уничтожить его, спокойно держалось в силу того ужаса, которое внушало христианской оружие.

Готфрид позаботился о расширении пределов государства. Танкред покорил Тивериаду и несколько других укрепленных местностей в Галилее, за что и получил их в свое владение, а позже эта страна составила княжество. Король Иерусалимский, со своей стороны, налагал подати на эмиров Кесарии, Птолемаиды, Аскалона и подчинял своей власти аравитян по левую сторону Иордана. Город Арсур также признал владычество христиан. По случаю отказа со стороны этого города в уплате наложенной на него подати он подвергся осаде Готфрида. Ему противопоставили такой способ защиты, какого он предвидеть не мог. Жерар Авенский, отданный заложником городу Арсуру, был привязан к вершине мачты, так чтобы в него попадали удары, наносимые осаждающими; несчастный рыцарь умолял Готфрида, чтобы он спас ему жизнь, отказавшись от осады, но государь Иерусалимский убеждал Жерара Авенского смириться перед своей участью ради пользы своих братьев и ради славы Христовой. Христиане с увлечением начали осаду города, но их боевые машины были сожжены мусульманами. Готфрид оказался вынужденным удалиться от Арсура, оплакивая бесплодную гибель своего доблестного товарища. Но Жерар не погиб. Тронутые его героической твердостью, мусульмане отвязали его от мачты и оставили в живых. Рыцарь возвратился в Иерусалим к удивлению и радости латинян, которые уже взывали к нему как к мученику. В воздаяние за свое самоотвержение он получил замок св. Авраама, находящийся в Иудейских горах. Во время осады Арсура Готфрида посетили самарийские эмиры; он смиренно принял их, сидя на соломенном куле; по их желанию он одним взмахом меча отрубил голову верблюду. Было чем произвести впечатление на восточные головы!

Перед праздником Рождества прибыла толпа паломников с целью посетить Святые места. Это были большей частью пизанцы и генуэзцы под предводительством епископа Дуриано и архиепископа Пизы Даимберта. Последний прибыл в Иерусалим в качестве апостольского легата и сумел присвоить себе звание иерусалимского патриарха вместо Арнульда. Он тревожил Готфрида, требуя во имя церкви верховного владычества над Иерусалимом и Яффой. Между тем, прибыли в священный город Боэмунд, князь Антиохийский, Балдуин, граф Эдесский и Раймунд Тулузский с итальянскими паломниками. Боэмунд и Балдуин согласились, так же как и сам Готфрид, получить от папы инвеституру завоеванных их оружием стран.

Иерусалимское королевство, возникшее в силу победы, тревожимое внутри честолюбивыми и страстными домогательствами, подверженное беспрестанным и неизбежным переменам в правах на недвижимое имущество, населенное отступниками от всех религий и искателями приключений всех стран, постоянно посещаемое паломниками, среди которых были великие грешники, не возвысившиеся до любви к добру, — королевство это, вновь созданное, в котором царил беспорядок, свойственный только что покоренным странам, нуждалось в законодательстве, которое установило бы формы правильные и стойкие. К этому и стремился разумный Готфрид. Присутствие латинских властителей в Иерусалиме представилось ему счастливой случайностью, чтобы осуществить свои благие предприятия.

В назначенный день состоялось торжественное собрание во дворце Готфрида, на горе Сионской. Князья, бароны, люди самые просвещенные и преданные религии установили законоположение, которое и было сложено во храме Гроба Господня и получило название Иерусалимских ассиз. Тут были приведены в порядок и определены взаимные обязательства государя, властителей и подчиненных; но внимание законодателей было обращено только на носящих оружие, так как война была главным делом этого государства. Что же касается людей простого звания, земледельцев и военнопленных, то о них только слегка упоминалось; на них смотрели только как на собственность. Стоимость сокола была та же, что и стоимость раба, а боевой конь ценился вдвое дороже простолюдина или пленника. И лишь религия приняла на себя обязательство покровительствовать этому несчастному разряду людей. Учреждены были три судилища, так чтобы все жители государства подлежали суду себе равных. В Иерусалимских ассизах видны следы грубости того древнего времени; тем не менее, в них можно усмотреть постановления, изобличающие высокую мудрость законодателей. Это законодательство, удержавшееся дольше самого Латинского государства, было благодеянием для Святой земли и образцовым учреждением для Запада, находившегося еще в варварском состоянии.

Полезные подвиги в прииорданских странах возвысили славу Готфрида; король Иерусалимский был занят покорением укрепленных местностей в Палестине, остававшихся еще подвластными исламу, когда смерть похитила его у любящего его и уповающего на него христианского населения. Он скончался, поручив товарищам своих побед честь Креста и благосостояние государства. Останки Готфрида были преданы погребению близ Голгофы, в церкви Воскресения. Освободитель Святого Гроба удостоился могилы возле Гробницы своего Господа. Готфрид был великим полководцем, и если бы смерть не свергла его так рано с престола Давидова, то история причислила бы его к величайшим из государей. Он соединял в себе тройное могущество: меча, мудрости и добродетели. Письменные свидетельства наших героических времен не представляют имени более славного, чем имя Готфрида. Мы имели честь прикоснуться к мечу его, до сих пор сохраняемому во храме Святого Гроба, и это воспоминание восхищает нас в то время, как мы воспроизводим благородную жизнь первого латинского короля в Иерусалиме.

Патриарх Даимберт, в качестве папского легата, первый выступил для принятия наследия Готфрида. Бароны отвергли такие притязания. Даимберт написал Боэмунду, князю Антиохийскому, призывая его на помощь иерусалимской церкви; но вскоре узнали, что Боэмунд, потерпевший поражение от турок в северной Сирии, задержан в плену. Престол Иерусалимский следовало занимать воину. Балдуин, граф Эдесский, призван был наследовать своему брату, но он уступил свои права двоюродному брату, Балдуину Бурскому. Балдуин выступил в Иерусалим с 400 человек конницы и с 1000 человек пехоты. На берегах Финикийского моря, в трех милях от Бейрута, при устье реки Лик, брат Готфрида подвергся нападению эдесского и дамасского эмиров, предупрежденных о его прохождении молвой или предательством. Христианским воинам пришлось бороться с неприятелем, значительно превосходившим их численностью, и только мужество и благоразумие могли спасти их от гибели. Балдуин вступил в священный город, приветствуемый радостными восклицаниями толпы. Поддерживаемый одобрением баронов и большей части духовенства, Балдуин не обращал внимания на Даимберта, который, протестуя против избрания нового короля, удалился на гору Сион, снедаемый честолюбием и гневом.

Владычество латинян в Иерусалиме должно было быть постоянной битвой; Балдуин этого не забывал. Едва вступив на престол священного города, он предпринял поход против мусульман в сопровождении небольшого войска. Он явился перед стенами Аскалона, но гарнизон заперся там в укреплениях города. Так как наступившие холода препятствовали начать осаду города, он ограничился тем, что разорял его окрестности. Потом Балдуин направился на Хеврон, следуя по бесцветным берегам Содомского моря, и проник в Аравию до Моисеева источника. С набожным восторгом созерцали христианские воины все эти места, полные воспоминаниями Священного писания. По возвращении в Иерусалим Балдуин нашел патриарха Даимберта в более благосклонном расположении; он принял помазание на царство в Вифлееме, так как не хотел возложить на себя золотой венец в виду Голгофы.

Танкред не забыл несправедливостей Балдуина под стенами Тарса. Он отказывался признать его королем. Желая положить конец роковой ссоре, Балдуин снизошел до просьбы, чтобы победить гордость Танкреда; князья имели свидание в Кайфе, и при этом они помирились и обняли друг друга. Между тем, Танкред был призван управлять Антиохией, которая оставалась без правителя со времени пленения Боэмунда; он предоставил Гуго де Сен-Омеру город Тивериаду и княжество Галилейское.

Балдуин предпринял новые набеги на врагов Креста; он перешел через Иордан, разогнал аравитянские племена и собрал с них богатую добычу. Свой обратный путь в Иерусалим он ознаменовал благородным и трогательным поступком. Перейдя через Иордан, он услышал жалобные стоны: это была мусульманка, страдающая в родах. Он кинул ей свой плащ, чтобы она покрылась, и велел уложить ее на ковер, потом принесены были для нее фрукты и мехи с водой; привели к ней верблюдицу, чтобы кормить ее новорожденного, и поручено было одной рабыне отвести родильницу к ее мужу; последний, бывший почетным лицом между мусульманами, поклялся, что никогда не забудет великодушного поступка Балдуина.

Каждый месяц, каждую неделю прибывали в Иерусалим европейские христиане, привлекаемые известием о завоевании священного города. Немного воинов было при Балдуине, и потому он предложил генуэзским паломникам, прибывшим в Сирию на кораблях, последовать за ним в его нападениях на неверных; он обещал им третью долю добычи и улицу в каждом завоеванном городе, которая будет называться Генуэзской. Генуэзцы приняли это предложение, и тогда началась осада Арсура, который открыл перед ними свои ворота. После того христиане направились в Кесарию; последовал приступ, причем патриарх Даимберт, в белом облачении и с древом Животворящего Креста в руках, поощрял воинов храбро сражаться. Христианский отряд не замедлил ворваться в укрепленный город. Жажда добычи была поводом к варварским действиям. Многие сарацины проглатывали золотые монеты и драгоценные камни, чтобы укрыть их от победителей; воины распарывали животы всем мусульманам, которые им попадались; кровь лилась потоками в мечетях и на улицах. Генуэзцы похвалялись, что на их долю добычи досталась та самая чаша, которая употреблялась на Тайной Вечере. В Кесарию был поставлен латинский архиепископ.

Аскалонские мусульмане, которые с давних пор уже не осмеливались выступать из убежища своих укреплений, попытались напасть на Рамлу. Балдуин во главе 300 всадников и 900 человек пехоты выступил против египетского войска, которое было в десять раз многочисленнее христианского. Во время решительного боя иерусалимский государь воодушевлял своих рыцарей и воинов, напоминая им, что они сражаются во славу Иисуса Христа. «Нет спасения в бегстве, — прибавил он, — так как Франция очень далеко, а на Востоке нет убежища для побежденных». Балдуин выиграл битву; поля вокруг Рамлы и дороги, ведущие к Аскалону, были свидетелями поразительных подвигов. Король Иерусалимский вступил в Яффу с победоносными знаменами.

Вскоре после того пришлось снова сразиться с египетским войском, вышедшим из Аскалона. Остатки трех армий, разбитых в Малой Азии, пришли незадолго перед тем в Палестину. Извещенный о выступлении неприятельского войска, Балдуин, не употребив достаточно времени, чтобы собрать всех своих воинов, поспешил навстречу египтянам с немногими рыцарями, прибывшими из Европы. В этой-то битве погибли Стефан, граф Блуаский и герцог Бургундский, отец Флорины. После поразительных подвигов мужества Балдуин скрылся в травах и кустарниках, покрывающих поле. Сарацины подожгли их; Балдуину с великим трудом под прикрытием ночного мрака удалось найти убежище в Рамле. На следующий день этот город должен был подвергнуться осаде; лишенный всяких средств защиты, Балдуин предавался уже самому тревожному раздумью, когда вдруг явился к нему один мусульманский эмир и предложил вывести его потаенным ходом. Этот эмир был муж той мусульманки, в отношении к которой Балдуин оказался таким великодушным. Король Иерусалимский отказывается спасаться один; он не хочет покидать своих товарищей. Но товарищи, во имя священных интересов королевства Иерусалимского, умоляют его воспользоваться предлагаемым спасением; Балдуин уступает их просьбам и со слезами прощается с ними; в сопровождении эмира и немногих своих людей он убегает из города в бурную ночь. Приблизившись к Арсуру, эмир и король расстались, оба растроганные до слез. В этом укрепленном городе нашел убежище Балдуин. После нескольких новых битв, в которых мусульмане потерпели поражение и были рассеяны, иерусалимский король возвратился в священный город, где его уже почитали умершим.

В это время, по свидетельству истории, христианские колонии были в тревожном положении вследствие разлада между их начальствующими лицами. При осаде Харрана Боэмунд, получивший свободу, Танкред, Балдуин Бурский и Иосцелин Куртнейский, уверенные в скором завоевании этого богатого города Месопотамии, начинают спорить о том, кому достанется владеть им, но в это время совершенно неожиданно нападают на них полчища мусульман, прибывших из Мосула и Мардина. Балдуин Бурский и Иосцелин Куртнейский попадают в плен; Боэмунд и Танкред, ускользнув от резни, возвращаются в Антиохию в сопровождении всего шести всадников. Боэмунд задумал поехать в Европу, чтобы набрать там новое войско и напасть на греков, которыми были недовольны завоеватели Святой земли. Встреченный в Риме как доблестный защитник Креста, принятый французским двором как самый блестящий из рыцарей, он воспламенил во всех сердцах порыв к священной войне. Многочисленная армия восстала по его призыву. Вступив во владения греческой империи, он осадил город Дураццо, но после бесплодной осады заключил унизительный для него мир с византийским императором, которого хотел свергнуть с престола, и умер от отчаяния в своем Тарентском княжестве. Иосцелин же и Балдуин Бурский возвратились в свои княжества не прежде, чем пробыв в Багдаде в плену в продолжение пяти лет.

Король Иерусалимский, стремясь к расширению своих владений, заботился о подчинении укрепленных приморских местечек в Палестине, так как через них удобнее было получать помощь и достигать скорейшего сообщения с Западом. Балдуин, с помощью генуэзцев, осадил город Акру, который сдался после 20 дней сопротивления. Этот город служил тогда, как и теперь, ключом к Сирии. Триполи также подчинился власти христиан. Раймунд Тулузский умер в виду этой крепости, осаду которой он предпринял. Триполи был возведен в графство, которое сделалось наследием его рода. Этим латинским графством были вознаграждены пожертвования и подвиги Раймунда, покинувшего свои богатые владения во Франции и предоставившего свою судьбу всем случайностям Крестового похода на Востоке. Другие прибрежные города Сирии — Библ, Сарепта, Бейрут — были присоединены к королевству Иерусалимскому. После этих завоеваний пизанцы и генуэзцы возвратились на Запад. Сидон принадлежал еще мусульманам. В это время прибыли в Палестину 9000 норвежцев под предводительством Сигура, сына Магнуса, норвежского короля; Балдуин получил от них обещание содействовать ему в поддержании и распространении королевства, и с их помощью король Иерусалимский осадил Сидон, который, после шестинедельного сопротивления, открыл перед христианами своих ворота. Вслед за радостью, доставленной этими различными победами, поразила всех горестная утрата: скончался Танкред, заменивший Боэмунда в княжестве Антиохийском, лишившемся теперь в нем одного из самых знаменитых своих охранителей. Таким образом исчезли один за другим старые товарищи Готфрида.

Годы 1113, 1114, 1115 были несчастливы для королевства Иерусалимского. Нахлынувшие с берегов Евфрата и Тигра мусульманские полчища опустошили Галилею; аскалонские и тирские мусульмане разорили окрестности Наплусы; ураганом пронеслись все эти полчища и, подобно урагану, внезапно исчезли. Тогда другие бедствия обрушились на христианские владения: саранча, налетевшая из Аравии, опустошила палестинские поля; голод распространился по всему графству Эдесскому и княжеству Антиохийскому, землетрясения превратили в развалины многие местности начиная от Тавра до пустынь Идумейских.

Успокоившись относительно Багдада и Сирии, Балдуин задумался о подчинении Египта, войска которого уже столько раз были рассеяны его оружием. В сопровождении избранных воинов он переходит через пустыню, настигает врасплох и разграбляет город Фараму, расположенный на берегу моря, близ развалин древнего Пилусия; но, возвращаясь оттуда с богатой добычей, король занемог в Эль-Арише и скончался к величайшему горю своих спутников. Последними словами его были мольбы и увещания жить для защиты королевства Иерусалимского. Умирающий король просил также своих товарищей не покидать его останков на неприятельской земле, но перенести в священный город и похоронить возле могилы его брата Готфрида. Он сам распорядился насчет бальзамирования своего тела и погребения, и последняя воля его была свято исполнена.

Царствование Балдуина, продолжавшееся 13 лет, представляет одно из любопытнейших зрелищ в истории. Ежегодно огромный иерусалимский колокол возвещал о нашествии сарацин, и древо Животворящего Креста, предшествовавшее воинам-пилигримам, не могло покоиться неподвижно во храме Святого Гроба. Сколько было опасностей, сколько битв произошло в это царствование! Сколько раз королевство Иерусалимское совсем погибало и было спасаемо только благодаря чудесам храбрости своего хранителя! Военная добыча составляла главный источник доходов Балдуина, и когда мир продолжался несколько месяцев или война была неудачной, то государственная казна оказывалась пустой. Но с малыми средствами Балдуин постоянно совершал великие дела. Какой деятельностью обладал этот воинственный гений! Во время Первого Крестового похода Балдуин навлек на себя ненависть за свой честолюбивый и гордый нрав; сделавшись королем Иерусалимским, он отличался великодушием; не было в латинских владениях более неусыпного охранителя, более неустрашимого защитника: меч Балдуина, единственный скипетр, который он когда-либо держал в руках, улегся в ножны только в тот день, когда король латинский сам был положен в могилу.

Глава X
Царствования Балдуина II, Фулька Анжуйского и Балдуина III (1119—1145)

Умирая, Балдуин назначил преемником своей власти Балдуина Бурского; многие бароны и прелаты, однако же, пожелали предложить корону Евстафию Булонскому, брату Готфрида; но Иосцелину Куртнейскому, одному из первых графов королевства, удалось собрать большинство голосов в пользу выбора Балдуина Бурского, который и вступил на престол под именем Балдуина II. Новый король передал свое графство Эдесское Иосцелину Куртнейскому.

Княжеству Антиохийскому угрожали в это время бедствия мусульманского вторжения. На Рожера Сицилийского, сына Ричарда, управлявшего этой областью в ожидании совершеннолетия сына Боэмунда и заменявшего Танкреда, сделано было нападение со стороны эмира Ильгази, явившегося во главе мусульман из Персии, Сирии и Месопотамии. Рожер призвал на помощь короля Иерусалимского, графов Эдесского и Трипольского, но, не имея терпения их дождаться, вступил в битву и был убит. Однако оружие короля Иерусалимского отомстило за поражение.

Эта часть истории христианских колоний преисполнена их бедствиями. Иосцелин Куртнейский и двоюродный брат его Галеран застигнуты врасплох, закованы в цепи и заключены в одну из месопотамских крепостей. Король Иерусалимский, прибывший к ним на помощь, также был взят в плен и предан заключению. Тогда 50 армян, преданных до героизма христианским властителям, проникают в крепость, перерезают мусульманский гарнизон и выставляют знамя Христа. Вскоре после того начинается осада крепости; Иосцелин успевает спастись и отправляется по христианским городам, испрашивая помощи баронов и рыцарей. Граф Эдесский в сопровождении множества воинов, собравшихся по его призыву, шел обратно к месопотамской крепости, когда узнал, что она снова во власти мусульман. Мужественные армяне погибли в истязаниях; король Иерусалимский был отведен в крепость Харран. Иосцелин и его товарищи с сердечной болью отказались от своего предприятия.

Египетские мусульмане, желая воспользоваться заключением в крепость короля Иерусалимского, чтобы освободить в это время Палестину из-под власти христиан, осадили Яффу и со стороны моря, и сухим путем и заняли Ибелинскую область; они разделились на две армии. Евстафий д’Агрэн граф Сидонский, назначенный регентом королевства в отсутствие Балдуина, велел возвестить войну при звоне иерусалимского колокола. Во главе отряда, состоящего из 3000 воинов, предшествуемый древом Животворящего Креста, Копьем Спасителя и чудотворным сосудом, в котором, по сказанию, хранилось молоко Божьей Матери, регент королевства выступает против неверных, заставляет отступить при своем приближении мусульманский флот и разбивает всю египетскую армию, которая ожидала франков в Ибелине. Латиняне возвратились в Иерусалим с богатой военной добычей, оглашая воздух пением священных гимнов.

Две важные прибрежные крепости Сирии, Тир и Аскалон, оставались еще во власти мусульман. Сил христианского войска недостаточно было, чтобы предпринять осаду этих городов; для этого нужно было подкрепление из Европы. Подкрепление это прибыло. Венецианский флот под начальством венецианского дожа вошел в Птолемаидскую гавань; дож отправился в Иерусалим, где христианское население приняло его с большим торжеством. До сих пор венецианцы принимали очень небольшое участие в событиях Крестовых походов. Побуждаемые более корыстолюбивыми, чем благочестивыми целями, они хотели выждать вестей о победе, прежде чем решиться на что-нибудь. Завоевание Иерусалима и основание Латинского королевства показались им событиями довольно знаменательными, чтобы решиться, наконец, принять участие в судьбах христианских армий. Венецианцы не хотели предоставлять пизанцам и генуэзцам дальнейших выгод, сопряженных с торжеством Креста в Сирии.

Вскоре после прибытия венецианского дожа в Иерусалим был собран совет, на котором следовало решить, какой город подвергнуть осаде — Тир или Аскалон. Мнения были различны, и решения этого вопроса положено было ожидать от судьбы, или, вернее, от воли Божьей. Два билета из пергамента, на одном из которых было написано «Тир», а на другом «Аскалон», были положены на престол в храме Святого Гроба. Жребий пал на билет с именем города Тира. Венецианцы, имея в виду торговые и национальные интересы, обещали свое содействие при осаде этой крепости на таких условиях, на которые правители королевства принуждены были согласиться.

Город Тир, столь прославленный с древних времен, выдержавший осады и Навуходоносора, и Александра, сохранял еще отчасти вид своего прежнего великолепия; с одной стороны служили ему защитой волны морские и крутые скалы, а с другой стороны — тройная стена, уставленная высокими башнями. Дож начал блокаду города со стороны моря, а с прочих сторон окружили его регент королевства, патриарх Иерусалимский и Понтий, граф Трипольский. Турки и египтяне, защищавшие город, были в разладе между собой, и это с самого начала послужило в пользу осаждающих христиан. После нескольких месяцев осады боевые машины латинян потрясли укрепления, жители начали бедствовать от голода, и город неизбежно должен был прибегнуть к капитуляции.

Но вдруг и между христианами возникают несогласия и угрожают обратить в ничто столько доблестных трудов. Рыцари и простые ратники, недовольные тем, что им одним приходится выносить усталость и вести битву, между тем как венецианцы остаются неподвижно на своих судах, заявляют, что и они желают пребывать в спокойствии в своих палатках. Тогда венецианский дож в сопровождении своих моряков является в лагерь и объявляет, что он готов идти на приступ. Это предложение возбуждает соревнование; с обеих сторон оживляется бодрость; осада продолжается с усиленной настойчивостью, и Тир, наконец, сдается. Сопротивление его длилось пять с половиной месяцев. Знамя короля Иерусалимского было поднято на башне, господствующей над главными воротами города, знамя венецианцев заколыхалось на другой башне, известной под названием Зеленой, а знамя Понтия, графа Трипольского появилось на башне Танарийской. Известие о взятии Тира было радостно принято в священном городе; совершено было благодарственное молебствие, и звон колоколов возвестил об этой новой победе; дома в Иерусалиме увешаны были гирляндами цветов, оливковыми ветвями, роскошными тканями, которые придали городу праздничный вид.

И Балдуин II узнал об этой победе в своем харранском заточении; тяжело ему было, что он не принимал участия в новых подвигах. Разлад, распространившийся между мусульманами Сирии, показался ему благоприятным обстоятельством, чтобы завести переговоры о своем выкупе. Получив свободу, Балдуин возвратился в Иерусалим после того, как произвел несколько неудачных попыток осадить Алеппо. Желая покрыть славой воспоминания о своих несчастьях и приобрести доверие своих подданных, предводительствуя ими в битвах, король Иерусалимский освободил Антиохию от опустошавших ее врагов, а в другой раз разбил и преследовал мусульманскую армию до самых стен Дамаска. Добыча, доставшаяся после этой последней победы, послужила для выкупа заложников, которых Балдуин оставил в руках турок.

Врагами колоний Креста были в это время халиф Багдадский и эмиры Мосульский, Алеппский и Дамасский; могущество халифа Каирского, ослабленное многочисленными поражениями и потерей многих прибрежных городов в Сирии, уже не было так грозно; во власти египетской армии оставался один только город Аскалон, и не могла она существенно угрожать спокойствию христианских владений. Различные народности, как, например, племена курдов и туркменов, рассеяны были по Месопотамии и Сирии и с целью добычи вели войны во имя ислама. Среди племен, поселившихся в Сирии, история упоминает об исмаилитах — ассасинах, гашишимах, названных так по имени растения гашиш, из которого сектанты извлекали опьяняющий напиток. Во второй половине XI века исмаилиты, пришедшие из Персии в Сирию, основали колонию на Ливанской горе; начальник этой колонии, называемый франками Старцем или Властителем Горы, имел под своей властью до 20 местечек или крепостей и до 60.000 подданных, разделенных на три больших группы: народ, воинов и стражу, или федаев. Народ занимался земледелием и торговлей; воины были храбры и отличались искусством вести осаду и умением защищаться; федаи, слепо подчиненные воле начальника, были вооружены кинжалами для того, чтобы убивать тех, на кого им будет указано. Для них не существовало ни страха, ни препятствий: намеченную жертву должны были они отыскать и среди толпы, и во дворцах, и на поле битвы, собственной гибели они не опасались, убежденные, что через смерть войдут в обладание всех радостей рая. Эти радости будущей жизни, эти райские блаженства представлялись им в грезах и сновидениях, возбуждаемых употреблением гашиша. Под влиянием этого напитка федаи по повелению Старца Горы соскакивали с верха башен, бросались в пламя и наносили себе оружием смертельные раны. Эта фанатичная преданность, из которой начальник исмаилитов мог извлекать какое ему было угодно орудие, составляла грозную силу на Востоке. С высоты своего Мосиадского укрепления Старец Горы царствовал силой ужаса, который он внушал всем князьям.

Постоянные раздоры между мусульманами и постоянные чудеса доблести, оказываемые христианами, содействовали усилению христианских колоний, так что они сделались грозными. Граф Эдесский господствовал над обоими берегами Евфрата и обратной стороной Тавра; в области его были цветущие города. Княжество Антиохийское, распространившееся в Киликии и северной части Сирии, было важнейшим из латинских княжеств. Граф Трипольский между Ливаном и Финикийским морем держался как бы в центре государства франков. На юге королевство Иерусалимское распространило свои пределы до ворот Аскалона и оканчивалось пустыней, отделяющей Сирию от Египта.

Выше мы перечислили имена врагов латинян; мы должны прибавить, что король Иерусалимский имел своими союзниками и пособниками всех христиан, рассеянных тогда на Востоке. Во всяком случае, этого было недостаточно для защиты латинских колоний, и только с Запада можно было ожидать действительной помощи. Европа принимала участие в судьбе царства, основанного ее сынами ценой пролитой крови и стольких утомительных подвигов. Христианский мир полагал свою славу в том, чтобы поддержать дальний плод своего оружия.

Ежедневно пилигримы и друзья прибывали в Сирию, превратившуюся в восточную Францию. Новый Иерусалим внушал всякому желание его защищать; все чувства сердечные превратились в воинственный порыв, и сама любовь христианская вооружилась мечом. Из дома, учрежденного для призрения больных пилигримов и благочестивых путешественников, выступали неустрашимые воины. Орден св. Иоанна является в истории, окруженный двойным сиянием: святого человеколюбия и непобедимого мужества. Пример рыцарей св. Иоанна не остался без подражания; несколько лиц высшего звания объединились близ того места, где был прежде храм Соломона, и объявили себя защитниками паломников, приходящих в Иерусалим. Это и был орден храмовников [Тамплиеров. — Прим. ред.], утвержденный собором, постановления которого были написаны св. Бернаром. Ордена св. Иоанна и храмовников служат истинным выражением духа Крестовых походов, духа воинственного и религиозного, и они преисполнили славой весь христианский мир; они были для королевства Иерусалимского как бы живой крепостью, вечно поражающей и никогда не поддающейся. Какая радость бывала для бедных, безоружных пилигримов, когда где-нибудь, в горах Иудейских или на равнинах Саронских, они примечали вдали красное одеяние иоаннитов или белую мантию рыцарей-храмовников!

В 1131 г. Балдуин Бурский «заплатил дань смерти», как выражаются древние летописи; в последний свой час он велел перенести себя к Гробнице Иисуса Христа и тут же скончался на руках дочери своей Мелисанды и зятя своего Фулька Анжуйского. 18 лет был он графом Эдесским, 12 лет — королем Иерусалимским; два раза — военнопленным и семь лет просидел в оковах. Балдуин Бурский отличался храбростью, но злая судьба не допустила его принимать большое участие в славных событиях, ознаменовавших его царствование. Он был набожнее, чем, может быть, это подобало князю и воину; «руки его и колена одеревенели от благочестивых упражнений», говорит летописец. История замечает, что Балдуин II обращал особенное внимание на внутреннее устройство государства. Чтобы предохранить Иерусалим от недостатка продовольствия, он дал армянам, сириянам, грекам и даже сарацинам хартию, на основании которой им было дозволено привозить в город без пошлины вино, пшеницу и всякое зерно.

Во время царствования Балдуина Бурского был созван собор для рассуждения о мерах против испорченности нравов. Это был уже второй собор в Святой земле со времени завоевания Иерусалима. Первый, во время царствования Балдуина I, имел целью обсуждение действий и прав Арнульда Родосского, поставленного патриархом Иерусалимским.

Фульк Анжуйский, сын Фулька Решина и Бертрады де Монфор, прибыл в Палестину, чтобы принимать участие в делах христианских рыцарей; лишившись супруги своей Эремберги, дочери Илии, графа Менского, он сделался зятем и наследником короля Иерусалимского. В продолжение целого года Фульк Анжуйский содержал на свой счет и водил на войну 100 человек вооруженных ратников; благочестием своим и храбростью он заслужил уважение всех христиан. В начале же своего царствования он был занят восстановлением порядка в княжестве Антиохийском. Сын Боэмунда, прибывший из Испании для получения наследия отца, должен был вступить в борьбу с Иосцелином Куртнейским и погиб в Киликии. Фульк Анжуйский положил конец бедственным несогласиям, выдав замуж дочь Боэмунда; супруг ее, который должен был управлять Антиохией, был князь Европейский, Раймунд Пуатьерский. Но вскоре возникли гибельные раздоры в его собственном государстве. Присутствие Иоанна Комнина, сына и наследника Алексея, возбудило новые распри в христианской Сирии. В это время если бы греки и латиняне действовали заодно, то могли бы нанести окончательный удар мусульманскому владычеству, но франки никогда не могли отказаться от своих предубеждений против греков.

Единственным важным событием в царствование Фулька Анжуйского было завоевание Панеады в Антиливане, при источниках Иордана. Король Фульк погиб, упав с лошади, на равнине Птолемаидской. Ему было уже за 50 лет, когда он вступил на престол; старый король, не отличавшийся деятельностью и энергией, строил крепости, вместо того, чтобы собирать войска; во время его царствования воинственный дух христиан уступил место духу раздора. Вступив в управление государством, король нашел его сильным и могущественным, умирая, он оставил христианские колонии на пути к разрушению.

С головы старца корона иерусалимская перешла на голову ребенка, и этот ребенок состоял под опекой женщины. Двенадцатилетний Балдуин III вступил на престол отца своего Фулька Анжуйского, а Мелисанда, мать его, была регентшей королевства. Ему едва исполнилось 14 лет, когда на него возложена была царская корона. Совершенно юный Балдуин III предпринял поход на Буеру, столицу Гавранитиды, на расстоянии нескольких дней пути к югу от Дамаска. Эмир, правитель Буеры, вышел навстречу христианам и предложил передать им эту крепость. Некоторые бароны и знатнейшие люди королевства не решались принимать этого предложения на основании только слов неизвестного человека, который ничем не мог обеспечить исполнения своего обещания, но желание увидеть страну, о которой рассказывали чудеса, и надежда на легкость победы увлекли большинство военачальников и рыцарей.

При выходе из Антиливанских гор христианский отряд встретил неприятеля, который хотел загородить ему дорогу. Дальнейший путь в Тракониту христиане совершали медленно и среди опасностей. Солнце жгло их в этой стране, где негде было приютиться под тенью, не было у них и воды для утоления жажды; засады и дротики сарацин не давали им покоя. Наконец открылся перед ними богатый город, мысль о котором поддерживала их среди страданий, но вместе с тем последовало для них жестокое разочарование. После продолжительных мучений им приходится возвращаться назад, отказавшись от завоевания, которое было обещано: им объявляют, что жена правителя Буеры заставила вооружиться гарнизон Буеры и что она сама намеревается защищать крепость. Можно судить об изумлении и о великой досаде христиан! Пораженные угрожающей им опасностью, бароны и рыцари убеждают короля Иерусалимского покинуть войско и спасать себя и Святой крест. Молодой Балдуин отвергает советы своих верных баронов и желает разделить с ними все опасности.

Христианский отряд в своем отступлении выказал много терпения, мужества и энергии. Сарацины подожгли поля, через которые должны были проходить крестоносцы; преследуемые стрелами, пламенем и дымом, они подвигались в молчании, сомкнув свои ряды и унося с собою своих убитых и раненых. Мусульмане, шедшие вслед за ними, не встречая никаких следов гибели неприятеля, удивлялись и думали, что они имеют дело с людьми железными. С восторгом встречено было войско Балдуина в Иерусалиме; радостно приветствовали возвратившихся, как бы воскресших из мертвых.

Но гроза собиралась над христианами: она приближалась из Месопотамии и северной Сирии. Зенги, князь Мосульский, основатель династии Атабеков, неутомимый предводитель полчищ, замышлял нанести окончательное поражение латинскому государству; он распространил власть свою от Мосула до пределов Дамаска, и могущество его возрастало все более и более. Старый Иосцелин Куртнейский, граф Эдесский, кончил жизнь, преподав последний урок героизма своему трусливому сыну, и смерть этого искусного и доблестного защитника Креста оставила беззащитными христианские владения в Месопотамии.

Зенги, давно уже замышлявший покорение Эдессы, внезапно явился под стенами этого города во главе громадного войска. Иосцелин, слабый и изнеженный юноша, находился тогда в Телльбашере с большей частью франкских воинов, вовсе не думавших о том, чтобы оберегать графство. В Эдессе были высокие стены, многочисленные башни, сильная цитадель, но у жителей не оказалось предводителя, который повел бы их на битву и мог бы воодушевлять их мужество. Городские жители, духовенство и даже монахи показались на укреплениях, женщины и дети приносили им пищу, воду и оружие. Надежда на скорую помощь поддерживала их рвение, но эта помощь не являлась. Запоздалые демонстрации молодого Иосцелина, усилия его доставить Эдессе защитников, не привели ни к чему.

Зенги продолжал вести осаду; к войску его присоединились курды, арабы и туркмены. Семь больших деревянных башен возвышались над укреплениями города, громадные машины потрясали стены; землекопы, прибывшие из Алеппо, сделали подкопы под основание нескольких башен; предстоявшее скорое разрушение их должно было открыть доступ в город мусульманским воинам, когда вдруг Зенги прекратил осаду и потребовал, чтобы город сдался. Жители отвечали, что они предпочитают умереть. В 28-й день осады несколько башен обрушилось по сигналу, поданному Зенги, неприятель вторгся в город, и мусульманский меч обагрился кровью христиан. Старцы и дети, бедные и богатые, молодые девушки, епископы и отшельники — все пали жертвами безжалостного победителя. Резня продолжалась от рассвета до третьего часа дня. Уцелевшие христиане были распроданы на площадях, как непригодное стадо. Ужасы резни закончились кощунством. Священные сосуды послужили для оргий в честь победы, и сцены ужасающего разврата осквернили священные алтари.

Весть о взятии Эдессы распространила радость среди мусульман. Свирепый Зенги, оставив в городе гарнизон, готовился к другим победам, но был убит своими рабами при осаде одного укрепления, недалеко от Евфрата. Между тем как Азия праздновала его славу и могущество, повествует арабская история, смерть низвергла его в прах, и прах сделался его жилищем. Смерть Зенги обрадовала христиан, но на них предстояло обрушиться новым бедствиям.

Зенги, пораженный красотой и важным значением Эдессы, хотел снова ее населить. Множество христианских семейств, уведенных в неволю, получили разрешение возвратиться в город. После смерти Зенги эти христианские семейства возроптали на своих мусульманских владык; граф Иосцелин счел это обстоятельство благоприятным, чтобы взять обратно свою столицу. Жители, действительно, помогли ему войти в город ночью, с помощью веревок и лестниц. Граф, забравшись со своими товарищами в крепость, предал смерти множество мусульман. Овладев столицей, Иосцелин отправил послов ко всем сирийским князьям, убеждая их поспешить к нему на помощь, чтобы удержать за собою христианский город. Но ни один князь не явился, а вскоре Нуреддин, второй сын Зенги, показался у ворот города во главе многочисленного войска.

Иосцелин и товарищи его не имели ни средств, ни времени приготовиться к сопротивлению. Видят они, что нет для них иного спасения, кроме бегства. Придумывают христиане, как бы им ускользнуть из города, который должен сделаться их могилой. Ночью растворяются все ворота, и каждый уносит с собой все, что у него есть самого драгоценного. Цитадель остается во власти неприятеля. Встревоженный шумом несчастных беглецов, мусульманский гарнизон выступает и присоединяется к войску Нуреддина, устремившемся в город и овладевшим воротами, через которые бегут толпы христиан. Тут происходит страшная битва. Христиане прорываются и разбегаются по соседним селениям, но и в темноте ночной не успевают они спастись от меча; те из них, кто вооружен, строятся в боевые порядки. Но их преследуют беспощадно, и не более 1000 человек успевают спастись в стенах Самосаты. Во время двух нападений — Зенги и Нуреддина — погибло до 30.000 христиан, история насчитывает до 16 000 пленных, осужденных на бедствия рабства. Нуреддин, желая довершить мщение, превратил весь город Эдессу в развалины, оставив в нем только небольшое число христиан-нищих, как бы памятник своего гнева. Несчастье Эдессы исторгло слезы у христиан сирийских и иудейских; мрачный ужас охватил латинские колонии. Молния, разразившаяся в это время над Святым Гробом и над горою Сионом, и появление кометы возбудили окончательно самые мрачные предчувствия в сердцах христиан…

Глава XI
Крестовые походы Людовика VII и императора Конрада (1145—1148)

Сорок пять лет прошло со времени освобождения Гроба Господня; народное настроение в Европе не изменилось. Бедствия Эдессы и гибельное положение Королевства Иерусалимского должны были снова взволновать Запад. Христианская депутация, отправившаяся из Сирии, прибыла в Витербо, где находился папа. Бедствия Сиона тронули его до слез. В эту эпоху гражданские войны раздирали Германию и Англию, но Франция благоденствовала под управлением Сугерия. Людовик VII, посредством брака своего с дочерью Вильгельма IX, присоединил герцогство Аквитанское к своему королевству. События, нарушившие мир во Франции, послужили для молодого короля поводом к Крестовому походу. Римский престол отказался утвердить избрание одного епископа, и это произвело ссору между папой и Людовиком VII, который настаивал на сопротивлении, не совсем достойном христианского государя. Гнев церкви обрушился на королевство; говорили, что граф Шампаньский Тибо интригами своими вооружил папу против своего собственного государя. Ослепленный жаждой мщения, король устремился во владения своего непокорного вассала. Людовик VII опустошил Шампань, овладел Витри и предал мечу всех на своем пути. Даже и неприкосновенность святыни не спасла множество жителей, которые надеялись укрыться, как в верном убежище, у подножия алтаря: церковь, где искали спасения 1300 человек, сделалась добычей пламени.

Известие об этом навело ужас на все королевство. Св. Бернар в письме своем к монарху дерзнул высказаться против оскорбления религии, против надругания над человечностью. Король осознал свою вину и почувствовал раскаяние. Несчастия Эдессы озабочивали тогда всю Европу; желание искупить грех насилия, в котором церковь упрекала короля и в котором сам он горько винил себя, возбудило в нем решение отправиться на войну с неверными на Восток. Людовик собрал в Бурже баронов и духовенство, чтобы объявить им о своем предприятии. Однако же св. Бернар выразил мнение, что король должен посоветоваться с папой, прежде чем приводить в исполнение свое намерение; это мнение было одобрено, и в Рим отправилось посольство.

*  *  *

В то время на папском престоле был Евгений III, преемник Иннокентия II, более чем кто-либо убежденный в пользе Крестового похода. Дух протеста и ереси возникал тогда на Западе и волновал столицу христианского мира; экспедиция за море могла отвлечь умы от этой опасной новизны. Папа поздравил короля Французского с его благочестивым решением, обратился с увещаниями к христианскому миру и обещал пилигримам те же привилегии, те же награды, которые даровал папа Урбан II воинам Первого Крестового похода. Оставаясь в Риме ради отстаивания своей колеблющейся власти, он сожалел, что не может, подобно Урбану, перейти через Альпы, чтобы речами своими оживить рвение христиан.

В булле, в которой папа объявлял о Крестовом походе, он возлагал на св. Бернара миссию проповедовать войну. Никто не мог исполнить эту миссию с большим успехом, чем аббат Клервоский. Этот человек, возвышавшийся над своим веком могуществом своего слова, с двадцатилетнего возраста предался уединению в монастыре в Сито и увлек за собой туда многих родных и друзей. В непродолжительное время бургиньонский отшельник поставил неизвестную долину Клерво в один ряд со знаменитейшими местами, приспособленными для монастырского уединения. Св. Бернар имел огромное влияние на события своего времени; несколько соборов подчинялись его постановлениям; среди его учеников были аббат Сугерий и папа Евгений III. Короли и высшие духовные лица подчинились его властному слову. Могущественного действия на народ можно было ожидать от проповеди такого человека. Св. Бернару, олицетворявшему религиозный энтузиазм XII века, представлялись только два пути, ведущие к небу: пустыни и Крестовый поход. И на тот или другой из этих путей были направлены его современники под влиянием его чудесного красноречия.

Когда решение папы сделалось известным, созван был собор в Везеле, маленьком городке Бургундии. В день Вербного воскресенья многочисленная толпа народа, состоявшая из знатных владетелей, рыцарей, прелатов и людей всех званий, расположилась на скатах холма вокруг города. Людовик VII во всем великолепии царского облачения и св. Бернар в скромной одежде отшельника заняли места на обширной трибуне посреди многочисленного народа, который приветствовал их радостными возгласами. Оратор Крестового похода прочел сначала письма верховного первосвященника. Потом, воодушевленный воспоминанием о бедствиях Эдессы и об опасностях, угрожающих наследию Иисуса Христа, он употребил все чары своего красноречия, чтобы возбудить сочувствие и соболезнование христиан. Он представил Европу как бы преданной соблазну, демону ереси и божественному проклятию и заклинал всех присутствующих умилостивить гнев небесный — не стенаниями и слезами, не молитвой и власяницей, но трудами войны, тяжестью меча и щита и спасительной борьбой с мусульманами. Возгласы «Этого хочет Бог! Так угодно Богу!» прервали его слова, как прервали они и речь Урбана на Клермонском соборе. Возбужденный энтузиазмом толпы, св. Бернар предсказал успех Крестового похода, угрожал божественным гневом тем, кто не восстанет на борьбу за Иисуса Христа, и воскликнул подобно пророку: «Горе, горе тому, кто не обагрит меча своего кровью!»

Сильное волнение и рвение к священной войне охватили все собрание. Людовик VII повергся к ногам св. Бернара и попросил у него крест. Облаченный этим обожаемым знаменем, король Французский сам начал убеждать верующих последовать за ним на Восток и привел в слезное умиление все собрание. Элеонора Гиеньская, бывшая при своем супруге, также получила крест из рук аббата Клервоского. Альфонс, граф Сен-Жильский и Тулузский, Генрих, сын Тибо, графа Шампаньского, Тьерри, граф Фландрский, Гильом Неверский, Рено, граф Тоннерский, Ив, граф Суссонский, Гильом, граф Понтьеский, Гильом, граф Варенский, Аршамбо Бурбонский, Энгерранд де Куси, Гуго Люсиньянский, граф Дреский, брат короля, дядя его, граф Мориенский, масса баронов и рыцарей последовали примеру Людовика и Элеоноры. Многие прелаты, между которыми история упоминает о Симоне, епископе Нойонском, Готфриде, епископе Лангрском, Алексее, епископе Аррасском, Арнульде, епископе Лизьеском, дали клятву идти на битву с неверными. У св. Бернара недостало крестов для раздачи нетерпеливой толпе, и он разорвал свою одежду на полосы, чтобы сделать из них как можно больше крестов.

Св. Бернар не ограничился проповедованием похода в Везеле; он посетил разные места королевства, воспламеняя все сердца рвением к Крестовому походу. Во Франции распространились слухи о чудесах, которыми, казалось, сам Бог освящал его миссию. Все прониклись убеждением, что св. Бернар был орудием Божественной Воли. На собрании, бывшем в Шартре, несколько знатнейших князей решили поставить аббата Клервоского во главе экспедиции. Св. Бернар, вспоминая пример Петра Пустынника, уклонялся от лестных предложений со стороны баронов и рыцарей и в испуге заклинал папу «не предавать его мечтаниям человеческим». Ответ папы был сообразен с желанием св. Бернара, который продолжал проповедовать поход во имя Евангелия.

Подготовив Крестовый поход во Франции, св. Бернар перешел в Германию. Первым делом его по прибытии к народу, расселенному по берегам Рейна, было состязание с монахом Рудольфом, который убеждал христиан избивать евреев, и тут понадобилось все обаяние аббата Клервоского, чтобы заставить замолчать германского проповедника, умевшего искусно льстить страстям толпы. В это время император Конрад III созвал большой сейм в Шпейере. Св. Бернар приехал сюда с намерением проповедовать войну против мусульман и мир между христианскими государями. Ни частные совещания, ни официальные обращения не могли убедить Конрада принять крест; причиной своего отказа он выставлял возникшие недавно смуты в германской империи. Но настойчивое красноречие св. Бернара не ослабевало. Однажды, служа обедню в присутствии владетельных князей и знатнейших лиц, собравшихся в Шпейере, он внезапно прервал божественную службу и начал проповедовать поход против неверных, представил перед своими слушателями картину Страшного суда, представил им изображение Иисуса Христа, несущего Свой Крест, и упрекал императора Конрада, который со слезами на глазах поклялся идти на защиту христиан. Множество рыцарей и баронов приняли крест по примеру императора.

Некоторое время спустя, на новом сейме, созванном в Баварии, многие прелаты и знатные германские владетели также заявили желание стать под знамя священной войны. Между епископами были епископ Пассауский, Ратисбонский и Фрейзингенский; между знатными владетелями — Владислав, герцог Богемский, Одоакр, маркиз Штирийский, Ренард, граф Каринтийский. Фридрих, племянник императора, принял крест, несмотря на слезы своего старого отца, который умер от горя. Св. Бернар посетил все города по Рейну, начиная с Констанца до Маастриха; везде многочисленные чудеса дополняли действие его речей; толпа слушала его, как пророка, почитала, как святого. Несколько раз одежда его была разрываема толпой слушателей, спешивших разделить между собой обрывки ее, чтобы сделать из них знак своего странствия в Святую землю.

Возвращение св. Бернара во Францию произвело всеобщее оживление. Успех его проповедничества в Германии, решение, принятое императором Конрадом под его влиянием, были новым возбудительным толчком для крестоносцев. Людовик VII и знатнейшие лица королевства, собравшиеся в Этампе, еще ничего не решали. Св. Бернар воодушевил совет князей и баронов. В то же время на собрание съехались многие посланники, предлагавшие различные планы нового Крестового похода. Между ними обращали на себя внимание послы от Рожера, короля Апулии и Сицилии, который предлагал крестоносцам суда, продовольствие и обещал отпустить с ними в Святую землю своего сына, если поход будет предпринят морским путем. Начались рассуждения по поводу предложения короля Сицилии и относительно того, каким путем отправиться в Палестину. Морской путь представлял менее затруднений и опасностей, однако же принято было неблагоразумное решение отправиться сухим путем [Ж. Мишо не может вырваться из рамок своего времени. Это в конце XVIII — начале XIX вв. морское путешествие стало относительно безопасным. А в XII в., несмотря на преимущественно каботажное плавание, путь по морю являлся очень рискованным предприятием. Ясно, что отправлять целое войско морским путем значило, в случае бури, потерять большую часть его или даже все. Какие бы ни были приключения на суше, такой исход при сухопутном переходе в XII в. казался гораздо менее вероятным].

Собрание этампское оказалось под влиянием лучших внушений, когда оно назначило аббата Сугерия и графа Неверского правителями Франции на время отсутствия Людовика VII. Аббат Сен-Денийский был против Крестового похода и убеждал короля, что он действеннее искупит свои заблуждения мудрым правлением своего государства, чем завоеваниями на Востоке. Сугерий, сознавая бремя и опасность назначения, которое было предложено ему, умолял короля и собрание сделать другой выбор. Но просьбы монарха и, в особенности, повеление папы Евгения убедили его принять управление государством. Что же касается графа Неверского, то он уклонился от сделанного ему предложения, заявив, что он дал обет поступить в монахи ордена св. Бруно. Это благочестивое побуждение было уважено.

Между тем, приготовления к походу продолжались, и всякий день на призыв св. Бернара являлись новые защитники Креста. Куда же не достигало слово св. Бернара, там с кафедр читались его красноречивые письма. История упоминает об одном проповеднике фламандском, Арнульде, который присоединился к апостольской миссии св. Бернара. Арнульд посетил несколько провинций в Германии и в Восточной Франции; суровым образом жизни и странностью одежды возбуждая любопытство и благоговение толпы. Он не знал ни романского, ни греческого языка и имел при себе переводчика по имени Ламберт, который передавал на местном наречии благочестивые увещания фламандского проповедника.

Примером Франции и Германии увлеклись Англия и Италия. С Альпийских возвышенностей, с берегов Роны, из Ломбардии и Пьемонта двинулись толпы под предводительством маркиза Монферратского и графа Мориенского, дяди Людовика VII по матери. Английские крестоносцы выехали на судах из гаваней Ла-Манша и направились к берегам Испании.

Немецкие крестоносцы должны были соединиться в Регенсбурге, а французские — в Меце. Дороги к этим двум городам в продолжение нескольких месяцев были заняты пилигримами. Движение войск происходило в порядке; в обстановке этой второй священной войны было более правильности и согласования, чем прежде; ничто не внушало предчувствия несчастий, которые таились в будущем.

Для ведения Крестового похода нужно было много денежных средств. Благочестивые пожертвования оказались очень значительными, но все-таки недостаточными для содержания большой армии. Людовик VII был принужден прибегнуть к займам и новым налогам. Петр Достопочтенный, присоединившийся к св. Бернару, чтобы воспрепятствовать преследованию иудеев, был, однако, того мнения, что можно отнять у них богатства, нажитые ростовщичеством и даже святотатством; он посоветовал французскому королю заставить иудеев принять участие в издержках для похода, и по всему можно предполагать, что советы аббата Клюнийского не остались напрасными. Духовенство, в свою очередь, также поплатилось значительным налогом; оно обогатилось во время Первого Крестового похода, но второй обошелся ему довольно дорого. Налогов не миновали ни ремесленники, ни земледельцы, и это возбудило ропот, не совсем благоприятный для поддержания энтузиазма к священной войне.

Между тем, Людовик приготовлялся к благочестивому путешествию молитвами и делами милосердия. Когда настало время отъезда, он отправился в Сен-Дени за получением хоругви (Oriflamme), которая всегда открывала шествие французских королей на войну. Во время этого посещения церкви в Сен-Дени, вероятно, Людовик и товарищи его по оружию неравнодушно созерцали портреты Готфрида Бульонского, Танкреда, Раймунда Сен-Жильского и картины сражений при Дорилее, Антиохии и Аскалоне, изображенные на стеклах хоров базилики. Папа Евгений I сам вручил Людовику VII знаки его паломничества: котомку и посох. Затем король, в сопровождении Элеоноры и большей части своего двора, собрался в путь; он плакал, прощаясь и обнимая аббата Сугерия, который также не мог удержаться от слез. Армия французская, состоявшая из 100.000 крестоносцев, выступила из Меца, перешла через Германию и направилась к Константинополю, где должны были присоединиться к ней прочие отряды Креста. Со своей стороны, и император Конрад, совершив венчание своего сына королем Римским и поручив управление страной мудрости аббата Корбейского, выступил из Регенсбурга во главе многочисленного войска.

Глава XII
Продолжение Крестового похода Людовика VII и императора Конрада (1148)

Мануил Комнин, внук Алексея I, занимал в то время константинопольский престол. С бСльшим искусством, чем его предок, держался он той же скрытной и коварной политики в отношении франков. Во время Первого Крестового похода греческий император, встревоженный успехами мусульманского оружия, вел себя пристойно по отношению к латинянам; но со времени побед армии Готфрида, когда греческой столице нечего было опасаться турок, Мануил Комнин уже не так тщательно прикрывал свою ненависть к латинянам. Неприязненные чувства греческого императора усиливались еще и тем распространенным тогда повсюду мнением, что западные воины замышляют овладеть Константинополем.

Едва только армия Конрада вступила во владения Мануила, как ей уже пришлось испытать недовольство греками. Оба императора отправили друг к другу послов, и на коварство греков латиняне отвечали насилием. В Никополе и Адрианополе разыгрались кровавые сцены. В нескольких милях от Константинополя, на равнине Селиврийской, армия Конрада, раскинувшая свои палатки, чтобы отпраздновать торжественный день Успения Богородицы, была внезапно застигнута страшной бурей с ливнем. Потоки, устремившиеся с соседних гор, наводнили реку, протекающую по равнине Селиврийской, и затопили лагерь. Нахлынувшие волны уносили в своем течении людей, скот и имущество.

Мануил и Конрад, оба — наследники разрушившейся Римской империи, имели одинаковые притязания на верховную власть; церемониал свидания между ними возбудил продолжительные споры; наконец было решено, что оба императора, верхом на лошадях, приблизятся друг к другу, чтобы обменяться братским поцелуем.

Ненависть греков не переставала преследовать германцев в продолжение всего времени, пока они совершали переход через владения империи. Отставших от армии попросту зарезали. К муке, доставляемой крестоносцам, примешивали известь. Мануил Комнин ввел в употребление фальшивую монету, которой расплачивались с крестоносцами, когда покупали у них что-нибудь, и которой не принимали от них, когда им приходилось расплачиваться с греками, и таким образом германцы шли до самой Малой Азии.

Армия французская, прибывшая в Константинополь после германской, выказала более умеренности и дисциплины. Жители Венгрии принимали французов как братьев; военная палатка Людовика VII сделалась прибежищем для венгерцев, страдавших от междоусобной войны; тогда-то молодой монарх и высказал эти прекрасные слова: «Жилище государя есть храм, и подножие ног его — алтарь». Послы Мануила являлись приветствовать французского короля, но их низкая лесть возмущала французскую гордость. Император греческий трепетал в своем дворце; по его повелению все знатнейшие лица империи встретили короля Французского у ворот константинопольских; но король, жалея встревоженного Мануила, опередил свою армию и без всякой свиты явился в императорский дворец. Пребывание Людовика VII со своими баронами в Константинополе было поводом к постоянным празднествам; ежедневно император расточал заявления своей преданности делу французских крестоносцев. Но неискренность этих заявлений вскоре обнаружилась: крестоносцы узнали, что Мануил поддерживает дружеские отношения с султаном Иконийским и что их военные распоряжения передаются туркам.

Велико было негодование французских знатных владетелей при этом известии, и когда император выразил желание, чтобы они почтили его так же, как и вожди Первого Крестового похода, и передали в его руки древние греческие города, которые они покорят своей власти, то, вместо ответа на такое предложение, на совете было предложено овладеть Константинополем. Епископ Лангрский обратился с речью к присутствующим, напомнил им о ловушках и засадах, которыми греки везде обставляли путь крестоносцев; он представил Константинополь как несносную преграду между латинянами и их братьями на Востоке и сказал, что следует, наконец, проложить свободный путь в Азию. «Греки, — сказал наконец епископ Лангрский, — допустили до того, что турки захватили Гроб Господень и все христианские города на Востоке; они не сумеют защитить и Константинополя; их позорная слабость откроет когда-нибудь неверным дорогу на Запад. Воины Мануила не могут выносить даже вида французских крестоносцев; почему же крестоносцам не утвердить своего владычества в этой столице, куда, по-видимому, сам Бог призывает их?»

В этих словах выражались политические соображения, но и голос религии не безмолвствовал на совете; крестоносцы шли в Азию, чтобы искупить свои прегрешения, а не для того, чтобы наказывать греков; они были вооружены для защиты Иерусалима, а не ради того, чтобы подчинить своей власти Константинополь; они приняли крест, но Бог не вручал им меча Своего правосудия. Следует вспомнить, что Готфрид дал точно такой же ответ князьям-вождям Первого Крестового похода, когда они предлагали овладеть Византией; таким образом, священное для франков чувство чести во второй раз спасло столицу греческой империи.

Армия Людовика VII перешла на другую сторону Босфора, вступила в Вифинию и стала лагерем на берегу Аскалонского озера, близ Никеи. В это время произошло солнечное затмение, и суеверная толпа увидела в этом явлении роковое предзнаменование. Не напрасно встревожились пилигримы: вскоре до них дошла весть о полном поражении германцев.

Отряды Конрада выступили из Никеи в Иконий. Обманутые греками, которые служили им проводниками, они запаслись продовольствием не больше чем на неделю: их уверили, что этого времени будет достаточно, чтобы дойти до Икония. Но через неделю все запасы были истощены, а германцы, вместо того чтобы дойти до богатой столицы Ликаонии, оказались как бы затерянными среди пустынной местности, не представлявшей даже никаких дорог. Еще три дня пробирались они по неизвестным им горам, и тут-то на императорскую армию напали несметные толпы турок; это были горы, находящиеся вблизи Лаодикеи. Германские пилигримы, ослабевшие уже от голода и тяжелого пути, внезапно решились на отступление; но это отступление, приведшее германцев обратно в Никею, было постоянным их поражением в продолжение нескольких дней. Император Конрад был ранен двумя стрелами; больше 30.000 германцев погибли от голода на константинопольской дороге. Таким образом исчезла эта армия, бывшая столь многочисленной при выходе из Германии, что, как говорится в летописи, и реки были не довольно длинны, и поля не довольно пространны, чтобы позволить ей свободное передвижение.

Король Французский выехал навстречу императору и плакал вместе с ним о несчастной участи германских крестоносцев. Конрад приписывал все эти бедствия коварству Мануила, но он должен был бы винить и самого себя в недостатке осторожности. Оба монарха возобновили клятву идти вместе в Палестину, но большинство германских баронов, которые лишились всего, не могли долго следовать за французской армией. Сам Конрад, имея только небольшое число воинов, расстался в скором времени с королем Французским и возвратился в Константинополь, где Мануил встретил его тем радостнее, чем более видел его униженным и унылым.

Не желая забираться в глубь Малой Азии, Людовик VII следовал вдоль морского берега; дорога эта была трудная, перерезанная речками и потоками, и шла посреди скалистых холмов и тесных проходов. Перейдя за Мраморное море и за Геллеспонт, пилигримы прошли через владения Пергама и Смирны и остановились в Эфесе, и здесь Людовик принял несколько посольств от греческого императора: иные возвещали короля Французского о близости неприятеля и приглашали его принять приют в крепостях, принадлежащих империи, другие угрожали ему мщением греков за насильственное вторжение в их земли. Людовик VII отнесся с пренебрежением к послам императора и не обратил внимания на их угрозы. Продолжая свой путь по направлению к востоку, армия расположилась лагерем в долине, называемой в летописи Децервион (ныне Вади Техикалесси — Долина козьего замка); палатки были расставлены по берегам Каистра; тут отпраздновали дни Рождества Христова и потом выступили в Лаодикею.

Здесь произошел самый славный подвиг оружия во время Крестового похода Людовика VII — победа, одержанная на берегах Меандра, через который следовало перейти, чтобы достигнуть Лаодикеи. Неприятель находился на Тральских горах (ныне Гюзель-Хиссар) и равнине вдоль Меандра; главные мусульманские силы заняли брод через реку, чтобы не допустить к нему французов. Людовик VII выстроил свои части в полном порядке, поместил обоз и слабейших пилигримов посреди войска, авангард, арьергард и фланги армии поставил под защиту надежнейших рыцарей. В таком порядке крестоносцы начали медленно подступать к равнине, сохраняя все-таки оборонительное положение. Но король, постоянно тревожимый неприятелем, принял намерение вступить в решительную битву и направился к броду, занятому мусульманами.

Едва успели несколько рыцарей перейти через Меандр, как страх охватил неприятельскую армию. В это же время последовало нападение на турецкую армию с разных сторон; победа над нею была немедленно одержана, и оба берега Меандра покрылись трупами. Король Французский бросился на мусульман, которые тревожили арьергард армии, и преследовал их до самых гор. Большинство турок, избежавших смерти, укрылись в Антиохетте, ныне Иени-Шер-Калесси, находившейся невдалеке от того места, где французы перешли вброд Меандр. Несмотря на дождь из стрел, которыми осыпана была христианская армия в этом славном переходе, она не потеряла ни одного человека; только рыцарь Милон Ножанский, ко всеобщему сожалению, утонул, переплывая реку.

Жители Лаодикеи, известной в летописях франков под именем Лалиш (города, находившегося на реке Лик, от которого остались теперь только два холма, покрытые развалинами), пришли в ужас, узнав о приближении победоносных крестоносцев, и обратились в бегство. Людовику VII пришлось проходить через опустевший город. Он направился к Атталии, пробираясь по страшным утесам Кадмской горы, называемой по-турецки Бабадаг. По горе этой, которую Одон Дейльский называет проклятою горой, не было проложено дорог; с одной стороны ее возвышались громадные скалы в виде длинной, высокой и отвесной стены, а с другой была бездонная пропасть, по краю которой нужно было пробираться через узкий, покатый, чрезвычайно опасный проход.

Людовик VII послал вперед Жоффруа Ранконского, владетеля Тайльбургского и графа Мориенского, брата короля; вступление в этот проход было отложено до следующего дня; авангарду приказали выжидать прибытия остальной части армии. Король, предполагая встретить турок в этом проходе, желал, чтобы части войска не разъединялись, но оставались в виду одна у другой; авангард же, забывая распоряжение короля, перешел через проход и расставил палатки по другую сторону горы. Людовик VII остался один со своим отрядом для охранения толпы пилигримов и обоза армии. Турки, разумеется, воспользовались разъединением армии, чтобы успешнее напасть на арьергард, которому и без того трудно было бороться с естественными препятствиями этой местности. Можно представить себе этих пилигримов, пробирающихся по краю бездны под стрелами преследующих их мусульман! Только и слышно было падение людей, лошадей и мулов; и пропасть поглощала останки христианских воинов.

История останавливается здесь в благоговении перед трогательным и мужественным самоотвержением Людовика VII среди этих горных пропастей, куда валился его народ, как бессильное стадо. Забывая самого себя ради погибающего народа, говорит летописец, очевидец события, король бросился в ряды мусульманского войска и при неимоверных усилиях достиг спасения множества пилигримов. Арьергарду пришлось выдерживать нападение неприятеля во сто раз многочисленнее его; свита короля вся погибла во время этой схватки. Людовик, не изменяя своему царскому сердцу, говорит летописец, ухватился за ветви дерева и бросился на вершину одного утеса; тут, защищенный доспехами от турецких стрел и стоя на своем утесе, как на стене или на укрепленной башне, король Французский продолжал рубить головы и руки тем, кто на него нападал. Этот день великих подвигов и великих бедствий составляет прекраснейшую страницу в жизни Людовика VII.

На другой день, когда к авангарду присоединилась уцелевшая часть крестоносцев, составлявших арьергард, король Французский, которого считали погибшим, был принят с полнейшим восторгом. Против Жоффруа Ранконского поднялся общий ропот. Монарх счел бесполезным наказывать его за непоправимую ошибку и ограничился назначением на его место одного старого воина по имени Жильбер, искусство и храбрость которого были известны всей армии. Этот новый вождь разделил начальствование над войском с Эвераром Баррским, великим магистром храмовников.

Переход от Бабадага до Атталии, составляющий не более 50 миль, потребовал, однако же, 12 суток, так как тут приходилось идти по гористой, бесплодной и пустынной местности, а также потому, что пилигримы, терпя недостаток в продовольствии, мучимые голодом, продвигались медленно. Сверх того, войску приходилось бороться и с нападениями турок, и с суровостью наступившего холодного времени года. Но оно с успехом выдержало четыре битвы, несмотря на бедственное состояние, в которое было приведено продолжительными лишениями и постоянными проливными дождями.

В Атталии французская армия надеялась встретить конец своим страданиям. Напрасная надежда! Новые бедствия ожидали крестоносцев под стенами этого города, населенного греками. Холодное время года еще не миновало, и толпа полунагих пилигримов должна была оставаться в лагере по соседству с городом, подвергаясь ежедневно опасности погибнуть от холода, голода или меча. Ничто не может служить лучшим доказательством плачевного состояния французских крестоносцев, как эта их тупая покорность, которая препятствовала им овладеть городом, запертым для них жестокими жителями. Однако же, встревоженный ропотом отчаяния, доходившим до его слуха, правитель Атталии предложил Людовику VII суда для отправления крестоносцев в обратный путь. Это предложение было принято, но после пятинедельного ожидания прибывшие суда оказались и не довольно велики, и не довольно многочисленны, чтобы перевезти всю французскую армию.

Людовик VII, чтобы ободрить упавших духом и предупредить несчастья, утешал их, как мог, и доставлял денежные пособия. Для начальствования над теми, для кого не нашлось места на судах, он избрал Тьерри, графа Фландрского и Аршамбо Бурбонского; он доставил правителю Атталии 50 серебряных марок для содержания больных, оставшихся в городе, и для провода сухопутного войска до берегов Киликии. Когда в сопровождении королевы Элеоноры, знатнейших рыцарей и остатков своей конницы он отъезжал от берега, он не мог смотреть без слез на крестоносцев, оставшихся на берегу. Эти несчастные крестоносцы, которые должны были сухим путем добраться до Тарса, напрасно ждали обещанных им конвоя и проводников — жестокий правитель Атталии изменил своему честному слову, и этот бедный народ, прибывший из Франции, весь перемер от болезней и голода под стенами или за оградой христианского города. Те же из них, кто были помоложе и посильнее, не захотели умереть жалкой смертью в своих палатках; мусульмане были недалеко, и эти доблестные крестоносцы погибли славной смертью в битвах с ними за Крест. Волны Цестия и Эвримедона принесли в Караманское море тысячи христианских трупов.

После трехнедельного плавания флот Людовика VII приплыл к устью Оронта, в гавань св. Симеона. Раймунд Пуатьерский, правитель Антиохии, радостно приветствовал короля Французского. Он устроил несколько праздников, на которых блистала королева Элеонора. Ее побуждения к паломничеству были не совсем благочестивого и смиренного свойства. Много европейских дам знатного происхождения было тогда в Антиохии; между ними отличались графиня Тулузская, графиня Блуаская, Сибилла Фландрская, Маврила, графиня де Росси, Талькерия, герцогиня Бульонская.

Раймунд Пуатьерский, не теряя из виду своих интересов как властителя, пожелал присоединить французских крестоносцев к своим предприятиям против тигрских и евфратских мусульман; он предложил Людовику VII осаду городов Алеппо и Шайзара. Обладание этими двумя крепостями должно было предупредить вторжение мусульман и обеспечить продолжительность существования христианских колоний. Главной заботой антиохийского правителя было ослабить могущество Нуреддина. Но воины, прибывшие с Запада, не знакомые ни с латинскими колониями, ни с могуществом их неприятелей, не способны были понять значение политических соображений Раймунда Пуатьерского. Вообще, Людовик VII приехал на Восток исключительно вследствие религиозных побуждений; прежде всего он желал посетить Святые места и отказался от участия в предлагаемой войне.

Князь Антиохийский, восхваляемый в летописях как человек сладкоречивый и чрезвычайно любезный, решил, чтобы удовольствия послужили в пользу его планов; он задумал убедить королеву Элеонору продолжить свое пребывание на берегах Оронта. В это время была весна; вид полей Антиохийской долины дополнил действие красноречия Раймунда. Королева Элеонора, упоенная поклонением изнеженного двора, начала упрашивать Людовика отложить путешествие в священный город. Настояния Элеоноры возбудили подозрение короля, который, наконец, чувствуя себя оскорбленным и как монарх, и как супруг, ускорил свой отъезд и, принужденный увезти жену свою тайным образом, в ночное время возвратился с нею в свой лагерь. Людовик VII не мог забыть поведения Элеоноры, опозорившего ее и в глазах христиан, и в глазах неверных; позже он отказался от нее, и она вышла замуж за Генриха II. Этот брак, посредством которого герцогство Гиень присоединилось к Англии, был одним из несчастнейших последствий Второго Крестового похода.

Людовик VII, уступая желаниям короля и иерусалимских баронов, поспешил отправиться в Палестину и был принят в священном городе с величайшим восторгом. Около того же времени прибыл в Палестину император Конрад, в качестве простого пилигрима и в сопровождении только нескольких баронов. Оба европейских монарха, встретясь в Иерусалиме, оплакивали бедствия своего похода. Молодой Балдуин III, горя нетерпением увеличить пределы своего королевства, воспользовался присутствием европейских крестоносцев, чтобы начать войну. В Птолемаиде состоялось собрание; тут были король Французский, император Конрад, молодой король Иерусалимский, бароны, рыцари и высшие духовные чины. Во время этого многолюдного собрания решено было начать осаду Дамаска, овладение которым обещало победителю богатую военную добычу. Завоевание этой крепости должно было также составить надежную защиту для королевства Иерусалимского. Здесь следует заметить, что хотя поводом к соединению сил Запада под знаменами Людовика VII и Конрада и являлось благочестивое желание возмездия за бедствия Эдессы, но об Эдессе не было и помину во все продолжение этого Крестового похода.

*  *  *

В мае 1148 г. христианские отряды соединились в Тивериаде. Они отправились в Панеаде, перешли через Антиливанский хребет и прибыли на Дамасскую равнину. Но тут их встретили препятствия и опасности. Чтобы достигнуть города, который они намеревались осаждать, нужно было перейти через густые сады, перерезанные земляными стенами, разделенными между собой узкими проходами. Неприятель овладел уже всеми этими проходами и выходами. Увеселительные домики, рассеянные в садах Дамаска, были заняты мусульманскими воинами, и со всех сторон сада летели стрелы и метательные снаряды. И другие смертельные опасности разного рода угрожали христианскому войску. На протяжении всего пути в земляных стенах имелись маленькие отверстия, откуда поражали воинов копья мусульман, засевших за стенами; но все эти изгороди были опрокинуты, отовсюду неприятель был выгнан и обращен в бегство или смертельно поражен.

Многочисленный корпус мусульманской конницы подоспел на помощь беглецам; он хотел воспрепятствовать христианам занять берега реки Барради или Баррада, против самых укреплений Дамаска, с западной стороны; но мужество и энергия короля Французского и императора Германского принудили мусульманскую конницу отступить обратно в город. В этой битве Конрад одним взмахом меча перерубил надвое одного гиганта, который вызвал его на борьбу.

Крестоносцы могли тогда расположиться свободно по берегам Барради, частью в садах, частью на лугу, называемом ныне Эль-Мержи, а в древних арабских летописях — Мейдан-Альхадар (Зеленая площадь).

Ввиду такой позиции христианского войска Дамаск не мог долее сопротивляться, тем более, что с западной стороны город был слабо защищен, и потому торжество франков казалось обеспеченным, и жители страшно встревожились. Коран халифа Османа, выставленный в большой мечети, привлекал унылую толпу, которая последнюю свою надежду возложила на Божье милосердие. Но бедствие, угрожавшее Дамаску, миновало этот город: несогласия, возникшие между христианами, послужили к его спасению. С западной стороны город был почти открыт для крестоносцев, достаточно было самого ничтожного нападения, чтобы захватить крепость; сверх того, осаждающие имели в своем распоряжении реку Барради и сады с созревшими уже в то время плодами. С восточной же стороны тянулось большое бесплодное пространство, без деревьев, без воды, не представляющее никакой поддержки; с этой стороны защищали город толстые стены и высокие башни, и сюда-то неожиданно решили крестоносцы перенести свой лагерь.

Только что они раскинули тут палатки, как в Дамаск прибыло до 20.000 ратников — курдов и туркменов, которым было поручено его защищать. Латиняне сделали несколько неудачных нападений, и вскоре, узнав о приближении новых неприятельских подкреплений под предводительством султанов Алеппского и Мосульского, они отказались от своего предприятия. Перенесение лагеря решило участь экспедиции. Христианские князья перессорились из-за обладания городом, который они считали уже завоеванным, и с самого начала потеряли время в роковых препирательствах. Перемещение лагеря было последствием соперничества из-за честолюбивых целей. Пошли слухи о коварстве и измене. Христиане европейские и христиане сирийские разъединились под стенами Дамаска и не захотели соединить свою храбрость и рвение в единодушном усилии, и таким образом подверглись плачевным неудачам вместо победы, которая предоставила бы в их Обладание роскошную область и много хороших городов Антиливанских.

Одним из любопытнейших обстоятельств этой осады было то, что войсками в Дамаске командовал тогда Аюб, глава династии Аюбидов, и при нем находился его сын, молодой Саладин [Салах ад-Дин], которому суждено было в будущем нанести такие ужасные удары королевству Иерусалимскому.

Несчастный исход осады Дамаска произвел общее раздражение и уныние; на совете вождей предложена была осада Аскалона, но решение о начале новой войны так и не приняли. Император Конрад возвратился в Европу. Людовик VII также решился на обратный путь во Францию после еще одного года пребывания в Палестине — уже в качество только благочестивого паломника.

*  *  *

При взгляде на этот Крестовый поход мы видим мало славных подвигов и много больших неудач. Религиозные побуждения, которые заставляли крестоносцев переносить оскорбления и коварство греков, довели их до гибельного положения. Оставляя позади себя враждебную столицу и народ, действующий против них скрытыми путями, крестоносцы вступили на стезю бедствий. Отсутствие дисциплины и распущенность нравов христианской армии способствовали в значительной степени ее неудачам. Распущенность нравов происходила в особенности от многочисленности женщин, вмешавшихся в ряды воинов. В этом Крестовом походе был целый отряд амазонок, под предводительством военачальника, который отличался более щегольством, чем храбростью, и которого за его вызолоченные сапоги прозвали «дамой с золотыми ножками». Людовик VII принимал все бедствия с покорностью мученика, а на поле битвы был храбрым воином; но кажется, что его можно осудить за излишнюю веру в Провидение, которое не покровительствует тем, кто уклоняется от стези благоразумия и осторожности. Император Конрад был человеком недальнего ума и лишился всего по своему неумению и самонадеянности. Эта вторая священная война не представляет ничего ни героического, ни рыцарского; в ней не проявляются ни великие характеры, ни великие страсти Первого Крестового похода. Бесцветным и печальным вышеизложенным очеркам никак нельзя придать размеров эпопеи.

Во всяком случае, не все силы этого Крестового похода были направлены против Азии. 50.000 христиан из Дании и Саксонии производили нападения на дикие славянские племена, погруженные еще во тьму идолопоклонства. Но это не имело плодотворных последствий. Другие христиане, вооружившиеся на борьбу с восточными мусульманами, действовали успешно против мавров на берегах Таго.

*  *  *

Возвратившись во Францию, Людовик VII одобрил деятельность аббата Сугерия, который сумел поддержать порядок в государстве, благоразумным и твердым управлением усмирив различные партии; король Французский почтил своего министра титулом «отца отечества». На стороне аббата Сугерия оказалось тогда важное преимущество: он был единственным человеком в Европе, восстававшим против Крестового похода. Народ превозносил теперь мудрую предусмотрительность аббата Сен-Денийского и громогласно обвинял св. Бернара, обещавшего победу войскам, исчезнувшим на Востоке. Аббат Клервоский принужден был написать «оправдательное слово», в котором он приписывает бедствия войны преступлениям христиан. В этом «слове» преобладает мрачное и таинственное страдание. Благочестие св. Бернара в ужасе отступает перед глубиною божественных предопределений; он дивится, что Господь не вменил ему его постов и молитв; ему представляется, что земля преждевременно обречена на осуждение и что Владыка неба и земли отрешился от Своего милосердия. Одно из интереснейших зрелищ XII века — это зрелище, которое представляет нам гений св. Бернара, изнемогающий под бременем ответственности за несчастный исход Крестового похода, проповеданного им во имя Неба.

Глава XIII
Со времени взятия Аскалона Балдуином III до взятия Иерусалима Саладином (1150—1187)

Крестовый поход Людовика VII и Конрада окончился без пользы для Святой земли; по отъезде отсюда обоих государей-пилигримов христианским владениям стали грозить большие опасности. Со всех сторон мусульманское оружие угрожало владычеству франков. Король Иерусалимский, патриарх священного города и Антиохии, начальники военных орденов св. Иоанна и храмовников в скорби своей обратились с мольбами к западным христианам. Тронутый их страданиями, папа старался убедить европейские народы подать помощь своим братьям на Востоке. Но бедствия последней священной войны еще не забылись: духовенство и дворянство, разоренные Крестовым походом, не были расположены возбуждать энтузиазм толпы. Голос аббата Клервоского более не раздавался, и молчание св. Бернара было как бы предупреждением, которое поддерживало народ в благоразумном покое.

Но вот чему трудно поверить! Когда Европа безмолвствовала и никто не осмеливался вновь встать под священные знамена, аббат Сугерий, сопротивлявшийся походу Людовика VII, задумал новый поход против врагов Иисуса Христа. На Шартрском соборе он старался воспламенить воинственное рвение князей, баронов и прелатов. Но они отозвались на его увещания только выражением скорби и удивления. Сугерий, семидесятилетний старец, объявил тогда, что он один берется осуществить то предприятие, которое не удалось двум государям. Уже более 10.000 пилигримов, вооруженных на его счет, готовы были последовать за ним на Восток, когда смерть воспрепятствовала осуществлению его намерений. На своем смертном одре аббат Сен-Денийский выразил сожаление, что не может помочь священному городу, — любопытный пример неотразимого влияния идеи во все времена!

Между тем, на Востоке Балдуин III всеми силами старался остановить успехи Нуреддина, сына Зенги. Этот доблестный государь замыслил подчинить наконец своей власти город Аскалон, против которого христиане столько раз направляли свое оружие и который служил как бы оградою для египтян против Сирии. По призыву своего короля бароны, рыцари, епископы немедленно собрались под его знамена. Во главе армии шел патриарх Иерусалимский, неся древо Животворящего Креста.

Город Аскалон, выстроенный кругообразно на берегу моря, укрепленный толстыми стенами и высокими башнями, получал четыре раза в год из Египта продовольствие, оружие и воинов. Ничего не было упущено из вида для поддержания этой важной крепости; все ее жители были воины. Армию Балдуина при осаде Аскалона поддерживал флот, состоявший из 15-ти кораблей под управлением Жерара Сидонского. Христиане, как и мусульмане, проявляли мужественное настроение и неусыпную бдительность. Во избежание неожиданного нападения среди ночной темноты осаждаемые повесили на зубцах самых высоких башен стеклянные фонари, от которых и ночью распространялся свет, подобный дневному. После двухмесячных трудов под стенами Аскалона в христианский лагерь явились многочисленные толпы западных пилигримов с кораблей, прибывших в гавани Яффу и Птолемаиду; многие из этих судов, пришедших из Европы, присоединились к флоту Жерара Сидонского.

Между боевыми орудиями, изготовленными для нападения на укрепления Аскалона, была замечательная, чрезвычайно высокая башня; она имела вид крепости с гарнизоном и наносила страшные удары осаждаемым. Пятимесячная осада истощила силы неприятеля, но на помощь к нему пришел египетский флот, состоявший из 70 кораблей, и это придало бодрости мусульманам. Однако и пламенное рвение христиан не ослабело; большая подвижная башня и другие боевые орудия латинян не давали отдыха городу. Осаждаемые, желая избавиться от большой подвижной башни, набросали между нею и укреплениями огромное количество дров, облили их маслом, обложили серой и другими горючими веществами и все это подожгли; но ветер, дувший с востока, обратил пламя на город, в противоположную от башни сторону. Этот пожар, длившийся весь день и всю ночь, раскалил каменные укрепления, так что они совершенно разрушились, и таким образом огонь открыл христианским воинам вход в крепость, которою они теперь могли легко овладеть; но жадность лишила их этой победы. Храмовники, поспешив воспользоваться добычей, немедленно устремились в город. Желая, чтобы все досталось им одним, они поставили в проходе сторожевых, для того, чтобы устранять всех, кто захотел бы за ними последовать. Мусульмане, заметив, что христиане заняты грабежом и что их немного, соединились и напали на храмовников, которые частью погибли, частью поспешили спастись через тот же проход, через который они не захотели допустить своих товарищей.

Христиане, удивленные оживлением своих врагов, с печальным недоумением возвратились в свой лагерь. Смущенные и упавшие духом вожди предложили прекратить осаду города. Но патриарх и епископы посоветовали вновь вступить в битву, и их мнение было уважено. На другой день христианское войско снова явилось перед стенами города; битва длилась весь день, обе стороны действовали с большим оживлением, но потери мусульман оказались значительнее. Предложено было перемирие для погребения убитых. Во время этого перемирия воспоминание о бедствиях, которые они вытерпели, о числе воинов, которых они потеряли, о тревожных известиях, полученных из Каира, навело уныние на аскалонских мусульман. Большинство жителей в мрачном отчаянии изъявляли желание покинуть эту песчаную страну, над которой, казалось, тяготело проклятие и которую Бог в гневе своем как бы предал франкам. Египетский отряд требовал удаления из христианских владений, выхода из Аскалона, представлявшегося ему могилой на чужбине. Выбрали депутатов для предложения сдачи города Иерусалимскому королю. Когда мусульманские послы сообщили вождям христианского войска возложенное на них поручение, печальные и обезнадеженные со своей стороны предводители уже не ожидали получить от своих врагов предложений, внушенных им отчаянием. Выслушав депутатов из Аскалона, бароны и прелаты, пораженные удивлением, не нашли другого ответа, кроме радостных слез и благодарственных излияний перед Богом. Жителям Аскалона дано было три дня, чтобы выселиться оттуда со всем своим имуществом, но они не дождались и третьего дня. Франки, почитая истинным чудом взятие города, вошли туда в священной процессии. Первым делом их после овладения городом явилось посвящение большой мечети св. апостолу Павлу. Таким образом покорена была эта крепость, которая открывала латинянам путь в Египет и преграждала мусульманам доступ в Палестину.

Мусульманские государства оставили на некоторое время в покое королевство Иерусалимское. Незаконное нападение Рено Шатильонского на безоружный и мирный остров Кипр, набег Балдуина на арабские племена, пасшие стада свои, по договору, в лесах Панеадских, поражение короля близ Иордана, на месте, называемом «брод Иакова», несколько удачных битв в графстве Триполийском и княжестве Антиохийском — вот и все незначительные события, последовавшие в течение нескольких лет после взятия Аскалона. Женитьба Балдуина на племяннице императора Мануила в 1155 г. доставила обогащение бедному королевству Иерусалимскому; этот союз был бы очень полезен для королевства, если бы он способствовал соединению греков и латинян против их общего врага.

Между патриархом Антиохийским и князьями-правителями Антиохии возникали частые ссоры, и, к сожалению, король Иерусалимский имел обыкновение вмешиваться в эти постыдные раздоры. Рено Шатильонский в несогласиях своих с престарелым патриархом Амальриком довел насилия до крайней степени. По его приказанию прелат выведен был на вершину Антиохийской цитадели; с обнаженной головой, обмазанной медом, он целый день подвергался страданию от мух и солнечного зноя.

Во время пребывания своего в Антиохии Балдуин III был поражен болезнью, от которой вскоре и умер. Страдая изнурительной лихорадкой, он велел перевезти себя в Триполи, потом в Бейрут, где и скончался. Останки его перенесли в Иерусалим и предали погребению у подножия Голгофы. О Балдуине III сожалели; говорят даже, что Нуреддин, из уважения к печали народа, оплакивавшего своего государя, прекратил на несколько дней нападения на христиан.

Наследником Балдуина III был его брат Амальрик, скупой, гордый и честолюбивый человек, который не без труда достиг того, чтобы его признали королем. Правда, тайное притязание на иерусалимский престол некоторых местных князей преувеличило недостатки наследника Балдуина. Новый король Иерусалимский обратил все свои предприятия против Египта. Так как халиф Каирский отказался платить дань победителям Аскалона, то Амальрик произвел нападение на берега Нила и возвратился в свое королевство не прежде, как заставив неприятеля откупиться от войны. По причине междоусобий, раздиравших в то время египетские провинции, Амальрик снова появился в этой стране, чтобы поддержать партии, требовавшие его посредничества.

Между тем, Нуреддин угрожал владениям Антиохийским и Триполийским; христиане продолжали искать помощи на Западе. Тьерри, граф Фландрский, приехал в четвертый раз в Палестину; прибыли также воины из Пуату и Аквитании, под начальством Гуго Лебрена и Жоффруа, брата герцога Ангулемского. С Гуго Лебреном находились два его сына: Жоффруа Люсиньянский, уже прославившийся своей храбростью, и Ги Люсиньянский, которому суждено было со временем занять иерусалимский престол. С помощью этого подкрепления сирийские христиане победили Нуреддина в Триполийской области. Султан Дамасский вскоре отомстил за это поражение: он одержал победу близ Харенка и забрал в плен нескольких христианских князей. Между ними были Раймунд, граф Триполийский, прозванный сарацинами «франкским сатаной», и Боэмунд III, князь Антиохийский, который отправлен был в алеппскую темницу — разделять заключение с Рено Шатильонским, томившимся уже многие годы в оковах. В это же время мусульмане отняли у христиан город Панеаду.

Мы не последуем за королем Амальриком в Египет, куда он отправился подать помощь халифу Каирскому при нападении на него Ширку, одного из полководцев Нуреддина; христиане, в союзе с египтянами, не раз разгоняли орды Ширку. Избавленный от своих врагов, халиф Каирский — или, вернее, визирь Шавер, управлявший государством от имени своего владыки, сидевшего взаперти в своем дворце подобно бездушному идолу, — обязался платить королю Иерусалимскому ежегодную дань в 100.000 червонцев и согласился на принятие гарнизона в Каире. Возвратясь в Иерусалим, Амальрик женился на племяннице императора Мануила; вспоминая о богатствах халифа, о плодородии и роскошных жатвах Нила и сравнивая их с тесной и бедной страной, составлявшей его королевство, он задумал завоевание Египта. Для осуществления своего предприятия он надеялся извлечь пользу из союза своего с родственницей Мануила и отправил в Константинополь послов — просить императора о содействии завоеванию Египта; император согласился на это. Тогда Амальрик, не желая больше скрывать своих намерений, собрал на совет высших государственных сановников. Благоразумнейшие из них объявили, что это предприятие несправедливо, и заметили, что в таком случае можно будет опасаться со стороны Нуреддина всего, и что не следует жертвовать городами христианскими и, может быть, даже Иерусалимом, ради надежды покорить отдаленную страну. Но король Амальрик и большинство владетелей и рыцарей, убежденные в успехах на берегах Нила, настояли на объявлении войны.

Нуреддин, между тем, имел те же замыслы, что и Амальрик; он также мечтал о завоевании слабого государства Каирского. Амальрик опередил в Египте войска султана Дамасского. Он приступом взял Бильбеис — город, расположенный на правой стороне Нила, и велел предать смерти всех его жителей. Несчастья Бильбеиса заставили содрогнуться весь Египет; быстрое наступление на Каир обеспечило бы королю Амальрику завоевание этой столицы, но, как будто устрашенный внезапно смелостью своего предприятия, он склонился на предложения послов халифа и прекратил враждебные действия на условии значительной откупной суммы. После целого месяца переговоров Амальрик, однако же, не получил ничего из обещанных ему сокровищ. Между тем, полководец Нуреддина, призванный халифом на помощь, вступил в египетские владения и, избегая встречи с христианскими воинами, но соединясь с египетской армией, противопоставил королю Иерусалимскому такие силы, перед которыми тот должен был отступить. Амальрик со стыдом возвратился в Иерусалим. Вскоре после того прибыл в порт Птолемаиду греческий флот, обещанный императором Мануилом и напрасно ожидавшийся в минувшую экспедицию. Рассчитывая на этот флот, король Иерусалимский решился вернуться в Египет и предпринял осаду Дамиетты. После пятидесятидневной осады этого города, во время которой погибла от голода и неприятельского оружия половина христианских воинов, а суда греческие частью были истреблены греческим огнем и частью — бурей, король Иерусалимский с печалью отказался от своего предприятия.

Среди смут, сопровождавших конец существования династии Фатимидов, является мусульманский князь, имя которого приобрело известность и в Азии, и в Европе. Халиф Каирский велел снести голову своему визирю Шаверу, а вместо него назначил Ширку, полководца Нуреддина, но Ширку через два месяца внезапно умер; его заменил младший из эмиров армии Нуреддина. Этот эмир был Саладин, племянник Ширку и сын Аюба, явившийся с диких гор Курдистана, чтобы служить мусульманским властям в Месопотамии. Молодость свою Саладин провел в распущенности и праздной жизни в серале. Когда ему минуло 30 лет и халиф избрал его первым министром, он вдруг сделался совершенно другим человеком. Саладин замыслил полное подчинение Египта власти Нуреддина. По смерти последнего халифа-фатимида черный цвет Аббасидов был заменен белым цветом потомков Али, и в мечетях стали поминать в молитвах только имя халифа Багдадского. По смерти Нуреддина в Дамаске в 1174 г. государство осталось без наследника и повсюду в мусульманских провинциях возникли раздоры. Тогда Саладин, сын Аюба, оказался на пути к верховной власти.

Около этого же времени умер Амальрик, который, вероятно, не предвидел в свой последний час, какие великие события должны произойти после его царствования. Наследником престола был его сын Балдуин IV. Он принял помазание на царство в храме Святого Гроба, но по возрасту своему еще не мог вступить в управление государством. Впрочем, этому юному королю, пораженному проказой, не суждено было царствовать самостоятельно. Современная история не нашла для него другого имени, кроме имени «Прокаженного короля» (le roi Mezel).

Регентство было предоставлено Раймунду Триполийскому, четвертому в роде потомку знаменитого Раймунда Сен-Жильского.

Новый завоеватель Египта, Саладин, провозвестил себя призванным продолжать апостольскую миссию Зенги и Нуреддина; казалось естественным, что он будет наследником и могущества их. Халиф Багдадский предоставил Саладину во имя Пророка властвовать над городами, покоренными его оружием, не исключая даже и города Алеппо, где нашел себе последнее убежище Малик-Шах, слабый наследник Нуреддина. С этих пор Саладин был провозглашен султаном Дамасским и Каирским, и имя его стало упоминаться в молитвах во всех мечетях Сирии и Египта.

В конце 1178 г. Саладин, видя, что силы франков направлены против Антиохии, выступил в поход, чтобы произвести нападение на Палестину. Услыхав об этом, король Балдуин в сопровождении рыцарей, которых он успел собрать, поспешил отправиться в Аскалон. Войско Саладина расположилось лагерем по соседству с этим городом. Рассчитывая на легкую победу, мусульмане рассеялись по равнине и опустошили ее до Рамлы и Лидды. Видя это, христиане не захотели оставаться в бездействии в своем городе; однажды утром они вышли из Аскалона, направились к морскому берегу, скрывая свой путь за песчаными наносами, и напали врасплох на лагерь Саладина. Напрасно трубили мусульманские трубы, созывая рассеявшихся воинов; Саладин старался ободрить отряды, оставшиеся в лагере. Балдуина сопровождали только 375 всадников, но поражение мусульман было полное, и дороги покрылись их трупами и пожитками. Саладин, без всякой свиты, умчался в степь верхом на верблюде.

Эта победа, хотя и значительная, не могла, однако же, успокоить встревоженное настроение тех, кто внимательно следил за ходом дел; и действительно, Саладин скоро вновь появился, вооруженный прежними своими преимуществами над христианами; с другой стороны, Галилее также угрожали опасности, и, в довершение всех бед, низкие интриги при самом дворе Балдуина производили общее смущение. Сыны Белиала [Вельзевул], истые производители разрушения, старались пользоваться слабостью и недугами короля, чтобы сеять раздор, зависть, ненависть и недоверие. В Сирию пришел голод; войска оставались без продовольствия. Последовало перемирие с Саладином на двухлетний срок. Это перемирие было нарушено насильственными действиями Рено Шатильонского [Не указано, как и когда Рено Шатильонский избавился от плена в Алеппо. Остается не ясным также, как и когда он попал в плен после разграбления им Кипра и издевательств над патриархом Антиохийским (см. выше в этой главе)]. Сделавшись владетелем Крака и Монреаля вследствие вступления во вторичный брак с вдовою Жоффруа Торонского, Рено Шатильонский попытался, вопреки договору, вторгнуться в неприятельские пределы около Красного моря и не побоялся выступить с оружием против священных городов Мекки и Медины. Рено Шатильонский, человек предприимчивый, необузданного нрава, романтический тип того странствующего рыцарства, которое Крестовые походы увлекали на Восток, раздражил Саладина своим пренебрежением к международному праву и тем довел королевство до войны, в которой померкла слава христианского имени на Востоке.

Все дело тогда состояло в том, чтобы остановить успехи завоевательного наступления Саладина — но каким образом возможно было сирийским христианам противостоять этому могучему урагану? Балдуин IV, потерявший зрение и дошедший до самого печального состояния, согласился назначить регентом королевства Ги Люсиньянского, который не пользовался ничьим доверием. Между тем, могущество Саладина с каждым днем возрастало. Все князья месопотамские были в союзе с ним или платили ему дань. Однако случай победить Саладина, войска которого опустошали Галилею, все же представился. Войско христианское, состоявшее из 1300 рыцарей и более чем 20.000 пехоты, могло бы напасть на неприятеля, расположившегося лагерем между горой Гельвуе и древним Скифополем; но Ги Люсиньянский, командовавший армией, поколебался вдруг в виду опасности или, вернее, в виду победы. Это возбудило против него общее негодование; Балдуин лишил его власти и хотел даже отнять у него графства Аскалонское и Яффское. Он передал регентство графу Триполийскому и возложил корону на голову пятилетнего ребенка, рожденного от второго брака Сибиллы с маркизом Монферратским. Новый король вступил на престол под именем Балдуина V.

В этом опасном положении Святая земля всю свою надежду возлагала на помощь Запада. Патриарх Ираклий и великие магистры храмовников и иоаннитов были посланы просить помощи у западных христиан. Колеблемая смутами, Европа не могла тогда заботиться о защите Иерусалима. Рвение к Крестовым походам еще не угасло в ней, но, чтобы возбудить его во всей первоначальной силе, нужны были какие-нибудь чрезвычайные события, какие-нибудь великие общественные бедствия, которые могли бы растрогать сердца и подействовать на воображение народов. По возвращении в Иерусалим патриарх Ираклий нашел дела в еще худшем положении. Не было недостатка в роковых предзнаменованиях грядущих общественных бедствий. Землетрясения, затмения луны и солнца казались очевидными признаками близкого разрушения королевства; чрезвычайная распущенность нравов также наводила страх на благочестивых людей. Другим предвестием несчастий было то, что управление находилось в руках безрассудных, бессильных и развратных людей, а высшая власть имела представителей в лице только князей и королей-неудачников. Балдуин IV, живая развалина, давнишнее достояние могилы, умер, окруженный презренными партиями, оспаривавшими друг у друга право на верховную власть. Вскоре после того внезапно умер и Балдуин V, слабая и ненадежная опора христиан. Он оказался последним из королей, погребенных у подножия Голгофы. Ги Люсиньянский и супруга его Сибилла были торжественно помазаны на царство во храме Святого Гроба вопреки желанию баронов. Граф Триполийский, со скорбью видя, в каких руках оказалось управление Святой землей, удалился в Тивериаду, владение, доставшееся ему через брачный союз.

Падение Иерусалимского королевства, преданного в неискусные руки, казалось неизбежным; но доблести христианской суждено было покрыть славой воспоминания о его последних днях. 1 мая 1187 г. на 7000 мусульманских всадников, двинувшихся в Галилею, напали в окрестностях Назарета 130 воинов, среди которых были рыцари-храмовники и иоанниты. Мусульманской кавалерией командовал Афдал, сын Саладина. Защитники Креста не поколебались вступить в неравный бой. Современные летописи, наполненные воспоминаниями о подвигах этого дня, в особенности описывают славную смерть Жакоба де Моле, магистра храмовников [Ошибка. В то время магистром являлся Жерар де Ридефор. А магистр Жак де Моле был сожжен за ересь при короле Франции Филиппе IV Красивом в начале XIII в. О последнем факте см. от художественной (например, М. Дрюон) и эзотерической до научно-популярной литературы — к примеру: (Печников Б. А. Рыцари Церкви — кто они? М.: Политиздат. 1991. — 351 с.)]. Этот непоколебимый защитник креста выдержал бой верхом на белом коне и только после невероятных, чудесных подвигов борьбы был побежден. Сарацины приняли его за св. Георгия, который часто представлялся христианам спускающимся с неба во время их битв. В сражении, происходившем на площади, которая до сих пор существует близ селения Эль-Махед, погиб весь христианский отряд, включая великого магистра храмовников и двух его рыцарей.

Через два месяца после этого предстояло совершиться еще большим несчастьям в стране Галилейской. Саладин двинулся к Тивериаде во главе 80.000 войска. На совете в Иерусалиме решено было соединиться всем христианским силам на равнине Сефурийской. В христианской армии оказалось до 50.000 воинов; сюда собрались все могущие владеть оружием; гарнизоны были выведены из крепостей королевства, и в городах остались только женщины, дети и старики. Вскоре пришла весть, что Саладин занял Тивериаду и что мусульмане осаждают крепость, в которой нашла убежище жена графа Триполийского. Был собран большой совет, чтобы решить, идти ли на помощь Тивериаде. Когда все вожди высказали свои мнения, граф Раймунд, хотя и наиболее заинтересованный в этом деле, посоветовал забыть в эту минуту о Тивериаде и остаться в Сефури, где близка была вода и не имелось недостатка в продовольствии; он заявил, что было бы гибельным неблагоразумием завести громадное количество людей и лошадей в бесплодные пустыри, где они могут подвергнуться страданиям от голода, жажды и солнечного зноя. Раймунд предполагал, что после взятия Тивериады неприятель двинется навстречу христианам и что он потеряет много людей, проходя по пустынной и выжженной земле между Тивериадой и Сефури; в заключение он прибавил, что народ христианский, имея в изобилии продовольствие и воду, с бСльшим успехом может сопротивляться мусульманской армии. Раймунд предпочитал потерю Тивериады потере королевства. Мнение графа Триполийского было предусмотрительно и мудро. Но великий магистр храмовников оказался противоположного мнения. Слабость Ги Люсиньянского погубила все: был отдан приказ выступать против неприятеля.

Утром 3 июля христианская армия выступила из своего лагеря в Сефури. Граф Триполийский со своим отрядом составлял авангард; в арьергарде были король Иерусалимский и рыцари-храмовники и иоанниты. Древо Честного Креста несли избранные воины, поставленные в центре войска. Христиане подошли к селению Марескальция, в трех милях от Тивериады; тут встретили их стрелы сарацин, тут пришлось им испытать жажду и зной. Чтобы добраться до Галилейского озера, им нужно было проходить через тесные проходы и скалистые местности; граф Триполийский послал сказать королю, чтобы он поспешил пройти через селение не останавливаясь, чтобы успеть дойти до Галилейского озера. Люсиньян отвечал, что он будет следовать за графом. Но вдруг мусульмане напали на арьергард и привели в смятение храмовников и иоаннитов. Король, не зная, что делать, решился остановиться, и из уст его вырвались слова: «Увы! Увы! Все для нас кончено, мы все погибли, и королевство потеряно!» Христиане провели тут ужасную ночь; неприятель поджег равнину, покрытую сухой травой и кустарником; дым, пламя, тучи стрел, голод и жажда начали одолевать воинов Креста.

На другой день христиане решились перебраться через утесистые возвышенности, отделявшие их от озера Галилейского; но Саладин, вышедший на рассвете из Тивериады, приближался, чтобы вступить в битву с христианской армией. Авангард графа Раймунда уже направлялся к холмам, которые сарацины начали занимать. Завидев сарацин, христианская пехота, выстроившись клином, поспешила занять вершины холмов и, таким образом, отделилась от отряда короля, который напрасно посылал к ней одного гонца за другим, призывая ее на защиту древа Животворящего Креста. Храмовники, иоанниты и остальная часть арьергарда мужественно выдержали первый натиск мусульман, но, обессиленные наконец все возрастающим в числе неприятелем, они стали призывать короля на помощь; король же не придумал ничего лучшего, как расставить палатки и предать себя Божьему милосердию.

Отряды, предводительствуемые Люсиньяном, храмовниками и иоаннитами, пришли в смятение и рассеялись вокруг хоругви Святого Креста. При виде такого расстройства граф Раймунд в отчаянии пробил себе путь сквозь неприятельские ряды и бежал по направлению к Триполи со своим авангардом. Отряды Саладина бурей налетели на то место, где находился Иерусалимский король. Древо Креста, которое столько раз служило путеводным знаменем латинских воинов к победе, попало во власть неприятеля; король был взят в плен; храмовники и иоанниты — убиты или тоже забраны в плен. Главные сцены этой ужасной битвы разыгрались на холме Хиттин, том самом, который в Евангелии известен под названием «Горы блаженства». Поле битвы представляло повсюду следы страшного кровопролития. Один арабский историк, очевидец события, рассказывает о чудном благоухании, который он чувствовал среди смертных останков, рассеянных по этим холмам и долинам. Веревок со всех мусульманских палаток было недостаточно, чтобы связать всех забранных в плен христиан. Число пленников было так велико, что победоносные сарацины не находили для них покупателей, и одного христианского рыцаря обменяли на пару обуви.

Ги Люсиньян и главные вожди христианской армии, попавшие в руки неверных, были приведены в палатку, поставленную посреди лагеря Саладина. Султан обошелся благодушно с французским королем и предложил ему освежиться напитком, охлажденным снегом. Король, отпив из чаши, предложил ее Рено Шатильонскому, находившемуся возле, но султан остановил его и сказал: «Этот изменник не должен пить в моем присутствии, так как для него у меня нет пощады». И, обращаясь к Рено, он упрекнул его в нарушении договоров и пригрозил ему смертью, если он не примет веры Пророка, которого он оскорбил. Рено с благородным пренебрежением отнесся к угрозам султана и отвечал ему как подобало со стороны христианского воина; раздраженный султан ударил мечом безоружного пленника, и мусульманские воины, по знаку своего властелина, отрубили голову рыцарю. Таким образом, Рено Шатильонский погиб за Крест смертью мученика; такая кончина его заставляет забывать то, что было небезукоризненного в его жизни, полной воинственных приключений.

На другой день Саладин, восседая на троне, повелел умертвить рыцарей храмовников и иоаннитов, заключенных в оковы; все эти доблестные воины с благочестивой радостью приняли мученический венец. Султан помиловал только великого магистра храмовников, вероятно, ради того, что благодаря его неблагоразумным советам христианская армия предана была в руки сарацин. Последствием этой роковой для латинских владений победы было то, что султан подчинил своей власти один за другим города Птолемаиду, Наплусу, Иерихон, Рамлу, Кесарию, Арсур, Яффу, Бейрут. Только прибрежные города Тир, Триполи и Аскалон остались во владении христиан. Последняя крепость, осажденная Саладином, геройски защищалась, но наконец сдалась на условии освобождения султаном короля Ги Люсиньяна, не совсем достойного такой жертвы.

Городу Иерусалиму, освобождение которого стоило так много подвигов и страданий, предстояло вновь подпасть мусульманской власти. Саладин приступил к стенам священного города; в Иерусалиме, наполненном христианами, которые пришли сюда, надеясь найти тут верное убежище, было очень немного воинов для его защиты. Но жители, ободряемые духовенством, готовились к борьбе с мусульманами; они избрали своим начальником Балеана Ибелинского, старого воина, бывшего в сражении при Тивериаде, опытность и добродетели которого внушали доверие и уважение к нему. Первой заботой Балеана Ибелинского было исправить городские укрепления и приучить к дисциплине новых защитников Иерусалима. За неимением денежных средств на военные расходы пришлось обирать церкви, и народ, встревоженный приближением Саладина, уже не смущался при виде того, что драгоценный металл, украшавший часовню Святого Гроба, идет на выделку монеты. Прежде чем приступить к осаде города, султан предложил жителям капитуляцию; христиане отвечали, что никогда они не уступят того города, в котором Бог их принял смерть. Начались битвы; осажденные мужественно сопротивлялись; во время частых вылазок против неприятеля они действовали копьем и мечом; множество из них погибало и возносилось, как выражаются летописи, в небесный Иерусалим.

Саладин расположился лагерем сначала на западной стороне Иерусалима, на тех самых возвышенностях, где были расставлены палатки Раймунда Тулузского 88 лет тому назад. Потом он переменил позицию и стал на северной стороне города, на том месте, откуда Готфрид действовал своими огромными боевыми машинами. Султан велел сделать подкопы под те укрепления, которые тянутся от Иосафатовых ворот до ворот св. Стефана; мужественные усилия осаждаемых воспрепятствовать угрожающим работам сарацин оказались безуспешными. Башни и стены готовы были рухнуть по первому сигналу. Велико было отчаяние в Иерусалиме; духовенство совершало процессии по улицам; повсюду только и слышались мольбы и стоны, взывающие к божественному милосердию.

Среди этого смятения и общего тревожного волнения открыли заговор греческих и сирийских христиан, которые с трудом переносили свое подчинение власти латинян; заговор имел целью предать Иерусалим мусульманам; это довершило отчаяние жителей. Балеан Ибелинский и главные лица города явились к Саладину и просили его о том, чтобы он принял капитуляцию на тех условиях, которые он сам предложил жителям до начала осады. Однако Саладин напомнил, что на первый отказ жителей он отвечал клятвой разрушить иерусалимские стены и истребить всех жителей. Несколько раз возвращался Балеан Ибелинский в лагерь султана, но тот оставался неумолим. Однажды старый воин объявил Саладину, что если он не смилосердится над христианами, то они окончательно придут в отчаяние, подожгут Иерусалим и превратят священный город в кучу развалин и в одну обширную могилу. Испуганный этими словами султан, посоветовался со своими учеными законниками. Те решили, что он может принять капитуляцию, не нарушая своей клятвы, и султан подписал предложенные условия. Победитель даровал жизнь жителям и позволил им выкупить свою свободу. Выкуп состоял из десяти червонцев за мужчину, пяти за женщину и двух за ребенка. Все воины, бывшие в Иерусалиме при заключении капитуляции, получили разрешение уйти в Тир или в Триполи.

С приближением дня, в который христиане должны были удалиться из Иерусалима, мысль, что они оставляют навсегда Святые места, прощаются навек с божественной Гробницей и Голгофой, погрузила весь этот несчастный народ в глубочайшее горе; все желали в последний раз облобызать священные следы Иисуса Христа и совершить последнее молебствие в тех церквах, где они так часто молились; слезы стояли у всех на глазах, и никогда Иерусалим не был так дорог христианам, как в тот день, когда им приходилось подвергнуться изгнанию из святого отечества. Когда наступил этот печальный день, все городские ворота, исключая ворота Давидовы, были закрыты. Саладин, сидя на троне, смотрел, как проходил мимо него погруженный в уныние народ. Патриарх в сопровождении духовенства шел впереди, унося с собой священные сосуды, украшения Святого Храма и сокровища, ценность которых была известна одному только Богу, как выражается арабский летописец. За патриархом шла королева Сибилла, окруженная знатнейшими баронами и рыцарями; Саладин отнесся почтительно к ее горю и сказал ей несколько приветливых слов. За королевой шло множество женщин с детьми на руках, потрясая слух раздирающими воплями. Проходя мимо Саладина, они умоляли его возвратить им их мужей и сыновей, содержащихся в неволе, и он внял их мольбам. Многие христиане оставили в городе свое имущество и драгоценнейшие вещи и несли на плечах кто престарелых родителей, кто — недужных и увечных друзей. Это зрелище растрогало сердце Саладина. В порыве великодушного сострадания он позволил рыцарям-иоаннитам остаться в городе, чтобы ухаживать за больными пилигримами и другими, кому болезнь помешала выйти из города. Большинство христиан были освобождены из рабства.

Почитание пророка Мекки заменило поклонение Иисусу Христу в завоеванном городе. Все церкви, исключая храм Святого Гроба, были обращены в мечети. Саладин приказал омыть розовой водой, доставленной из Дамаска, внутренние и наружные стены Омаровой мечети. В первую пятницу, последовавшую за взятием Иерусалима, главный имам произнес речь в честь чуждого вероисповедания. Христиане печально бродили по сирийским равнинам, отверженные своими братьями, обвинявшими их в том, что они предали Гроб Сына Божия. Город Триполи закрыл перед ними свои ворота. Те, кто удалились в Египет, были менее несчастливы и нашли сострадание в сердцах мусульман; многие возвратились морским путем в Европу, где и возвестили с печалью, что Иерусалим подчинился власти Саладина.

Глава XIV
Призыв к новому Крестовому походу. — Экспедиция императора Фридриха I (1188—1189)

По понятиям современников, спасение веры христианской, сама слава Божия состояла в прямой связи с сохранением Иерусалима; потеря священного города должна была, следовательно, произвести общее уныние на Западе. Урбан VIII, получив это известие, умер от горя. Имя Иерусалима переходило из уст в уста с воплями отчаяния. Знамения небесные, казалось, возвещали о бедствиях Святой земли; вслед за несчастьями, разразившимися над Святыми местами, явились чудеса, как бы в отзыв на общую скорбь: слезы верующих смешивались с кровавыми слезами, источаемым Святым Распятием и иконами святых угодников Божиих. Все обвиняли себя в бедствиях Иерусалима, почитая их наказанием Божиим за грехи; все стремились смиренным покаянием умилостивить прогневанного Господа. За этим взрывом общей скорби и раскаяния последовали разные благочестивые преобразования. Европа была готова отозваться на призыв папы Григория VIII, который умер, не осуществив начатого предприятия; руководство Крестовым походом принял папа Климент III.

Вильгельм, архиепископ Тирский, прибывший с востока, чтобы испросить помощь князей, был уполномочен папой проповедовать священную войну. Прежде всего он обратился к народам Италии, а потом поехал во Францию; он явился на собрание, созванное близ Жизора Генрихом II, английским королем, и Филиппом-Августом, королем французским. По прибытии Вильгельма Тирского оба эти короля, находившиеся в войне за Вессень, заключили мир. Епископ Святой земли прочел во всеуслышание, в присутствии собравшихся князей и рыцарей, донесение о взятии Иерусалима Саладином, и при описании этого бедствия все присутствовавшие рыдали. Оратор начал убеждать верующих принять крест; он представил им страдания христиан, изгнанных из их жилищ, лишенных имущества, скитающихся среди азиатского населения, не имея где приклонить голову; он упрекал князей и рыцарей, допустивших похитить наследие Иисуса Христа, забывших христианское государство, основанное их отцами; он упрекал их в том, что они ведут войны между собой из-за границ провинции или берегов реки, между тем как неверные победоносно попирают царство Иисуса Христа. Эти увещания растрогали все сердца. Непримиримые до того враги, Генрих II и Филипп-Август, со слезами обняли друг друга и приняли крест. Ричард, сын Генриха и герцог Гиеньский, Филипп, граф Фландрский; Гуго, герцог Бургундский; Генрих, граф Шампаньский; Тибо, граф Блуаский; Ротру, граф Першский; графы Суассонский, Неверский, Барский и Вандомский, братья Иосцелин и Матье де Монморанси, множество баронов и рыцарей, несколько епископов и архиепископов французских и английских дали клятву освободить Иерусалим. Все собрание повторяло слова «Крест! Крест!», и на этот крик, призывающий к войне, отозвались все провинции. Энтузиазм Крестового похода овладел всей Францией и всеми соседними странами.

Недоставало денег для святого предприятия; на совете князей и епископов было решено, что все те, кто не примет креста, должны будут уплатить десятую часть своих доходов и стоимости своего движимого имущества. Этот налог был назван саладиновой десятиной, как бы в объяснение воинственных целей, ради которых он был назначен. Тех, кто отказывался уплатить этот священный налог, подвергали отлучению от церкви. Духовенство заявляло, что оно может быть полезно крестоносцам только молитвами, но на эти заявления не обратили никакого внимания; церковь также была принуждена починиться налогу. Взимание саладиновой десятины определялось статутами. Но так как и этого налога оказалось недостаточно, то вспомнили, что евреи богаты. Король Французский приказал арестовать их в синагогах и принудил внести в государственную кассу 5000 серебряных марок.

Приношения верующих не достигли их священного назначения; они были употреблены на войну, предпринятую против короля Генриха сыном его Ричардом, перешедшим на сторону Филиппа-Августа. Папский легат отлучил Ричарда от церкви и угрожал Филиппу наложением духовного запрещения на все королевство; оба государя отнеслись с пренебрежением к этим проклятиям и угрозам. Кончина Генриха II положила конец распре; английский монарх умер, проклиная своего непокорного сына. Сделавшись английским королем и обвиняя себя в смерти своего отца, Ричард устремил все свои помышления на священную экспедицию. Он собрал близ Нортгемптона всех баронов и прелатов королевства; на собрании этом архиепископ Кентерберийский Балдуин проповедовал Крестовый поход. Этот прелат посетил также и провинции, стараясь везде возбудить общее религиозное и воинственное настроение; миссия его сопровождалась чудесными случаями. Энтузиазм англичан проявился прежде всего в виде гонения на евреев; кровь их полилась в Лондоне и в Йорке. Ричард, надеясь извлечь из этого преследования выгоды для своей казны, не торопился обуздывать ярость толпы. Богатств, добытых путем гонения на евреев и саладиновой десятины, которая взыскивалась в Англии с беспощадною строгостью, оказалось, однако же, недостаточно для короля Ричарда; он посягнул и на государственные земли и положил продать с аукциона права на высшие государственные должности; он не поколебался бы, как говорили тогда, продать и Лондон, если бы только нашел на него покупателя.

Между тем как совершались эти приготовления к Крестовому походу и знаменитый Петр Блуаский воспламенял своим красноречием благочестивое рвение баронов и рыцарей, в Нонанкуре произошло свидание между Филиппом-Августом и Ричардом.

Оба короля, желая обеспечить порядок и дисциплину в тех армиях, которые они должны были вести на Восток, составили очень строгие постановления для обуздания страстей и пороков пилигримов. Присутствие женщин во время Первого Крестового похода было причиной многих беспорядков; Нонанкурское собрание запретило им путешествие в Святую землю. Запрещены были все азартные игры; умерена была роскошь стола и одежды. Ричард отправился в Марсель, а Филипп-Август — в Геную, чтобы ехать дальше морским путем. Управление королевством французский монарх поручил матери своей Адели и дяде своему кардиналу Шампаньскому. В Сен-Дени он принял посох и котомку пилигрима.

Простясь в Жизоре с королями Французским и Английским, архиепископ Тирский, уполномоченный проповедовать священную войну, отправился в Германию, чтобы убедить Фридриха Барбароссу принять крест. Этот государь был в разладе с папским престолом, и Крестовый поход представился ему естественным средством помириться со святейшим отцом. Храбростью своей Фридрих Барбаросса уже прославил себя в 40 сражениях; но в ХII веке одна только слава признавалась истинной славой — та, за которой приходилось отправляться в Азию; император Германский увлекся современными воззрениями. Он принял крест на сейме в Майнце; знаменитейшие германские воины последовали примеру Фридриха. Увещаниями римского двора огласились все церкви Германии. Апостолы-проповедники священной войны и депутаты Палестины рассеялись повсюду, оплакивая участь христианства на Востоке и кровные оскорбления, нанесенные Кресту Спасителя.

Фридрих сопутствовал своему дяде Конраду во время Второго Крестового похода; ему были известны те беспорядки, которыми сопровождались эти отдаленные экспедиции. На нюренбергском собрании и на многих других, имевших предметом приготовления к священной войне, отдавались мудрые распоряжения; приняты были все меры, чтобы предохранить многочисленную армию от необузданности и нужды. Тевтонские крестоносцы получили предписание соединиться в Регенсбурге. Император Германский выступил в поход со своей армией незадолго до праздника Пятидесятницы, в 1189 г., предоставив сыну своему Генриху управление государством во время своего отсутствия. По пути на Восток Фридрих отправлял впереди себя послов ко всем мусульманским и христианским князьям и государям, через владения которых он должен был проходить. Генрих, граф Голландский, был уполномочен вести переговоры с Саладином; император, напоминая ему о своих дружеских отношениях к султану Каирскому и Дамасскому, объявлял, что он не может более оставаться в дружбе с ним и что вся Римская империя восстанет против него, если он не возвратит Иерусалима и Креста Спасителя, доставшихся в его руки. Ответом Саладина было объявление войны.

Проходя через Венгрию, армия Фридриха встречала везде гостеприимное население. Она изведала нужду, только проходя через Болгарию, еще более дикую теперь, чем во времена Петра Пустынника. Города здесь опустели, мельницы были разрушены, горные проходы завалены огромными камнями и служили притонами для разбойничьих шаек. Жители грубо обращались с пилигримами и грабили их, но это не сходило жителям даром: «их вешали на деревьях, как поганых собак или как хищных волков», по выражению летописи. Прибыв в Филиппополь, германская армия узнала, что послов, отправленных к императору Исааку, последний бросил в тюрьму в Константинополе; тогда преданы были забвению договоры, заключенные перед выступлением из Регенсбурга, и в продолжение нескольких месяцев вся страна оказалась в страшном волнении. Когда послы, выпущенные на свободу, появились среди пилигримов, они разожгли в них вражду, напомнив о коварстве византийского государя, сделавшегося союзником Саладина.

Адрианополь, Дидимотика, Селиврия, Галлиполи и все укрепленные места по правому берегу Пропонтиды и Геллеспонта подчинились германцам. Подготовляемо было нападение и на Константинополь; послали просить у Венеции, Анконы и Генуи больших и малых судов, чтобы предпринять осаду императорского города со стороны моря. Фридрих убеждал папу проповедовать Крестовый поход против греков. Наконец, Исаак, долго противившийся пропустить крестоносцев через свои владения, смирился перед ними и понял необходимость поставить море между Грецией и этой грозной армией. 1500 кораблей и 26 галер перевезли пилигримов на азиатский берег. Герцог Швабский во главе своего отряда первый перешел через Геллеспонт; император Фридрих при звуках труб переплыл через пролив с остальным корпусом армии. Фридрих вышел из Лампсака, перешел через реку Граник близ того места, где встретились армии Александра и Дария, и, оставив налево за собой гору Олимп, а направо — гору Иду, направился к Филадельфии. Христианской армии приходилось обуздывать дерзость греческих отрядов, которые часто нападали на безоружных пилигримов и грабили убитых. «Крестоносцы, — сказано в одной летописи, — находились на земле скорпионов, головы которых не представляют ничего внушающего опасение, но которые уязвляют хвостом». Реки и города, через которые проходил Фридрих на пути своем от Лампсака до Филадельфии, называются славными именами, к которым примешиваются поэтические предания древности; у летописцев же они означены только варварскими именами; Эсеп, Герм и Пактол, Пергам, Сарды и Магнесия не пробуждали никаких воспоминаний в воображении тевтонских крестоносцев.

*  *  *

Филадельфия — последний греческий город на границе мусульманских владений — отказала в продовольствии армии франков.

Рыцари, раздраженные таким приемом, выломали одни из городских ворот и ранили многих греков; другие крестоносцы метали в них со стен стрелами и камнями; эти враждебные действия прекращены были только вмешательством Фридриха. На пути из Филадельфии в Лаодикею крестоносцы потеряли много лошадей в горах Месосийских. Проходили они мимо развалин Триполи и Иераполиса; последние находились по южному скату одной горы, в двух часах пути от Лаодикеи. Христианская армия перешла через реку Лик, которую летописцы называют Малым Меандром, и вступила в Лаодикею, где продовольствие было доставлено ей в изобилии.

Описывая путь Фридриха от Лаодикеи, летописцы прежде всего упоминают об озере Солончаке, находившемся в 16 милях от этого города. Императорская армия потеряла много вьючного скота в этой бесплодной местности, где не растет ни деревьев, ни цветов, ни даже травы; близ озера армия встретила большое стадо, принадлежавшее туркменам, кочевавшим по его берегам. Туркмены бросили свои палатки и убежали в горы, но германские пилигримы, не желая возбуждать ненависть туземных племен, рассудили не касаться этого стада; во время прежних экспедиций войска не явили бы такого примера воздержания и дисциплины. От озера Солончака путь крестоносцев был постоянной борьбой и непрестанным рядом разных бедствий. Этот путь продолжался 20 дней. Близ Филомелия напали на лагерь христианской армии мусульманские отряды, но были отражены. На другой день после праздника св. Пятидесятницы в семи или восьми верстах от Икония крестоносцы вступили в битву с войском султана Иконийского; летописцы говорят, что это войско состояло из 300.000 воинов. «Подобно саранче, налетели во множестве и покрыли равнину турецкие всадники», — говорится в летописи. Но тевтоны принудили эти неприятельские полчища обратиться в бегство. Один пилигрим поклялся честью крестоносца, что он видел св. Георгия, сражающегося во главе полков Креста. Остатки султанской армии искали убежища в Иконии.

Один мусульманин служил проводником германцам на пути их к столице Ликаонии; этот проводник завел их в пустынную и безводную местность. Им пришлось испытать все мучения жажды; иные, чтобы утолить ее, пили кровь своих лошадей; другие пили урину или жевали листья и траву, чтобы соком их хоть сколько-нибудь освежить воспаленную гортань. Встретив болото, гнилая вода которого показалась им приятной, как нектар, они, по выражению летописца-очевидца, бросились к нему, «как олень, убегающий от охотников, устремляется к источникам водным».

Один мусульманский посол явился предложить Фридриху продать за 300 червонцев свободный проход армии через неприятельские земли. «Мы имеем обычай, — отвечал Фридрих, — не золотом покупать себе путь, а пролагать его оружием и помощью Господа нашего Иисуса Христа». Германские летописцы подробно описывают битвы, посредством которых открылись для крестоносцев ворота в Иконий; армия разделена была на два корпуса, из которых одним командовал Фридрих, а другим — герцог Швабский; первый должен был напасть на неприятеля, рассыпавшегося по равнине, а второй — направить удары на город. Император и сын его, после целого ряда чудесных подвигов, овладели городом. Один свидетель рассказывает об этой победе как о событии, совершенно достойном того, чтобы быть помещенным на страницах истории, так как «город Иконий, — говорит он, — равняется по величине городу Кельну». Германцы, продолжая свой путь, прибыли в Ларанду, город, находящийся в 35 милях от Икония, известный ныне под именем Карамана. Один летописец, описывая этот путь, говорит, что ни на каком языке, даже на ангельском, не нашлось бы достойных слов, чтобы описать все страдания, которые без малейшего ропота вытерпела германская армия во имя Иисуса и во славу Честного Креста Его.

Тевтоны приближались к границам христианских владений. Армянские князья выслали им навстречу послов, чтобы предложить Фридриху всякого рода помощь. Пилигримам нечего уже было больше опасаться нападения или каких-нибудь неожиданностей со стороны турок, но их терпению и мужеству оставалось еще преодолевать трудности перехода через Тавр. «Кто не был бы растроган до слез, — рассказывает старинный летописец, — при виде благороднейших вождей армии, которым болезнь или утомление мешали идти и которые, лежа на мулах, переносились по крутым утесам и опасным тропинкам! Кто взглянул бы без содрогания на этих рыцарей, князей, знаменитых епископов, когда они пробирались по крутизне, недоступной даже для диких серн, или по краю пропастей, цепляясь руками и ногами, как четвероногие животные! Сколько пилигримов лишились тогда и оружия, и имущества, и лошадей, рискуя притом и сами скатиться в пропасть! Любовь к Тому, кто направлял их шаги, надежда обрести отечество на небесах, к которому они стремились (так выражается современный историк), заставляли их безропотно переносить все эти страдания».

Мы приближаемся теперь к катастрофе, бедственным образом закончившей эту экспедицию, слухи о которой привели в трепет Азию. Армия Креста следовала по берегам Салефа, маленькой речки, вытекающей близ Ларанды и впадающей в Киликийское море. Император Фридрих, желая ли выкупаться или только переплыть через эту речку, спустился в воду и через минуту был вытащен оттуда без всяких признаков жизни. Смерть его привела в смятение и уныние всю армию; некоторые пилигримы не могли пережить этого бедствия; другие, предавшись отчаянию, отпали от веры Христовой. Современная история, описывая это несчастное событие, в трепете отступает перед ужасающими тайнами Провидения. Крестоносцы продолжали медленно продвигаться вперед, унося с собой останки своего знаменитого вождя, который до сих пор поддерживал в них бодрость; свидетельства летописцев представляют несогласие относительно того места, где предано было погребению тело Фридриха: иные говорят, что в Тире, другие — что в Антиохии. Разделившись на несколько корпусов, часть армии крестоносцев прибыла в Антиохию, где сделалась жертвой чумной эпидемии; другие, проходя через алеппские владения, все почти попали под власть мусульман. «Во всей стране, — говорил один арабский писатель, — не было семьи, у которой не имелось бы трех или четырех невольников-германцев». Из 100.000 тевтонских крестоносцев, отправившихся из Европы, едва только 5000 добрались до Палестины. Несчастная участь, постигшая эту могущественную армию, приводит в недоумение человеческую мудрость — при мысли обо всем, что произвел проницательный гений Фридриха для того, чтобы обеспечить успех этой экспедиции.

Глава XV
Победы Саладина. — Осада Сен-Жан-д’Акры (1189—1190)

После всего рассказанного до сих пор о священных войнах историк останавливается в затруднении среди множества совершившихся уже фактов и перед вновь возникающими со всех сторон событиями. Становится трудно передавать их в полной последовательности и с соблюдением строгой точности в числах; приходится то забегать вперед, то возвращаться назад, чтобы представить с большей ясностью различные происшествия.

Между тем как в Европе слышались повсюду новые призывы к Крестовому походу против Саладина, победителя Тивериады и Иерусалима, войска султана продолжали вторгаться во владения христиан. Однако же один город внезапно проявил сопротивление соединенным силам нового властелина Востока. Жители Тира поклялись скорее умереть, чем подчиниться мусульманской власти; эту великодушную решимость возбудил в них Конрад, сын маркиза Монферратского, прибывший в город в то время, когда истомленные жители помышляли уже о капитуляции Саладину. Конрад принял на себя начальство в городе, расширил рвы, восстановил укрепления, и под его руководством жители поняли, как следовало вести борьбу с сухопутными и морскими силами сарацин.

Отец Конрада, взятый в плен во время Тивериадской битвы, томился в заключении в Дамаске, когда вдруг Саладин велел привести его к себе; он вздумал воспользоваться личностью старого маркиза Монферратского, чтобы обезоружить храброго защитника Тира. Султан обещал Конраду возвратить ему его отца и предоставить ему богатые владения в Сирии, если он откроет для него городские ворота. Вместе с тем Саладин угрожал ему выставить маркиза Монферратского впереди рядов сарацин и, таким образом, подвергнуть его ударам осажденных. Конрад отвечал, что он считает презренными дары неверных, что жизнь отца для него менее дорога, чем успех христианского дела, и что если варварство сарацин дойдет до того, что они погубят старца, то он вменит себе в славу быть сыном мученика. Саладин возобновил осаду; сопротивление тирян доходило до героизма. Среди волн, у подножия укреплений возникали беспрерывно новые битвы. Везде мусульмане встречали тот же героизм христиан, который столько раз приводил их в трепет. Отчаявшись взять Тир, Саладин отправился осаждать Триполи, который также принудил его отступить.

Ги Люсиньян, получив свободу, задумал возвратить себе престол, который был однажды предоставлен ему судьбой. Он явился в Тир, но здесь не захотели признать его королем, и тогда он предпринял осаду Птолемаиды во главе 9000 человек, которых ему удалось собрать под свои знамена. Город Птолемаида, или Сен-Жан-д’Акра, выстроенный на берегу моря, на окраине большой равнины, был окружен с этой стороны высокими стенами, глубокими рвами и грозными башнями, между которыми замечательна была башня под названием Проклятая. Каменная плотина ограждала гавань и заканчивалась фортом, выстроенным на уединенном утесе, возвышавшемся среди волн. Осада Птолемаиды, длившаяся два года, началась в конце августа 1189 г. Флот, состоявший из пизанцев, заграждал все входы в крепость со стороны моря. Немногочисленное войско короля Ги разместилось в палатках по скату холма Туронского, одного из холмов, пересекающих равнину по соседству с Акрой. Спустя три дня после своего прибытия христиане совершили энергичное нападение на город. По словам летописца, это первое нападение открыло бы вход в крепость, если бы весть о приближении Саладина не распространила панический страх среди осаждающих. Между тем, сюда прибыли 12.000 фризских и датских воинов и отряд англичан и фламандцев под начальством архиепископа Кентерберийского и Иакова Авенского. Эти части подкрепили силы небольшого войска Ги Люсиньяна.

Саладин, между тем, также приблизился со своей армией, раскинул свои палатки по Кизанскому холму и окружил ими со всех сторон лагерь крестоносцев. После многих битв, которые не могли поколебать христиан, султан пожелал дать генеральное сражение и назначил его на пятницу — день, который у всех народов, исповедующих магометанскую веру, посвящается молитве. Он выбрал данный день и час, чтобы возбудить фанатизм и усиленное рвение мусульманской армии. Во время этого сражения Саладин вытеснил христиан со всех позиций, которые они занимали по берегу моря, и пробился за стены крепости. Здесь он оставил самых надежных воинов и возвратился на Кизанский холм.

Ежедневно приходили сюда новые христианские отряды из западных стран; с прибытием подкреплений из Италии, Франции, Германии и Англии лагерь все более и более увеличивался; глубокие рвы и земляные окопы окружали его и придавали ему вид крепости. Больше 100.000 воинов собралось уже перед Акрой, между тем как могущественные монархи, руководившие Крестовым походом, занимались еще только приготовлениями к отъезду.

Уже 40 дней франки осаждали эту крепость, и беспрерывно происходили у них схватки или с гарнизоном, или с отрядами Саладина. 4 октября христианская армия спустилась с холма и расположилась на равнине в боевом порядке. На многих прелатах были шлемы и доспехи. Король Ги, впереди которого четыре рыцаря несли Евангелие, начальствовал над французами и над иоаннитами. Конрад, прибывший из Тира, чтобы разделять труды христиан, предводительствовал венецианскими, ломбардскими и тирскими воинами. Ландграф Тюрингский шел во главе германцев, пизанцев и англичан, составлявших центр армии. Великий магистр храмовников со своими рыцарями, герцог Гвельдрский со своими ратниками составляли резервный корпус; охранение лагеря было поручено Готфриду Люсиньянскому и Иакову Авенскому. При первом столкновении левый фланг мусульманской армии отступил в беспорядке. Лагерь Саладина был взят. Множество сарацин под влиянием страха обратились в бегство по направлению к Тивериаде.

Овладев турецким лагерем, христиане бросились грабить палатки, и всякий порядок был нарушен. Тогда сарацины, заметив, что их больше не преследуют, соединились по призыву Саладина, и сражение возобновилось. Изумление и ужас овладели толпой христиан. Разные слухи, распространившиеся под влиянием страха, довершают беспорядок; растерянная толпа не повинуется более своим вождям. Анри Бриеннского опрокидывают с лошади в ту минуту, когда он старается собрать свой рассеявшийся отряд; он ранен, ему угрожает смерть, но крики его не возбуждают сострадания ни в ком, даже в брате его Эрарде Бриеннском. Маркиз Тирский, покинутый своими, обязан был своим спасением только великодушной храбрости Ги Люсиньяна. Иаков Авенский спасся исключительно благодаря преданности одного молодого воина, который решился предложить своего коня знаменитому вождю. Рыцари-храмовники почти одни сопротивлялись сарацинам; большинство их погибло; начальник их, попавший в руки мусульман, был предан смерти в палатке Саладина. В этот день на акрской равнине находилось более 200.000 сражающихся.

При наступлении зимы мусульманская армия удалилась в Саронские горы, называемые арабами Каруба по причине огромного количества растущих на них рожковых деревьев (caroubiers). Что же касается крестоносцев, то, оставшись на равнине одни, они растянули линии своих войск по всей цепи холмов, окружающих Птолемаиду. Христиане вырыли рвы по скату холмов, на вершинах которых они расположились и обнесли свои участки высокими стенами. Их лагерь был так сильно укреплен, что даже, как выражается арабский историк, «и птицы с трудом могли бы туда проникнуть». Зимние потоки разлились по равнине. Крестоносцам нечего было опасаться теперь внезапных нападений армии Саладина, и они деятельно продолжали осаду Птолемаиды; гарнизон крепости уже не мог долго поддерживать защиту без помощи мусульманской армии.

С наступлением весны несколько мусульманских князей из Сирии и Месопотамии присоединились к армии Саладина, который спустился с Рожковых гор и в виду христиан перешел через равнину, с распущенными знаменами и при звуках труб и литавр. Тогда начались новые битвы. Зимой три большие перекатные башни пробили стены Акры; во время одного генерального сражения эти башни были сожжены нового рода греческим огнем, изобретателем которого являлся один дамасский житель; сожжение их привело в уныние христианскую армию; ландграф Тюрингский, потеряв надежду на успешный исход дела, возвратился в Европу.

Осаждающую армию тревожили беспрерывные нападения неприятеля. Под знаменами обоих вероисповеданий одновременно шла борьба на море и на суше; между европейскими и мусульманскими судами, нагруженными оружием и продовольствием, происходили ожесточенные схватки в Птолемаидской гавани; от победы или поражения зависели поочередно изобилие или голод в городе или в христианском лагере. С другой стороны, берега реки Вила и Туронский, Магамерийский и Кизанский холмы всякий день оглашались громом оружия и шумом битв. Колесница, на которой возвышалась башня, увенчанная крестом и белым флагом, указывала место сбора христиан и предшествовала им в битве. В армии франков оказывалось, однако же, более храбрости, чем дисциплины; жажда военной добычи увлекала их за пределы строя, и вожди их, не пользовавшиеся достаточным авторитетом, не в состоянии были удерживать их. Саладин, более уважаемый своими подчиненными, часто использовал беспорядки и неурядицы, бывшие у крестоносцев, чтобы с выгодой нападать на них и вырывать из их рук победу.

Между тем, на Востоке распространились слухи о скором прибытии армии германского императора. Встревоженный Саладин выслал отряды навстречу такому опасному врагу; несколько мусульманских князей покинули лагерь в Акре, чтобы идти на защиту своих владений, угрожаемых со стороны новых пилигримов с Запада. Крестоносцы, опасаясь, чтобы германцы не подоспели разделить с ними честь победы над Птолемаидой, понуждали своих вождей подать сигнал к битве, тем более, что ослабление Саладинова лагеря казалось им благоприятной минутой для нанесения решительного удара. Князья и духовенство старались обуздать их неблагоразумное рвение — напрасные старания! В день праздника св. Иакова посредством возмущения и насилия открываются все выходы из лагеря, и толпы христиан быстро наводняют равнину и пробиваются в лагерь Саладина. Пораженные ужасом, мусульмане отступают сначала перед этим бурным нападением, но между тем как христиане увлекаются жаждой грабежа, мусульмане соединяются и настигают внезапно победителей, занятых разграблением палатки Малик-Адила, брата Саладина.

Меч турок является искуплением необузданности и корысти христиан. «Враги Господа, — повествует один арабский летописец, — дерзнули войти в лагерь львов ислама, но они подверглись ужасным последствиям божественного гнева: они пали под ударами мусульманских мечей, как листья падают осенью под ударами бури». «Девять рядов мертвецов, — говорит другой арабский писатель, — покрывали равнину, лежащую между холмами и морем; в каждом ряду было по тысяче воинов». Нападение птолемаидского гарнизона на лагерь крестоносцев довершило бедствия этого дня; палатки христиан оказались разграблены, множество женщин и детей уведены в неволю мусульманами. Горе христианской армии перешло в мрачное отчаяние, когда до них дошла весть о смерти Фридриха Барбароссы и о бедствиях, вынесенных германской армией. Вожди пилигримов только и думали теперь о возвращении в Европу; но вдруг в гавани Птолемаидской показался флот. Надежды крестоносцев оживились при виде огромного количества высаживающихся на берег французов, англичан и итальянцев под предводительством Генриха, графа Шампаньского.

Саладин, устрашенный прибытием этого подкрепления из Европы, отступил во второй раз на высоты Карубы. Городу пришлось подвергнуться новым нападениям. Тараны колоссальной величины, две громадные башни из дерева, железа, стали и меди, сооружение которых стоило графу Шампаньскому 1500 червонцев, угрожали стенам крепости; несколько раз уже крестоносцы ходили на приступ и почти готовы были водрузить на стенах крепости свои победоносные знамена. Осаждаемые, однако же, неутомимо защищаясь, сожгли боевые машины христиан и, в свою очередь, произвели несколько вылазок, посредством которых они оттеснили крестоносцев и загнали их в лагерь.

Между тем, с моря подоспевала помощь акрскому гарнизону; крестоносцы, чтобы воспрепятствовать сообщениям крепости с морем, решились овладеть Мушиной башней, господствовавшей над Птолемаидским портом. Экспедиция против этого укрепления, под начальством герцога Австрийского, не имела успеха; в гавань была пущена подожженная барка, наполненная горючими веществами, для того, чтобы поджечь мусульманские суда, но внезапно переменившийся ветер направил пылающую барку к деревянной башне, поставленной на корабле герцога Австрийского, пламя охватило и ее, и корабль. В то время как герцог Австрийский старался овладеть Мушиной башней, армия крестоносцев совершала бесполезное нападение на город; отряды Саладина, пользуясь этим, нахлынули на лагерь осаждающих, и те должны были поспешно возвратиться, чтобы защитить свои палатки от пожара и разграбления. В это время прибыл сюда Фридрих, герцог Швабский с жалкими остатками германской армии. Он пожелал ознаменовать свое прибытие битвой, которая не привела ни к чему, кроме бесплодных подвигов. В христианской армии начали чувствовать голод. Конные воины, побуждаемые им, убивали своих лошадей; внутренности лошади или вьючного скота продавались за 10 золотых су. Владетельные князья и бароны, привыкшие к роскошной жизни, с жадностью разыскивали растения и коренья, чтобы утолить ими свой голод. Доведенные до отчаяния, многие христианские воины перешли под знамя ислама.

В скором времени появились заразные болезни от трупов, разбросанных по равнине. В христианском лагере под стенами Акры возобновились мрачные сцены смерти и похорон, бывшие во время осады Антиохии, зимой 1097 г. Чума поразила знаменитых вождей, избежавших роковых случайностей войны. Герцог Швабский умер вследствие лишений и болезни. В довершение бедствий возникли распри из-за наследования оставшегося вакантным иерусалимского престола. Сибилла, жена Ги Люсиньяна, и двое ее детей умерли; Изабелла, вторая дочь Амальрика и сестра королевы Сибиллы, осталась наследницей иерусалимской короны. Ги Люсиньян предъявлял на нее свои права; но этот принц, не умевший защитить Иерусалима, не имел многочисленных приверженцев. Конрад, маркиз Тирский, прославившийся своей храбростью, также питал честолюбивые замыслы царствовать над Палестиной; женатый на сестре Исаака Ангела, императора Константинопольского, он задумал жениться на Изабелле, бывшей уже замужем за Гумфридом Торонским. Лесть, дары, обещания — все было пущено в ход со стороны маркиза Тирского; наконец, духовный совет решил развод принцессы Изабеллы с Гумфридом Торонским, и наследница королевства сделалась супругой Конрада, у которого, таким образом, оказалось две жены, одна — в Сирии, другая — в Константинополе. Подобный скандал не мог содействовать успокоению враждующих сторон. В конце концов решено было отдать это дело на суд Ричарда и Филиппа, приезда которых ожидали в скором времени.

В Мессине произошло свидание этих двух монархов. По прибытии в Сицилию они застали здесь войну за наследство по смерти Вильгельма II. Констанция, дочь Вильгельма II, вышла замуж за Генриха VI, римского короля, и поручила ему защиту своих прав; Танкред [Не путать с Танкредом I Крестового похода. Тут идет речь о Танкреде де Лечче — правителе Сицилии], брат Констанции, любимый и народом, и высшим сословием острова, держался, между тем, силой оружия на престоле, принадлежащем сестре. Немецкие отряды, призванные поддерживать права Констанции, опустошали Апулию. Танкред, не успевший еще упрочить за собой власть, опасался встретить в Филиппе-Августе союзника германского императора, а в Ричарде — брата королевы Иоанны, вдовы Вильгельма, которую он держал в тюремном заключении. Покорностью и угодливостью он обезоружил короля Французского, но Ричард, умиротворить которого оказалось труднее, гордо потребовал приданого Иоанны и овладел двумя фортами, господствовавшими над Мессиной. Он воздвиг свое знамя в самой столице Сицилии, но это знамя было сорвано по приказанию Филиппа-Августа. Недоверие и ненависть возникли между двумя королями, а следовательно, и между Францией и Англией. Ричард отказался жениться на принцессе Алисе, сестре Филиппа-Августа, руки которой он прежде добивался и ради которой вел войну со своим отцом Генрихом II. Элеонора Венская, питая непримиримую вражду к французам, хлопотала о том, чтобы Ричард женился на принцессе Беренгарии, дочери дона Санчеса Наваррского.

Однако же английский король, увлеченный внезапно порывом раскаяния и покаяния, пожелал подвергнуться бичеванию, чтобы искупить вину свою перед крестоносцами. Он решился обратиться к одному отшельнику по имени Иоаким, спасавшемуся в уединении в горах Калабрийских и славившемуся искусством открывать тайны будущего посредством Апокалипсиса. На вопрос о последствиях предполагаемой войны в Палестине Иоаким отвечал, что Иерусалим будет освобожден через семь лет после взятия Птолемаиды и что до тех пор Бог ниспошлет победы Ричарду и прославит имя его выше всех земных князей. Из этого предсказания исполнились только слова отшельника относительно будущей славы Ричарда.

В первый весенний день христианские флоты отправились в Палестину. Филипп-Август был принят в христианском лагере под Акрой как ангел Божий. Французы расположились на расстоянии выстрела от неприятельских укреплений; они сделали такие приготовления к приступу, что, как говорят, могли бы овладеть городом; но Филипп, воодушевляемый рыцарским духом более, чем политическим расчетом, пожелал, чтобы Ричард присутствовал при этой первой победе. Это великодушие было невыгодно в том отношении, что предоставило осажденным время получить подкрепление.

Флот Ричарда по выходе из мессинской гавани застигла сильная буря; три корабля были разбиты у берегов острова Кипр, а спасшихся от кораблекрушения очень грубо приняли местные жители. Корабль, на котором находились Беренгария Наваррская и Иоанна, королева Сицилии, не был даже допущен в порт Лимасол. Самому Ричарду, прибывшему сюда с соединенным флотом, отказали в приеме; один греческий князь, по имени Исаак, владетель и притеснитель острова Кипр, стал угрожать английскому королю. Немного понадобилось времени, чтобы укротить этого греческого князя. Ричард овладел островом, который оставался потом 300 лет во владении латинян. Таким образом, в то время как Филипп-Август поджидал своего соперника, чтобы отнять крепость у сарацин, Ричард положил основание новому королевству. В городе Лимасол, по соседству с древним Амафунтом, Ричард отпраздновал свою свадьбу с Беренгарией Наваррской. После этого он отправился в путь, чтобы присоединиться к крестоносцам, стоявшим в лагере близ Птолемаиды.

Узнав о прибытии с Запада двух могущественных государей, Саладин разослал во все стороны послов к мусульманским князьям; во всех мечетях возносились молитвы о даровании победы его армии и имамы призывали народ к восстанию против врагов Мухаммеда. «Походы ваши против неверных, — говорили имамы, — опасности, раны и даже просто переход через поток — все будет записано в книге у Бога». Воодушевляемые речами проповедников ислама, мусульмане со всех концов Азии стекались в лагерь Саладина.

Со времени ссоры в Мессине отношения между Филиппом и Ричардом приняли характер раздражительной зависти; хотя частые разногласия между ними и кончались заверениями в дружбе, но эти заверения скоро забывались. Филиппу-Августу досадно было выслушивать восхваления Ричарду за покорение им острова Кипр; армия английского короля была многочисленнее армии короля Французского. Ричард, истощивший все средства своего государства перед отправлением в поход, был теперь, по прибытии в Акру, богаче Филиппа; союз между этими людьми ни в каком случае не мог быть вполне искренним, в особенности же если принять в соображение пылкий нрав Ричарда. Притом, герой с львиным сердцем сознавал свои достоинства и был не такой человек, чтобы смиренно переносить положение вассала, в котором он находился. Такие поводы к соперничеству между французами и англичанами повредили успешному ходу осадных работ и замедлили взятие Птолемаиды.

Филипп-Август, обязанный принять решение по поводу споров о короне иерусалимской, объявил себя на стороне Конрада; этого было достаточно, чтобы Ричард принял сторону Ги Люсиньяна. Христианская армия распалась на две части; в одной были французы, германцы, храмовники, генуэзцы; другая состояла из англичан, пизанцев и иоаннитов. Филипп-Август и Ричард, захворав по прибытии в Палестину, вынуждены были оставаться в бездействии в своих палатках. Во время болезни оба короля поддерживали с Саладином отношения, отличавшиеся такой вежливостью и великодушием, что это не могло пройти незамеченным в истории. Выздоровев, оба монарха занялись соединением всех христианских сил против общего врага; и прежде всего покончили с гибельными спорами, порешив, что Ги Люсиньян пожизненно сохранит титул короля, а Конрад и его потомство будут по смерти Ги Люсиньяна наследниками Иерусалимского королевства. В довершение мирного согласия решено было, что в то время, когда Ричард или Филипп-Август поведет атаку против города, один из них останется оберегать лагерь и противодействовать армии Саладина.

Явившись снова под стенами города, осаждающие встретили сопротивление, какого не ожидали; мусульмане успели укрепиться в то время, когда христиане были заняты бесплодными спорами. Тут начались страшные битвы, так как приходилось то вести осаду города, то отражать армию Саладина. Теперь, как под знаменем Креста, так и под знаменем ислама, деятельность, мужество, презрение к смерти заявили себя поистине чудными подвигами. Христиане ежедневно пускали в ход новые средства, чтобы сокрушить стены и проникнуть в крепость. Когда их деревянные башни и тараны были сожжены, они делали подкопы и пробирались подземным ходом до самой основы укреплений. В особенности замечательна была храбрость французов; целью своих нападений они избрали Проклятую башню на восточной стороне города; стены с этой стороны уже начали обрушиваться, и скоро должен был открыться пролом. Встревоженные близкой опасностью и ослабевшие от болезней и голода, воины гарнизона пришли в уныние. Комендант крепости решился просить о капитуляции; он явился к Филиппу-Августу и предложил отдать ему город на тех же условиях, на которых христиане отдали его мусульманам четыре года тому назад, то есть с предоставлением осаждаемым жизни и свободы искать убежища, где они пожелают. Французский король, посоветовавшись с главными начальниками войска, отвечал, что крестоносцы не согласятся даровать пощаду жителям и гарнизону Птолемаиды, если мусульмане не возвратят Иерусалима и всех христианских городов, перешедших к их власти со времени Тивериадской битвы. Комендант удалился, поклявшись Мухаммедом погрести себя заживо под развалинами города.

Плодом этого мужественного решения было последнее и сильное сопротивление. Но после этого мимолетного порыва отчаяния вид разрушенных башен, бегство нескольких вождей, бедственное положение жителей побудили эмиров к новым переговорам с христианами. Возвратясь в палатку Филиппа-Августа, вожди обещали заставить возвратить франкам древо Животворящего Креста и 1600 пленных; сверх того они обязались уплатить государям христианским 200.000 червонцев. Заложники со стороны мусульман и весь народ, заключенный в Птолемаиде, должны были остаться во власти христиан в ожидании полного осуществления договора. Такую капитуляцию крестоносцы приняли. Саладин получил известие об этом в ту минуту, когда был готов употребить последние усилия, чтобы спасти крепость; подобный исход дела после стольких битв поразил его душу глубокой скорбью.

Таким образом окончилась осада Птолемаиды; жители города и гарнизон защищались в продолжение двух лет с непоколебимой стойкостью, с неутомимым рвением. Крестоносцы под стенами Птолемаиды пролили более крови и проявили более храбрости, чем было бы нужно для завоевания целой Азии. Во все это время более 100.000 христиан пали жертвами меча и болезней. По мере того, как европейские легионы гибли на акрской равнине, прибывали с Запада новые силы; суда, отправляемые из всех западных портов, доставляли вооруженных ратников, которым предстояло так же бедственно исчезнуть вокруг Туронской возвышенности или на песчаном дне реки Вилы; можно было предположить, что море и земля Сирии вошли в соглашение между собой и что одна взялась поглощать то, что доставляло ей другое. Эта осада Птолемаиды, предпринятая королем-беглецом, соединила мало-помалу все разрозненные христианские силы. Целые государства восстали и стремились к освобождению Иерусалима, и вся эта гроза разразилась и замерла в одном из прибрежных городов Палестины. Следует заметить, что спасение христианских войск под стенами Акры последовало от превосходства христианского флота над флотом мусульманским; если бы франкские суда, доставлявшие продовольствие в лагерь крестоносцев, потерпели поражение в битвах с судами сарацин, то армия осаждающих погибла бы от голода.

Во время этой продолжительной осады Акры обнаружились и получили толчок к развитию дух, нравы и страсти христианского и мусульманского народов. Средства для нападения и защиты усовершенствовались. Не являются более, как в прежних экспедициях, чудесные знамения для возбуждения благочестивого рвения крестоносцев; но фанатизм европейских воинов, тем не менее, силен, и неустрашимость их, тем не менее, непоколебима. В разгар войны, когда многие изобретения увеличили число гибельных случаев, с обеих сторон оказались проявления человечности, и христиане, так же как и мусульмане, чуждались иногда варварского образа действий. В дни перемирия рыцарские празднества прерывали печальное однообразие битв: на акрской равнине происходили турниры, на которые бывали приглашаемы и сарацинские воины. Франки танцевали под звуки арабских инструментов, а мусульмане плясали под аккомпанемент песен менестреля. Лагерь крестоносцев близ Птолемаиды как бы превратился в большой европейский город с его ремеслами, механическими искусствами и рынками. Жадная промышленность часто пользовалась бедствиями крестоносцев, но часто и получала подобающую кару. Пороки, всегда присущие многочисленным сборищам, и сцены разврата примешивались к зрелищу бедствий. Были, однако же, и назидательные проявления и блистательные примеры милосердия. Образовались учреждения для напутствия умирающих и погребения умерших. Во время осады Птолемаиды великодушная заботливость о северных воинах положила основание благодетельной ассоциации Тевтонских рыцарей. В это же время возникло учреждение во имя Святой Троицы, целью которого был выкуп христиан, взятых в плен мусульманами.

Филипп-Август и Ричард разделили между собой продовольствие, военные запасы и богатства города, к великому неудовольствию множества крестоносцев, пострадавших и участвовавших в битвах под стенами Птолемаиды в продолжение двух лет. Король Французский Филипп-Август выказал в своих действиях мягкость и умеренность; английский же король воспользовался победой без всякого стеснения не только в отношении к неверным, но и в отношении к крестоносцам. Леопольд Австрийский оказал чудеса доблести, и знамя его развевалось на одной из городских башен; Ричард приказал его снять и бросить в ров. Леопольд удержал германских воинов, которые взялись за оружие, чтобы отомстить за такое оскорбление; сама судьба позаботилась впоследствии об удовлетворении его справедливого негодования. Конрад, имевший причины быть недовольным английским королем, внезапно удалился в Тир. Филипп-Август объявил в скором времени о своем намерении возвратиться в свое государство и отправился морским путем в Европу, оставив в Палестине 10.000 французов под начальством герцога Бургундского. Он понял, что Крестовый поход не представлял дальнейшего поприща для его славы.

Глава XVI
Поход армии Ричарда от Сен-Жан-д’Акры до Яффы. — Битва при Арсуре. — Пребывание в Яффе. — Аскалон выстраивается вновь (1191—1192)

Прошло уже более месяца, а условия Птолемаидской капитуляции еще не были выполнены. Саладин не мог решиться выдать крестоносцам 2000 пленных, готовых снова вооружиться против него, 200.000 червонцев, назначенных на содержание той армии, которую он не мог победить, и древо Честного Креста, пробуждавшее энтузиазм и рвение христианских воинов. Христиане уже несколько раз обращались к султану с требованием исполнения данных им обещаний, угрожали умерщвлением мусульман, находившихся в их власти, если он не исполнит условий договора; но политика Саладина оставалась непоколебимой. Страшные угрозы христиан оказались не напрасными. 2700 сарацин в оковах были выведены на равнину и поставлены в виду лагеря султана; выбор места казни несчастных пленников явился как бы последним напоминанием Саладину об исполнении договора. Затем Ричард отдал приказ умертвить всех 2700 пленников. Не следует обвинять в этом варварском поступке одного только английского короля, так как казнь пленных была решена на общем совете вождей христианской армии. Некоторые летописцы говорят, что Саладин еще прежде того велел умертвить христианских пленников, которых он обязался возвратить в обмен на мусульманских. Впрочем, мусульмане не упрекали Ричарда в умерщвлении их пленных братьев, они вознегодовали на султана, который мог бы выкупить их жизни и свободу, если бы исполнил условия договора.

После продолжительных трудов наступил теперь отрадный отдых для христиан-победителей. Изобилие продовольствия и кипрского вина заставляло крестоносцев забывать суровую цель похода. Не без сожаления покинули они город, в котором жизнь их была полна удовольствий. В назначенный день 100.000 крестоносцев под предводительством Ричарда перешли реку Вилу, обошли Каифский залив и направились к Кесарии, куда они прибыли после шести дней утомительного пути. На колеснице, поставленной на четырех колесах, обитых железом, водружен был высокий шест, на котором развевалось знамя священной войны; вокруг нее же соединялись все в минуту общей опасности. Шествие христиан было продолжительной битвой и постоянным страданием; им приходилось на всяком шагу отражать нападения неприятеля и бороться с трудностями пути. Армия проходила не более трех лье в день; каждый вечер она расставляла свои палатки, и, прежде чем войско предавалось ночному покою, герольд провозглашал на весь лагерь: «Господи, помоги Святому Гробу Твоему!» Трижды повторял он этот возглас, и все войско повторяло эти слова вслед за ним, возведя к небу глаза и руки.

Летописцы отметили те местности, по которым проходила христианская армия; прежде всего упоминают они о замке Капернаумском, которого не находят теперь путешественники. Затем упоминают они об «узких дорогах» — это было что-то вроде дороги, пробитой в камне человеческой рукой между двумя грядами скал на протяжении полумили; за равниной, в конце этих узких дорог возвышается теперь замок пилигримов, называемый Атлик, выстроенный храмовниками через несколько лет после того, как Ричард проходил тут. Крестоносцы перешли через реку Крокодилов, называемую теперь Нхар-Куках. В Кесарии, где остановилась на отдых армия Ричарда, нет теперь жителей, но уцелели еще ее башни на морском берегу.

Миновав Кесарию, крестоносцы подверглись большим опасностям. Саладин, сгорая нетерпением отомстить за потерю Птолемаиды и избиение мусульманских пленных, собрал всю свою армию. 200.000 сарацин расположились по горам и на равнине; они заняли берега реки, известной у летописцев под названием Рошеталии (ныне Леддар), чтобы преградить путь крестоносцам. При виде мусульманской армии Ричард приготовился к битве. Христианские войска разделились на пять отрядов; они были так тесно сомкнуты, говорит один летописец, что нельзя было бы бросить между ними какого-нибудь плода, не задев человека или лошадь. Воины получили приказ не выступать из рядов и стоять неподвижно при приближении неприятеля. Вдруг, в третьем часу дня, на арьергард крестоносцев нападает толпа сарацин, спустившихся с гор с быстротой молнии, при звуках труб и литавр, оглашая воздух страшным ревом. За первыми фалангами варваров следуют другие, и вскоре мусульманская армия, как выражается арабский писатель, окружила христианскую армию, «как ресницы окружают глаз». Иоанниты, позади которых выступали стрелки и метальщики, составлявшие арьергард крестоносцев, отразили этот первый натиск неприятеля; христиане, несмотря на повторяющиеся нападения, не прерывали своего шествия. Ричард возобновил приказ оставаться в оборонительном положении и не бросаться на неприятеля прежде, чем будет подан сигнал из шести труб: двух во главе армии, двух в центре и двух в арьергарде.

Наконец, однако же, несколько рыцарей, не стерпев позора бездействия и не дождавшись сигнала Ричарда, бросились на сарацин. Примером их увлеклись и разные отряды армии, горевшей нетерпением сразиться с неприятелем, и битва закипела. Король Ричард появлялся всюду, где была нужна помощь христианам, и повсюду его появление сопровождалось бегством турок. Сражение происходило на пространстве между Арсурской возвышенностью и равниной Рамлы, от моря до гор. Земля была покрыта изорванными знаменами, переломленными копьями и мечами. В двадцати телегах не поместились бы все стрелы и дротики, которыми оказалась усеянной земля, рассказывает летописец-очевидец. Сарацины не смогли выдержать яростного напора франков; желтые значки Саладина отступили перед знаменами Ричарда.

Христиане, с трудом веря своей победе, оставались еще на поле сражения. Они занялись уходом за ранеными и уборкой оружия, покрывавшего поле битвы, когда вдруг 20.000 сарацин, собранные своими вождями, появились вновь, чтобы возобновить битву. Не ожидавшие нового нападения крестоносцы были сначала поражены изумлением. Изнемогая от зноя и усталости, они нуждались для своего ободрения в присутствии Ричарда, перед которым ни один сарацин не мог устоять и которого среди этой ужасной схватки летописцы сравнивают со жнецом, пожинающим колосья. В то время как победоносные христиане снова двинулись к Арсуру, отчаяние придало мусульманам силы еще раз напасть на их арьергард. Ричард, два раза отразивший неприятеля, устремляется на место битвы в сопровождении только 15-ти рыцарей, громко повторяя военный лозунг: «Господи, спаси Святой Гроб!» И мусульмане разбегаются при первом столкновении; войско их, трижды пораженное, было бы истреблено совершенно, если бы уцелевшим остаткам его не удалось поспешным бегством скрыться в арсурском лесу. Больше 8000 мусульманских воинов и 32 эмира погибли во время сражения. Христианская же армия потеряла только около 1000 человек. Велика была скорбь христиан, когда они увидели между мертвыми Иакова Авенского. Его нашли покрытого ранами и окруженного товарищами и родственниками, убитыми возле него. Неустрашимый Иаков Авенский, который продолжал битву и тогда, когда у него уже были оторваны рука и нога, воскликнул, умирая: «О Ричард! Отомсти за мою смерть!» Этот защитник Креста похоронен в Арсуре, в церкви Богородицы, оплаканный всей армией.

Летописи древности и новых времен не представляют битвы более замечательной, чем эта битва Арсурская; тут встретились храбрейшие воины Европы и Азии; берега Леддара, на которых теперь виднеются только черные шатры бедуинов и слышатся только робкие шаги пилигрима, направляющего свой путь к Святым местам, были тогда свидетелями такого героизма, какого не видели Граник [Граник — древнегреческое название р. Коджабаш (Турция), впадающей в Мраморное море. Победой при Гранике над персидской армией в 334 до Х. Р. Александр Македонский начал завоевание Персидского царства] и Симоис. Современные летописи с изумлением повествуют о невероятных подвигах Ричарда. Из одного из писем короля Английского мы узнаем, что он был ранен слегка в левый бок. Эта битва могла бы решить участь Крестового похода: если бы победа осталась за Саладином, то Крест исчез бы из Сирии. Франки не воспользовались своим торжеством, но если бы они продолжали преследовать побежденного неприятеля, то могли бы вырвать Сирию и Египет из-под власти мусульман.

Сарацинские воины, устрашенные воспоминаниями об осаде Птолемаиды, не решались более запираться в укреплениях. Саладин разорял города и замки, которые не мог защищать; прибыв в Яффу, крестоносцы нашли там только развалины. Между предводителями христианскими одни хотели воспользоваться страхом, овладевшим неприятелем после Арсурской битвы, и были того мнения, что следует немедленно идти к Иерусалиму; другие думали, что благоразумнее сначала восстановить разрушенные крепости. Первое из мнений принадлежало герцогу Бургундскому, второе — Ричарду. Вероятно, эти различные мнения вытекали не из убеждения в их справедливости, а были внушены духом противоречия и соперничества. Английская партия оказалась многочисленнее, и мнение Ричарда восторжествовало. Решено было приступить к восстановлению стен Яффы. Сюда приехали к королю Английскому королева Беренгария, вдова Вильгельма, короля Сицилии, и дочь Исаака. Шатры христиан раскинулись среди огородов и фруктовых садов Яффы, и все роскошные дары осени предоставлены были пользованию пилигримов.

Во время пребывания христианской армии в Яффе Ричард едва не попал в руки мусульман. Однажды, охотясь на полях саронских, он прилег отдохнуть под деревом и заснул. Вдруг он был разбужен криками своих товарищей, завидевших приближающийся отряд сарацин. Английский король вскакивает на лошадь и приготовляется к битве; вскоре мусульмане окружают его и теснят. Ричарду становится трудно бороться с многочисленным неприятелем. Ему угрожала неминуемая опасность, но в это время один из рыцарей его свиты по имени Вильгельм де Пратель восклицает на языке сарацин: «Я — король! Пощадите жизнь мою!» Великодушного воина берут в плен, а Ричард, обязанный, таким образом, своим спасением преданности французского рыцаря, успевает добраться до Яффы, где христианское войско с ужасом приняло весть об опасности, которой подвергался король. Вильгельм де Пратель, между тем, был отведен в дамасскую тюрьму. Ричард впоследствии не находил, что он заплатил слишком дорого за свободу своего верного рыцаря, возвратив Саладину десять его эмиров, взятых в плен крестоносцами.

Христианская армия выступила из Яффы и к празднику Всех Святых расположилась лагерем между замками Планским и Майе. Сарацины и крестоносцы не искали более новых битв, и, проходя по стране, разоренной их победами, одни старались только о том, чтобы разрушать города, а другие — чтобы строить вновь башни и стены. Тем не менее, время от времени блистательные подвиги примешивались к трудам христианской армии; в Лидде, в Рамле, в Аскалоне произошли стычки с неприятелем, и Ричард продолжал одерживать верх над сарацинами. Между тем, герцог Бургундский и его французы неохотно подчинялись власти английского короля. Конрад, маркиз Тирский, под влиянием враждебного чувства к нему дерзнул даже предложить мусульманам соединиться с ними против Ричарда. Английский король, со своей стороны, повторив Саладину обещание, данное Малик-Адилу, объявил ему, что он готов вернуться в Европу, если христианам возвратят Иерусалим и древо Животворящего Креста. Ричардом сделаны были и другие предложения, которые, по своему свойству, не могли вызвать одобрения христианской армии: он предложил Иоанну, вдову Вильгельма Сицилийского, в супружество Малик-Адилу; под покровительством Саладина и английского короля супруги эти должны были царствовать над мусульманами и христианами и управлять королевством Иерусалимским. Мысль о подобном союзе поразила удивлением законников ислама; султан же, по-видимому, принял ее не без сочувствия. Но епископы христианские энергически восстали против подобного союза, и переговоры по этому поводу не привели ни к чему.

Ричард, обвиняемый в намерении изменить делу Креста и желая возвратить утраченное им доверие пилигримов, велел обезглавить всех мусульман, находившихся у него в плену, и объявил о своем намерении идти на освобождение Иерусалима. Зимние дожди привели христианский лагерь в бедственное состояние; погибло громадное количество лошадей и вьючного скота; большинство пилигримов снова упали духом. Однако же надежда увидеть в скором времени город Иисуса Христа оживила умы и возбудила вновь мужество. Между тем Саладин окружал Иерусалим новыми рвами и распоряжался починкой стен и башен. Конница мусульманская оберегала пути к священному городу.

В христианской армии некоторые были против плана предпринимать осаду Иерусалима в зимнее время, но большинство крестоносцев находились под влиянием пламенного энтузиазма. Когда вожди решили приступить к восстановлению Аскалона, одной из крепостей, разрушенных Саладином, это привело христианскую армию в глубокое уныние; среди толпы, столько выстрадавшей ради того, чтобы идти в Иерусалим, послышались вопли отчаяния; поднялся горький ропот против вождей, против Ричарда и против самого Бога. Герцог Бургундский и его французы покинули знамя Ричарда; но депутаты, которые стали убеждать их именем Иисуса Христа, склонили их возвратиться в лагерь.

В Аскалоне глазам крестоносцев представились только груды каменьев. Они принялись перестраивать город. Ричард являлся повсюду, чтобы ободрять работников, и сам рыл землю и ворочал каменья. 1200 пленных христиан, освобожденных Ричардом на египетской дороге, присоединились к работникам-крестоносцам. Однако же построение Аскалона сопровождалось ропотом. Леопольд Австрийский на обвинение в том, что он остается в праздности со своими германцами, отвечал Ричарду, что он не плотник и не каменщик. Многие рыцари громко высказывали, что они прибыли в Азию не для того, чтобы строить Аскалон, а для освобождения Иерусалима. Герцог Бургундский внезапно покинул армию. Произошел также открытый разлад между королем Английским и маркизом Тирским; взаимные оскорбления и угрозы сделали примирение между ними невозможным. Армия отпраздновала Пасху в 1192 г. на равнине Аскалонской; среди обрядов, приводящих на память страдания, смерть и славное Воскресение Иисуса Христа, не один пилигрим возроптал в душе на Ричарда за то, что он не продолжал вести войско в Иерусалим…

Глава XVII
Последние события Крестового похода Ричарда (1192)

Вскоре после праздника Пасхи прибыли к Ричарду послы из Англии и известили его, что брат его Иоанн поднял смуты в королевстве. Английский король объявил собравшимся вождям, что ему скоро нужно будет возвратиться на Запад, но что, уезжая, он оставит в Палестине 300 человек конницы и 2000 отборного пехотного войска. Вожди сожалели о необходимости его отъезда. Они предложили избрать короля, чтобы поставить его во главе интересов христиан; выбор пал на Конрада, которого хотя и не очень любили в армии, но уважали за мужество и искусство в делах. Ричард, хотя и удивленный этим выбором, дал, однако, свое согласие. Отправлено было посольство для объявления маркизу Тирскому об избрании его королем Иерусалимским. Конрад не мог скрыть своего удивления и радости перед послами Ричарда при таком известии, но ему не пришлось наслаждаться королевским достоинством. Два молодых исмаилита, рабы Старца Горы, пронзили кинжалами маркиза Тирского в то время, когда народ приветствовал его избрание пиршествами и праздниками.

Иные писатели обвиняют Саладина в том, что он потребовал этого убийства и заплатил за него; другие приписывают убиение Конрада Готфриду Торонскому, который, де, отомстил ему за похищение своей жены и за потерю прав на престол Иерусалимский; но ни то, ни другое предположение не достоверны. Смерть Конрада могла быть особенно желательной для английского короля, и французские крестоносцы обвиняли его в ней. Хотя героическое мужество Ричарда и не допускало мысли о таком позорном мщении, тем не менее, ненависть, возбужденная им к себе, заставила поверить этому обвинению. Узнав о смерти Конрада, Филипп-Август начал опасаться подобной же участи и появлялся в народе не иначе, как окруженный стражей. Генрих, граф Шампаньский, приходившийся племянником и английскому и французскому королям, заменил Конрада в управлении Тиром; он избран был также вместо него иерусалимским королем и вступил в супружество со вдовой убитого государя.

Ричард действовал на равнинах Рамлы, заявляя себя ежедневно новыми подвигами против сарацин, когда до него вдруг дошла весть о смерти Конрада и о возвышении Генриха Шампаньского. Он послал за своим племянником и уступил ему христианские города, завоеванные его оружием. Новый король Иерусалимский отправился потом в Птолемаиду, где народ с восторгом приветствовал его; все улицы были украшены шелковыми тканями, на площадях курился фимиам, пели женские и детские хоры; духовенство встретило и проводило в церковь преемника Давида и Готфрида. Следует припомнить, что в силу решения, принятого вождями при осаде Акры, иерусалимская корона должна была достаться Ги Люсиньяну; но теперь никто не вспомнил о сопернике маркиза Тирского, которого считали человеком совершенно неискусным, и никто в христианской армии не произнес его имени.

Между тем новые послы, прибывшие с Запада, возбудили беспокойство Ричарда вестями о смутах в королевстве, произведенных принцем Иоанном, и о том, что Филипп-Август угрожает Нормандии. Незадолго перед этим английский монарх овладел замком Дарумским, на юге Палестины; под знаменами своими он видел только покорных воинов и верных союзников; в ту минуту, когда счастье улыбалось ему, мысль об отъезде становилась наперекор его блестящим надеждам. Все вожди собрались и поклялись не оставлять Крестового похода, уедет ли Ричард или отложит свой отъезд. Это решение распространило радость в христианском лагере. Но английский король задумывался и уединялся среди танцев, пиров и песен, и, без сомнения, общее веселье наводило на него тоску. Армия расположилась лагерем поблизости Хеврона, города, где покоятся в каменных гробницах предки Израиля. Мрачное раздумье не покидало Ричарда. Страх, внушаемый его суровым нравом, препятствовал решиться предложить ему какой-нибудь совет или утешение.

Однажды, когда король Английский одиноко сидел в своей палатке, склонив голову как бы под влиянием особенно тяжкого раздумья, перед ним явился один пилигрим — священник по имени Вильгельм. Лицо его выражало печаль и сострадание; остановясь на пороге палатки, священник, казалось, ожидал знака, чтобы приблизиться к королю; он смотрел на короля, и по лицу его струились слезы. Ричард пригласил его войти, спросил его, почему он плачет и не он ли причинил ему скорбь? Получив от короля обещание выслушать его без гнева, священник сказал королю, что решение того покинуть Палестину возбуждает сожаление всей армии, и в особенности тех, кто принимает близко к сердцу ее славу, и что его ожидают упреки потомства в том случае, если он покинет дело христиан. Он напомнил королю Английскому многочисленные его подвиги, сказал ему, что пилигримы смотрят на него как на опору и на своего отца и что отъезд его повергнет всех в отчаяние. Ричард выслушал священника; он ничего не отвечал ему, но выражение лица его сделалось еще пасмурнее. На другой день английский король объявил графу Генриху и герцогу Бургундскому, что он не поедет в Европу до праздника Пасхи следующего года; герольд, провозгласив решение короля, объявил вместе с тем, что христианская армия скоро выступит к священному городу. Эта весть подняла дух армии; все бедствия были забыты; повсюду раздавались восхваления Ричарду, и такое доброе настроение предвещало победу. Но все благородные стремления, неустрашимое рвение должны были остаться бесплодными вследствие возникших вслед за тем роковых несогласий.

Крестоносцы расположились лагерем в Вифинополе, нынешней Бэйтнубе, в семи милях к востоку от Иерусалима. Ричард остановился тут на несколько недель, потому ли, что его устрашило приготовление сарацин, или потому что он снова был под влиянием своего непостоянного характера. Герцог Бургундский и многие другие вожди, завидуя славе Ричарда, неохотно содействовали его предприятию. После целого месяца напрасного ожидания в Вифинополе христиане с горестью восклицали: «Верно, мы не пойдем в Иерусалим!» Ричард делал вид, что не слышит ропота пилигримов, но он разделял их горе и негодовал на свою собственную судьбу. Однажды, увлеченный в погоне за неприятелем до возвышенности Модинской, откуда виднеется Иерусалим, Ричард заплакал при виде священного города, который он еще не освободил. Вынужденный принять какое-нибудь решение, он созвал совет из пяти рыцарей-иоаннитов, пяти французских баронов и пяти баронов или владетелей палестинских. Этот совет обсуждал дело в продолжение нескольких дней. Те, кто стояли за немедленную осаду Иерусалима, говорили о восстании в Месопотамии против власти Саладина и об угрозах султану со стороны халифа Багдадского; они прибавляли, что мамелюки отказываются запереться в Иерусалиме, если Саладин не придет туда, чтобы разделить с ними все опасности, и что, следовательно, время для осады теперь самое благоприятное. Другие, державшиеся противоположного мнения, видели во всех этих известиях только ловушку со стороны Саладина; они выставляли на вид недостаток воды в летнюю пору в бесплодных окрестностях Иерусалима, длинные, узкие проходы по этой гористой местности, где несколько мусульманских солдат могли легко уничтожить целые отряды христиан; и притом, в случае неудачи под стенами священного города, каким образом обеспечить отступление христианской армии, окруженной со всех сторон войсками Саладина?

Такова была сущность прений на этом совете, как нам сообщает история; но причины, которые представлялись в защиту необходимости удалиться от Иерусалима, не имели ничего нового или непредвиденного; те же препятствия существовали для армии Готфрида, но не остановили ее движения вперед. Следовательно, в основании этого вопроса были какие-нибудь другие мотивы, кроме тех, которые передают современные известия. Эта часть нашего рассказа остается неясной. История может наблюдать за человеческими страстями, когда они разыгрываются, так сказать, при солнечном свете, но она бессильна описать их с полной достоверностью, когда они сосредотачиваются в совете князей и когда к ним примешивается множество неизвестных побуждений.

Впрочем, колебания эти и споры не препятствовали Ричарду производить постоянные нападения на сарацин. Несколько сирийцев явились предупредить его, что из Египта в Иерусалим идет богатый караван. Ричард немедленно собирает лучших воинов, к которым присоединяются и французы. Вечером отряд этот выступает из лагеря, идет всю ночь при лунном свете и на заре подходит к местечку Хари, в Хевронской области; тут стоял караван с конвоем, состоявшим из 2000 сарацин. Ричард устремился на мусульман, которые не выдержали даже первого натиска и разбежались, повествует летопись, «как зайцы, которых преследуют собаки». Караван был забран, Ричард со своими спутниками возвратился в лагерь, ведя за собой 4700 верблюдов, множество лошадей, ослов и мулов, навьюченных самыми ценными азиатскими товарами. Добыча эта была разделена поровну между теми, кто сопровождал английского короля, и теми, кто оставался в лагере. Взятие каравана произвело смятение в священном городе; в мусульманской армии поднялся ропот против Саладина.

Однако же христиане не воспользовались смятением сарацин и беспорядками, возникшими в войсках Саладина. На совете рыцарей и баронов было решено удаление армии от гор Иудейских и возвращение ее к морскому берегу, что повергло пилигримов в великое отчаяние. Вражда между французами и англичанами усилилась. Герцог Бургундский и Ричард язвили друг друга сатирическими песнями. Надежды на этот Крестовый поход исчезали вследствие распада христианской армии. Во время колебаний Ричарда армия Саладина, подкрепленная эмирами Алеппским, Месопотамским и Египетским, напала на Яффу и после нескольких приступов овладела городом. Цитадель, куда укрылся гарнизон, готова была тайно капитулировать, как вдруг Ричард прибыл из Птолемаиды с несколькими кораблями, доставившими войска. В гавани Яффы было множество сарацин; английский король, сопровождаемый храбрейшими из своих воинов, бросился в воду по пояс, достиг берега, разогнал всех перед собой, выгнал из города только что одержавших победу мусульман, преследуя их по равнине, и раскинул свой лагерь на том самом месте, где за несколько часов перед тем стояли палатки Саладина.

Но Ричард еще не восторжествовал над всеми опасностями. Присоединив к своему отряду гарнизон цитадели, он насчитывал у себя не более 2000 солдат. Через три дня по освобождении Яффы один генуэзец, выйдя рано утром из города, увидел в поле мусульманские отряды и возвратился в город с криком: «К оружию, к оружию!» Ричард вскочил со сна и едва успел надеть панцирь, как нахлынули толпы сарацин; король и большинство его приближенных бросились в битву с босыми ногами, иные в одной рубашке; в отряде христиан оказалось не более десяти лошадей. Одну из них подали Ричарду. Мусульмане принуждены были отступить; английский король спешил воспользоваться этой первой удачей, чтобы поставить своих воинов в боевой порядок на равнине и воодушевить к новым битвам. Вскоре 7000 сарацин, возвратясь назад, снова устремляются на христиан; христиане выдерживают яростный натиск неприятеля; удивление и ужас распространяются в рядах мусульман; Ричард бросается вперед и нападает на них со своими воинами. В это время ему объявляют, что неприятель вступил в Яффу и избивает христиан, оставшихся для защиты ворот города; король спешит к ним на помощь в сопровождении только двух всадников и нескольких метальщиков; при виде его мамелюки разбегаются; он убивает всех, кто оказывает сопротивление. Выгнав неприятеля из города, он возвращается на равнину, где идет схватка его воинов с мусульманской конницей. Ричард, расточая чудеса храбрости, приводит в смятение толпу сарацин. Наконец он так порывисто устремляется в ряды неприятеля, что никто не поспевает следовать за ним и он исчезает из вида своих воинов. Когда он возвратился к крестоносцам, которые считали его уже погибшим, лошадь его была вся в крови и в пыли, а сам он, по наивному выражению очевидца-свидетеля, «весь пронизанный стрелами, был похож на подушечку, со всех сторон унизанную иголками». Эту необычайную победу, одержанную доблестью одного только человека, можно считать самым чудесным событием в летописях человеческого героизма.

Столько подвигов и славы должны были остаться бесплодными для Крестового похода! Герцог Бургундский, удалившийся в Тир, отказывался принимать какое-либо участие в войне. Германцы, под предводительством герцога Австрийского, покинули Палестину. Ричард, захворав, пожелал отправиться в Птолемаиду, а несправедливость его воинов упрекала его в желании покинуть их. Вынужденный доверять одному только своему мечу, он думал теперь лишь о том, как бы возобновить переговоры с Саладином. И христиане, и сарацины, казалось, были одинаково утомлены войной; Саладин, покинутый многими союзниками, опасался смут и восстания в своем государстве. Для султана, как и для английского короля, мир был желателен, и потому они заключили перемирие на три года и восемь месяцев. Доступ в Иерусалим был открыт для христианских паломников, и, сверх того, христианам предоставлялось владение морским берегом от Яффы до Тира. Крепость Аскалон, на которую заявляли свои притязания и крестоносцы, и мусульмане, решено было разрушить. О древе Честного Креста, для востребования которого Ричард прежде отправлял к Саладину многих послов, теперь не упоминалось. Главные вожди обеих армий поклялись, одни Кораном, другие Евангелием, соблюдать условия договора. Султан и король Английский ограничились взаимным честным словом и пожатием руки посланников. Имени Ги Люсиньяна не было упомянуто в трактате; лишенный своего королевства, он получил королевство Кипрское. Обладание Кипром представляло более существенное значение, но за него еще следовало уплатить храмовникам, которым Ричард продал его или заложил. Палестина была уступлена Генриху, графу Шампаньскому. Прежде чем возвратиться в Европу, крестоносцы, разделившись на несколько караванов, отправились поклониться Гробу Иисуса Христа. Французы, оставшиеся в Тире, не захотели воспользоваться доступом в Иерусалим, который был открыт для них Ричардом: предубеждения и зависть оказались сильнее, чем усердие к Святым местам. Герцог Бургундский умер в то самое время, когда уже готовился к отъезду на Запад.

Когда английский король сел на корабль в Птолемаиде, христиане Святой земли не могли удержать слез: они сознавали, что лишаются в нем единственной своей опоры против сарацин. Ричард сам плакал, выезжая из гавани акрской. Он устремил своей взор к берегам и воскликнул: «О Святая земля! Поручаю народ твой Господу Богу и молю Бога да сподобить меня опять посетить тебя и помочь тебе!»

Таков был этот Третий Крестовый поход, в котором германцы потеряли одного из величайших своих императоров и лучшую из своих армий, а Франция и Англия лишились множества людей, составлявших цвет их воинственного дворянства. Весь вооружившийся Запад не смог достигнуть большего успеха, как только взятия Птолемаиды и разрушения Аскалона. Но несмотря на несчастный исход этого Крестового похода, он не возбудил в Европе такого ропота, как поход св. Бернара, так как воспоминание о нем было соединено с воспоминаниями о подвигах, прославивших крестоносцев. На Востоке узнали тогда двух великих монархов, которые могли вести войну между собой, не переставая уважать друг друга; казалось, что оба народа отрешились отчасти от своего варварства. Эмиры сарацинские бывали приглашаемы иногда к столу Ричарда, а крестоносцы обедали за столом Саладина; сообщаясь между собой, христиане и мусульмане могли позаимствовать друг у друга некоторые хорошие обычаи, познания и даже добродетели. Страсть к славе была для спутников Ричарда таким же могущественным двигателем, как и религиозный энтузиазм.

Две славы затмевают все остальное в истории этого Крестового похода: Ричард и Саладин, различные между собой по гению и по характеру, являются оба героями великой эпопеи, которая сосредотачивала на себе внимание Востока и Запада в последние годы XII века. Первый был смелее и мужественнее, второй отличался благоразумием, степенностью и умением вести дела. У Ричарда было больше воображения, у Саладина — больше рассудительности; увлекаемый непостоянством своего характера, необузданно предаваясь разгулу страстей, английский король никогда не понимал, что значит воздерживать себя; он не был бы способен к управлению людьми, потому что не умел управлять самим собой; знакомясь с его жизнью и судьбой, испытываешь больше удивления, чем восхищения. Из всех героев новейших времен Ричард представляет наибольшее сходство с героями Гомера; в нем снова встречается то мужество, которое не останавливается ни перед чем, та самонадеянность, которая никогда не сомневается в победе, то стремление возвести до небес славу своего оружия и также та слабость душевная, та чувствительность, которые заставляют Ахилла плакать, как женщина. Саладин, ставший во главе государства, доставшегося ему не по праву рождения, но которое, можно сказать, было вручено ему случайностями войны, загладил преступление узурпации своим искусством в войне, своими высокими добродетелями и постоянной любовью к добру. «Среди своей походной жизни он осенял народы крылами своего правосудия, — говорится в одной восточной летописи, — и, подобно облакам, низводил свои щедроты на города, ему подвластные». Христиане прославляли благородное великодушие Саладина, неверные восхваляли непобедимое мужество короля франков; имя английского короля в продолжение целого века наводило ужас на жителей Востока; если на дороге лошадь мусульманина пугалась внезапно тени, кустов или дерева, то всадник спрашивал у своего коня: «Уж не привиделась ли тебе тень Ричарда?..»

Одним из самых важных последствий Третьего Крестового похода было то, о котором христиане и не помышляли, а именно основание Кипрского королевства. На острове Кипр, самом значительном из островов Средиземного моря, были цветущие города, плодоносные равнины, и он славился своим вином; гавани его давали убежище судам, идущим с Запада в Азию и возвращавшимся из Сирии в Европу. Королевство, завоеванное Ричардом, было полезным соседом для христианских колоний. Когда мусульмане разрушили латинские владения, то на острове Кипре сосредоточились остатки их. Из латинских государей одни только никозийские сохранили ассизы [ассизы — законы] королевства Иерусалимского, учрежденные Готфридом и его преемниками.

Крестовый поход разорил Англию. Филиппу-Августу он доставил средства ослабить знатнейших вассалов и присоединить к короне Нормандию. Пользуясь бедствием своих соседей, Франция усилилась увеличением территории и утверждением королевской власти.

Героя же этого Крестового похода ожидала в Европе томительная неволя. Возвращаясь в Европу, Ричард потерпел кораблекрушение близ берегов Италии и, не желая проезжать через Францию, отправился через Германию, скрываясь под одеждой простого пилигрима. Но щедрость выдала в нем короля; враги у него были повсюду, и солдаты герцога Австрийского задержали его: Леопольд не забыл оскорблений, нанесенных ему при осаде Птолемаиды. Ричард был заключен в темницу, а Европа ничего не знала о постигшей его участи; Англию же известил о ней один преданный королю дворянин. Трубадур Блондель, отыскивая следы своего государя, пробирался по Германии в одежде и с лирой менестреля. Однажды он подошел к башне, где томился в заключении, как ходили слухи, какой-то знаменитый пленник. Вдруг трубадур услышал пение первого куплета той песни, которую он сочинил когда-то вместе с Ричардом; менестрель пропел второй куплет песни, устремив глаза к верху башни, откуда послышались ему знакомые звуки; пленник узнал Блонделя. Герцог Австрийский, услышав, что местопребывание его пленника было открыто, поспешил выдать его императору Германскому, который также имел причины мстить Ричарду. Генрих VI недостойным образом заключил его в тяжелые оковы. Пленный король принужден был явиться на германский сейм в Вормсе; здесь, в присутствии епископов и знатнейших владетелей, он был обвинен во всевозможных преступлениях, которые только могли измыслить зависть и злоба; но когда царственный узник произнес речь в свое оправдание, то все собрание залилось слезами; те, которые явились в Вормс, чтобы осудить Ричарда, должны были отступить перед его славой. Тем не менее, император Генрих, не обращая внимания на проклятия святого престола, продолжал держать Ричарда в заточении еще более года и возвратил ему свободу не прежде, как получив за него от Англии выкуп, окончательно разоривший эту страну.

Между тем как герой, слава которого наполняла весь мир, томился в тесной германской темнице, Саладин лежал больной в Дамаске и предавался печальным предчувствиям своей близкой кончины. Латинские летописи, описывая его смерть, повествуют, что султан, умирая, приказал одному из своих эмиров носить по всем улицам Дамаска его саван и повторять во всеуслышание: «Вот что Саладин, победитель Востока, уносит с собой из всех своих завоеваний».

Глава XVIII
Четвертый Крестовый поход. — Призыв к Крестовому походу в Германии. — Император Генрих принимает крест и покоряет Сицилию. — Дела в Палестине. — Осада Торона. — Смерть Генриха VI и конец Крестового похода (1195)

По смерти Саладина в основанной им империи начались смуты; восточные историки говорят, что после него осталось 17 сыновей, которые разделили между собой наследство; один из них был признан султаном Египетским, другой — Каирским, прочие — князьями месопотамскими; но ни один из этих князей не унаследовал гения своего отца и не мог сохранить власть, предоставленную ему судьбой. Малик-Адил, брат Саладина, ловко воспользовался раздорами, возникшими между его наследниками, и соединил наконец в своих могущественных руках все рассеянные остатки империи Аюбидов. Таким образом, во второй уже раз в течение немногих лет оправдалось арабское замечание, что «бСльшая часть тех, кто были основателями государств, не оставили их в наследство своему потомству».

Усилением своего могущества Малик-Адил был обязан не только раздорам между неверными, но также и духу несогласия и уныния, господствовавшему между христианами. По отъезде английского короля христианская колония все более и более приходила в упадок. Сколько раз Генрих Шампаньский в своем жалком Иерусалимском королевстве с сожалением вспоминал о своем графстве Шампаньском, о своих замках Труаском и Прованском! Боэмунд III, князь Антиохийский, находился постоянно в войне с князьями Армении, и обе эти области поочередно подвергались неприятельскому вторжению и разорению; сильная распря вспыхнула между иоаннитами и храмовниками из-за права владения одним из замков, по соседству с Маргатом. Голос самого папы оказывался бессильным среди этих гибельных раздоров; палестинские христиане имели перемирие с сарацинами, но не имели достаточно силы, чтобы заставить их соблюдать условия договора.

С другой стороны, Запад, утомленный столькими усилиями, столькими чудесными подвигами, которые ни к чему не привели, казалось, был не очень расположен помогать Святой земле. В это время Целестин III, на призыв которого отозвались и отправились на Восток Ричард Львиное Сердце, Филипп-Август III и Фридрих Барбаросса, задумал возбудить снова воинственный энтузиазм христиан. В красноречивом бреве [Бреве — послание (исп.)], в котором он объявлял о смерти Саладина, он убеждал всех верующих принять крест и вооружиться; осквернение Святых мест, угнетение христиан на Востоке, дерзость и все возрастающая наглость сарацин — таковы были причины, на которых он основывал свои апостольские увещания. Папа очень желал, чтобы Ричард опять отправился на Восток, но Ричард опасался Филиппа-Августа; Филипп-Август, со своей стороны, побаивался Ричарда; оба монарха на призыв папы ответили торжественным уверением в своей преданности делу Иисуса Христа, но не покинули своих владений; высшее сословие и народ последовали их примеру. У Целестина осталась одна надежда на Германию.

Хотя император Генрих VI был отлучен от церкви святым престолом за удержание Ричарда в заключении, папа все-таки послал к нему легатов, уполномоченных напомнить ему о примере его знаменитого отца, Фридриха. Генрих, у которого было больше честолюбия, чем благочестия, сообразил, что священная экспедиция может оказаться благоприятной для завоевания Сицилии и даже для замышляемого им покорения Греции. Он принял римских легатов с большим почетом и проповедовал Крестовый поход на общем сейме в Вормсе. Красноречие главы империи и говоривших после него епископов так воспламенило умы, что и знатные люди, и простолюдины не могли не «признать в этом перста Божия». Генрих в присутствии своего двора облачился в одежду крестоносца; множество знатных германских владетелей приняли крест, иные ради угождения Богу, другие — в угоду императору; во всех провинциях Германии нашлись воины для священной войны. Генрих VI возвестил о своем намерении возглавить поход крестоносцев на Восток; но так как война, которую он хотел вести с Сицилией, уже началась, то его очень легко было убедить остаться в Европе. Он выступил во главе армии в Неаполитанскую область. Две же другие армии крестоносцев, одна под предводительством герцога Саксонского и Брабантского, другая под предводительством епископа Майнцского и Валерана, графа Лимбургского, сели на суда и отправились на Восток. Первые крестоносцы, прибывшие в Палестину, захотели нарушить перемирие с сарацинами, между тем как местные христиане желали его сохранения. Это повело к оживленным прениям, в которых, с одной стороны, ставилась в упрек неразумная опрометчивость, могущая погубить все дело, а с другой — трусливое благоразумие, которое не осмеливалось восстать на защиту своего дела. Германцы сами начали войну. Среди смут и опасностей этой новой войны христианам пришлось, сверх того, оплакивать смерть Генриха Шампаньского, упавшего из окна своего дворца. И другое несчастье постигло христиан: Малик-Адил при первых военных действиях со стороны крестоносцев осадил Яффу, взял город приступом, и все население погибло от меча сарацин.

Христианская армия, усиливавшаяся ежедневно прибывавшими германскими пилигримами, выступила тогда из Птолемаиды и направилась против неверных. Решено было приступить к осаде Бейрута, где мусульмане держали множество пленных и хранили большую добычу, захваченную в покоренной стране; Малик-Адил выступил навстречу христианам. Обе армии сошлись на берегах Элевтера (ныне Нахр-эль-Кебир), между Триполи и Тортозой; победа осталась за крестоносцами. Сарацины покинули несколько прибрежных городов, и Бейрут, слабо защищенный, без битвы подчинился власти воинов Креста. Во всех христианских городах были отслужены благодарственные молебствия, и, в упоении от этого первого успеха, только и шли толки о походе на Иерусалим.

Между тем как крестоносцы занялись войной в Сирии, Генрих VI пользовался всеми средствами и всеми силами, предоставленными ему по случаю Крестового похода, чтобы закончить покорение королевства Неаполитанского и Сицилийского. Он женился на Констанции, дочери Рожера, и на этом основании заявил свои права, с оружием в руках, на престол и на наследство государей Нормандских; сначала ему пришлось бороться с Танкредом, сыном Рожера, которого высшее сословие Сицилии избрало своим королем; но по смерти последнего королевство, оставшееся без короля, раздираемое множеством партий, было со всех сторон открыто для вторжений германцев. При этом завоевании Генрих VI действовал более посредством палачей, чем солдат, и ужас казней довершил то, что было начато победами.

Новый владетель Сицилии, залитый кровью христиан и все еще отлученный от церкви, прославлял себя, тем не менее, как первого между воинами Иисуса Христа; так как ему больше нечего было делать в Сицилии, то он занялся войной с сарацинами. Генрих VI послал во все провинции своей империи письменный приказ ускорить выступление в поход тех, кто принял крест, но оставался еще дома. В послании своем Генрих обещал содержать армию в течение года и выдать по 30 унций золота всем крестоносцам, которые дослужат до конца священной войны. Конрад, епископ Хидельсхаймский, канцлер империи, сопровождавший Генриха VI и помогавший ему советами во время войны в Сицилии, должен был вести в Сирию эту третью армию пилигримов.

Прибытие в Палестину такого сильного подкрепления удвоило силы и рвение христианских воинов; теперь можно было начать осаду Иерусалима; но наступала зима, и решили дождаться весны, чтобы начать осаду, которая могла затянуться и сделаться опасной. С другой стороны, все другие палестинские города снова подчинились власти христиан. Решено было употребить все силы крестоносцев на осаду укрепления Торонского, грозного замка, выстроенного на горах Ливанских, в нескольких милях от Тира; здешний мусульманский гарнизон постоянно угрожал Галилее и приморским равнинам. Когда армия собралась под стенами Торона, то тут только замечены были все трудности осады; стрелы и камни, метаемые машинами, едва могли достигать укреплений и башен, между тем как бревна и обломки скал катились с высоты укрепления, производя опустошение в рядах христиан. Непомерных трудов стоило крестоносцам раскопать землю и пробить себе путь через скалистую гору, на которой был выстроен замок Торонский; на эту трудную работу употреблены были рабочие из гоцларских рудников, последовавшие за пилигримами в Сирию. Осаждающим удалось наконец укрепиться у самых стен; с помощью своих машин они могли поколебать стены и провести подкопы под основание башен. Осаждаемые, не надеясь на возможность дальнейшего сопротивления, предложили капитуляцию. В это самое время возникли между христианами такие раздоры, каких еще не бывало с самого начала Крестовых походов. Депутаты, посланные в лагерь крестоносцев, не знали сначала, к кому из вождей они должны были обратиться.

Генриха, палатина Рейнского, герцога Саксонского и Брабантского, слушались только одни их солдаты; канцлер Конрад занимался исключительно введением роскоши, неизвестной в лагере; военные же труды были не по его ленивому характеру. Христиане палестинские с самой смерти Генриха Шампаньского не имели вождей, которые руководили бы ими. Мусульманские депутаты были приняты в собрании, волнуемом самыми различными страстями. Сарацины предлагали покинуть крепость и просили только пощадить их жизнь и оставить им свободу. Когда начались рассуждения по поводу этого предложения, то одни приняли его с радостью, а другие хотели взять город приступом. Но так как мнение последних не являлось преобладающим, то они дошли до того, что посоветовали осажденным защищаться. Вместе с тем, члены этой же группы обращались к христианским воинам и говорили им, что предстоит заключение постыдного договора с неверными. Когда депутаты возвратились в крепость, они повторяли, что слышали, и рассказали также о несогласиях, возникших между христианами. С этой минуты осаждаемые забыли, что стенам их угрожает падение; они поклялись скорее умереть, чем сдаться. Отчаяние придало им силы; они сделали несколько удачных вылазок. Между крестоносцами была одна партия, которая защищалась, другая же как будто и забыла об осаде. Скоро пришла весть, что Малик-Адил приближается с армией; эта весть распространила ужас и была как бы сигналом к отступлению, произошедшим в величайшем беспорядке; христианская армия, которую ожидала полная победа, возвратилась, таким образом, в Тир, обращенная в бегство побежденным врагом. Дух раздора все усиливался между крестоносцами, упрекавших друг друга в позоре своего бегства. Дело дошло до того, что христиане сирийские и крестоносцы германские не могли оставаться под одними знаменами.

Однако же приближение мусульманской армии возбудило мужество в воинах Креста. В битве близ Яффы победа осталась за тевтонскими крестоносцами. В то же время Амальрик, преемник Ги Люсиньяна в королевстве Кипрском, был призван царствовать над тем, что оставалось от королевства Иерусалимского, и прибыл туда, чтобы разделить с Изабеллой, вдовой Генриха Шампаньского, малозначащие почести королевского достоинства. Явилась надежда, что согласие восстановится и что Крестовый поход кончится лучше, чем начался. Но, между тем как праздновали коронование Амальрика, пришла весть о смерти императора Генриха VI; эта неожиданная новость изменила все дело и внезапно положила конец священному походу. Князья и владетели германские только и думали о возвращении в Европу; из всех князей, прибывших с Запада для защиты дела Господня, одна только королева Венгерская оказалась верной своим обетам и осталась со своими рыцарями в Палестине.

Этот Четвертый поход, в котором все силы Германской империи разбились о стены одной крепости на Ливане и который представляет нам странное зрелище священной войны, веденной отлученным от церкви монархом, не ознаменован в истории столькими чрезвычайными событиями и великим бедствиями, как предыдущие экспедиции. У воинов Креста не было недостатка ни в рвении, ни в мужестве во время опасности, но имя Иерусалима уже не воспламеняло более энтузиазма пилигримов. В прежних священных войнах было более религиозного чувства, чем политики; в этой же, можно сказать, главную роль играла политика, а не религия. В то время как христиане возносили к Богу молитвы об успехе похода, двигателем и главой которого был император Генрих VI, этот государь вел безбожную войну и опустошал христианскую страну, чтобы подчинить ее своей власти. Мы увидим впоследствии, какие смуты среди христианских народов произвело это покорение Сицилии и какую ужасную вражду вызвало оно между сыновьями Генриха VI и преемниками Целестина.

Глава XIX
Пятый Крестовый поход. — Организатор похода Фульк Нельиский. — Переговоры вождей Крестового похода с Венецией о флоте. — Дож Венецианский принимает крест. — Осада Зары. — Разногласия между крестоносцами. — Алексей, сын Исаака, обращается к помощи крестоносцев. — Выступление армии в Константинополь. — Нападение крестоносцев на Константинополь (1202—1204)

Плачевный исход последнего Крестового похода и столько бедствий без всякой славы поумерили религиозное рвение и воинственное благочестие христиан. Никогда в Европе не было так мало заботы об освобождении Иерусалима. Среди общего равнодушия один только человек оказался тронутым жалобами, доносившимися из-за моря, и сохранил надежду спасти христианское население на Востоке.

Иннокентий III, достигший 33-летнего возраста, был только что избран папою, и едва он вступил на престол, как начал стараться вновь воспламенить священный огонь Крестовых походов; в послании к епископам, духовенству, высшему сословию и простому народу во Франции, Англии, Венгрии и Сицилии папа возвещал волю, угрозы и обетования Бога христианского. «Если Бог принял смерть ради человека, — прибавлял Иннокентий в заключение своего послания, — то неужели человек побоится умереть для Бога? Неужели он откажется пожертвовать своей мимолетною жизнью и тленными благами этого мира Тому, Кто предлагает нам сокровища вечной жизни?» Легаты, посланные римским двором, обещали отпущение грехов и особенное покровительство церкви всем тем, кто примет крест и вооружится или кто будет доставлять одежду и содержание воинству Христову. В церквах были расставлены кружки для приема приношений от верующих; священникам вменили в обязанность влиять на свою паству во время исповеди и возбуждать раскаяние грешников и сочувствие их в пользу крестоносцев и христиан на Востоке.

Проповедуя Крестовый поход, Иннокентий III сначала не имел успеха по многим причинам. Отгон Саксонский и Филипп Швабский оспаривали друг у друга германскую корону; папа объявил себя на стороне Отгона и угрожал громами церкви приверженцам Филиппа; вся Германия была вовлечена в великую распрю, и никто не принял креста. В это время Филипп-Август состоял под проклятием Рима за свой незаконный союз с Агнессою Меранийской; Франция, на которую глава церкви только что наложил интердикт, не могла обратить своего внимания на христианские колонии на Востоке. Римский двор ждал в особенности, чтобы Ричард стал во главе Крестового похода. Английский король устроил в Лондоне турнир, на котором сам проповедовал священную войну; но, в сущности, этот государь не имел намерения возвращаться на Восток, и хотя он часто возобновлял обещание снова отправиться на битву с неверными, однако до самой смерти воевал только с христианами.

Между тем, священник Фульк из Нельи-на-Марне приобрел большое влияние на народ своим красноречием и чудесами. Самые ученые проповедники становились в ряды его учеников и говорили, что «Святой Дух глаголет его устами»; он воспламенял по своему желанию страсти толпы, и даже до дворцов государей доносились возвещаемые им «громы евангельских угроз». Иннокентий III обратил внимание на Фулька и возложил на него миссию, которую исполнил за 50 лет перед тем св. Бернар.

Для дела Иисуса Христа нужны были в особенности пример и мужество государей и баронов. В Шампани объявили турнир, на котором должны были присутствовать самые доблестные воины Франции, Германии и Фландрии; поэтому Фульк приехал в замок Экри-сюр-Эн, где рыцарям назначили сбор. Среди мирского веселия рыцарства послышались вдруг жалобные стоны Сиона, выраженные красноречием Фулька. Когда оратор Креста заговорил об Иерусалиме, плененном сарацинами, то рыцари и бароны забыли бой на копьях, и ломание копий, и блистательные состязания, и подвиги, «и даже присутствие дам и девиц, раздававших награды отличившимся». Во главе владетельных князей, принявших участие в Крестовом походе, были Тибо, граф Шампаньский, и Людовик, граф Шартрский и Блуаский. Их примеру последовали граф де Сен-Поль, графы Готье и Жан Бриеннские, Манассия Лилльский, Ренар де Дампьерр, Матье де Монморанси, Гуго и Роберт де Борн, графы Амьенские, Рено Бульонский, Готфрид Першский, Рено Монмерльский, Симон Монфорский и Готфрид де Виллегардуэнь, маршал Шампаньский, который оставил нам реляцию об этом походе на наивном языке своего времени.

Фландрское дворянство также захотело выразить свое усердие к освобождению Святых мест: граф Балдуин поклялся в храме св. Донациана Брюггского отправиться в Азию для битвы с сарацинами, а Мария, графиня Фландрская, пожелала сопровождать своего супруга. Примеру Балдуина последовали оба его брата, Евстафий и Генрих, графы Саарбрукский и Геннегау, и Конон Бетюнский, известный своей храбростью и красноречием. Главные вожди Крестового похода, собравшись сначала в Суассоне, а потом в Компьене, избрали предводителем священной экспедиции Тибо, графа Шампаньского. На том же собрании было принято решение отправить армию крестоносцев на Восток морским путем и с этой целью послать шесть депутатов в Венецию, чтобы выпросить у республики суда, необходимые для переправы войска и лошадей.

Маршал Шампаньский, бывший в числе депутатов, подробно рассказывает о переговорах рыцарей Креста с дожем и народом венецианским. Депутаты были приняты с восторгом девяностолетним дожем Дандоло, старость которого состояла только в опытности и добродетели, но сердце которого еще воспламенялось при одном имени отечества и славы. Дандоло обещал доставить крестоносцам суда для 4500 рыцарей, 20.000 человек пехоты и продовольствие для всей христианской армии в продолжение девяти месяцев. Он предлагал, сверх того, от имени Венеции вооружить 50 галер с условием, чтобы венецианцам была предоставлена половина будущих завоеваний крестоносцев. Рыцари и бароны со своей стороны обещали уплатить республике 85.000 серебряных марок. Этот договор, обсужденный и одобренный на советах дожа и патрициев, был представлен на утверждение народа, собравшегося в соборе св. Марка. Маршал Шампаньский, говоривший от имени знатных владетелей и баронов Франции, заклинал венецианцев иметь сострадание к Иерусалиму, который был в пленении у турок. «Князья и бароны, — сказал он в заключение, — поручили нам припасть к ногам вашим и не подыматься до тех пор, пока вы не исполните мольбы нашей». При этих словах депутаты преклонили колена и протянули умоляющие руки к собравшемуся народу; тогда 10.000 голосов слились в одном восклицании: «Мы на это согласны, мы на это согласны!».

Когда депутаты возвратились в Шампань, они нашли Тибо опасно больным. Узнав о договоре, заключенном с венецианцами, молодой князь был так обрадован, что, забывая о болезни, удерживавшей его в постели, захотел облечься в доспехи и сесть на коня, «но, — прибавляет Виллегардуэнь, — это было великим горем и несчастьем; болезнь развилась и усилилась до такой степени, что он приступил к завещанию и разделу своего имущества и уже не садился на коня». В скором времени Тибо скончался, и бароны избрали Бонифация, маркиза Монферратского, «князя доблестного, одного из самых искусных во владении оружием и в военном деле». Бонифаций приехал в Суассон, где и принял крест из рук священника Нельиского и был провозглашен вождем Крестового похода в церкви Божьей Матери в присутствии духовенства и народа.

Весной 1202 г. все принявшие крест отправились в путь, «не без того, чтобы многими слезами не было оплакиваемо их отбытие». Граф Фландрский, графы Блуаский и де Сен-Поль, маршал Шампаньский и множество рыцарей фламандских и шампаньских перешли через Альпы и прибыли в Венецию. Вскоре после их прибытия сюда нужно было уплатить республике условленные 85.000 марок. Крестоносцы, даже если бы они отдали все, что имели, смогли бы собрать не более третьей части такого значительного долга. Тогда дож созвал народ и объявил ему, что недостойно прибегать к строгому взысканию с пилигримов Иисуса Христа; а крестоносцам было предложено помочь республике подчинить город Зару, восставший против Венеции. Бароны, которым открывалась таким образом возможность уплатить свои долги победами, приняли это условие с радостью. Однако же многие пилигримы вспомнили, что они клялись сражаться с неверными и потому не могут обратить своего оружия против христиан. Папский легат Петр Капуанский почитал святотатством предприятие, в которое хотели вовлечь воинов Креста. Чтобы победить все колебания и рассеять все опасения, дож решил принять личное участие в трудах и опасностях Крестового похода и убедить своих соотечественников объявить себя товарищами по оружию крестоносцев. В одном народном собрании Дандоло попросил позволения встать в ряды крестоносцев и прикрепил крест на свою дожескую шапку; многие венецианцы последовали его примеру и поклялись умереть за освобождение Святых мест; крест пилигримов сделался знаком союза между венецианцами и французами и слил их, так сказать, в один народ; с этих пор стали менее слушать тех, кто говорил от имении папы, и пилигримы выказали столько же усердия в экспедиции против Зары, как и народ венецианский.

В то время, когда крестоносцы готовы были к отплытию, внезапно приключилось, говорит Виллегардуэнь, «большое чудо, неожиданное и самое странное, неслыханное событие». Исаак Ангел, император Константинопольский, был лишен престола братом своим Алексеем, ослеплен и брошен в темницу; сын Исаака, убежав из своего заточения, прибыл на Запад, чтобы умолять о сострадании христианских государей. После напрасного обращения к Филиппу Швабскому и к папе он перенес свои упования на крестоносцев, этих избранных воинов Запада. Посол Исаака произвел сильное впечатление на баронов и венецианцев. Но так как все уже было готово для экспедиции в Зару, то решение этого дела было отложено до более благоприятного времени.

Зара не могла долго сопротивляться силам французских крестоносцев и венецианцев; осада, продолжавшаяся не более двух недель, не замечательна и не возбуждает внимания ничем, кроме несогласий, возникших по ее поводу между крестоносцами. Многие пилигримы, как это уже было в Венеции, с жаром восстали против завоевания христианского города; жалобы недовольных поддерживались и неоднократными осуждениями главы церкви, который настойчиво напоминал крестоносцам их клятвы, значение и цели Крестового похода. Папа с горечью упрекал венецианцев в том, что они вовлекли христовых воинов в мирскую и несправедливую войну; в письмах своих он убеждал одновременно и баронов, и рыцарей раскаяться в своих действиях и исправить ущерб, нанесенный жителям Зары. Тем не менее, венецианцы разрушили укрепления города, взятого приступом; что касается французских баронов, то они отправили в Рим депутатов, чтобы испросить прощение папы. Иннокентий, тронутый их покорностью, отозвался на нее с кротостью, дал им отпущение грехов и благословил их, как детей своих; в письме к ним он увещевал крестоносцев отправиться в Сирию, «не оглядываясь ни направо, ни налево», и позволял им переправиться через море с венецианцами, которых он перед тем отлучил от церкви, «но только по необходимости и с болью сердечною».

Скоро после этого прибыли в Зару послы Филиппа Швабского, чтобы исходатайствовать у воинов Креста великодушную помощь молодому принцу Алексею, сыну Исаака. Принц-изгнанник обязался продовольствовать целый год армию и флот пилигримов и уплатить 200.000 серебряных марок на военные расходы; сверх того он обещал подчинить греческую церковь римской и уничтожить все преграды между Востоком и Западом, воздвигнутые отпадением одной церкви от другой. Когда приступили к переговорам по поводу этих блистательных предложений, крестоносцы, которые восставали против осады Зары, удивлялись тому, что Бог и Алексей поставлены на одни весы и что приходилось выбирать между наследием Иисуса Христа и наследием Исаака. Без сомнения, похвально было увлекаться великодушным сочувствием к несчастию, но разве великие бедствия Святой земли не дают ей еще большего права на помощь? Не следует ли при этом принять в соображение опасности и трудности подобного предприятия? Эти недоумения и опасения благочестивейших пилигримов не могли удержать баронов, которых привлекала сама перспектива опасностей и особенно чудесные приключения экспедиции. Подобные соображения не могли влиять и на венецианцев, горевших нетерпением уничтожить конторы пизанцев, основанные в Греции, и видеть свои суда, с торжеством вступающие с Босфор. Итак, на совете было решено принять предложение Алексея и отправить армию Креста на судах в Константинополь в первые весенние дни 1203 г.

Как только папа узнал о решении крестоносцев, он обратился к ним с самыми горькими обвинениями и укорял их за то, что они, подобно жене Лота, оглядываются назад на пути своем. Иннокентий заключал письмо лишением их своего благословения и угрожал им Божьим гневом. Вожди Крестового похода были искренно огорчены неодобрением верховного владыки, но, тем не менее, не отказались от своего намерения; они убеждали себя, что победами оправдаются в глазах папы и что он признает тогда в их завоеваниях выражение Божьей воли.

Крестоносцы уже готовились сесть на суда, когда сын Исаака явился лично в Зару; он возобновил обещания, сделанные от его имени, и получил обещания крестоносцев. Рыцари Креста были, без сомнения, удивлены отсутствием посланников или посланий от государя, царствовавшего тогда над греками. Похититель престола Исаака не сделал ни одного шага, чтобы предупредить готовую вспыхнуть войну, и, если верить греческим историкам, он не предпринял даже ничего, чтобы защитить свою империю от угрожающей ей опасности; отдаленные слухи о силах Крестового похода, направленного против него, нисколько не смутили ни его, ни его народ. Армия пилигримов вышла в море в последних числах апреля; она высадилась в Дураццо и Корфу, где молодой Алексей был провозглашен императором. Во время пребывания в Корфу воспоминание крестоносцев о Иерусалиме, сделавшемся предметом раздора между ними, возобновило несогласия, возникшие в Заре. Многие воины Креста хотели покинуть своих товарищей, но те бросились к ногам несогласных и удержали их, при восклицании «Благодарим!».

Флот с пилигримами отошел из Корфу 24 мая, накануне дня св. Пятидесятницы; он приблизился к берегам Пелопоннеса, обогнул мыс Тенарон (Матапанский) и остановился перед Андросом и Негропонтом. Идя под всеми парусами, сопутствуемые постоянно благоприятным ветром, крестоносцы вошли в Геллеспонт, прошли мимо берегов Троады, запаслись продовольствием в городе Абидос, или Авис, как его назвал маршал Шампаньский. Переплыв через Пропонтиду, или Мраморное море, флот бросил якорь 23 июня у мыса Сан-Стефано; тут бароны и рыцари высадились на берег, и взорам их представился царь городов со своими высокими стенами и башнями. На другой день, когда флот, пробираясь по проливу, подошел под стены Константинополя, не было ни одного между этими гордыми воинами Запада, «чье сердце не дрогнуло бы» и чья рука не протянулась бы к мечу. Армия пилигримов пристала сначала к Халкедону, а потом к Скутари. Здесь уже, в самом дворце императоров, Николай Росси, посланный похитителем престола Алексеем с приветствием к баронам и рыцарям, спросил их, зачем они пожаловали в чужую империю. «Земля, на которой мы стоим, — отвечал Конон Бетюнский, — принадлежит императору Исааку, незаконно лишенному ее; она принадлежит этому молодому государю, находящемуся теперь между нами. Если ваш господин желает загладить свою вину, то скажите ему, что мы ходатайствуем за молодого государя; если же нет, то берегитесь возвращаться!»

После такого ответа, данного Николаю Росси, все вожди крестоносцев сели на коней и стали держать совет на обширной равнине, где теперь Скутарийское кладбище. Было решено, что армия переправится через пролив и высадится на правом берегу Босфора. В десятый день их прибытия, 6 июля, трубы подали сигнал и вся армия села на суда, чтобы переплыть пролив. Похититель престола Алексей, стоявший с 70-тысячным войском у подошвы Фигового холма, или Перы, не посмел дожидаться крестоносцев и возвратился в город, прежде чем они высадились на берег. Вскоре знамена Креста уже развевались на Галатской башне и по всему западному берегу Босфора; в то же время цепь, запиравшая вход гавани, или Золотого Рога, была разбита, и флот крестоносцев бросил якорь в константинопольской гавани.

Глава XX
Первая осада Константинополя латинянами. — Бегство похитителя престола Алексея. — Исаак и его сын восстановлены на императорском престоле. — Договор с крестоносцами. — Смуты и восстания в Константинополе

Овладев Галатой и гаванью, крестоносцы помышляли теперь о том, чтобы сделать нападение на императорский город и со стороны моря; венецианский флот двинулся в самую глубь гавани; французские крестоносцы, разделившись на шесть отрядов, перешли через реку Кидарис и расположились лагерем между дворцом Влахернским и замком Боэмунда, бывшим тогда монастырем, защищенным стенами. Маршал Шампаньский, описывая осаду, говорит, что рыцарям и баронам удалось осадить только одни из константинопольских ворот, и «это было большое чудо, ибо на четырех человек западных приходилось двести городских обывателей».

Крестоносцы раскинули свои палатки на самой оконечности мыса, близ того места, где венецианский флот был расположен в боевом порядке; они не имели ни минуты покоя и проводили дни и ночи под оружием. Неприятель делал частые вылазки и толпился на укреплениях; латиняне встречали его повсюду и, несмотря на свое мужество, с недоумением отступали пока перед его численностью. Венецианцы на своих кораблях сражались при более выгодных условиях. Во время одного общего приступа Энрико Дандоло, который, «будучи старым человеком», захотел дать пример своим товарищам, велел высадить себя на берег. Вдруг, как бы водруженное невидимой рукой, является на одной из башен знамя св. Марка; вслед за тем 25 башен оказываются во власти осаждающих; победители преследуют греков до самого города и поджигают ближайшие к укреплениям дома. В это же время похититель престола, побуждаемый народом, садился на коня, а императорское войско выходило из трех разных ворот, чтобы сразиться с французскими крестоносцами. Армия византийцев, состоявшая из 60-ти отрядов, была вчетверо многочисленнее войска латинян. Бароны и рыцари укрылись за своими укреплениями, где и ожидали, не без некоторого страха, сигнала страшной битвы; венецианцы, узнав об опасном положении французских воинов, прерывают свои победоносные действия и спешат на помощь товарищам по оружию. Видя, что пилигримы действуют соединенными силами, похититель престола Алексей не осмеливается нападать на них в их ретраншаментах и велит трубить отступление. Проигранное сражение не могло бы распространить большего ужаса в городе, чем это отступление без всякой битвы… Император, точно он остался без войска и как будто греки покинули его, искал только спасения своей жизни и на следующую ночь отплыл со всеми своими сокровищами, надеясь найти убежище в каком-нибудь уголке своей империи.

Когда на следующее утро греки узнали, что у них нет больше императора, то беспорядок и смятение в народе дошли до крайних пределов. Среди шумных волнений Исаака выводят из его темницы и ведут во Влахернский дворец, где на него, слепого, возлагают императорскую порфиру и возводят его на престол. При этом известии вожди Крестового похода собираются в палатке маркиза Монферратского; они приказывают войску построиться в боевой порядок и, готовые к битве, посылают Матье де Монморанси, Готфрида де Виллегардуэнь и двух патрициев венецианских в Константинополь, чтобы осведомиться о настоящем положении дел.

Эта депутация находит Исаака, действительно, восседающем на блестящем золотом престоле и окруженным многочисленным двором; депутаты приветствуют императора и предлагают ему утвердить договор, заключенный с крестоносцами сыном его Алексеем. Условия договора, как уже было известно, являлись очень неудобоисполнимыми; но Исаак не мог ни в чем отказать крестоносцам; он только удивлялся, что они не потребовали половины его империи. По возвращении депутатов дож и главные вожди армии садятся на коней и сопровождают молодого Алексея в императорский дворец; народ встречает и приветствует их восторженными восклицаниями; на площадях, в церквах и во дворцах раздаются радостные и благодарственные священные гимны; никогда еще рыцарская храбрость не получала такого вознаграждения. В радостном чаду этого дня более всего рыцари были тронуты зрелищем встречи Исаака со своим сыном и выражениями их общей благодарности своим освободителям.

Вожди Крестового похода известили христианские народы и государей о чудесном успехе своего предприятия. Слава их имен разнеслась по всем странам Запада; но, между тем как эта слава наполняла весь мир, они вменяли ее в ничто без одобрения папы; они написали папе и представили ему, что победы их не были делом рук человеческих, но дарованы самим Богом; действуя в одном духе с вождями армии, и молодой Алексей написал папе с целью оправдать себя и крестоносцев.

В скором времени следовало уже приступить к исполнению условий договора; следовало уплатить крестоносцам обещанные суммы и объявить подчинение греческой церкви латинской. Тут обнаружилось недовольство народа и вновь возникли враждебные чувства, затихшие временно в удовлетворенных победой крестоносцах. Для предупреждения несчастий, угрожавших империи и ему самому, сын Исаака заклял баронов и знатных рыцарей содействовать укреплению его власти, которую они восстановили с такой славою. «Отложите отъезд ваш, — просил он их, — до той минуты, когда в империи восстановится мир под управлением его законных государей. Тогда вы приобретете всю Грецию в союзники для вашего священного предприятия; тогда я сам буду в состоянии исполнить клятвы, приковывающие меня к вашему делу, и сопровождать вас в Сирию с армией, достойной быть императорской армией». Вожди Крестового похода передали на обсуждение совета предложения Алексея. Те крестоносцы, которые хотели отделиться от армии в Заре и в Корфу, восстали всеми силами против всякий новой задержки Крестового похода; тем не менее, дож Венецианский и большинство баронов, которые видели славу свою в константинопольской экспедиции, не могли решиться пожертвовать плодами своих трудов; император, которого они только что восстановили на престоле, нуждался еще в содействии их оружия не только для сохранения империи, но и для того, чтобы быть в состоянии исполнить условия договора, заключенного с пилигримами. Что сказали бы на Западе, если бы они теперь покинули несчастного императора и предоставили бы торжество греческой церкви? После долгих рассуждений было решено отложить выступление армии до праздников Пасхи следующего года.

Чтобы уплатить долг крестоносцам, пришлось перелить в монету серебряные священные сосуды и украшения святых икон, что возбудило сильный ропот в народе. Вожди армии, побуждаемые советами латинского духовенства и страхом перед папой, потребовали, чтобы патриарх, священники и монахи константинопольские немедленно и торжественно отреклись от заблуждений, которые отделяли церковь греческую от церкви римской. Греческий патриарх, с высоты кафедры во храме св. Софии, объявил от своего имени и от имени императоров и всего христианского народа на Востоке, что он признает «Иннокентия, третьего по имени, за преемника св. Петра и за единственного наместника Иисуса Христа на земле». С этих пор греки и латиняне разъединились еще значительнее, чем прежде, так как чем более заявляли о соединении двух церквей, тем более оба народа удалялись один от другого и смертельно ненавидели друг друга.

Вскоре после церемонии признания Римского Папы в столице произошел страшный пожар. Этот пожар, который, по словам одних, начался с мечети, а по словам других — с синагоги, распространился от ближайшего к Золотым воротам квартала до прибрежья залива и гавани и истребил половину императорского города. Народ, оставшийся без приюта, бродящий среди развалин, обвинял в своем бедствии латинских воинов и обоих императоров, которых они восстановили на престоле. В это время сын Исаака возвратился из экспедиции против похитителя престола Алексея и болгар. Экспедиция еще более отвратила греков от императоров: так как бароны и рыцари сопровождали императора и он с каждым днем все более сближался с крестоносцами, то его начали обвинять в том, что он принимает обычаи франков и развращается в сближении с варварами.

Священных сосудов и церковных драгоценностей оказалось недостаточно, чтобы уплатить долг латинянам; народ, обремененный вследствие этого страшными налогами, восстал, говорит Никита, подобно морю, взволнованному бурею. Толпа, стремившаяся выместить на чем-нибудь свои бедствия, начала с мрамора и меди; в своем суеверном озлоблении она опрокинула статую Афины, украшавшую площадь Константина. Этой статуе Афины приписывали привлечение варваров, и объясняли такое предположение тем, что она изображена с глазами и руками, устремленными к западу. Недовольные имели обыкновение высказывать свои жалобы, собираясь в Ипподроме, вокруг Калидонского вепря, служившего символом и изображением раздраженного народа. Для успокоения расходившихся страстей толпы мудрость императоров не придумала другого средства, кроме перенесения Калидонского вепря во Влахернский дворец. Между тем как со всех сторон собирались гроза, готовая разразиться, молодой Алексей, по-видимому, выпустил из рук бразды правления, а старый Исаак целые дни проводил с астрологами, которые предсказывали ему чудное царствование. Враждебное настроение греков к латинянам с каждым днем возрастало; наконец, народ, перейдя от ропота к открытому восстанию, устремился во дворец императоров, стал упрекать их в измене Богу и отечеству и с громкими криками требовал оружия и мщения.

Народ был возбужден одним молодым принцем из императорского дома Дуков. Он также носил имя Алексей, имя, которому суждено было навсегда стать соединенным с историей несчастий империи; он был прозван Мурзуфлом. Это прозвище означает на греческом языке то, что брови у него сходились одна с другою. Мурзуфл превосходил всех греков в искусстве скрытности; слова «отечество», «свобода», «религия» были постоянно на его устах, но они служили только прикрытием честолюбивых замыслов. У Мурзуфла не было недостатка в храбрости, и в городе, охваченном трепетом, мнения, составившегося о ней, оказалось достаточно, чтобы обратить на него общее внимание. Ненависть, выказываемая им к иностранцам, подавала надежду на то, что он избавит от них империю. Мурзуфл успел убедить молодого Алексея в необходимости прервать сношения с латинянами, чтобы приобрести доверие греков; он сильно возбудил народ против крестоносцев и, чтобы произвести разрыв, сам, во главе отряда, наскоро собравшегося под его знамя, сделал вылазку против врагов. Последствием этого неосторожного и безуспешного нападения явилась война, погубившая империю, которую он надеялся спасти.

Глава XXI
Крестоносцы продолжают свое пребывание в Константинополе. — Соединение греческой церкви с латинской. — Недовольство византийского народа. — Умерщвление молодого Алексея. — Мурзуфл провозглашен императором. — Вторичная осада и взятие императорского города крестоносцами

В это самое время в лагерь крестоносцев прибыла депутация от палестинских христиан; депутаты привезли самые печальные известия: страшный голод свирепствовал в Египте и Сирии в продолжение двух лет; потом явились заразные болезни; больше 2000 христиан в один день было предано погребению в Птолемаиде. Большое число фламандских и английских крестоносцев погибли в несчастных экспедициях. «Если бы армия Креста переплыла через море, — прибавляли депутаты, — то ей представилось бы много случаев победить сарацин; но задержки ее на пути подвергли опасности самое существование христианских колоний, которые своим спасением обязаны были теперь только перемириям, плохо уважаемым неверными, да общественным бедствиям, удерживавшим все восточные народы в выжидательном и бездеятельном состоянии».

Посланные народа христианского, передавая свои жалобные рассказы, взывали со слезами и рыданиями о быстрой помощи со стороны армии крестоносцев. Рыцари Креста отвечали, что войны с Грецией теперь нельзя избегнуть и что для них небезопасно удалиться от Византии, готовой нарушить все свои обещания. В то же время депутация из вождей армии была отправлена к Алексею, чтобы убедить его исполнить свои клятвы. «Если вы не исполните условий договора, — сказали ему депутаты, — то крестоносцы не будут больше помнить того, что они были вашими союзниками и друзьями, и станут действовать не просьбами, а мечами; выбирайте мир или войну».

Эти слова, произнесенные угрожающим тоном, были выслушаны с сильным негодованием. «Затем, — говорит Виллегардуэнь, — во дворце поднялся страшный шум; послы поспешили скрыться за дверями, и когда они удалились, то каждый из них мог поздравить себя, что дешево отделался, потому что весьма легко могло статься, что их задержали бы или даже не выпустили живыми». С этого дня о мире не было и речи; греки, не решаясь вступить с латинянами в открытый бой, задумали сжечь венецианский флот. 17 судов с греческим огнем и легко воспламеняемыми веществами были пущены в темную ночь в гавань, где стояли на якоре венецианские корабли. Попытка эта оказалась безуспешной, так как крестоносцы успели удалить все 17 судов прежде, чем византийцы успели нанести им какой-нибудь ущерб. После такой враждебной выходки грекам оставалось лишь запереться в своих укреплениях; латиняне же только и думали о войне и мщении. Алексей, встревоженный угрозами крестоносцев, снова обратился к их великодушию, обвиняя народ, которого он не мог обуздать. Он заклинал их прийти на защиту престола, близкого к падению, и предлагал отдать им свой собственный дворец. Мурзуфл принял на себя передать крестоносцам мольбы Алексея, а пока он исполнял это поручение, преданные ему лица распространяли везде слух, что решено передать Константинополь западным варварам. Вскоре народ страшно заволновался, бросился в храм св. Софии и решил избрать нового императора. В перемене властителя народ видит единственное избавление от своих бедствий; все порфироносные личности кажутся ему достойными избрания; он побуждает их, он угрожает тем, кто отказывается от этой опасной почести; наконец, после трех дней бурных обсуждений один безрассудный юноша по имени Канав позволяет провозгласить себя преемником Исаака и Алексея. Мурзуфл все подготовил и пользовался, таким образом, неизвестной личностью, чтобы испытать степень опасности; маркиз Монферратский, к состраданию которого прибегнул Алексей, явился во главе избранного войска, чтобы защитить престол и жизнь обоих императоров. Мурзуфл спешит тогда к сыну Исаака и убеждает того, что все потеряно, если вооруженные франки покажутся в его дворце. Когда Бонифаций является перед Влахернским дворцом, то находит все ходы запертыми; Алексей высылает ему сказать, что он более не властен принять его, и умоляет его выйти из Константинополя со своими воинами. Отступление франков возбуждает бодрость и ярость толпы, она обступает дворец, и начинается восстание; Мурзуфл, показывая вид, что спешит на помощь Алексею, увлекает его в уединенное место и запирает в темнице; вслед за тем он является объявить народу о том, что он сделал ради спасения Византии. Тогда народ проникается убеждением, что только Мурзуфл может спасти империю; его увлекают в храм св. Софии, и 100.000 голосов провозглашают его императором. Едва получает он императорскую власть, как спешит обеспечить плоды своего преступления; опасаясь изменчивости народа и судьбы, он идет в темницу Алексея, заставляет его проглотить отравленный напиток, а так как он медленно действует на молодого государя, то Мурзуфл удушает его собственными руками.

Но ему остается совершить еще одно великое преступление — он пытается погубить посредством измены главных вождей армии Креста. Он отправляет посла в лагерь крестоносцев, чтобы объявить им, что император Алексей, о смерти которого еще не было известно, приглашает в свой Влахернский дворец дожа Венецианского и всех главных французских вождей, чтобы передать в их руки все суммы, обещанные по договору. Бароны, которые не могли подозревать столь низкого коварства, обещали сначала явиться на приглашение императора. Они с радостью готовились отправиться туда, когда вдруг Дандоло, заставлявший, по словам Никиты [Никиты Хониата. — Прим. ред.], называть себя «осторожным из осторожных», возбудил в них недоверие. Между тем, слухи об умерщвлении Алексея и о кончине отца его, скончавшегося от отчаяния и испуга, не замедлили распространиться. При этом известии все пилигримы пришли в крайнее негодование; на совете вождей было решено объявить беспощадную войну Мурзуфлу и наказать народ, который возложил царский венец на изменника и цареубийцу.

Новый похититель престола всю надежду на спасение возлагал на укрепления столицы, которые он велел восстановить, и на двусмысленную доблесть своих воинов, которых он старался воодушевить своим примером. Для того, чтобы иметь средства для содержания своей армии и, вместе с тем, угодить народу, он конфисковал имущество тех, кто обогатился в предшествовавшие царствования. Ежедневно греки делали вылазки, стараясь застигнуть врасплох латинян, но всякий раз были отражаемы. Снова и опять безуспешно попытались греки сжечь флот крестоносцев.

Во время первой осады французы хотели сделать нападение на город со стороны суши, но опыт заставил их наконец оценить разумные советы венецианцев. Вожди единогласно решили направить все войска со стороны моря. Армия села на суда 8 апреля. На другой день, при первых лучах солнца, флот снялся с якоря и приблизился к стенам. Корабли и галеры, выстроенные в одну линию, покрывали море на пространстве трех полетов стрелы, или полутора миль. Городские укрепления и суда были покрыты оружием и воинами; сам Мурзуфл расположился на одном из семи холмов Византийских, поблизости от Влахернского дворца.

При первом сигнале к битве греки пускают в ход все свои машины, крестоносцы делают усилия взобраться на стены и башни. Преимущество было сначала на стороне осаждаемых, которых защищали высокие стены. Крестоносцы, в особенности французские воины, толпившиеся на судах и непривычные в такому подвижному полю сражения, действовали вяло и в большом беспорядке против отчаянных усилий неприятеля. «Около 3-го часа дня, — говорит Виллегардуэнь, — по грехам нашим судьбе угодно было, чтобы нас отразили». Вожди, опасаясь потерять и флот, и армию, приказали трубить отступление.

Вечером в тот же день бароны собрались в одном доме на берегу моря, чтобы обсудить дальнейшие действия; «люди с Запада были сильно взволнованы тем, что приключилось им»; однако же на совете решили сделать новое нападение на город и на тот же пункт, но только в большем порядке, чем прежде. Два дня употребили на починку судов и машин; на третий день, 12 апреля, раздался призывный звук труб; флот тронулся и подступил к укреплениям. Суда, связанные между собою, шли попарно; вскоре подъемные мостики были спущены и покрыты неустрашимыми воинами; вожди воодушевляли всех своим примером и шли на приступ рядом с простыми солдатами. Солнце стояло уже высоко, а чудеса храбрости не могли еще восторжествовать над сопротивлением осаждаемых, когда вдруг поднялся северный ветер и направил под самые стены два корабля, бившиеся рядом; на этих кораблях находились епископ Труаский и епископ Суассонский, прозывавшиеся Пилигримом и Райским. Едва только подъемные мостики были прикреплены к стенам, как на одной из башен показались два франкских воина; эти два воина, из которых один был француз по имени д’Арбуаз, а другой венецианец по имени Пьеро Альберта, увлекли за собой своих товарищей; и вот знамена епископов Труаского и Суассонского, развевающиеся на вершине башни, поражают взоры всего войска; со всех сторон бросаются на приступ, овладевают четырьмя башнями; трое городских ворот сокрушают ударами тарана; рыцари выскакивают на берег со своими конями; все войско устремляется в город. Мурзуфл покидает холм, на котором стоял его лагерь; крестоносцы овладевают императорскими палатками и поджигают все дома на своем пути; ужас и отчаяние распространяются во всех частях города; но, между тем как все бежало перед ними, победители удивлялись своему торжеству. Когда наступила ночь, венецианцы возвратились в лагерь в виду своих кораблей, а бароны расставили палатки вблизи укреплений. Византийский народ провел ночь в страшной тревоге; Мурзуфл, покинутый своими, помышлял только о бегстве и вышел через Золотые ворота, намереваясь искать убежища в каком-нибудь неизвестном уголке на берегах Геллеспонта или во Фракии. Между тем как совершалось таким образом падение империи, те из греков, которые еще не утратили всякой надежды, собрались в храме св. Софии, чтобы избрать нового императора; выбор трепещущей толпы падает на двух лиц: Феодора Дука и Феодора Ласкариса. Ласкарис одерживает верх над своим соперником; но когда он хочет обратиться к народу и к знатным лицам с увещанием прибегнуть к последнему усилию для спасения империи, то не находит вокруг себя ни граждан, ни воинов. Оставшись один, он принужден и сам покинуть город, который никто не хочет защищать.

Глава XXII
Разграбление и разорение Константинополя. — Назначение латинского императора. — Раздел Греческой империи между победителями

Пожар, произведенный крестоносцами, охватил несколько кварталов и истребил больше домов, чем их могло быть в трех больших городах Франции и Германии. Он бушевал всю ночь; на рассвете крестоносцы готовились продолжать свое победоносное наступление. Они ожидали, что им придется выдержать еще несколько битв, когда вдруг их взорам представилась идущая к ним навстречу толпа женщин, детей и стариков, оглашавших воздух своими стонами и предшествуемых духовенством, которое несло в руках кресты и иконы. Вожди были тронуты слезами этих несчастных и отдали приказ воинам щадить жизнь жителей и уважать честь женщин и девушек; латинское духовенство присоединило свои увещания, что содействовало прекращению кровопролития. Историки единогласно свидетельствуют: среди самых страшных сцен войны от меча погибло не более 2000 человек. Но если крестоносцы и пощадили жизнь своих врагов, то ничто не могло ни сдержать, ни умерить того необузданного рвения, с которым они пользовались печальными преимуществами победы. Неистово и без разбора разыскивали они добычу в богатых и бедных жилищах, не отступая ни перед святынею церквей, ни перед мирным успокоением под крышей гроба, ни перед невинностью молодых существ. Запрестольный образ Божьей Матери, служивший украшением храма св. Софии и возбуждавший удивление как произведение искусства, был искрошен в мелкие куски, а завеса алтаря превращена в лохмотья; победители играли в кости на мраморных досках с изображением апостолов и пили до опьянения из сосудов, предназначенных для употребления при божественной службе. Никита рассказывает, что одна девица, которую он называет «служительницею демона», взобралась на патриаршую кафедру, запела кощунственную песню и начала плясать в священном месте в присутствии победителей. Загородные места, по соседству Босфора, представляли не менее плачевное зрелище, чем столица: деревни и дачи все были опустошены; патриции царского происхождения, сенаторы скитались в лохмотьях вокруг императорского города, не находя нигде приюта. Между тем как происходило разгромление храма св. Софии, патриарх бежал из города, испрашивая подаяния у проходящих; все богатые люди превратились в нищих, а подонки народа, радуясь общественному бедствию, называли эти злополучные дни днями равенства и справедливого воздаяния.

Во всей Византии только одно жилище оставалось неприкосновенным — только в императорском дворце нашлось верное убежище для знаменитых несчастливцев. Когда Бонифаций вошел в Буколеонский дворец, который, как полагали, был охраняем стражей, он с удивлением встретил там множество женщин из знатнейших фамилий империи, не имевших другой защиты, кроме слез и стенаний. Маргарита, дочь венгерского короля и жена Исаака, Агнесса, дочь французского короля, супруга двух императоров, бросились на колена перед баронами и рыцарями, умоляя их о пощаде; маркиз Монферратский и его товарищи были растроганы при виде такого несчастия, и дворец Буколеонский стал для них более священным, чем церкви.

Историк Никита рассказывает, каким образом он сам спасся во время последних бедствий своего отечества. Он со своим семейством укрылся в одном доме близ храма св. Софии; здесь один венецианский купец, которого он спас еще прежде осады от ярости греков, защищал теперь в продолжение нескольких дней вход в его жилище. Но наконец, угрожаемый сам, он предупредил Никиту об опасности, которую уже не имел средств предупредить, и предложил ему проводить его за город. Никита с женой и детьми последовал за верными венецианцами и выбрался из Византии среди тысячи опасностей.

Между разными сценами в опустошенной столице, франкам нравилось переодевание в греческие костюмы; в насмешку над изнеженностью побежденных они драпировались в их широкие развевающиеся одежды, окрашенные в разные цвета; они смешили своих товарищей, надевая на головы лошадям полотняные головные уборы с шелковыми шнурками, в которые наряжались жители Востока; некоторые из них расхаживали по улицам, нося в руках вместо оружия бумагу и чернильницу в насмешку над греками, которых они называли нацией писарей и переписчиков.

Константинополь, устоявший до сих пор среди развалин многих государств, наследовал от них остатки искусств и обладал еще множеством великих произведений, пощаженных временем и варварством. Когда же он был завоеван франками, то из бронзовых предметов, на которых отпечатался античный гений, стали выделывать грубую монету; герои и боги Нила, Древней Греции, Древнего Рима пали под ударами победителей. Никита описывает в своей истории большую часть примечательных памятников искусства, украшавших тогда ипподром и площади императорского города. Венеция, в которой с этого времени появились мраморные дворцы, обогатилась некоторыми богатыми остатками Византии; но фламандцы и шампаньцы пренебрегли такого рода военной добычей; в стенах Константинополя хранились другие памятники, другие сокровища, более драгоценные для греков той эпохи: мощи и изображения святых. Эти священные сокровища были соблазном для благочестивой стяжательности победителей; между тем как бСльшая часть воинов захватывали золото, драгоценные камни, ковры и роскошные восточные ткани, благочестивейшие из пилигримов, в особенности лица духовного звания, старались приобрести более невинную и более приличную Христовым воинам добычу. Многие из них действовали вопреки запрещениям своих вождей и начальников и не боялись прибегать к угрозам и насилию, чтобы завладеть какими-нибудь частицами мощей, этим предметом их благоговейного почитания. Большинство византийских церквей лишились, таким образом, своих украшений и богатств, которые составляли их блеск и славу; священники и монахи греческие со слезами расставались с останками мучеников и апостолов и орудиями страданий Спасителя, охранение которых было возложено на них религией. Этим священным останкам предстояло теперь украшать церкви во Франции и Италии, и они были приняты верующими Запада как самый достославный трофей Крестового похода.

Латиняне взяли Константинополь 12 апреля, в конце великого поста. Маршал Шампаньский, описывая сцены и смуты, последовавшие за победою, наивно говорит: «Так проведены были праздники Вербного воскресенья». Всю добычу, собранную в Константинополе, решили сложить в трех церквях; под страхом смерти и отлучения от церкви запрещено было присваивать себе что-нибудь из этих предметов. Несмотря на подобную двойную угрозу, между крестоносцами нашлись ослушники. Виллегардуэнь, упоминая о строгости суда над виновными, говорит: «Много было казнено повешением, и господин де Сен-Поль велел повесить одного из своих со щитом на шее». Три части добычи разделили между французами и венецианцами, а четвертую часть отложили в запас. Из части добычи, доставшейся французам, было взято ценностей на 50.000 марок в уплату их долга Венецианской республике. Хотя Виллегардуэнь и восклицает, что «такой богатой добычи не видано было от создания мира», но в общем распределении оказалось не более как по 20 серебряных марок на каждого рыцаря, по 10 на конного воина и по 5 марок на пехотинца. Все богатства Византии составили сумму, не превышавшую 1.100.000 марок.

Крестоносцы, поделив между собою достояние Византии, не подумали о том, что разорение побежденных ведет за собою разорение победителей, и что они не замедлят обеднеть так же, как и греки, которых они ограбили. Ни о чем не жалея и ничего не предусматривая, рассчитывая только на свой меч, они занялись теперь избранием правителя над утратившим все народом и разоренным городом. Для этого назначены были шесть патрициев венецианских и шесть лиц из французского духовенства. Выбор избирателей должен был пасть на одного из главных предводителей армии: Энрико Дандоло, маркиза Монферратского и Балдуина, графа Фландрского. Хотя дожа Венецианского и признали достойным императорского престола за его заслуги и благородный характер, однако венецианцы опасались поставить во главе большого государства главу своей республики. Бонифаций уже был признан главою латинян, и греки заранее приветствовали его как своего будущего властелина; но венецианцы, по зависти, не могли допустить, чтобы какой-нибудь князь Монферратский восседал на престоле константинопольском. Что касается Балдуина, графа Фландрского, то с его стороны нечего было опасаться, и выбор остановился на нем. Молодость, отважный и вместе с тем воздержанный характер Балдуина давали предполагать его товарищам по оружию, что он будет достойным этого выбора. Двенадцать избирателей обсуждали это дело в продолжение двух дней; в конце второго дня, в самую полночь, епископ Суассонский обратился ко всем собравшемся пилигримам и сказал им: «В тот самый час, когда родился Иисус Христос, мы произвели избрание императора, этот император есть Балдуин, граф Фландрский и Геннегаутский». Балдуина подняли на щит и торжественно понесли в храм св. Софии.

Коронование нового императора произошло не раньше четвертого воскресенья после Пасхи. Оно происходило со всей торжественностью греческих обрядов; во время божественной службы Балдуин восседал на золотом троне; он принял присягу из рук папского легата, который совершал службу вместо патриарха; два рыцаря несли перед ним латиклаву римских консулов и меч императорский, который снова оказался наконец в руках воинов и героев. Глава духовенства, став перед алтарем, произнес по-гречески: «Он достоин царствовать», — и все присутствующие повторили хором: «Он этого достоин, он этого достоин!»

Высшие должности при императорском дворе были распределены между баронами и знатнейшими владетелями: дож Венецианский назначен был деспотом, или Римским князем, с привилегией носить пурпуровые сапоги; Виллегардуэнь получил титул маршала Романийского; граф де Сен-Поль — великого коннетабля; Конон Бетюнский был наименован протовестиарием; Макарий Сен-Менегудский — великим или главным кравчим; Миль Брабантский — главным виночерпием, Манассия Лилльский — главным гофмаршалом и т. д. На совете, состоявшем из 12-ти венецианских патрициев и 12-ти французских рыцарей, было решено разделить все завоеванные земли между обоими народами. Вифиния, Романия или Фракия, Фессалоника, вся древняя Греция, от Фермопил до мыса Сунион, самые большие из островов архипелага: Хиос, Лесбос, Родос и Кипр — достались французам; венецианцы получили многие острова из тех, которые называются Спорадскими и Кикладскими, острова вдоль восточного берега Адриатического моря, Пропонтиду и Геллеспонт с их гаванями и станциями; острова Кианейские и устье Понта Эвксинского [Понт Эвксинский — Черное море (др. греч.)]; города: Кипсед, Дидимотику, Адрианополь, прибрежные местности Фессалии и проч. Таков был первоначальный раздел провинций и владений империи, доставшихся крестоносцам по взятии ими Константинополя. Со временем, вследствие различных обстоятельств, в нем произошли изменения, за которыми неудобно следить в этом сокращенном описании.

Земли, расположенные по ту сторону Босфора, были превращены в королевство и вместе с островом Кандией предоставлены маркизу Монферратскому; Бонифаций обменял их на провинцию Фессалоникскую, или древнюю Македонию, и продал остров Кандию Венецианской республике за 30 фунтов золотой монеты. Азиатские провинции достались графу Блуаскому, который принял титул герцога Никейского и Вифинийского. Если основываться на показаниях Никиты, то крестоносцы разделили между собою города, которых не существовало, провинции, которые уже с давнего времени не принадлежали империи; греческие историки сообщают, что Мидию, Парфию и королевства, бывшие под властью турок и сарацин, разделили по жребию. Константинополь в продолжение нескольких дней был рынком, на котором шел торг о море и об островах, о Востоке и народах, обитающих там.

Латинское духовенство также не упустило случая воспользоваться своей долею при дележе остатков Греции; вожди Крестового похода порешили между собой, что если император Константинопольский избран из французов, то патриарх должен быть избран из венецианцев; по этому соглашению, сделанному еще до победы, на кафедру св. Софии был возведен венецианский священник Томмазо Морозини, который после того был утвержден папою. Во все церкви, отнятые у побежденных, поставлены были священники, избранные из обоих народов, и доходы со всех константинопольских церквей были разделены между ними; в то же время и в другие покоренные города послали латинских епископов и священников, которые и овладели всеми церковными должностями и имуществом греческого духовенства.

После своего коронования Балдуин написал папе, извещая его о необыкновенных победах, которыми Богу угодно было увенчать храбрость воинов Креста; маркиз Монферратский также написал папе письмо, в котором выражал свою смиренную покорность и свое полное послушание всем решениям святого престола. Дож Венецианский, который до сих пор с таким гордым пренебрежением относился к угрозам и громам Рима, признал теперь высшую власть папы и присоединил выражение своей покорности к мольбам Бонифация и Балдуина.

Глава XXIII
Крестоносцы проходят по провинциям империи для подчинения их. — Восстание греков. — Война с болгарами. — Император Балдуин взят в плен. — Беспорядки и окончательное падение Византийской империи

Важные победы крестоносцев и смиренная покорность вождей не вполне обезоружили гнев Иннокентия. Он упрекал победоносную латинскую армию в том, что она предпочла богатства земные сокровищам небесным. В особенности папа не мог простить воинам Креста тех бесчинств и крайностей, которым они предавались вслед за своими победами. Однако же глава верующих не дерзал углубляться в рассуждения о делах Божиих; ему свойственно было думать, что греки оказались справедливо наказанными за их заблуждения, и что Провидение вознаградило пилигримов как орудие своего правосудия; папа напоминал крестоносцам об их обещаниях помочь Святой земле, которые они так часто повторяли.

Иннокентий одобрил избрание Балдуина, принявшего при этом титул рыцаря святого престола, и не колеблясь признал империю, которую победа подчинила его духовной власти; он написал епископам французским, что Господу угодно было утешить церковь обращением в ее лоно еретиков; в то же время от имени императора Балдуина папа приглашал французов всех сословий отправляться в Грецию, завоеванную оружием Креста. Индульгенции Крестового похода были обращены к тем, кто присоединится к победителям Византии, чтобы защищать и содействовать процветанию новой Восточной империи.

Нигде покорение Византии не произвело такой радости, как в Святой земле. Защитники и жители христианских городов за морем, на долю которых выпали только бедствия войны, пожелали разделить счастие и славу французов и венецианцев; папский легат Петр Капуанский, посланный в Сирию Иннокентием, покинул Палестину и приехал в Грецию, где присутствием своим оживлял ревность латинского духовенства к обращению греков; иоанниты и тамплиеры также прибыли в Грецию, которая сделалась настоящей обетованной землею; король Иерусалимский остался почти одиноким в Птолемаиде.

В это время Балдуин получил весть о кончине жены своей Марии Фландрской. Принцесса Мария, отправившаяся на флоте Иосифа Нелльского, думала, что встретит своего мужа в Палестине. Вследствие утомления и, может быть, также печали о разлуке с мужем, она заболела и умерла, получив известие о взятии Константинополя; корабль, на котором новая императрица должна была приехать к берегам Босфора, привез только ее смертные останки; и Марию погребли с великою торжественностью в храме св. Софии, где за несколько дней перед тем Балдуин возложил на себя императорскую корону. В это же время крестоносцы лишились одного из своих вождей, Матье де Монморанси, при погребении которого присутствовала вся армия, с плачем следовавшая за его гробом. Таким образом, Провидение как бы предупреждало время от времени новых властителей Востока и предвещало им ненастные дни, которые приближались.

Двадцатитысячной армии крестоносцев хватило, чтобы сокрушить стены Византии; но как ни грозна была эта армия, все же ее одной оказалось недостаточно, чтобы занять и охранять все города и провинции, доставшиеся в их руки после однодневной победы; народы Греции были побеждены, но не подчинены. В том расстройстве, в котором находилась побежденная империя, все греки, у которых только имелось оружие, пожелали устроить свое княжество или королевство. Повсюду из развалин восставали новые государства или империи и уже угрожали тому, которое было основано недавно крестоносцами; внук Андроника основал княжество Трапезундское в одной из греческих провинций, в Малой Азии; Лев Сегур, владетель Наполи-ди-Романии, царствовал или, вернее, распространял ужас в Арголиде и Коринфском перешейке; Михаил Ангел Комнин, действуя посредством измены, восстановлял королевство Эпирское и удерживал под своей властью дикий и воинственный народ. Феодор Ласкарис, который, подобно Энею, убежал из своего отечества, преданного пламени, собирал отряды в Вифинии и провозгласил себя императором Никейским, откуда со временем семейству его суждено было с торжеством возвратиться в Константинополь. Если бы оба императора, свергнутые с престола, имели сколько-нибудь умения и мужества, если бы они соединились в своем несчастии, то могли бы сохранить что-нибудь из остатков своего собственного достояния и снова укрепиться. Но таковы были эти государи, что если они сближались между собою, то только для того, чтобы изменить друг другу, и Провидению, для их наказания, достаточно было только свести их. Алексей, осыпав ласками Мурзуфла, привлек его к себе в дом и велел вырвать ему глаза. Мурзуфл, покинутый всеми своими сторонниками, попался в руки крестоносцев, которые отправили его в Константинополь и сбросили с вершины колонны Феодосия; Алексей, в свою очередь, покинутый всеми приближенными, долго скитался в Азии и в Европе и дошел до такого бедственного и недостойного царского сана положения, что история того времени совершенно потеряла его из вида и не могла сообщить, каков был его конец.

Между тем как греческие князья оспаривали друг у друга остатки империи и воевали между собою, французские бароны оставляли столицу, чтобы вступить во владение доставшимися на их долю городами и провинциями. Но, вместо того, чтобы найти повсюду подчиненные народы, они часто встречали врагов, с которыми приходилось вступать в битву; им приходилось завоевывать то, что им было дано, и в довершение несчастья между ними стали возникать такие же раздоры, как и между побежденными ими. Император Балдуин, посетив Фракию во главе своих отрядов, захотел вступить как властелин и в Фессалоникское королевство, несмотря на просьбы и сопротивление Бонифация Монферратского; эта распря, приписываемая Виллегардуэнем «возбуждению со стороны некоторых льстецов», превратилась в большую ссору, которая довела противников до открытой вражды; Энрико Дандоло, граф Блуаский, и главные вожди приняли тогда на себя посредничество между воюющими сторонами; новый император и король Фессалоникский не могли сопротивляться голосу самых знаменитых своих товарищей, которые убеждали их именем Иисуса Христа и Крестового похода и ради их собственной славы и империи, основаной общими силами. Наконец, оба государя подчинились окончательно доводам баронов, поклялись не поддаваться более коварным внушениям и обнялись в присутствии войска. «Если бы в этом Бог не умилосердился над крестоносцами, — говорит Виллегардуэнь, — то они были бы в опасности потерять все свои завоевания, и христианству восточному могла бы приключиться погибель».

Восстановив мир между Балдуином и Бонифацием, знатные бароны продолжали проходить по провинциям для подчинения их своей власти; графу Людовику Блуаскому, получившему Вифинию, пришлось вступить с битву с воинами Ласкариса. Никомедия и многие другие города открыли перед ними свои ворота; все прибрежные местности Пропонтиды и канала св. Георгия, с одной стороны до горы Олимпа, а с другой стороны — до устья Понта Эвксинского, подчинились владычеству французских рыцарей. Генриху Геннегаутскому поручено было подчинить азиатский берег Геллеспонта от Эсепа и Граника до порта Адрамитского и древнего мыса Лектоса (ныне Баба). Брат Балдуина и его товарищи без затруднения утвердили власть латинян в местности по соседству с Идой и не встретили врагов в стране, где был Илион. В то же время новый король Фессалоникский или Македонский продолжал завоевание Греции; победоносное войско его выступило в Фессалию, перешло через горы Олимп и Оссу и овладело Лариссою. Бонифаций со своими рыцарями без страха и без опасности перешли через Фермопильский перешеек и добрались до Беотии и Аттики. Между тем как маркиз Монферратский овладевал прекраснейшими странами Греции, Готфрид де Виллегардуэнь, племянник маршала Шампаньского, заставлял признавать законы франков в Пелопоннесе; в Греции, подчинившейся военным феодальным обычаям, появились знатные владетели: Аргосский, Коринфский, вассалы Фивские, герцоги Афинские, князья Ахейские.

Однако же новая империя, едва побежденная, склонялась уже к своему падению; победители, лишив греков достояния, не захотели оставить им их верований, нравов и обычаев; они думали, что меч победителя достаточен для охранения их могущества. Латиняне не удостаивали даже принимать детей Греции в свои войска и довели их таким образом до отчаяния. Император Балдуин не удовольствовался тем, что относился к грекам с полным презрением; он пренебрег и более могущественными соседями — болгарами, оттолкнул их как союзников, не имея, однако же, достаточно сил, чтобы обращаться с ними как с врагами. В византийцах, притесняемых таким образом и доведенных до крайности, проснулось наконец утраченное мужество; составился обширный заговор, в котором приняли участие все, кому рабство сделалось невыносимым, и болгары, презираемые латинянами, стали естественными союзниками всех вооружившихся против владычества франков. По условному сигналу восстала вся Фракия. На стенах Адрианополя, Дидимотики и многих других городов появились флаги восставших греков или варваров, привлеченных надеждою военной добычи.

По берегам Геллеспонта и Пропонтиды не было ни одного места, которое не служило бы полем гибельной битвы; латинские воины выступили со всех сторон навстречу победоносному неприятелю и защищали теперь остатки новой империи с таким же мужеством, как и завоевывали ее; но никакие усилия их не могли уже отвратить великих бедствий, и сам император Балдуин, жертва своей безумной отваги, попал в руки болгар.

Поражение и плен императора распространили отчаяние между латинянами. Множество рыцарей, шокированных таким оборотом дел, поспешили возвратиться на венецианских судах на Запад, чтобы объявить о гибельном положении Латинско-византийской империи. Крестоносцы не могли больше остановить успехов греков и болгар и опасались нападения их на самую столицу. Епископ Суассонский и многие бароны и рыцари были посланы в Италию, Францию и Фландрию печальными вестниками гибели империи. В церквях оплакивали несчастья Византии, как в прежнее время оплакивали бедствия Иерусалима; но проповеди и воззвания к народу были безуспешны. Среди опасностей, которыми угрожали со всех сторон новые завоеватели, никто не мог узнать, какая участь постигла несчастного Балдуина. Обращались к папе с просьбою разузнать о военнопленном императоре; болгарский король ограничился ответом, что «освобождение пленного монарха уже не во власти смертных». Генрих Геннегаутский получил тогда печальное наследие своего брата и короновался среди общей скорби народа. Вскоре латинянам пришлось оплакивать смерть Дандоло, которому суждено было видеть в последние минуты жизни быстрое падение основанной им империи. Большинство вождей Крестового похода погибли в битвах. Бонифаций получил смертельную рану в одной из экспедиций против жителей Родопских гор; о наследстве его возникли споры между крестоносцами, и Фессалоникское королевство, которое успело заявить себя с некоторым блеском в свое недолгое существование, исчезло в смутах войны междоусобной и войны с иноземцами.

Следует прочесть в нашей пространной истории Крестовых походов подробное описание этого Пятого Крестового похода. Никогда ни одна эпоха не представляла более величественных подвигов и более великих несчастий. Эти славные и трагические сцены сильно поражают воображение и заставляют его переходить от удивления к удивлению. Сначала удивляет тридцатитысячная армия, переплывающая море для завоевания страны, у которой могло найтись несколько миллионов защитников; буря, эпидемия, недостаток продовольствия, раздоры между вождями, нерешительная битва — все могло погубить армию крестоносцев и сделать их предприятие безуспешным. При неслыханном счастии, ни одно из этих бедствий не постигло их; они спасаются от всяких опасностей и преодолевают все препятствия. Не имея на своей стороне никаких пособников в Греции, они овладевают столицею и провинциями; но в то время, когда уже развеваются их победоносные знамена, счастье покидает их и все вокруг них начинает разрушаться. В этом виден великий урок народам со стороны Провидения, которое пользуется иногда завоевателями для наказания царей и народов и после того сокрушает орудия своего правосудия.

Герои этой войны не сделали ничего для освобождения Иерусалима, о коем они постоянно упоминали в письмах к папе; Византия, подчинившись оружию крестоносцев, вместо того, чтобы быть путем к земле Иисуса Христа, как это думали, явилась только препятствием к завоеванию священного города. Европа до сих пор должна была поддерживать христианские колонии в Сирии, теперь ей нужно было поддерживать еще новую колонию, основанную на берегах Босфора, а энтузиазма к Крестовым походам, который становился все слабее, уже недоставало для этого.

Фландрия, Шампань и бСльшая часть провинций Франции, пославшие своих лучших воинов, бесплодно пожертвовали своим народом и своими богатствами на завоевание Византии; можно сказать, что французы не выиграли в этой войне ничего, кроме той славы, что дали на одну минуту Константинополю властителей, а Греции — феодальных владетелей; одна Венецианская республика извлекла выгоды из этой войны: посредством покорения Византии она распространила свое могущество и свою торговлю на Восток; венецианские крестоносцы под знаменем Креста никогда не переставали вести борьбу ради интересов и славы своего отечества. Три года спустя после взятия Константинополя венецианский сенат издал декрет, которым разрешалось всем гражданам республики завоевывать острова архипелага с правом приобретать в свою собственность покоренные ими страны. Скоро рядом с герцогами Афинскими, владетелями Фивскими, князьями Морейскими появились князья Наксосские, герцоги Паросские, владетели Микенские; но герцоги и князья архипелага были только вассалами республики, а Венеция умела извлекать пользу из доблести и честолюбия своих граждан и воинов.

Глава XXIV
Иоанн Бриеннский, король Иерусалимский. — Собор, созванный в Риме Иннокентием III по поводу Крестового похода. — Начало Шестого Крестового похода. — Экспедиция в Святую землю короля Венгерского, Андрея II (1215—1217)

Иннокентий, который до сих пор употреблял напрасные старания для освобождения Святых мест, не мог утешиться в утрате больших армий на завоевание Греции; однако же он все еще не терял надежды на осуществление своих намерений. Но после того, что произошло на Востоке, ничего не могло быть труднее, как вовлечь Европу в новый Крестовый поход. Энтузиазм священных войн, которому представляли несколько предметов сразу и который вызывали в одно и то же время и в пользу Византии, и в пользу Иерусалима, ослабевал с каждым днем. К возрастающим бедствиям христианских колоний общество относилось равнодушно. Жители Святой земли лишились короля своего Амальрика. Изабелла, царствовавшая лишь над опустевшими городами, скончалась через несколько месяцев после своего супруга. Королевство Готфрида должно было перейти по наследству к молодой принцессе, дочери Изабеллы и Конрада, маркиза Тирского. Аймар, владетель Кесарийский, и епископ Птолемаидский отправились за море, прибыли к Филиппу-Августу и умоляли его, именем христиан Святой земли, назначить правителем королевства одного из его баронов. Рука молодой королевы, королевский венец и благословение Божие должны были служить наградою тому, кто отправиться сражаться за наследие Иисуса Христа. Французский король принял с большим почетом депутатов восточных христиан и предложил им Иоанна Бриеннского, брата Готье, только что скончавшегося в Апулии со славою героя и с титулом короля: можно было надеяться посредством этого брака возбудить рыцарский дух и возродить рвение к войнам в дальних странах.

Папа одобрил выбор Филиппа-Августа и дал свое благословение новому Иерусалимскому королю. Прибытие Иоанна Бриеннского в Птолемаиду очень обрадовало палестинских христиан, но не внушило страха сарацинам, так как его сопровождали не более 300 рыцарей. Едва только совершилось торжественное коронование нового короля, едва только он отпраздновал свою свадьбу с дочерью Изабеллы, как ему уже пришлось защищать свое королевство, угрожаемое со всех сторон, и отражать нападение на самую столицу. Преемник Амальрика, которого ожидали как спасителя христиан заморских, вскоре вынужден был обратиться к Филиппу-Августу, к папе, ко всем государям на Западе, заклиная их прийти к нему на помощь для спасения венца, который ему предоставили.

Смуты, волновавшие тогда церковь, не давали возможности христианским государствам, в особенности Франции, помочь христианским колониям за морем. И в то время, когда шла война против альбигойцев, сарацины становились все более грозными в Испании; папа проповедовал поход против мавров и все христианское рыцарство призывалось на борьбу за Пиренеями.

Тогда представилось миру зрелище, невиданное даже в эти времена, богатые чудесами и необыкновенными событиями. 50.000 детей соединились и ходили по городам и селам, повторяя слова: «Господи, возврати нам наш Святой крест». Когда у них спрашивали, куда они идут и что они хотят делать, они отвечали: «Мы идем в Иерусалим, для освобождения Гроба Господня». Большинство верующих видели в этом Божие внушение и думали, что Иисус Христос, чтобы посрамить гордыню могущественных и мудрых земли, вручил свое дело простодушным и робким детям. Многие из юных крестоносцев заблудились в пустынях, погибли от зноя, голода, жажды и утомления; другие возвратились домой, говоря, что они «не знали, зачем уходили»; из тех, кто отправился морем, многие потерпели кораблекрушение или попали в руки сарацин, с которыми они шли сражаться. Этот детский Крестовый поход служит наглядным выражением того, до какой степени поколеблена была и ослабела идея Крестовых походов.

Чтобы воспламенить энтузиазм верующих, Иннокентий решил собрать в Риме общий собор. «Необходимость помочь Святой земле, — писал он в своих пригласительных посланиях, — надежда победить сарацин теперь более велика, чем когда-нибудь». Папа сравнивал Иисуса Христа с государем, изгнанным из своего царства, а христиан — с верными подданными, которые должны помочь Ему возвратиться в свои владения. Могущество Мухаммеда близилось к своему концу, и, подобно зверю в Апокалипсисе, он не должен был превзойти числа 666 лет. Глава церкви требовал от всех верующих молитв, от богатых людей — милостыни и вкладов, от воинов — примеров мужества и самопожертвования, от приморских городов — кораблей и, со своей стороны, обязывался сделать самые значительные пожертвования. История почти не может проследовать за Иннокентием, воздвигающим повсюду врагов неверным; он охватывал взором одновременно и Восток и Запад, письма его и посланники способны были расшевелить и Европу, и Азию.

Во все христианские государства послали папских легатов; на проповедников было возложено убеждать верующих к принятию креста. Иаков де Витри проповедовал по берегам Рейна; Петр Курсонский — в провинциях Франции. Филипп-Август предоставил сороковую часть своих удельных доходов на издержки крестного похода — многие знатные владетели и прелаты последовали примеру монарха. Архиепископ Кентерберийский призывал Англию вооружиться против неверных; король Иоанн, находившийся в войне с баронами и общинами, принял крест, надеясь таким образом снискать покровительство церкви; в Германии Фридрих II также принял облачение пилигрима, но — с единственной целью: угодить римскому пале и найти поддержку святого престола в войне против Отгона Саксонского.

В христианском мире шли приготовления к общему собору, объявленному папой Иннокентием. В Рим уже прибыли депутаты из Антиохии и Александрии, патриархи Константинопольский и Иерусалимский, послы Фридриха, Филиппа-Августа, королей Английского и Венгерского. Собор, на котором присутствовало более 500 епископов и архиепископов, происходил в Латеранской церкви под председательством папы. Иннокентий произнес речь, в которой он оплакивал заблуждения своего века и несчастия церкви; он обращался к духовенству и ко всем верующим с увещанием освятить своими молитвами те меры, которые предстояло принять против еретиков и сарацин; он представил Иерусалим облаченным в печаль, изнемогающим в оковах своего пленения и вещающим устами своих пророков, чтобы тронуть сердца христиан. Собор употребил несколько заседаний на обсуждение вопроса о средствах доставки помощи Святой земле. Постановили, что духовенство будет уплачивать двадцатую часть своих доходов для издержек Крестового похода, папа же и кардиналы — десятую часть; решено было соблюдать пятилетнее перемирие между всеми христианскими государями; собор Латеранский предал проклятию пиратов, которые затрудняли путь пилигримов, и тех, кто доставлял продовольствие и оружие неверным. Постановления о священной войне были возвещены во всех церквях Запада; толпе начали чудиться сверхъестественные явления, как и во время первых Крестовых походов, и христиане, которые только что перед тем воевали между собою, сблизились теперь и поклялись Евангелием не иметь других врагов, кроме мусульман.

Однако же Иннокентий III не смог довершить начатого им предприятия и умер среди забот об улаживании распрей, возникших между пизанцами и генуэзцами. Первая мысль преемника его, Гонория III, была об освобождении Иерусалима. «Да не сокрушит вашего мужества смерть Иннокентия! — писал он христианам палестинским. — Я проявлю не меньше усердия для освобождения Святой земли и употреблю все старания помочь вам». В письме своем ко всем епископам и государям Запада папа увещевал их продолжать проповедовать Крестовый поход и приготовляться к этой священной войне.

Между государями, принявшими крест, был также и венгерский король Андрей II; он покинул двор и королевство, раздираемое партиями. Подобно своей матери, вдове Бала, он надеялся найти в местах, освящаемых страданиями Христа, верное прибежище от горя, которое преследовало его всю жизнь. Венгерский монарх мог надеяться также, что пилигримство со священной целью доставит ему уважение его подданных и что церковь, всегда вооруженная в пользу государей-крестоносцев, лучше, нежели он сам, защитит права его короны. Андрей, в сопровождении герцога Баварского, герцога Австрийского и многих германских владетелей, отправился на Восток во главе многочисленного войска и прибыл в Спалато, древний Салон, где ждали его корабли венецианские, анконские и из Зары. Множество крестоносцев, сев на суда в Бриндизи, Генуе и Марселе, опередили короля Венгерского; кипрский король Люсиньян со своими баронами также отправился из Лимиссо в Птолемаиду. Со времен Саладина у христиан не было такой многочисленной армии в Сирии.

Когда крестоносцы прибыли в Палестину, там свирепствовал сильный голод; недостаток жизненных припасов и крайность нужды доводили пилигримов до распущенности и разбойничества; чтобы прекратить беспорядки, вожди поспешили перевести своих воинов во владения неверных. Крестоносцы нахлынули на область Наплускую и на верхнюю Галилею, принадлежащую мусульманам, и опустошили их; Малик-Адил, поспешно прибывший с войском из Египта, принужден был обратиться в бегство перед победоносными полками Креста.

Возвратясь в Птолемаиду, христианская армия ожидала сигнала для новых битв. Решено было сделать нападение на крепость, которую Саладин велел выстроить на горе Фавор. Перед выступлением крестоносцев патриарх пришел в лагерь и принес частицу Честного Креста, которую, как уверяли, удалось спасти во время битвы при Тивериаде. Пилигримы благоговейно преклонились перед знаменем спасения и выступили в путь, воодушевленные воинственным энтузиазмом. Армия, выстроенная в боевом порядке, прошла по горе под градом стрел и камней и преследовала неприятеля до самой крепости, к осаде которой и приступили немедленно. После нескольких приступов мусульманский гарнизон готов был сдаться, когда вдруг христиане, охваченные паническим страхом, отступили в беспорядке, как будто бы они были побеждены. Это отступление, причины которого история не объясняет, произвело смятение и уныние между пилигримами. Патриарх Иерусалимский с гневом покинул армию, унося с собою Честное Древо, в присутствии которого христиане вели себя таким недостойным образом. Князья и государи, руководившие Крестовым походом, не посмели возвратиться в Птолемаиду и отправились в Финикию, стараясь загладить позор своего отступления на горе Фавор. Здесь воины Креста не встретили врагов, с которыми им нужно было бы сражаться; но зима уже началась, крестоносцам пришлось много пострадать от ураганов, дождя, холода, голода, болезней. Ко всем этим бедствиям присоединились и раздоры.

В армии христианской было три короля, и ни один из них не командовал; новый король Иерусалимский предводительствовал только своими рыцарями и баронами Святой земли; король Кипрский заболел и умер, когда уже собирался возвратиться в свое королевство. Король Венгерский, оставивший Европу как вождь Крестового похода, не сумел приобрести повиновения себе среди своей армии, как и между подданными собственного государства. После трехмесячного пребывания в Палестине он забыл свои клятвы и, ничего не сделав для дела Иисуса Христа, думал только об отъезде; патриарх старался удержать его под знаменами священной войны, но так как венгерский монарх был глух ко всем просьбам, то прелат осыпал его угрозами церковного наказания. Тем не менее Андрей настаивал на своем решении покинуть Восток, но, чтобы не казаться изменником делу Иисуса Христа, он оставил половину частицы мощей, приобретенной им во время посещения Святой земли. Если верить летописи, то по возвращении Андрея в Венгрию принесения этой святыни было достаточно, чтобы прекратить смуты в государстве и доставить процветание в его провинциях миру, законам и правосудию. Большинство венгерских историков говорят, наоборот, что эта бесславная экспедиция навлекла на него презрение народа и только усилила беспорядки в его королевстве.

Глава XXV
Продолжение Шестого Крестового похода. — Осада Дамиетты. — Битвы и бедствия крестоносцев. — Взятие города (1218—1219)

После отъезда венгерского короля в Птолемаиду прибыло множество крестоносцев, выехавших из гаваней Голландии, Франции и Италии. Крестоносцы из Фрисландии, из Кельна, с берегов Рейна остановились на португальском берегу и в нескольких битвах нанесли поражение маврам. Прибытие этих воинов, рассказы об их победах оживили мужество пилигримов, остававшихся в Палестине под начальством герцога Австрийского Леопольда. При таком посильном подкреплении только и было речи, что о возобновлении военных действий, и на совете князей и вождей было решено перенести войну на берега Нила.

Христианская армия под предводительством короля Иерусалимского, герцога Австрийского и Вильгельма, графа Голландского, выступила из Птолемаиды в начале весны 1218 г. и высадилась в виду Дамиетты. Город Дамиетта, расположенный на расстоянии одной мили от моря, на правом берегу Нила, был укреплен двойным рядом стен со стороны реки и тройным рядом со стороны суши; посреди реки возвышалась башня; проход для судов был загражден железной цепью, протянутой от города к башне. В городе имелся многочисленный гарнизон, снабженный достаточным количеством продовольствия и военного снаряжения, что давало ему возможность выдержать продолжительную осаду.

Крестоносцы расположились лагерем на левом берегу Нила, на равнине, представляла вшей западной и южной стороны бесплодную пустыню, и на которой не произрастало ни деревьев, ни растений; перед ними был город, выстроенный между рекою и озером Менсал, на пространстве, прорезанном множеством каналов и покрытом пальмовым лесом. Едва они успели устроить лагерь, как сделалось совершенно темно по случаю лунного затмения. Это небесное явление воспламенило мужество крестоносцев и было для них предзнаменованием блистательнейших побед.

Первые нападения направили на башню, выстроенную посреди Нила; пущены были в ход всякого рода боевые машины, сделали также несколько приступов. Башня соединялась с городом посредством деревянного моста; таким образом, она получала помощь, при которой все чудеса храбрости оказывались бесполезными. После осады, продолжавшейся несколько недель, крестоносцы сделали нападение на мост и разрушили его; потом соорудили громадную деревянную крепость, поставленную на двух судах, связанных вместе; на этой подвижной крепости избранные воины двинулись на приступ башни. Мусульмане с высоты своих стен, крестоносцы — с берегов реки следили глазами за христианскою крепостью; два судна, которые подымали ее, бросили якорь у подножия стен; сарацины осыпали их тогда градом каменьев и потоками греческого огня; воины Креста, бросившись на приступ, вскоре достигли зубцов башни.

Среди битвы, в которой действовали мечи и копья, пламя вдруг охватывает деревянный замок крестоносцев, и подъемный мост, перекинутый на стены башни, колеблется; знамя герцога Австрийского, командовавшего атакующим отрядом, уже в руках осажденных! Крики радости раздаются в городе, продолжительный стон слышится с берега, где стоят крестоносцы. Патриарх Иерусалимский, духовенство, вся армия коленопреклоненно с мольбою воздевают руки к небу. Вскоре, как будто бы Богу было угодно внять их молитвам, пламя угасает, машина снова действует, надземный мост утвержден. Товарищи Леопольда возобновляют нападение с большим жаром; повсюду под ударами христиан рушатся стены; растерянные мусульмане складывают оружие и молят победителей пощадить их жизнь. Крестоносцы приготовлялись к этой победе молитвами, постом, религиозными процессиями. Видны были лики воинов небесных среди сражающихся; все пилигримы считали взятие башни делом Божиим. Христиане не могли воспользоваться этим первым своим успехом за неимением судов для переправы через Нил. БСльшая часть кораблей, на которых они прибыли в Египет, вернулись обратно; даже многие из пилигримов, присутствовавших при начале осады, возвратились на этих судах в Европу. Бегство их, повествуют летописи, так разгневало Бога, что множество пилигримов погибло от кораблекрушения, а иные приняли смерть несчастными образом уже по возвращении домой.

Между тем, папа не переставал торопить с отъездом тех, кто принял крест; и в то время, как христианская армия оплакивала еще удаление крестоносцев фрисландских и голландских, в лагерь при Дамиетте прибыли новые воины из Германии, Пизы, Генуи и Венеции; а также воины из всех провинций Франции. Англия выслала в Египет своих храбрейших рыцарей, явившихся сюда для исполнения клятвы монарха их, Генриха III. Между пилигримами, высадившимися тогда на берегах Нила, история не должна забывать кардинала Пелагия, которого сопровождало множество римских крестоносцев; он привез с собою сокровища, собранные с верующих на Западе и назначенные для расходов на священную войну. Папа поручил ему вести Крестовый поход с твердостью и не вступать в переговоры о мире иначе, как с побежденными и подчинившимися власти римской церкви врагами. Войну с мусульманами хотели вести такую же, как с греками и еретиками: хотели одновременно и побеждать их, и обращать. Пелагий, избранный для этой миссии, был человек ревностный и горячий, имел характер упрямый и непоколебимый. Через несколько дней после его приезда, в день св. Дионисия, сарацины произвели нападение на крестоносцев; новый легат выступил во главе христианской армии; он нес крест Спасителя и вслух молился: «О Господи, спаси нас и яви нам помощь Твою, чтобы мы могли обратить этот жестокий и развращенный народ!..» Победа осталась на стороне христиан. Пелагий оспаривал командование армией у короля Иерусалимского; в подкрепление своих притязаний он говорил, что крестоносцы вооружились по призыву папы римского и что они были воинами церкви. Толпа пилигримов подчинялась его распоряжениям, убежденная, что на это была Божия воля, но притязание Пелагия руководить действиями возмущало рыцарей Креста и привело к бедственным последствиям.

Христианская армия, несмотря на все свои победы, оставалась на левом берегу Нила и не могла приступить к осаде Дамиетты. Много раз она делала попытки переправиться через реку, но всегда была останавливаема сарацинами и часто повторяющимися здесь в зимнее время бурями. Пилигримы начали наконец роптать на легата. «В этой несчастной пустыне, — говорили они, — что с нами будет? Разве в нашей стране недоставало могил?» Пелагий, до слуха которого доходили эти жалобы, приказал соблюдать пост в продолжение трех дней и молиться перед Святым Крестом, чтобы Иисус Христос научил их, как перебраться через реку. В это самое время поднялась страшная буря и полил такой дождь, что нельзя было отличить реки от моря, и вода сделалась везде горькою; лагерь затопило, на вопли растерявшихся христиан легат повторял им то, что Иисус Христос сказал Петру, когда его лодку заливало волнами: «Маловерные, зачем усомнились вы?» Вскоре вновь просияло солнце, и вода начала убывать. Крестоносцы сделали новые усилия переправиться через Нил, но берег, занятый сарацинами, оставался все-таки недоступным. Христианской армии оставалось возложить надежду только на небесную помощь. Незадолго до празднования памяти св. Агафьи, говорится в летописи, произошло великое чудо. Св. Георгий и многие другие воины небесные, облаченные с "белую одежду и вооруженные, представились сарацинам в их лагере, и три дня сряду сарацинам слышался голос: «Бегите отсюда, иначе вы погибнете!» На третий день голос послышался вдоль реки и возвестил христианам: «Вот, сарацины убегают!»

Сарацины действительно покинули лагерь, и вот как рассказывают об этом чудном событии арабские историки. Между эмирами составился заговор против Малик-Камила; накануне того дня, когда предполагалось привести его в исполнение, султан, предупрежденный об этом, вышел ночью из лагеря, а войско его, не имея больше вождя, разбежалось в беспорядке. Тогда христиане могли совершить переправу через Нил и беспрепятственно расположиться на левом берегу реки. Они раскинули лагерь под стенами Дамиетты, и город был осажден и со стороны Нила, и со стороны суши.

В это самое время мусульманские князья решились разрушить укрепления и стены Иерусалима; они разрушили также крепость Фаворскую и все укрепления, которые еще оставались у них в Палестине и в Финикии. Все сирийские войска были призваны на защиту Египта. Прибытие их на берега Нила и сознание опасности, распространившееся между неверными, возбудило мужество Малик-Камила; разбежавшаяся египетская армия поспешно возвратилась, полная рвения и усердия, на помощь Дамиетте. Крестоносцам пришлось одновременно сражаться с гарнизоном крепости и несметными толпами сарацин, покрывавших оба берега реки.

В Вербное воскресенье произошла битва на Ниле и на равнине. Воины Креста, говорит современная история, вместо пальмовых ветвей держали в руках в этот день обнаженные мечи и обагренные кровью копья; 5000 мусульманских трупов осталось на поле битвы. Через несколько дней после того, в день памяти Иоанна Крестителя, демон зависти и гордости предал христиан мечу их врагов. Христианская пехота, постоянно сражавшаяся на приступах и на судах, жаловалась, что на нее обрушивается все бремя войны, и упрекала рыцарей за то, что они спокойно сидят в лагере. Рыцари же хвастались тем, что они держат в страхе сарацин, и приписывали себе все победы Крестового похода. Вспыхнула ссора, и, чтобы доказать, на чьей стороне было больше храбрости, и конница, и пехота поспешно устремились в бой с неприятелем; бились с ожесточением, но без всякого порядка; вожди, следившие за этой толпою, действовавшей без всякой дисциплины, не могли добиться от нее подчинения своим распоряжениям. Король Иерусалимский, старавшийся соединить воинов Креста, едва спасся от греческого огня, пущенного в него сарацинами; множество христиан погибли от меча. «Это поражение, — говорит очевидец-историк, — было нам наказанием за наши грехи, и наказанием, далеко не превышающим грехи наши».

Весна и лето 1217 г. прошли в постоянных битвах. Христианская армия, хотя понесла уже значительные потери, все еще покрывала окрестности Дамиетты на протяжении более десяти миль; при всяком новом приступе к городу жители зажигали огни на башне, называемой Муркита, и армия султана спешила на помощь городу. Несколько раз христианам приходилось выдерживать сильные нападения, но они отражали их, «потому что Бог был с ними».

С каждым днем прибывали с моря новые крестоносцы; пришло известие о скором приезде германского императора, также принявшего крест. Неверные с трепетом ожидали вступления в борьбу с могущественнейшим монархом Запада. Султан Каирский отправил, от имени принцев своей фамилии, послов в лагерь крестоносцев, чтобы просить их о заключении мира; он возобновил предложение, сделанное им в начале осады, — уступить франкам королевство Иерусалимское и оставить в своем владении только крепости Крак и Монреаль, за которые он соглашался платить дань. Вожди Крестового похода приступили к обсуждению этого предложения. Король Иерусалимский, бароны французские, английские, германские находили этот мир столь же выгодным, сколько славным; но кардинал Пелагий и большинство прелатов не разделяли их мнения; в предложениях неприятеля они видели только новую ловушку — ради того, чтобы замедлить взятие Дамиетты и выиграть время. Для них казалось постыдным отказываться от завоевания города, против которого велась осада уже в продолжение 17-ти месяцев и который не в силах был оказывать дальнейшее сопротивление. Рассуждения тянулись несколько дней, но не привели ни к какому соглашению, а между тем, как обе стороны вели горячие споры, враждебные действия возобновились; тогда все крестоносцы соединились, чтобы продолжать осаду Дамиетты.

В окрестностях города произошло еще несколько битв. Назначая день общего наступления, готовились к нему трехдневным постом, процессией, за которою следовали пешком, с босыми ногами, и молебствиями перед Честным Крестом. Во время битвы трупы сарацин покрывали равнину, как снопы покрывают плодородную землю во время жатвы, а неверные, сражавшиеся на Ниле, бедственно гибли в волнах, как фараоновы воины. Наконец, говорится в летописи, дети и старики в городе с плачем восклицали на стенах: «О, Мухаммед, зачем ты покидаешь нас?»

Кое-какое соленое мясо, дыни, арбузы, сберегаемые в кожаных мешках, завернутые в саванах вместе с покойниками, которых спускали по течению Нила, были для самых богатых людей последней поддержкою против голода. Многие мусульманские воины, пытавшиеся проникнуть в крепость, погибли под ударами христиан. Крестоносцы ловили сетями и предавали смерти пловцов, которые, ныряя под водою, добирались до города с какими-нибудь поручениями; всякое сообщение между крепостью и мусульманской армией было прервано; ни султану Каирскому, ни крестоносцам не могло быть известно, что делалось в осажденном городе, где царствовало молчание смерти и бывшего, по выражению одного арабского писателя, уже не чем иным, как закрытой могилой.

Кардинал Пелагий, проповедовавший на совете вождей войну, ревностно следил за ее продолжением; беспрерывно воодушевлял он крестоносцев своими речами; в лагере ежедневно совершались им молебствия Богу браней. Действуя то обещаниями, то угрозами церкви, он имел индульгенции для случаев опасности, индульгенции по поводу бедствий, которые терпели пилигримы, и всех трудов, возложенных на них. Никто и не помышлял теперь покидать знамена Креста; воины и вожди только и дышали битвами. В первые дни ноября герольды объезжали лагерь, повторяя громогласно: «Во имя Господа и Богородицы, мы идем на приступ Дамиетты; с помощью Божией мы ее возьмем». И вся армия отвечала: «Да будет воля Божия!» Пелагий проходил по рядам, обещая победу пилигримам. Для решительного нападения он рассудил воспользоваться темнотою ночи, и в глубокую ночь был подан сигнал. Бушевала сильная гроза; под укреплениями и в городе все было тихо. Крестоносцы в молчании взобрались на стены и убили несколько сарацин, которых нашли там. Овладев башнею, они призвали на помощь тех, кто следовал за ними, и, не встречая нигде врагов, начали петь: «Kyrie eleison!» Армия, выстроенная в боевом порядке у подножия укреплений, отозвалась словами: «Gloria In excelsis». Немедленно выломаны были двое городских ворот, через которые открывался свободный проход осаждающей армии. В продолжение этого времени кардинал Пелагий, окруженный епископами, воспевал победный гимн «Те Deum laudamus!».

На рассвете дня воины Креста с мечами в руках двинулись преследовать неверных в их последних убежищах, но, когда они вошли в город, представившееся им страшное зрелище поразило их ужасом и заставило даже сначала отступить: городские площади, дома, мечети были завалены трупами. При начале осады в Дамиетте насчитывалось до 70.000 жителей, теперь же оставалось едва 3000, да и те, еле живые, бродили, как бледные тени в громадной могиле.

В городе была знаменитая мечеть, украшенная шестью обширными галереями и 150 мраморными колоннами и увенчанная башнею. Эту мечеть крестоносцы посвятили Богородице. Вся христианская армия собралась в мечети, чтобы принести благодарение Богу за торжество, дарованное оружию пилигримов. На другой день бароны и прелаты снова собрались здесь для совещания о новом своем завоевании и единодушно решили предоставить город Дамиетту королю Иерусалимскому.

Глава XXVI
Крестоносцы остаются в продолжение нескольких месяцев в Дамиетте. — Выступление к Каиру. — Крестоносцы остановлены в Мансуре. — У них прерваны все сообщения. — Христианская армия подвергается голоду и сдается мусульманам (1218—1219)

Крепость Танис, выстроенная посреди озера Менсал, была покинута защитниками, и христиане без битвы овладели ею. Судьба, казалось, доставляла крестоносцам благоприятный случай для покорения Египта; все обращалось в бегство при их приближении. Нил, вошедший в свое русло, не затоплял больше берегов; пути к Каиру были открыты для христиан. К несчастью, раздоры, возникшие между победителями, задерживали их в бездействии: Пелагий распоряжался в лагере как хозяин; Иерусалимский король, не будучи в состоянии переносить его первенства, удалился в Птолемаиду. Между тем, каждый день прибывали новые пилигримы; герцог Баварский и 400 баронов и рыцарей германских, посланных Фридрихом II, высадились на берега Нила; прелаты и архиепископы привезли с собою множество крестоносцев из всех провинций Германии, Франции и Италии; папа прислал своему легату продовольствие для армии и значительную сумму денег, частью из своей казны, частью — пожертвованных верующими. Все эти пособия внушили Пелагию мысль довершить свои завоевания: он решился идти на столицу Египта. Его воинственное решение не встретило сопротивления в духовенстве, но рыцари и бароны отказались следовать за ним, и так как причиною своего отказа они выставляли отсутствие короля Иерусалимского, то прелат вынужден был послать депутатов к Иоанну Бриеннскому, чтобы просить его возвратиться в армию.

Крестоносцы потеряли таким образом несколько месяцев. Мусульмане ободрились, а Нил начал выступать из своих берегов; султан Каирский удалился со своими войсками за канал Ашмонский, в 12-ти лье от Дамиетты и в 15-ти от столицы. Здесь он ежедневно принимал под свои знамена воинов, собиравшихся изо всех стран мусульманских. В лагере он велел воздвигнуть дворец, окруженный стенами; тут выстроены были также дома, бани, лавки; лагерь султана превратился в город, названный Мансур («Победоносный»), которому суждено было прославиться в истории поражением при нем и уничтожением многих христианских армий.

По возвращении Иоанна Бриеннского в христианский лагерь начались совещания о дальнейших действиях. Папский легат первый высказал свое мнение и предложил идти на столицу Египта. Взоры всего христианского мира были обращены на крестоносцев; от них ожидали не только освобождения Святых мест, но и покорения и уничтожения всех народов, которые осквернили своим владычеством город Иисуса Христа. Епископы, прелаты, бСльшая часть духовных лиц, тамплиеры аплодировали речам легата. Иерусалимский король, не разделявший мнения Пелагия, возразил ему, что предполагаемая экспедиция могла быть успешною три месяца тому назад, но что она имеет меньше вероятностей на успех с тех пор, как началось разлитие Нила; он прибавил, что, выступив против Каира, придется иметь дело не с одной армией, но с целым народом, доведенным до отчаяния. Такое возражение Иерусалимского короля раздражило Пелагия, и он с горечью возразил против тех, кто имеет в виду опасности, а не славу предприятия, кто расположен более к рассуждениям, чем к битвам. Прелат и его сторонники представили на вид, сверх того, что верховный первосвященник запретил мириться с неверными без его согласия; наконец, те, кто противился походу на Каир, были устрашены отлучением от церкви. Совет утвердил мнение Пелагия.

Христианская армия соединилась в Фарескуре, расположенном в четырех лье от Дамиетты, и двинулась по левому берегу Нила. Многочисленный флот, нагруженный продовольствием, оружием и боевыми машинами, подымался в то же время по реке. Не встретив ни препятствий, ни неприятеля, крестоносцы прибыли к тому месту, где канал Ашмонский отделяется от Нила. Лагерь сарацин был раскинут на противоположном берегу канала, по равнине и в городе Мансуре.

Уныние охватило все провинции Египта; весь народ взялся за оружие, в городах оставались только женщины, дети и старики. Чтобы изобразить возбуждение умов и состояние египетского населения, писатель арабский ограничивается сообщением, что Нил тогда разливался, и никто не обращал на это никакого внимания. Жители Сирии и Египта, сбежавшиеся со всех сторон в лагерь султана Каирского, не содействовали его успокоению; он возобновил предложения мира, деланные им уже много раз; он предлагал крестоносцам, если они оставят Дамиетту, возвратить им Иерусалим и все города Палестины, завоеванные Саладином; он соглашался даже уплатить им 300.000 золотою монетой, чтобы они могли возобновить укрепления священного города. Иерусалимский король и бароны выслушали с радостью эти предложения и без всякого колебания готовы были принять их; но они больше не пользовались никаким влиянием ни в армии, ни в совете, и кардинал Пелагий, которому никто не сопротивлялся, настаивал на том, что следует воспользоваться паникой мусульман и что настала минута уничтожить ислам.

Между тем как шли эти рассуждения и переговоры, и крестоносцы отказались от выгодного мира, в Мансур ежедневно прибывали новые отряды, подвозилось продовольствие и оружие; мусульмане ободрились. Крестоносцы, остановленные Ашмонским каналом, принуждены были укрепить свой лагерь против нападений неприятеля. Продовольствие, привезенное ими в собою, вскоре начало истощаться; мусульманские суда, вошедшие в Нил через один из рукавов дельты, стали против Барамонта, в четырех лье ниже от Мансура.

С этого времени прервано было всякое сообщение христианской армии с Дамиеттой. Крестоносцам, терпевшим уже нужду в продовольствии и не бывшим в состоянии двинуться вперед, оставалось только поспешно отступить. По приказанию султана все шлюзы на восточном берегу реки были подняты; в то же время вся мусульманская армия переправилась через Ашмонский канал, и крестоносцев начали преследовать сразу разлившееся воды, многочисленные враги и голод. Вожди, отказавшиеся возвратить Дамиетту в обмен на Иерусалимское королевство, предложили теперь возвратить ее ради спасения своей армии. Когда мусульманские князья обсуждали на совете последние предложения христиан, то многие из них были того мнения, что не следует щадить франков и что нужно покончить войну одним ударом. Каирский султан, более умеренный, чем другие, отвечал, что побежденные франки не составляют всей христианской армии и что могут прибыть новые силы с Запада. Переговоры продолжались несколько дней; наконец, 13 сентября, говорит Оливьер Схоластик, капитуляция была принята, «крестоносцы протянули руку египтянину и сириянину, чтобы получить от него хлеб и свободу уйти из Египта». Итак, решено было возвратить Дамиетту султану Каирскому и, сверх того, заключить с ним перемирие на восемь лет. Обе стороны обменялись заложниками; султан отдал своего собственного сына. Современная история не упоминает более о кардинале Пелагии, кроме того, что он вместе с королем Иерусалимским и герцогом Баварским был отдан заложником со стороны христиан.

Эта экспедиция, от которой ожидали завоевания Египта и всего Востока, привела только к тому, что началось преследование местных христиан. Все последователи Христа, жившие по берегам Нила, лишились имущества, свободы, а многие — и самой жизни; раздраженный фанатизм мусульман уничтожил повсюду христианские храмы. В Птолемаиде же и во всех колониях франков в Сирии все ожидали своего возвращения в Иерусалим и в прочие города, завоеванные Саладином. Каково же было отчаяние христиан, когда они узнали, что армия, недавно победоносная, со всеми ее вождями и с государем священного города должна была капитулировать перед сарацинами!

Глава XXVII
Продолжение Крестового похода. — Приготовления Фридриха II к священной войне; отъезд его; отлученный от церкви за свое возвращение, он уезжает во второй раз. — Договор, по которому Иерусалим переходит к христианам. — Различные суждения о завоевании Иерусалима (1228—1229)

Во время этого Крестового похода в Сирии и Египте перебывало несколько больших армий с Запада. Но все эти армии ничего не сделали ни для освобождения Иерусалима, ни для спасения христианских колоний. Иоанн Бриеннский, возвратясь из Птолемаиды, увидел вокруг себя только трепещущий и упавший духом народ; разоренный издержками, сделанными им во время последней экспедиции. Не имея никаких средств защищать остатки своего слабого королевства, он вознамерился отправиться за море, чтобы лично ходатайствовать о доставлении ему оружия и помощи со стороны христианских государей.

Папа принял короля Иерусалимского с большим почетом; во всех городах встречали короля в процессии и с колокольным звоном; при дворах государей относились с благоговением к охранителю государства Иисуса Христа. При всем этом представлялось верующим и воспоминание о несчастной египетской экспедиции; оно охлаждало рвение и энтузиазм их к заморским войнам.

Сам император Германский, Фридрих II, который принял крест и отправил уже много рыцарей на помощь христианам Святой земли, колебался ехать на Восток. Запад, казалось, ожидал примера со стороны могущественного монарха, и папа не пренебрегал никакими средствами, чтобы ускорить его отъезд. Чтобы заинтересовать Фридриха Крестовым походом, глава церкви придумал предложить ему королевство на Востоке и женить его на Иоланте, дочери и наследнице короля Иерусалимского. Эта свадьба была отпразднована в Риме, при благословении духовенства и верного народа. Фридрих возобновил клятву вести свою армию за море; посланные императора присоединились к папским легатам с целью убеждать князей и рыцарей принять крест; зять и наследник короля Иерусалимского выказал такую деятельность и так много рвения и усердия, что обратил на себя внимание всего христианского мира, и его начали почитать душою и двигателем священного предприятия. Палестинские христиане возложили последние надежды свои на Фридриха; с Востока писали ему, что ожидают его на берегах Нила и Иордана, «как некогда ожидали Мессию или Спасителя мира». Слухи о приготовлениях к священной войне дошли даже до отдаленной Грузии, и царица этой страны уведомляла, что и она отправит своих лучших воинов в Палестину для присоединения к воинам Креста, ожидаемым с Запада.

Проповедование Крестового похода продолжалось во всех христианских государствах. Хотя Франция была занята войною с альбигойцами и король Людовик VII находился в распре с Генрихом III, во всех провинциях Франции народ поклялся идти биться с неверными за морем; такое же рвение выказал народ и в Англии, где разные небесные явления, принятые за чудесные знамения, содействовали успеху красноречия духовных ораторов. Лучшие провинции Италии, хотя и находившиеся в то время под влиянием иного энтузиазма — не Крестовых походов, а свободы, — тем не менее, выставили многочисленных воинов в армию Иисуса Христа. В Германии ландграф Тюрингский и герцоги Австрийский и Баварский приняли крест, и пример их увлек высшее сословие и народ. Все крестоносцы должны были соединиться в Бриндизи, где ожидал их флот, готовый к отплытию на Восток.

Однако же Фридрих не без страха смотрел на участь своего владычества в Италии; он опасался намерений ломбардских республик и даже римского двора, который с беспокойством смотрел на германцев, занимающих сицилийский трон; он попросил у папы позволения отложить на два года исполнение своего обета; папа с трудом согласился на это. Еще одно обстоятельство содействовало нарушению согласия, существующего между вождями священной войны. Между Фридрихом и королем Иоанном возникли сильные споры; папа Гонорий III употребил все усилия, чтобы восстановить мир и согласие и уничтожить все препятствия, представлявшиеся к отъезду крестоносцев; но первосвященник умер, не дождавшись начала войны, знамя которой он поднял и на которую он смотрел как на славу своего царствования. Преемник его Григорий IX обладал такою же твердостью и добродетелью и был так же деятелен, как и Иннокентий III. Как только он возложил на себя тиару, то все свои мысли сосредоточил на Крестовом походе. Отсрочка, данная Фридриху, теперь кончилась, и пилигримы, прибывшие из различных местностей Европы, собрались в Бриндизи.

Папа именем Иисуса Христа увещевал императора ускорить свой отъезд; каждый день прибывали из-за моря христиане, чтобы умолять верующих о помощи. Европа, казалось, с нетерпением ожидала отъезда крестоносцев. Фридрих, не смея больше откладывать, подал сигнал к отъезду; во всей империи начались молебствия об успехе его благочестивого странствия. Но армия, которою он предводительствовал, подверглась эпидемическим болезням, и сам он, казалось, не был тверд в своем решении. Едва только вышел флот из порта Бриндизи, как был рассеян бурею, а император заболел. Опасаясь за свою жизнь и, возможно, также за империю и королевство Сицилию, он вдруг отказался от своего отдаленного предприятия и высадился на берег в порту Отрантском.

Григорий отпраздновал отъезд Фридриха как торжество церкви, на возвращение же он взглянул как на возмущение против святого престола. Император отправил к папе послов, чтобы оправдать перед ним свой образ действий. Папа отвечал ему проклятиями; он обратился ко всем верующим и представил им Фридриха как безбожного государя и клятвопреступника. В защитительном слове ко всем христианским государствам, раздраженный император жаловался на превышение власти святым престолом и выставлял в самом недостойном виде политику и намерения римского двора.

До сих пор внимание всей Европы было обращено к Крестовому походу; теперь другое зрелище представилось ее взорам — печальное зрелище открытой войны между главою церкви и главою христианской империи. Фридрих, чтобы отомстить за отлучение от церкви, привлек на свою сторону все римское высшее сословие, которое вооружилось, нанесло оскорбления папе у подножия алтаря и принудило его бежать. Изгнанный из Рима, папа употребил против своего врага страшную власть вселенской церкви и освободил подданных императора от присяги. Это возмущение Фридриха против церкви повергло в глубокое уныние весь христианский мир и, в особенности, восточных христиан, которые лишались таким образом всякой надежды на помощь. Патриарх Иерусалимский, епископы Кесарийский, Вифлеемский, великие магистры орденов св. Храма, св. Иоанна и Тевтонского ордена обратились со своими соболезнованиями к святому отцу. Григорий снова воззвал к верующим с увещанием оказать помощь их братьям в Святой земле, но все христианское общество, погруженное в печаль и уныние, казалось, забыло о Иерусалиме.

Христианские колонии, предоставленные самим себе, преданные в жертву всевозможным бедствиям, дошли бы тогда до окончательного падения, если бы Господь не допустил раздоров между мусульманскими князьями. Потомки Саладина и Малик-Адила оспаривали друг у друга обладание Сирией и Египтом. Дело дошло до того, что султан Каирский решился отправить послов к Фридриху и просить его союза и помощи; султан приглашал императора Германского прибыть на Восток и обещал отдать ему Иерусалим. Это обстоятельство побудило Фридриха решиться на продолжение Крестового похода. В присутствии народа сицилийского он появился в облачении пилигрима-крестоносца и, не обращаясь к разрешению святого престола, не призывая имени Иисуса Христа, объявил сам о своем отъезде в Сирию.

Когда Фридрих приехал в Палестину, христиане приняли его не как освободителя, но как государя, которого Бог послал им во гневе Своем. Напрасно обещал он им освобождение Гроба Господня — христианский народ отвечал на это мертвым молчанием; на всех лицах выражались печаль и недоверие, и не оглашались церкви молебствиями о даровании победы христианскому оружию. Когда Фридрих выступил во главе крестоносцев из Птолемаиды, иоанниты и тамплиеры отделились от него и следовали за ним издали; воины Креста едва осмеливались произносить имя своего вождя. Фридрих вынужден был убрать знамя империи, и приказы его провозглашались только от имени христианской республики.

Султан Каирский, который обещал императору передать ему Иерусалим, удерживаемый страхом других князей мусульманских, а может быть, и надеждою воспользоваться несогласиями, возникшими между франками, сначала колебался и медлил с исполнением своего обещания. Это происходило в ноябре. Переговоры длились всю зиму, и любопытное зрелище представляли переговоры между двумя государями, в равной мере подозрительными в глазах тех, чье дело они защищали, и спорящими из-за города, к обладанию которым они были равнодушны. Для султана Каирского в Иерусалиме не имелось ничего, кроме разрушенных церквей и домов, а Фридрих постоянно повторял, что если он желает водрузить знамя на Голгофе, то только ради того, «чтобы приобрести уважение франков и приподнять свою голову над государями христианского мира». Однако же заключено было перемирие на десять лет, пять месяцев и сорок дней; Малик-Камил предоставлял Фридриху священный город, Вифлеем и все селения, расположенные по дороге в Яффу и Птолемаиду. По условиям договора мусульмане сохранили за собой в священном городе Омарову мечеть и право свободно отправлять свое богослужение. Узнав об условиях перемирия, сарацины, жившие в Иерусалиме, покинули со слезами свои жилища и прокляли египетского султана; христиане же сокрушались об освобождении города, как сокрушались они в прежние времена о его пленении. Епископ Кесарийский наложил интердикт на возвратившиеся во владение христиан Святые места, а патриарх Иудейский отказал пилигримам в позволении посещать Гроб Господень. Никто не сопровождал императора при вступлении его в Иерусалим, кроме немецких баронов и рыцарей Тевтонского ордена. Храм Воскресения Христова, в котором он пожелал короноваться, обтянули траурной материей; иконы святых и апостолов также завесили. Фридрих взял свой венец и сам возложил его себе на голову и был провозглашен королем Иерусалимским без всяких религиозных церемоний.

Император пробыл только два дня в священном городе и не позаботился даже о восстановлении его укреплений. Он возвратился в Птолемаиду, где встретил возмущенных подданных и христиан, стыдящихся его победы над неверными. После своего коронования он написал папе и всем западным государям, что вновь завоевал Иерусалим без пролития крови и благодаря чудесному содействию Божественного могущества. В это же время патриарх обращался письменно к Григорию IX и ко всем верным христианам с целью обличить нечестие и позор договора, только что заключенного немецким императором. По возвращении в Италию Фридриху пришлось усмирять восставшие против него ломбардские республики и вести войну против тестя своего, Иоанна Бриеннского, вступившего в Апулию во главе папских войск. Одного присутствия императора оказалось достаточно, чтобы рассеять всех его врагов. Однако же Фридриху становилось трудно продолжать далее борьбу с главою церкви; он обратился со смирением к милосердию верховного первосвященника, и, тронутый мольбами победоносного монарха, папа даровал ему мир и признал его королем Иерусалимским.

Эта экспедиция Фридриха II содействовала, без сомнения, ослаблению энтузиазма священных войн. Жестокие распри между папским престолом и империей, примешивавшиеся таким образом к Крестовым походам, должны были умалить в представлении верующих все высокое и святое в этих войнах.

Глава XXVIII
Конец Шестого Крестового похода. — Экспедиция Тибо, графа Шампаньского, герцога Бретонского и многих других знатных владетелей французских (1238—1240)

Иерусалим был возвращен христианам, но оставался без укреплений; ему постоянно приходилось опасаться нападений мусульман. Обитатели Святой земли жили в беспрерывной тревоге, никто больше не осмеливался посещать Святые места; более 10.000 пилигримов были умерщвлены в Иудейских горах. На соборе, созванном папою в Спалато, вновь послышались стоны Сиона. Собор этот, на котором присутствовал Фридрих с патриархами Константинопольским и Иерусалимским, постановил продолжать войну с неверными и идти на помощь христианским колониям на Востоке. В ожидании, пока соберутся армии, папа послал за море нескольких миссионеров — сражаться мечом слова с учителями и последователями ислама; в то же время Григорий обратился с посланиями к халифу Багдадскому, к султанам Каирскому и Дамасскому и ко многим мусульманским князьям, убеждая их принять христианскую веру или, по крайней мере, покровительствовать христианам. Такой способ борьбы с исламом был нечто новое в священных войнах; мысль о нем явилась во время борьбы с альбигойцами и северными язычниками, где миссионеры почти всегда предшествовали воинам Креста.

Монахам Доминиканского и Францисканского орденов было поручено проповедовать священную войну всему христианскому миру; их уполномочили не только раздавать кресты пилигримам, но и освобождать от пилигримства тех, кто обязывался доставлять содержание крестоносцам. Везде духовенство встречало монахов в процессии, с хоругвями и самыми лучшими церковными украшениями. Присутствующим на их проповедях выдавались индульгенции, действие которых простиралось на несколько дней; именем святого престола они требовали, чтобы каждый верующий вносил еженедельную подать на расходы для Крестового похода. Они имели в своем распоряжении духовные сокровища для всех, кто служил священному предприятию, и проклятия тем, кто изменял делу Господа Бога или оставался равнодушным к нему.

Однако все средства, увещания папы, имя Иерусалима, так могущественно действовавшие в прежние времена, не могли больше возбуждать энтузиазм народов, и дело этого Крестового похода не двинулось бы дальше напрасного проповедования, если бы нескольким знатным вассалам королевства Французского, восставшим против королевской власти и побежденным ею, не пришла мысль искупить посредством священной войны преступления междоусобной войны. Тибо, граф Шампаньский, и король Наваррский, герцог Бретонский, Петр Моклерк приняли крест; по их примеру графы Барский, Форезский, Маконский, де Жуаньи, Неверский, Амальрик, сын Симона Монфорского, Андрей Витрейский, Готфрид Ансениский, множество баронов и знатных владетелей дали клятву отправиться на войну с неверными в Азии. Тогда созван был в Type собор — не для возбуждения усердия верующих, но для обсуждения различных вопросов, касающихся этого Крестового похода. В прежних экспедициях в ряды воинов Иисуса Христа становились и воры, и разбойники, и такое чудо служило как бы в назидание всем верующим. Теперь мнения изменились, и собор, чтобы не вводить в соблазн рыцарей Креста, был принужден постановить, чтобы великие преступники не были принимаемы в армию пилигримов. По причине дурного обхождения с иудеями Турский собор оградил их жизнь и имущество особенным покровительством церкви.

Когда новые крестоносцы готовились к отправлению в Палестину, константинопольские франки, доведенные до последней крайности, явились на Запад просить о немедленной помощи. Эта латинская империя, основанная таким славным образом, ограничивалась теперь пределами одной столицы, постоянно угрожаемой болгарами и никейскими греками. Иоанн Бриеннский, которому судьба, по-видимому, назначила в удел поддерживать всякое разрушающееся величие, был призван спасать Византию, как прежде того он был призван спасти Иерусалим; но он не мог победами своими утвердить поколебленный трон. Процарствовав четыре года над остатками империи Константина, он скончался на 89-м году жизни, в смиренном облачении монаха Францисканского ордена. Из императорской фамилии Куртнеев оставался теперь только один принц, который ездил по Европе, обращаясь к милосердию государей и народов. Папа, тронутый бедствием и унижением Балдуина II, не мог равнодушно относиться к жалобным воплям латинской церкви в Византии. Крестоносцам, готовым к отъезду в Святую землю, предложили помочь своим братьям в Константинополе. «Греция, — говорил им Григорий, — была путем в Иерусалим», — и дело Балдуина становилось таким образом делом Божьим.

Крестоносцы колебались между Константинополем и Иерусалимом и, удерживаемые то папою, то Фридрихом, долго заставили ждать восточных христиан обещанной им помощи. В довершение несчастия, вспыхнула новая ссора между Григорием IX и германским императором. Пререкания между папским престолом и империей дошли до крайности; для императорской партии церковь не имела больше ничего священного. Папа проповедовал Крестовый поход против своего грозного соперника и предлагал императорскую корону тому, кто будет в состоянии свергнуть его с престола. Фридрих выступил тогда против папы с оружием в руках и явился во главе армии в самую столицу христианского мира.

Среди общего смятения и уныния не слышны были более вопли и мольбы христианских колоний на Востоке. По окончании срока перемирия, заключенного с Фридрихом, мусульмане возвратились в Иерусалим, оставшийся без защиты. Птолемаида и христианские города не имели более сообщения с Европой, от которой они ожидали спасения; между всеми флотами в Средиземном море шла война — одни сражались за папу, другие за императора. Тибо и его спутники едва могли найти суда для переезда в Сирию и одни выехали из Марселя, другие — из разных итальянских портов. Прибыв в Палестину, они нашли эту страну раздираемой несогласиями: одна партия действовала в пользу германского императора, другая стояла за короля Кипрского, и не имелось никакой власти, которая могла бы управлять силами Крестового похода. Толпа пилигримов не была связана никаким общим интересом, который мог бы надолго удержать ее под одними и теми же знаменами; каждый из вождей избирал своих врагов и вел войну за свой собственный счет и от своего имени.

Герцог Бретонский со своими рыцарями произвел нападение на дамасские владения и возвратился со множеством буйволов, баранов и верблюдов. При виде такой богатой добычи пробудилась зависть в других крестоносцах, и они отправились грабить плодородные газские земли. Самые пылкие из крестоносцев очутились лицом к лицу с мусульманской армией и, не видя надежды на помощь со стороны своих товарищей, не побоялись сразиться с грозным неприятелем. Многие из них погибли на поле битвы; Симон Монфорский, граф Барский, с самыми храбрыми рыцарями попали в руки неверных. После этого поражения ни один из князей-крестоносцев не осмеливался вступать в новые битвы; в христианской армии слышались только жалобы и ропот на бедствия Крестового похода.

Папский легат и духовенство обличали в своих проповедях завистливый и высокомерный дух вождей и не переставали молить Господа Иисуса Христа, чтобы Он пробудил в них усердие к Кресту и энтузиазм к священной войне. Праздность породила пороки и раздоры, которые заставляли отчаиваться в исходе этой экспедиции. К счастью для христианских колоний, между мусульманами также происходили раздоры, и они не производили нападений на владения франков. Князья и бароны, просидев несколько месяцев в своих палатках, думали теперь только о возвращении в отечество; они вступили в отдельные переговоры с сарацинами и заключили мир таким же способом, каким они вели войну. Одни из них заключили договор с султаном Дамасским, другие — с султаном Египетским. Посредством этих переговоров они снова приобрели в свое владение Святые места. Но освобождение Иерусалима, который столько раз был завоеван и никогда не мог быть сохранен, верующие не приняли с прежним восторгом. Граф Шампаньский, герцоги Бретонский и Бургундский были заменены Ричардом Корнуэллским, братом Генриха III и племянником Ричарда Львиное Сердце. Последний оказался не счастливее тех, кто ему предшествовал; все, что ему удалось приобрести посредством своей экспедиции, была только возможность предать погребению тела крестоносцев, павших в сражении при Газе.

Таковы последние события этого Крестового похода, во время которого сменилось четыре папы и который продолжался около 30-ти лет.

История следующих Крестовых походов имела бы очень мало интереса, если бы нам не оставалось выставить личность великого и святого монарха, сражавшегося в Египте во главе своего дворянства, почитаемого самими мусульманами, пленником которых он сделался, и кончившего впоследствии свою жизнь на африканским берегу в борьбе за Крест. Нам предстоит рассказать о двух экспедициях Людовика IX.

Глава XXIX
Нашествие татар. — Нападение на Святую землю и опустошение ее хорезмийцами. — Лионский собор и низложение Фридриха II. — Седьмой Крестовый поход. Экспедиция Людовика IX. — Приготовления к отъезду (1244—1253)

В начале XIII века монгольские татары, предводительствуемые Чингисханом, нахлынули почти на всю Азию. Впоследствии бесчисленные орды этих варваров перешли через Волгу и распространились в восточной части Европы. Они опустошили берега Вислы и Дуная и стали угрожать одновременно и Германии, и Италии. Папа хотел проповедовать венгерцам Крестовый поход против монголов; но в этой стране, опустошенной варварами, не оставалось даже ни одного епископа, который мог бы обратиться к народу с увещанием принять крест. Папа хотел обратить в христианскую веру свирепых победителей и послал к ним для проповеди монахов Францисканского и Доминиканского орденов — победоносные орды стали угрожать самому папе. Фридрих, император Германский, также отправил к ним своих послов, но и они были приняты не лучше. Глава империи написал тогда одновременно всем христианским монархам, убеждая их соединиться общими силами против этого народа, врага всех других народов; но каждый их них был так занят своими собственными делами, что близость столь большой опасности не внушала никому решения вооружиться и поспешить на встречу общего врага. «Если варвары придут к нам, — говорил Людовик Святой королеве Бланке, — то или они нас пошлют в рай, или мы их отправим в ад». Все, что могли сделать христиане, это усилить молитвы и повторять во всех церквах слова: «Господи! Избави нас от ярости татар!»

Хотя общее настроение в пользу Крестовых походов очень ослабело, все же они не выходили из мысли государей и народов. Европа, сильно потрясаемая борьбою духовной власти с империей и угрожаемая ужаснейшим из нашествий, все еще устремляла свои взоры на Константинополь и на Иерусалим.

Татары, производя свои вторжения, не подумали о Византии, имя которой им было даже неизвестно. Так как они не исповедовали никакой религии, то бесплодные горы Иудейские еще меньше могли обратить на себя их внимание. Но весь Восток был потрясен нашествием татар; ни одна страна, ни один народ не могли пребывать спокойными. Один народ, выгнанный преемниками Чингисхана из Персии и искавший страны, где бы он мог поселиться, был призван в Сирию султаном Египетским, бывшим тогда в войне с эдесскими и дамасскими мусульманами и с палестинскими франками. Орды хорезмийские поспешили в Иудею, обещанную их победоносному оружию. Они овладели Иерусалимом, в который только что возвратились тогда христиане; все христианское население было предано мечу. Вскоре после того христиане, соединившиеся с сирийскими эмирами, оказались побежденными, а все войско их истреблено в большой битве, происходившей близ Газы.

Передать в Рим эти печальные вести поручили епископу Бейрутскому. Папа принял с сочувствием жалобы палестинских христиан и дал обещание помочь им. В то же время и Балдуин II вторично попросил Запад о помощи; Иннокентий не отказал ему в поддержке. К нему обратились за помощью против хорезмийцев, против греков-схизматиков, против мусульман; сам он вел ожесточенную войну с Фридрихом, а Европе угрожало нашествие татар. Папа не отступал ни перед какою опасностью и решился вооружить весь христианский мир против всех врагов сразу. Для этой цели он созвал в Лионе общий собор.

Восточные епископы и князья также присутствовали на этом соборе. Среди прелатов выделялся епископ Бейрутский, который приехал, чтобы рассказать о несчастиях священного города. Между государями был император Константинопольский Балдуин, умолявший о сострадании к нему и к его империи. Император Фридрих также отправил на собор послов, уполномоченных защищать его против обвинений Иннокентия. Собор этот был открыт 28 июня 1245 г. Папа, пропев «Veni creator» («Приди, Создатель!»), произнес речь, содержанием которой были пять скорбей, которыми он был терзаем, уподобленные пяти язвам Спасителя мира, распятого на кресте. Первой скорбью было вторжение татар, второй — раскол в Греции, третьей — нашествие хорезмийцев на Святую землю; четвертой — успех еретических учений, пятой, наконец, — преследование со стороны Фридриха. Хотя папа и упомянул о монголах в начале своей речи, но собрание обратило на них мало внимания; татары отступили перед опустошениями, произведенными ими самими, и удалились от Венгрии, которую они превратили в пустыню. Удовольствовались по этому поводу тем, что предложили народам германским выкапывать рвы, ограждаться стенами на пути варваров. Главнейшие же заботами отцов собора оказались Константинополь и Иерусалим. Проповедан был Крестовый поход с целью освобождения того и другого; собор постановил, что духовенство должно уплачивать двадцатую, а папа и епископы — десятую часть в пользу Крестового похода. Половина бенефиций [бенефиция (лат.) здесь: вознаграждение духовного лица доходной должностью или землей] без резиденции была определена собственно для латинской империи на Востоке.

На Лионском соборе сделали также несколько постановлений для воспрепятствования успехам ереси; но все это не было главной заботою Иннокентия. Из пяти великих скорбей, о которых он упоминал в своей речи, преследование Фридриха принимал он ближе всего к сердцу. Напрасно император обещал, через своих посланных, остановить вторжение монголов, восстановить в Греции владычество латинян и пойти самому в Святую землю; напрасно обещал он возвратить святому престолу все, что он у него отнял, и загладить свою вину перед церковью. Папа, имевший основания не доверять искренности обещаний императора, был неумолим и не захотел отвратить «секиру, готовую поразить». Разбирательство дела Фридриха заняло несколько заседаний; наконец Иннокентий, как судья и владыка, произнес приговор: «Я — наместник Иисуса Христа; сообразно с обещанием Бога главе апостолов, все, что я свяжу на земле, будет связано на небесах. На этом основании, посоветовавшись с нашими братьями кардиналами и обсудив дело всем собором, я объявляю Фридриха виновным в святотатстве и ереси, в измене и клятвопреступлении; объявляю его отлученным от церкви и лишенным императорской власти; разрешаю навек от присяги всех тех, кто клялся ему в верности; запрещаю навсегда повиноваться ему — под угрозою отлучения от церкви за нарушение этого моего запрещения. Повелеваю, наконец, избирателям выбрать другого императора, а себе предоставляю право располагать троном Сицилии». Современный историк с точностью передает то глубокое впечатление, которое произвел на собрание приговор папы. Когда папа и епископы, держа свечи в руках, наклонили их к земле в знак проклятия и отлучения, все затрепетали, как будто бы сам Бог пришел судить живых и мертвых. Среди молчания, воцарившегося после этого в собрании, послышались вдруг слова послов Фридриха, внушенные им отчаянием: «Теперь еретики воспоют победу; хорезмийцы и татары воцарятся над миром». Совершив благодарственное молебствие и объявив роспуск собора, папа удалился со словами: «Я исполнил мой долг, да свершится воля Божия!»

На этом Лионском соборе в первый раз кардиналы облеклись в красную одежду — символ их крови, всегда готовой излиться ради торжества религиозной истины. Запад, погруженный в трепет и смятение, без сомнения, забыл бы тогда о христианах Святой земли, если бы один благочестивый монарх не явился во главе Крестового похода, провозглашенного главою церкви и епископами христианскими.

За год до Лионского собора, в то время, когда Европа узнала об опустошениях, произведенных хорезмийцами в Палестине, Людовик IX, только что пережив тяжкую болезнь, пожелал возложить на себя знаки пилигримов. Чтобы придать более торжественности своему решению, он созвал в Париже парламент, в котором находились прелаты и знатнейшие люди королевства. После папского легата заговорил сам король Франции и представил баронам ужасное положение Святых мест. Он напоминал им о примере Людовика Младшего, Филиппа-Августа; он убеждал всех слушающих его воинов вооружиться на защиту славы Божией и славы французского имени на Востоке. Когда Людовик кончил свою речь, три его брата — Роберт, граф Артуаский, герцоги Анжуйский и Пуатьерский — поспешили принять крест; королева Маргарита, графиня Артуаская, и герцогиня Пуатьерская поклялись сопровождать своих супругов. Примеру короля и принцев последовала бСльшая часть прелатов, присутствовавших на собрании. Между знатными владетелями, поклявшимися тогда идти биться с сарацинами, были Петр Дреский, герцоги Бретонский, граф де ла Марш, герцог Бургундский, Гуго Шатильонский, графы Суассонский, Блуаский, Ретельский, Монфорский, Вандомский. Между этими благородными крестоносцами история не может забыть верного Жуанвилля, имя которого останется навсегда нераздельным с именем Людовика Святого.

Между тем, решение короля вызвало глубокую печаль среди его народа. Королева Бланка, говорит Жуанвилль, когда увидела сына своего в одежде крестоносца, была поражена трепетом, как будто увидев его мертвым. Без сомнения, и для Людовика IX горестно было расставаться со своею матерью, которой он никогда не покидал и которую он любил, по его собственному выражению, «превыше всех созданий». Не без великой скорби расставался он и со своим народом, молившимся во время его болезни, чтобы отвлечь короля от преддверия могилы, и который сокрушался теперь о его отъезде, как сокрушался прежде о его болезни. Он сам видел все опасности и осознавал все трудности, сопряженные с войной на Востоке; но он верил, что повинуется внушению свыше, и ничто не могло отклонить короля от благочестивого намерения.

Крестовый поход проповедовался тогда во всех странах Европы; но голос духовных ораторов терялся среди смятения партий и шума оружия. Когда епископ Бейрутский обратился к Генриху III с просьбою помочь христианам Востока, то английский монарх, бывший в войне с Шотландией и Уэльсом, отказался принять крест и запретил проповедовать Крестовый поход в своем королевстве. В Германии война была в полном разгаре, и тевтонские народы если брались за оружие, то только для того, чтобы защищать дело Фридриха или Генриха, ландграфа Тюрингского, которому папа повелел передать императорскую корону. Италия потрясалась не менее, чем Германия; вооруженные распри между святым престолом и императором усилили вражду между гвельфами и гибеллинами. Проповедь священной войны имела некоторый успех только в провинциях Фрисландии и Голландии и в ряде государствах на севере. Гакон, король Норвежский, принял крест и известил о своем отъезде Людовика IX, который одобрил его решение и обещал ехать в ним вместе; но, после долгих колебаний, государь Норвежский не уехал, а остался в своем королевстве, удержанный надеждой самому воспользоваться смутами на Западе.

В интересах Крестового похода Людовик сделал несколько попыток помирить императора с папой. Послы его были отправлены в Лион умолять папу с�