Т.ТОЛЫЧЕВА[править]
ИСТОРИЯ ОДНОЙ ИКОНЫ[править]
Люблю я старинные семейные иконы. Сколько слышали они молитв, сколько видели слёз, переходя из рода в род; сколько раз умирающие родители передавали их детям с последним благословением, и часто к этим живым воспоминаниям предков относятся трогательные предания.
Есть и у меня икона, перед которой я молилась ещё ребёнком — икона Иоанна Воина. Угодник Божий стоит с копьём в руке, и тёмный его лик резко отделяется от позолоченной ризы. Нам внушали с детства особое уважение к этому изображению воина Христа и рассказывали не раз, по какому случаю оно было написано.
Г-н Норов, один из родственников моего дедушки, Александра Борисовича Новикова, обещался соорудить церковь, и в продолжение многих лет откладывал на её постройку часть своих доходов. При наших дедах очень уважали родство, и потому дружеские связи были надёжнее и прочнее, нежели в наше время. Дети двоюродных и даже внучатых братьев росли вместе, точно так же, как их отцы; в одной и той же среде, на одних и тех же преданиях, с мыслью, что о ни члены одной семьи, делили радость и горе, и отношения, завязавшиеся в колыбели, крепли с каждым днём. По праздникам и воскресениям старшие из родственников и принимали поочередно к обеду всех других, и эти собрания, иногда в несколько десятков человек, отличались простодушием и простотою. Они не обременяли хозяина: он принимал своих и угощал их без чванства чем Бог послал. Тогда одинокая и сиротская жизнь была весьма редким явлением: человек, имевший несчастье пережить своё семейство в тесном смысле этого слова, находил у родственников сочувствие, опору, помощь, а иногда и кров.
Что касалось одного, касалось более или менее всех. Многочисленная родня Норова смотрела на его обет как на общее дело, и каждый жертвовал свой посильный вклад на церковь. Наконец, необходимая сумма была пополнена, и Норов уже собирался приступить с помощью Божией к благому делу. Деньги его хранились в шкафчике, стоявшем в спальне его жены. Никто не переступал через порог этой комнаты, кроме самих хозяев дома и доверенной женщины, которую звали Анной. Спальня была всегда заперта, и кроме Анны никто не знал, где спрятан ключ. Норова не подозревала в бесчестности никого из своей прислуги, но придерживалась того правила, что бережёного и Бог бережёт, что нечего вводить людей в искушение, и наконец, разве не мог забраться в дом непрошеный гость?
Всё родство готовилось к торжественной закладке храма. День был уже назначен, когда Норов бледный и расстроенный приехал к моему дедушке.
— У меня беда, Александр Борисович, — сказал он, входя, — украли вчера церковные-то деньги.
Дедушка всплеснул руками.
— И мы знаем вора, — продолжал Норов, — вообрази, наша Анна.
— Быть не может!
— И нам не верилось, да улика налицо. Ведь уж сам знаешь, что Анне всё доверяли. Послал я её вчера поутру вынуть бумаги из шкафчика, и по этим бумагам сводил счёты. Вечером я их ещё проверил и хотел положить опять счётные книги в шкафчик. Отпираю его и вижу — выдвинут немного ящик, где деньги лежали; глядь — а ящик-то пустой. У меня просто в глазах позеленело. Я сейчас за Анну принялся — ну, разумеется, знать, говори, не знаю. А кто же мог кроме неё? Рассуди ты сам. Она уверяет, что забыла запереть спальню, когда приносила поутру бумаги. Так как же, я спрашиваю, она была заперта, когда я пришёл вечером? Я, говорит, уж после обеда хватилась, что дверь-то не на ключе, тогда и заперла. Клянётся, божится, а как ни говори, кроме неё — некому.
— Как знать, — заметил мой дедушка, — мало ли что бывает? Я за Анну готов поручиться. Не обижай её, не бери греха на душу.
— Нечто ты думаешь, мне самому-то легко? Дорого бы я дал, чтоб её оправдать, да уж, видно, не оправдаешь. Все мышьи норки перерыли; я людей велел обыскать: при мне сундуки открывали; у нас до рассвета никто не ложился. Видно, по моим грехам мой обет не угоден Богу. Опять же, Анна-то очень нас смутила. Ты знаешь, как мы её любили. Жена бедная плачет, да делать нечего: вора при себе держать не станешь.
— А что же ты думаешь с Анной сделать?
— В степное имение её отошлю.
— Ей, не греши, — повторил мой дедушка. — Да что же она-то сама говорит?
— Разливается плачет. Ни на кого, — говорит, — показать не могу, а не я. Хочет она отслужить молебен Иоанну Воину: за меня, мол, угодник Божий заступится. Просит, чтоб все за неё помолились. А уж мне следует больше всех молиться, коли я точно на неё грешу; может, Господь и откроет истину ходатайством своего угодника. Завтра поутру пригласил священника. Не приедешь ли ты?
— Непременно, — отозвался дедушка.
— А теперь я объеду наших, — продолжал Норов. — Ведь вы все вносили вклады на эту церковь, пусть и помолимся вместе.
Понятно, что наш народ особенно чтит святых русской церкви. Они ему ближе, их имена ему знакомее, потому что их жизнь сливалась с их жизнью. Но он питает также тёплую веру к некоторым святым первых времён христианства, и между прочими — к Иоанну Воину. Знают, что бывши ещё тайным христианином, он обходил тюрьмы, где томились повелением римского Цесаря поборники Евангельской проповеди, и поддерживал их словами упования и любви. Знают, что когда он был впоследствии заключён также в темницу, то приносил страдальцам, разделявшим его заточение, утешение в скорбях, опору в минуты слабости и уныния. Знают ещё, что после возвращения свободы он был постоянным покровителем угнетённых и сирых. Потому сирые и угнетённые земли русской молятся ему и призывают его на помощь в тяжких испытаниях.
На следующий день мой дедушка поехал к Норовым, где ждали уже священника. В зале на столе, покрытом скатертью, стоял образ Иоанна Воина, и возвышались в подсвечниках церковные свечи. Родственники хозяина дома толпились в комнате и толковали о случившемся, поглядывая на Анну. Бедная женщина бледная, с глазами, распухшими от слёз, забилась в угол, устремляя на икону отчаянный взор. Из отворённых дверей можно было видеть домашнюю прислугу и дворовых, теснившихся в передней.
Наконец, скрипнула сенная дверь, и говор мгновенно умолк. Священник вошёл в сопровождении причта, облачился и громко промолвил: «Благословен Бог наш».
Вдруг среди молебна раздался звук тяжёлых шагов, и повар, пробравшись сквозь толпу, подошёл к одному из гостей и сказал ему вполголоса:
— Батюшка, Нил Андреевич, ваш человек умирает, вас к себе просит.
— Как умирает? Да где он?
— У меня в кухне.
Нил Андреевич вышел в переднюю и спросил, надевая наскоро шубу:
— Что с ним случилось?
— Господь его знает, — отозвался повар, отворяя широко наружную дверь и пропуская барина вперёд. — Уж я и сам ума не приложу, — продолжал он, вступая на тропинку, которая вела широким двором от дома к кухне. — Вот, извольте видеть, как дело-то было: пошли все на молебен, только мне отойти от огня нельзя, и остался я один. Вдруг вижу: идёт ко мне ваш Иван и сел на лавку. Говорю я ему: «Что же ты это, Иван, просила бедная Анна, чтоб все за неё помолились, а ты сюда пришёл? Ведь неизвестно, чья молитва до Бога дойдёт». А он говорит: «Больно мне неможется». Взглянул я на него и вижу: лица на нём нет; словно его мукой обсыпали, и сам он весь дрожит, так что зуб на зуб не попадёт. Видно, говорю, очень уж ты назябся. Влезь-ка на лежанку и обогрейся. Он встал, ступил шаг, другой да зашатался. Не успел я к нему подбежать, а он грянулся об пол, и во весь рост растянулся. Так я испугался, что чуть кастрюлю из рук не выронил; бросился к нему, а у него холодный пот на лице выступил, руки и ноги свело. «Что, мол, с тобой, Иван?» А он уж еле языком шевелил: «Умираю, — говорит, — попроси скорей барина ко мне». Я за вами и побежал.
Они вошли в кухню. Больной лежал бледный и изнеможенный на полу. Нил Андреевич к нему нагнулся.
— Батюшка, — проговорил слабым голосом Иван, — простите меня Христа ради и развяжите мою грешную душу: я украл деньги.
Нил Андреевич взглянул на повара и сказал почти шёпотом:
— Он бредит.
— Нет, — начал опять Иван, — я в памяти; я украл деньги: вот меня угодник Божий и карает. Умираю. Хоть бы христианский долг исполнить, да пред Анной повиниться.
Он переводил дух с трудом, однако начал рассказывать, как его попутал грех; но барин, убедившись, что он действительно в памяти, перебил его словами:
— Бог тебе простит. Успокойся: я сейчас приглашу к тебе священника.
Вот в чём состоял прерванный рассказ виновного. Накануне Нил Андреевич Новиков обедал у Норовых, и Иван его сопровождал, так как в это время выезжали не иначе, как в карете, заложенной четвернёй, и с лакеем, а для парадных визитов их требовалось два. В обычный час люди пошли обедать, и Иван за ними. Шедши мимо спальной, которую Анна забыла действительно запереть, ему вздумалось заглянуть в эту комнату, отлично убранную, по рассказам норовской прислуги. Он любовался в продолжение нескольких минут роскошью, окружавшею его, и вдруг смутил его лукавый. Пришло Ивану на мысль попользоваться чужим добром. Спальня была в конце длинного коридора, так что можно было слышать издали приближавшиеся шаги, и объяснить своё присутствие в этой комнате чувством любопытства, которое его действительно туда завлекло. Это соображение пришло ему мгновенно в голову. Он бросился к столу и выдвинул ящик, в котором не нашёл ничего, кроме ключа. Иван всунул его наугад в замок шкафчика и повернул. Замок щёлкнул, рука вора дрожала, и кровь бросалась ему в голову; но, не давши себе времени одуматься, он выдвинул первый попавшийся ему ящик и схватил лежавший в нём бумажник, сунул его в карман, потом он запер шкафчик, положил ключ на место и выбежал из комнаты.
Приехав домой, он открыл бумажник и испугался при виде капитала, который в нём нашёл. Иван рассчитывал на десятки рублей, а там лежали тысячи. Норов не поднял бы, вероятно, тревоги, если б у него пропала ничтожная сумма, но теперь, нет сомнения, что он не оставит дела втуне, а употребит все средства, чтоб отыскать вора. Опять же, куда деваться с таким богатством? Как пользоваться им, не выдавая своей тайны? И сердце Ивана замирало при мысли, что она может быть обнаружена. Неужели он продал совесть, пошёл в первый раз на бесчестное дело для того только, чтоб нажить себе вечный источник тревоги и страха? Он рассказывал впоследствии, что были минуты, когда он боялся сойти с ума. Ему пришла, наконец, мысль сжечь эти деньги, чтобы положить конец своим мучениям, но трудно было принять такое решение. "Или я даром взял грех на душу? — думал Иван. — Надо оставить хоть сколько-нибудь из этих денег у себя. Но сколько? Он долго торговался сам с собой: то назначенная им сумма казалась ему слишком мала, то слишком велика, и, не решивши ничего, он спрятал бумажник в свой сундук и лёг спать. Но не мог он заснуть во всю ночь. Ему всё казалось, что кто-нибудь крадётся к его сундуку, и он старался напрасно успокоить себя мыслью, что в доме не было никогда воровства; но сам Иван был до тех пор честен, а ведь попутал его грех; почему же кто-нибудь из его товарищей, честный до тех пор, не польстился бы также на чужое добро? И когда, наконец, утомление брало верх над его тревогой, то глаза его смыкались, но тревожные сны мучили его, и он вскакивал, дрожа от страха. Новая пытка ожидала его на следующий день, когда Норов приехал к его господам и объявил о своей пропаже. Тут Иван узнал, что он украл церковные деньги, и что за него страдает горемычная Анна. Он был так поражён этим известием, что хотел не раз покаяться в своём грехе, но страх и стыд останавливали его. Наконец, когда Нил Андреевич собрался к Норовым и приказал Ивану сопровождать его, бедняк, страдавший действительно не только нравственно, но и физически, думал отговориться болезнью, но побоялся навлечь на себя подозрение. Высадивши барина из кареты у подъезда норовского дома, он сел в переднюю, куда уже сошлись дворовые и толковали о пропавших деньгах. Ивану стало чересчур жутко среди этих людей, собравшихся молиться с надеждой, что Иоанн Воин выручит из беды Анну и укажет на виновного. Он сидел в уголке ни жив, ни мёртв, не смея и на кого взглянуть, боясь, чтоб кто-нибудь не взглянул на него, и при появлении священника скользнул в дверь и пришёл, еле держась на ногах, в кухню.
Нил Андреевич, выслушавши признание своего слуги, вернулся в дом, когда молебен уже отошёл, и все прикладывались к иконе.
— Анна, — воскликнул он, входя быстрыми шагами, — услышана твоя молитва: вор нашёлся!
Анна вскрикнула и упала на колени пред образом:
— Заступился великий угодник! Выручил мою сиротскую головушку!
Поднялась общая суматоха: иные окружали Нила Андреевича, другие бросались к Анне, обнимали и поздравляли её. Хозяева дома подошли к ней, и Норов поклонился ей, промолвив:
— Прости меня, Христа ради, обидел я тебя.
Она просила, чтоб был отслужен немедленно благодарственный молебен, но Нил Андреевич объявил, что надо повременить, потому что Иван желает повиниться перед ней и просит священника пойти за дарами.
Но Иван оправился. Исповедавши свой грех и приобщившись, он почувствовал немедленное облегчение. Барин не наказал его за проступок, говоря, что наказание взял уже на себя угодник Божий.
Мой дедушка велел списать образ Иоанна Воина и благословил им мою мать. Но в чьих руках теперь икона, пред которой молилась так горячо бедная Анна, того я не знаю.
Оригинал здесь.