В. В. Воровский. Фельетоны
Издательство Академии наук СССР, Москва, 1960
Жил был в Одессе мирный купец, по прозванию Брилинский1. Жил, торговал, деньгу наживал, и, к счастью для местного населения, не имел никакого отношения к грамоте.
И вдруг оказалось в Одессе безлюдье. Нет людей, да и только.
Т. е. строго говоря, людей было сколько угодно, но «людей» в кавычках, истинных людей не хватало.
И пришли тогда к Брилинскому и сказали:
— Батюшка, Тит Титыч, иди управлять городским хозяйством!
И Тит Титыч пошел.
Но так как он ничему никогда не учился, ничего не знал, и дальше щелканья на счетах в цифири не пошел — то его и определили по части народного просвещения.
Так сделался купец Брилинский просветителем.
К нему поступали всевозможные прошения и заявления по части народного образования.
Но он ничего в них не понимал и передавал все своему секретарю.
Но вот однажды появилось прошение, в котором он что-то понял.
Собственно, не понял, а скорее почувствовал.
Подзывает секретаря.
— Скажите, Икс Игрекович, что это за слово здесь написано — фис… гармония. Гармония, гармоника — это я понимаю, сам ребенком баловался. А что за фис такой — никак не пойму: уж не бранное ли слово?..
— Никак нет, — ваше севрюжество, — это такая музыкальная машинка — вроде органа. Ногами мехи перебирают-с, а руками, как на рояли, играют-с.
— Ну, значит, вроде трактирного органа?
— Не совсем-с, а действительно как будто вроде.
Просветителю очень понравилась эта идея.
Поставить в народной школе машину, вроде трактирной, весело будет, учительницы русскую плясать станут — вот тогда будет настоящее просвещение.
Пошел в управу.
Так и так, говорит. Очень уж занятно. С музыкой. Совсем как в трактире!
Управа тоже нашла, что занятно.
На машину ассигновали деньги, а для сокращения расходов уволили одну фельдшерицу из городской больницы.
— Дай порадую моих учителек, — думает Брилинский, допивая 12-й стакан чаю с кизиловым вареньем. — Сам поеду и сообщу им радость.
И поехал.
Вошел в школу. Учителя и учительницы все в сборе.
— Вот, — говорит, — мои крошки, будет вам музыка, а вы уж меня, вашего отца и заступника, порадуйте.
Сказал и тут же ущипнул одну из учительниц в бок.
А она — такая необразованная! --вспыхнула, да бежать.
— Ах ты, толстушка моя, — подскочил фертом Брилинский к другой учительнице, слюняво улыбаясь.
И тут же ущипнул ее за щеку…
Поднялся гам, учительницы начали разбегаться, словно их съесть хотят. Шум, беготня, переполох.
Тут, как на грех, инспектор народных училищ входит.
Учителька к нему: так да так — оскорбил, обидел, обесчестил.
Пошла история. Жалобы, бумаги, начальство! Эх, народ сегодня пошел!
А что он, Брилинский, дурного сделал?.. Всего-навсего ущипнул.
И ущипнул-то любя, если бы не любил, разве стал бы щипать?
Нет, испортился теперь народ. Ни благодарности, ни уважения, ни почета должностному лицу. Другая бы за честь сочла, что к ней начальство руку приложило, а эти, извольте радоваться, в амбицию вломались!
Куда мы идем?! Этак сегодня не смей щипнуть свою городскую учительницу. Завтра члену театральной комиссии не позволят обнять за кулисами актерку. А там, глядишь, и на Дерибасовской запретят говорить комплименты прохожим дамам??!
Во что тогда жизнь превратится? Что тогда делать одесскому гласному или члену управы? Ведь не единым же бельгийским трамваем жив будет человек, надо же и для души!
Да, тяжело общественное служение!
«Одесское обозрение»,
1 марта 1908 г.
Фельетон перепечатывается впервые.
1 Брилинский — гласный Одесской городской думы, черносотенец, член комиссии по заведованию народными училищами — явился в одно из городских училищ, сообщил о согласии городской управы приобрести фисгармонию для училища, а затем допустил грубые, развязные выходки по отношению к молодым учительницам. Оскорбленные женщины обратились с жалобами на него в городскую думу.