История эллинизма (Дройзен; Шелгунов)/Том II/Книга III/Глава II

Добавить ссылки
Материал из Викитеки — свободной библиотеки
← Глава IИстория эллинизма — Том II. Книга III. Глава II
автор Иоганн Густав Дройзен (1808—1884), пер. М. Шелгунов		Глава III →
Оригинал: фр. Histoire de l'hellénisme. — Перевод созд.: 1836—1843, опубл: 1893. Источник: РГБ

Глава II.

Заточение молодого царя Александра по распоряжению Кассандра. — Его умерщвление. — Предполагаемая война между Антигоном и Селевком. — Птолемей как освободитель греков. — Отпадение стратега Птолемея. — Переселение автариатов. — Геракл как претендент на престол. — Месть Птолемея Никоклу Кипрскому. — Птолемей на берегах Малой Азии. — Умерщвление Геракла. — Смерть стратега Птолемея. — Основание Лисимахии. — Птолемей в Греции. — Агафокл Сиракузский. — Офел в Кирене. — Смерть Офела под Карфагеном. — Покорение Кирены Магом. — Смерть Клеопатры

До нас дошел один интересный памятник конца 311 года, иероглифическая надпись,[1] в которой жрецы Пе и Теп рассказывают, как его Святейшество наместник Египта Птолемей снова подарил их храмам округ Потанут на ливийской стороне Дельты, который был принесен в дар богам одним египетским царем во время Дария и Ксеркса. Надпись рассказывает, как это произошло: сатрап, который всегда выказывал себя героем и уже сделал много хорошего для храмов Египта, вступил в землю сирийцев, которые вели с ним войну; «он двинулся на них полный мужества, как коршун среди птиц; захватив их всех сразу, он отвез их князей, коней, флоты и все их памятники искусства в Египет». В этом нетрудно узнать битву при Газе и ее ближайшие последствия; дальнейшие последствия надпись обходит молчанием. Затем далее говорится: «Потом, когда он пошел походом в землю Мер-мер-ти, он захватил их всех сразу и увел их людей, мужчин и женщин, вместе с их конями в возмездие за то, что они сделали с Египтом». В названном народе и, вероятно, справедливо ученые думали узнать мармаридов, которые жили к югу от Киренаики до самых пределов Египта. Следовательно, они — вероятно, в связи с отделением Офелы в Кирене и во время трудной войны Египта с Антигоном, — позволили себе преступные предприятия против Египта, за которые их необходимо было покарать. В какой связи с этими событиями — нападениями и грабежами Мер-мер-ти — стоит сделанный храмам Пе и Теп дар, этого из надписи не видно. Самый дар изображен на камне в виде картины: направо — царь, украшенный диадемой, приносит свой дар богу Гору в Пе, а налево — тот же царь приносит дар богине Буто в Теп; на обеих сторонах царь изображен с так называемыми царскими щитами, которые, однако, не имеют надписей. Надпись начинается следующими словами: «В седьмом году, в месяце Тот, в царствование царя Александра, вечно живого» и т. д.

Почему на царских щитах не стоит имя царя, между тем как оно упомянуто при обозначении даты монумента? Ответ на это мы получим, сопоставив между собою единовременные с этим события.

По мирному договору 311 года достигший теперь двенадцатилетнего возраста Александр положительно признавался царем и, кроме того, было установлено, что заботиться о нем до совершеннолетия должен Кассандр, как стратег Европы. С 316 года мальчик и его мать Роксана находились в руках Кассандра; он держал их в Амфиполе в заключении и, когда во время войны его противник объявил, что он защищает интересы царственного мальчика, то это, конечно, не особенно должно было способствовать улучшению положения последнего. Вероятно, в мирном договоре было точно определено, что Александр должен быть освобожден из недостойного заключения, получать царское содержание и воспитываться соответственно своему назначению. И исполнение этого было поручено Кассандру! Он ничего не выиграл, делая это, и должен был предвидеть, что все враждебные ему элементы соберутся в партию около царственного мальчика и что, между тем как другие властители вдали от царя сохранят в своих руках свою почти неограниченную власть, все его влияние в Македонии будет поставлено на карту и даже его личная безопасность не будет обеспечена, так как он всегда презирал и преследовал имя и род Александра. А как мог он предотвратить эту опасность? Приверженность народа к памяти великого царя была слишком велика, чтобы он мог устоять в борьбе с его сыном, и если бы он пожелал призвать помощь извне против этого мальчика, то партия последнего обратилась бы к всемогущему Антигону и нашла бы в нем опору и поддержку. Ненависть, властолюбие и забота о собственной безопасности не позволяли ему привести в исполнение условия мирного договора; он оставил царственного мальчика в заключении.

За эти четыре года имя молодого царя не могло совсем забыться в Македонии, но его избегали произносить; правление Кассандра было полно деспотизма и насилий; он не мог не позаботиться о том, чтобы нигде не было слышно никаких выражений участия к несчастному мальчику, чтобы его народ видел его и слышал о нем так же мало, как он сам рос в заключении, среди горя, не видя ничьего участия и ничего не зная о свете, о своем царстве и о своем народе. Теперь мир возвращал македонянам его имя, теперь каждый имел право называть его единым и законным царем. Даже не имея никаких положительных указаний на этот счет, мы можем себе представить, какое живое участие обнаружилось теперь к нему; он был наследником, сыном великого и славного царя; невинный ребенок, он перенес бесконечные несчастья, а между тем все великое и славное в македонском имени составляло его наследие; теперь страшная война подтверждала его права как единственную гарантию мира и спокойствия, теперь, наконец, можно было бы называть его единственной твердой точкой опоры для взоров народа и надеждой государства, можно было рассказывать друг другу о нем, о его красоте, о проявлениях его многообещающего ума, можно было вспомнить о детстве его великого отца и узнать образ его в сыне, можно было славить его и встречать в нем криками ликования того, чью голову скоро украсит диадема Азии и Европы и в ком возобновится слава македонского имени — казалось, что из этого мрачного и бушующего моря кровавой борьбы, длившейся со времени смерти его отца, в лице его поднимается утро мирного и прекрасного дня.

В дошедших до нас бесцветных источниках говорится, что начались разговоры о том, что следует выпустить царственного мальчика из заключения и передать ему отцовский престол.[2]

Кассандр медлил сделать это; тем громче, вероятно, поднимались такие голоса, которые, конечно, скоро приняли угрожающий характер; по-видимому, как это позволяет заключить одно указание наших источников, общественное мнение было направлено в эту сторону определенными и влиятельными личностями; неудовлетворение этого требования могло повлечь за собою самые печальные последствия. Но это еще более утверждало Кассандра в том убеждении, что ему не следует уступать; он слишком долго медлил, чтобы теперь согласиться на уступки, а с другой стороны, дело зашло настолько далеко, что нельзя было долее отказывать в исполнении этого требования; ему не оставалось ничего другого, как прибегнуть к самому ужасному средству. Он послал Главкию, правителю Амфиполя, следующий приказ: «Умертви тайно мальчика и его мать; зарой их тела; не говори никому о происшедшем». Кровавое дело было исполнено, и кинжал положил конец жизни мальчика Александра и его красавицы матери.[3]

Источники не сообщают нам, каким образом отнеслись македоняне к этому преступлению. Быстрое и точное известие о нем, может быть, вызвало бы внезапную реакцию; но случившееся держалось теперь в тайне, огласилось только постепенно и встретило или сомнения, или веру и бесплодные сожаления. Как отнеслись к этому злодеянию другие властители? Сомнительно, чтобы оно было одобрено ими, а еще сомнительнее, чтобы Кассандр совершил его с их согласия и даже на основании тайного пункта мирного договора, хотя оно, несомненно, было в интересах Птолемея, Селевка и Лисимаха, так как со смертью последнего законного наследника Александра Антигон имел на империю в ее целом такие же права, как каждый из членов составившейся против него коалиции на свою долю в ней; под каким предлогом мог он теперь требовать от них повиновения, если не был до сих пор в состоянии принудить их к этому силой? Но каким образом мог Антигон оставить молодую жизнь, сохранение которой представляло для него такое большое значение, в руках того, о ком он должен был знать достаточно, чтобы иметь полное право не доверять ему? Бьпъ может, он поступил так для того, чтобы в этом залоге, который он оставляет в его руках, иметь новое средство держать его в пределах повиновения. Если торжественная статья мирного договора снова, так сказать, подтвердила права царственного мальчика на престол, то вокруг него должна была образоваться партия, которая, будучи направлена главным образом против Кассандра, обеспечивала значительное увеличение влияния регента, в котором она должна была искать себе опору; такова была несомненная причина агитации выдающихся лиц в пользу царственного мальчика, послужившей только к тому, чтобы ускорить его смерть. Его убиение разрушало существенные основания мира 311 года; теперь регент имел бы полное право не только сам потребовать отчета от того, кому был вверен царственный мальчик, но и пригласить к общей борьбе против виновного тех, с кем он заключил этот мир.

Ни Антигон, ни другие властители, насколько мы знаем, не сделали по поводу этого убиения никаких шагов такого рода и воздержались от всяких дипломатических переговоров по этому вопросу. Неужели же Антигон был тоже доволен, что это так случилось? А если он не был и не мог быть доволен, то почему же он не взял на себя инициативы общего возмездия? Почему он не воспользовался совершившимся преступлением, чтобы выступить против его виновника? Почему он немедленно не двинулся в Македонию, где он как раз теперь мог надеяться найти наибольшее число приверженцев? Или он действительно сделал это, и только наши источники о том умалчивают?

Последнее менее всего вероятно. Принимая в расчет то положение, которое Антигон по заключении мира занимал относительно Селевка, мы принуждены будем сделать другую догадку. Писатель, служащий нам главным источником для истории этого времени, нигде не упоминает, каким образом разрешился этот вопрос; а между тем у Диодора, когда он снова упоминает о Селевке,[4] последний является повелителем Вавилона и верхних провинций; все другие писатели тоже молчат о войне за Вавилон, а между тем зимою 312 года эта область была снова завоевана Деметрием, оставившим для ее защиты значительный оккупационный отряд; да и сам Антигон, как мы должны предположить, заключил мир, главным образом, с целью вести войну против Селевка, который завладел верхними провинциями. Эта война, по-видимому, заняла собою 311 год и даже часть следующего за ним года и воспрепятствовала Антигону принять более непосредственное участие в делах запада. По получении известия о падении Вавилона Селевк, по-видимому, тотчас же возвратился из верхних сатрапий, и ненавидевшие правление Антигона, сын которого так бесчеловечно хозяйничал в их стране, вавилоняне, конечно, немедленно стали на сторону своего прежнего повелителя. Между тем как и на западе был заключен мир, за Вавилон должна была происходить война, к которой мы можем только отнести два отрывочных указания, которые, в противном случае, стояли бы вне всякой силы. Арриан[5] говорит: «Посланные Селевку Никатору Лагидом Птолемеем в Вавилон люди, перейдя в восемь дней через перешеек, двинулись с величайшей поспешностью на верблюдах через безводную и пустынную местность, везя с собою воду на верблюдах и путешествуя ночью». Правда, что Птолемей в мирном договоре отказался от дела Селевка, которого он считал погибшим; но теперь, видя его возвратившимся со значительными силами, он, естественно, должен был послать ему помощь, так как вместе с ним видел в Антигоне своего наиболее опасного противника. На Селевка выступил тогда, как кажется, сам Антигон; Полиен[6] рассказывает: «Селевк выстроил свое войско против Антигона, и началось сражение; оно еще не было закончено, когда наступил вечер; на следующее утро битва должна была возобновиться; Антигон приказал своему войску стать лагерем, чтобы отдохнуть после утомительного дня; Селевк же приказал своим войскам остаться в боевом порядке и отдохнуть, не снимая оружия; на следующее утро он был готов к битве и напал на неприятеля, когда последний только еще готовился к сражению, и без труда одержал над ним победу». Как ни странна эта стратагема, но она все-таки показывает, что произошла битва, в которой Селевк остался победителем.[7] За этим, вероятно, последовало заключение мира, по которому Селевку были уступлены Вавилон и верхние сатрапии; заключение его нельзя отнести ранее 310 года.

Отказываясь по формальному мирному договору от всего востока, Антигон поступил таким образом только ввиду самой настоятельной необходимости, так как дела на западе приняли крайне опасный для него оборот.

При заключении мира 311 года он потребовал провозглашения независимости греческих городов и добился этого, так как в этом именно он видел прежде всего средство обеспечить себе и сохранение мира против происков Кассандра; если бы последний не пожелал держаться в пределах этого постановления, то Антигон, как регент, имел законное право поразить могущество Кассандра в его самом чувствительном месте, между тем как сам он, возбуждая в греках надежды на возвращение свободы, обеспечивал за собою громадное влияние на общественное мнение Греции. Несомненно, его противники не без тревоги смотрели на его предприятие против Селевка, так как в случае его победы над последним и присоединения к его значительным владениям сатрапий востока трое западных властителей имели все основания тревожиться за свою будущность. Умный Лагид понял эту опасность и нашел лучшее средство предупредить ее.

Каково бы ни было значение посланной им прямо в Вавилон помощи, но бесконечно большее значение имела сделанная им диверсия в тылу Антигона, которую он мог произвести, не нарушая заключенного с ним мира. Мирный договор признавал свободу и автономию греческих государств, хотя наши источники не говорят, в каких размерах. Но разве Антигон не послал в 314 году войска и корабли на помощь городам Понта, когда они встали на защиту своей свободы против сатрапа Фракии? Разве не имели все греческие города такого же права требовать признания своей свободы? Разве не противоречил Антигон самому себе, оставляя свои гарнизоны в городах побережья Малой Азии и на островах Архипелага до самой Греции и позволяя своему стратегу Птолемею занимать наиболее важные позиции в Греции? Чтобы поразить в сердце могущество Антигона, не было лучшего средства и более популярного предлога, как придать этому пункту договора 311 года значение общего принципа, открыто провозгласить право всех греческих государств на свободу и выступить на его защиту; Египет ничего не терял при этой мере, так как города Киренаики отделись под предводительством Офелы и по миру 311 года, как кажется, были признаны автономными.

Это и была крупная политическая диверсия, предпринятая Лагидом. Он послал городам, находившимся в сфере влияния Кассандра и Лисимаха, предложение выступить с ним на защиту дела свободы: Антигон, писал он, не исполнил этого лучшего условия мира и не удалил своих гарнизонов из свободных государств; он еще менее согласится исполнить это, когда успешно окончит борьбу на востоке и сделается вдвое могущественнее; теперь еще есть время добиться свободы фактически. В тоже время его полководец Леонид отплыл в суровую Киликию и завладел там теми городами, которые находились в руках Антигона, так как они, во всяком случае, могли считаться греческими.[8]

В то же время делу Антигона в Греции был нанесен второй тяжелый удар. Его племянник Птолемей, бывший стратегом на Геллеспонте и в течение последнего года войны боровшийся в Греции с полным успехом, не считал себя достаточно награжденным своим дядей; он, по-видимому, рассчитывал на получение звания стратега Греции, которое осталось в руках старого Полисперхонта, и ему было приказано возвратиться в свою сатрапию на Геллеспонте. Обладая значительными боевыми силами и будучи господином большей части Греции, он полагал, что достигнет более высокого положения, если изменит делу своего дяди и перейдет на сторону Кассандра, и поэтому послал Фениксу, которому он передал начальство на Геллеспонте на время своего отсутствия, войска и приказание заботливо охранять города и крепости вверенной ему страны, так как Антигон теперь уже более не его повелитель.

Как кажется, в то же время Лисимаху удалось довести до крайности полной блокадой Каллатиду, которая долго защищалась до такой степени, что 1 000 граждан, чтобы не умереть с голоду, бежали из города к боспорскому царю Эвмелу;[9] но о том, что он взял город, источники не упоминают. Этот фракийский Пентаполь, опираясь на скифское царство Эвмела, всегда, по-видимому, успешно защищал свою независимость против Лисимаха.[10]

Кассандр тоже боролся успешно; когда князь пеонов Авдолеонт, теснимый выселившимися из своих земель автариатами,[11] обратился к нему с просьбой о помощи, он выступил против них, победил их и посети все это племя в количестве 2 000 человек в Орбеле. Союз со стратегом Птолемеем значительно увеличил его могущество, так что внутри Македонии партия, вставшая на защиту интересов молодого Александра, не решалась более поднять голову, а Птолемей Египетский, несмотря на его борьбу за свободу греческих городов, которая могла повредить тоже и Кассандру, оставался все-таки его естественным союзником.

Таков был оборот, принятый делами на западе в то время, когда Антигон еще был занят войной на востоке. Он немедленно послал своего младшего сына Филиппа к берегам Геллеспонта против Феникса, а старшего Деметрия в Киликию, чтобы возможно скорее снова завладеть занятыми Леонидом приморскими городами; последний поход был удачен, и египетские войска принуждены были очистить Киликию. Еще больший успех обещал союз, заключенный Антигоном с Кипрским царем Никоклом. Всего важнее было то, что, быть может, не без ведома и согласия Антигона произошло в Греции. Там внезапно выступил Полисперхонт с требованием престола для Геракла, сына Александра и Барсины. Он пригласил его прибыть к себе в Грецию из Пергама, где тот жил со своей матерью, обратился ко всем тем, которые, как он знал, были преданы царскому дому и враждебны Кассандру, с предложением соединиться с ним, чтобы спасти царский престол для последнего от крови Александра, и просил союз этолян помочь ему войсками, обещая им множество наград, когда Геракл завладеет своим царством. Этоляне явились охотно со значительными боевыми силами, так как их манила добыча и крупная награда, со всех сторон собирались приверженцы царского дома и враги Кассандра; скоро образовалось войско, состоявшее из 2 000 человек пехоты и приблизительно 1 000 всадников, а для дальнейших вооружений имелись наготове деньги, оружие и различные боевые запасы; из Македонии тоже получались известия, позволявшие надеяться на счастливый исход.

Между тем Птолемей Египетский получил известие о тайных переговорах царя Пафа[12] Никокла с Антигоном, и, опасаясь потерять свою власть над этим островом, так как другие цари, как он знал, тоже были готовы отделиться, а те, которые уже раньше выступили против него, собирались на собрание, он поспешил уничтожить опасность в самом зародыше. Он послал в Кипр своих друзей Аргея[13] и Калликрата с приказанием устранить царя Никокла. Оба они отправились на остров, получили там войска от стратега Менелая, неожиданно окружили с ними царский дворец, проникли во внутренние покои и объявили царю, что все открыто и Птолемей приказывает ему немедленно лишить себя жизни. Царь попытался оправдываться, но когда ничто не помогло, он повесился, а братья его, потеряв всякую надежду на спасение, тоже лишили себя жизни. Супруга царя Аксиофея, услыхав об этом, бросилась с кинжалом в покой своих дочерей и заколола их, чтобы их девственные тела не достались на позор врагам; затем она пригласила во дворец своих зятьев: теперь, сказала она, более жить не стоит, кровожадная жестокость египетского царя обещает им всем смерть, и поэтому лучше предать себя ей добровольно. Они заперли двери женских покоев и все бросились на кровлю дома, перед которым внизу собрался народ, когда распространилась ужасная весть; перед глазами народа они задушили своих детей своими собственными руками, подложили огня под стропила, и, когда начался пожар, одни бросились в пламя, другие закололи себя кинжалами, а сама Аксиофея нанесла себе смертельную рану и уже умирающая бросилась в пламя. Таков был конец царского рода Пафа,[14]

Если к этим событиям 310 года мы присоединим еще заключенный, вероятно, между Антигоном и Селевком мир, то мы увидим, что теперь во всем царстве Александра господствовал номинально мир, так как предприятие Полисперхонта в пользу Геракла вряд ли было официально признано Антигоном, экспедиция его сына Филиппа к берегам Геллеспонта была направлена против мятежников, а усилия Лагида добиться фактического освобождения греческих городов имели свое оправдание в мирном договоре 311 года; и прогоняя гарнизоны, помещенные сатрапом Египта в городах суровой Киликии, Деметрий действовал во имя высшей государственной власти, которой одной только принадлежала компетенция защищать свободу греческих городов государства.

Этот странный итог вполне соответствовал запутанному и неустойчивому положению дел.

В следующем году мир продолжал еще существовать на тех же условиях, чтобы заменить потерю Киликии, Лагид повел свой флот к Фаселиде, взял этот город штурмом, двинулся в Ликию и завоевал также Ксанф, где находился гарнизон Антигона; двинувшись далее, он напал на Кавн, взял одну из цитаделей города штурмом, а другую заставил сдаться на капитуляцию, совершая все это во имя освобождения греческих городов. Отсюда он отплыл на остров Кос, чтобы оттуда попытаться напасть на Галикарнасс.

Тем временем возникший на западе конфликт нашел свое разрешение. Полисперхонт, как кажется, выступил в начале года во главе значительной армии, чтобы водворить молодого Геракла на царском престоле Македонии; Кассандр выступил против него, расположился лагерем в Тимфейской области, недалеко от лагеря неприятеля.[15] Среди македонян войска Кассандра ясно обнаруживались симпатии к сыну Александра; казалось опасным вступать с ним в борьбу, исход которой делало сомнительным не одно только значительное число войск у неприятеля. Кассандр попытался вступить на путь переговоров и послал спросить Полисперхонта, какую пользу принесет ему, если он одержит победу для Геракла? Тогда он будет принужден делать то, что ему будет приказано другими, между тем как он, Кассандр, готов быть для него более полезным другом; им обоим, как и всем другим, незаконный сын Александра стоит поперек дороги; в случае, если бы его удалось каким-нибудь образом устранить, они оба будут обладать всею властью в Европе и разделят ее между собою; Полисперхонт получит обратно свои владения в Македонии,[16] и в его распоряжение будет отдано войско, достаточное для того, чтобы выступить с ним в звании стратега Пелопоннеса; тогда никто не решится вступить в борьбу с их соединенными силами. Эти предложения Кассандр сопровождал богатыми дарами и обещал еще более богатые: за 100 талантов Полисперхонт был куплен и заключил тайный договор. Он пригласил молодого государя на пир; Геракл чуял недоброе и отказался под предлогом нездоровья; тогда Полисперхонт отправился к нему и упрекнул его в том, что он ему не доверяет и избегает его. Геракл отправился пир; после пира он был задушен, последний мужской потомок царского дома Македонии.[17] Затем оба полководца соединили свои войска; Полисперхонт получил обратно свои македонские владения и определенные по договору 4 000 человек македонской пехоты и 500 фессалийских всадников; завербовав потом всех, которые желали следовать за ним, он выступил с этой армией и двинулся через Беотию на Пелопоннес, но, так как беотяне отказывались пропустить его, то он был принужден двинуться в область локров и провести там остаток зимы.

Источники не сообщают нам, что после заключения договора между Полисперхонтом и Кассандрой предпринял стратег Птолемей, изменивший делу своего дяди и принявший сторону Кассандра; во всяком случае шансов на получение владетельного княжества в Греции у него было весьма мало; мы можем еще предположить, что пелопоннесцы и беотяне отказались пропустить войско Полисперхонта, опираясь на его поддержку, но мы лишены всякой возможности определить то, оставил ли он Грецию по совету Кассандра или по собственной инициативе, чтобы искать счастья в другом месте. Он сел со своими войсками на корабли в Халкиде и отплыл в Кос к Лагиду, который принял его с особенными почестями. Но скоро Лагиду не понравились крайне приветливое отношение стратега к войскам, делаемые им подарки предводителям и его видимые старания приобрести себе народное расположение, и, находя нужным предупредить возможность более опасных интриг, он приказал взять стратега под стражу и принудил его выпить кубок с ядом; его войска были успокоены подарками и раскассированы между египетскими войсками. Мы можем предположить, что Лагид действовал так с полного согласия Кассандра, так как им обоим племянник Антигона уже принес достаточную пользу, изменив делу своего дяди, между тем как в будущем он мог им служить только помехой.[18]

Увеличив свою армию войсками стратега Птолемея, сатрап Египта приступил к осаде Галикарнасса, где находился Антигонов гарнизон; осада началась, вероятно, в конце 309 года. Деметрий поспешил на помощь Галикарнассу, и Птолемей скоро увидел себя вынужденным отступить к Минду.[19]

Если в Европе благодаря измене Птолемея и Полисперхонта Антигон и понес крайне значительные потери, то в Азии его сыновья Деметрий и Филипп действовали с наилучшим успехом: один — противодействуя освободительным попыткам египетского сатрапа, а другой — приобретая снова земли по Геллеспонту, где возмутился Феникс. Номинально мир еще продолжал существовать, но буря грозила разразиться каждую минуту. Можно было ожидать, что Антигон приведет в исполнение свой прежний план переправиться в Европу; в таком случае Лисимаху прежде всего грозила крайне серьезная опасность; переправа через Геллеспонт не представляла никаких затруднений, из Херсонеса дорога во Фракию была открыта, так как укрепления Кардии были устроены только для прикрытия этого богатого полуострова против фракийцев; с этой стороны нечего было более опасаться, так как фракийские племена были покорены. Лисимах решил основать город на перешейке, соединяющий полуостров с материком, и поместил его посредине между Кардией и Пактией, чтобы он преграждал также ведущую от Геллеспонта во внутренность страны дорогу; большая часть жителей Кардии была переселена в новый город Лисимахию.[20]

Наступил 308 год. Лишь только позволило время года, Птолемей оставил со своим флотом стоянку у Минда, проплыл мимо Кикладских островов,[21] освободил Андрос от неприятельского гарнизона, который еще там держался, и пристал к берегу у Коринфского перешейка. Коринф и Сикион находились еще в руках Кратесиполиды, вдовы Александра; Птолемей предложил ей сдаться ему, но ее наемники объявили, что она должна защищать эти крепости. Находясь в это время в Коринфе, она одобрила прекрасный образ мыслей своих воинов, в котором она уже и прежде имела случай убедиться, и объявила, что не уступит ни за что, но, чтобы еще более усилить себя, вызовет подкрепления из Сикиона. Она тайно послала гонцов к Птолемею: ночью перед воротами Акрокоринфа появились вооруженные люди; их впустили, полагая, что это войска Сикиона, но это были призванные Кратесиполидой египетские войска. Таким образом, Коринф и Сикион перешли в руки Птолемея. Здесь Птолемей заявил, что он прибыл, чтобы освободить греческие города, и предложил им поддержать его предприятие; он потребовал от пелопоннесцев провианта и денег, надеясь, что заманчивое слово «свобода» немедленно привлечет греков на его сторону. Но последние уже слишком часто бывали обмануты, а потому не поедали ни провианта, ни субсидий. Раздраженный этим, как говорят, Птолемей оставил дело освобождения, заключил с Кассандрой мир, по которому каждый сохранил за собою свои настоящие владения, оставил в Сикионе и Коринфе сильный гарнизон пой начальством Клеонида и возвратился в Египет.[22] Эти мотивы никак не могут быть истинными, даже если Птолемей выразился так в прокламации к грекам. Если бы была какая-нибудь возможность распространить свою власть также и на Грецию, Птолемей, конечно, не принял бы во внимание интересов своего союзника; но так как Кассандр как раз теперь номинально уступил Пелопоннес Полисперхонту, то Птолемей, может быть, действовал в согласии с Кассандром, лишая старого Полисперхонта владений, которые могли бы ему снова доставить некоторое влияние; если бы он имел в виду непосредственные владения Кассандра, то он обратился бы в Афины и встретил бы там, наверное, больше симпатии, чем на Пелопоннесе. Ни в коем случае его неудовольствие на равнодушное отношение пелопоннесцев не было причиной того, что он не делал никаких дальнейших попыток завладеть полуостровом. Заключить договор с Кассандрой и поспешно возвратиться в Египет заставило его происшедшее в афинских землях событие, которое для него, действительно, составляло предмет крайней важности. Это был верный случай, когда преемники Александра вступили в сношения с дальним западом.

На Сицилии образовалась греческая держава, носившая совершенно своеобразный характер. Уже сто лет на острове и в Великой Греции тянулась борьба между тиранией, олигархией и охлократией, ведшаяся с большим ожесточением, чем в какой-либо другой стране с греческим населением; каждая из партий нуждалась в наемниках, которые, не зная родины и привязанностей, привлекаемые только добычею и барышом, занимались войной, как ремеслом, и давали случай каждому искателю приключений попытать свой талант и свое счастье. Одним из таковых был Агафокл, сын Каркина, горшечник по ремеслу, способный на самые смелые и изумительные предприятия и одаренный блестящим военным талантом и той силой воли, той упорной последовательностью в своих действиях, которые всегда достигают своей цели; в это столь богатое значительными и оригинальными характерами и странными, так сказать, эксцентричными событиями, время мы почти не встречаем более значительного характера, более смелой узурпации, более дерзкого завоевания, чем у Агафокла. Любовь одного сиракузянина, выбранного в стратеги в войне против Акраганта, принесла ему звание начальника, а смерть этого стратега и рука его вдовы доставили, ему значительное состояние и влияние в городе. В Сиракузах еще продолжала существовать введенная Тимолеонтом демократия, но на лоне ее господствовала олигархическая партия Гераклида и Сострата; новая война, в которой Агафокл участвовал в качестве военачальника, показалась ему удобным случаем для попытки восстать против господства олигархов; его предприятие не удалось, и он был изгнан. Он скитался повсюду с отрядом солдат, ища новой службы; кротониаты и тарентинцы прогнали его со службы; тогда он попробовал заняться военным ремеслом на свой собственный риск. Сострат осаждал Регий; Агафокл немедленно обратился с воззванием ко всем тем, которые были выгнаны олигархами, приглашая их соединиться с ними для защиты свободы; он заставил Сострата снять осаду с Регия и подступил к стенам Сиракуз; там происходили ужасные смуты, и борьба между партиями достигла крайнего ожесточения, наконец, народ настоял на том, чтобы Агафокл был возвращен и назначен стратегом и стражем мира. Жестоки были средства, с помощью которых он утвердил свою власть; все, что держало сторону прежнего правительства, а это были самые знатные и состоятельные граждане, были сотнями казнены или изгнаны; это было господство полного террора. Наемники и народ грабили и расточали достояние богатых; Агафокла, перед которым они благоговели, они назначили полководцем с неограниченной властью; опираясь на них и на народ маленьких городов, он начал отныне неутомимо и с выдающимся благоразумием заботиться о благе своих подданных и об утверждении своего господства.

Ему скоро предстояло подвергнуться тяжелому испытанию. Изгнанные из Сиракуз олигархи нашли благосклонный прием в Акраганте, и им удалось склонить народ к войне против Агафокла; тогда последний приступил к серьезным приготовлениям, начал искать себе союзников,. убедил одного спартанского царя принять на себя звание военачальника, а тарентинцы прислали ему 20 кораблей, чтобы помочь ему, как говорилось тогда, освободить Сицилию. Но начальственный образ действий спартанца и несогласия между союзниками парализовали успех этого предприятия, и карфагенянин Гамилькар явился посредником при заключении мирного договора между Акрагантом и Агафоклом, по которому Карфаген приобрел Гимеру, Селинунт и Гераклею, а Сиракузы сохранили за собою гегемонию над остальными городами острова; это было в 313 году. Господствовавшая в Карфагене олигархия не согласилась на условие этого заключенного полководцем мира, который давал опасную власть в руки ее смелого и уже достигшего большого могущества на Сицилии соперника; она начала готовиться к войне, и он точно так же; нападение Агафокла на Мессину в 312 году послужило сигналом к войне; в следующем году карфагеняне послали большое войско на Сицилию; сначала в борьбе счастье благоприятствовало Агафоклу, но затем он был разбит, оставлен всеми своими союзниками и принужден отступить в Сиракузы; вся Сицилия, за исключением одного только этого укрепленного города, находилась в руках карфагенян. Тогда Агафокл составил смелый план переправиться в Африку и напасть на карфагенян в их собственной стране, между тем как достаточный гарнизон под начальством его брата Антандра должен был защищать Сиракузы. Он собрал сколько мог денег; сокровища храмов, имущество сирот, кассы купцов, избытки богатых — все было конфисковано, всякий ропот наказывался с беспощадной строгостью; отовсюду были собраны корабли и запасы; были взяты самые отборные наемники, и всадники получили приказ явиться за оружием, доспехами и лошадьми; летом 310 года эта дерзкая экспедиция вышла в море на 60 кораблях, и ей удалось благополучно избежать встречи с карфагенским флотом. Она пристала к берегу у так называемых Каменоломен на берегу Ливии, была принесена жертва богиням Сицилии, Деметре и Персефоне, и в честь их флот был сожжен. Теперь необходимо было победить. Все благоприятствовало тому, чтобы облегчить смелому завоевателю его задачу и возбудить в его войске наемников жажду добычи; вся местность, покрытая роскошными загородными домами пунийских купцов, напоминала собой сад; здесь были виноградники, рощи масличных деревьев, разбитые парки с искусственно проведенным орошением, прекрасные луга, покрытые густою травою, пастбища со стадами рогатого скота редкой красоты, хлебные поля, содержащиеся в отличном порядке, леса и высившиеся на заднем плане горы; вся усыпанная городами окрестность представляла собою радостную картину безмятежного мира. Скоро ближайшие пункты были завоеваны; Агафокл выступил в открытое поле, чтобы ожидать карфагенян для битвы; государство, управляемое строгою аристократией, постоянно разделяемое на партии взаимной завистью небольшого числа обладавших царственными богатствами фамилий, управляемое с величайшей осмотрительностью и недоверчивой суровостью учреждениями, напоминавшими государственную инквизицию, как она образовалась при тождественных условиях в Венеции, выслало войско под начальством двух полководцев из враждебных друг другу фамилий; один генерал должен был наблюдать за другим. Ганнон пал, а Гамилькар бежал, чтобы, возвратившись в Карфаген, тем вернее добиться для себя верховного начальства. Победа доставила сиракузянину колоссальную добычу и новые завоевания; он двинулся для осады Туниса в 309 году. В Карфагене господствовала величайшая тревога; золотые украшения из храмов[23] были посланы в метрополию Тир; народ полагал, что боги разгневаны на то, что долгое время вместо наиболее любимых собственных детей для них откармливались и приносились им в жертву дети чужеземцев; должностные лица выбрали двести детей из знатнейших фамилий и бросили их в раскаленные руки пунийского Молоха; около трехсот других было добросовестно принесено в жертву родителями.

Агафокл уже завладел равниной, занял окружавшие Карфаген горы, и более 200 городов на морском берегу покорились ему. Он еще не решался напасть на густо населенную и сильно укрепленную столицу, а двинулся в верхние области, чтобы покорить также и их. Из Сицилии получались самые лучшие известия; Сиракузы не только выдержали осаду, но осаждающие были отбиты, а их полководец взят в плен, казнен и его голова послана Агафоклу. Последний со всех сторон обложил город; карфагеняне, попытавшиеся произвести вылазку, были отбиты со страшными потерями. Вторая победа Агафокла в следующем году, при которой пала 1 000 греков, составлявших главное ядро карфагенского войска, по-видимому, наконец, так истощила силы противника, что Агафокл нашел возможным думать о штурме самого Карфагена. Количество его войска, вероятно, уже было недостаточно для этой последней и наиболее трудной борьбы; ему было необходимо значительное число новых наемников; откуда достать их в такое короткое время? На море еще господствовал карфагенский флот; так что он не мог надеятся перевезти сюда людей ни из Сицилии и Великой Греции, ни из Пелопоннеса, а вербовать себе солдат из африканских племен он находил бесцельным, так как им недоставало главного — военной опытности.[24] Агафокл нашел отличное средство.

В 312 году, как мы уже упоминали, Офел,[25] наместник Лагида Птолемея в Кирене, пользуясь неоднократно выражавшейся ненавистью киренейцев против египетского господства, возмутился против своего повелителя; война между Птолемеем и Антигоном дала ему возможность удержаться в занятом им положении; мирным договором 31! года, вероятно, была признана автономия Пентаполя, как и всех греческих государств, что во всяком случае не исключало того, что Офела оставался повелителем этой области.[26] В течение следующих лет Птолемей не имел времени думать о вторичном присоединении Киренаики; для него было вернее склонить на свою сторону в качестве освободителя сначала греческие государства в Малой Азии и Греции. Между тем могущество Офелы усиливалось, он уже распространил свое господство до алтаря филенян и до пунийской границы в юго-восточном углу большого Сирта; на его службе находилось значительное войско наемников, и он уже помышлял о том, чтобы еще далее распространить пределы своего господства. В это время в Кирену прибыл послом сиракузянин Орфон, чтобы предложить ему от имени своего повелителя принять участие в войне против варваров. Агафокл, говорит он, готов уступить ему за это всю Ливию, ему достаточно Сицилии, и он начал войну в Африке только для того, чтобы пунийцы впредь не мешали ему беспрепятственно владеть этим прекрасным островом; если бы он питал более честолюбивые намерения, то он скорее стремился бы распространить свое господство на Италию; Ливия же отделена от Сицилии большим и полным опасностей морем, и он далек от намерения желать сохранить то, что разъединила сама природа, между тем как Кирена естественным образом призвана к господству над Ливией. Выслушав с большою радостью эти и тому подобные речи посла, Офела тоже отправил послов к Агафоклу, которые должны были заключить с ним союз, и деятельно приступил к вооружениям, послав даже в Афины предложение заключить с ним союз, так как его супруга Эвридика была афинянкой из рода Мильтиада,[27] и город был, кроме того, расположен к нему за многочисленные знаки внимания, которые он ему оказывал. Много афинян, равно как и других греков, последовало за его вербовщиками; они сулили себе крупную добычу в земле богатых пунийцев, надеялись получить клерухии в самой благословенной области Ливии и горели страстным желанием эмигрировать и навеки покинуть несчастную родину, которая, по-видимому, не могла им более дать ни покоя, ни свободы, ни надежды.

Когда приготовления были окончены, Офел со своей армией двинулся на запад; за ним следовало более 10 000 человек пехоты, 600 всадников, 100 боевых колесниц более чем с 300 возницами и воинами на них, а кроме этих строевых войск, у него было еще внестроевых, как их называли, около десяти тысяч; многие имели с собою жен, детей и имущество, так что армию можно было принять за многочисленную колонию переселенцев. Через восемнадцать дней армия достигла Автомалы, последнего города Киренейской области. Затем путь вел через скалистую долину так называемой пещеры Ламии в глубине пустыни Сирта. Недостаток воды, съестных припасов, палящий солнечный зной, хищные звери следовавшие за армией и растерзывавшие отстающих, ядовитые змеи, которые, будучи одного цвета с песком пустыни, скрывались от глаз, чтобы жалить тем вернее, появившаяся скоро смертельная лихорадка, истощение войск, значительная смертность и общий упадок духа — таковы были страдания, среди которых после более чем двухмесячного похода Офела привел свое войско к Агафоклу. Оба войска расположились лагерем друг против друга. Агафокл послал в изобилии съестных припасов, чтобы дать оправиться союзному войску, и послал к Офелу, как будто в виде заложника, своего сына Гераклида, юношу большой красоты, зная, что Офел предавался противоестественной любви к мальчикам; он велел своему сыну быть приветливее и в то же время недоступным для Офелы и не соглашаться оказать этому государю последний знак своего расположения до того дня, который он ему назначил. Когда большинство киренейского войска рассеялось по окрестностям для сбора травы и съестных припасов, Агафокл созвал свое войско на собрание и заявил, что Офел изменник, что он злоупотребляет вверенным ему мальчиком и что он желает сражаться не для общего блага, а для своей личной выгоды; после таких и подобных обвинений он призвал свои войска к оружию и повел их против лагеря киренейцев; Офела, тщетно пытавшийся защититься, пал в бою.[28] Лишившись своего полководца, киренейские войска были принуждены сдаться и перешли на службу к Агафоклу Тех из них, которые были непригодны для войны, он посла: в Сиракузы; буря рассеяла корабли, так что многие потонули, другие были оттеснены к Питекусским островам, и только немногим удалось достигнуть Сицилии.[29]

В нашу задачу не входит следить за дальнейшим ходом войны под стенами Карфагена;[30] отныне все предприятия Агафокла были неудачны; в следующем году он увидел себя вынужденным отправиться в Селинунт для подавления вспыхнувшего на Сицилии восстания, а по своему возвращению в Африку понес тяжелое поражение, за которым последовал мятеж среди его войск; он поспешил незаметно скрыться, оставив своих двух сыновей; киренейские войска возмутились против него; в годовщину смерти Офелы оба юноши умертвили себя.

Смерть Офела лишила Киренаику ее господина и предводителя, а в значительной степени также и ее могущества. Весть об этом, вероятно, заставила Лагида возвратиться из Пелопоннеса; его договор с Кассандром, по которому они оба признавали друг за другом те греческие государства, которыми владели, показывал с достаточной ясностью, что он желал перестать вести борьбу за греческую свободу, Кирена естественным образом была ближайшим предметом его забот и желаний; момент был в высшей степени благоприятен для ее присоединения. Он послал своего приемного сына Мага[31] с войском, приказав ему снова занять эту область; она была покорена снова без значительной борьбы; ему, по-видимому, покорилась вся страна до Катабатма, границы Египта. По восстановлении в ней порядка эта богатая страна скоро снова достигла цветущего состояния.

Это, несомненно, было для Птолемея важным приобретением. Но почти не менее важно было второе преимущество, которое доставил ему его двухлетний морской поход; конечно, столь гордо возвышенная им автономия, наполнившая, вероятно, греческий мир величайшими ожиданиями, принесла мало пользы делу свободы; но мирным договором, который он заключил с Кассандрой, и взаимной гарантией неприкосновенности их приобретений в Греции Египет и Македония в Греции подавали друг другу руку и вместе с Лисимахом, который, несомненно, не колеблясь присоединился к этому союзу, с его сильной позицией на Геллеспонте, с египетским флотом, который мог опереться на Андрос и Кос, они составляли такой оборонительный союз, который, по-видимому, навсегда ограждал положение вещей в Европе от притязательного вмешательства Антигона.

Главная руководящая роль в политике заметно все более и более переходила в руки Лагида. Одно относящееся к этому году (308) письменное предание говорит нам, что последние остатки царского дома склонны были ввериться ему. Кроме Фессалоники, супруги Кассандра, из потомков царя Филиппа была В живых еще только его дочь Клеопатра, вдова царя Александра Эпирского; уже пятнадцать лет она имела свою резиденцию в Сардах. Ранее она стремилась приобрести влияние на дела государства при помощи брачного союза с Леоннатом и Пердиккой, но они оба умерли до свадьбы; затем за нее сватался Кассандр, но она ненавидела в нем врага своего дома; Лисимах тоже был отвергнут ею; Антигон и Птолемей тоже сватались за нее; после гибели мужского потомства царского дома ее рука, по-видимому, могла давать право на диадему. Старый Антигон был ей противен, а между тем в Сардах она была в его руках. Теперь она обещала свою руку Лагиду, верному боевому Товарищу ее брата, сказав, что она убежит из Сард, прибудет к нему и вступит с ним в брак. Но Антигон уже дал нужные инструкции военачальнику на Сардах; она была удержана, когда намеревалась бежать, и скоро была найдена убитой, причем все говорили, что ее умертвили некоторые из ее рабынь. Антигон приказал схватить их и казнить, как виновниц убийства, а тело царицы похоронить со всеми почестями. Но тем не менее никто не сомневался, что инициатива этого злодеяния принадлежала ему.[32]

Его положение было далеко не блестяще; за эти годы мира ловкая политика его противников все более и более оттесняла его на задний алан; и каждый дальнейший год неповиновения только увеличивал силу и притязания тех, кого он желал принудить к повиновению в силу своего звания регента; еще один дальнейший шаг назад — и его игра была бы проиграна.

Как раз тот принцип, на который он опирался, был всегда оспариваем ими, а теперь с двойным правом, так как более не существовало законного главы государства, прав и величества которого он был бы представителем, и законного наследника царского венца, именем которого он мог бы управлять государством. Принцип единства государства, добиться признания которого в мирном договоре 311 года ему еще удалось, его противники считали устраненным с тех пор, как законное потомство царского дома перестало существовать; что же оставалось теперь, кроме территориальной системы?

Таким образом, эти обе тенденции находились в самом полном противоречии друг с другом. Речь шла не об одном только вопросе титула; с решением этого вопроса были связаны существеннейшие практические интересы, все законное понимание важных политических условий царства Александра и будущность земель и народов, которые оно соединяло в себе; и та, и другая сторона должны были понимать, что здесь вопрос поставлен о том, существовать или нет; а для решения этого вопроса не было налицо никакой инстанции, никакой формы, никакого признанного правила.

Невозможно предположить, чтобы по этим вопросам не происходило никаких дипломатических переговоров между представителями власти. Они могли повести только к тому, чтобы еще более усилить это противоречие. Предполагая, что одной стороной был предложен конгресс, чтобы решить это дело третейским судом или прийти к тому соглашению, к какому пришли между собою немедленно по смерти Александра знатнейшие офицеры, то другая сторона, несомненно, должна отклонить как компетенцию третейского суда, так и целесообразность конгресса, для которого не существовало ни установленных форм, ни общепризнанных оснований. И если бы было вполне естественно указать на странную прерогативу македонян подтверждать своим одобрением права того, который наследовал царский венец, и, следуя этой аналогии, признать теперь, когда никакого наследника не существовало, за вооруженным собранием македонян право избрания главы государства, то в этом акте очевидно заключалось petitio principii единства государства, которое, по мнению его противников, перестало существовать вместе с царским домом. И за какими македонянами должно было быть признано это право? Уже не за так ли называемым государственным ополчением, во главе которого стоял Антигон? Положим, что в свое время македоняне Антигона обвинили и осудили Кассандра; но ни Кассандр, ни его друзья не признали этого приговора, и сам Антигон должен был фактически отречься от него при заключении мира 311 года — или должны были быть призваны все носящие оружие македоняне? Каждый из властителей имел в своем войске и в своих землях от катарактов Нила до пограничных крепостей на берегах Инда и Яксарта македонян; каким образом могли они позволить своим македонянам соединиться в качестве принадлежавших непосредственно к единому государству лиц, чтобы составить из себя высшую авторитетную инстанцию, на которую никто не имел более законных прав и права и полномочия которой перешли на отдельные части.

Существовал еще один путь избежать очевидно предстоявшего страшного столкновения. Мы можем быть уверены, что Лагид не преминул порекомендовать этот исход. Антигон при тех владениях, которые он имел в своих руках, увидел перед собою трудную задачу заставить признать свое господство тех, на кого он должен был смотреть как на узурпаторов, между тем как они, занимая просто оборонительное положение относительно него, могли быть вполне готовы признать за ним те же права над входившими в состав его владений территориями, каких они требовали для себя. Насколько вероятно, что регенту были сделаны предложения в таком смысле, настолько же достоверно то, что он отверг их.

Как ни сильно было в нем желание надеть на свою голову диадему Александра, он имел достаточно ума и самообладания, чтобы или отказаться от шага, который немедленно подал бы повод и законное право его соперникам к подобному же провозглашению себя царями, или же пока отложить его. Что исчисление продолжало вестись по годам умерщвленного молодого Александра и что продолжали чеканиться его монеты, является доказательством существования правовой фикции, при которой Антигон ничего не приобретал, а его соперники ничего не теряли, и при которой только теоретический вопрос оставался еще пока нерешенным.

Его уже более не было возможно решить на основании правовых доказательств или с помощью дипломатических средств; он сделался простым вопросом силы и должен был решиться при помощи оружия.

Антигон позволил своим противникам значительно опередить себя. Селевк имел в своих руках весь восток, для которого Вавилон служил могущественным центральным пунктом, а па западе владел землями до линии Евфрата. Лагид, господствовавший на Кипре, в Кирене и даже в Эгейском море, да обладавший притом значительным флотом, который уже дал почувствовать себя южному и западному берегу Малой Азии, был гораздо более опасным противником с тех пор, как уладил свои несогласия с Кассандром. Последний имел, кроме Македонии, Фессалию; Эпир под властью Алкеты был почти в его полном распоряжении, на Эвбее, в Фивах, в Афинах, в Мегаре находились его фрурархи. Занятие Птолемеем Андроса, Акрокоринфа и Сикиона и данные им и Кассандром обоюдные гарантии неприкосновенности их владений в Греции служили соединяющим звеном между ними и отдавали в их распоряжение денежные средства греческих государств и возможность вербовки в них наемников. Лисимах, державший их сторону и прикрывавший в Лисимахии Геллеспонт, да и пользовавшийся решающим влиянием в Византии, довершал политическую изолированность Антигона.

Один факт показывает нам, что он не оставлял этого без внимания, а принимал против того умные и решительные меры. Вскоре мы находим его занятым постройкой своего нового города Антигонии на берегах Оронта; тот факт, что он переносил сюда центр своей силы, занимая одинаково нападающее положение против долин Евфрата и Нила, показывает нам, каким образом он понимал задачу своей политики. Как кажется, он основал еще и вторую Антигонию в то время (313), когда имел намерение переправиться в Европу; последний город он заложил на том месте Троянского берега, где залив Бесика, находящийся недалеко от входа в Геллеспонт, представляет надежное убежище от его сильных течений. Отсюда ему было нетрудно держать в страхе Фракию, несмотря на Лисимахию; чтобы господствовать над пропонтийским берегом Малой Азии, Фракия должна была бы находиться в одних руках с Македонией, как во время Филиппа и Александра; опасной она могла быть теперь потому, что Лисимаха его союзники Кассандр и Птолемей могли также поддерживать и со стороны моря. То обстоятельство, что Македония и Египет в Греции шли рука об руку, было для Антигона самым опасным моментом. Здесь он не должен был дозволять окрепнуть такому положению вещей; попытка разорвать здесь ту цепь, которой его окружали, должна была составить первую задачу его наступательной политики. Он мог обратиться сюда, не нарушая мира 311 года; и выступая борцом за признанную этим миром свободу греков, он действовал вполне в духе верховной власти и в силу своего высшего авторитета.


  1. ↑ Эта надпись была сообщена Brugsch’eм в «Zeitschr. fur agyptische Sprache» Lepsius’a (1871, IX, с. 1 слл.) и комментирована Wachsmuth’OM (Rhein. Mus., Neue Folge., XXVI, c. 464). Дата этой надписи, помеченной «месяцем Тотом седьмого года царствования Александра», очевидно, относится к предмету переговоров относительно этого дара, когда сатрап «с радостью в сердце» возвратился из Ливии «и торжественно праздновал свое возвращение». Приготовление камня для надписи должно было потребовать затем довольно продолжительного времени. Следует еще заметить, что Птолемей в этой надписи несколько раз называется «сер Египта», т. е. наместник, вельможа, но в одном месте, где приводятся слова Птолемея, употреблено выражение: «Я сатрап Птолемей», изображенное фонетически, как мне любезно сообщил Lepsius, в формуле pechschtron, к которой прибавлено для пояснения слова «властитель».
  2. ↑ και κατά τήν Μακεδονίαν λόγους ύπο τίνων διαδιδομένους, βτι καΟηκει προ άγειν έκ της φυλακής τον παΐδα και τήν πατρωαν βασιλείαν παραδιδόναι (Diod., XIX, 105, 2).
  3. ↑ Так рассказывают Диодор (XIX, 105) и Юстин (XV, 3); по словам Павсания (XI, 7, 2), смерть их обоих последовала от яда. Мы не имеем возможности определить время этого убиения, если не решимся сделать из вышеприведенной эры халдеев того заключения, что оно произошло ранее осени 311 года.
  4. ↑ Diod., XX, 106. Недостающий здесь рассказ должен был бы по обычному порядку распределения Диодором своего материала стоять в XIX, 105; но чтобы перейти скорее к событиям в Сицилии, он крайне поверхностно излагает 31L год в этой одной главе.
  5. ↑ Arrian., Ind., 43, 4. Л
  6. ↑ Polyaen., IV, 9, 1.
  7. ↑ Аппиан (Syr., 57) перечисляет основанные Селевком города: καί έπί ταΐς αυτού νίκαις έστί Νικηφόριόν τε έν τή Μεσοποταμία καί Νικόπολις εν Αρμενία τη άγχοτάτω μάλιστα Καππαδοκίας. Если последнее место, как это весьма вероятно, обозначает место одержанной им в 302 году над Деметрием победы, то Никифорий на Евфрате мог бы обозначать место его победы над Антигоном.
  8. ↑ Diod., XX, 19. Это ясно доказывает, что Антигон со своей армией находился в отсутствии. Лапеф считался греческим городом, так как его называют Λακώνωον κτίσμα (Strab., XIV, 682). Солы были Αργείων άποικοι καθάπερ καί Τόδιοι (Polyb., XXI, 24, 10). Монеты Нагида и Келендерида имеют уже во время персидского господства надпись на греческом языке.
  9. ↑ Эвмел вступил на престол именно в этом 310 году (Diod., XX, 25).
  10. ↑ L. Muller (Die Munzen des Lysimachos, c. 62) приходит к тому выводу, что ни в понтийских городах, ни в Византии не существовало монет Лисимаха и что чеканившиеся там с именем Лисимаха монеты относятся к позднейшему времени и представляют собой только излюбленную в понтийских землях монету. События, давшие Евмелу возможность достигнуть такого большого могущества на северном берегу Понта, рассказаны Диодором (XX, 22 sqq.) и объяснены Bockh’oM (С. I. Graec, II, п" 102 sqq.).
  11. ↑ Автариаты были принуждены к переселению постигшим их страну громадным бедствием — падавшими с неба лягушками (Heraclides Lembus, fr. 3, ар. Athen., VIII, p. 333; Diod., Ill, 30; App., Illyr., 4; Iustin., XV, 2, 1). Аппиан помещает это событие слишком поздно, а Юстин на четыре года раньше, так как принятая Диодором (XX, 19) хронологическая группировка событий заслуживает, несомненно, большей веры. Интересно, как Аппиан мотивирует это постигшее автариатов бедствие: они хотели с Μολιστόμω καί Κελτοις τοις Κίμβροις λεγομένοις предпринять поход против Дельфов, чтобы разграбить храм, но Бог наслал на них дождь и бурю и, наконец, эту казнь и т. д…. Мы не имеем из других источников никаких сведений о походе на Дельфы до похода 278 года; тем менее известно нам о предводителе кельтов Молистоме, и то, что кельтологи говорят об упоминаемых в этом рассказе кимврах, мне представляется более чем сомнительным.
  12. ↑ Wesseling (ad Diod., XX, 21) вместе с другими старыми учеными держится того мнения, что этот Никокл из Пафа есть не кто иной, как Никокреонт, которому Птолемей отдал управление Кипром. Того же мнения держится и Engel (Kypros, I, 368 и 496). Это предположение вполне соответствовало бы обстоятельствам, но оно не выдерживает критики, так как, по словам Плутарха (Alex., 29), Никокреонт был царем Саламина и был, вероятно, сыном Пнитагора (Arrian., Ind., 18, где, вероятно, следует исправить текст следующим образом: ΝιΟαφών δ Προταγόρου Σαλαμίνιος).
  13. ↑ По своим годам это не может быть сын Птолемея (Paus., I, 7); в противном случае мы должны были бы предположить, что он родился от первого брака Птолемея в 324 году. Что же касается до Калликрата, то мы почти наверное можем утверждать, что это был самосец Калликрат, сын Баска, которого мы встречаем в изданных Homolie надписях с острова Делоса (Bull, de corresp. hellen., IV, с. 320 слл.). Более точные подробности об этих двух лицах я сообщил в моем исследовании Zum Finanzwesen der Ptolemaer (Sitzungsber. der Berl. Akad., 2 февр. 1882 г.).
  14. ↑ Diod., XX, 21; Polyaen., VIII, 48.
  15. ↑ Об этом событии говорит Феофраст в главе περί Λογοποιίας, где автор новостей рассказывает, что он получил из самого верного источника известия, что Полисперхонт и царь разбили Кассандра наголову и взяли в плен его самого; это можно, говорит он затем", прочесть даже на лицах городских властей (τά πρόρωπα τών έν τοις πράγμασι), и затем прибавляет: «Бедный Кассандр, как он несчастен, как изменило ему счастье!». Этим царем может быть только Геракл, но не Арридей, так как только в это время Афины вполне держали сторону Кассандра.
  16. ↑ παραχρήμα μεν άπολήψεται τάς προγεγενημένας κατά Μακεδονίαν δωρεάς… τας τ' έν τή Μακεδονία δωρεάς έκομίσατο (Diod., XX, 28, 2-3). Не знаю, правильно ли я понял выражение δωρεάς; слова схолиаста Аристофана (έστι δέ δωρα μέν τά έπι δωροδοκία δεδομένα, δωρεά δέ έπι τιμής: Αν., 510) дают нам право понимать под ними пожалования землями, и слова Диодора (XV, 91, 1; XVI, 3, 4; XIX, 86; 1) точно так же можно вполне свободно истолковать в таком смысле, хотя эти места вовсе не исключают намерения действовать с помощью подкупа. Совершенно подобные этим δωρεάις были предложенные Эвмену δωρεαι, о которых мы уже упоминали выше и о которых Диодор (XVIII, 50) говорит: λαβείν δωρεάς πολλαπλασίους ων πρότερον ην έσχηκώς και σατραπείαν μείζονα κτλ. Военные отличия, которые Эвмен имеет право раздавать, καυσίας άλουργεις καί χλαμύδας, Плутарх (Еит., 8) называет тоже δωρεαί.
  17. ↑ Diod., XX, 28; Paus., IX, 7; Plut., De falso pudore, 530. Это злодеяние было совершено (έν θοίνασιν) около Трампии (Sycophron. Alex., v. 800; cf. Tzitzes ad L. I.). Изложение Юстина (XV, 2) неточно, но он замечает, что вместе с Гераклом была задушена его мать Барсина. Слова Диона Хрисостома (XLIV, 559) отличаются крайней запутанностью: «Геракл, сын Александра, не сделался царем, но непогребенный был принесен к Олимпиаде, и когда она его оплакала, она сама умерла».
  18. ↑ Diod., XX, 27.
  19. ↑ Диодор вовсе не упоминает об этой осаде Галикарнаса, а Плутарх (Demetr., 7) помещает ее непосредственно после возвращения Деметрия из Вавилона в 312 году; так как в следующем году Птолемей выступает из Минда в море, то борьба за Галикарнас должна быть отнесена к концу этого года.
  20. ↑ Diod., XX, 29; Paus., I, 9, 10. Значение этого города выясняют нам указы и распоряжения Антиоха III, приводимые Аппианом (Syr., 2) и Диодором (XXIX, 5, ed. Dind.).
  21. ↑ Весьма возможно, что в это время был основан κοινον των νησιωτών, о существовании которого мы узнали только недавно благодаря удачным разысканиям французских ученых. Во всяком случае принесенная им в дар золотая ваза весом в 4331/2 драхмы с надписью Πτολεμαίος Λάγου Μακεδώς ведет нас к тому времени, когда Птолемей еще не принял титул царя. Это указание находится в инвентаре сокровищницы Делосского храма, одном из наиболее интересных документов, который Homolle издал и снабдил прекрасными комментариями в Bull, de la corresp. Hell. (VI, с. 1 слл., 1882 г.).
  22. ↑ Diod., XX, 37; Polyaen., VIII, 58. Он взял также и Мегару и предложил жившему там философу Стильпону сопровождать его в Египет (Diog. Laert., И, 115); но город опять перешел в руки Кассандра.
  23. ↑ τούς έκ τών Ιερών χρυσούς νάους (Diod., XX, 14). Мы не можем сказать, были ли это действительно модели храмов.
  24. ↑ Главные сведения об этих событиях мы находим только у Диодора и Юстина, которые здесь оба следовали Дуриду.
  25. ↑ За исключением уже сообщенных нами выше в тексте сведений, об этом Офеле мы не знаем почти ничего. Что он был родом из Пеллы и был сыном Силена, что затем он в 325 году принимал участие в триерархиях флота на Инде, это мы видим из Арриана (Ind., 18). Следовательно, упоминаемый Псевдо-Аристотелем (Oecon., II, 36) как уроженец Олинфа Офел не может быть одним и тем же лицом с уроженцем Пеллы.
  26. ↑ Юстин (XXII, 7) и Орозий (IV, 1, 6) называют Офела regem Cyrenes, что не может быть ошибкой. Диодод) (XX, 40) говорит κυριεύων τών περί Κυρήνην πόλεων, а Плутарх (Demetr., 14) называет его Κυρηνην άρξαντα. Естественной должна была представляться мысль восстановить древнее царство Баттиадов, которое хотя и перестало существовать 150 лет тому назад, на во время которого их страна была могущественна и счастлива.
  27. ↑ ή Μιλτίαδου μεν άπάγον δς του παλαιού (Plut., Demetr., 14); это, может быть, была дочь того Мильтиада, который был οίκιστής отплывшей в Адриатическое море афинской колонии (Bockh, Securk., n° XXa. 3, с. 222 и 245).
  28. ↑ Diod., XX, 40, 42; Theophrast, Hist, pi, IV, 3; Polyaen., V, 3. Юстин (XXII, 7) говорит: itaque cum ad belli societatem cum ingenti exercitu ipse venisset, Agathocles blando adloquio et humili adulatione, cum saepius simul coenassent adoptatusque filius ejus ab Ophelia esset, incautum interficit.
  29. ↑ Diod., XX, 44.
  30. ↑ Я укажу на прекрасное сочинение Holm’a «Geschichte Siciliens» (II, 287 sqq.) и замечу только, что совпавшее с началом экспедиции в Африку солнечное затмение у Диодора (XX, 5, 5), по вычислениям Zech’a (Astron. Butersuch., 1853, S. 34 и 47), происходило 15 августа 310 года и что после четырехлетней войны Агафокл возвратился на родину в ноябре месяце 306 года (έτος τέταρτον πολεμούμενος… έλαΟεν έκπλεύσας κατά την δύσιν της Πλειάδος χείμωνος δ'ντος: Diod., XX, 69, 5). ^ £
  31. ↑ έ'τει πεμπτω μετά την άπόστασιν (в 312 году) είλε Κυρήνην (Paus., I, 6, 8). Хотя у Павсания этот факт сообщается после битвы при Ипсе, но, как справедливо замечает Thrige (Res. Eyren., p. 217), он относится сюда. Маг был сыном Филиппа, который, может быть, был сыном Аминты и был командиром фаланги в 334 году (Arrian., I, 14, 2); его мать Береника, отличавшаяся умом и прекрасными качествами души, прибыла в Египет вместе с дочерью Антипатра Евридикой, посланной Антипатром для вступления в брак с Лагидом: она была внучатой племянницей Антипатра, внучкой его брата Кассандра и дочерью Антигора (Schol. Theocrit., XVII, 61). Тот же самый схолиаст в своей схолии к стиху 34 называет ее отцом Лага, так что она должна была быть сестрой Птолемея. Чтобы вступить с ней в брак, Птолемей, впрочем, не развелся с сестрой Кассандра Евридикой; Береника сопровождала его в качестве супруги уже в морской экспедиции 309 года, родила ему на острове Косе Птолемея Филадельфа и уже в 306 году родила ему дочь. Из слов Агафархида (Athen., XII, р. 550) Μάγαν βασιλεύσαντα Κυρήνης ετη πεντήκοντα (приблизительно до 260 года) можно было бы заключить, что Маг уже теперь титуловался царем; само по себе это не представляет ничего невероятного (таково мнение Thrige, 223), так как под властью Птолемея находились и другие цари (cf. Philemon., fr. inc., 50).
  32. ↑ Diod…, XX, 37. Но каким образом Птолемей, уже женившийся на любимой им Беренике, мог желать вступить в брак с Клеопатрой? Со времени Филиппа и Александра не было редкостью иметь сразу несколько жен, и брак с Клеопатрой мог тем более считаться только формой, браком из государственных видов, ибо ей было около пятидесяти лет.
Источник — https://ru.wikisource.org/w/index.php?title=История_эллинизма_(Дройзен;_Шелгунов)/Том_II/Книга_III/Глава_II&oldid=5042161