Прыжов И. Г. Очерки русского быта
М.: Институт русской цивилизации, 2017.
КАБАЦКИЕ ЦЕЛОВАЛЬНИКИ[править]
У славян южных (сербов и болгар), западных (чехов) и у всего немецкого племени, при свободном и своеобразном развитии народностей, выработались в разное время различных названий питейные заведения, куда не стыдятся заходить честные люди, где нисколько не стыдится торговать честный торговец. Туда свободно входят женщины и дети; там художники и артисты пьют вместе с мастеровыми; известные писатели сидят вместе с каменщиками и портными. В то же время у нас в России вырабатывались в жизни кабаки, назначенные для одного лишь народа[1], да хозяева этих кабаков, называемые целовальниками, — тип истинно московский, неизвестный во всем Божием мире.
Несмотря на то, что начала, вызвавшие на свет кабаки, были совершенно чужды народной жизни и кабаки вводились силой, но управление кабаками и всем, что относилось до продажи напитков, уже никак не могло существовать вне общих оснований народного права. В государственной, общественной и народной жизни России половины XVI века, когда в первый раз появился кабак, везде более или менее действовало выборное начало. Это же начало легло в основание первых установлений о торговле напитками. Царь Иван Васильевич Грозный заводит кабак, и надо сбирать на кабаки деньги, но кому? Послать ему туда боярина, дворянина, гостя торгового — царь и представить этого не мог: он поручил надзор за кабаками всему обществу, всему народу, он отдал сбор кабацких денег на веру выборным людям. Да дело было в том, что кабаки были ненавистны народу, и, без сомнения, нельзя было и ожидать, чтоб для управления кабаками пошли лучшие люди. Народу было сказано, чтоб он выбрал лучших людей, т. е. людей достаточных и верных, которые бы, дав присягу и поцеловав крест, сбирали бы кабацкую прибыль на вере.
Но лучшие люди не шли на служение кабаку, шли только те, которым терять было нечего. Таким образом, кабацкие выборные становились в глазах народа людьми низкими и презренными, и особенно те из них, которые заведовали самой продажей напитков. При каждом кабаке выборных было двое: голова кабацкий и его помощник; голове поручен был высший надзор за кабаком, а продавали напитки и сидели по кабакам его помощники, и хотя голова и его помощник одинаково целовали крест служить казне честно и верно, и, следовательно, оба были целовальниками, но народ оставил это имя за одними сидельцами, назвав их целовальниками, а со слов народа этим именем стало называть их и само правительство. С именем целовальника народ соединил то постыдное, позорное и бранное значение, с которым оно дошло до нашего времени, и история подтверждает справедливость народного приговора.
Казна требовала все больших и больших кабацких прибылей, и, чтоб вернее достигнуть этого, она в отношении казенного сбора связывала выборных самыми тяжелыми правилами и в отношении к народу, к потребителям напитков, не стесняя выборных в произволе действия. Вместе с этим в Москве того времени, славившейся своим Шемякиным судом, своей московской волокитой, воспитывался особый разряд людей, готовых за деньги служить всякому нечистому делу. Люди эти, отовсюду сбиравшиеся в Москву, знали, что казна смотрит сквозь пальцы на кабачное дело, и, сойдясь с московскими подьячими, покупали через них места кабацких голое и откупщиков, давая при этом обязательство выбрать с кабака сумму, несравненно большую перед прежними годами. Но как ни дурны были кабацкие выборные, как ни велико было зло, приносимое ими народу, — владельческие и господские крестьяне лишены были даже и этой благодати: целовальников к ним присылали из городов.
Целовальники и откупщики жили вне суда, имели право действовать бесстрашно, только чтоб они к новому году представляли большую прибыль перед прошлыми годами. Москва только и писала к целовальникам, чтоб они торговали, как бы нашей казне было прибыльнее, а питухов (которые пьют в кабаках) не отгоняли бы. Доносили целовальники, что народ не пьет в кабаках и кабаки пусты, а им на это отвечали, что они доносят неразумно, и как хотят они, а чтоб непременно собрали кабацкую прибыль. Доходят жалобы, что целовальники обмеривают и народ поэтому перестает ходить в кабаки, и приходит позволение самим питухам мерять вино при покупке для того, чтоб им впредь приходить в кабаки было повадно. Меряя напитки неполными и неверными (незаорленными) мерами, целовальники, кроме того, примешивали в водку иное какое-либо питье, подливали воду. На питухов они смотрели как на самый подлый народ, с которым можно делать все, что хочешь. В 1643 году шуянин Аксенов бьет челом царю на Шуйского верного голову и на кабацких верных целовальников, на посадских людей, на Тихона Иконнина с товарищи, что отец его, Аксенова, пьет у них на кабаке безобразно и голова и целовальники кабацкого питья дают ему в долг много, не по животам и промыслу, и «чтоб мне, государь, — продолжает сын, — в том кабацком отца своего долгу не погибнуть и не дойти до того, что и откупить его будет нечем». Поэтому уставными грамотами определяется [количество] напитков на кружечном дворе, запрещается целовальникам давать вино в долг и в кабалу, чтоб питухи, как поучает уставная грамота 1653 года, «в напойных долговых деньгах, стоя на правеже и сидя за приставы и в тюрьме, напрасно не помирали». Велят также смотреть, чтоб крестов и образных окладов и книг и всякой церковной утвари и татиных и разбойных рухлядей в пропое под заклад ни у кого не имали. Написывая на питухах лишние напойные деньги, подводя их за это под палки, сажая их в тюрьмы, целовальники, кроме того, давали и деньги взаймы, как обыкновенно делали это жиды-корчмари в Малороссии. Так, шуйский откупщик в 1646 году роздал шестнадцати человекам 55 рублей 50 копеек, каждому от рубля и до восьми. В кабаках, говорит Флетчер, существовали самые низкие и бесчестные средства к наживе, совершались самые низкие преступления. По кабакам заведены были азартные игры, табак, женщины. Там, продолжает Флетчер, работник и мастеровой часто проживали все имущество жены и детей… Пока сидели они в царевом кабаке, никто и ни под каким предлогом не смел вызвать их оттуда, чтоб не нанести этим убытка казне. Пили до того, что все пропивали с себя и выходили из кабака буквально голыми, как свидетельствуют об этом, кроме Флетчера, и старинные лубочные картинки. Петр Власов, содержавшийся под началом в 1686 году, заложил на кружечном дворе свой шейный крест.
Обыкновенно случалось так, что пойдет человек в кабак, думая, что кабаком-то горе избудется, встречали его там верные целовальники, называли его братцем, говорили ему:
Испей ты, братец мой названный.
В радость себе и в веселье и во здравие,
Испей чару зелена вина,
Запей ты чашею меда сладкого,
Хоть и упьешься, братец, допьяна,
Ино где пил, тут и спать ложися.
(Стих о Горе-Злосчастии)
Заходил один, заходил другой, пили, начинались драки и «ножовое резание». Целовальники же, виновники этого буйства и драк, возьмут, бывало, обвостренный кусок дерева, вложат его в рот буяну и завяжут на затылке. Обыкновенно же в кабаках делалось так, что напьется человек и уснет; сонного его ограбят и оденут в чуйку кабацкую или же убьют. Убить кабацкого пьяницу считалось в Москве делом очень обыкновенным. Память об этом народ сохранил в былине про жену боярина (княжеского богатыря) Дуная, которая, узнав, что мужа ее ведут на казнь, бежит на широкий двор и кричит зычным голосом:
Ой, вы еси палачи немилостивые,
Возьмите-тко казны да колько надобно,
А спутите-тко Дуная во чисто поле,
Да подите-тко ище на царев кабак
И напойте, палачи, да пьяницю кабацкого,
Да отсеките-тко ему вы буйну голову.
И послушались ее палачи немилостивые, выпустили из тюрьмы мужа ее, а у кабацкого пьяницы отсекли буйну голову. Убьют пьяницу, а на другой день свезут его в Приказ, и кому какое дело до него! Или выкинут на улицу пьяного, и все обходят его, боясь к нему подойти. По свидетельству Коллинса, жившего в царствование Алексея Михайловича, такой был страх в народе, что знакомые, видя пьяного, валявшегося на улице среди жестокой зимы, не смели подать ему помощь, боясь ответственности в случае, если б он умер. «Пьяные, — говорит Коллинс, — замерзают, и никто не подаст им помощи, боясь иметь дело с Земским приказом. Жалко видеть, — продолжает он, — как человек по двенадцати замерзших везут на санях; у иных руки объедены собаками, у иных лица, а у иных остались только голые кости. Человек двести или триста привезено было таким образом во время поста». Не нужно говорить о том, что страх прикоснуться к пьяному, замерзающему на улице, не прошел и до настоящей минуты.
Кабак делался мало-помалу местом страшным и скверным. Мать, провожая сына, предостерегала его от кабака да от дружбы с целовальниками:
Не ходи, чадо, к костарем и корчемником,
Не знайся, чадо, с головами кабацкими.
Под влиянием ужасных сцен, совершавшихся в кабаке, — и вино, и кабак, и кабацкие пьяницы, — все это приняло дьявольское, темное, нечистое значение. Не перекрестивши рта, не перекрестивши стакана с вином, нельзя было выпить — иначе вместе с вином вскочит в рот и дьявол, сидящий в стакане. Дьяволы лично являлись в кабаках и спаивали народ. Опившиеся в кабаках или убитые там считались уже нечистыми, их не погребали, а зарывали в лесу. Патриарх Адриан повелел, чтоб всех, которые, играя, утонут или вином обопьются, не отпевать, а класть в лесу или на поле. Отсюда-то распространилось злое, суеверное народное мнение, что если на общем кладбище похоронят опийцу, то быть неурожаю или засухе. Недавно еще в одной деревне во время случившейся засухи народ вырыл из могилы труп крестьянина, умершего от пьянства, и, изуродовав его, бросил в реку («Спб. ведомости». 1861. № 175).
Несмотря на то, что прежние целовальники как люди выборные часто сменялись, несмотря на то, что при введении откупов в прошлом веке уже не было верных целовальников, но имя их, их значение сохранилось в названии кабашных сидельцев целовальниками, они остались навек памятны в позорной брани: «Целовальник!» С развитием откупов к целовальникам присоединились целые массы откупных чиновников, агентов, приказчиков, надсмотрщиков, безнаказанно-дерзко употреблявших все средства споить народ. Целовальники, служившие в откупах, получали прежде жалованья от 6 до 8 рублей в месяц, и только те получали 25 рублей, у которых продажи было не менее как на 2000 рублей.
И несмотря на то, что из этого скудного жалованья целовальники должны были платить за утечку, за освещение кабака, за бой посуды, кроме того, платить штрафы, угощать полицию и пр. и пр., — желающих служить целовальниками была целая бездна. Целовальники в Москве и жиды-шинкари на юге наживались, богатели и делались откупщиками-миллионерами, как некоторые в Москве и десятки жидов-откупщиков. Значит, кроме миллионов, получаемых казной за откупа (в 1859 году эта сумма выросла до 127 769 488 рублей 32 копеек серебром), кроме сотен миллионов, наживаемых откупщиками (по вычислению Бабста, до 600 миллионов ежегодно), сколько еще миллионов наживали целовальники! Да и как им было не наживать! Целовальник находился как бы вне законов: полиция не могла ничего сделать с ним без откупщика. Целовальник знал одну власть — откупщика, имел одну цель — обирать народ. Он обмеривал, обсчитывал, обкрадывал народ, торговал крадеными вещами, торговал даже мелкой монетой, извлекая ее из народного обращения, и за все это продавал водку, разбавленную водой, известью, сандалом, куркумом, суриком (Kummapa. О винокурении. I. С. 38). Нахальство и насилие дошли до того, что у одного откупщика вместо пробок затыкали посуду жеваной бумагой, которая размокала и обращала водку в какой-то грязный настой.
Пример кабаков действовал соблазнительно. Виноторговцы вместо виноградного вина стали продавать пойло из бузины, винных ягод и разных красок; пивовары стали вместо хмеля класть в пиво ягоду куклеванец, — чем отравляют рыб и что строго запрещено, — и вдруг развилась обширная торговля куклеванцем («Инвалид». 1862. № 263). Зараза и нравственный разврат проникали в народную жизнь все глубже и дальше. Сначала в целовальники шли одни гнусные промышленники, развращавшиеся в городской жизни, потом в разных местностях сделалось обычаем вместо заработков ходить в города в целовальники, и, наконец, появились целые села, откуда на всю Россию выходили целовальники. Таковы богатые села Рязанской губернии, Зарайского уезда: Беломут, Ловцы, Любичи и знаменитое государственное село Дедново («Русская беседа». 1857. С. 49).
Одновременно с размножением на севере целовальников, в Малороссии и Белоруссии распространились повсюду жиды-шинкари. Усилением жидов на счет умного, доброго и честного украинского народа Украина обязана сначала полякам, а потом Москве, которая народу не давала водки, а жидам и полякам позволяла делать все, что угодно. До последнего времени вся Малороссия и Белоруссия стонали и стонут еще под игом поляков. Украинский народ был для польского пана низким хлопом. Народ панам поставлял меда да вина ситни, а паны за это усеяли всю Украину шинками, отдав их вместе с народом в аренду жидам. Украинская дума описывает подробно, как с давних времен не было добра в королевской земле, как «жиды-рандари зарандавали» всю Украину:
Як жиды-рандари
Всi мляхи козацьки зарандавали,
Що на одній мши
Да по три шинки становили.
Становили шинки на долинах,
Зводили щогли на високих могилах.
Идет казак, продолжает дума, мимо кабака, с ружьем на плече, идет убить, на реку утку, чтоб покормить свою жинку с детьми, а жид глядит из кабака в форточку и говорит своей жидовке:
Эй, жідівочко ж моя Ряся,
Що сей казак думае, що він у кабак не вступить,
За денежку горілки не купить,
Мене, жида-рандаря, не перепросить,
Щоб позволив ему на речці утя вбити,
Жінку свою с дітьми покормити.
И не одна нужда выпить, не одна нужда угодить жиду, заправлявшему всеми делами, заставляла человека пить в кабаке, — часто тянуло его туда присутствие жидовки-корчмарки, которая ласкала и приголубливала человека, чтоб потом его вернее обобрать. Но было время, когда круто приходилось и жидам. По указу 26 января 1725 года кабаки Смоленской губернии были отданы на откуп жидам Борху и Лейбову, но они действовали так хорошо, что через два года велено было сделать с ними расчет и выслать их вон из России и вперед не пускать. Гонение на жидов продолжается до 1764 года, но, к несчастью, без всякой пользы для народа, потому что народное благосостояние нисколько от того не увеличивалось. Наконец, после долгих колебаний за и против жидов закон 1845 года окончательно запрещает жидам торговать в шинках по деревням, селам и хуторам. Запрещенье это остается и в положении 1863 года. И тут-то, среди глубочайшего всеобщего молчания о пользах народа, начинают снова раздаваться голоса за жидов-корчмарей, поднятые в видах народной пользы («Биржевые ведомости». 1862. № 208 и др.). Один предводитель дворянства, указав на важное значение жидов для благосостояния губернии, ходатайствует о допущении их торговать в шинках, — тем более потому, что украинский народ отказывается брать в аренду шинки, — и свидетельствует, что с освобождением крестьян некому будет содержать шинки, кроме жидов, а с воспрещением этим последним шинковать — шинки должны будут закрываться, и тогда дворянство понесет убытки [Sic!] («Биржевые ведомости». 1863. № 60). Предложение это было принято, как видно из циркуляра от 23 мая 1863 года № 333, и дозволено жидам в местах их оседлости заниматься питейной продажей повсеместно, на общем основании… Народ в Украине дал дорогу жидам-корчмарям, сам же совершенно отстранялся от участия в торговле вином. «Отчего вы не торгуете вином?» — спрашивают тамошнего крестьянина. «Боимся проторговаться». — «Да отчего ж жиды не проторговываются?» — «Да у жида, — отвечает народ, — бачьте, и жидовска натура, а у нас натура мужицька, христианска» («Московские ведомости». 1863. № 54). Но кроме украинского народа, в южной России живет много староверов, и, кажись, они могли бы взяться за торговлю вином; но неслыханное дело, чтоб старовер или молокан был когда-либо откупщиком или целовальником. Не то мы видим в России (т. е. Великороссии). Здесь народ думал, что со времени нового питейного устава всякий, взявший патент, может торговать где угодно, — но вышло иначе. Можно торговать всем свободно, исключая крестьянина, который не может открыть питейное заведение без согласия Палаты государственных имуществ или помещика, да еще своего общества. И слава Богу! Будь иначе — вся Великороссия обратилась бы в один обширный кабак, потому что «цивилизация» успела уже захватить и села и деревни. Но обернем медаль на другую сторону. Написано, что откупы уничтожены, что торговля вином свободна, но, несмотря на это, спокойно отдаются в селе Иванове и в деле Васильевском все трактирные заведения, ренсковые погреба и кабаки в откуп винному сидельцу Сидорову на четырехгодичный срок («Московские ведомости». 1863. № 16).
Шинок, несмотря на всю его мерзость, все еще сносен для украинца, потому что к нему привыкли, но ничто не могло приучить южнорусский народ к кабаку. На человека, который решился бы идти в кабацкие целовальники, в Украине смотрят как на христопродавца. Кабаков великое множество, и буквально ни один честный и добросовестный человек не пошел в целовальники: целовальниками сделались бывшие сидельцы в кабаках и множество подобных им людей, воспитанных в городском разврате и вышедших теперь на свет вследствие явившегося на них запроса. Нет надежды, чтоб когда-либо исчез с лица русской земли тип целовальника, сложившийся с такой крепостью в московском государстве!
ПРИМЕЧАНИЯ[править]
Текст по: «Развлечение». 1864, № 13.
- ↑ Известно, что солдатам запрещено входить в питейные заведения, равно как и женщинам. Недавно запрещение это распространилось и на нижних чинов морского ведомства.