Каменное Сердце (Эмар)

Каменное Сердце
автор Гюстав Эмар, переводчик неизвестен

Оригинал: фр. Le Cœur de pierre, опубл.: 1864. — Перевод опубл.: 1872. Источник: az.lib.ru

Густав Эмар

Каменное Сердце

I. Симпатия

Симпатия — чувство, не поддающееся объяснению, оно возникает непроизвольно. Независимо от вашей воли один человек вам нравится, другой вызывает неприязнь. Почему? — спросите вы. Сказать трудно. Какое-то неподвластное вам чувство порой внушает симпатию к человеку, которого вам лучше бы сторониться, и наоборот — что-то отталкивает вас от того, дружбы с которым вам следовало бы искать, исходя из ваших интересов.

И что самое любопытное: ваша симпатия, вопреки доводам разума подсказанная исключительно инстинктивным чувством, как правило, чаще всего вполне оправданна. И то, что в предубежденных глазах общества кажется заблуждением, оказывается истиной. Сердце вас не обмануло.

Последствия симпатии и антипатии известны всем, каждому довелось испытать их на собственном опыте, поэтому нет надобности далее распространяться на эту тему.

Дон Эстебан и Каменное Сердце познакомились при таких обстоятельствах, что должны были если не стать врагами, то по крайней мере остаться равнодушными друг к другу. Репутация охотника за пчелами, странная жизнь, которую он вел, должны были бы претить благородному мажордому дона Педро де Луна Однако же между ними сразу же установились дружеские отношения, не в том банальном и пошлом смысле, в котором слово «друг» имеет хождение в старой Европе, где оно даже не фиксирует обычного знакомства, употребляется без разбора, а в том истинном смысле, когда однажды возникающие дружеские чувства крепнут день ото дня и становятся не только частью души, но и жизни человека, ему подвластного.

Молодые люди не знали друг друга до встречи на Сан-Лукасской дороге, однако у них было такое чувство, словно они знакомы много лет и встретились после долгой разлуки.

И как ни странно, такое чувство независимо друг от друга испытывал каждый из них.

Именно потому дон Эстебан при всей своей осторожности и осмотрительности, не колеблясь, поведал Каменному Сердцу историю своего господина, или, лучше сказать, своего благодетеля. Он рассказал ему все без утайки, вплоть до мельчайших подробностей, привлекаемый инстинктивным чувством, которое говорило ему, что он встретил человека, достойного разделить с ним тяжесть этой тайны.

Впоследствии он не раз будет иметь возможность убедиться в том глубоком доверии, которое оба эти человека испытывали друг к другу.

Солнце играло в пурпурно-золотистых волнах облаков над снежными вершинами высоких и зубчатых гор Мадре, когда дон Эстебан завершил свой рассказ.

Окружающий пейзаж приобрел слегка меланхолический вид, как всегда бывает с наступлением сумерек. Птицы допевали свои последние песни, устраиваясь на покой среди густых ветвей деревьев. Гнали скот с пастбищ домой. Вдали виднелись костры погонщиков мулов, остановившихся на ночлег.

— Теперь, когда вам известна во всех подробностях тайна семейства, с которым вас свел случай, что вы намерены делать?

— Позвольте прежде спросить вас кое о чем, — ответил Каменное Сердце.

— Конечно. Да и вы в свою очередь тоже должны многое мне сообщить.

— Не так много, как вы предполагаете. Вы знаете о моей жизни все, что знаю я сам, то есть почти ничего, но не об этом сейчас речь.

— А о чем же? — спросил дон Эстебан с любопытством.

— Сейчас скажу. Конечно, вы подробно рассказали мне обо всем этом не для того, чтобы удовлетворить мое любопытство, которого я и не выказывал. Вы преследовали какую-то цель и, как мне кажется, я ее угадал. Дон Эстебан Диас, два благородных человека, связанные друг с другом, как лиана с дубом, одинаково мыслящие, с единой волей, представляют собой определенную силу. Они дополняют друг друга и то, что не под силу одному, они легко преодолеют вдвоем. И какими бы несбыточными ни казались их планы, они их непременно осуществят. Согласны вы со мной?

— Конечно, дон Фернандо, я целиком разделяю ваше мнение.

Лицо дона Фернандо засветилось радостью.

— Вот вам моя рука, дон Эстебан. Это рука человека, который вместе с рукой предлагает вам и преданное сердце. Вы принимаете?

— С радостью! — воскликнул мажордом, крепко пожимая благородно протянутую ему руку. — Я принимаю и то и другое, брат! Я сам собирался предложить вам то же. Теперь мы связаны друг с другом навсегда. Я принадлежу вам, как лезвие кинжалу!

— Какое счастье! Наконец у меня есть друг! Отныне я не буду одинок, отныне мне будет с кем делить и радость, и печаль, и горе, и счастье!

— Более того, брат, у вас будет семья. Моя мать станет вашей матерью! Пойдемте, уже становится темно, а нам еще о стольком надо поговорить.

— Пойдем, — просто ответил дон Фернандо. Лошади щипали рядом сочную траву, молодые люди взнуздали их и через несколько минут скакали к жилищу дона Эстебана.

Донна Мануэла встретила их, улыбаясь, у входа.

— Скорее! — крикнула она им издали. — Ужин готов.

— Мы буквально умираем от голода, матушка, — весело отвечал дон Эстебан, сходя с лошади. — Если вы не приготовили нам сытного ужина, мы останемся голодными.

— Не беспокойся.

— Простите, что я злоупотребляю вашим гостеприимством, — сказал дон Фернандо. Хозяйка кротко улыбнулась.

— Я не больно охотно прощаю, но надеюсь, что вы будете долго гостить у нас, а потому приготовила для вас комнату.

Дон Фернандо ответил не сразу. Яркая краска залила его лицо. Он спрыгнул с лошади и подошел к старушке.

— Сеньора, — сказал он с волнением. — Я не знаю, как вас благодарить. Вы угадали самое мое сокровенное желание. Ваш сын называет меня братом, позволите ли вы называть вас матерью? Вы сделаете меня безмерно счастливым.

Донна Мануэла окинула его продолжительным и светлым взглядом. На ее лице отразилось глубокое душевное волнение, две слезы медленно скатились по щекам и, протянув молодому человеку руку, она сказала:

— Хорошо. Вместо одного у меня будет два сына. Пойдемте, ужин вас ждет.

— Меня зовут Фернандо, матушка.

— Запомню, — ответила она с кроткой улыбкой.

Они вошли в дом, между тем пеоны повели лошадей в конюшню.

Дон Эстебан не обманул своего друга. У него действительно появилась семья.

За ужином царило радостное оживление. Совершенно чужие всего лишь два дня тому назад, все трое скоро поняли и оценили друг друга, и между ними установились дружелюбие и взаимная симпатия.

Когда пеоны ушли и хозяева остались одни, они, как и накануне, перешли в дальнюю комнату, где можно было беседовать без опасения быть подслушанными.

— Заприте дверь, — сказал дон Эстебан дону Фернандо, который вошел последним.

— Напротив, — ответил тот, — оставим ее открытой, чтобы увидеть, если кто-нибудь придет. Общеизвестно: если хотите вести тайный разговор, никогда не запирайте дверей.

Дон Эстебан подвинул поближе кресло, сел, закурил сигару и, обернувшись к дону Фернандо, сказал:

— Продолжим разговор!

В некоторых обстоятельствах каждое, даже незначительное слово обретает огромный смысл. И сейчас все трое понимали, что речь пойдет не о простой беседе, а о чем-то очень важном и непредназначенном для посторонних ушей.

Дон Фернандо заговорил первым, как всегда точно и ясно выражая свою мысль.

— Я много размышлял о том, что вы мне сказали, друг мой, — начал он. — Вы не доверили бы мне такой важной тайны, если бы серьезные причины не побудили вас к этому. Мне кажется, я понял эти причины. Вот они: спокойствию, которым наслаждался дон Педро, поселившись здесь, грозит опасность. Вы опасаетесь за судьбу донны Гермосы.

— Конечно, нет, друг мой. В самом деле, с некоторых пор я пребываю в тревоге, меня преследует страх, которого я не могу преодолеть. Я чувствую надвигающуюся беду. В чем она выражается и откуда нагрянет — я не знаю. Но вам тоже хорошо известно, что в жизни бывают такие моменты, когда даже самый храбрый человек без всякой видимой причины содрогается от страха, пугаясь своей тени. Он постоянно пребывает в страхе. Вот уже два месяца я живу в таком состоянии. Мною временами овладевает печаль. Казалось бы, все вокруг идет как обычно, дон Педро, как всегда, спокоен. Гермоса — весела, шаловлива и беззаботна. Мы живем в глуши, никому не ведомой, куда не доносятся даже отголоски светской жизни. Казалось бы — чего же нам опасаться? Какой враг подстерегает нас, чьи злые глаза следят за нами днем и ночью? Я не знаю, но каким-то необъяснимым образом чувствую незримое присутствие врага, злобного врага.

— Кто этот враг, вы теперь знаете так же хорошо, как и я. Это — Тигровая Кошка. Мой разговор с ним, который вы слышали прошлой ночью, должен объяснить вам если не его планы, то по крайней мере его намерения.

— Все так, но я не могу поверить, душа моя невольно отказывается допустить, что этот человек — наш враг. Для этого просто нет никаких причин. Поселившись здесь, дон Педро никогда не вступал ни в какие отношения с этим человеком, с какой же стати тот должен питать злобу к моему господину?

— С какой стати, с какой стати, — дон Фернандо повторил с лихорадочным волнением. — Почему день сменяется ночью, почему есть люди добрые и злые, честные и негодяи? Такая логика завела бы нас слишком далеко, друг мой! Я знаю так же хорошо, как и вы, что вы никогда не имели дела с Тигровой Кошкой. Но разве это имеет значение для злодея, смысл жизни которого состоит в том, чтобы творить зло. Дон Педро де Луна пользуется всеобщим уважением и любовью, даже апачи, самые жестокие среди краснокожих, уважают донну Гермосу. Уже одно это способно возбудить ненависть к семейству асиендера. Все благородные и порядочные люди естественно должны быть врагами Тигровой Кошки. Как бы низко ни пал человек, он никогда не забывает о превратностях своей судьбы и о том положении, которого он в результате лишился. Он никогда не прощает обществу своего унижения, но так как отомстить ему как таковому, он не в силах, то мстит за свои же собственные преступления отдельным его представителям, и в первую очередь наиболее достойным. Вот в чем причина, друг мой, ненависти Тигровой Кошки к дону Педро, и не ищите другой.

— Да, вы правы, — ответил дон Эстебан озабоченным тоном. — Видимо, так.

— Поверьте мне, я знаю это чудовище давно: ведь он меня воспитал. Но оставим это! Теперь, когда ясно определилось положение, что намерены вы делать?

— Признаюсь вам, я нахожусь в большом затруднении и не знаю, как поступить. Как можно расстроить планы, если их не знаешь? В этом самая большая загвоздка.

— Я думаю, что лучше всего оставить дона Педро в неведении по поводу наших подозрений, — заметила донна Мануэла.

— Я совершенно согласен с вашим мнением, — сказал дон Фернандо. — Нам необходимо обеспечить его и донну Гермосу надежной защитой, так, чтобы они не подозревали о грозящей им опасности. Но если положение примет угрожающий характер, принять меры к их безопасности.

— О да! — живо отозвался дон Эстебан. — Они должны оставаться в неведении, особенно донна Гермоса, она так впечатлительна! Бедное дитя! Если наши опасения оправдаются, ей вскоре придется изведать несчастье. Ну, Фернандо, друг мой, посоветуйте нам, как быть, только вы один способны помочь нам в этих затруднительных обстоятельствах.

— Все, что будет в моих силах сделать для спасения тех, кого вы любите, я сделаю.

— Благодарю, но почему вы не скажете: тех, кого вы любите сами, потому что вы уже оказали им огромную услугу.

— Увы, друг мой. Кто я такой? Презренный авантюрист, разве осмелюсь я поднимать глаза так высоко! Я должен исполнять обязанности сторожевой собаки донны Гермосы, которая спасает свою госпожу и умирает у ее ног!

Эти слова были произнесены с чувством такой печали и самоотречения, что дон Эстебан и мать его, тронутые до слез, взяли руки молодого человека и нежно пожали их.

— Не говорите так, брат! — воскликнул дон Эстебан. — Мы лучше знаем донну Гермосу! Это чистейшая и благороднейшая душа на свете. И она любит вас.

— О! — взволнованно проговорил дон Фернандо. — Не произносите этого слова, друг. Донна Гермоса меня любит? Это невозможно!

— Донна Гермоса женщина, друг мой. Вы спасли ей жизнь, я не знаю наверняка, какого рода чувство она испытывает к вам. Наверное, она сама этого не знает, но я убежден, что она вам глубоко признательна, а у девушки признательность обычно переходит в любовь.

— Молчи, сын мой, — вмешалась донна Мануэла. — Ты не должен так говорить о дочери своего господина.

— Да, да, конечно, простите меня, матушка, я виноват. Если бы вы слышали, как донна Гермоса говорила о нашем друге и как потребовала от меня обещания отыскать его и привести к ней — что я и сделаю, клянусь Богом, — вы не знали бы, что и подумать.

— Может быть, но я по крайней мере не стала бы подливать масла в огонь, и ради нашего друга, и ради себя, я сохранила бы свое мнение в глубине моего сердца.

— Не считайте меня глупцом, сеньора, способным безоговорочно принять на веру слова вашего сына. Я слишком хорошо отдаю себе отчет в том, кто я; я слишком хорошо осознаю свое положение, чтобы осмелиться поднять дерзкий взгляд на ту, которую честь предписывает мне почитать за ангела.

— Вы, дон Фернандо, говорите так, как и подобает мужчине, — горячо воскликнула донна Мануэла. — Оставим теперь этот разговор и давайте лучше поищем выход из затруднительного положения, в котором мы оказались.

— Этот выход, — нерешительно сказал дон Фернандо, — кажется, я могу предложить.

Мать и сын быстро придвинули к нему свои кресла, приготовившись слушать.

— Говорите, брат, говорите немедля! Какой вы видите выход?

— Вы извините, если в плане, который я вам изложу, вы усмотрите что-нибудь несовместимое со строгими законами чести, как ее понимают люди цивилизованные, — сказал дон Фернандо, — но прошу вас не забывать, что я был воспитан краснокожим, что человек, в смертельную схватку с которым нам придется вступить, почти индеец, что война, которую он намерен вести с вами, будет сопровождаться предательством и ловушками, что для достижения успеха мы должны будем прибегать к тем же самым способам, сколь отвратительны они ни были бы для нас. Словом, отвечать на измену — изменой, на лукавство — лукавством, потому что если из ложного представления о чести мы будем поступать иначе, то окажемся в глупейшем положении, и он только посмеется над нами.

— К сожалению, Фернандо, вы абсолютно правы, — ответил дон Эстебан. — Правильно гласит пословица: с хитрецами будь сам хитер. Я вполне разделяю справедливость ваших суждений, однако, согласитесь, человеку порядочному, привыкшему прямо глядеть в лицо противника, отвратительно рядиться в лисью шкуру и пускаться на хитрость.

— Что же прикажете делать? Это диктуется нашим положением. В противном случае останется только действовать нашему врагу и не пытаться сорвать его планы, потому что мы все равно не будем иметь успех.

— Пусть будет по вашему, друг мой, если у нас нет иного выхода. Посмотрим, каков же ваш план.

— Вот он. Несмотря на мою размолвку с Тигровой Кошкой, он в последнее время был со мной довольно откровенен. Я знаю столько его тайн, что, как бы он ни сердился на меня, открытой вражды ко мне проявлять не станет. Привыкнув за долгие годы навязывать мне свою волю и распоряжаться мною, как ему заблагорассудится, он пребывает в убеждении, что мои угрозы — всего лишь мимолетная вспышка и что в действительности я не желаю вырываться из тисков его власти. Впрочем, как и все люди, склонные к химерам, Тигровая Кошка, я в этом убежден, рассчитывает, когда это ему потребуется, использовать меня для осуществления своих тайных замыслов, однако при всем его хитроумии я сумею его перехитрить.

— Да, — заметил дон Эстебан, — вполне резонно.

— Не правда ли? Итак, вот что я думаю. Завтра, на восходе солнца, мы отправимся в президио, и я сведу вас с одним негодяем, который мне предан, насколько могут быть преданы люди подобного сорта. Он будет служить нам посредником. Через него мы будем знать о всех действиях Тигровой Кошки в Сан-Лукасе, и для какой цели вербует он леперов. После этого вы вернетесь сюда, а я отправлюсь в степь, к Тигровой Кошке. Таким образом нам удастся выяснить, что замышляет Тигровая Кошка. Вот в чем состоит мой план. Как вы его находите?

— Превосходно, друг мой, вы предусмотрели все.

— Только прошу вас об одном: что бы я ни делал, что бы ни говорил, вы не должны меня подозревать ни в чем плохом и тем более в намерении вас обмануть.

— Не беспокойтесь об этом, друг мой. Мое доверие к вам неизменно. Ну а что вы еще хотели сказать?

— Вот что, и это чрезвычайно важно. Как только мы расстанемся в президио, мы должны вести себя, как совершенно чужие, вовсе не знакомые между собой люди.

— Это действительно важно. Нарушение этого условия чревато бедой.

— Теперь мы должны быть готовы к действию. По первому сигналу, ночью и днем, чем бы вы ни были заняты, бросайте все и принимайте защитные меры.

— Хорошо, завтра под предлогом каких-нибудь работ я наберу человек пятнадцать леперов, которые ради денег будут слепо повиноваться мне и не отступят ни перед кем.

— К тому же будет легко найти им занятие до той поры, когда потребуется пустить в ход нож или винтовку.

— Ручаюсь, что их присутствие ни у кого не вызовет подозрения. Ну, а в чем будет заключаться ваш сигнал?

— Сигналом будет служить перо белого орла, разломанное на три части, с концом, выкрашенным в красный цвет. Тот, кто вручит это перо, скажет «мои два пиастра». Вы отдадите их без всяких замечаний, возьмете перо и отпустите этого человека.

— Но кто будет этот человек, друг мой?

— Незнакомец, первый, кто попадется мне под руку. Посланец не должен догадываться о важности данного ему поручения, на случай, если попадется в руки врага.

— Похвальная предусмотрительность! Ну, ну! Я думаю, что мы выполним свой долг.

— Я в этом уверен, — сказал дон Фернандо. — Если вы будете точно выполнять мои указания.

— Об этом не беспокойся, брат. Я ручаюсь за мою исполнительность.

Условившись обо всем, все трое отправились спать, тем более что было уже поздно, а молодые люди на восходе солнца должны были отправиться в президио Сан-Лукас.

II. Девственный лес

Дон Торрибио Квирога, о котором пойдет наш рассказ, был молодым человеком лет двадцати восьми, с тонким и умным лицом, стройным и с изящными манерами.

Он принадлежал к одной из самых богатых и влиятельных семей штата Чихуауа. После смерти родителей в стране, где золото не способно никого повергнуть в особый восторг, он стал обладателем годового дохода более пятисот тысяч пиастров, то есть двух с половиной миллионов франков.

Человеку с таким состоянием и одаренному к тому же физическими и духовными достоинствами, какими обладал дон Торрибио, практически доступно все, потому что обладание определенным состоянием не только устраняет все препятствия на пути к цели, но и помогает ее достижению.

Дону Торрибио удавалось все, что он задумывал, кроме одного. В его борьбе с доном Фернандо он всегда терпел поражение.

Поэтому ненависть к охотнику за пчелами, причины которой были изначально ничтожны, но множились в результате неудач, которые неизменно терпел дон Торрибио при очередных стычках, достигла наконец своего апогея, и удовлетворить ее теперь могла только смерть дона Фернандо.

После последней встречи с доном Фернандо Каррилем, закончившейся столь оскорбительно для дона Торрибио Квироги, в душе последнего копился гнев, не дававший ему покоя и требовавший выхода.

Как только он потерял из виду своего счастливого противника, он пустился во всю прыть. Его шпоры безжалостно впивались в бока лошади, которая с бешеным ржанием удваивала свой и без того скорый бег.

Куда скакал дон Торрибио Квирога? Он и сам этого не знал и вообще ему было все равно.

Он ничего не видел перед собой и ничего не слышал, отдавшись целиком на волю лошади. В голове у него роились планы, один зловещее другого.

Ненависть вытеснила из его души все остальные чувства. Он не мог унять бешеный стук в висках и нервную дрожь, сотрясавшую тело.

Так он ехал уже несколько часов, пока изнемогшее от усталости благородное животное не упало на землю вместе с седоком.

Дон Торрибио приподнялся, окидывая затуманенным взором окрестности. Падение с лошади вернуло его к действительности и направило мысли в другое русло, а главное — побудило его к действию. Еще час пребывания в подобном состоянии, и он сошел бы с ума или умер бы от апоплексического удара.

Настала ночь. Густой мрак окутывал землю, печальная тишина нависла над пустыней.

— Где я? — вопрошал он.

Но луна, скрытая облаками, не давала ответа, ветер бушевал в листве деревьев и откуда-то издалека доносился рев хищных зверей.

Глаза дона Торрибио напрасно старались проникнуть сквозь темноту. Он приблизился к лошади, беспомощно простершейся на земле. Побуждаемый состраданием к верному спутнику своих отважных странствий, он наклонился к лошади, достал пистолеты из луки седла, заткнул их за пояс и, отцепив от седла фляжку с ромом, стал промывать глаза, уши, ноздри и рот бедного животного, к которому сразу же вернулось дыхание, а значит, и жизнь. Так прошло примерно полчаса. Воспрянувшая духом лошадь приподнялась и с присущей этой породе свойством нашла ближайший источник, утолив наконец терзавшую ее жажду.

— Не все еще погибло, — пробормотал дон Торрибио. — Может, мне посчастливится.

Но внезапно грозное рычание послышалось совсем близко. Ему ответило еще более громкое и грозное рычание с разных сторон. Шерсть у лошади стала дыбом, и у дона Торрибио сердце замерло от страха.

— Проклятие! — вскричал он. — Здесь водопой ягуаров. Что мне делать?

На берегу реки были отчетливо видны следы ягуаров. Он поднял голову и к своему ужасу заметил не далее как в десяти шагах от себя два глаза, сверкавшие подобно раскаленным угольям и неподвижно взиравшие на него. Дон Торрибио был человек отменного мужества. Товарищи были не раз свидетелями его отваги и смелости, но здесь, в темноте и в полном одиночестве, оказавшись в кольце хищных зверей, он невольно поддался животному страху. Он с трудом переводил дыхание, тело покрылось холодной испариной, ноги сделались ватными.

Однако отчаяние завладело им лишь на одну секунду. Колоссальным усилием воли он заставил себя собраться и приготовился к отчаянной схватке, в которой, он знал наверное, должен был погибнуть, но от которой он не мог отказаться ни в силу присущего ему инстинкта самосохранения, ни в силу надежды, которая никогда не угасает в человеке до последнего вздоха.

В эту минуту лошадь заржала от страха и, совершив гигантский прыжок, умчалась в степь.

— Тем лучше, — пробормотал дон Торрибио, — быть может, благодаря невероятной быстроте своего бега, животному удастся спастись.

Отчаянный прыжок лошади сопровождался леденящим душу рыком ягуаров, и огромные тени замелькали перед глазами дона Торрибио. Он горько усмехнулся:

— Неужели я дам разорвать себя, не попытавшись спастись? Ей-богу, это было бы слишком глупо. Ну, ну! Я пока еще жив! Вперед!

Сильный порыв ветра разогнал тучи на небе, и луна на короткое время осветила своими бледными печальными лучами место, где находился дон Торрибио.

В нескольких шагах река дель-Норте протекала между скалистых крутых берегов. Вдали простирались сплошные массивы девственного леса, нагромождение скал, из расщелин которых росли деревья, опутанные лианами. Эти деревья, стоявшие в весьма причудливом, чуть ли не горизонтальном положении, протянулись вплоть до реки. Нога тонула в зыбучем песке, покрытом толстым слоем листвы.

Дон Торрибио сообразил, что находится примерно в пятнадцати милях от ближайшего жилья, на опушке огромного леса, в который не осмеливались ступить самые отважные следопыты, настолько он выглядел неприступным и страшным.

Дон Торрибио в ту минуту не задавался вопросом, каким образом он очутился в этом месте. Все его мысли были сосредоточены на одном — как избежать нависшей над ним смертельной опасности.

Как мы уже говорили, совсем рядом, судя по следам, облюбовали место для водопоя хищные звери. После захода солнца они покидали свои логовища и отправлялись сюда.

И, более того, дон Торрибио видел, как два великолепных ягуара, самец и самка, стоя на берегу, ревностно оберегали игры своих детенышей.

— Б-р-р! Какие неприятные соседи! — пробормотал дон Торрибио. Машинально взглянул он в другую сторону и увидел огромную пантеру, настороженно следящую за ним и готовую броситься на него в ту же минуту.

Дон Торрибио, по установившемуся здесь обычаю, никогда не отправлялся в путь, не будучи хорошо вооружен. Вот и сейчас при нем был отличный карабин, не поврежденный при падении лошади.

— Ну что ж! — сказал он с улыбкой. — По крайней мере сражение будет серьезным.

Он уже вскинул ружье, собираясь выстрелить, когда с ближайшего дерева послышалось жалобное мяуканье. С десяток огромных тигровых кошек плотоядно взирали на него, между тем как стая волков, выбежав из леса, остановилась в нескольких шагах от него. А на вершинах скал уже гнездились грифы и у руби, предвкушавшие скорое пиршество.

Дон Торрибио стремительно бросился к ближайшей скале и, карабкаясь по ее уступам, вскоре добрался до террасы на высоте метров шести от земли, где он мог по крайней мере некоторое время считать себя в относительной безопасности.

Устрашающие голоса обитателей леса все нарастали, заглушая даже завывание ветра, отдававшееся неистовым гулом в скалах.

Луна исчезла за тучами, и дон Торрибио был снова объят темнотой. Но если он и не видел хищных зверей, то безошибочно угадывал их присутствие. К тому же то здесь, то там сквозь темноту проглядывали ярко горящие глаза. Все свидетельствовало о наступлении скорой развязки.

Дон Торрибио достал из-за пояса пистолет, прицелился и выпустил шесть пуль. Каждый выстрел сопровождался жалобным криком и грузным падением наземь убитых или раненых зверей.

Невозможно передать словами возникший переполох.

Волки с неистовым воем кинулись на тигровых кошек и стали рвать зубами добычу.

В ветвях дерева, нависшего над уступом в скале, где находился дон Торрибио послышался какой-то странный шум и нечто громоздкое и тяжелое, чего он не смог различить, плюхнулось к его ногам.

Дон Торрибио, используя ружье как палицу, нанес ею страшный удар по черепу этого нечто, и оно с ревом покатилось вниз. Оказалось, это была та самая огромная пантера, о чем он догадался по разыгравшемуся сражению в нескольких футах ниже между ягуарами, тигровыми кошками и пантерой. Повинуясь страху, дон Торрибио, не задумываясь о возможных последствиях, выстрелил еще два раза. И тут произошло невероятное. Все эти животные, яростно сражавшиеся между собой, словно вдруг поняли, что им следует объединиться против человека, их общего врага, и, оставив на поле брани своих поверженных собратьев, они устремились к скале, на вершине которой дон Торрибио находился, и стали обступать ее со всех сторон.

Положение дона Торрибио становилось все более и более критическим. Вот уже на уступ к нему прыгнули несколько тигровых кошек. Не успел дон Торрибио их сбросить, как появились новые. Их становилось все больше и больше, и уже не было сил справиться с ними.

Дон Торрибио пребывал словно в кошмаре. Он уже ощущал на себе горячее зловонное дыхание тигровых кошек и волков. Рык ягуаров и насмешливое мяуканье пантер сливались воедино, оглушая его. От мелькания в темноте тысячи глаз хищников кружилась голова, а крылья коршунов и грифов хлопали его по лицу, залитому холодным потом.

Он уже ничего не чувствовал и ни о чем не думал. Только рука с пистолетом машинально поднималась, чтобы выпустить очередную пулю наугад.

Тело ныло от вонзившихся глубоко в него когтей. Волки норовили вцепиться ему в горло. Он был весь в крови И хотя ни одна из многочисленных ран не была смертельной, тем не менее он чувствовал, что и силы его, и воля к жизни иссякают, что рано или поздно он будет разорван в клочки хищниками, разгоряченными запахом крови и азартом борьбы.

В ту роковую минуту, когда силы окончательно оставили его, из груди вырвался громкий вопль, отозвавшийся многократным эхом в скалах. Это был протест сильного человека, вынужденного признать себя побежденным и инстинктивно взывающего о помощи ближнего.

Странное дело, его зов оказался услышанным. Дон Торрибио, убежденный, что в этом далеком краю никто не мог оказаться, решил, что это ему показалось. Однако вдруг возродившаяся надежда побудила его крикнуть еще раз, и более громко.

И он услышал в ответ только одно, принесенное на крыльях ветра слово:

— Надейтесь!

Дон Торрибио воспрянул духом и вдохновленный близким присутствием человека собрался с силами и снова стал разить осаждавших его врагов.

Наконец из леса выскочили несколько всадников, точнее сказать, демонов, на бешеном скаку приблизились они к скале и принялись истреблять хищников.

Дон Торрибио продолжал отбиваться от двух тигровых кошек.

В мгновение ока хищники были убиты или обращены в бегство. После этого всадники быстро развели костер, обезопасив себя от нового нападения на остаток ночи. Двое из них с факелами принялись искать человека, взывавшего о помощи.

И вскоре нашли его лежавшим без чувств на уступе скалы, окруженным двенадцатью трупами тигровых кошек и крепко сжимавшим шею уже мертвого волка.

— Ну, Карлочо, — послышался голос. — Нашли вы его?

— Да, — ответил тот, — но он, кажется, мертв.

— Жаль, — сказал Паблито, — человек был славный. Где же он?

— Там, на скале, напротив вас.

— Можете вы спустить его с помощью Верадо?

— Ничего не может быть проще. Он не шевелится.

— Поторопитесь же, ради Бога, — сказал Паблито. — Каждая минута промедления может обернуться для него целым годом жизни.

Карлочо и Верадо приподняли дона Торрибио за ноги и за плечи и с чрезвычайной осторожностью перенесли его из импровизированной крепости, где он так упорно сражался, к костру, на ложе из листьев, приготовленное Сапатой, .потому что квадрилья вакеро по странной случайности оказалась на этом месте.

— Черт побери! — вскричал Паблито при виде несчастного молодого человека. — Как они его отделали! Надо было раньше прийти ему на помощь.

— Вы думаете, что он оправится? — участливо спросил Карлочо.

— Надежда всегда есть, — назидательно сказал Паблито, — если внутренности не повреждены. Посмотрим.

Он обнажил кинжал, наклонился к дону Торрибио и втиснул лезвие между его зубами.

— Ни малейшего дыхания, — сказал Паблито, покачав головой.

— А раны его опасны? — спросил Верадо.

— Не думаю: он изнемог от усталости и нервного напряжения.

— Стало быть, он придет в себя? — спросил Карлочо.

— Может быть, да, а может быть, и нет. Все зависит от того, насколько сильно пострадала его нервная система.

— Э! — радостно воскликнул Верадо. — Посмотрите, он дышит! Ей-богу! Он даже пытается открыть глаза!

— Если так, он спасен, — продолжал Паблито. — Он скоро придет в себя. У этого человека железный организм. Через четверть часа он будет способен сесть в седло. Надо, однако, перевязать его раны.

Вакеро, так же как и лесные наездники, живя вдали от поселений, привыкли лечить сами себя. Они постигают медицину на практике и используют лечебные травы, употребляемые индейцами.

Паблито с помощью Карлочо и Верадо омыл раны дона Торрибио водою с ромом, положил примочки на виски и пустил в ноздри табачный дым.

Через несколько минут после этого странного лечения дон Торрибио чуть заметно вздохнул, слегка пошевелил губами и наконец раскрыл глаза.

— Он спасен, — сказал Паблито, — предоставим теперь действовать природе, это самый лучший целитель.

Дон Торрибио приподнялся на локте, провел рукою по лбу, как бы стараясь воскресить воспоминания.

— Кто вы? — спросил он слабым голосом.

— Друзья, сеньор, не беспокойтесь.

— Я не в состоянии двинуть ни рукой, ни ногой.

— Это пройдет, сеньор, вы просто очень устали, но здоровы, как и мы…

Дон Торрибио снова приподнялся и внимательно посмотрел на окружавших его людей.

— Я никак не ожидал встретить вас здесь. Каким чудом вас занесло сюда, чтобы спасти меня от верной смерти? Ведь мы условились о встрече довольно далеко отсюда.

— Благодаря вашей лошади, сеньор, отвечал Паблито.

— Это как? — спросил дон Торрибио, голос которого становился все тверже и который был уже в состоянии сидеть.

— Ничего не может быть проще. Мы ехали по лесу к назначенному вами месту, как вдруг мимо нас проскакала с головокружительной быстротой лошадь, преследуемая стаей волков. Мы избавили ее от погони и, подумав, что оседланная лошадь не может одна очутиться в таком лесу, стали отыскивать вас и тут услышали ваш крик.

— Благодарю, — ответил дон Торрибио. — Я найду способ отплатить вам за доброту.

— Не беспокойтесь об этом. Вот ваша лошадь. Теперь мы можем трогаться в путь, как только вы придете в себя. Дон Торрибио поднял руку:

— Останемся здесь. Вряд ли мы найдем более подходящее место для нашей беседы.

III. Дон Торрибио Квирога

После этих слов дона Торрибио наступило довольно продолжительное молчание.

Вакеро, устремив глаза на молодого человека, старались по выражению лица угадать его тайные мысли. Но холодное и словно каменное лицо дона Торрибио не выражало никаких чувств.

Наконец, бросив вокруг себя настороженный взгляд, скорее по привычке нежели из опасения быть услышанным, дон Торрибио раскурил сигару и заговорил нарочито небрежным тоном:

— Любезный Верадо, мне очень жаль, что вы оторвали этих благородных кабальеро от их дел и сами поторопились отправиться в то место, которое я вам назначил.

— Почему же? — спросил Верадо, крайне удивленный таким вступлением.

— По самой простой причине, сеньор. Повод, который побуждал меня к встрече с вами, больше не существует.

— Да ну! — вытаращили глаза разбойники. — Возможно ли это?

— Да! — ответил он небрежно. — Я пришел к выводу, что дон Фернандо Карриль очаровательный кабальеро, которому мне не хотелось бы доставлять ни малейшего неудовольствия.

— Черт побери! Вовсе не такой уж очаровательный, — заметил Верадо. — Он велел Карлочо убить меня.

— Не мне, милый друг, — любезно сказал Карлочо, — а дону Пабло, который здесь присутствует, сеньор Фернандо отдал это приказание.

— Да, да, я ошибся, извините, сеньор. После этого обмена любезностями оба разбойника замолчали.

— Честный человек должен дорожить своим словом, — заметил Тонильо, — и если дон Торрибио передумал, мы не можем иметь ничего против, — добавил он, тяжело вздохнув. — Это заставило меня вспомнить, что я должен возвратить вам двести пиастров, которые вы мне дали за…

— Оставьте у себя эту безделицу, любезный сеньор, прошу вас, — перебил его дон Торрибио. — Этой ничтожной сумме нет лучшего места, чем ваш карман.

Вакеро, вынувший было деньги с явным сожалением, с радостью снова спрятал их в карман.

— Все равно я все еще ваш должник, сеньоры, — сказал он. — Я человек честный, и вы можете положиться на меня.

— И вы на нас! — с горячностью подтвердили другие.

— Благодарю вас за преданность, которую я очень ценю, сеньоры, — ответил дон Торрибио. — К сожалению, повторяю, теперь мне она без надобности.

— Жаль! — сказал Верадо. — Не всякий день находится такой хозяин, как вы, сеньор.

— Ну, ну! — рассмеялся дон Торрибио. — Теперь вы свободны, кто же вам мешает поступить под начало дона Фернандо? Он очень щедр, я уверен, вы не останетесь внакладе.

— Надо будет попробовать, — сказал Паблито. — К тому же теперь уже можно вам признаться. Мы сами подумывали об этом и…

— Поступили к нему на службу, я это знал, — небрежно заметил дон Торрибио.

— Вот как! — вскричали разбойники в один голос.

— И это вам неприятно, сеньор? — поинтересовался Паблито.

— Почему же? Напротив, я очень рад! Все, что ни делается, к лучшему. Может быть, в своем новом качестве вы еще будете мне полезны.

Разбойники навострили уши.

— Да! Итак, вы мне по-прежнему верны?

— До последней капли крови! — ответили вакеро с трогательным единодушием.

— И вы не презираете деньги?

— Деньги вредят только тому у кого их нет, — назидательно изрек Паблито.

— Когда честно заработаны, — добавил Тонильо, гримасничая, как обезьяна.

— Ну что ж, тогда решено, — сказал дон Торрибио. — Речь идет о сотне унций.

Разбойники пришли в неописуемый восторг, они стали переглядываться.

— Итак, вы согласны?

— Господи! Сто унций! Еще бы! — захлебываясь от восторга, сказал Паблито.

— А может быть, и больше, — заметил дон Торрибио.

— Стало быть, дело трудное? — осмелился спросить Верадо.

— Вы понимаете, дела сейчас обстоят из рук вон плохо.

— Кому вы говорите это, сеньор? Нищета страшная!

— Может быть, придется убить человека? — высказал догадку Карлочо.

— Может быть, — подтвердил Торрибио.

— Тем хуже для него! — пробормотал Паблито.

— Итак, вы согласны даже в этом случае?

— Пуще прежнего! — поспешил заверить Тонильо. Разбойники непроизвольно вплотную приблизились к дону Торрибио.

— Я поклялся честью не предпринимать никаких действий во вред дону Фернандо Каррилю, — продолжал он, — ни прямо, ни косвенно.

— Честный человек обязан держать слово, — заметил Тонильо.

— И я намерен добросовестно сдержать свое. Вакеро согласно закивали головами.

— Но, — продолжал дон Торрибио, — вы, сеньоры, знаете не хуже меня, что дон Фернандо окутал себя таинственностью.

— Увы! — жалобно вздохнул Тонильо.

— Никому не известно, чем он занимается. Где-то пропадает месяцами, потом вдруг совершенно неожиданно является.

— Это действительно так, — поспешил заметить Паблито. — Жизнь этого кабальеро престранная.

— Каким опасностям должен он подвергаться во время этих продолжительных странствований, ни цели, ни места которых никто не знает! — продолжал дон Торрибио.

— Страшно подумать! — воскликнул Карлочо.

— В пустыне сплошь и рядом случаются несчастья! — подтвердил Верадо.

— Не надо далеко ходить. Посмотрите, что с вами случилось этой ночью! — участливо проговорил Тонильо.

— Вы понимаете, сеньоры, — продолжал дон Торрибио, — что я никак не могу нести ответственность за бесчисленные опасности, подстерегающие дона Фернандо на каждом шагу.

— Это уж точно! — дружно согласились разбойники.

— Случай способен опрокинуть самые, казалось бы, надежные планы, и я при всем моем уважении к дону Фернандо не могу застраховать его от случайности.

— В этом нет никакого сомнения, сеньор, и, конечно, никто не сможет вас ни в чем заподозрить, если по какой-нибудь роковой случайности этот дон Фернандо погибнет во время своих отважных странствий, — убежденно резюмировал Паблито.

— Я тоже так думаю. Но поскольку я теперь не враг, а друг дона Фернандо, я должен быть готов всегда прийти ему на помощь, если в этом возникнет необходимость.

— Или отомстить за него, если случайно он будет убит! — поспешил добавить Карлочо.

— Да, — продолжал дон Торрибио. — Поэтому я должен знать все, что касается дона Фернандо.

— О! Дружба — это не пустое слово! — вскричал Тонильо, набожно поднимая глаза к небу.

— Вы, кабальеро, лучше всех способны предоставить мне эти сведения. И поскольку всякий труд заслуживает вознаграждения, вы получите на всех сто или двести унций, в зависимости от характера известий, которые вы будете мне поставлять. Вы поняли меня, не так ли?

— Поняли очень хорошо, сеньор. — С невозмутимым хладнокровием отвечал Карлочо за всех. — Поручение, которым вы нас удостоили, мы считаем почетным. Не сомневайтесь, мы его выполним к вашему полному удовольствию.

— Итак, решено, сеньоры. Я надеюсь на достоверность сведений, которые вы будете мне сообщать. Вы понимаете, в какое смешное положение вы поставите меня, если ваше известие окажется ложным, и я понапрасну взбудоражу многочисленных друзей дона Фернандо.

— Положитесь на нас, сеньор, мы будем подкреплять наши сведения неопровержимыми доказательствами.

— Хорошо. Я вижу, мы понимаем друг друга. Не стоит далее распространяться об этом.

— О! Конечно, конечно, сеньор, мы же не какие-нибудь тупицы.

— Но так как память у вас может оказаться короткой, — улыбнулся дон Торрибио, — доставьте мне удовольствие и разделите между собой эти десять унций, не как задаток нашего договора, потому что договора никакого не существует, но как благодарность за услугу, которую вы мне оказали час тому назад, и чтобы наш разговор покрепче врезался в вашу память.

Вакеро не заставили просить себя дважды, а с удовлетворением спрятали в карманы так щедро подаренные им унции.

— Теперь скажите, кабальеро, где мы находимся?

— В Сельва-Негра, сеньор, — ответил Паблито, — в четырех милях от асиенды дель-Кормильо, где находится в данный момент дон Педро и его семейство.

Дон Торрибио изобразил удивление.

— Как! Дон Педро оставил Лас-Норриас?

— Оставил, сеньор, вчера, — ответил Паблито.

— Как странно! Кормильо, на самой границе пустыни? Это совершенно непонятно.

— Говорят, что так пожелала донна Гермоса и что пока никто не знает об этом.

— Какая странная прихоть! После опасности, которой она подвергалась несколько дней тому назад, переселяться на землю краснокожих!

— Асиенда хорошо укреплена и может обеспечить защиту от нападения индейцев.

— Это правда, однако внезапная перемена местопребывания кажется мне непонятной. Я буду рад, если на восходе солнца вы проводите меня в Кормильо. Я должен немедленно видеть дона Педро.

— Мы к вашим услугам, сеньор, в любое время, когда вам будет угодно, — ответил Карлочо.

Дон Торрибио чувствовал потребность в отдыхе. Он завернулся в плащ и, несмотря на терзавшее его беспокойство, вскоре заснул.

Вакеро последовали его примеру, предварительно бросив жребий, чтобы определить, кто будет охранять их сон. Жребий выпал Карлочо.

Ночь прошла спокойно, ничто не потревожило сон дона Торрибио и его сообщников.

На восходе солнца вакеро встали, накормили своих лошадей и лошадь дона Торрибио, потом оседлали их и только тогда разбудили молодого человека, сообщив ему, что настало время отправляться в путь.

Дон Торрибио тотчас встал и после краткой молитвы все пятеро сели на лошадей и покинули прогалину, которая чуть было не стала местом гибели одного из них.

Асиенду дель-Кормильо можно считать аванпостом президио Сан-Лукаса. Это несомненно самый богатый и самый надежный опорный пункт на всей индейской границе.

Асиенда размещалась на возвышенности, имевшей в окружности три мили, на обильных пастбищах паслись на свободе стада. Мы не станем подробно описывать сам дом, скажем лишь, что за толстыми крепостными стенами стоял маленький белый домик, крыша которого была скрыта густой листвой окружавших его деревьев. Из окон открывался прекрасный вид с одной стороны на степь, с другой — на реку дель-Норте.

Вакеро в сопровождении дона Торрибио, въехали в лес.

Путь продолжался три часа и привел их к берегу дель-Норте, откуда была хорошо видна асиенда дель-Кормильо, являвшая собой очаровательный оазис с ивами, смоковницами, лимонными и померанцевыми деревьями и цветущим жасмином.

Здесь дон Торрибио остановился и, обратившись к своим проводникам, сказал:

— Здесь мы должны расстаться. Благодарю вас, больше ваша помощь не потребуется. Отправляйтесь по своим делам, сеньоры, и помните, о чем мы договорились. Надеюсь на вашу исполнительность. Прощайте!

— Прощайте, кабальеро, — ответили они, церемонно кланяясь. — Не беспокойтесь за нас.

Они повернули лошадей, въехали в реку, словно бы желая переправиться на другой берег, и вскоре исчезли за возвышенностью.

Дон Торрибио остался один.

Семьи его и дона Педро де Луна, обе по происхождению испанские, и бывшие, как считалось, в дальнем родстве, всегда поддерживали самые дружеские отношения. Дон Торрибио и донна Гермоса почти воспитывались вместе. Поэтому когда красавец родственник приехал проститься перед отъездом в Европу, где ему предстояло продолжить образование, донна Гермоса, которой тогда было двенадцать лет, ужасно опечалилась.

С детства они любили друг друга с той юной непосредственностью, которой будущее представляется сплошным безмятежным счастьем.

Дон Торрибио увез с собой свою любовь, не сомневаясь, что донна Гермоса тоже будет бережно хранить ее в сердце.

Вернувшись в Веракрус, молодой человек быстро привел в порядок свои дела и поспешил в Сан-Лукар, горя желанием поскорее увидеться с той, которую он любил и которую не видел целых три года. Несомненно, прелестный ребенок Гермосита стала еще более прелестной девушкой.

Удивление и радость дона Педро и его дочери не знали границ. Особенно была рада Гермоса. Надо сказать, что все три года она изо дня в день думала о доне Торрибио и постепенно к ее детским воспоминаниям стало примешиваться чувство, исполненное тоски и сладострастия.

Дон Торрибио каким-то образом почувствовал это при встрече. Он догадывался, что любим, и счастье его было безмерно.

— Ну, дети, — сказал дон Педро, улыбаясь, — поцелуйтесь, я разрешаю.

Донна Гермоса, краснея, подставила дону Торрибио лоб, которого он почтительно коснулся губами.

— Что это за поцелуй! — воскликнул дон Педро. — Полноте лицемерить, поцелуйтесь как следует, черт побери! Ты, Гермоса, не притворяйся, пожалуйста, а вы, Торрибио, свалились словно снег на голову и думаете, что я не догадался, что заставило вас проскакать несколько сот миль во весь опор? Разве вы для меня примчались из Веракруса в Сан-Лукас? Вы любите друг друга, поцелуйтесь же как помолвленные и, если будете благоразумны, вас скоро обвенчают.

Молодые люди, тронутые этими добрыми словами и веселым тоном дона Педро, бросились ему на шею, чтобы тем самым скрыть охватившее их волнение.

Вскоре после этого дон Торрибио был официально объявлен женихом донны Гермосы и в этом качестве стал часто навещать ее.

Справедливости ради скажем, что донна Гермоса искренне думала, что любит дона Торрибио. Их детская дружба, окрепшая за время долгой разлуки, говорила в пользу этого брака. Тому же в немалой степени способствовал и отец донны Гермосы.

Она терпеливо ждала своей свадьбы и лелеяла мечты о прочных семейных узах.

Хотя подобное утверждение способно вызвать протест у большинства наших читателей, мы просим учесть, что первое любовное чувство девушки редко бывает истинным, оно диктуется скорее рассудком, а не сердцем. И объясняется это легко ощутив первые порывы своего сердца, девушка естественно начинает испытывать влечение прежде всего к тому, кто уже успел приобрести ее доверие и симпатию, следовательно, эта любовь не что иное, как дружба, которая дополняется романтическими мечтами, пока еще смутными и неопределенными, и определяется в значительной мере отсутствием опыта и способности сравнивать, а потому и отношением к браку, как к чему-то заранее предопределенному и не подлежащему переменам.

Таковы были мысли донны Гермосы по поводу дона Торрибио. Разные причины, и прежде всего возраст донны Гермосы, вынуждали откладывать брак, который дон Педро считал весьма желательным и по причине огромного состояния его будущего зятя, и потому что верил — он окажется счастливым для дочери.

Таковы были отношения молодых людей, и ничто не нарушало их благоприятного развития до того происшествия в пустыне, о котором мы рассказывали прежде. В первое же свое посещение после этого молодой человек заметил, что донна Гермоса приняла его не столь восторженно, как прежде.

Молодая девушка казалась печальной, задумчивой, она вяло поддерживала беседу и, по-видимому, совсем не радовалась скорой свадьбе.

Поначалу дон Торрибио приписывал эту перемену нервному напряжению, пережитому донной Гермосой, и не подозревал, что ее сердцем, которое он считал целиком принадлежавшим ему, завладел другой.

Притом ему даже в голову не могло прийти подобной мысли. Дон Педро вел уединенный образ жизни, лишь изредка принимая только старых друзей, женатых по большей части или давно перешедших возраст, когда можно жениться.

Предположение же, что в течение двух дней, проведенных донной Гермосой в степи среди краснокожих, она могла встретиться с человеком, способным поразить ее сердце, казалось нелепым. Но так или иначе вопреки своей воле дон Торрибио должен был признать, что холодность, поначалу казавшаяся ему капризом, представляла собой иное. Словом, если донна Гермоса еще и питала к нему дружеские чувства, то о любви не могло быть и речи. Она исчезла безвозвратно.

Это открытие не могло серьезно обеспокоить дона Торрибио. Его любовь к кузине была глубока и искренна. Он слишком долго был ей привержен, чтобы вот так вдруг отказаться от нее. Он с ужасом понимал, что рушатся все его надежды, и, совершенно отчаявшись, решил объясниться с донной Гермосой, чтобы стало ясно, что его ждет.

Вот почему, вместо того чтобы вернуться домой в Сан-Лукас, он отправился в дель-Кормильо. Однако, подъехав к асиенде, он почувствовал, как мужество покинуло его. Предвидя результат предстоящего объяснения, он колебался, ибо, как все влюбленные, дон Торрибио, несмотря на очевидную холодность донны Гермосы, предпочитал тешить себя сумасбродными химерами, нежели услышать правду, способную разбить ему сердце и навсегда лишить надежды.

Терзаемый противоречивыми мыслями, он попытался повернуть лошадь, однако в конце концов рассудок сдержал верх над страстью. Дон Торрибио понял, что не в силах пребывать долее в подвешенном состоянии и решился на трудное, но совершенно необходимое объяснение с донной Гермосой. И, вонзая шпоры в бока своей лошади, которая жалобно заржала от боли, поскакал к асиенде. Он знал, что если не осуществит своего намерения немедленно, потом у него уже не хватит на это силы воли.

Приехав в Кормильо, он узнал, что дон Педро с дочерью отправились на охоту на восходе солнца и вернутся только в вечеру.

— Тем лучше, — пробормотал сквозь зубы дон Торрибио и облегченно вздохнул при мысли об отсрочке, которую великодушно даровала ему судьба, и, не остановившись передохнуть, поскакал в Сан-Лукас.

IV. Вечеринка

Теперь приглашаем читателя в асиенду дель-Кормильо через два дня после несостоявшегося объяснения дона Торрибио с донной Гермосой.

В восемь часов вечера в гостиной возле жаровни сидели дон Педро и его дочь.

В этой изящно меблированной на французский манер гостиной иностранец неизменно ощутил бы себя оказавшимся где-нибудь в Сен-Жерменском предместье: те же великолепные обои, тот же изысканный вкус по всем, вплоть до рояля Эрара с партитурами опер, исполняемых в Париже, и творений новомодных романистов и поэтов, как бы служили доказательством того, что здесь не чужды интереса к последним достижениям европейской культуры.

Тут все дышало Францией и Парижем. Только серебряная жаровня, заправленная оливковым маслом, была истинно мексиканской. Люстры с розовыми восковыми свечами дополняли изящество этого великолепного приюта.

Донна Гермоса была в обычном платье, придававшим ей особое очарование. Она курила маисовую пахитоску, беседуя с отцом.

— Да, — заметила она между прочим, — в президио поступили прелестные птички.

— Ну и что же, малышка?

— Мне кажется, милый папочка сегодня не особенно любезен, — сказала она тоном избалованного ребенка.

— Из чего это вы сделали такое заключение, сеньорита? — улыбнулся дон Педро.

— Неужели вы решили… — воскликнула она, подпрыгнув от радости в кресле и хлопая в ладоши. — Вы решили…

— Купить тебе птиц. Завтра у тебя появятся попугаи, кардиналы, колибри и другие: более четырехсот птиц, неблагодарная негодница!

— О, как вы добры, папа, и как я вас люблю, — она бросилась на шею дону Педро и принялась осыпать его поцелуями.

— Ну, хватит, хватит, глупышка! Этак ты задушишь меня в своих объятиях!

— Как отблагодарить вас за такую предупредительность?

— Бедная малютка! — печально сказал он. — Мне некого любить кроме тебя.

— Скажите: обожать, добрейший папа! Вы ведь меня обожаете, а я вас люблю всеми силами души.

— Однако, — продолжил дон Педро тоном легкого упрека, — ты не боишься меня тревожить.

— Я? — взволнованно воскликнула Гермоса.

— Да, ты, — сказал дон Педро, с улыбкой грозя ей пальцем. — Ты от меня скрываешь что-то.

— Папа, — прошептала она прерывающимся от волнения голосом.

— Дочь моя, глаза отца способны читать в сердце шестнадцатилетней девушки. Вот уже несколько дней с тобой происходит что-то необычное. Ты постоянно чем-то озабочена.

— Это правда, папа.

— О ком же ты думаешь, девочка?

— О доне Торрибио Квироге, папа.

— А-а! Верно потому, что ты его любишь? Донна Гермоса приняла серьезный вид и, приложив руку к сердцу, сказала:

— Нет! Я ошиблась, папа, я не люблю дона Торрибио Квирога. Однако он постоянно занимает мои мысли. Почему? Не умею сказать. После его возвращения из Европы в нем произошла какая-то перемена, какая именно, я не могу понять. Мне кажется, что это уже не тот человек, с которым я вместе росла. Его взгляд настораживает меня, голос вызывает какое-то болезненное ощущение. Конечно, он красив, манеры его изысканны и благородны, все в нем свидетельствует о знатном происхождении, но вместе с тем в нем есть нечто леденящее душу и внушающее мне непреодолимое отвращение.

— Романтическая фантазия! — улыбнулся дон Педро.

— Смейтесь, смейтесь надо мною. Но хотите, чтобы я была откровенна с вами до конца? — спросила она дрожащим голосом.

— Конечно, дитя мое.

— У меня такое предчувствие, что этот человек принесет мне несчастье.

— Дитя мое, — возразил дон Педро, целуя ее в лоб. — Ну какое несчастье он может тебе принести?

— Не знаю, папа, но я боюсь.

— Хочешь, я откажу ему от дома?

— Это может только приблизить несчастье, угрожающее мне.

— Полно! Ты изнеженный ребенок, поэтому придумываешь себе всякие страхи, которые проистекают исключительно от твоей любви к кузену. Единственное средство возвратить тебе спокойствие состоит в том, чтобы ты как можно скорее обвенчалась с ним, и я намерен устроить это в самое ближайшее время!

Донна Гермоса печально покачала головой, потупила глаза, но промолчала. Отец совершенно не понял смысла сказанных ею слов, а значит, и убедить его в ее правоте будет невозможно.

В эту минуту пеон доложил о доне Торрибио Квироге.

Молодой человек был одет по последней парижской моде. Когда он вошел в гостиную, отец и дочь невольно вздрогнули: первый несомненно от радости, вторая — от страха.

Дон Торрибио приблизился к донне Гермосе и, изящно поклонившись, вручил ей изысканный букет. Она поблагодарила его с небрежной улыбкой, взяла букет и равнодушно положила на столик.

Вскоре доложили о прибытии коменданта дона Хосе Калабриса со всей его группой, еще о нескольких семействах. Всего гостей было человек двадцать и среди них дон Эстебан Диас и дон Фернандо Карриль.

В изящном кабальеро, появившемся в сопровождении мажордома, было совершенно невозможно узнать смелого лесного наездника, страшного охотника за пчелами, который несколько дней назад оказал неоценимую услугу дону Педро и его дочери. Его безукоризненные манеры, изысканное платье, словом, ничто не вызывало подозрений, или лучше сказать, не допускало их.

Мы говорили выше, что дон Фернандо Карриль при всей окружавшей его таинственности был хорошо известен в высших кругах местного общества и с присущим мексиканцам гостеприимством был принят в самых почтенных домах. Поэтому в том, что он появился в асиенде дель-Кормильо не было ничего удивительного.

Однако, поскольку дон Фернандо долго не показывался на людях, его появление в доме дона Педро невольно привлекло внимание гостей.

Войдя в гостиную, дон Фернандо подошел к донне Гермосе, низко поклонился и почтительно подал ей цветок, который держал в руке.

— Сеньорита, — сказал он, стараясь подавить охватившее его волнение. — соблаговолите принять этот скромный цветок, который растет только в пустыне.

Девушка невольно вздрогнула при звуке его голоса, показавшегося ей знакомым. Густой румянец залил ее лицо и, не смея встретиться с ним глазами, она бережно взяла цветок дрожащей рукой и приколола его к груди, чуть слышно прошептав при этом:

— Все, что из пустыни, мне чрезвычайно дорого. Мало-помалу гости оживились, завязалась беседа. Эта мимолетная сценка осталась незамеченной никем, кроме дона Торрибио, который безошибочно угадал в доне Фернандо своего соперника.

Обратившись к случайно оказавшемуся рядом дону Эстебану, он тихо, но достаточно внятно, для того чтобы услышали все присутствующие, сказал:

— Интересно, какой волшебный ключ открывает этому человеку двери благородных домов, куда его никто не приглашал?

— Спросите у него, — сухо ответил дон Эстебан. — Вероятно, он сможет удовлетворить ваше любопытство.

— Я не премину воспользоваться вашим советом, сеньор, — сказал надменным тоном дон Торрибио.

— Это совершенно бесполезно, кабальеро. Я слышал, что вы сказали, — почтительным тоном, но с ироничной улыбкой проговорил дон Фернандо, вежливо поклонившись.

Все голоса разом смолкли, воцарилась мертвая тишина. Взоры всех присутствующих были прикованы к молодым людям.

Донна Гермоса побледнела и с мольбой взглянула на отца. Дон Педро решительно поднялся и, став между молодыми людьми, сказал:

— Это что значит, кабальеро? Дон Торрибио, разве таким манерам вы обучались в Европе? Или вы сочли мой дом подходящим местом для демонстрации вашей ненависти? По какому праву вы считаете для себя возможным выражать неудовольствие по поводу присутствия здесь моего гостя? Пока еще, если я не ошибаюсь, вы не стали моим зятем. Я вправе принимать в своем доме кого захочу.

— Даже разбойника, если вам заблагорассудится, — злобно сказал дон Торрибио с нарочитым церемонным поклоном.

Дон Фернандо готов был бросится на наглеца, но удержался.

— Пусть дон Торрибио объяснится яснее, — сказал он спокойным голосом.

— А кто виноват, кабальеро, что я вынужден говорить загадками? Вы сами создаете вокруг себя таинственность.

— Довольно, кабальеро! — вскричал дон Педро. — Дальнейшее продолжение разговора об этом будет для меня смертельным оскорблением.

Молодые люди почтительно поклонились и отошли друг от друга, обменявшись однако зловещими взглядами.

— Ну, полковник, — продолжал дон Педро, обратившись к коменданту, чтобы загладить впечатление, произведенное этой неприятной ссорой, — какие известия из Киюда? По-прежнему ли спокойна Мексика?

— Наш великий Санта-Анна, — ответил полковник, с трудом переводя дух в своем тесном мундире, — опять разбил дерзкого генерала, осмелившегося взбунтоваться против него.

— Слава Богу! Может быть, это приведет к установлению спокойствия, в котором так нуждается торговля.

— Да, — заметил один богатый асиендер, сосед дона Педро, — сообщение стало столь затруднительным с некоторых пор, что невозможно переправить никакой груз.

— Что, опять краснокожие зашевелились? — встревожено спросил находившийся среди гостей торговец.

— Да нет, — перебил его комендант. — Никакой опасности не существует. Они получили такой жестокий урок, что теперь долго еще будут помнить.

Едва заметная улыбка тронула губы дона Фернандо.

— Вы забываете Тигровую Кошку и его сообщников, — сказал Он.

— О! Тигровая Кошка — разбойник, — с живостью отозвался полковник. — Сейчас правительство готовится к грандиозной операции против него, чтобы раз и навсегда покончить с этой шайкой разбойников.

— Прекрасно придумано, — заметил дон Торрибио с многозначительной усмешкой, — давно пора очистить границу от населяющих ее негодяев.

— Я совершенно с этим согласен, — спокойно сказал дон Фернандо, улыбнувшись с тем же многозначительным видом.

— Неужели вы думаете, что индейцы способны серьезно опустошить провинцию? — спросил торговец.

— Гм-м! О краснокожих существует явно ошибочное мнение. По-моему, это довольно жалкие существа, — с важным видом изрек дон Антонио.

Дон Фернандо опять улыбнулся одновременно горькой и зловещей улыбкой.

— Сеньор комендант, — сказал он, — вы совершенно правы. Я думаю, индейцы поступят благоразумно, если будут обретаться в своих селениях, иначе им не миновать беды.

— Вот именно! — воскликнул комендант.

— Сеньорита! — сказал дон Торрибио, обратившись к донне Гермосе, — можно ли вас попросить спеть нам эту восхитительную арию из «Черного Домино», которую вы исполнили с таким совершенством несколько дней назад?

Девушка из-под своих бархатных ресниц бросила быстрый взгляд на дона Фернандо и прочитала в устремленных на нее глазах безмолвную, но страстную просьбу. Тогда, не колеблясь, она села за фортепьяно и чистым, сочным голосом пропела арию из третьего акта.

— В Париже я слышал эту арию в исполнении госпожи Даморо. И мне трудно сказать, чье исполнение лучше, ее или ваше, — сказал дон Торрибио, любезно кланяясь донне Гермосе.

— Кузен, — ответила она, — сразу видно, что вы слишком долго жили во Франции.

— Почему это, сеньорита?

— Потому что, — язвительно ответила она с улыбкой, — вы вернулись оттуда льстецом!

— Браво! — воскликнул тучный комендант, рассмеявшись. — Видите, дон Торрибио, наши креолки не уступят парижанкам в находчивости.

— Безусловно, полковник, — ответил тот. — Но я возьму реванш, будьте покойны, — добавил он загадочным тоном.

Он бросил на донну Гермосу и дона Фернандо, сидевших рядом, взгляд, от которого девушка невольно задрожала.

— Дон Фернандо и вы, господа, — обратился комендант к присутствующим, — я надеюсь, что завтра вы будете присутствовать на благодарственном молебне в честь нашего Санта-Анны.

— Я непременно воспользуюсь такой возможностью, — ответил дон Фернандо, вежливо поклонившись. Другие ответили так же.

— А меня вы извините, полковник, — сказал дон Торрибио. — Я сегодня вечером уезжаю.

— Как! — удивился дон Педро. — Вы уезжаете?

— Да, сеньор дон Педро! Я вынужден ехать почти тотчас, как откланяюсь вам.

— Какое странное и неожиданное решение! Куда же вы едете?

— Извините, но я сохраню в тайне цель путешествия. Я также как другие желаю окружить таинственностью все свои поездки.

— Вот как! — дон Педро был явно раздосадован. — Долго ли вы намерены отсутствовать?

— Надеюсь, что нет! Однако с уверенностью утверждать не смею.

— Тем лучше. Возвращайтесь как можно скорее. Вы знаете, что ваше возвращение всех здесь обрадует, — многозначительно закончил дон Педро.

— Как знать! — прошептал дон Торрибио сквозь зубы. Донну Гермосу зловещий тон дона Торрибио поверг в ужас.

Пока дон Педро и его родственник обменивались этими

фразами, девушка шепнула на ухо дону Эстебану:

— Завтра после молебна, брат, я хочу говорить с вами у моей кормилицы.

— Со мною или с моим другом? — поинтересовался дон Эстебан.

— С обоими.

Молодые люди возвращались домой радостными. Дон Фернандо теперь был уверен, что донна Гермоса узнала его.

Гости один за другим попрощались с хозяевами, а дон Торрибио Квирога задержался.

— Кузина, — сказал он тихим и взволнованным голосом, обратившись к донне Гермосе, перед тем как проститься с нею, — я иду туда, где буду подвергаться большим опасностям. Могу ли я надеяться, что вы в ваших молитвах удостоите меня упоминанием?

Гермоса посмотрела на него и с резкостью вовсе ей несвойственной, ответила:

— Кузен, я не могу молиться за успех предприятия, цель которого мне неизвестна.

— Благодарю за откровенность, сеньорита, — холодно отозвался он. — Я не забуду ваших слов.

— Итак, вы действительно едете, дон Торрибио? — заговорил вернувшийся к молодым людям дон Педро.

— Сию же минуту, все готово у меня к отъезду.

— Ну счастливого пути! Надеюсь, вы дадите знать о себе.

— Да, да, — каким-то странным тоном сказал он. — Вы скоро обо мне услышите. Прощайте!

— Что происходит с твоим кузеном, дочь моя? — спросил дон Педро, как только они остались одни. — Как странно он держался.

Донна Гермоса не успела ответить, так как отворилась дверь и вошедший слуга доложил:

— Управляющий асиенды Лас-Нориас желает говорить по важному делу с сеньором доном Педро де Луна.

— Вели войти, — приказал дон Педро.

Дон Торрибио покинул дом дона Педро в чрезвычайном волнении. Выйдя из дома, он остановился и бросил зловещий взгляд на окно гостиной, в котором мелькал силуэт донны Гермосы.

— Гордячка! — злобно прошипел он. — Я ненавижу тебя так же сильно, как прежде любил! Я не замедлю строго наказать тебя за твое пренебрежение ко мне! Закутавшись в плащ, он быстрыми шагами направился во двор за своей лошадью. Там слуга уже держал ее наготове. Молодой человек взял у него поводья, бросил ему пиастр, вскочил в седло и поскакал.

— Что это сделалось с молодым барином? — удивился пеон. — Как будто сошел с ума! Вон как улепетывает!

Дон Торрибио из асиенды поскакал прямо в президио Сан-Лукар.

Он ехал уже приблизительно четверть часа, как вдруг на повороте дороги лошадь его испуганно встала на дыбы и прижала уши.

В пяти шагах он увидел высокого всадника на вороном коне, преградившего ему путь. Дон Торрибио взвел курок пистолета и крикнул.

— Эй! Давай направо или влево.

— Ни туда, ни сюда, дон Торрибио Квирога, — холодно ответил незнакомец. — Я должен с вами говорить.

— В такой поздний час и в таком месте? Весьма странное желание, — с усмешкой возразил дон Торрибио.

— Я не могу выбирать ни времени, ни места. Вы получили сегодня записку без подписи?

— Получил? — дон Торрибио ударил себя по лбу. — В этой записке мне предлагали…

— Сообщить вам, — с живостью подхватил незнакомец, — то, что в эту минуту вам очень важно знать.

— Именно это и говорилось в записке.

— Это я прислал ее вам.

— Вот как!

— Да. Я готов удовлетворить ваше любопытство, но для этого вы должны следовать за мною.

— А зачем мне узнавать? Может быть, лучше мне этого не знать.

— Как вам угодно, я не принуждаю вас, каждый волен поступить, как ему заблагорассудится. Если вы предпочитаете проглотить нанесенное вам оскорбление, мне нечего возразить вам на это!

Слова эти были сказаны с таким сарказмом, что дон Торрибио невольно вздрогнул.

— Вы действительно предлагаете мне прибегнуть к мести? — спросил он голосом, прерывающимся от ярости, которая кипела у него в сердце.

— Вы сами это решите, если пойдете со мной.

— Демон ты или кто другой, черт побери! Поезжай, я последую за тобой даже в ад.

— Хорошо! — сказал незнакомец со зловещим хохотом.

V. Засада

Как мы уже сказали, дон Фернандо и его друг покинули асиенду несколько раньше дона Торрибио и поспешили домой. Дорога заняла добрых два часа, так что к одиннадцати они уже были дома.

Донна Мануэла ждала их возвращения, и они в нескольких словах рассказали ей все, что было в этот вечер, после чего отправились спать, потому что на восходе солнца им предстояло отправиться в Сан-Лукар.

Не было еще и четырех часов утра, когда они сели на лошадей. В Мексике, где днем стоит изнурительная жара, обычно путешествуют только ночью, то есть от четырех часов утра до одиннадцати и от шести вечера до полуночи.

Ровно в девять часов утра дон Фернандо и дон Эстебан въезжали в президио.

Дон Фернандо отправил своего друга в свой дом в Сан-Лукаре, а сам поспешил к коменданту, где у него были важные дела.

Достопочтенный комендант как нельзя лучше принял молодого человека, который неоднократно оказывал ему довольно важные услуги.

Однако при всей любезности полковника дона Хосе Калбриса дон Фернандо заметил, что тот не в духе или чем-то серьезно обеспокоен, хотя из вежливости старался не показать виду.

Дон Хосе Калбрис был храбрый и достойный солдат, и неслучайно мексиканское правительство удостоило его должности коменданта в награду за доблестные заслуги во время войны за независимость.

Уже пятнадцать лет полковник жил в президио, успешно выполняя свои обязанности благодаря присущей ему справедливости, дополняемой мужеством при внешнем спокойствии и невозмутимости, несмотря на козни негодяев разного рода. Каждый год он вешал троих или четверых таких негодяев для острастки всех остальных, в том числе индейцев, которые умудрялись угонять скот и захватывать пленных, а особенно пленниц перед носом у часовых.

Дон Хосе Калбрис, не блиставший умом, но обладавший большим опытом и пользовавшийся поддержкой всех честных граждан, успешно поддерживал спокойствие в своих владениях, несмотря на более чем скромные средства, которыми он располагал. Все сложные вопросы, связанные с отправлением служебных обязанностей он вынужден был решать самостоятельно, принимая на себя всю полноту ответственности, что свидетельствовало о сильном характере этого старого малограмотного солдата, который всеми своими успехами был обязан только себе самому.

Комендант был высокий и тучный мужчина с красным, угреватым лицом, весьма самодовольный, говоривший размеренным тоном, как бы подчеркивая тем самым весомость каждого своего слова.

Дон Фернандо, прекрасно изучивший характер полковника и относившийся к нему с большим уважением, был удивлен его сегодняшней озабоченностью и решил, что это объясняется денежными затруднениями, а потому попробовал выяснить, в чем дело, и, если возникнет необходимость, помочь.

— О! — воскликнул полковник. — Какой попутный ветер принес вас так рано в президио, дон Фернандо?

— Исключительно лишь одно желание видеть вас, любезный полковник, — ответил дон Фернандо, пожимая руку, протянутую ему комендантом.

— Вы очень любезны. Стало быть, вы без церемоний позавтракаете со мной?

— Я сам хотел напроситься!

— Прекрасно! — сказал полковник и позвонил. Тотчас появился вестовой.

— Этот господин будет завтракать со мной. Вестовой, как и подобает великолепному солдату, поклонился и вышел.

— Кстати, дон Фернандо, я должен вручить вам толстый пакет.

— Слава Богу! А я уже начал беспокоиться. Эти бумаги я ждал с нетерпением. Они мне очень нужны.

— Стало быть, все к лучшему, — сказал дон Хосе, отдавая молодому человеку пакет, который тот сразу же положил себе в карман.

— Кушать подано, — доложил, отворяя дверь, вестовой.

Хозяин и гость перешли в столовую, где их ждал майор Барнум. Старый англичанин, долговязый, тощий, двадцать лет служивший в Мексиканской республике. Этот храбрый солдат был искренне предан своей новой родине. Сейчас он служил помощником коменданта президио Сан-Лукас. Прослужив вместе так долго, они полюбили друг друга, как братья, словом, их вполне можно было уподобить Кастору и Поллуксу, Дамону и Фидию, — словом, воспетым буколической поэзией.

Дон Фернандо Карриль и майор Барнум немного были знакомы и обрадовались встрече, потому что англичанин был предобрейший человек и под холодной наружностью у него скрывалось горячее и преданное сердце.

Обменявшись приветствиями, все трое сели к столу, уставленному обильными и вкусными кушаньями.

После того как голод был утолен, завязалась беседа, поначалу вялая, но весьма оживившаяся за десертом.

— Отчего у вас сегодня, дон Хосе, такой странный вид, не свойственный вам прежде? — спросил дон Фернандо.

— Вы правы, — ответил губернатор, выпивая рюмку хереса, — я действительно опечален.

— Опечалены, вы? Черт побери! Вы внушаете мне тревогу, если бы я не видел, с каким аппетитом вы завтракаете, я подумал бы, что вы больны.

— Да, — со вздохом сказал старый солдат, — с аппетитом все в порядке.

— Что же вас печалит?

— Предчувствие, — сказал комендант с серьезным видом.

— Предчувствие? — удивился дон Фернандо.

— Да, предчувствие, — вступил в разговор майор. — Я знаю, что на первый взгляд может показаться смешным, что такие старые солдаты, как мы, могут придавать значение таким предчувствиям, которые принято считать признаком больного воображения. Я тоже, как и полковник, встревожен, сам не знаю почему, и каждую минуту жду неприятного известия. Я абсолютно убежден, что над нами нависла страшная угроза, я это ощущаю чисто физически, так сказать; однако, в чем она заключается и откуда грядет — не знаю.

— Да, — подтвердил комендант, — майор говорит истинную правду. Никогда за все время моей военной карьеры я не был так встревожен, как сейчас. Вот уже целую неделю пребываю я в таком состоянии и удивляюсь, как до сих пор еще ничего не случилось. Поверьте дон Фернандо, Господь подает знак людям, находящимся в опасности.

— Я полностью доверяю сказанному вами — слишком хорошо я вас знаю, чтобы усомниться в правдивости ваших слов, но, с другой стороны, вы и майор Барнум не из тех, кто пугается своей тени. Вы столько раз всем доказывали свою храбрость. Так неужели же нет никаких реальных фактов, подтверждающих ваши предчувствия?

— Пока нет, — сказал комендант, — но я каждую минуту жду каких-нибудь трагических известий.

— Полно, полно, дон Хосе, — серьезно сказал дон Фернандо, чокаясь с комендантом. — У вас приключилась болезнь, хорошо известная на родине майора и называющаяся, кажется, сплином. Велите доктору пустить вам кровь, пейте холодную воду и через два дня вы будете со смехом вспоминать об этой шутке вашего воображения. Не так ли, майор?

— Я этого очень желал бы, — сказал тот с сомнением в голосе.

— Жизнь и без того коротка, — продолжал дон Фернандо, — зачем же позволять химерам делать ее к тому же печальной? Ну что может вас тревожить?

— Почем я знаю, друг мой? На границе разве можно быть в чем-нибудь уверенным?

— Полноте! Индейцы сделались кроткими, как ягнята. В эту минуту на пороге появился вестовой.

— Что тебе нужно? — спросил комендант.

— Какой-то вакеро прискакал во весь опор и требует, чтобы вы приняли его. Говорит, что привез важные известия.

— Пусть войдет, — сказал полковник и бросил на дона Фернандо невыразимо печальный взгляд.

— Судьба отвечает вместо меня.

— Сейчас увидим, — ответил дон Фернандо с деланной улыбкой.

Послышались шаги в смежной комнате и явился вакеро. Это был Паблито. Он и в самом деле казался вестником несчастья. Он словно только что с поля сражения. Одежда порвана в клочья и испачкана кровью и грязью, мертвенно-бледное лицо выражало глубокую печаль, столь не свойственную такому человеку, он с трудом держался на ногах — как видно, ему пришлось преодолеть немалый путь до президио. Об этом свидетельствовал и кровавый след, оставленный на полу его шпорами.

Все трое смотрели на него со смешанным чувством ужаса.

— Выпейте, — дон Фернандо подал ему стакан вина, — это подкрепит ваши силы.

— Нет, — сказал Паблито, оттолкнув протянутый ему стакан. — Я жажду крови, а не вина.

Слова эти были произнесены с такой ненавистью и отчаянием, что присутствующие при этом невольно вздрогнули.

— Что случилось? — с беспокойством спросил полковник.

Вакеро отер рукою пот со лба и прерывающимся голосом сказал:

— Индейцы поднялись.

— Вы их видели? — спросил майор.

— Да, я их видел.

— Когда? Сегодня?

— Сегодня утром, сеньор полковник.

— Далеко отсюда?

— Миль за двадцать. Они перешли дель-Норте.

— Уже? Сколько их? Вы знаете?

— Сосчитайте песчинки в степи и вы узнаете их число.

— О, — простонал полковник, — это невозможно! Индейцы не могут за короткое время собраться вместе в большом количестве. Это вам так показалось от страха.

— От страха! — воскликнул Паблито с презрительной усмешкой. — О страхе можете рассуждать вы, городские жители, а в пустыне у нас не бывает на это времени.

— Ну и как же они движутся?

— Как ураган, жгут и сокрушают все на своем пути.

— Они намерены напасть на президио?

— Они движутся обычным своим строем, два конца большого полукружия нацелены на президио.

— Далеко они отсюда?

— Да, потому что по ходу продвижения они создают надежные укрепления в подходящей для этого местности. По-видимому, на сей раз ими руководит не только жажда грабежа, а какой-то опытный начальник. Это доказывает то, как они действуют

— Ваше известие очень важно, — сказал комендант. Майор укоризненно покачал головой:

— Почему же вы так долго держали нас в неведении?

— Сегодня утром на восходе солнца я и мои товарищи были окружены двумястами этих демонов, выскочивших будто из-под земли. Один убит и двое ранены, но мы успели спастись, и вот я здесь. Жду ваших приказаний.

— Возвращайтесь на свой пост как можно скорее, вам дадут свежую лошадь.

— Слушаюсь, полковник.

Вакеро поклонился и ушел. Пять минут спустя он уже скакал галопом по каменистой дороге.

— Ну! — комендант оглядел своих собеседников. — Что я вам говорил? Обманули меня предчувствия? Дон Фернандо поднялся.

— Куда вы идете? — спросил полковник.

— Я возвращаюсь в асиенду дель-Кормильо.

— Сейчас? Не кончив завтракать?

— Сию же минуту. Меня раздирает смертельное беспокойство. Индейцы могут напасть на асиенду, и Бог знает, какие это повлечет за собой последствия.

— Кормильо хорошо укреплена и может не опасаться нападения. Однако, я думаю, донна Гермоса была бы в большей безопасности, находись она здесь. Постарайтесь, если не поздно, уговорить дона Педро вернуться. Никто не может предвидеть исхода набега, и следует принимать все возможные меры предосторожности. Я был бы рад, если бы дон Педро и его дочь находились рядом с нами.

— Благодарю вас, полковник, я употреблю все усилия, чтобы уговорить дона Педро последовать вашему совету. Льщу себя надеждой, что ваши энергичные действия обезопасят нас от нашествия свирепых врагов. Нападают они всегда смело и неожиданно, но как только поймут, что их замыслы разгаданы, исчезают также быстро, как и появляются.

— Да услышит вас Бог, я не смею надеяться на это.

— До свидания, господа, желаю успеха! — дон Фернандо дружески пожал руки двух старых солдат и вышел.

На дворе его ожидал дон Эстебан Диас и тотчас устремился к нему.

— Ну! Знаете вы уже новость, дон Фернандо? Индейцы движутся, словно огромная туча.

— Да, я только что узнал об этом.

— Ну, что вы намерены делать?

— Вернуться немедленно на асиенду.

— Гм! Вряд ли это разумно. Вы не знаете, с какой быстротой эти демоны рассыпаются по округе. Наверное, мы их встретим на дороге.

— Ну, мы пробьемся сквозь них.

— Я это знаю, но если вас убьют?

— Донна Гермоса ждет меня, и поэтому, может быть, меня не убьют.

— Все может быть.

— Ну посмотрим.

— Впрочем, я предвидел ваш ответ и все приготовил к отъезду. Лошади оседланы, пеоны вас ждут. Мы можем отправиться в любую минуту.

— Благодарю, Эстебан, — сказал дон Фернандо, пожимая ему руку, — вы истинный друг.

— Знаю, — улыбаясь, ответил тот. Эстебан Диас свистнул, и пеоны тотчас вывели во двор лошадей.

— Поехали, — сказал дон Фернандо, садясь на лошадь.

— Поехали, — отозвался дон Эстебан.

Они пришпорили лошадей и начали с трудом пробираться сквозь толщу зевак, спешащих узнать новости.

Маленькая кавалькада спускалась крупной рысью по довольно крутому склону от крепости к старому президио, то и дело кратко отвечая на вопросы, которыми их осыпали встречные. Выехав наконец на ровную дорогу, они пустились во всю к асиенде дель-Кормильо, не обращая внимания на знаки, подаваемые несколькими всадниками подозрительной наружности, плотно закутавшимися в плащи, которые следовали за ними от самой крепости.

Хмурое небо предвещало грозу, птицы беспокойно сновали низко над землей, время от времени налетавшие порывы ветра вздымали тучи пыли.

Два пеона, узнавшие в президио о приближении индейцев, ехали впереди шагов на двадцать и пугливо озирались по сторонам, каждую минуту ожидая появления краснокожих.

Дон Фернандо с доном Эстебаном скакали по степи не произнося ни единого слова. Каждый думал о главном.

Однако чем ближе они подъезжали к берегу реки, тем сильнее ощущалось приближение грозы. И вот уже полил как из ведра дождь, беспрерывно сверкала молния и гремел гром, отзываясь громким эхом в горах. Огромные глыбы, сорвавшись с гор, с шумом падали в реку.

Ветер стал такой сильный, что всадникам приходилось плотно прижиматься к шее лошади, чтобы удержаться в седле, и кроме того они каждую секунду могли быть сброшены лошадьми, которые пугались грозы и вели себя абсолютно непредсказуемо. Мокрая земля затрудняла движение бедных животных. Они без конца спотыкались, скользили и увязали по щиколотку в грязи.

— Невозможно ехать дальше, — сказал дон Эстебан, придерживая свою лошадь, которая чуть было не выбросила его из седла.

— Что же делать? — спросил дон Фернандо, с беспокойством оглядываясь по сторонам.

— Я думаю, лучше переждать несколько минут под деревьями. Гроза никак не унимается. Ехать дальше было бы безрассудством.

Они свернули к небольшому лесу справа от дороги, где можно было переждать грозу.

Они уже собирались вступить в лес, когда оттуда выскочили четыре всадника в масках и молча бросились на наших путешественников. Незнакомцы открыли огонь по пеонам, и те свалились с лошадей и корчились в предсмертных муках на земле.

Дон Фернандо и дон Эстебан, удивленные этим внезапным нападением незнакомцев, явно не индейцев, поскольку носили костюмы вакеро и были светлокожими, если судить по их рукам, тотчас спрыгнули с лошадей и, укрывшись за ними, приготовились к нападению противника.

Те, удостоверившись, что оба пеона были мертвы, повернули лошадей и поскакали к дону Фернандо и дону Эстебану. Завязалась неслыханная по ожесточенности схватка двух человек против четырех и которая, судя по всему, должна была закончиться смертью дона Фернандо и дона Эстебана. Однако двое последних сражались отчаянно, так что нападавшие приуныли. У одного из них череп был рассечен надвое до основания, а другой упал, пронзенный тонкой шпагой дона Фернандо.

— Ну как, — крикнул им дон Фернандо, — довольно с вас или еще кто-нибудь желает отведать моей шпаги? Глупцы! Вам надо было вдесятером сюда явиться.

— Как! — вторил ему дон Эстебан. — Вы уже на попятную? Полно! Полно! Слабаки! Тот, кто вас нанял, явно просчитался.

Двое из четверки, способные продолжать борьбу, отступили на несколько шагов и приняли оборонительную позицию.

Вдруг появились еще четыре вакеро в масках и с ходу набросились на дона Фернандо и дона Эстебана, которые, однако, не растерялись.

— Черт побери! Я вас обидел, голубчики, — сказал дон Эстебан и выстрелил из пистолета в их сторону.

233

Те, по-прежнему молча, ответили тем же. Снова началась отчаянная битва.

Однако силы наших двух храбрецов были на исходе. И вскоре, уложив еще двоих противников, они сами повалились на их трупы. Увидев, что дон Фернандо и дон Эстебан застыли в неподвижности, вакеро возликовали. Схватив тело дона Фернандо, они бросили его на лошадь и вскоре затерялись в бесконечных извилинах дороги. Между тем буря бушевала по-прежнему. Могильная тишина воцарилась на том месте, где только что происходила эта безумная схватка. Семь трупов остались лежать на земле, и грифы уже кружились над ними.

VI. Сан-Лукас

Дон Фернандо покинул коменданта и майора обескураженными тревожным известием.

Однако растерянность, совершенно не свойственная этим старым солдатам, жизнь которых была сплошной непрерывной борьбой, продолжалась недолго. Вскоре они вскинули головы, как два благородных коня, услышавшие сигнал к бою. Они молча пожали друг другу руки, и лица их обрели присущую им твердость. Они поспешно покинули столовую.

— Удар был силен, я этого никак не ожидал, — сказал полковник. — Но, ей-богу, язычники найдут, с кем говорить. Майор, соберите офицеров на военный совет.

— Прекрасно, — ответил майор. — Я доволен вами, ибо предпочитаю видеть вас гордым, решительным и твердым, нежели слабым и боязливым, каким вы казались мне несколько дней. Наконец я обрел моего прежнего друга!

— А! — сказал комендант, улыбаясь, — нет оснований удивляться этой перемене, любезный Барнум. Напротив, она как нельзя более естественна. Уже несколько дней меня терзало смутное предчувствие надвигающегося несчастья, тем более мучительное, что оно было мне неизвестно, теперь же я знаю, в чем дело, и, более того, при том что грозящая нам опасность безусловно велика, у меня нет ни малейшего сомнения, что мы ее одолеем.

— Конечно, — подтвердил майор и пошел выполнять поручение начальника.

Офицеры гарнизона вскоре все были в сборе — шесть человек, не считая майора и полковника. Пригласив их садиться, дон Хосе сказал:

— Господа, вы, конечно, знаете, зачем я вас созвал. Индейцы угрожают президио. Я получил достоверное известие от одного из наших лазутчиков, самого надежного и самого смышленого из всех. Дело серьезное, сеньоры, потому что, кажется, краснокожие составили могущественный союз и идут на нас огромными полчищами. Я собрал вас для того, чтобы организовать надежную оборону и постараться найти способ, чтобы преподать дикарям такой урок, после которого у них надолго отпала бы охота нападать на наши земли. Но прежде, давайте посмотрим, какими средствами мы располагаем.

— В оружии и снарядах у нас недостатка нет, — сказал майор. — У нас здесь достаточно и пороха, и ружей, и сабель, и копий, и пистолетов. Пушки тоже в хорошем состоянии и достаточно оснащены пулями и картечью.

— Вот и прекрасно, — сказал полковник, потирая руки.

— К сожалению, — продолжал майор, — у нас слишком мало людей, способных пользоваться этим оружием.

— Сколько у нас солдат?

— По списку должно быть двести семьдесят, но вследствие болезней, смерти, побега осталось не более ста двадцати.

— Мне кажется, — сказал полковник, — что можно увеличить это число. Мы находимся в том критическом положении, когда цель оправдывает средства. К тому же речь идет о нашей общей защите. Надеюсь, я не встречу возражений по поводу плана, который может спасти нас всех.

— Каков бы он ни был, мы заранее соглашаемся.

— Знаю, потому я говорю сейчас не о вас, сеньоры, а только о жителях города, которые могут отказаться и которых мы вынуждены будем принудить. Нам непременно нужны силы для защиты наших стен. Вот что я вам предлагаю: завербовать всех пеонов из асиенд и составить из них роты, негоцианты составят свой корпус, вакеро, на добротных лошадях и хорошо вооруженные, будут защищать наши апроши и патрулировать подступы к равнине. Таким образом, мы соберем около тысячи двухсот человек, вполне достаточное количество для того, чтобы оказать сопротивление дикарям и принудить их поспешно вернуться в свои поселения.

— Вы знаете, полковник, что здешние вакеро по большей части преступники, для которых всякая заварушка служит поводом для грабежа.

— Вот почему на них и будет возложена внешняя оборона. Они расположатся за пределами президио и проникнуть внутрь не смогут ни под каким предлогом. Чтобы исключить возможность каких-либо трений между ними, их надлежит разделить на два отряда, один из которых будет патрулировать окрестности, а другой — отдыхать. Таким образом они будут постоянно заняты, и нам не нужно будет их опасаться.

— Креолам же и иностранцам, проживающим в президио, — сказал майор, — хорошо бы приказать ночевать в крепости, дабы прийти нам на помощь в случае надобности.

— Прекрасно, мы удвоим число лазутчиков, чтобы избегнуть неожиданного нападения. У всех входов в город будут немедленно возведены укрепления, чтобы защитить от возможного прорыва индейцев в крепость.

— Если вы позволите, полковник, — сказал майор, — мы пошлем надежного человека к асиендерам, чтобы предупредить их об опасности и необходимости явиться в президио, как только услышат из крепости пушечный выстрел.

— Конечно, майор, потому что эти несчастные будут безжалостно убиты язычниками. Надо будет также предупредить городских жителей, что при появлении индейцев все женщины и дети должны немедленно удалиться в крепость, дабы их не похитили. Дикари обожают белых женщин. Во время последнего набега они увезли с собой более трехсот. Ни в коем случае нельзя допустить повторения этого несчастья. Я думаю, сеньоры, мы предусмотрели все необходимые меры защиты, теперь нам остается только исполнить наш долг как подобает благородным людям. Наша судьба в руках Господа, который, конечно не оставит нас в беде.

Офицеры поднялись и хотели было уже откланяться, когда вошел вестовой и доложил, что явился еще один вакеро и просит коменданта принять его. Дон Хосе подал офицерам знак сесть и приказал ввести лазутчика.

Это был Тонильо эль-Сапата, приятель Паблито, уехавший вслед за ним из того места, где они затаились, наблюдая за индейцами. Он привез очень важное известие.

Вид у него был по обыкновению насмешливый и лукавый. Его бледное, выпачканное кровью и порохом лицо, изорванная в нескольких местах одежда, повязка на голове, рука на перевязи, а главное — четыре скальпа с окровавленными волосами, болтавшиеся у него за поясом, показывали, что ему пришлось схватиться с индейцами и что он был, так сказать, вынужден прорваться сквозь них, чтобы оказаться здесь, в президио.

— Сапата, — сказал ему комендант, — ваш товарищ Паблито только что был здесь.

— Знаю, полковник, — ответил вакеро.

— Вы привезли нам известия еще более неблагоприятные?

— Все зависит от того, как вы их воспримете.

— Что вы имеете в виду?

— Если вы особенно цените собственное спокойствие, — ответил Сапата, переминаясь с ноги на ногу, — то, вероятно, оно скоро будет окончательно нарушено, и тогда известия, которые я привез, будут для вас не весьма приятны, а если, напротив, вы чувствуете потребность сесть на лошадей и встретиться лицом к лицу с краснокожими, вы можете легко удовлетворить ваше желание, и все, что я сейчас сообщу, доставит вам большое удовольствие.

Несмотря на серьезность положения и на терзавшее его беспокойство, комендант, а вместе с ним офицеры не могли не улыбнуться по поводу странных доводов вакеро.

— Объяснитесь, Сапата, — сказал дон Хосе, — тогда станет ясно, что нам следует думать о привезенных вами известиях.

— Через десять минут после отъезда моего товарища, — сказал он, — осмотрев кусты, в которых я заметил некоторое движение, я увидел пеона, такого перепуганного, что он не мог вымолвить ни слова, и только полчаса спустя, придя в себя, он смог рассказать мне о том, что ему довелось пережить. Пеон этот принадлежал старику Игнасио Рэйялю, одному из тех двоих, кому посчастливилось уцелеть от поголовной резни на Сан-Хосе, которую учинили апачи двадцать лет тому назад. Пеон и хозяин отправились за дровами, когда вдруг нагрянули индейцы. Пеон успел спрятаться в логовище какого-то зверя, но старику не удалось убежать и он попал в руки дикарей, которые убили его с неслыханной жестокостью. Тело его, истерзанное копьями, было превращено в сплошное месиво, а голова иссечена томагавками. Успокоив, насколько это было возможно, пеона, я оставил его в засаде. Я поехал в указанную им сторону и вскоре приметил полчища индейцев, тащивших за собой скот и пленных. Индейцы, как известно, все сметают на своем пути. Они быстро двигаются к 'президио, причем по мере продвижения от них время от времени отделяются отряды для нападения на асиенды. Асиенды Пьедро-Роза и Сан-Бласк больше не существуют. От них осталась куча пепла, под которым погребены их несчастные владельцы. Вот что я имею вам сообщить. Действуйте, как сочтете нужным.

— А это? — спросил майор, указывая на кровавые трофеи, висевшие на поясе вакеро.

— О! Пустяки, — сказал он с той же гордой улыбкой. — Когда я оказался слишком близко, индейцы заметили меня и, естественно, постарались схватить, ну вот и пришлось с ними немного посчитаться.

— Эти индейцы, судя по всему, только часть степных грабителей, которые вернутся восвояси, как только утолят жажду грабежа.

Тонильо покачал головой:

— Не думаю! Их слишком много, они слишком хорошо вооружены и действуют слаженно. Полковник, у этих людей иная цель. Если я не ошибаюсь, они намерены вести с нами ожесточенную войну.

Комендант переглянулся со своими офицерами.

— Благодарю, — сказал он Сапате. — Вы поступаете, как честный мексиканец. Возвращайтесь на свой пост и удвойте бдительность.

— Вы можете положиться на моих товарищей и на меня, полковник. Вы знаете, как мы ненавидим индейцев. — И, поклонившись присутствующим, Тонильо удалился.

— Видите, сеньоры, — сказал комендант, — положение с каждой минутой становится все более опасным. Не будем терять времени на пустые рассуждения. Ступайте.

— Позвольте, — сказал майор, — мне высказать свое мнение, прежде чем разойдемся.

— Говорите, друг мой, мы вас слушаем.

— В нашем нынешнем положении мы обязаны быть предусмотрительными. Президио находится в дальнем уголке страны и прибытие помощи сюда крайне затруднено. Возможно, президио окажется в длительной осаде и тогда мы рискуем быть побежденными голодом. Поэтому я предлагаю немедленно отправить посланца к генерал-губернатору, чтобы обрисовать наше критическое положение и просить подкрепление, ибо с теми скудными средствами, коими мы располагаем, мы не сможем эффективно сопротивляться нападающим.

Последовало глубокое молчание.

— Что вы думаете о сказанном майором Барнумом, господа? — спросил наконец полковник офицеров, обводя каждого испытывающим взглядом.

— Мы находим, что предложение майора правильно, полковник, — ответил один из офицеров за всех. — Мы думаем, что надо немедленно привести его в исполнение.

— Я сам так думаю, — ответил полковник. — Будет исполнено. Теперь, господа, вы можете быть свободны.

После этого с непостижимой для характера испанцев скоростью были приняты меры для организации обороны. Страшная опасность, нависшая над президио, принудила всех его жителей действовать слаженно, вселяя мужество в одних и удваивая в других.

Два часа спустя скот был пригнан с пастбищ, на улицах воздвигнуты баррикады, пушки приведены в боевую готовность, а женщины и дети заперты в крепости.

К генерал-губернатору был направлен посланец, и полтораста смельчаков, укрепившись в старом президио, были готовы отразить атаки индейцев. Полковник и майор Барнум появлялись то здесь, то там, подбадривая новобранцев, помогая работающим и вселяя в каждого мужество.

К трем часам пополудни внезапно поднявшийся сильный ветер принес с юга непроницаемые для глаз тучи густого дыма. Обитатели президио понимали, что это дым пожаров, учиненных индейцами, и дрожали от страха.

Индейцы всегда сопровождают пожарами свои набеги на земли, занятые белыми. Густые дымовые облака заволакивают окрестности и позволяют индейцам успешно маневрировать, не говоря уж о преимуществах внезапного нападения.

Тот день, к несчастью для мексиканцев, оказался весьма благоприятным для индейцев: ветер дул в сторону равнины и находящиеся в президио не могли видеть наступающих полчищ индейцев.

В условиях пустынной равнины, лишенной каких-либо укрытий, где все, что там происходит, видно как на ладони, придуманная индейцами тактика, безусловно, заслуживает высокой похвалы — так как она элементарно проста и удивительно эффективна. Время тоже было выбрано для набега как нельзя удачно: светлые ночи в период полнолуния.

Дозорные один за другим докладывали коменданту о приближении неприятеля, который, по их расчетам, должен был достичь Сан-Лукаса ночью.

Численность индейцев росла с каждой минутой, заполнив все окрестности. Они с невероятной быстротой приближались к президио.

Комендант приказал выпустить три залпа из пушки, тем самым возвещая тревогу. Тотчас же все богатые землевладельцы явились в президио, захватив с собой ценные вещи и скот, обливаясь слезами при виде в мгновение ока истребленных пожаром посевов.

Эти несчастные люди устроились, как могли, в городе и, поместив жен и детей в крепости, все, кому возраст позволил носить оружие, поспешили на укрепления и баррикады, полные решимости защищаться до последней капли крови.

Ужас и смятение охватили город, женщины и дети плакали. С наступлением ночи страх сковал президио.

Многочисленные отряды солдат патрулировали улицы, а время от времени вакеро, скользя как змеи в темноте, удалялись шагов за двести за пределы города, дабы выяснить, как обстоят дела.

Однако до двух часов ночи положение оставалось относительно спокойным. Потом зловещую тишину, нависшую над городом, нарушил едва заметный шум, который становился все более сильным. И вдруг, словно по волшебству, на баррикадах появились индейцы, с пронзительными криками грозно размахивая факелами. Кое-кто из гражданского населения президио уже решил, что город чуть ли уже не во власти индейцев. Однако майор Барнум, командовавший этим участком, был опытный солдат. Индейцам провести его не удалось. В ту минуту, когда апачи достигли вершины баррикады, зазвучали грозные выстрелы, и индейцев как ветром сдуло.

Мексиканцы бросились их преследовать, завязалась ожесточенная схватка, в ночной тишине были слышны только крики, проклятия, глухой звук скрещивающихся штыков. Индейцы ретировались, а город на несколько мгновений озаренный ярким светом факелов, погрузился в темноту, и снова воцарилась в нем тишина.

После этой неудачной попытки в эту ночь индейцы больше не появлялись, и все, находившиеся в президио, думали, что, по-видимому, индейцы решили изменить тактику и прибегнуть к осаде, либо неудача подорвала их надежды на успех, и они сочли за лучшее вообще удалиться.

Однако на рассвете предположения были опровергнуты. Индейцы вовсе не собирались уходить.

Зрелище, открывшееся из президио, было удручающим. Вся равнина вокруг находилась в движении. Вдали виднелся отряд апачинских всадников, который угонял украденных лошадей и рогатый скот, а совсем близко от президио огромный отряд индейцев с поднятыми копьями стоял наготове, чтобы в любую минуту отразить вылазку противника. Тут и там отряды индейцев уводили пленников — мужчин, женщин и детей, с мольбой простирающих руки, моля о пощаде, а вдалеке, насколько хватало глаз, появлялись все новые и новые полчища индейцев, в обычном строевом порядке направляющиеся к президио. Словом, город оказался обложенным со всех сторон.

Старые солдаты, искушенные в борьбе с индейцами, никогда прежде не отмечали такого отменного порядка в их рядах, такого могучего боевого духа, такой слаженности действий. Но больше всего полковника и майора обескуражило то, как в мгновение ока апачи вырыли окопы, устроили земляную насыпь, защищавшую их от пушечных снарядов.

— Среди этих негодяев есть наш перебежчик, — закричал полковник, гневно топнув ногой. — Они никогда прежде не рыли окопов.

— Гм! — пробормотал майор, кусая усы. — Нам, кажется, предстоит иметь дело с сильным противником.

— Да, — ответил полковник, — если не подоспеет подкрепление, я не знаю, как все это кончится.

— Плохи дела, полковник! Я боюсь, что все мы здесь поляжем. Посмотрите, их больше трех тысяч.

— Не считая тех, кто спешит им на помощь со всех сторон, — печально добавил полковник. — Но что означает этот шум? — спросил он, указывая в ту сторону, откуда доносились звуки трубы.

Четыре сахема, впереди которых шел индеец с белым знаменем, остановились на расстоянии половины пушечного выстрела.

— По-видимому, — продолжал полковник, — они намерены вступить в переговоры. Неужели они рассчитывают заманить меня в ловушку? Майор, распорядитесь выстрелить картечью по этой толпе язычников, чтобы не считали нас дураками.

— Может быть, не стоит, полковник, не лучше ли нам с ними переговорить по крайней мере таким образом мы сможем узнать их намерения.

— Вы, может быть, правы, друг мой, но разумно ли рисковать своей шкурой, когда имеешь дело с этими разбойниками, не имеющими ни веры, ни закона?

— Я пойду, если вы позволите, полковник.

— Вы? — удивился полковник.

— Да, долг предписывает нам всеми способами оберегать несчастных, доверившихся нашей защите и нашей чести. Я — всего лишь один из воинов, и для успеха дела присутствие или отсутствие одного человека не имеет значения, шаг же, на который я решаюсь, способен спасти наше положение.

Полковник подавил вздох, с чувством пожал руку старого друга и прерывающимся от волнения голосом сказал:

— Ступайте, если вы считаете это необходимым.

— Благодарю! — ответил майор и решительно зашагал навстречу индейцам.

VII. Атака президио

Майор Барнум был безоружен. Он сознательно пожертвовал своей жизнью и не хотел взять шпагу, чтобы не оставлять лазейки для рукопашной схватки в случае несогласия.

В многочисленных стычках с апачами ему часто случалось беседовать с ними и он так хорошо усвоил их язык, что не нуждался в переводчике.

— Чего вы хотите, начальники? Зачем вы перешли дель-Норте и напали на наши границы, когда между нами существует мир? — спросил он громким и твердым голосом, церемонно сняв шляпу и тут же надвинув ее опять.

— Вы тот человек, которого бледнолицые называют дон Хосе Калбрис? — спросил один из начальников, — и которого они величают комендантом?

— Нет. По нашим законам комендант не может покинуть своего поста, но я майор Барнум, его помощник. Я имею право заменить его. Вы можете мне все изложить.

Индейцы, посоветовавшись между собой, воткнули в землю свои длинные копья и поскакали к майору. Тот угадал их намерение, но не подал виду и не выказал ни малейшего удивления, увидев их возле себя.

Индейцы, рассчитывающие на внезапность своих действий, рассчитанных на то, чтобы удивить, а может быть, и испугать парламентера, были внутренне оскорблены подобным бесстрашием, но в то же время и восхищены.

— Отец мой храбрый, — сказал начальник, говоривший от имени всех.

— В мои лета не боятся смерти, — меланхолично ответил майор, — часто даже ее считают благодатью.

— Отец мой носит на челе снег многих зим. Он должен быть мудрецом у своего народа, молодые люди с уважением слушают его у огня советов.

Майор скромно поклонился.

— Не будем говорить обо мне, — сказал он. — Нас должен занимать более серьезный вопрос. О чем вы желаете говорить?

— Разве отец мой не пригласит нас к огню совета своего народа? — спросил начальник вкрадчивым голосом. — Прилично ли великим начальникам говорить о важных делах, сидя на лошадях между двумя армиями, готовыми сразиться?

— Я понимаю, чего вы желаете, начальник, но я не могу исполнить вашего желания. Когда город в осаде, ни один неприятельский начальник не может войти в него.

— Неужели отец мой боится, что мы четверо способны взять город? — сказал индеец, смеясь, но внутренне раздосадованный. Видимо, в крепости у них были свои люди, с которыми они желали согласовать свои действия.

— Я имею привычку ничего не бояться, — возразил майор, — просто я сообщаю вам то, чего вы не знаете, вот и все. Теперь, если вы хотите воспользоваться этим предлогом, чтобы прекратить разговор, вы можете это сделать и мне остается только откланяться.

— О, о! Какой отец мой живой для своих лет. Зачем же прерывать разговор, когда мы его еще и не начинали.

— Говорите же.

Начальники переглянулись и шепотом быстро посовещались, после чего тот же начальник заговорил:

— Отец мой видел великую армию апачей и всех союзных племен?

— Видел, — равнодушно ответил майор.

— Отец мой бледнолицый и очень учен. Сосчитал ли он воинов, составляющих эту армию?

— Да, насколько это было возможно.

— И сколько их по расчету моего отца?

— Боже мой! Начальник, — воскликнул майор с небрежностью, — признаюсь вам, что для нас численность не имеет значения.

— И все-таки, сколько насчитал мой отец? — не унимался индеец.

— Откуда мне знать? Тысяч восемь, девять, не больше. Начальники были поражены равнодушием, с каким майор утроил численность их армии. Начальник апачей продолжал:

— Отец мой не пугается числа этих воинов, собравшихся под одним начальником?

Удивление сахемов не укрылось от майора.

— Зачем мне пугаться? Разве мой народ не побеждал более многочисленную армию?

— Может быть, — ответил индеец, закусив губу, — но эта не будет побеждена.

— Как знать! Поэтому вы и хотели вступить со мной в переговоры, начальник? Если так, вы могли бы не утруждать себя.

— Нет, не поэтому. Пусть отец мой имеет терпение.

— Говорите же. Со всеми вашими индейскими обиняками никогда не знаешь, когда доберешься до сути.

— Армия великих племен подошла к президио, чтобы получить удовлетворение за все зло, которое бледнолицые причинили индейцам с тех пор, как ступили на землю краснокожих.

— К чему вы клоните? Объясните яснее, на каком основании вы переходите наши границы, не объявив войны? Разве мы нарушали свои обязательства перед вами? Разве мы не проявляли дружелюбия к индейцам, когда они просили нашей помощи или покровительства? Отвечайте.

— Зачем отец мой притворяется, будто не знает истинных причин войны и наших претензий к бледнолицым, — ответил апачский начальник, сделав вид, будто не доволен словами майора. — Отец мой знает, что мы несколько веков постоянно ведем войну с длинными ножами, которые живут по другую сторону гор. Для чего народ моего отца, который, как он говорит, питает к нам дружбу, вступил с ними в союз?

— Начальник, вы выдвигаете для ссоры с нами совершенно ничтожный довод. Я предпочел бы, чтобы вы откровенно признались, что желаете увести наш скот и наших лошадей, вместо того чтобы ссылаться на такой ничтожный предлог. Итак, начальник, доставьте мне удовольствие, перестаньте насмехаться надо мною и приступите к делу: чего вы хотите?

Начальник разразился громким смехом.

— Отец мой лукав, — сказал он. — Слушайте, вот что говорят начальники. Земля эта наша, и мы хотим ее вернуть себе. Белые предки моего отца не имели права на ней селиться.

— Это тоже всего лишь предлог, потому что мои предки купили эту землю у начальника вашего народа, — сказал майор.

— Начальники, собравшиеся вокруг дерева Властелина жизни, решили возвратить великому начальнику бледнолицых все до единой вещи, отданные этому начальнику взамен земли, и взять назад принадлежащую им страну, в которой они не хотят больше видеть бледнолицых.

— Это все, что вам поручено мне сказать?

— Все, — сказал индеец, поклонившись.

— А сколько времени начальники дают коменданту обдумать эти предложения?

— Двадцать четыре часа.

— Очень хорошо. А если комендант откажется принять это условие, что сделают мои братья?

— Индейские начальники решили взять назад свою землю. Если бледнолицые откажутся ее возвратить, их деревня будет сожжена, воины преданы смерти, жены и дети уведены в рабство.

— Белые из президио скорее погибнут, чем согласятся на ваши условия, но я не должен рассуждать здесь с вами, я передам ваши требования коменданту, и завтра на восходе солнца вы получите наш ответ. Только прекратите враждебные действия до той поры.

— Мы не можем оставаться в бездействии.

— Благодарю за откровенность, начальник. Я рад, что встретил индейца из числа отпетых мошенников. До завтра.

— До завтра! — вежливо ответили начальники, пораженные благородством старого офицера.

Майор медленно удалился, не обнаруживая ни малейшего страха перед коварством индейцев.

Полковник ждал возвращения майора с величайшим беспокойством: затянувшаяся беседа майора с индейскими парламентариями чрезвычайно беспокоила его. Он был готов принять ответные меры за оскорбления, которым мог подвергнуться его посланник.

— Ну, что? — нетерпеливо спросил он, как только появился майор.

— Они стараются выиграть время, чтобы сыграть с нами какую-нибудь чертовскую шутку.

— Чего же требуют, однако?

— Притязания их нелепы, и они это знают. Выдвигая их, они словно насмехались надо мною. Они утверждают, будто сахемы, двести лет тому назад уступившие эти земли испанцам, не имели на это права. Они требуют, чтобы мы эти земли им возвратили через двадцать четыре часа. В противном случае их обычные угрозы… Ах, да, — прибавил майор, — я забыл вам сказать, полковник. Они готовы возвратить все, что сахемы получили за продажу этой земли. Вот и все, что мне поручено вам передать.

— Это безумные демоны, или они стараются усыпить нашу бдительность.

— Что вы намерены делать? — спросил майор.

— Усилить бдительность, друг мой, потому что кажется совсем скоро нам предстоит сразиться с ними. Особенно беспокоит меня старый президио.

— Вернитесь в крепость, а я останусь здесь на передовых рубежах. Особенно важно, чтобы ни в коем случае не прерывалась наша связь с крепостью и чтобы в крайнем случае мы могли отступить без больших потерь.

— Предоставляю вам свободу действий, любезный майор. Я уверен, что вы справитесь со своими обязанностями наилучшим образом.

Старые солдаты расстались, горячо пожав друг другу руку. Полковник вернулся в крепость, а майор деятельно занялся приведением вверенного ему участка в боевую готовность.

Гарнизон старого президио состоял по большей части из вакеро и леперов, на верность которых, надо сказать, рассчитывать не приходилось. Но старый офицер держал терзавшие его опасения при себе и делал вид, что питает к этой публике полнейшее доверие.

День прошел довольно спокойно. Зарывшиеся словно кроты в окопы, индейцы как будто бы и не собирались выходить оттуда. Часовые в президио бдительно несли службу у оборонительных сооружений на подступах к нему. Майор надеялся, что индейцы не предпримут вылазки до срока, назначенного ими для ответа коменданта, и, утомленный, удалился немного отдохнуть в ближайшее помещение.

Среди защитников передовых позиций находились наши старые знакомые: Паблито, Тонильо и Карлочо. Достойные вакеро засвидетельствовали в связи с появлением индейцев такие неопровержимые доказательства своей верности, что по их просьбе и в знак полного доверия к ним, майор возложил на них охрану передовой позиции, которая, так сказать, служила воротами в президио.

Через несколько минут после заката солнца четверо вакеро собрались на тайный совет. Человек двенадцать их сообщников стояли чуть поодаль от них, очевидно, ожидая результатов тайного совета.

— Итак, — сказал Карлочо, заключая разговор, — это решено, в десять часов.

— В десять часов, — решительно подтвердил Сапата. — Человек должен держать слово. Нам щедро заплатили, мы должны исполнить взятые на себя обязательства, тем более что получили только половину.

— Да, да, — дружно подхватили остальные, — потерять такие деньги было бы безумием.

— Еще бы! — воскликнул Сапата. — Подумать только — двадцать пять унций каждому!

Глаза разбойников засверкали алчностью. Между тем майор, растянувшись на диване, едва забылся тревожным сном, как вдруг был разбужен чьим-то прерывающимся от волнения голосом, прошептавшим ему на ухо.

— Вставайте, майор, вставайте! Вакеро предали нас, вакеро сдали оборонительный рубеж индейцам. Они уже в президио.

Майор вскочил, схватил шпагу и выбежал в сопровождении человека, так внезапно его разбудившего. Это был не кто иной, как мексиканский солдат.

Майор с первого взгляда оценил обстановку. Сапата и его сообщники не только сдали рубеж индейцам, но даже присоединились к ним вместе с теми негодяями, о которых мы упоминали выше.

Положение становилось критическим. Мексиканцы, обескураженные постыдной изменой вакеро, сражались вяло и беспорядочно, не будучи уверенными, что не последуют новые измены и потому не зная, как лучше себя повести.

Апачи и вакеро с воинственными кличами бросались на растерявшихся защитников президио, безжалостно их истребляя.

Страшное зрелище являла собой битва при свете пламени пожара, зажженного индейцами. Вопли апачей сливались со стонами и криками отчаяния мексиканцев.

Майор решительно бросился в гущу битвы, подавая пример отчаянного сопротивления воинам и жителям президио.

Появление майора произвело магическое действие на мексиканцев Воодушевленные его примером, они сплотились вокруг него и отвечали меткими ружейными выстрелами на атаку индейцев.

Вакеро под натиском штыков постыдно обратились бегство, преследуемые градом пуль.

Благодаря энергичным действиям майора Барнума битва возобновилась, но майор был слишком опытный солдат, чтобы обманываться ложным успехом. Он понял, что защищать далее подступы к старому президио было бы безрассудством, поэтому он счел более благоразумным организованное отступление, чтобы уберечь женщин детей.

Собрав самых отважных и надежных солдат, он составил из них отряд, которому поручил сдерживать наступление индейцев, пока все остальные переправятся через реку, отделявшую старый президио от нового.

Апачи разгадали его замысел и удвоили атаки, схватка приняла жестокий характер. Белые с краснокожими сражались грудь с грудью, одни во имя спасения своих семей, другие в надежде на богатую добычу.

Но мексиканцы, вдохновленные мужеством своего командира, отступая, продолжали сражаться с такой отчаянной храбростью, которая рождает чудеса и в чрезвычайны? обстоятельствах способна удесятерять силы человека. Эта горстка храбрецов, насчитывающая полторы сотни человек, в течение трех часов сдерживала натиск двух тысяч индейцев, жертвуя жизнью ради спасения жен и детей.

Наконец последние лодки с ранеными покинули старый президио. Мексиканцы под командованием майора начали постепенно отходить к реке, мужественно отражая атаки индейцев.

Вскоре мексиканцы добрались до берега реки и поспешно сели в ожидавшие их там лодки, кстати захватив с собой нескольких пленных. И тотчас же с другого берега на индейцев обрушилась картечь из нескольких пушек, что помогло оставшимся в живых мужественным мексиканцам во главе с майором благополучно достигнуть нового президио.

Продолжавшаяся пять часов битва завершилась. Индейцы одержали победу исключительно благодаря измене вакеро.

Полковник встретил своего друга на берегу. Он поздравил его с храброй обороной и утешал, считая, что в конечном итоге может и поражение считаться победой, учитывая громадные потери, нанесенные неприятелю.

Потом, не теряя времени, полковник и майор занялись укреплением президио, приказав оборудовать надежные окопы вдоль берега на подступах к новому президио и установить две батареи по шесть пушек каждая для ведения перекрестного огня.

Взятие старого президио индейцами, случившееся вследствие измены вакеро, было огромным уроном для мексиканцев, поскольку прерывалось всякое сообщение с многочисленными асиендами, находившимися на захваченном индейцами берегу. К счастью, предвидя подобный исход, почти неизбежный при подобной малочисленности сил, которыми располагал полковник, он приказал собраться в верхнем Сан-Лукасе вместе с пожитками, скотом и лошадьми всему населению старого президио. Лодки все были причалены под батареями крепости, где они находились в безопасности по крайней мере на время.

Индейцы овладели старым президио, но этот успех стоил им громадных потерь, не восполняемых выгодами. Мексиканцы, в сущности, лишились только небольшой территории, занятой старым президио, который трудно было защищать, поскольку, отделенный рекой, он был почти абсолютно не связан с крепостью. Поэтому результат сражения для обеих сторон был далек от предполагаемого.

Мексиканцы были счастливы, что им не придется более защищать старый президио, не представляющий для них ценности и стоивший столько крови, между тем апачи считали бессмысленным это приобретение ценою жизни пятисот самых храбрых воинов.

Мексиканцы взяли в плен двоих вакеро.

Полковник собрал военный совет, на котором было решено поставить две высокие виселицы в тыльной стороне окопов и повесить этих предателей на виду у их сообщников на противоположной стороне реки, в бессильной ярости наблюдавших эту казнь.

Дон Хосе Калбрис отнюдь не был жестоким, но в тех обстоятельствах счел необходимым сурово наказать изменников, дабы другим было неповадно поступать столь неподобающим образом. К каждой виселице была прибита табличка, гласившая, что подобная участь ждет каждого из предателей, которые попадутся в руки мексиканских воинов.

Между тем наступила ночь, и индейцы, видимо, для устрашения белых, подожгли старый президио. Отсветы яркого пламени придавали лагерю индейцев фантастический вид, повергая жителей Сан-Лукаса в печаль и оцепенение, они с ужасом думали о вторжении индейцев.

Полковник казался несгибаемым, он не отдыхал ни минуты, постоянно появлялся то тут, то там, изыскивая новые и новые способы усилить защиту города.

Оба офицера вернулись наконец в крепость после последнего обхода. Близился рассвет, и индейцы после двух-трех неудачных попыток внезапно напасть на президио, наконец удалились в свой лагерь.

— Как вы видите, майор, — сказал полковник, — нам нечего обманывать друг друга. Сейчас это только вопрос времени. Произойдет это завтра или через неделю, этого никто сказать не может, хотя результат ясен.

— Гм, когда наступит эта минута, — сказал майор, — у нас всегда останется возможность запереться в крепости и послать ее ко всем чертям вместе с нами.

— К сожалению, друг мой, мы лишены такой возможности.

— Как это?

— Мы, старые солдаты, можем взлететь на воздух и даже должны, но не имеем права обрекать на такую жестокую смерть женщин и детей.

— Да, вы правы, — задумчиво проговорил майор, — не можем. Но у меня всегда останется возможность всадить себе пулю в лоб.

— Даже и этого последнего утешения вам не дано, друг мой. Мы должны подавать пример находящимся здесь людям, которых мы обязаны защищать до конца. Мы обязаны оставаться на посту до последнего вздоха.

Майор не ответил, но нашел довод своего друга и начальника вполне убедительным.

— Но почему же до сих пор мы не получили ответа из столицы? — продолжал он после короткого раздумья.

— Э, друг мой, у них, верно, есть много своих дел, некогда думать о нас.

— О, я не могу в это поверить.

В эту минуту вестовой появился и доложил:

— Дон Торрибио Квирога.

Оба непроизвольно вздрогнули, хотя не смогли бы объяснить причины их внезапного беспокойства.

Дон Торрибио Квирога был в великолепном мундире полковника мексиканской армии, на левом рукаве у него была адъютантская лента. Он почтительно поклонился обоим офицерам.

— Вы ли это, дон Торрибио? — прошептал полковник.

— Полагаю, что так, — ответил дон Торрибио, улыбаясь.

— Последний раз, когда я вас видел, вы отправлялись в продолжительное путешествие.

— Я вернулся сию минуту.

— Но этот мундир?

— Боже мой! Господа, мне надоело слыть в провинции ничтожным существом, чем-то вроде бездарного дурака, поэтому я решил больше ничем не привлекать внимания, и стать таким, как все.

— Итак, кем же вы стали? — спросил дон Хосе.

— Я такой же офицер, как и вы, так же, как и вы — полковник и, сверх того, адъютант генерал-губернатора.

— Чудеса! — воскликнул полковник.

— Почему же? Напротив, ничего не может быть проще. Майор не вмешивался в разговор. При неожиданном появлении дона Торрибио странное предчувствие сковало его сердце.

— Признаюсь вам, — продолжал полковник, — я вовсе не предполагал…

— Чего? Что я офицер? Как видите, вы были не правы, и тем более не правы, что генерал-губернатор дал мне к вам поручение, которое, я уверен, в эту минуту окажется весьма кстати.

Он вынул из кармана мундира большой пакет, запечатанный гербовой печатью, и подал его полковнику.

Дон Хосе поспешно взял конверт.

— Вы позволите?

— Сделайте одолжение.

Комендант распечатал конверт и жадно впился глазами в бумагу.

— О, о! — воскликнул он с радостью, — четыреста пятьдесят человек. Я не рассчитывал на такое значительное подкрепление.

— Генерал очень дорожит этим президио, — сказал дон Торрибио. — Он пойдет на любые жертвы, чтобы сохранить его.

— Ей-богу, дон Торрибио, при такой поддержке я в пух и прах разобью индейцев.

— Кажется, я вовремя поспел, — сказал дон Торрибио с лукавой улыбкой.

— Действительно вовремя, вот теперь мы позабавимся.

— Я думаю! — сказал молодой человек, на губах которого мелькнула какая-то странная улыбка.

— А где же солдаты? — спросил полковник.

— Прибудут через час.

— К какому корпусу они приписаны?

— Ни к какому конкретно, это гверильясы.

— Гм! Я предпочел бы других солдат, — сказал полковник. — Ну да ладно, если вы хотите, мы пойдем их встретить.

— Я к вашим услугам, полковник.

— Ехать мне с вами? — спросил майор.

— Весьма желательно, — отозвался дон Торрибио. Полковник секунду колебался.

— Нет, — сказал он наконец, — останьтесь здесь. Неизвестно, что может произойти в мое отсутствие, кто-нибудь должен меня заменить. Пойдемте, дон Торрибио.

Майор опять с удовольствием опустился на диван. Полковник и дон Торрибио вышли.

В ту минуту, когда они садились на лошадей, прискакал на взмыленной лошади всадник.

— Эстебан Диас, — прошептал дон Торрибио. — Только бы он меня не узнал.

VIII. Гнусность

Как мы рассказывали ранее, дон Торрибио поспешно покинул асиенду дель-Кормильо вместе с таинственным незнакомцем, с которым он встретился позже при таких странных обстоятельствах.

Ехали они недолго, и вскоре незнакомец остановил лошадь и резким тоном сказал:

— Нечего везти вас далеко, прежде чем узнаю, чего от вас можно ожидать.

Дон Торрибио тоже остановился.

— Кажется, вы что-то путаете, кабальеро, — ответил он сухо.

— Каким это образом, позвольте спросить, сеньор? — сказал тот насмешливым тоном.

— Я сейчас расставлю все по своим местам.

— Посмотрим, я вас слушаю.

— Во-первых, — продолжал дон Торрибио твердым тоном, — позвольте мне дать вам совет.

— Совет всегда полезно послушать. Если ваш совет хорош, будьте уверены, я им воспользуюсь.

— И правильно сделаете. Знаете вы меня или нет, но запомните как следует, что меня напугать нелегко, и так как очень может быть, что с целью, мне неизвестной, вы заманили меня в западню, я предупреждаю вас, что при малейшем подозрительном движении, не вникая в то, кто вы и какие у вас намерения, я, не колеблясь, прострелю вам голову!

— Хорошо, вы именно такой человек, какие мне нравятся, мы поймем друг друга.

— Возможно. Но так как не я вас отыскал и нисколько не нуждаюсь в вашей помощи, то требую прежде всего, чтобы вы объяснились ясно, без околичностей и обиняков.

Незнакомец пожал плечами.

— Недостаточно ли вам будет знать, что я могу помочь осуществлению замышляемой вами мести?

— Я не знаю, что вы имеете в виду, — надменно улыбнулся дон Торрибио.

— А! Так то вы отвечаете на мое предложение! — зловеще усмехнулся незнакомец.

— Иначе какой же смысл мне отвечать? Какое право вы имеете на мое доверие? По какому праву пытаетесь выведать у меня тайну, существование которой вам неведомо?

— Потому что ваш враг и мой враг. Мстя за вас, я мщу за себя. Теперь понимаете?

— Не более чем прежде. Если вам больше нечего мне сказать, давайте прекратим этот бесполезный разговор и расстанемся.

Незнакомец жестом выразил нетерпение, он не ожидал такого оборота.

— Минуточку, дон Торрибио Квирога, — сказал он, — человек, которого вы ненавидите и хотите лишить жизни, зовется дон Фернандо Карриль. Человек, который с некоторых пор постоянно заступает вам путь, расстраивает все ваши планы и надежды, во всем одерживает над вами верх и даже жизнь ваша принадлежит ему, он похитил у вас сердце вашей возлюбленной. Ну как, достаточно мне известно о вас? Вы по-прежнему не питаете доверия ко мне?

Дон Торрибио слушал незнакомца со смешанным чувством тоски и гнева.

— Да, — сказал он, злобно сжимая кулаки, — да, вы хорошо знаете все. Мне все равно, где вы добыли эти сведения, они правдивы. Этот человек — мой злой гений, он постоянно встает на моем пути и как бы ненароком расстраивает самые сокровенные надежды. О! Ради того, чтобы отомстить ему, чтобы повергнуть его в отчаяние и подчинить моей власти, я готов пожертвовать моим состоянием.

— Я знал, что мы поймем друг друга.

— Не насмехайтесь, сеньор, горе мое безмерно. Я все простил бы этому человеку — его дерзкое везение, его успехи в свете, богатство, к которому он совершенно равнодушен, я все простил бы ему, говорю вам, если бы он не разрушил самой драгоценной моей надежды, похитив у меня сердце той, которую я люблю. И хотя никакие конкретные факты не подтверждают моих подозрений, сегодня вечером я окончательно убедился, что прав в своих предчувствиях, сердце влюбленного не обманывает, ревность делает проницательным. Едва дон Фернандо появился в гостиной дона Педро де Луна я тотчас же угадал в нем соперника, и соперника удачливого.

— Если вы захотите, я отомщу за вас дону Фернандо и донна Гермоса будет вашей.

— Вы это сделаете? — радостно воскликнул молодой человек.

— Сделаю, — твердо заявил незнакомец. — Через два дня вы отомстите им обоим. Это целиком зависит от вашей воли.

— О! Если так, я сделаю для вас все, что будет в моих силах.

— В таком случае, дон Торрибио, мы заключим договор, условия которого вы должны соблюсти во что бы то ни стало.

— Я исполню любые условия, обещаю, если вы обещаете отомстить им обоим.

— Договорились, поклянитесь мне всеми святыми, что вы ни при каких обстоятельствах никому не расскажете о нашем договоре.

— Клянусь честью дворянина, сеньор. Можете на меня положиться.

— Вы спрашивали, кто я? Я Тигровая Кошка. Дон Торрибио невольно вздрогнул, услышав это страшное имя, но тотчас взял себя в руки.

— Я рад. Это имя служит надежной гарантией нашему договору.

— Не правда ли? Моя репутация сложилась давно. Теперь я требую от вас, чтобы вы тщательно взвесили, что я вам скажу, прежде чем дать окончательный ответ, потому что, повторяю, вам придется выполнить все обязательства, которые вы на себя примите.

— Говорите! Разве я не сказал вам, что жажду мщения?

— Слушайте же и помните вашу клятву. Я замышляю грандиозный поход на Сан-Лукар, которым я хочу овладеть во что бы то ни стало. Для этой цели я вступил в союз с несколькими племенами апачей и множеством вакеро, которые приведены в боевую готовность и ждут только моего сигнала, чтобы ринуться подобно тиграм на этот президио, ломящийся от сокровищ. Деятельный и умный союзник, на которого я рассчитывал в осуществлении этого смелого замысла, в последнюю минуту покинул меня. Этого союзника можете заменить только вы. Согласны?

— Вы предлагаете мне совершить предательство! — воскликнул дон Торрибио, внутренне содрогнувшись.

— Нет, — ответил Тигровая Кошка выразительно. — Месть! Месть, которая сокрушит всех наших врагов и тех, которые рукоплескали их успехам и предавали осмеянию каждое наше поражение.

— Как! Я, дон Торрибио Квирога, принадлежащий к одной из самых старинных фамилий в этом краю, вступлю в сговор с…

Он вдруг умолк в нерешительности. Тигровая Кошка презрительно ухмылялся.

— С разбойниками и с краснокожими, чтобы вести войну с вашими соотечественниками, — сказал он. — Почему вы не решаетесь произнести эти слова? Я берусь отомстить вашим соотечественникам, ставшим вашими врагами, потому что они вступили в союз с вашим противником. Вы вступаете в поединок, чтобы поразить противника, и для этого годятся любые цели. Впрочем, я изложил свои условия, и ничего в них не изменю. Даю вам сутки на размышление.

Наступило продолжительное молчание. Стояла непроглядная ночь. Ветер печально завывал в гуще деревьев, будоража слух какими-то неведомыми звуками.

Наконец дон Торрибио заговорил глухим голосом:

— Вы даете мне сутки, а я у вас прошу вдвое больше, чтобы обдумать свое решение. Я хочу предпринять еще одну попытку объясниться с той, на которой я хочу жениться. Вы видите, я совершенно откровенен с вами.

— Хорошо, — согласился Тигровая Кошка. — Ваше участие будет более деятельным, а воля тверже, когда рухнет ваша последняя надежда. Я со своей стороны тоже приму кое-какие меры.

— Благодарю. Где я смогу вас найти, чтобы сообщить о своем решении?

— Я буду вас ждать у дель-Фрейле.

— Хорошо. Дай Бог, — прибавил дон Торрибио с вздохом, — чтобы роковая судьба оказалась ко мне милосердной.

Тигровая Кошка усмехнулся, пожав плечами, и, не говоря ни слова, умчался прочь.

Мы рассказали выше об инциденте в лагере Тигровой Кошки во время его отсутствия.

Действия колдуна в ту ночь, когда Тигровая Кошка покинул лагерь и отправился с Каменным Сердцем, не имели успеха, на который тот рассчитывал. Неожиданного возвращения Тигровой Кошки было достаточно, чтобы восстановился порядок среди апачей, беспрекословно ему повиновавшихся на протяжении долгих лет. Тигровой Кошке не нужно было самолично учинять расправу над колдуном, эту заботу взял на себя Гриф, и казнь отступника возымела прекрасное действие на диких и суровых индейцев, признававших только грубую силу.

Однако Тигровая Кошка хотел оправдать преданность краснокожих, и хотя еще не были закончены все приготовления и дело осложнялось отказом Каменного Сердца действовать с ними заодно, он решил немедленно предпринять задуманную им акцию, даже рискуя неудачей. Вот почему он задумал для этой цели использовать дона Торрибио, высокое положение которого было для него чрезвычайно выгодно. Он собрал всех индейцев, которые только были способны носить оружие, перешел реку дель-Норте и повел свои хищные полчища на Сан-Лукас, сметая, подобно урагану, все на своем пути. После них оставалась выжженная пустыня.

Дон Торрибио Квирога первый узнал о вторжении индейцев в старый президио. Известие это вызвало в нем двойственное чувство: печали и радости. Он понимал, что своими стремительными действиями Тигровая Кошка хотел доказать ему приверженность их договоренности.

Дон Торрибио, пребывавший во власти противоречивых чувств, решил наконец положить конец сомнениям и со всей определенностью выяснить отношение к нему со стороны донны Гермосы. В девять часов утра он сел на лошадь и, невзирая на опасность, незаметно покинул Сан-Лукас, и во весь опор помчался в асиенду дель-Кормильо.

Вскоре ему все чаще и чаще стали преграждать путь горы трупов. Но дон Торрибио был слишком одержим желанием как можно скорее попасть в Кормильо, чтобы придавать значение этому зловещему зрелищу.

Он равнодушно взирал на трупы и ускорял бег лошади. Как ни странно, асиенда была цела и невредима, индейцы почему-то не тронули ее. Однако дон Торрибио заметил, что ворота и окна были наглухо закрыты, вход в асиенду забаррикадирован, а над стенами, поблескивая на солнце, торчали многочисленные штыки винтовок.

Часовые, поставленные у главного входа, пропустили дона Торрибио, предварительно осведомившись, кто он и с какой целью пожаловал.

Доложив хозяину о визитере, пеон проводил его в гостиную. Там находились трое: дон Педро де Луна, донна Мануэла и дон Эстебан, бледный, со следами ранений, лежавший на кушетке. Мать его сидела рядом, оберегая его покой с той нежной заботливостью, которая присуща только матерям.

Дон Торрибио сделал несколько шагов, обескураженный тем, что его появление словно бы осталось незамеченным.

Наконец дон Педро поднял глаза и, устремив на него холодный взгляд, сказал:

— А! Это вы? По какому это случаю явились вы сюда сегодня?

— Если бы не было других причин, — ответил молодой человек, смущенный столь нелюбезным приемом, — в любом случае добрые чувства к вашему семейству заставили бы меня прискакать сюда в нынешней ситуации.

— Благодарю вас за проявление сочувствия, — продолжал дон Педро так же холодно, — но вы должны были догадаться, что мы надежно защищены стенами Кормильо и не подвергаемся риску быть убитым на дороге, как это чуть было не случилось с бедным Эстебаном.

— На него напали? — живо поинтересовался дон Торрибио.

— Да, — сухо ответил дон Педро, — на него и на другого человека, которому не посчастливилось и, вероятно, теперь он уже мертв. Разве вы этого не знали?

— Я! — искренне удивился дон Торрибио. — Откуда же мне было это знать?

— Извините, я так взволнован случившимся, что сам не знаю, что говорю.

Молодой человек поклонился и продолжал:

— Разве я не буду иметь счастья засвидетельствовать уважение моей очаровательной кузине?

— Вы ее извините, она ушла в свою комнату. Бедняжка так расстроена ужасными событиями, обрушившимися на нас, что не может видеть никого, даже вас.

— Мне тем более это неприятно, что я желал бы иметь с нею разговор об одном очень важном предмете.

— Тем хуже, тем хуже! Согласитесь, что вы неудачно выбрали время для разговора о делах, когда индейцы опустошают поля и сжигают жилища.

— Да, ваше замечание справедливо. К сожалению, я поставлен в такие странные обстоятельства, что если вы позволите мне настаивать…

— Это бесполезно, дон Торрибио, — прервал его дон Педро еще более холодным тоном. — Я имел честь вам сказать, что дочь моя не может иметь удовольствия видеться с вами.

— Извините, в таком случае, мой несвоевременный визит. Может быть, в другой раз я окажусь более удачливым.

— Хорошо, в другой раз, когда мы избавимся от этих проклятых язычников и нам не будет грозить смерть.

— А теперь, — продолжал молодой человек с плохо скрываемой досадой, — поскольку вероятно по рассеянности вы не предложили мне сесть, мне остается только пожелать вам благополучия и откланяться.

Дон Педро сделал вид, что не заметил неудовольствия и раздражения молодого человека.

— Прощайте, дон Торрибио, благополучного пути. Будьте особенно осторожны, дороги кишат разбойниками. Я был бы в отчаянии, если бы с вами, не дай Бог, случилось несчастье.

— Я последую вашему совету, за который весьма вам признателен, — ответил молодой человек и повернулся, чтобы уйти.

В эту минуту дон Эстебан, который, как могло показаться со стороны спал, открыл глаза и заметил дона Торрибио.

Огонь мелькнул в его глазах.

— Матушка, — сказал он слабым голосом, — и вы, дон Педро, оставьте меня на минуту с этим господином, которому я должен кое-что сказать наедине.

— Мне, сеньор? — спросил дон Торрибио полунадменным, полупрезрительным тоном.

— Вам, сеньор дон Торрибио Квирога, — ответил раненый, голос которого от охватившего его возбуждения звучал твердо.

— Ты слаб, сын мой, — сказала дона Мануэла, — чтобы разговаривать с кем бы то ни было.

— Может быть, благоразумнее подождать несколько дней, друг мой? — поддержал ее дон Педро.

— Нет, — возразил дон Эстебан, — я должен говорить сегодня, сию минуту.

— Поступай, как хочешь, упрямец, — примирительно сказала донна Мануэла, — мы будем в соседней комнате, чтобы быть здесь по первому твоему зову.

Они вышли.

Дон Эстебан подождал, пока закрылась дверь в соседнюю комнату, и потом, обернувшись к дону Торрибио, все так же неподвижно стоявшему посреди комнаты, сказал:

— Подойдите, сеньор, поближе, чтобы вы могли хорошенько расслышать то, что я вам скажу.

— Я слушаю вас, сеньор.

— Предупреждаю вас, что я сорвал маску с одного разбойника, которые на нас напали, и узнал его.

— Я вас не понимаю, сеньор, — ответил дон Торрибио.

— Ах, вот оно что, вы меня не понимаете, сеньор! Я знал, что вы ответите именно так. Конечно, вы не знаете даже имени человека, который ехал со мною и на которого вакеро обрушились с жестокой яростью.

— Я и в самом деле не знаю, — ответил дон Торрибио бесстрастным тоном.

— Тогда знайте же, что это был дон Фернандо Карриль, — сказал дон Эстебан, пронзая дона Торрибио ироничным взглядом.

— Дон Фернандо убит? — дон Торрибио не мог скрыть своего удивления.

Дон Эстебан презрительно улыбнулся и угрожающим тоном добавил:

— Послушайте, если дон Фернандо не будет доставлен в эту асиенду через двадцать четыре часа, я открыто скажу дону Педро и его дочери имя его убийцы. На этот раз вы меня поняли, не так ли?

Физическое усилие вызвало слабость, и дон Эстебан почти без чувств опустился на кушетку. Дон Торрибио пребывал в растерянности от услышанного, но почти тотчас же взял себя в руки и поспешил прочь.

— Тигровая Кошка прав, — бормотал он, — мне не остается ничего иного, как отправиться к дель-Фрэйле.

IX. Пленник

Теперь нам предстоит рассказать читателю, что произошло с доном Фернандо после того, как он оказался в ловушке и был тяжело ранен.

Как только шпага выпала из его ослабевшей руки и он беспомощно повалился на землю, разбойники в масках, прежде взиравшие на него с опаской — его тонкая шпага, пронзившая насмерть их четверых сообщников, внушала им неописуемый страх, — теперь дружно кинулись к нему.

Дон Фернандо Карриль лежал на спине, не подавая признаков жизни. Смертельная бледность разлилась по его благородному лицу, обильная кровь текла из ран, покрывавших все его тело.

— Здорово мы его отделали, — заметил один из разбойников, внимательно оглядев дона Фернандо. — Как к этому отнесется хозяин?

— А что может сказать хозяин? — отозвался другой разбойник. — Он же сам виноват. Надо было сдаться добровольно и был бы целехонек. Да и мы потеряли четырех человек.

— Я предпочел бы, чтобы он убил всех шестерых, только не находился бы в таком плачевном состоянии.

— Черт побери! Что вы такое говорите?

— Ладно, ладно. Помогите мне перевязать ему раны и прочь отсюда. Здесь нам не годится оставаться. К тому же нас ждут. Быстрее!

Не рассуждая больше, разбойники повиновались приказаниям Карлочо. Раны пленника были перевязаны, после чего он был брошен на лошадь предводителя отряда, и уцелевшие в схватке разбойники пустились в галоп, покинув тела погибших товарищей на растерзание хищникам.

После бешеной скачки, продолжавшейся около двух часов, они достигли заброшенного ранчо.

Там их ждали с нетерпением два человека: дон Торрибио и Тигровая Кошка.

— Ну? — крикнул последний.

— Все в порядке! — кратко отвечал Карлочо, слезая с лошади. Он поднял на руки Фернандо и отнес на ложе из листьев.

Дон Фернандо не обнаруживал признаков жизни.

— Он мертв? — спросил Тигровая Кошка. Карлочо покачал головой.

— Чуть жив.

— Негодяй! — гневно вскричал Тигровая Кошка. — Так-то вы исполняете мои приказания? Разве я не приказывал вам взять его живым?

Карлочо пожал плечами:

— Гм! Хотелось бы мне посмотреть, как бы сделали это вы. Он же настоящий демон с тонкой парадной шпагой, более двадцати минут отражал наши атаки, уложив четверых наших храбрых товарищей.

Тигровая Кошка презрительно усмехнулся.

— Вы трусы!

Он подошел к дону Фернандо. Дон Торрибио тотчас же оказался рядом.

— Он мертв? — спросил Тигровая Кошка.

— Нет, — ответил дон Торрибио, — но жизнь едва теплится в нем.

— Тем хуже, — пробормотал Тигровая Кошка. — Я отдал бы многое, чтобы он остался жив.

Дон Торрибио с удивлением взглянул на него.

— Какое нам дело до жизни этого человека, он же ваш враг?

— Вот потому я и не хотел, чтобы он умер.

— Я вас не понимаю.

— Я посвятил свою жизнь осуществлению одной идеи, стало быть, не принадлежу себе. Во имя идеи я обязан жертвовать моей ненавистью и моей дружбой.

— В какой-то степени я вас понимаю. Зачем же тогда вы устроили ловушку этому человеку? Вы же сами говорили, что он изменник?

Тигровая Кошка горько усмехнулся.

— Как странно, что часто о людях дурно судят даже те, кто их хорошо знает. Ну и что, если этот человек изменник? Держа его в плену, но отнюдь не угрожая его жизни, я добивался поставленной цели. Когда же я вступил в союз с вами, я счел полезным подержать его в плену несколько дней, чтобы не позволить ему действовать против вас и помешать вашему браку с донной Гермосой. А потом я возвратил бы ему свободу.

— К сожалению, теперь уже поздно, сделанного не воротишь. Смерть этого человека, убитого так вероломно, более пагубно, чем вы предполагаете, скажется на ваших планах.

— Пусть же кровь его падет на вашу голову, потому что вы велели совершить это убийство!

— Я? Полноте, вы с ума сошли! — воскликнул дон Торрибио.

Тигровая Кошка вытаращил глаза на своего союзника и принялся насвистывать мексиканскую сегидилью.

Очевидно, этот человек, который находил удовольствие только в убийстве, не понял ни слова из того, что сказал ему дон Торрибио.

— Подумаешь! — сказал он. — Что за беда! Одним больше или одним меньше!

Он наклонился над доном Фернандо, тщательно вглядываясь в его черты. Тот пребывал в неподвижной позе с печатью смерти на лице. Три вакеро беспрестанно массировали ему виски и грудь.

Тигровая Кошка вытащил из-за пояса нож и поднес его лезвие ко рту дона Фернандо, подержал его минуты две. Лезвие слегка потускнело. Тогда он схватил его левую руку, закатал рукава и, нащупав вену, проткнул ее тонким лезвием ножа.

Все присутствующие замерли в ожидании. Это был последний способ, с помощью которого можно было попытаться вернуть дона Фернандо к жизни.

Вакеро по-прежнему терли виски.

Из вены в том месте, где ее проткнул Тигровая Кошка, выступил темный сгусток крови и медленно покатился по руке. Капля за каплей выступали наружу с каждым разом все более яркие и наконец кровь брызнула ключом.

Тигровая Кошка не мог удержаться от торжественного возгласа. Дон Фернандо был спасен.

Через некоторое время дон Фернандо сделал едва приметное движение и глубоко вздохнул. Тигровая Кошка перевязал руку дона Фернандо, знаком приказал Паблито следовать за ним, а дона Торрибио попросил подождать его здесь.

Не дожидаясь, когда вакеро задаст ему вопрос, висевший у него на кончике языка, Тигровая Кошка, с трудом сдерживая волнение, спросил:

— Вы видите, что случилось?

— Э! Конечно, вы, кажется, хотели этого сами? — удивился Паблито.

— Да, я сам этого хотел, и благодарю Бога, услышавшего мою молитву и избавившего меня от гнусного преступления.

— Если вы довольны, тогда все в порядке.

— Но теперь речь пойдет о другом. Только помните, дон Торрибио не должен ничего знать. Для всех, особенно для этого человека, дон Фернандо должен умереть.

— Я, кажется, понимаю вас.

— Раны дона Фернандо, хотя их много, не опасны. Потеря крови и быстрота, с которой его везли сюда, вызвали летаргию, из которой он скоро выйдет.

— Так, так, что же я должен тогда делать?

— Прежде всего, он не должен меня видеть.

— Ну, это не составит труда.

— Он и вас не должен узнать.

— Гм! Это трудно, он же меня знает.

— Тем не менее это необходимо!

— Постараемся!

— Вот что вы должны сделать.

— Слушаю.

— Я сейчас вас покину. Мое присутствие требуется в другом месте, а вы велите отвезти дона Фернандо в президио так, чтобы он не знал, кто его везет.

— В президио? — удивился Паблито.

— Да, это самое надежное место, — сказал Тигровая Кошка, вынимая бумагу, сложенную особенным образом. — Вы отвезете его ко мне. Он ни под каким видом не должен выходить. Главное, он не должен знать, что находится в президио.

— Это все?

— Да, только помните, что вы отвечаете мне за него головой.

— Слушаюсь. По вашему требованию я доставлю его к вам мертвого или живого.

— Живого. Жизнь его мне очень дорога.

— Постараюсь.

— Паблито, будьте откровенны со мной. Могу я положиться на вас или нет?

— Если вы уж так дорожите такою ерундой, будьте спокойны, я ручаюсь вам за вашего пленника.

— Прощайте и благодарю, — сказал Тигровая Кошка, — главное помните, что сегодня вечером вы должны доложить мне в присутствии дона Торрибио о смерти его врага.

— Положитесь в этом на меня.

— Нет, нет, — пробормотал Тигровая Кошка. — Я не хочу, чтобы он умер. Он необходим мне для осуществления мести.

И он поспешил к дону Торрибио, с нетерпением поджидавшего его возвращения.

Оба не говорили ни слова. Они сели на великолепных мустангов и вскоре исчезли из виду.

Паблито неохотно вернулся к своему подопечному, ему явно не нравилось его поручение, однако, поскольку вакеро был по своему честен и среди многочисленных достоинств, которыми он гордился превыше всего, было умение держать слово, ему даже на минуту не могла прийти в голову мысль о том, чтобы нарушить данное обещание.

— Как он? — тихо спросил он у Карлочо.

— Ему гораздо лучше, — ответил тот. — Удивительно, как на него подействовало кровопускание. Он уже два раза открывал глаза и даже пытался заговорить.

— Гм! Стало быть, нам нечего терять времени. Завяжите ему глаза и свяжите руки, потому что он наверняка будет пытаться сорвать повязку. Сделайте это как можно более деликатно, поскольку это нужно всего лишь для подстраховки. Вы меня поняли?

— Да!

— Поторопитесь! Вы должны управиться за десять минут, а через пятнадцать мы выезжаем.

К дону Фернандо действительно вернулись силы, потому что его раны, как сказал Тигровая Кошка, были неопасны. Причиной обморока была большая потеря крови.

Мало-помалу он окончательно пришел в себя и сразу же понял, в чьих руках оказался. И хотя был еще слишком слаб, к нему вернулось присутствие духа. По зрелому размышлению он пришел к выводу, что должен действовать осторожно, а главное — не возбуждать подозрений на счет своего самочувствия, так как эти люди недолго думая прикончат его ради собственной безопасности.

Когда Карлочо, по приказанию Паблито, завязал ему глаза и руки, он притворился, будто снова потерял сознание и не оказывал ни малейшего сопротивления. По тому, как с ним осторожно обращались, он понял, что жизнь его пока в безопасности.

— Теперь что делать? — спросил Карлочо.

— Возьмите его втроем и осторожно перенесите в лодку, которая стоит в нескольких шагах отсюда. Особенно осторожно укладывайте его в лодку, — говорил Паблито. — При малейшей неловкости я прострелю вам голову.

— Карай! — невольно воскликнул вакеро, с удивлением глядя на Паблито.

— Если вы такие глупцы и не прикончили его в свое время, тем хуже для вас, вот теперь и нянчитесь с ним. Это научит вас впредь не проявлять излишней вежливости, а точнее сказать, неловкости в засаде.

Карлочо был удивлен этой внезапной вспышкой гнева и почел за лучшее послушно повиноваться.

Дон Фернандо и трое вакеро, в том числе и Паблито, поплыли на лодке, в то время как другие зашагали вдоль берега, ведя лошадей своих товарищей.

Три часа спустя пленник был доставлен в президио и водворен в дом, издавна нанимаемый Тигровой Кошкой под чужим именем, но всего этого дон Фернандо, естественно, не знал.

Здесь ему сняли повязку с глаз, освободили руки. Однако при нем неотступно находился человек в маске, бдительно его охранявший.

Дон Фернандо, утомленный треволнениями этого дня, доверился судьбе. Он окинул помещение, где находился, рассеянным, но при этом проницательным взглядом и, успокоившись, заснул глубоким сном, длившимся несколько часов и возвратившим его сознанию прежнюю ясность.

Молчаливые люди в масках, состоявшие при нем, были предупредительны и выполняли все его желания, вплоть до прихотей. Положение дона Фернандо было вполне сносным и даже не лишено приятности. Через два дня ему стало совершенно ясно, что лишать его жизни в их планы не входило, более того, они старательно врачевали его раны, так что в конце концов он покорился своей участи в ожидании лучших времен.

На третий день своего плена дон Фернандо чувствовал себя уже вполне сносно, поэтому попробовал встать с постели, дабы испытать свои физические возможности на случай побега, а заодно и попытаться выяснить, где он находится.

Было утро. Яркие лучи солнца исчертили затейливым узором пол спальни, служившей ему тюрьмою.

Он почувствовал прилив бодрости и попробовал сделать несколько шагов под неусыпным оком его сторожа.

Вдруг послышался грохот пушек, от которого задребезжали стекла в окнах.

— Это что такое? — спросил дон Фернандо. Его надзиратель молча пожал плечами. Пушечной пальбе вторил сухой звук ружейных выстрелов. Не оставалось сомнений, что где-то совсем рядом идет ожесточенное сражение.

Надзиратель бесстрастно затворил окна. Дон Фернандо подошел к нему. С минуту они смотрели друг на друга. Дон Фернандо уже не раз пытался заговаривать с этим телохранителем, твердокаменным молчуном, но не мог добиться от него ни слова. Сейчас он секунду колебался, а потом предпринял новую попытку.

— Друг, — сказал он кротким голосом, — что там происходит?

Тот, как всегда, молчал.

— Ответьте же, ради Бога, — взмолился дон Фернандо. — Я спрашиваю вас о сущей безделице, вы не нарушите отданных вам приказаний, если ответите на этот вопрос.

В эту минуту послышались приближающиеся к дому торопливые шаги и какие-то непонятные крики.

Караульный, или надзиратель, выхватил из ножен кинжал, пистолет из-за пояса и направился к двери, но она вдруг отворилась и на пороге появился человек с лицом, перекошенным от страха.

— Торопитесь, торопитесь! — вскричал он — Мы погибли!

Караульный подал знак дону Фернандо, чтобы тот отошел и решительно преградил вход в комнату. И в ту же минуту, словно из-под земли выросли четыре человека в масках, вооруженные с ног до головы.

— Назад! — крикнул караульный. — Сюда никто не имеет права входить, если не знает пароля.

— Вот он! — сказал один из незнакомцев и выстрелом

из пистолета прострелил ему череп.

Караульный дико взревел и упал замертво. Четыре незнакомца крепко связали незадолго до этого пришедшего человека, который, забившись за угол, дрожал от страха, и устремились к ничего не понимавшему дону Фернандо.

— Вы свободны, кабальеро, — сказал ему один из них, — пойдемте. Вам необходимо как можно скорее покинуть этот дом.

— Прежде скажите, кто вы, выдающие себя за моих избавителей?

— Мы не можем объяснить этого здесь. Пойдемте, нам надо спешить, — ответил все тот же незнакомец.

— Я не пойду, прежде чем не узнаю, кто вы. Незнакомец сделал нетерпеливый жест и, наклонившись к его уху, сказал:

— Безумец! Разве вы не хотите видеть донну Гермосу?

— Я следую за вами, — сказал дон Фернандо.

— Послушайте, — продолжал незнакомец, — возьмите эти пистолеты и шпагу. Не исключено, что нам придется драться.

— О! — радостно воскликнул дон Фернандо. — Теперь я верю, что вы действительно явились меня спасти. Я готов последовать за вами, — и он схватил оружие.

Выйдя из дома, дон Фернандо не мог скрыть удивления.

— Как? Неужели я в президио Сан-Лукар?

— А вы не знали? — спросил незнакомец.

— Как же я мог это узнать? Меня везли сюда с завязанными глазами.

Несколько оседланных лошадей стояли наготове.

— Вы можете держаться в седле? — спросил незнакомец.

— Надеюсь, что могу.

— Надо во что бы то ни стало. Иного выхода нет.

— Тогда поехали.

Когда они выезжали на улицу, им навстречу мчалась кавалькада из двенадцати всадников.

— Вот и неприятель, — шепнул незнакомец. — Будем драться! Либо мы победим, либо умрем.

Все пятеро выстроились плотно в ряд и помчались за незнакомцем, стреляя из пистолетов в упор и рубя саблями направо и налево.

— Мой пленник убежал! — бешено вопил Паблито. Это он возглавлял кавалькаду.

Рванув лошадь в сторону, он устремился на дона Фернандо. Тот, не замедляя скачки, выстрелил из пистолета и, лошадь вакеро, пораженная пулей в голову, рухнула наземь, увлекая за собой своего всадника. Паблито с трудом приподнялся, но пятеро храбрецов уже исчезли из виду.

— О, я их отыщу! — в отчаянии повторил он. Между тем пятеро смельчаков уже достигли реки, где их ждала лодка.

— Здесь мы расстанемся, — сказал незнакомец дону Фернандо, срывая с себя маску.

— Эстебан! — радостно вскричал дон Фернандо.

— Я собственной персоной, друг мой. Эта лодка доставит вас на асиенду дель-Кормио. Отправляйтесь немедленно, — добавил он, подавая ему бумажку, сложенную вчетверо. — Прочтите это внимательно, может быть, вы тоже можете нам помочь.

— О! Будьте спокойны, я должен отомстить.

— Прощайте, или лучше сказать, до свидания, друг.

— Благодарю! Увижу ли я донну Гермосу?

— Мне запрещено говорить вам об этом!

— Еще один вопрос. Вы знаете, кто взял меня в плен?

— Да, Тигровая Кошка и дон Торрибио Квирога.

— Вот как! Я этого не забуду! Еще раз благодарю, Эстебан!

Он сел в лодку, и они быстро заскользили по воде, канув в непроницаемую темень ночи.

Три человека, оставшиеся на берегу, тревожно следили за удаляющейся лодкой. Эти три человека были: Дон Эстебан Диас, донна Гермоса и донна Мануэла.

Х. Лагерь краснокожих

Благодаря трогательной заботе матери, дона Педро и его дочери здоровье скоро вернулось к дону Эстебану.

Он сразу же рассказал асиендеру, какой у него состоялся разговор с доном Торрибио, в руки которого попал дон Фернандо.

Дон Торрибио так низко пал в глазах дона Педро и его дочери, что они о нем даже слышать не желали.

Едва оправившись от ран, дон Эстебан принялся разузнавать о своем друге. Счастливый случай свел его с Сапатой. Вакеро находился в благоприятном для беседы расположении духа и готов был сообщить все сведения, которые от него только потребуют, потому что в это самое утро он в пух и прах проигрался. С помощью нескольких унций, весьма кстати предложенных, дон Эстебан сумел заполучить подробные сведения о том, что происходит с доном Фернандо, а главное — куда его упрятали.

Как только дон Эстебан получил интересующие его сведения, он поспешил в асиенду.

Донна Гермоса была существом необыкновенным: решительным и энергичным. Она решила во что бы то ни стало освободить дона Фернандо, которого горячо полюбила. Скрывая свое нетерпение, дабы не тревожить отца, она выразила желание провести два дня в асиенде Лас-Нориас. Дон Педро охотно согласился, при условии, что она возьмет с собой многочисленную свиту пеонов, надежных и хорошо вооруженных.

Вместо асиенды молодая девушка отправилась в президио и сумела пробраться туда, не будучи замеченной индейцами. В президио она отыскала дона Эстебана и сообщила ему о своем намерении. Дон Эстебан немало удивился, выслушав план задуманной ею операции, в которой должна была участвовать не только она, но и мать дона Эстебана. Все его попытки отговорить ее были тщетны, и волей-неволей ему пришлось согласиться.

Когда лодка с доном Фернандо исчезла из вида, дон Эстебан обратился к донне Гермосе.

— Теперь, сеньорита, что вы собираетесь делать?

— Теперь, — решительно заявила она, — я хочу проникнуть в лагерь апачей и увидеться с доном Торрибио. Дон Эстебан содрогнулся от ужаса.

— Вас ждут там бесчестье и смерть!

— Нет, — возразила она все так же решительно, — меня ждет там возможность отмщения.

— Вы этою хотите?

— Требую.

— Ну что ж, — сказал он, — я буду вам повиноваться. Ступайте оденьтесь, и я сам провожу вас в лагерь индейцев.

Они молча направились в дом дона Педро по пустынным улицам. Леденящая душу тишина нависла над городом в отсветах все еще продолжавшихся пожаров в старом президио, где среди пепелищ кое-где виднелись силуэты индейцев.

Подъехав к дому, дон Эстебан придержал лошадь и заговорил, обращаясь к донне Гермосе.

— Подумайте о том, что вы собираетесь предпринять, сеньорита. Какой смысл в мести, когда тот, за которою вы намерены мстить, теперь в безопасности?

— Да, но его собирались убить. То, что не удалось в первый раз, может удастся во второй. Дон Торрибио пытался нанести мне жестокий удар. Мое решение непоколебимо. Он изведает месть женщины.

— Ничто не способно поколебать вашу решимость?

— Ничто, — сказала она твердым голосом.

— Ступайте же, готовьтесь, сеньорита! Я жду вас здесь. Обе женщины вошли в дом, между тем как дон Эстебан задумчиво опустился на ступени крыльца.

Он ждал не долго. Вскоре появились женщины. Обе в апачских костюмах. Разрисовав лицо, они сделались совершенно неузнаваемыми. Эстебан не мог удержаться от восторженного возгласа.

— О! Вы истинные индианки!

— А вы думали, что только дон Торрибио способен перевоплощаться?

— Женщин в этом смысле никто превзойти не способен, — сказал дон Эстебан, качая головой — Что далее от меня требуется?

— Немногое, — ответила донна Гермоса, — чтобы вы проводили нас до первой индейской линии.

— А потом?

— Потом мы будем действовать по нашему усмотрению.

— Неужели вы намерены остаться одни среди индейцев?

— Конечно!

— Матушка! — печально проговорил дон Эстебан. — Неужели вы хотите попасть в руки варваров?

— Успокойся, сын мой, — сказала донна Мануэла, улыбаясь, — мне не грозит никакая опасность.

— Однако…

— Эстебан! — резко перебила донна Гермоса. — Я отвечаю за вашу мать.

Дон Эстебан уныло потупил голову

— Ну да хранит вас Бог!

— Пойдемте, — сказала донна Гермоса, старательно закутываясь в плащ.

Дон Эстебан шел впереди. И тут и там виднелись затухающие костры, вокруг которых спали защитники президио.

Какая-то зловещая печаль тяготела над городом, погруженным в тишину, лишь изредка нарушаемую криками коршунов, уруби и соколов, оспаривающих друг у друга добычу — трупы павших в последней битве.

Все трое уверенно шагали среди развалин, то и дело натыкаясь на усыпавшие землю трупы, нарушая кровавые пиршества хищных птиц.

Они прошли практически из конца в конец весь город и достигли земляной насыпи на подступах к лагерю индейцев, который нетрудно было опознать по многочисленным кострам, а также громкой речи и пению. Часовые, обменявшись несколькими словами с доном Эстебаном, пропустили всех троих в лагерь. Сделав несколько шагов, дон Эстебан остановился. Его спутницы последовали его примеру.

— Донна Гермоса, — сказал дон Эстебан прерывающимся от волнения голосом. — Вот перед вами лагерь индейцев. Мое дальнейшее присутствие может повредить вам. Лучше мне сейчас удалиться.

— Благодарю и до свидания, Эстебан, — сказала молодая девушка, протягивая ему руку.

Дон Эстебан, удерживая ее в своих, проникновенным голосом сказал

— Сеньорита, позвольте еще сказать вам.

— Говорите, друг мой.

— Заклинаю вас всем, что вам дорого в этой жизни, откажитесь от вашего опасного намерения, пока еще не поздно. Вернитесь в асиенду дель-Кормильо. Вы не можете себе представить, какая вам грозит опасность.

— Эстебан, — решительно отвечала донна Гермоса, — какая бы ни грозила мне опасность, я иду ей навстречу, ничто не способно заставить меня переменить мое решение. Итак, до свидания.

— До свидания, — печально прошептал дон Эстебан. Донна Гермоса улыбнулась и уверенно шагнула навстречу неизвестности. Донна Мануэла колебалась секунду и вдруг бросилась на шею сыну.

— Ах' — вскричал взволнованно дон Эстебан, что было совсем необычно для него в нынешней ситуации — Останься со мною, матушка, умоляю тебя!

— О! — мужественно отвечала благородная женщина, указывая на донну Гермосу — Неужели я позволю ей принести себя в жертву?

Эстебан молчал. Мануэла поцеловала его и с усилием последовала за Гермосой

Дон Эстебан с тревогой следил за ними глазами до тех пор, пока они не исчезли в темноте.

Тогда с вздохом, скорее похожим на отчаянный вопль, он быстро зашагал прочь, бормоча тихим голосом:

— Только бы мне успеть вовремя, только бы мне успеть вовремя к дону Хосе Калбрису, только бы он не опередил меня.

В ту минуту, когда дон Эстебан подошел к крепости, дон Хосе выезжал оттуда с доном Торрибио Квирогой, однако погруженный в тревожные мысли, он не заметил всадников, проехавших мимо.

Эта пагубная случайность явилась причиной непоправимой беды.

Расставшись с доном Эстебаном, Гермоса и Мануэла шли несколько минут наудачу, желая выйти к одному из ближайших костров.

Подойдя на близкое расстояние к костру, они остановились перевести дыхание и умерить волнение сердца.

Теперь, когда их отделяло от индейцев всего несколько шагов, при всей их твердой решимости осуществить свой дерзкий план бедные женщины почувствовали, что мужество покидает их и сердце леденеет от ужаса при одной мысли об ужасной драме, в которой им предстояло играть главную роль.

И как ни странно, Мануэла смогла возвратить своей спутнице твердость, готовую было покинуть ее.

— Сеньорита, — сказала она, — теперь моя очередь руководить вами. Если вы согласитесь следовать моим советам, я надеюсь отвратить многочисленные опасности, грозящие нам.

— Говори, я слушаю тебя, кормилица.

— Во-первых, нам надо оставить здесь плащи, скрывающие нашу одежду. По ним сразу узнают, что мы — белые.

Она проворно сняла с себя плащ и бросила подальше в сторону. Донна Гермоса, не колеблясь, последовала ее примеру.

— Теперь, — продолжала она, — идите рядом со мной и ни при каких обстоятельствах не выказывайте страха, а главное — не произносите ни единого слова, иначе мы неминуемо погибнем. Мы две индианки, давшие обет молчания Ваконде ради исцеления раненого отца, вы меня поняли? Запомните — не произносить ни слова!

— Пойдем, и да хранит нас Господь!

— Да будет так! — ответила Мануэла, истово крестясь. Они продолжили путь и вскоре вступили в лагерь. Индейцы, опьяненные победой, так легко одержанной над мексиканцами, пребывали в радужном настроении, находящем выход только в пении и танцах.

Несколько бочонков водки, похищенных в старом президио и в асиендах, были выпиты, и теперь в лагере царил неслыханный беспорядок, ибо спиртное оказывает на индейцев совершенно непредсказуемое воздействие, толкая их порой на безрассудные действия.

Власть сахемов теряла силу, и сами начальники пребывали в таком же, как их воины, состоянии. И если бы защитники Сан-Лукаса совершили на них внезапное нападение, они наверняка без труда истребили бы большую часть отупевших от водки и неспособных сопротивляться индейцев.

Пользуясь царившим вокруг пьяным весельем, наши отважные женщины, с замиранием сердца и дрожа от страха, однако внешне совершенно спокойные, легко, как змеи, проскальзывали между пирующими группами пьяных индейцев в надежде на провидение или на свою счастливую звезду отыскать среди многочисленных палаток ту единственную, которая принадлежала высокому бледнолицему начальнику.

Долго блуждали они таким образом, не вызывая подозрений у индейцев, и страх постепенно проходил. Но вдруг какой-то индеец огромного роста схватил донну Гермосу за талию и, подняв в воздух, крепко поцеловал в шею.

Донна Гермоса вскрикнула от испуга, вырвалась из рук индейца, с силой оттолкнула его от себя.

Дикарь был настолько пьян, что не удержался на ногах и повалился со злобными криками наземь. Однако, тотчас же вскочив на ноги, подобно ягуару, ринулся к донне Гермосе.

И Мануэла мгновенно заслонила ее собой

— Прочь! — сказала она, решительно уперев руку ему в грудь. — Эта женщина — моя сестра.

— Гриф — воин, не терпящий оскорблений, — ответил дикарь, злобно выхватив нож.

— Ты хочешь ее убить, — испуганно вскричала Мануэла.

— Да, если она не согласится идти в мою палатку и стать женой начальника.

— Ты с ума сошел, — продолжала Мануэла. — В твоей палатке нет места для новой жены, она и так битком набита.

— Там могут поместиться еще двое, — насмешливо сказал индеец. — А потом, если эта женщина твоя сестра, и ты ступай с нею.

На шум стекались другие индейцы, и вскоре женщины оказались в центре плотного круга, из которого невозможно было выбраться.

Мануэла быстро оценила положение, в котором они оказались, и поняла, что их ждет неминуемая гибель.

— Ну! — продолжал Гриф, схватив волосы донны Гермосы и намотав их на руку, одновременно размахивая ножом: — Пойдешь ты с сестрой в мою палатку?

Донна Гермоса отпрянула назад, зажмурившись, ждала удара занесенным над нею ножом. Мануэла, собрав свое мужество, решительно остановила руку Грифа, сказав громким голосом:

— Если ты хочешь, негодяй, пусть совершится твоя судьба! Ваконда не позволяет безнаказанно оскорблять своих рабов!

До той минуты Мануэла старалась держаться так, чтобы никто не мог рассмотреть ее лица. Теперь она вдруг встала к свету.

Увидев, как странно разрисовано ее лицо, индейцы вскрикнули от испуга и отступили в сторону Мануэла, вдохновленная произведенным ею впечатлением, продолжала

— Власть Ваконды безмерна! Горе тому, кто посмеет противиться ей! Это он послал меня. Прочь все! — Схватив за руку донну Гермосу, едва оправившуюся от пережитого страха, она вознамеривалась выйти из круга. Индейцы не спешили разомкнуть круг. Мануэла сделала повелительный жест рукой, и дикари мгновенно расступились, освобождая им проход.

— Я умираю! — прошептала донна Гермоса.

— Соберитесь с мужеством, — сказала тихо ей донна Мануэла, — мы спасены!

— О! — послышался насмешливый голос. — Что здесь происходит?

Перед женщинами возник человек, с любопытством разглядывавший их.

— Аманцин! — забормотали индейцы и, успокоенные присутствием своего колдуна, снова столпились около пленниц.

Мануэла внутренне содрогнулась, поняв, что ее хитроумная уловка не удалась.

Однако мужественная женщина не сдавалась.

— Ваконда любит индейцев, — сказала она. — Это он послал меня к аманцину апачских воинов.

— Вот как! — ответил колдун насмешливым тоном. — Чего же он желает?

— Никто, кроме тебя, не имеет права это слышать Колдун приблизился к Мануэле, положил руку на плечо и, пристально на нее глядя, спросил.

— Чем ты можешь доказать, что всемогущий дух направил тебя с поручением ко мне?

— Хочешь меня спасти? — быстро прошептала Мануэла.

— Смотря по обстоятельствам, — ответил колдун, стрельнув глазами в сторону донны Гермосы — Это зависит от нее.

Мануэла, преодолев чувство отвращения, сняла свои золотые браслеты с жемчугом и, протягивая их колдуну, сказала: — Вот возьми.

— О! — воскликнул колдун, пряча браслеты за пазуху. — Чего желает моя мать?

— Освободиться от этих людей.

— А потом?

— Сначала освободи нас

— Будет сделано, как ты желаешь.

Индейцы оставались неподвижны, ожидая возвращения колдуна. Тот вернулся с озабоченным видом и даже испуганный.

— Бегите! — провозгласил он взволнованным голосом. — Эта женщина принесла несчастье. Ваконда возмущен, бегите, бегите отсюда!

Индейцы, послушные своему шаману, видя как он непривычно взволнован, бросились врассыпную, сбивая друг друга с ног.

Оставшись наедине с женщинами, колдун продолжал:

— Ну как, я защитил вас?

— Да, — поспешно ответила Мануэла. — Благодарю моего отца. Он столь же всемогущ, сколь и мудр.

Самодовольная улыбка появилась на губах хитрого индейца.

— Я могу сурово покарать обманщиков, — сказал он.

— Поэтому я и не буду пытаться обмануть моего отца

— Откуда эта белая девушка?

— Из ковчега первого человека, — ответила Мануэла, не моргнув глазом

— У моей дочери раздвоенный язык кугуара, — сказал колдун, — видно, она принимает меня за игуану, которая легко поддается обману.

— Вот ожерелье, — сказала Мануэла, подавая индейцу богатое жемчужное ожерелье, — которое Ваконда поручил мне вручить вдохновенному человеку апачей.

— Ох! — вздохнул колдун. — Моя мать не способна лгать, она мудра. Какую услугу могу я ей оказать? — спросил он, поспешно пряча ожерелье.

— Я хочу, чтобы мой отец проводил меня в палатку великого белого начальника, которому подчиняются все воины.

— Моя дочь желает говорить с бледнолицым9

— Да.

— Этот начальник мудрый, примет ли он женщин?

— Это не должно смущать моего отца Я нынешнюю ночь должна говорить с великим начальником.

— Хорошо, моя мать будет с ним говорить, а эта женщина? — прибавил он, указывая на донну Гермосу.

— Эта женщина, — ответила донна Мануэла, — приятельница бледнолицего начальника. У нее также поручение к сахему.

Колдун покачал головой.

— Воинам придется прясть вигоневую шерсть, — сказал он, — если женщины станут воевать и сидеть у огня совета.

— Отец мой ошибается, — возразила Мануэла, — сахем любит мою сестру.

— Нет, — решительно ответил индеец.

— Посмотрим, — сказала Мануэла, теряя терпение и опасаясь непредвиденных осложнений. — Итак, отец мой не желает проводить нас в палатку великого начальника? Пусть же он знает, что начальник ждет нас.

Колдун вперил в нее испытывающий взгляд, но Мануэла выдержала его, не моргнув.

— Хорошо, — сказал колдун, — мать моя не солгала, пусть она следует за мной.

Взяв женщин за руки, колдун повел их по запутанному лабиринту лагеря.

Встречавшиеся им по пути индейцы испуганно шарахались в сторону. Колдуна это нисколько не смущало, напротив, доставляло ему удовольствие, поскольку подтверждало его могущество в глазах суеверных индейцев, искренне считавших, что он послан к ним Вакондой.

Спустя некоторое время они достигли палатки, у входа которой красовалось знамя объединенных племен, в окружении копий, украшенных бахромой.

— Здесь, — сказал колдун.

— Хорошо, — ответила Мануэла, — мы войдем одни.

— Я должен вас оставить?

— Да, но мой отец может подождать нас здесь.

— Я подожду, — коротко ответил колдун, окинув женщин подозрительным взглядом.

По знаку колдуна охранявшие палатку часовые разрешили женщинам войти.

С замиранием сердца они переступили порог палатки. Она была пуста. И бедняжки вздохнули с облегчением. У них была возможность собраться с мыслями и подготовиться к разговору, которого ждала донна Гермоса.

Колдун остановился у входа в палатку. Занявший столь важное положение при содействии Тигровой Кошки, он был предан ему всей душой, совмещая колдовские обязанности со шпионскими.

XI. Отступник

Дон Торрибио Квирога и дон Хосе Калбрис погоняли лошадей, чтобы как можно скорее выехать из президио.

Комендант был безмерно счастлив подкреплению, направленному губернатором провинции. Он не сомневался, что теперь сможет принудить индейцев снять осаду президио. А кроме того, ему хотелось воспользоваться этим случаем и преподать суровый урок, отбив навсегда охоту к опустошительным набегам на мексиканские земли.

Когда они достигли рубежа, охраняемого многочисленным отрядом, состоящим и из гражданского населения, дон Торрибио сказал:

— Поедемте дальше.

— К вашим услугам, — ответил дон Хосе.

— Темно, вокруг бродят шайки индейцев. Вероятно, нам надо проскакать мили две навстречу войску. Наверное, ехать одним было бы неблагоразумно.

— Да, вы, безусловно, правы, — отвечал дон Хосе.

— Ведь вы — комендант президио, — продолжал дон Торрибио с загадочной улыбкой. — Если краснокожие нападут на нас и возьмут вас в плен, это может иметь для города чрезвычайно серьезные последствия. Я говорю не о себе. Я для индейцев не представляю никакого интереса. Вы же — совсем другое дело. Советую вам серьезно поду мать, прежде чем мы продолжим путь. Что вы скажете на это?

— Я скажу, что вы правы, полковник, и что это было бы непростительным легкомыслием.

— Итак…

— Итак, кажется, лучше всего взять нам конвои.

— Да, — подтвердил дон Торрибио, — тогда мы можем быть спокойны, не правда ли? Сколько человек мы возьмем?

— Человек десять, не более.

— Давайте возьмем двадцать. Неизвестно, с кем можно повстречаться на дороге ночью. Как знать, а вдруг на нас нападет сотня индейцев.

— Хорошо, двадцать, если вы так считаете, — согласился дон Хосе. — И будьте любезны, выберите их сами.

— Не беспокойтесь, пожалуйста, — ответил дон Торрибио с сардонической улыбкой и направился к выстроившемуся для приветствия коменданта отряду обороны передовой позиции и отобрал двадцать кавалеристов.

— Теперь, комендант, мы можем ехать.

— Тогда поехали, — сказал дон Хосе, пришпорив свою лошадь.

Дон Хосе Калбрис и дон Торрибио Квирога ехали рядом, а в нескольких шагах за ними следовал конвой.

Так они ехали примерно три четверти часа. Постепенно, несмотря на увлекательную беседу с доном Торрибио, который без конца сорил остротами, полковник стал испытывать какое-то необъяснимое беспокойство.

— Извините, полковник, — сказал он своему спутнику, внезапно останавливая его, — не кажется ли вам странным, что подкрепления, которые мы выехали встречать, нет как нет?

— В этом нет ничего странного, сеньор Возможно, капитан, командующий ими, не рискнул без меня пускаться в путь по незнакомой дороге.

— Такое может быть, — раздумчиво проговорил дон Хосе.

— Я считаю это вполне вероятным, — продолжал дон Торрибио. — И в таком случае, нам придется проехать еще одну милю.

— Коли так, поехали.

Они продолжали путь. Теперь уже молча. Казалось, каждый был занят своими мыслями. Время от времени дон Торрибио поднимал голову и сосредоточенно оглядывался по сторонам.

Вдруг откуда-то издалека донеслось ржание лошади.

— Что это значит? — спросил дон Торрибио.

— Вероятно, те, кого мы ждем, — ответил комендант.

— Как знать. На всякий случай будем соблюдать осторожность.

Сделав знак коменданту подождать его, он пришпорил лошадь и вскоре исчез в темноте.

Отъехав подальше, дон Торрибио сошел с лошади, припал ухом к земле и стал слушать.

— Проклятье, — пробормотал он, быстро садясь на лошадь, — нас преследуют. Нельзя терять ни минуты. Неужели этот разбойник дон Эстебан узнал меня?

— Ну что? — спросил комендант, когда дон Торрибио вернулся

— Ничего, — ответил дон Торрибио коротко, — ничего интересного для вас.

— А именно?

— Вот что, — перебил дон Торрибио, положив левую руку на руку коменданта, — сдавайтесь, Хосе Калбрис, вы мой пленник!

— Что вы хотите этим сказать? — спросил старый солдат, вздрогнув — Вы с ума сошли, дон Торрибио!

— Не называйте меня доном Торрибио, сеньор, — мрачно проговорил молодой человек. — Я теперь негодяй без имени Жажда мести привела меня в стан апачей.

— Измена! — закричал полковник — Ко мне, солдаты! Защищайте вашего коменданта!

— Эти люди не станут вас защищать, дон Хосе, они служат мне. Говорю вам, сдавайтесь!

— Нет, не сдамся! — решительно возразил комендант — Дон Торрибио или кто бы вы ни были, вы подлец!

Повернув свою лошадь, он отбросил руку дона Торрибио и выхватил саблю. Вдали послышался топот нескольких лошадей.

— Кажется, идет мне подмога, — сказал комендант, взводя курок пистолета.

— Да, — холодно ответил дон Торрибио, — но она опоздает.

По его приказанию вакеро бросились к коменданту, который успел выстрелить из пистолета и уложить двоих из них.

В темноте завязалась жестокая схватка. Сознавая, что у него нет шансов на спасение, дон Хосе проявлял чудеса храбрости. Отчаянно бросая лошадь то вправо, то влево, он ловко отражал нацеленные на него удары, рубил саблей вакеро, обступивших его плотным кольцом.

Между тем топот приближавшейся конницы был теперь подобен грому. Дон Торрибио опасался, что его жертва может ускользнуть из рук, и выстрелил в голову лошади коменданта. Дон Хосе упал на землю, но быстро вскочил на ноги и бросился на предателя с саблей, но тот отразил удар, тогда полковник, отпрянув назад, приставил к своему виску пистолет.

— Такие, как я, не сдаются, — сказал он и выстрелил. В ту же минуту зазвучали выстрелы, и отряд во главе с майором Барнумом и Жетеваном, словно вихрь, обрушился на вакеро.

Борьба продолжалась не долго. По знаку дона Торрибио вакеро повернули лошадей и кинулись врассыпную, оставив семь или восемь трупов товарищей.

— Какая жалость… — прошептал майор Барнум.

— Мы опоздали, — печально отозвался дон Эстебан. — Дон Хосе предпочел умереть, нежели сдаться в плен.

— Да, это был храбрый солдат. Но как догнать теперь этих демонов?

— Не стоит их догонять, они уже в лагере. Возможно, я ошибаюсь, но мне кажется, что скоро мы разгадаем эту загадку. Предоставьте действовать мне.

Дон Эстебан сошел с лошади, срезал ветвь смолистой сосны, которая в изобилии произрастала в этом краю, высек огонь и через несколько минут в его руках запылал факел.

При свете слабого красноватого пламени он стал вместе с майором осматривать простершиеся на земле трупы. Вскоре они нашли коменданта с раздробленным черепом, в руке был зажат пистолет. На лице — печать презрения и неукротимого мужества.

— Вот он, — сказал дон Эстебан. Майор не мог сдержать слез.

— Да, — прошептал он, — он умер как солдат в бою, но, увы! Всего лишь с предателем, изменившим своему народу. Неужели моему старому другу была суждена именно такая смерть!

— Так было угодно Богу!

— Да, — сказал майор, — мы должны исполнить свой долг, как он.

Они подняли труп, бережно положили его на лошадь, и скорбная процессия направилась в президио.

Между тем дон Торрибио не находил себе места от злости. Он не желал смерти коменданта, которая могла разрушить его планы, побудив мексиканцев опять стоять насмерть и скорее похоронить себя под стенами президио, нежели сдаться на милость победителей. Он замышлял взять дона Хосе в плен и, держа его в качестве заложника, диктовать условия президио.

Итак, план дона Торрибио потерпел фиаско. Он отлично сознавал степень своей неудачи, вопреки его сообщникам, считавшим операцию успешной, а потому возвращался восвояси мрачный и недовольный.

Тем временем Гермоса и Мануэла, воспользовавшись его отсутствием, сняли с себя индейское платье и остались в своей обычной одежде.

Когда дон Торрибио приблизился к своей палатке, колдун, не отходивший от нее ни на шаг, поспешно подошел к нему.

— Чего тебе? — спросил его дон Торрибио.

— Пусть простит меня мой отец, — почтительно ответил колдун. — Нынешней ночью две женщины пробрались в лагерь.

— А мне какое дело? — нетерпеливо перебил его дон Торрибио.

— Эти женщины, хотя на них индейский костюм, белые.

— Мне-то что до этого? Это, вероятно, жены вакеро.

— Нет, — ответил колдун, качая головой. — Руки их слишком белы, а ноги слишком малы для этого. Дон Торрибио заинтересовался.

— Кто же взял их в плен?

— Никто, они пришли сами.

— Сами?

— Да, они сказали, что хотят сообщить вам что-то важное.

— Вот как! — воскликнул дон Торрибио, бросив взгляд на колдуна. — Откуда же отцу моему известно это?

— Я взял их под защиту и привел в палатку моего отца.

— Стало быть, они тут?

— Да, уже около часа.

Дон Торрибио дал колдуну несколько унций.

— Я благодарю моего брата за то, что он сделал. Он поступил хорошо.

Колдун изобразил на лице подобие улыбки. Дон Торрибио поспешил в палатку, приподнял занавес и не мог удержаться от восторженного изъявления радости при виде донны Гермосы. Она улыбнулась.

«Что это значит?» — подумал он и любезно поклонился гостье. Донна Гермоса невольно залюбовалась видом дона Торрибио. Великолепный военный костюм сидел на нем отменно, подчеркивая изящество манер и придавая величие всему его облику.

— Как мне полагается обращаться к вам? — спросила донна Гермоса, приглашая сесть возле себя.

— Как вам будет угодно, сеньорита, — почтительно ответил он — Если вы видите во мне испанца, называйте доном Торрибио. Среди апачей же я известен под именем Проклятый, — прибавил он печально.

— Почему индейцы нарекли вас таким страшным именем? — спросила она.

Наступило минутное молчание. Они пытливо вглядывались друг в друга. Донна Гермоса не знала, как ей начать разговор, ради которого она искала встречи с доном Торрибио, в то время, как он терялся в догадках, что привело сюда донну Гермосу.

Дон Торрибио первым нарушил молчание.

— Вы пришли сюда, чтобы увидеть меня, сеньорита?

— Кого же еще?

— Извините мою настойчивость, но это настолько неправдоподобно, что я никак не могу поверить в реальность происходящего. Все это кажется мне сказочным сном.

Эта возвышенная тирада была из числа тех, которые дон Торрибио Квирога мог бы произносить, явившись с визитом в дом дона Педро де Луна. Сейчас, в столь необычной обстановке, в лагере индейцев она казалась неуместной и противоестественной.

— Боже мой! — Донна Гермоса отвечала также в светской манере, заданной доном Торрибио. — Я хочу развеять ваше недоумение и развеять возникший, по-видимому, в вашем воображении образ волшебницы, способной отыскать вас в таком необычном месте.

— Тем не менее вы навсегда останетесь для меня волшебницей.

— Вы льстец. А если говорить всерьез, то это бедный Эстебан, зная, что я намерена повидаться с вами, указал место, где вас можно найти. Таким образом, если вы хотите непременно наделить кого-то волшебством, то это должен быть только дон Эстебан. Он один имеет на это право.

— Я не забуду его при случае, — сказал дон Торрибио, слегка наклонившись — Но вернемся к вам, прошу вас, потому что только одна вы интересуете меня. Я буду вечно благодарен ему за счастье видеть вас. Но позвольте спросить вас, чем я обязан этой величайшей милости, оказан ной мне вами?

— О! В сущности, все очень просто, — сказала донна Гермоса, бросив взгляд на молодого человека.

Тот молча поклонился, донна Гермоса продолжала

— Девушка моих лет и особенно моего звания не решается на такой шаг… прямо скажем, рискованный шаг, без веских к тому оснований.

— Я в этом убежден.

— Какие же важные причины заставили меня пренебречь инстинктом девичьей скромности и подвергнуть риску свою репутацию? Причина в том, что затронуты интересы сердца… Ясно ли я выражаюсь, дон Торрибио? Вы догадываетесь о чем пойдет речь?

— Да, сеньорита, — ответил он с волнением.

— Последний раз отец принял вас, может быть, несколько сурово. Вы же решили, что наш брак расстроен, рассердились на отца моего и на меня, быстро простились и уехали, унося в сердце обиду и гнев.

— Кузина, клянусь вам…

— Я женщина, дон Торрибио, а женщинам свойственен инстинкт, никогда их не обманывающий. Неужели вы думаете, что я не догадывалась о вашей горячей любви ко мне, когда согласилась стать вашей женой?

Дон Торрибио смотрел на нее в полной растерянности.

— А несколько дней спустя дон Фернандо попал в засаду, — продолжала она, — и убит на месте. Значит, вы это сделали, дон Торрибио?

— Не стану отпираться, сеньорита, действительно я хотел отомстить человеку, которого считал своим соперником. Но, клянусь вам, я не приказывал убивать его.

— Я это знала, — сказала она торжествующим тоном. — Вам не нужно оправдываться.

Дон Торрибио смотрел на нее и ничего не понимал. Между тем она продолжала, улыбаясь:

— Тот, которого вы считали вашим соперником, не был им. Как только вы уехали в тот день из асиенды, я призналась отцу, что люблю только вас и никогда не выйду за другого.

— Возможно ли? — воскликнул молодой человек, вскакивая с места. — О, если бы я это знал!

— Успокойтесь, зло, содеянное вами, отчасти поправлено: дон Фернандо по моему приказанию вызволен из рук Паблито и в эту минуту находится в асиенде Лас-Норис, откуда отправится в Мехико. Отец мой, который никогда мне ни в чем не отказывал, позволил мне соединиться с тем, кого я предпочитаю

Она бросила на дона Торрибио взгляд, исполненный безмерной любви. Дон Торрибио был смущен. Он страстно желал, но не смел поверить только что сказанным словам.

Сердце его снедали сомнение и страх, что если она насмехается над ним?

— Неужели вы еще любите меня?

— Разве мое присутствие здесь не доказывает это? Иначе для чего бы мне приходить сюда?

— Да, конечно, — вскричал дон Торрибио, опускаясь перед ней на колени. — Простите меня, сеньорита, я не ведаю, что говорю… О, я безмерно счастлив!

Торжествующая улыбка застыла на лице донны Гермосы.

— Если бы не любовь к вам, почему бы мне не выйти за дона Фернандо, тем более что он теперь с нами у нас в асиенде.

— Да, да, вы правы! Сто раз, тысячу раз правы! О, женщины, загадочные существа! Кто может разгадать ваше сердце?

Донна Гермоса с трудом удерживала сардоническую улыбку. Лев был повержен к ее ногам, она одержала верх. Теперь она не сомневалась в успешном осуществлении своего замысла.

— Что мне сказать отцу? — спросила она. Дон Торрибио вне себя от счастья принял торжественную позу.

— Сеньорита, скажите вашему отцу, что всю свою жизнь я буду благословлять те сладостные мгновения, которые вы мне подарили сегодня. Как только будет взят президио Сан-Лукас, я буду иметь честь явиться в асиенду дона Педро де Луна.

XII. Женская воля

Если некто особенно усердствует в доказательстве чего-то, это невольно рождает подозрение, а следовательно, приводит к результату, обратному желаемому. Примерно то же самое имело место в описанном выше случае. Опьяненный счастьем дон Торрибио где-то в глубине души не доверял столь красноречивым изъявлениям чувств со стороны донны Гермосы. Но сам факт ее появления в лагере апачей усыпил его бдительность. Как часто умные и проницательные люди становятся жертвой той или иной своей слабости. И все потому, что доверяются лести людей, которым безгранично верят. Именно это и произошло с доном Торрибио. Мог ли он усомниться в искренности добропорядочной девушки, пришедшей признаться ему в любви?

Чего ради она стала бы обманывать его, если дон Фернандо Карриль спасен? Зачем ей было рисковать собственной репутацией, отправляясь в лагерь апачей?

Словом, в конце концов он принял желаемое за действительное. Блистательный молодой человек, занятый большой политикой, весь во власти честолюбивых грез, не удосужился изучить повадки лукавого существа, имя которому женщина.

Женщина — особенно мексиканка — никогда не прощает оскорблений, нанесенных тому, кого она любит. Он для нее — святыня, идол. К тому же донна Гермоса была единственной женщиной, которую любил дон Торрибио. Эта любовь слепила его, и он видел только то, что желал видеть.

— Теперь, — сказала донна Гермоса, — я могу остаться в вашем лагере до прибытия моего отца, не опасаясь каких-либо оскорблений?

— Приказывайте, сеньорита, здесь все ваши рабы, — ответил дон Торрибио, поклонившись.

— Эта женщина, благодаря покровительству которой я добралась до вас, отправится на асиенду Лас-Нориас.

Дон Торрибио подошел к выходу из хижины и два раза хлопнул в ладоши. Тотчас же явился индейский воин.

— Пусть для меня приготовят другую палатку. Эту я уступаю бледнолицым женщинам. Отряд отборных воинов под началом моего брата будет охранять их безопасность. Горе тому, кто посмеет проявить к ним хоть малейшее неуважение. Эти женщины священны. Они могут выходить куда угодно и принимать, кого пожелают. Брат мой понял меня?

Воин молча поклонился.

— Пусть брат мой велит приготовить двух лошадей. Индеец вышел.

— Видите, сеньорита, — продолжал он, кланяясь донне Гермосе, — вы здесь царица.

— Благодарю вас, — ответила она. Вынув из кармана письмо, приготовленное заранее и не запечатанное, она продолжала:

— Я была уверена в результате нашего разговора и написала обо всем отцу до того, как увиделась с вами. Прочтите, дон Торрибио, — добавила она с очаровательной улыбкой, но с внутренним трепетом.

— О, сеньорита! — воскликнул он, отстраняя письмо. — Дочь поверяет отцу свои сокровенные мысли и никому другому не полагается их знать.

Донна Гермоса медленно запечатала письмо, не обнаруживая ни малейшего признака тревоги, в которой она пребывала все это время, и вручила письмо Мануэле.

— Кормилица, улучи момент, когда отец будет один и вручи ему это письмо, а также объясни ему то, о чем я не могла упомянуть.

— Позвольте мне удалиться, — прервал ее дон Торрибио. — Я не хочу знать, какие поручения вы будете давать вашей служанке.

— Я не согласна, — лукаво сказала донна Гермоса. — Я не должна ничего скрывать от вас. Отныне вы будете знать самые сокровенные мои мысли.

Молодой человек засиял от удовольствия. Тем временем привели лошадей. Когда дон Торрибио вышел отдать приказания апачу, донна Гермоса торопливо зашептала.

— Твой сын должен быть здесь через час, если возможно.

Дон Торрибио вернулся в палатку.

— Я сам провожу донну Мануэлу до оборонительного рубежа, чтобы вы не беспокоились о вашей посланнице.

— Благодарю вас, — ответила донна Гермоса. Женщины бросились на шею друг другу и поцеловались так, будто расставались навсегда.

— Не забудь! — прошептала донна Гермоса.

— Будьте спокойны!

— Вы здесь у себя дома, — сказал дон Торрибио. — Никто не войдет сюда без вашего разрешения.

Донна Гермоса улыбнулась в ответ и проводила свою верную кормилицу до порога. Мануэла и дон Торрибио сели на лошадей и ускакали. Донна Гермоса провожала их взглядом и, когда топот их лошадей растворился в разноголосом шуме, опустила полог и вернулась в палатку.

— Я разыграла главную карту, теперь он должен открыть мне свои.

Четверть часа спустя Мануэла и ее проводник остановились в пятидесяти шагах от президио. За все время пути они не обменялись ни единым словом.

— Я вам больше не нужен, — сказал дон Торрибио. — Оставьте у себя эту лошадь, она может вам понадобиться. Да хранит вас Господь!

С этими словами он повернул лошадь, оставив старушку одну. Та огляделась по сторонам и решительно направилась к президио.

Едва Мануэла проехала несколько метров, как чья-то сильная рука схватила поводья ее лошади, к груди ее был приставлен пистолет и грубый голос говорил ей шепотом по-испански.

— Кто идет?

— Друг, — ответила она, леденея от ужаса.

— Матушка!

— Эстебан! Обожаемый сын мой! — радостно вскричала она и упала на руки сына.

— Откуда ты? — спросил он, прижимая ее к груди.

— Из лагеря краснокожих.

— Как? Уже? — удивился он.

— Да, барышня прислала меня к тебе.

— А кто тебя провожал, мамочка?

— Сам дон Торрибио.

— Проклятье! — воскликнул мажордом — Он ускользнул от меня, а я целых пять минут прицеливался в него. Но здесь оставаться опасно. Поехали, там ты мне скажешь, что барышня поручила мне передать.

В президио Эстебан просил мать рассказать ему все, что с ними случилось. Мануэла подробно рассказала сыну обо всем по порядку. Эстебан слушал ее, не переставая восклицать:

— О, мужчины! В сравнении с женщинами вы сущие глупцы!

Когда Мануэла закончила свой рассказ, он сказал:

— Нельзя терять ни минуты, матушка. Дон Педро должен получить от нее письмо немедленно Бедный отец должен находиться в смертельном беспокойстве.

— Я поеду, — сказала Мануэла.

— Нет, — возразил он, — тебе нужно отдохнуть. У меня есть человек, который прекрасно исполнит это поручение.

— Как хочешь, — сказала она, отдавая ему письмо.

— Да, так будет лучше. Я отведу тебя в один дом, хозяйка добрая женщина и позаботится о тебе.

— Ты поедешь к донне Гермосе?

— Еще бы! Бедная девушка! Неужели ты думаешь, что я оставлю ее одну среди язычников? К тому же она хочет сообщить мне что-то важное.

— Благодарю, Эстебан. Ты — надежный человек!

— Ну, а как же иначе, матушка! Видно, уже так написано мне на роду.

Он поцеловал мать и, поручив ее заботам хозяйки, пошел искать человека, которого хотел послать к дону Педро де Луна.

Около костра, разведенного среди улицы, спали, закутавшись в плащи, несколько человек. Эстебан растолкал одного из леперов.

— Вставай быстро, срочно поедешь в асиенду Лас-Нориас

— Но я приехал оттуда полчаса назад, — пробормотал лепер, протирая глаза.

— Знаю, — ответил молодой человек, — именно поэтому я и посылаю тебя. Ты знаешь дорогу, а кроме того ты исполнишь поручение донны Гермосы.

— Донны Гермосы? — воскликнул лепер и проворно вскочил на ноги. — Говорите, что надо делать?

— Вот это другой разговор. Немедленно садись на лошадь. Вам придется отвезти дону Педро письмо его дочери. А вы понимаете, как важно его доставить в срок.

— Хорошо, я отправлюсь немедленно.

— Надеюсь, мне нет необходимости предупреждать, что письмо не должно попасть в чужие руки.

— Я понимаю!

— Вы должны сберечь его от посторонних глаз любой ценой.

— Не беспокойтесь, мажордом

— И даже в случае вашей смерти оно не должно попасть в чьи бы то ни было руки.

— В крайнем случае я его съем.

Час спустя лепер скакал по дороге к асиенде.

— Теперь моя очередь, — прошептал молодой человек, оставшись один. — Но как я смогу добраться до донны Гермосы?

Должно быть, вскоре у него созрел определенный план, потому что он немного повеселел и заспешил к крепости. После совещания с майором Барнумом, который после смерти полковника стал начальником президио, Эстебан переоделся индейцем и отправился в лагерь апачей.

Вернулся он незадолго до восхода солнца. Мать, с нетерпением ожидавшая его возвращения, бросилась ему навстречу.

— Ну что?

— Все идет как нельзя лучше. Ей-богу, я думаю, что донна Гермоса заставит этого проклятого дьявола дорого заплатить за похищение дона Фернандо Карриля.

— Мне надо ехать к ней?

— Нет, пока этого не нужно

Дон Эстебан едва удерживался на ногах от усталости, поэтому он не стал вдаваться в подробности и пошел отдыхать.

Прошло несколько дней Индейцы не предпринимали атак, а только плотнее сжимали кольцо вокруг города, надеясь, что голод вынудит его жителей сдаться.

Те, кто находились в президио, не могли сделать и шага наружу, какое-либо сообщение с внешним миром было прервано, все отчетливее обнаруживался недостаток съестных припасов. Весь скот, загнанный в город в начале осады, был съеден, кое-кто уже был вынужден есть кожу

План индейцев, без сомнения, удался бы, и мексиканцы в конце концов сдались бы на милость победителя. Однако у дона Эстебана родился план, пришедшийся по вкусу майору Барнуму, который был немедленно приведен в исполнение.

В результате замысел Тигровой Кошки был напрочь разрушен, во избежании бунта среди индейцев он вынужден был начать наступление.

Мексиканцы, доведенные голодом до отчаяния, только о том и мечтали. Эстебан велел испечь двести пятьдесят пшеничных хлебов с мышьяком. Когда хлебы были готовы, их погрузили на уцелевших мулов вместе с восемьюдесятью бочонками водки, разбавленной купоросом. Вместе с десятью надежными соратниками дон Эстебан вызвался сопровождать этот зловещий груз.

Дальше события развивались так, как и предвидел Эстебан. Едва увидев бочонки с водкой, индейцы бросились навстречу каравану. Дон Эстебан и его спутники быстро побросали на землю всю кладь и вместе с мулами поспешно вернулись в город.

Тем временем индейцы, обрадованные столь желанной поживой, принялись пировать и пировали до тех пор, пока не была выпита вся водка и съеден весь хлеб.

Более двух тысяч индейцев скончались в страшных муках, остальные в страхе разбежались кто куда.

Вне себя от гнева индейцы в отместку учинили жестокую расправу над мужчинами, женщинами и детьми, которых они захватили вначале войны и держали в качестве заложников.

Даже донна Гермоса при том, что она находилась в лагере на особом положении, чуть было тоже не сделалась жертвой индейцев. Ее спасла чистая случайность.

Главный начальник решил, что дальше медлить нельзя. Он приказал Грифу созвать всех старейшин на совет в его палатку.

Когда все были в сборе, он объявил, что на рассвете будет предпринимать нападение на президио со всех сторон.

Дон Торрибио в качестве начальника также присутствовал на совете. Он сразу же после совета отправился к донне Гермосе.

С первого дня пребывания донны Гермосы в лагере Тигровая Кошка знал все, что ее касалось, вплоть до мельчайших подробностей. Он поздравил дона Торрибио со столь великолепной избранницей, но сам тщательно избегал возможной встречи с ней. Наблюдательный человек не мог бы не заметить, что Тигровая Кошка в глубине души таит какой-то коварный замысел, но дон Торрибио был слишком ослеплен своей любовью, чтобы усомниться в искренности старого разбойника. Владевшая им безумная страсть затмила сознание, вытеснив терзавшие его угрызения совести и стыд за совершенное предательство, за то, что он сделался сообщником диких и жестоких апачей.

Донна Гермоса, узнав, что дон Торрибио желает говорить с нею, изъявила согласие немедленно принять его. Донна Гермоса как раз беседовала со своим отцом: как только дон Педро получил письмо дочери, он немедленно отправился к ней и несколько дней уже находился в лагере.

Убранство палатки нельзя было узнать. Дон Торрибио приказал обставить ее дорогой мебелью, похищенной индейцами из разных асиенд. Были установлены внутренние перегородки и просторная палатка превратилась в европейское жилище из нескольких комнат.

С доном Педро приехала и Мануэла, чему донна Гермоса была чрезвычайно рада, потому что теперь рядом был еще один надежный человек и потому что она была ей незаменимой помощницей в этих непривычных условиях. И наконец, постоянное присутствие старухи донны Мануэлы служило надежной гарантией того, что безудержная страсть дона Торрибио не выйдет за границы благоговейного почитания.

Вся эта любовная история дона Торрибио и пребывание в лагере донны Гермосы с отцом и служанкой вызывали неприязнь краснокожих, но они были бесконечно почтительны к Тигровой Кошке, а коль скоро тот не усматривал в этом ничего дурного, а сам дон Торрибио во всем помогал им, первым бросался в бой и последним отступал, то и они проявляли снисходительность — в конце концов каждый имеет право устраивать свою судьбу, как того желает.

— Ну, — спросила донна Гермоса, едва дон Торрибио переступил порог, — сумел Тигровая Кошка усмирить волнение среди индейцев?

— Да, слава Богу, сеньорита! Однако поступок майора Барнума гнусен и не к лицу цивилизованному человеку.

— Может быть, майор неповинен в этом?

— О, это как раз похоже на белых. Мне тысячу раз приходилось слышать от них, что краснокожие не люди. Все средства хороши для их истребления: и пули, и яд. Одно только это их преступление лишний раз подтверждает правильность моего шага.

— Пожалуйста, не будем об этом говорить. Вы повергаете в ужас меня и вопреки моей воле вынуждаете согласиться с вами. Когда происходит подобное, начинаешь терять веру в людей.

— Что решили в совете? — спросил дон Педро, чтобы переменить тему разговора.

— Завтра на рассвете будет предпринято наступление на президио Сан-Лукас.

— Завтра? — с ужасом вскричала донна Гермоса.

— Да, завтра я надеюсь отомстить моим братьям по крови, которые вынудили меня отречься от них. Завтра я или выйду победителем, или погибну.

— Господь поможет доброму делу, дон Торрибио, — сказала донна Гермоса.

Дон Торрибио не понял смысла сказанного ею.

— Благодарю, кузина, — сказал он. — Во время сражения, которое обещает быть жестоким, я заклинаю вас, сеньорита, оставаться в палатке. Меня не будет рядом, а что может прийти в голову разъяренным апачам в случае поражения, предсказать невозможно. Вас будут охранять двадцать надежных вакеро. Впрочем, я дам вам знать, как только сражение кончится.

— Вы уже покидаете нас, дон Торрибио? — спросила донна Гермоса, видя, что он собирается уходить.

— Мне пора, сеньорита, я один из начальников индейцев. Мне необходимо кое-что проверить и подготовиться к грядущему дню. Прошу извинить меня.

— Прощайте, дон Торрибио, — сказала она. Почтительно поклонившись донне Гермосе и ее отцу, дон Торрибио удалился.

— Все кончено, — прошептал дон Педро. — Мексиканцы не смогут отразить натиск индейцев.

Донна Гермоса выразительно посмотрела на отца и, наклонившись к его уху, тихо спросила:

— Папа, вы читали Библию?

— Почему ты спрашиваешь меня об этом, глупышка?

— Потому, — сказала она, лукаво улыбаясь, — что вы забыли историю Далилы.

— Ты что же, собираешься отрезать ему волосы? — спросил дон Педро с удивлением.

— Как знать! — загадочно проговорила она, приложив палец к розовым губкам.

Дон Педро недоумевающе пожал плечами.

XIII. Белые против краснокожих

Все краснокожие, а особенно апачи, начиная войну или готовясь к ней, проявляют удивительную предусмотрительность и конспирацию.

В этом смысле с ними не могут сравниться армии цивилизованных стран.

В три часа ночи, в то самое время, когда, притаившись в густой кроне деревьев, соловей оглашает окрестности своим божественным пением, Тигровая Кошка и дон Торрибио в полном боевом снаряжении молча скакали к центру лагеря, где возле огромного костра главные начальники курили трубки в ожидании верховного начальника. При появлении Тигровой Кошки индейцы вскочили, почтительно приветствуя своего вождя.

Тигровая Кошка подал им знак сесть и, обращаясь к колдуну, находившемуся тут же, спросил:

— Будет ли Властелин жизни благосклонен к воинам-апачам в той великой битве с бледнолицыми, в которой его сыны-индейцы намерены одержать победу над его притеснителями?

— Если начальники желают, — ответил колдун, — я спрошу Властелина жизни.

Он выпрямился во весь свой высокий рост, плотнее укутался в бизонью шкуру и три раза обошел вокруг огня, бормоча что-то, чего никто не мог понять, но, судя по всему, его слова имели таинственный смысл. Затем он наполнил кружку подслащенной смилаксом водой, которая хранится в сосудах, сплетенных из тростника, и, омочив в ней ветку полыни, он окропил присутствующих, оставшуюся воду он выплеснул в три приема в ту сторону, откуда восходило солнце.

Потом, приняв настороженную позу и приложив руку к уху, стал внимательно прислушиваться к звукам, понятным только ему одному.

Вскоре снова послышалось заливистое пение соловья. И тотчас же лицо колдуна исказилось в страшной гримасе, глаза налились кровью и, казалось, готовы были выскочить из орбит, беловатая пена выступила на губах, руки беспомощно повисли, тело содрогнулось в судорогах.

— Дух является! Дух является! — забормотали индейцы, охваченные суеверным страхом.

— Молчите! — сказал Тигровая Кошка. — Мудрец будет говорить!

И в самом деле, колдун исторг пронзительный свист, который затем сменился невнятной речью, постепенно становившейся все более и более ясной.

— Дух приближается, — вещал колдун, — он развязал свои длинные волосы, они развеваются по ветру. Ему будет принесено много жизней. Никто не способен ему противостоять… Он — единственный властелин! Грудь белых будет исколота ножами апачей!.. Коршуны и уруби будут радоваться богатой поживе! Исторгните боевой клич! Мужайтесь, воины! Вами руководит Ваконда! Смерть — ничто, победа — все…

Произнеся еще несколько слов, смысл которых нельзя было понять, колдун повалился на землю и забился в конвульсиях.

Странное дело! Люди, только что внимавшие ему с таким беспокойством, теперь не удостоили его ни единым взглядом сострадания или участия, потому что согласно индейским поверьям, если у кого-то и хватит смелости дотронуться до человека, в которого вселился дух, его немедленно поразит смерть.

Как бы то ни было, как только отзвучали слова колдуна, заговорил Тигровая Кошка.

— Начальники великих апачских племен, вы видите, Бог ваших отцов благословляет вас. Отбросим сомнения, навсегда сокрушим наших тиранов. Земля индейцев теперь свободна, за исключением территории, занятой нашими притеснителями. Сегодня мы ее отвоюем и сбросим навсегда ненавистное испанское знамя, которое несло нам нищету и смерть! Мужайтесь, братья! Ваши предки, которые теперь охотятся в блаженных лугах, с радостью примут тех, кому суждено пасть в бою! А сейчас все должны занять отведенные им позиции. Троекратное повторение через равные промежутки крика уруби будет служить сигналом к атаке.

Начальники поклонились Тигровой Кошке и разошлись. Тигровая Кошка, оставшись один, погрузился в раздумья.

Величественная тишина воцарилась над землей, прозрачный воздух застыл в неподвижности. Темно-синее небо усыпано звездами, луна щедро заливает серебристым светом все вокруг. Ничего не нарушало этой величественной тишины, и только изредка слышался какой-то неясный глухой звук, казавшийся могучим дыханием спящей природы.

Белый начальник, поклявшийся освободить индейцев от иноземных поработителей, употребил немало усилий, чтобы подготовиться к предстоящей операции, и теперь наедине сам с собой предвкушал скорую победу, в то же время без конца взывая к милости всевышнего не оставить его своими заботами. Внезапно кто-то коснулся его плеча, и он мгновенно вернулся к действительности. Отер со лба пот и оглянулся. Колдун взирал на него хмельными глазами и зловеще ухмылялся.

— Чего тебе надо? — сухо спросил Тигровая Кошка.

— Доволен ли мною отец мой? Хорошо ли говорил Ваконда с сахемами?

— Да, — коротко ответил Тигровая Кошка, содрогнувшись от отвращения. — Ты можешь идти.

— Отец мой велик и великодушен. Когда в меня вселяется дух, я испытываю ужасные страдания.

Тигровая Кошка вынул из-за пазухи жемчужное ожерелье и швырнул его негодяю, который схватил его с радостью.

— Уходи, — сказал Тигровая Кошка, брезгливо поморщившись.

Колдун, удовлетворенный, проворно ретировался. Дон Торрибио, как и все начальники, направился к своему посту, но, отойдя на некоторое расстояние, поднял глаза к небу, чтобы попытаться по положению звезд определить, который был час.

— У меня есть в запасе время, — прошептал он и поспешил к палатке, где находилась донна Гермоса.

— Она спит и видит счастливые сны, — шептал он про себя. — Великий Боже, ты знаешь, сколь безгранична моя любовь и чем ради нее я пожертвовал. Сделай же так, чтобы она была счастлива.

Он подошел к вакеро, который курил, не сводя глаз с палатки.

— Верадо, — заговорил он с волнением, — я два раза спасал тебе жизнь, рискуя собственной. Ты это помнишь?

— Помню, — лаконично ответил вакеро.

— Сегодня я прошу тебя об услуге. Могу я положиться на тебя?

— Говорите, дон Торрибио, все, что только в человеческих силах, я сделаю для вас.

— Благодарю, мой добрый товарищ. Моя жизнь, моя душа, словом, все, что есть у меня дорогого на этом свете, все заключено в этой палатке. Я поручаю ее тебе. Поклянись, что ты будешь ее защищать до последней капли крови.

— Клянусь, дон Торрибио. Все, что находится в этой палатке, священно. Никто, ни враги, ни друг, не приблизится к ней. Я и вверенный мне отряд скорее умрем, нежели допустим оскорбления той, кого вы любите.

— Благодарю, — сказал дон Торрибио, дружески пожимая руку вакеро.

Тот опустился на колени и почтительно поцеловал полу его плаща.

Окинув тоскливым взглядом палатку, в которой, как он сказал, заключалось все самое дорогое для него, дон Торрибио поспешно удалился.

— Теперь, — сказал он, — предстоит проявить себя настоящим мужчиной.

Как только Тигровая Кошка отдал распоряжение готовиться к наступлению, начальники отправились на отведенные им рубежи, где их воины в полной боевой готовности ждали приказа.

Распластавшись на земле, индейцы в назначенный час с присущей только им ловкостью и проворством по-змеиному поползли в густой высокой траве в направлении президио. Через час они уже достигли первого рубежа оборонительных сооружений мексиканцев.

Индейцы так искусно проделали эту операцию, ни единым звуком не нарушив ночной тишины, что со стороны могло показаться, будто лагерь спит безмятежным сном.

Однако за несколько минут до того, как Тигровая Кошка отдал сахемам приказ о наступлении, некий человек в индейском костюме ускользнул из лагеря и ползком направился к президио.

У первого же рубежа укреплений его уже ждал товарищ, чутко вслушивающийся в ночную темноту.

— Ну что, Эстебан?

— Через час начнется атака на президио, майор.

— Как они намерены действовать?

— Приступом. Индейцы торопятся, боясь быть отравленными.

— Что делать?

— Умереть! — решительно ответил Эстебан.

— Прекрасный совет, нечего сказать. Умереть мы всегда успеем.

— Можно попытаться предпринять кое-что еще.

— Что именно, говори ради Бога!

— Все сделано, как мы условились?

— Да. Но что ты имеешь в виду?

— Дайте мне двадцать пять надежных вакеро.

— Бери, но что ты намерен предпринять?

— Предоставьте это мне, майор. За успех операции я не ручаюсь, потому что краснокожих демонов, что мух, но могу вас заверить, что их ряды существенно поредеют.

— Это в любом случае повредить не может, но как быть с женщинами и детьми?

— Женщин и детей, майор, я успел всех поместить в асиенду Лас-Нориас.

— Слава Богу! Мы можем драться как львы, дорогие нам люди находятся в безопасности.

— Временно, — глухо пробормотал дон Эстебан

— Что ты этим хочешь сказать? Чего еще ты опасаешься?

— Когда индейцы возьмут президио, они совершат набег и на асиенду.

— Глупости, Эстебан, — улыбнулся майор, — а донна Гермоса?

— Да, конечно, — весело воскликнул Эстебан. — Я совсем забыл о донне Гермосе.

— Больше у тебя нет ко мне вопросов?

— Вот только еще одно.

— Говори, да поскорее, время не терпит.

— Сигналом к атаке будет троекратный крик уруби, повторенный через равные промежутки времени.

— Хорошо, я буду иметь это в виду, скорее всего они начнут атаку на рассвете.

Майор и Эстебан разошлись в разные стороны, чтобы, переходя от поста к посту, предупредить защитников президио о предстоящей атаке индейцев.

Накануне майор Барнум собрал жителей президио и со всей откровенностью обрисовал сложившуюся ситуацию в городе. Он подробно изложил разработанный им план боевой операции. В заключение объявил, что лодки, причаленные под крепостью, готовы принять женщин, детей и стариков, и всех тех, кто по той или иной причине не пожелает участвовать в защите города. С наступлением ночи лодки отправятся в асиенду Лас-Нориас, где всем прибывшим будет оказано гостеприимство.

К чести жителей президио, не пожелали остаться в городе лишь очень немногие из числа мужчин, способных держать оружие. Все оставшиеся были полны решимости стоять до конца.

Когда им объявили о предстоящей атаке апачей, они деловито заняли свои места за баррикадами и, превратившись в слух, стали ждать приказа стрелять по врагу.

Минул час, на позициях по-прежнему было спокойно. Мексиканцы уже стали думать, что дело кончится ложной тревогой, как это случалось уже не раз.

Вдруг среди ночной тишины, подобно вестнику смерти, прозвучал зловещий крик уруби. И вскоре повторился снова, вселяя отчаяние и страх в души защитников президио.

В третий раз крик уруби был особенно зловещим, и едва он успел смолкнуть, как индейцы с громкими криками устремились на окопы. Мексиканцы не были застигнуты врасплох и сражались мужественно, с отчаянием обреченных.

Индейцы рассчитывали быстро завладеть позициями мексиканцев в результате внезапного нападения, а потому, встретив такой решительный отпор, поспешно отступили. Вдогонку им неслись пушечные снаряды, заряженные картечью, сея беспорядок и смерть.

Эстебан со своими вакеро, воспользовавшись возникшей среди индейцев паникой, врезался в сплошную их гущу и принялся рубить направо и налево.

Два раза отряд Эстебана смело бросался на индейцев, и оба раза те отступали.

Бой продолжался всю ночь с явным преимуществом белых. Апачи были уверены, что имеют дело с противником, значительно превосходящим их в численности.

Вскоре взошло солнце, и индейцы, словно вдохновленные его лучами, снова бросились в атаку. На сей раз их натиск оказался таким сильным, что белые дрогнули и отступили. Вдохновленные успехом, индейцы преследовали бегущего противника, но вдруг послышался страшный грохот, земля словно разверзлась, и вырвавшая из нее могучая сила подкинула индейцев высоко в небо. Оказалось, что майор предусмотрительно приказал заложить здесь мины, которые были подожжены в нужный момент. Все вокруг было усеяно разорванными на части трупами. Взрыв поверг индейцев в такое отчаяние, что они в ужасе стали разбегаться, не обращая внимания на призывы начальников.

Мексиканцы воспрянули духом. Но уже в следующую минуту наперерез разбегающимся скакал Тигровая Кошка на великолепной, черной, как ночь, лошади, размахивая священным знаменем объединенных племен.

— Трусы! — кричал он. — Если вы отказались от победы, то по крайней мере будьте свидетелями моей смерти!

Заслужив грозный упрек начальника, даже самые трусливые индейцы устыдились своего малодушия и поспешили опять под знамена Тигровой Кошки, который так великодушно приносил себя в жертву.

Тигровая Кошка казался неуязвимым. Он находился в самой гуще схватки, отражая направленные на него удары древком знамени, которое сразу же снова взметалось у него над головой.

Вдохновленные мужеством своего начальника, индейцы, не боясь смерти, смело шли на врага с его именем на устах.

— Тигровая Кошка — Великий вождь апачей! Умрем за великого начальника!

Тот, в свою очередь, стремился всячески поддержать бравый дух апачей.

— Посмотрите, посмотрите! — кричал он, указывая на солнце. — Ваш отец благословляет нашу храбрость! Вперед! Вперед!

— Вперед! — вторили ему индейцы и с удвоенной яростью бросались на врага.

Однако эта ожесточенная атака не могла продолжаться долго, и это понимал майор. Индейцы были уже в городе, сражение шло на улицах. Мексиканцы отступали только тогда, когда отстаивать очередной квартал было уже бесполезно.

Многочисленный отряд дона Торрибио быстро продвигался по улице, круто поднимающейся к крепости.

Несмотря на то что отряд находился под непрерывным огнем пушек, стреляющих снарядами, апачи самоотверженно продолжали идти вперед, ведомые Тигровой Кошкой и доном Торрибио.

— Ну, теперь время свершить то, о чем мы говорили, — печально сказал майор Эстебану.

— Вы этого хотите? — спросил тот.

— Я этого требую, Эстебан, друг мой.

— Хорошо. Я не смею ослушаться вашего последнего приказа. Прощайте, майор, или до свидания там на небе, потому что я погибну вместе с вами.

— Как знать, мой друг! Прощайте!

— Конечно, очень не хотелось бы погибать, — грустно проговорил Эстебан.

Они обменялись прощальным рукопожатием, потому что знали, что никогда больше не увидятся, если только не произойдет какого-нибудь чуда. Улучив момент, дон Эстебан во главе сорока отважных всадников выскочил из ворот крепости и помчался вниз навстречу индейцам. Индейцы невольно расступились, и отряд Эстебана на бешеной скорости промчался сквозь них по направлению к реке

Когда индейцы опомнились, отряд Эстебана уже погрузился в лодки, направлявшиеся к асиенде Лас-Нориас. Эстебан и его отряд, за исключением четверых, были спасены

Майор, воспользовавшись замешательством среди индейцев, вызванным появлением отряда Эстебана, успел уйти с остальными защитниками президио в крепость и плотно затворить ворота.

Дон Торрибио сделал индейцам знак остановиться, и один направился к крепости.

— Майор, — громко крикнул он, — сдавайтесь, и вашему гарнизону будет гарантирована жизнь!

— Вы изменник и подлец, — ответил майор. — Вы предательски убили моего друга, который доверился вам, полагая вас честным человеком. Я не намерен сдаваться.

— В таком случае и вас и всех, кто находится с вами, ждет неминуемая смерть. Вы не в состоянии защититься. Сдавайтесь ради спасения жизни всех, кто находится в крепости.

— Вы подлец! — вскричал майор — Вот мой ответ.

— Назад! Назад! — крикнул Тигровая Кошка и, пришпорив свою лошадь, помчался прочь со скоростью стрелы.

Индейцы повернули вспять, охваченные паническим страхом. Они метались из стороны в сторону и, наступая на пятки друг другу, улепетывали вниз по той самой дороге, по которой только что шли жестоким победным маршем.

Они слышали сначала какой-то зловещий гул — майор заложил порох под крепость, затем последовал невероятной силы взрыв. Через две-три секунды каменный гигант зашатался, словно пьяный великан, и, приподнявшись над землей, разорвался на части подобно гранате.

— Да здравствует отечество! — кричали защитники крепости.

Камни и разорванные на куски трупы сыпались на головы индейцев. Тигровая Кошка овладел Сан-Лукасом, но, как поклялся майор Барнум, он овладел не крепостью, а ее развалинами

Со слезами ярости дон Торрибио водрузил знамя апачей на обломке стены величественной крепости Сан-Лукас.

XIV. Развязка

Прошло несколько дней после падения Сан-Лукаса.

Город был разграблен дотла с присущим индейцам варварством. Только самые богатые дома по приказу Тигровой Кошки остались нетронутыми, их он пожаловал своим приближенным — начальникам.

Тигровая Кошка устроил свою главную квартиру в бывшем доме дона Торрибио Квироги в старом предместье, которую тот любезно предоставил своему новому начальнику.

Донна Гермоса с отцом поселилась в своем доме. Город, где теперь хозяйничали индейцы, приобрел плачевный вид. От прошлой веселой и беззаботной жизни мексиканской колонии не осталось и следа. Во всем его облике были отчетливо видны следы жестокой бойни: груды камней от разрушенной крепости, зловонные трупы на каждом шагу, тучи хищных птиц, круживших над ними, запустение и мрак

Спустя неделю после событий, описанных в предыдущей главе, утром в гостиной дона Педро де Луна три человека о чем-то беседовали вполголоса Эти трое были сам дон Педро, донна Гермоса и Люсиано Педральва, который, облачившись в костюм вакеро, походил на заправского разбойника, что невольно смешило донну Мануэлу, стоявшую на страже у окна

— Итак, решено: Люсиано, друг мой, — говорил дон Педро. — Надо настроить флейты и приготовиться к танцам.

— Стало быть, церемония назначена на сегодня?

— Да, друг мой. Мы живем в странные времена в странной стране. На своем веку я видел много революций, но такую вижу впервые.

— А я нахожу происходящее вполне логичным, с точки зрения индейцев, — сказала донна Гермоса.

— Может быть, дитя мое, я не буду спорить с тобой, но признайся, разве месяц тому назад мы могли предположить, что здесь опять воцарится власть апачей?

— Я, конечно, в политике ничего не смыслю. Только мне кажется, дон Педро, что, претендуя на пост будущего властелина, Тигровая Кошка поступает не слишком хорошо.

— Что ты имеешь в виду, Лючиано, друг мой?

— То же, что и все. Письмо, отправленное им третьего дня дону Фернандо, с угрозой повесить его, если тот окажется в колонии.

— Если он еще сумеет его захватить! — живо откликнулась донна Гермоса.

— Конечно, это само собой разумеется, сеньорита.

— Почему ты удивляешься этому, Люсиано? — спросил добродушно дон Педро. — Боже мой! На свете случается столько необыкновенного! Я знаю множество людей, которым угрожали тем же, а между тем они живехоньки.

— Все равно, я на месте дона Фернандо поостерегся бы.

— Но сейчас речь не об этом. Возвращайся в асиенду, Люсиано, и не забудь моих распоряжений.

— Положитесь на меня, сеньор, но еще одно слово.

— Говори, друг мой, только поскорее.

— Я очень встревожен насчет дона Эстебана, — сказал он, понизив голос, чтобы не услыхала донна Мануэла. — Вот уже шесть дней, как мы о нем ничего не знаем.

Донна Гермоса лукаво улыбнулась.

— Эстебан не такой человек, чтобы исчезнуть, не оставив следов, — сказала она. — Успокойтесь, вы увидите его, когда придет время.

— Тем лучше, сеньорита, потому что это человек, на которого можно положиться в любой ситуации.

— Дон Торрибио! — сообщила донна Мануэла.

— Гм! Стало быть, мне пора убираться.

— Пойдемте, пойдемте, — сказала Мануэла.

Поклонившись дону Педро и донне Гермосе, Лючиано последовал за Мануэлой.

Едва захлопнулась одна дверь, как отворилась другая, и вошел дон Торрибио.

На нем был великолепный индейский костюм, но выглядел он озабоченным и печальным. Поклонившись донне Гермосе, он дружески пожал руку дону Педро и сел на предложенный ему стул. После положенных приветствий дочь асиендера, встревоженная видом молодого человека, наклонилась к нему и с весьма искусно разыгранным трогательным участием спросила:

— Что с вами дон Торрибио? Какие-нибудь неприятности?

— Нет, сеньорита, благодарю вас за трогательное участие, которое вы неизменно принимаете во мне. Будь я честолюбив, все мои желания были бы удовлетворены через несколько дней. Получив вашу руку, я осуществлю мечту всей моей жизни. Вы видите, сеньорита, — добавил он с печальной улыбкой, — я открываю перед вами сокровенные глубины моего сердца.

— Я благодарна вам, дон Торрибио, однако все эти дни вы были совсем другим. Должно быть, что-нибудь случилось…

— Ничего, уверяю вас, касающееся меня лично, — перебил он. — Но чем ближе минута, когда должна совершиться церемония вступления во владение этой завоеванной нами землей, тем сильнее овладевает мною уныние. Я отнюдь не одобряю намерения Тигровой Кошки официально объявить себя независимым начальником. Это сумасбродство, которое я не могу понять. Тигровая Кошка должен прекрасно понимать, что ему не удастся удержаться здесь. При всей своей храбрости апачи не в состоянии противостоять хорошо обученному и снаряженному войску, которое мексиканское правительство незамедлительно направит против нас, как только узнает о случившемся.

— Нельзя ли уговорить Тигровую Кошку переменить свое намерение?

— Я употребил немало усилий, чтобы убедить его в неблагоразумии задуманного им, но он ничего не желает слушать. Человек этот преследует какую-то цель, которую он тщательно скрывает. Все его рассуждения о необходимости защитить индейцев от истребления и сохранения их, как биологического рода, представляются мне всего лишь предлогом.

— Вы меня пугаете, дон Торрибио. Если так, то зачем же вам оставаться с этим человеком?

— Что я могу сейчас сделать? Я — отступник. Признаюсь вам, сеньорита, хотя внешне все обстоит благополучно и, по-видимому, меня ждет лучезарное будущее, но вот уже несколько дней меня снедает тоска, все видится мне в мрачном свете, словом, меня мучит какое-то тягостное предчувствие, и я буквально не нахожу себе места.

Донна Гермоса окинула его проницательным взглядом.

— Прогоните прочь эти печальные мысли. Ваша судьба уже решена, ничто не может ее переменить.

— Я это понимаю, сеньорита, как гласит пословица, пока несешь чашу к устам, она может ненароком разбиться.

— Полно, полно, дон Торрибио! — весело сказал дон Педро. — Прошу к столу. Вероятно, это последний наш завтрак до вступления во владение Тигровой Кошки. Ведь церемония, если не ошибаюсь, назначена на сегодня?

— Да, — ответил дон Торрибио, предлагая руку донне Гермосе, чтобы проводить ее в столовую.

Завтрак был великолепен.

Поначалу за столом царило молчание. Казалось, сидевшие там были чем-то стеснены, но мало помалу, благодаря усилиям донны Гермосы и ее отца, атмосфера оживилась, и потекла спокойная беседа. Однако дону Торрибио было трудно скрыть обуревавшие его тревожные мысли.

В конце завтрака дон Торрибио обратился к донне Гермосе.

— Сеньорита, сегодня вечером решается моя судьба. Присутствуя на сегодняшней церемонии в костюме индейского начальника, я открыто бросаю вызов моим соотечественникам и тем самым подтверждаю, что перешел на сторону краснокожих, и то, что они сочли обычным набегом индейцев, в действительности было организованное Тигровой Кошкой и мною восстание целого народа. Мне известны амбиции белых. При том, что они просто не в состоянии обрабатывать земли, которыми владеют, они не захотят позволить нам пользоваться законно приобретенными нами посредством оружия землями. Мексиканское правительство предпримет против нас войну. Могу я положиться на вас?

— Прежде чем отвечать, прошу вас, дон Торрибио, объясниться яснее.

— Сейчас я это сделаю. Испанцы опасаются, что после восстания индейцы начнут истреблять белых. Мой брак с мексиканкой будет служить залогом мира, гарантирующим испанцам в дальнейшем свободу торговли и прочих сношений, которые мы установим с ними. Каковы бы ни были возражения старейшин индейских племен, Тигровая Кошка и я не сойдем с избранного нами пути. Поэтому прошу вас, сеньорита, честно и прямо ответить на вопрос: вы действительно решили отдать мне вашу руку?

— Какая необходимость сейчас обсуждать столь важный вопрос? — ответила она. — Разве вы не уверены во мне? Дон Торрибио нахмурился.

— Всегда один и тот же ответ. Дитя, вы играете со львом. Если я не взял бы вас под защиту в эту неделю, вы были бы убиты. Неужели вы думаете, что мне неизвестны ваши уловки и что я не вижу ваших намерений? Вы затеяли опасную игру и сами угодили в расставленные вами сети. Вы целиком в моей власти. Теперь я диктую свое условие: завтра вы обвенчаетесь со мною. Залогом вашего повиновения будут служить головы дона Педро и дона Фернандо.

Схватив хрустальный графин со свежей водой, он наполнил свой стакан и разом опорожнил его.

— Через час, — продолжал он, так грохнув стаканом по столу, что он разлетелся вдребезги, — начнется торжественная церемония. Вы должны стоять рядом со мной.

— Я там буду, — спокойно ответила донна Гермоса.

— Прощайте, — все так же мрачно сказал он и вышел, бросив на нее холодный взгляд.

Донна Гермоса быстро поднялась и, налив из графина воды, прошептала:

— Дон Торрибио, дон Торрибио, ты же сам сказал: пока несешь чашу к устам, ненароком можешь ее разбить. Или жаждущий умереть…

— Пора кончать, — сказал дон Педро.

По знаку дочери он вышел на террасу и поставил у балюстрады две жардиньерки с цветами. Должно быть, это было условным сигналом, потому что буквально через несколько минут Мануэла вошла в гостиную, говоря:

— Он здесь.

— Пусть войдет, — воскликнули одновременно дон Педро и его дочь.

Дон Эстебан вошел в столовую.

Дон Педро приказал донне Мануэле быть как никогда бдительной, тщательно запер двери и, сев возле молодого человека, вполголоса спросил:

— Ну, Эстебан, друг мой, что нового?

Главная площадь в этот день выглядела празднично. Огромная эстрада, обитая красным бархатом, возвышалась в самом ее центре.

На этой эстраде было установлено кресло красного дерева, справа от него — еще одно, поскромнее, а за ними полукругом стояли стулья.

Ровно в полдень, в ту минуту, когда солнце достигло зенита, пять пушечных выстрелов возвестили о начале торжественной церемонии.

В ту же минуту с разных сторон на площадь ступили племена апачей, составлявших армию Тигровой Кошки, в парадной одежде, под предводительством своих главных начальников.

Воинов было немного, не более полуторы тысячи человек, потому что, по индейскому обычаю, сразу после взятия президио добыча была отправлена по индейским селениям в сопровождении живущих в них индейцев. В торжественной церемонии участвовали только самые знатные воины, всей душой преданные Тигровой Кошке.

После победы над мексиканцами Тигровая Кошка не счел нужным держать при себе большое войско, тем более что оно немедленно соберется по первому сигналу.

Собравшиеся на площади индейцы построились в три колонны, четвертую составили появившиеся за ними вакеро, в количестве двухсот человек.

Индейцы были пешие и почти безоружные, если не считать заткнутые за пояс ножи. Вакеро же на конях были вооружены с головы до ног.

Оставшиеся в городе иностранцы, англичане, французы, немцы, испуганно выглядывали из окон домов, выходящих на площадь.

Индейские женщины, тоже пришедшие на торжество, в беспорядке столпились позади воинов, вытягивая шеи.

Перед эстрадой, у подножия наскоро сооруженного жертвенника в виде стола с глубокой выемкой, стоял главный колдун апачей в окружении колдунов низшего ранга. Все со скрещенными на груди руками, с опущенными вниз глазами.

Когда все заняли свои места, прозвучало еще пять выстрелов. И пышная кавалькада въехала на площадь. Возглавлял ее Тигровая Кошка, важно восседая на своей красивой лошади со знаменем в руках. По правую руку от него ехал дон Торрибио со священной трубкой, а позади на некотором расстоянии дон Педро, его дочь и другие почетные граждане города.

Тигровая Кошка сошел с лошади, поднялся на эстраду и стал пред большим креслом, но не сел в него.

Дон Торрибио помог донне Гермосе сойти с лошади и стал пред вторым креслом.

Лицо дона Торрибио, всегда бледное, сейчас покрылось красными пятнами. Он без конца отирал пот со лба и всячески старался скрыть внутреннее волнение.

Донна Гермоса стала позади отца в нескольких шагах от эстрады. Она также испытывала внутреннее волнение, нервный трепет то и дело пробегал по ее телу. Ее бледное лицо то и дело покрывалось лихорадочной краской. Она неотрывно смотрела на дона Торрибио.

Начальники апачей приблизились к жертвеннику. И в третий раз загремели пушечные выстрелы. Колдуны расступились, и взгляду присутствующих открылся лежавший на земле накрепко связанный человек.

Главный колдун обратился к толпе.

— Вы все, слушающие меня, знаете, по какому поводу мы здесь собрались. Наш дед Солнце благословил нас на правое дело, Ваконда вел нас в бою. Мы победили, как нам обещали месяц тому назад великие начальники. От имени Тигровой Кошки, нашего высокочтимого начальника, и от нашего собственного принесем же Властелину жизни жертву и попросим его не оставлять нас своим всемогущим покровительством. Колдуны, принесите жертву!

Колдуны схватили несчастного и положили его на жертвенник. Это был мексиканец-бармен, захваченный в плен при взятии старого президио, тот самый трактирщик, который фигурировал в одной из первых глав этого романа. Снедаемый жадностью, он не пожелал покинуть свой жалкий трактир и оказался в руках индейцев.

Между тем дону Торрибио становилось все хуже: глаза его наливались кровью, в ушах стоял звон, стучало в висках. Он вынужден был ухватиться за ручку кресла.

— Что с вами? — спросила донна Гермоса.

— Не знаю. Может быть, жар, а может быть, волнение. Мне не хватает воздуха, но, надеюсь, это пройдет.

Между тем с трактирщика сняли одежду, оставили только панталоны. Несчастный страшно кричал. Колдун приблизился к нему, размахивая ножом.

— Ах, это ужасно! — воскликнула донна Гермоса, закрыв лицо руками.

— Молчите! — прошептал дон Торрибио. — Так надо! Шаман, не обращая внимания на душераздирающие крики жертвы, хладнокровно прикидывал, куда лучше нанести удар, в то время как несчастный взирал на своего палача глазами, полными мольбы и ужаса.

Вдруг шаман взмахнул ножом и вонзил его глубоко в грудь жертвы. Несчастный страшно завыл и тотчас же умолк навсегда. Тогда шаман, погрузив руку в зияющую рану несчастного, вырвал еще трепещущее сердце. В эту минуту индейские вожди устремились на эстраду и подняли кресло с сидящим в нем Тигровой Кошкой.

— Да здравствует победитель бледнолицых, великий сахем апачей! — восторженно кричали они.

Колдуны орошали толпу кровью жертвы. Обезумевшие от восторга индейцы топали ногами и оглушительно кричали.

— Наконец, — торжественно изрек Тигровая Кошка, — я сдержал обещание: белые навсегда изгнаны из этого края!

— Пока еще нет, — громко сказал дон Педро, — смотри!

Произошла как бы перемена декораций в театре.

Вакеро, до той поры бесстрастные свидетели сцены, вдруг устремились на беззащитных индейцев, между тем как со всех сторон на площадь хлынули мексиканские войска, окна близлежащих домов ощетинились ружьями, стрелявшими по индейцам.

Над толпой индейцев были отчетливо видны фигуры дона Фернандо Карриля, Лючиано Педральвы и дона Эстебана, безжалостно разивших безоружных вояк.

— О! — вскричал дон Торрибио, размахивая знаменем. — Какое коварное предательство!

Он хотел броситься на помощь индейцам, но у него подкосились ноги и кровавое покрывало застлало ему глаза.

— Боже мой! Что это со мной? — с ужасом прошептал он.

— А то, что ты умрешь! — услышал он голос дона Эстебана, крепко схватившего его за руку.

— Лжешь! — дон Торрибио попытался приподняться. — Я хочу спасти моих братьев.

— Братья твои мертвы. Ты намеревался убить дона Педро, его дочь, дона Фернандо и меня! Умри, злодей, тебя настигло возмездие. Я напоил тебя ядом.

— О! — в отчаянии простонал дон Торрибио, пытаясь на коленях добраться до края эстрады. — Горе! Горе! Господь справедлив…

На площади мексиканцы яростно колотили индейцев.

— Это вам за дона Хосе Калбриса! — кричали они: — А это за майора Барнума!

Это было не сражение, а настоящая бойня. Несколько начальников попытались взобраться на эстраду, преследуемые доном Фернандо и его друзьями.

Дон Торрибио, собрав последние силы, как ягуар, прыгнул на дона Фернандо и схватил его за горло.

— По крайней мере я не погибну неотомщенный, — крикнул он, но в следующую же минуту он разжал руки.

— Нет, это было бы низко с моей стороны. Моя жизнь принадлежит этому человеку, он ее выиграл.

Присутствующие не могли удержаться от восторженных возгласов. Дон Эстебан хладнокровно прицелился в грудь дона Торрибио и выстрелил.

— Такой конец ждет всех предателей, — сказал он.

— Боже мой! — закричал дон Торрибио, усилием воли заставивший себя приподняться, и, обратив сияющий взор к небу, продолжал: — Великий Боже, благодарю тебя, ты меня простил!

Лицо его приняло умиротворенное выражение и, опрокинувшись назад, он умолк навсегда.

Донна Гермоса внезапно исчезла.

Когда Тигровая Кошка понял, что продолжать сражение бессмысленно и дальнейшее пребывание здесь опасно для жизни, он собрал горстку преданных ему храбрых воинов, схватил донну Гермосу, невзирая на ее крики и мольбы, перекинул через седло и на полном скаку помчался сквозь гущу сражения.

Когда мексиканцы сообразили, что произошло, было уже поздно, словно орел, уносящий в когтях добычу, он мчался на бешеной скорости прочь от разрушенной крепости.

XV. Месяц спустя

Было около четырех часов вечера. Сквозь стволы деревьев проглядывал огромный огненный диск солнца, повисшего над самым горизонтом. Птицы устраивались на ночлег в густом массиве деревьев. Вдали среди густой травы порой появлялись стаи волков, или вдруг выскакивали из-за деревьев олени и косули и, навострив уши, тотчас же обращались в бегство. Все свидетельствовало о скором наступлении ночи.

На прогалине среди девственного леса, за двести миль от Сан-Лукаса, где происходили ужасные события, описанные нами в предыдущей главе, два человека в костюме мексиканских старателей сидели на черепах бизонов у яркого костра, от которого, однако, не было дыма.

Это были дон Эстебан Диас и Люсиано Педральва. Приставив для удобства ружье к ноге, они молча курили пахитоски.

Пеоны и погонщики мулов расположились рядом, возле вьючных лошадей. Десять верховых лошадей были привязаны недалеко от шалаша, вход в который был завешан одеялом. Один пеон неподвижно стоял на берегу узкого ручейка, протекавшего по краю прогалины, охраняя этот маленький отряд.

Судя по вытоптанной траве, лежащей на земле утвари и развешанным на деревьях окороках дичины, нетрудно было догадаться, что эта стоянка не из тех, что лесные всадники устраивают на одну ночь и покидают с восходом солнца, а настоящий лагерь, какой охотники устраивают в степи во время охоты.

Из шалаша вышел дон Педро. Бледное лицо его было печально и задумчиво. Он огляделся по сторонам и, приблизившись к дону Эстебану и Люсиано, спросил с беспокойством:

— Ну что?

— Пока ничего, — ответил дон Эстебан.

— Такое длительное отсутствие непонятно. Никогда прежде дон Фернандо не отлучался так надолго.

— Да, минуло уже тридцать часов, как он уехал, — сказал Люсиано. — Только бы не случилось с ним никакой беды!

— Нет! — возразил Эстебан. — Дон Фернандо хорошо знает пустыню, он изъездил ее вдоль и поперек, так что какая-либо случайность невозможна.

— Подумайте, — продолжал дон Педро, — эта почти неизведанная страна кишмя кишит ядовитыми змеями, хищными зверями.

— Вы забываете, — живо отозвался дон Эстебан, — что дон Фернандо и Каменное Сердце — одно и то же лицо, что как раз в этих местах прошла большая часть его жизни. Он много лет охотился здесь за пчелами. Нет, уверяю вас, с нашим другом ничего не могло случиться.

— Тогда объясните мне причину столь длительного отсутствия.

— Вы знаете, дон Педро, с какой готовностью он предложил нам свое содействие, когда, обезумев от горя и отчаяния, мы пребывали в растерянности, не зная с чего начать поиски донны Гермосы. Из президио мы шли по невидимому следу, только дон Фернандо, привыкший читать на великих страницах пустыни, был способен различать эти следы с необычайной легкостью. Здесь следы обрывались, и самые тщательные их поиски не дали никаких результатов. Вот уже на протяжении недели каждый день до восхода солнца дон Фернандо садится на лошадь и отправляется на поиски. Трудности только удесятеряют его энергию. Вчера, по обыкновению, он покинул лагерь задолго до восхода солнца. Как знать, может быть, ему наконец удалось напасть на след и он увел его достаточно далеко отсюда.

— Дай-то Бог! Эта мысль мне и самому приходила на ум, но разве можно в это поверить после столь продолжительных бесплодных поисков.

— Вы забываете, дон Педро, что мы имеем дело с апачами — самыми изощренными в пустыне, как никто другой умеющими искусно скрывать свои следы.

— Я слышу лошадиный топот, — сказал Лючиано, прикладывая руку к уху.

— И правда, — вскричал дон Педро.

— Да, — подтвердил дон Эстебан. — Я также слышу шум. Только это топот не одной лошади, а двух или трех.

— Дон Фернандо уехал из лагеря один, — как бы отвечая собственным мыслям, проговорил дон Педро.

— Может быть, он встретился с кем-нибудь на дороге?

— Дурно, дон Эстебан, — печально сказал дон Педро, — шутить в нынешних обстоятельствах. Это оскорбляет мои отцовские чувства.

— Да сохранит меня Господь от шуток в подобной ситуации, дон Педро. Топот становится все ближе. Скоро все выяснится. Я имел лишь в виду, что дон Фернандо мог захватить какого-нибудь индейского бродягу в ту минуту, когда, притаившись в кустах, тот целился в него.

— Это действительно так, — радостно воскликнул Лючиано. — Смотрите!

В эту минуту прозвучал ответ дона Фернандо на вопрос часового: «Кто идет?», и два всадника выехали из густых зарослей кустарника, окружавшего прогалину как бы естественным барьером.

Дона Фернандо действительно сопровождал человек, которого, вероятно, для того чтобы тот не убежал, он накрепко привязал к лошади.

Впрочем пленник, по-видимому, не тяготился этим, он величественно раскачивался в седле, высоко держа голову и высокомерно поглядывая по сторонам.

Подъехав к костру, у которого сидели друзья дона Фернандо, человек этот вежливо поклонился, по-видимому, вовсе не смущаясь холодностью, с которой его здесь встретили.

Человек оказался никем другим, как Тонильо эль Сапатой, с которым наш читатель встречался уже не раз.

Зато дону Фернандо был оказан самый радушный прием. Друзьям не терпелось узнать обо всех подробностях, тем более что хорошее настроение дона Фернандо рождало в их сердцах надежду на добрые вести.

Пожав руки всем троим, дон Фернандо сошел с лошади и развязал ремень, которым были связаны ноги пленника.

— Уф! — облегченно вздохнул вакеро. — Благодарю вас, дон Фернандо! Я уже начал было приходить в отчаяние, клянусь вам. Ноги так колет, будто в них воткнули тысячу булавок.

Он спрыгнул с лошади и тяжело повалился на землю, не будучи в состоянии удержаться на затекших ногах. Люсиано поспешил ему на помощь.

— Это ничего, — сказал вакеро, любезно улыбаясь. — Благодарю вас, кабальеро. Через несколько минут кровообращение восстановится и все пройдет. Только в другой раз я вас попрошу, дон Фернандо, не связывайте меня так крепко.

— Это будет зависеть от тебя, Сапата. Поклянись, что не будешь пытаться убежать, и я не стану тебя связывать.

— Если так, то мы легко договоримся. Клянусь надеждой попасть после смерти в рай, что я не буду пытаться убежать.

— Хорошо, я вам верю.

— Честный человек должен твердо держать слово, — ответил вакеро. — У вас не будет повода упрекнуть меня. Я раб своего слова.

— Тем лучше для вас, если это действительно так. Но я вам не очень доверяю в свете последних событий. А ведь как вы меня уверяли в своей верности данным обещаниям.

Слова дона Фернандо, однако, нисколько не смутили вакеро.

— Таков удел людей, одаренных добрым сердцем, — сказал он, лукаво улыбаясь. — Я никогда не нарушал данное вам обещание.

— Даже когда вместе с такими же негодяями, как вы, совершили предательство, открыв индейцам путь в президио. Или когда устроили мне подлую ловушку?

Вакеро чуть заметно улыбнулся.

— Да, сеньор Фернандо, в этих двух случаях, о которых вы говорите, я оставался вам верен.

Дон Фернандо начинал терять терпение.

— Любопытно было бы узнать, в чем же проявлялась ваша верность?

— Я был по-своему вам верен.

Этот ответ был столь неожидан, что все присутствующие невольно рассмеялись.

Сапоте поклонился с горделивым смирением, обычно присущим людям неоспоримого достоинства, считающим себя непонятыми гениями.

— Словом, скоро у нас будет возможность проверить это, — продолжал дон Фернандо, пожимая плечами. — Я воочию увижу цену вашей верности.

Сапоте молча уставил глаза в небо, как бы призывая его в свидетели проявленной к нему несправедливости.

— Прежде всего позвольте мне закусить, — сказал дон Фернандо. — Я умираю от голода. После отъезда из лагеря я не пил и не ел ничего.

Эстебан проворно разложил перед ним еду, и дон Фернандо пригласил пленника разделить с ним трапезу. С ужином было вскоре покончено, и, утолив аппетит, дон Фернандо не стал долее испытывать любопытства друзей и рассказал им с величайшими подробностями о причине своего продолжительного отсутствия.

Как и предполагал дон Эстебан, он действительно напал на след столь долго и безуспешно отыскиваемый, который уходил на юго-запад в доселе не изведанные земли дальнего Запада.

Дон Фернандо ехал в течение нескольких часов по следу с упорством, свойственным разве что охотникам, желая удостовериться, настоящий ли он, или очередная хитрость индейцев.

Чтобы сбить с толку преследователей, краснокожие запутывают свои следы, если не уничтожают их вовсе, что становится невозможно распознать, где настоящий след, а где ложный. На этот раз они прибегли к такому искусному способу, разгадать который оказалось по силам только Каменному Сердцу. Любой другой охотник неизбежно запутался бы в этом лабиринте следов.

Обрадовавшись своему открытию, дон Фернандо поспешил в лагерь, не пренебрегая, однако, предосторожностями, каких требует благоразумие в стране, где за каждым деревом или кустом может таиться смерть. Внезапно его внимание привлекло какое-то легкое движение в траве. Он тихо соскользнул с лошади и, вооруженный только заткнутым за пояс ножом, пополз, словно змея, к тому подозрительному месту.

Вскоре он был уже у цели, и ему стоило больших усилий удержаться от возгласа радости и изумления, при виде спокойно сидящего на земле Сапаты. Вакеро заканчивал завтрак, держа в руке узду своей лошади.

Дон Фернандо подполз поближе и, старательно рассчитав расстояние, прыгнул, как ягуар, на вакеро, прежде чем тот успел опомниться. Дон Фернандо связал вакеро, лишив его возможности сопротивляться.

— Какая неожиданная встреча! — сказал дон Фернандо, опускаясь на траву рядом с пленником. — Как поживаешь, Сапата, друг мой!

— Вы очень добры, — серьезно ответил тот. — Я немножко кашляю.

— О, бедный кабальеро! Надеюсь, кашель скоро пройдет.

— Я тоже надеюсь, сеньор. Однако признаюсь вам, что он меня тревожит.

— Успокойтесь, я берусь вас вылечить.

— А! Вы знаете лекарство, сеньор?

— Да, прекрасное лекарство, которое я намереваюсь вам прописать.

— Вы очень добры, но, может быть, это для вас обременительно?

— Нисколько, — возразил дон Фернандо, — судите сами, я предполагаю раздробить вам голову пистолетным выстрелом.

Вакеро почувствовал, как нервная дрожь пробежала по его телу, однако сохранил присутствие духа.

— Вы думаете, что это лекарство меня вылечит? — проговорил он.

— Радикально, я в этом убежден.

— Гм! При всем моем уважении к вам, сеньор, я вынужден признаться, что на этот счет придерживаюсь иного мнения.

— Напрасно, — парировал дон Фернандо, хладнокровно взводя курок пистолета. — Сейчас вы изведаете эффект моего лекарства.

— И вы считаете, сеньор, что никакого другого лекарства, кроме этого, не существует?

— Право, не существует.

— Это лекарство кажется мне слишком сильным.

— Это вам только кажется. Вы скоро поймете, что ошиблись.

— Возможно. Я не смею спорить с вами, сеньор. Но разве вы очень желаете дать мне ваше лекарство именно здесь?

— А вы знаете более подходящее место?

— Кажется, знаю, сеньор.

— Вот как! Какое же?

— Боже мой! Возможно, я ошибаюсь, сеньор, но, по-моему, было бы жаль, если бы за недостатком свидетелей никто не узнал о столь чудодейственном лекарстве. Поэтому я желал бы пригласить вас в одно место, где мы сможем найти свидетелей.

— Прекрасно. И вы знаете такое место недалеко отсюда?

— Да, кабальеро. Я даже думаю, вы будете рады очень увидеть тех, кому я вас представлю.

— Все зависит от того, кто эти люди.

— О! Вы прекрасно знаете их, сеньор. Во-первых, Тигровая Кошка, весьма любезный господин.

— И вы обязуетесь доставить меня к нему?

— В любое время. Если угодно, хоть сейчас. Дон Фернандо заткнул пистолет за пояс.

— Нет, не сейчас, — сказал он. — Сначала нам надо отправиться в лагерь, где меня ждут друзья. Я нахожу вашу болезнь не столь серьезной, поэтому с лекарством можно повременить. К нему можно прибегнуть в любое время.

— О! Конечно, кабальеро, уверяю вас, нет никакой необходимости в спешке.

Договорившись таким образом, эти люди прекрасно понимали, чего можно было ждать друг от друга.

Дон Фернандо не питал ни малейшего доверия к Тонильо, поэтому не стал искушать его соблазном бегства и крепко-накрепко связал ему ноги, чему тот нисколько не противился.

Поскольку, пока они беседовали, наступила ночь, то они решили там же и заночевать, а на рассвете отправиться в лагерь. Два или три раза Тонильо пытался освободиться от пут, но каждый раз на него немедленно устремлялся строгий взгляд голубых глаз дона Фернандо.

— Вам плохо, любезный сеньор? — спросил его дон Фернандо с лукавой усмешкой при его последней попытке.

— Нисколько, — ответил тот, — нисколько, сеньор.

— Но тогда извините меня. Я думал вам стало хуже. Я обеспокоен вашей бессонницей.

После этого Тонильо угомонился и уснул. Когда же он проснулся на восходе солнца, дон Фернандо был уже на ногах, и лошади оседланы.

— А! Вы уже проснулись Хорошо ли вы провели эту ночь?

— Бесподобно. Только ноги немножко затекли. Не помешал бы небольшой моцион.

— Сказалось действие росы, — невозмутимо ответил дон Фернандо. — Ночью довольно свежо.

— Черт побери! Только бы не приключился у меня ревматизм, — парировал Тонильо с усмешкой.

— О! Надеюсь этого не случится. Езда пойдет вам на пользу

С этими словами дон Фернандо взвалил его на плечо и бросил поперек лошади, но после некоторого раздумья развязал ему ноги, не желая таким обращением восстановить против себя человека, который мог сообщить ему полезные сведения.

Тонильо был огорчен перспективой отправиться в путь в таком непривычном положении и очень обрадовался, когда ему было позволено занять сидячее положение, хотя и со связанными под брюхом лошади ногами. Так они и доехали до лагеря, мирно беседуя казалось бы на отвлеченные темы, словно два закадычных друга.

XVI. До погони

На протяжении всего рассказа дона Фернандо, Сапата сидел с напыщенным видом, изредка кивая в знак согласия или довольно улыбаясь. Когда дон Фернандо закончил свой рассказ, заговорил Сапата.

— Видите, сеньоры, — сказал он примирительным тоном — Я без всяких возражений последовал за этим достойным кабальеро. Это значит, что я готов повиноваться вам во всем.

Дон Фернандо улыбнулся.

— Мне совершенно безразлично, как вы ко мне относитесь. Но, кажется, я убедительно доказал, что нисколько не боюсь вас. Только хочу вам напомнить на всякий случай, что несколько раз держал вашу жизнь в своих руках и никогда не пытался отнять ее у вас.

— Я глубоко вам признателен за это, сеньор.

— Полноте, сеньор Сапата. Вы явно принимаете меня за простака. Я так же мало верю вашим словам, как и вашему расположению ко мне, а говорю все это вам только для того, чтобы вы поняли: мое терпение иссякло, и если вы опять позволите себе что-нибудь подобное в отношении меня, снисхождения не ждите.

— Я очень хорошо понимаю все, что вы изволите говорить, сеньор, но слава Богу, что ничего подобного никогда не повторится. Я обещал вам, а вы знаете, что я честный человек и всегда держу слово…

— Ладно, ладно, — перебил его дон Фернандо. — Я говорю все это для вашего же блага. Послушайте меня внимательно.

— Я весь внимание. Не сомневайтесь, я запомню все до единого слова.

— Хотя я еще молод, сеньор Тонильо, — продолжал дон Фернандо, — я давно пришел к пониманию одного обстоятельства, к несчастью, весьма неутешительного для человечества, а именно: если хочешь добиться чьей-то помощи и преданности, следует обращаться не к добродетелям его, а к порокам. Вы по части пороков — личность непревзойденная.

Топильо скромно поклонился.

— Сеньор, — сказал он, — вы приводите меня в замешательство. Такая похвала…

— Заслуженна, — продолжал дон Фернандо. — Я редко встречал людей с такой обильной коллекцией пороков, как у вас, любезный сеньор. Я в полной растерянности — на каком из них остановиться. На мой взгляд, ваша скаредность поистине феноменальна. Вот ее-то я и выбрал.

Глаза Топильо засверкали алчностью.

— Чего же вы желаете? — спросил он.

— Позвольте мне сказать сначала, что я вам предлагаю, а потом объясню, что от вас требуется. Послушайте меня внимательно. Повторяю, дело стоит того.

Лукавое лицо разбойника приняло серьезное выражение, и он всем корпусом подался вперед, опершись локтями о колени и прищурив глаза. Дон Фернандо заговорил внушительно, делая ударение на каждом слове.

— Не правда ли, вам известно, что я богат? Следовательно, я в состоянии выполнить свое обещание. Однако, чтобы не терять время и лишить вас предлога изменить мне, я немедленно вручаю вам три бриллианта стоимостью две тысячи пятьсот пиастров каждый. Вы великолепно разбираетесь в драгоценных камнях и оцените их с первого взгляда. Эти бриллианты — ваши. Я вам их дарю. Однако я обязуюсь, по вашему желанию, заплатить наличными семь тысяч пятьсот пиастров по первому вашему требованию и по предъявлению бриллиантов.

— И бриллианты при вас? — спросил Тонильо прерывающимся от волнения голосом.

— Вот они, — дон Фернандо достал из-за пазухи небольшой замшевый мешочек, вынул из него три крупных бриллианта и отдал разбойнику. Тот схватил их, даже не пытаясь скрыть алчности, счастливо улыбаясь, повертел их в руках и бережно спрятал на груди.

— Позвольте, — улыбаясь, сказал дон Фернандо, — но я еще не сказал вам моих условий.

— Каковы бы они ни были, я заранее согласен, сеньор! — живо воскликнул Сапоте. — Семь тысяч пятьсот пиастров! Это целое состояние для такого, как я. Удар ножом, как бы хорошо ни заплатили мне за него, не принесет мне столько!

— Итак, вы обдумали?

— Еще бы! Кого требуется подрезать?

— Никого, — сухо ответил дон Фернандо. — Вы должны сопровождать меня до того места, где укрывается Тигровая Кошка.

Тонильо разочарованно покачал головой.

— Я не могу этого сделать, сеньор. Клянусь спасением моей души, это невозможно.

— Вот как! Я забыл еще кое-что сказать вам.

— Что именно, сеньор? — поспешно спросил Тонильо, огорченный таким оборотом дела.

— А то, что, если вы не исполните моего требования, я немедленно прострелю вам голову.

Сапоте с минуту смотрел на охотника с самым серьезным видом. Чутьем, присущим разбойникам, он безошибочно угадал, что тот не шутит и разговор в любую минуту может закончиться трагедией.

— Позвольте мне по крайней мере объясниться.

— Объясняйтесь. Я жду, у меня время есть, — холодно ответил дон Фернандо.

— Я действительно не могу сопровождать вас к тому месту, где находится Тигровая Кошка. Но я могу назвать вам его.

— Ну, это уже кое-что. Уже сдвинулись с мертвой точки, еще немного, и мы договоримся. Мне неприятно, что приходится прибегать к таким крайностям.

— К сожалению, сеньор, я говорю вам чистую правду. Дело в том, что после своего побега из президио Тигровая Кошка собрал два десятка отважных людей, в числе которых был и я. Эти люди понимали, что вскоре на территории мексиканской конфедерации начнется их преследование, и решили, пока не утихнет гроза, отсидеться в пустыне. Поначалу все шло хорошо, но недели через три Тигровая Кошка вдруг передумал и повел нас к пчелам.

— Неужели? — воскликнул дон Фернандо, пораженный столь ужасным известием.

— Да, сеньор, согласитесь, с моей стороны было бы глупо рисковать собственной жизнью в краю, кишащем хищными зверями, а главное — змеями, укус которых смертелен. Не желая следовать за Тигровой Кошкой, я предпочел умереть с голода в пустыне или быть скальпированным индейцами. При первом же удобном случае я незаметно отстал и ловко улизнул от Тигровой Кошки.

Дон Фернандо устремил на разбойника взгляд, который, казалось, проникал в самую глубь его сердца, но тот не дрогнул.

— Ладно, я вижу, ты не лжешь, сколько времени прошло с тех пор, как ты бросил Тигровую Кошку?

— Всего четыре дня, сеньор. Я совсем не знаю здешних мест, поэтому брел наугад. Тогда-то счастливый случай и свел меня с вами.

— Гм! Теперь скажите, как называется место, куда намеревался отправиться Тигровая Кошка?

— Эль Воладеро де-Лас-Анимас, — ответил, не колеблясь, Тонильо.

Смертельная бледность разлилась по лицу дона Фернандо при этом известии, которое, однако, не явилось для него неожиданным, ибо он знал характер воспитавшего его человека.

— О! — горестно воскликнул он. — Бедняжка несомненно погибла. Он специально отвез ее именно туда. Все присутствующие содрогнулись от ужаса.

— Где же это страшное место? — с беспокойством спросил дон Педро.

— Увы! — ответил дон Фернандо. — Воладеро де-Лас-Анимас — место гибельное. Туда даже самые бесстрашные охотники за пчелами не рискуют отправляться. Это гора с крутыми, почти отвесными склонами, одиноко возвышающаяся среди обширных болот, кишащих очковыми и гремучими змеями, укус которых влечет за собой почти мгновенную смерть. Никакой защиты от этих змей практически не существует.

— Боже мой! И в этом аду находится моя дочь! — в отчаянии повторял дон Педро.

Дон Фернандо поспешил успокоить несчастного отца.

— Тигровая Кошка слишком хорошо знает это проклятое место, чтобы не принять мер предосторожности. Опасны сами болота, что касается Воладеро, то, поскольку гора достаточно высока, разреженный воздух служит надежной гарантией от хищных животных. Если ваша дочь, как я надеюсь, благополучно доставлена на Воладеро, она в безопасности.

— Но каким образом можно одолеть эти коварные болота? — спросил дон Педро. — Как добраться до моей дочери?

Неизъяснимая улыбка мелькнула на губах дона Фернандо.

— Я доберусь, дон Педро, — сказал он твердым голосом. — Разве вы забыли? Ведь Каменное Сердце — самый знаменитый охотник за пчелами! Тигровая Кошка открыл мне все известные ему тайны, когда мы с ним не только охотились за пчелами, но и отыскивали каскарил. Наберитесь терпения и мужества, пока еще не все потеряно.

Если рядом с человеком, которого постигло страшное несчастье, находится мужественный и добрый друг, способный вселить в него надежду, как бы ни была она зыбка и несбыточна, он вдруг обретает мужество и уверенно смотрит в будущее. Именно так было в случае с доном Педро. Вот уже целый месяц он изо дня в день наблюдал дона Фернандо и успел за это время не только проникнуться к нему полным доверием, но и полюбить. Поэтому сказанное доном Фернандо вернуло совсем было покинувшие его мужество и надежду.

— Теперь, — продолжал дон Фернандо, обращаясь к Тонильо, — скажите, как Тигровая Кошка обращался со своей пленницей. Вы довольно долго находились с ним рядом и наверняка знаете это.

— На это я отвечу вам совершенно откровенно, сеньор. Он проявлял к сеньорите постоянное внимание и всячески заботился о ней, нередко даже замедляя езду из опасения утомить ее.

Присутствующие с облегчением вздохнули. Такое отношение со стороны человека, который никого не уважал, по-видимому, свидетельствовало не о столь коварных намерениях, как могло показаться на первый взгляд.

— Вы никогда не слыхали, — продолжал дон Фернандо, — как Тигровая Кошка разговаривал с донной Гермосой?

— Однажды бедная сеньорита была особенно печальна. Она не смела плакать громко из опасения разгневать начальника, но глаза ее постоянно были полны слез и грудь судорожно вздымалась от сдерживаемых рыданий. Как-то раз, во время очередной остановки, она села поодаль под деревом и, устремив глаза на дорогу, заплакала. Тигровая Кошка подошел к ней и, глядя на нее со смешанным чувством сострадания и гнева, сказал примерно так: «Дитя, напрасно вы смотрите на дорогу. Те, кого вы ждете, не смогут вырвать вас из моих рук до тех пор, пока мне не заблагорассудится возвратить вам свободу. Вам одной обязан я крушением моих планов и гибелью друзей в Сан-Лукасе Я похитил вас в отместку за это, но в утешение вам могу сказать, что не намерен долго держать вас в заточении. Не пройдет и месяца, как я соединю вас с тем, кого вы любите». Молодая сеньорита недоверчиво взглянула на него, и, уловив ее взгляд, он продолжал злобным тоном:

«Самое заветное мое желание — видеть вас женою дона Фернандо Карриля Другой цели у меня никогда не было. Итак, наберитесь мужества и осушите слезы. Они могут только пагубно отразиться на вашей красоте. Все будет так, как я сказал, в день и час, назначенный мною». Так он сказал и сразу же отошел, не пожелав выслушать донну Гермосу. Я лежал на траве неподалеку, и Тигровая Кошка, видимо, меня не приметил, в если и заметил, то, наверно, думал, что я сплю. Вот каким образом мне удалось слышать этот разговор. Впрочем, насколько мне известно, начальник только один раз говорил со своей пленницей, хотя продолжал обращаться с ней наилучшим образом.

После рассказа Тонильо наступило долгое молчание.

Дон Фернандо мучительно искал объяснение столь странному поведению Тигровой Кошки. Ему вспомнились слова, сказанные когда-то Тигровой Кошкой, что-то в этом же духе. Значит, этот план зародился у Тигровой Кошки уже тогда? Но что побудило его действовать именно так? Эти и множество других вопросов теснились в голове дона Фернандо, но он не находил на них ответа.

Между тем солнце закатилось, и сразу, как всегда в странах, где не бывает сумерек, наступила ночь, одна из тех восхитительных ночей, наполненных волшебным благоуханием и свежестью. На темно-синем небе сверкали мириады звезд. Полная луна проливала на землю серебристый свет. Прохладный ветерок после томительного дневного зноя навевал покой и умиротворение.

Сидевшие у шалаша наши путешественники обсуждали план дальнейших действий.

Когда дон Педро и два верных его мажордома собрались под предводительством дона Фернандо на поиски донны Гермосы, Мануэла не пожелала расстаться со своим господином и сыном. Она решительно заявила о своем праве разделить с ними любые тяготы предстоящего путешествия по праву кормилицы донны Гермосы. Она была столь упорна в своей решимости, что тронутый такой самоотверженностью дон Педро не устоял перед ее просьбой, и она отправилась вместе с ними.

Донна Мануэла взяла на себя хозяйственные хлопоты, ухаживала за больными, словом, была для всех них матерью. Все двадцать членов отряда относились к ней с величайшим почтением. Она же помогала им всем, чем могла, всячески утешала их, а в трудные минуты являла собой пример мужества и выносливости.

Мануэла ведала запасами продовольствия отряда. Вот и сейчас она переходила от одного к другому, оделяя одинаковой едой всех подряд. Это мужественная женщина, несомненно, слышала весь разговор дона Фернандо с вакеро, но внешне оставалась спокойной, хотя сердце у нее разрывалось от горя. Она опасалась усугубить страдания дона Педро.

Между тем настало время отдыха. Пеоны, кроме часовых, завернулись в свои одеяла и заснули.

Дон Фернандо продолжал сидеть в задумчивости, занятый печальными мыслями. Его друзья изредка перебрасывались отдельными словами, стараясь не мешать ему. Они догадывались, что дон Фернандо обдумывает какой-нибудь план. Один только Тонильо, совершенно безучастный ко всему происходящему, собирался спать. Он не успел погрузиться в сон, а пребывал в полузыбком состоянии дремоты, которое нельзя назвать ни сном, ни бдением, как вдруг был разбужен доном Фернандо.

— Э, в чем дело? — вскричал он, вскакивая.

— Способен ли ты проявить преданность? — спросил его дон Фернандо.

— Вы задавали уже мне этот вопрос, сеньор. Я вам отвечал, что способен, если мне хорошо платят, а вы мне заплатили по-царски. Только один человек мог превзойти вас в щедрости, а именно — дон Торрибио Квирога. Он умер, остались вы один. Говорите. Ни одна собака не служила вам так преданно, как это сделаю я по первому же вашему знаку.

— Я не хочу подвергать слишком тяжелому испытанию вашу преданность. Вы останетесь здесь и запомните: никаких уловок и тайных замыслов. У меня не дрогнет рука пристрелить вас на месте в случае обмана, и, уверяю вас, вы не сможете укрыться от меня нигде. Я достану вас из-под земли.

Тонильо поклонился и сказал с чувством редкостным в устах подобного разбойника:

— Сеньор дон Фернандо, крестом нашего Господа, умершего во искупление грехов наших, клянусь, что я честно буду вам служить.

— Хорошо, Сапата, я вам верю. Теперь вы можете спать, если хотите.

Через несколько минут Сапата спал.

— Сеньоры, — обратился дон Фернандо к своим друзьям, — вам не мешает отдохнуть. Я часть ночи не буду спать. Дон Педро, не теряйте мужества. Положение отнюдь не безнадежное. Чем больше я размышляю, тем более утверждаюсь в мысли, что мы сможем вызволить донну Гермосу из когтей Тигровой Кошки. Не тревожьтесь, если завтра меня не увидите, впрочем, моя поездка будет непродолжительна — ни под каким предлогом не оставляйте этого лагеря до моего возвращения. Прощайте все!

После этого дон Фернандо опустил голову на грудь и погрузился в размышления.

Друзья догадались о его желании остаться наедине с собой и молча удалились.

Несколько минут спустя все в лагере, кроме дона Фернандо и часовых, спали или притворялись спящими.

XVII. Погоня

Величественная тишина царила в пустыне, только изредка у водопоя слышался рев ягуаров и вой волков. Дон Фернандо продолжал сидеть все в той же неподвижной позе, в какой оставили его друзья. И если бы не поблескивавшие в темноте глаза, можно было подумать, что он спит.

Внезапно чья-то рука коснулась его плеча. Дон Фернандо приподнялся от неожиданности и увидел кротко улыбающегося дона Эстебана.

— Вы хотите поговорить со мной, друг мой?

— Да, — ответил дон Эстебан, подсаживаясь к нему.

— Слушаю вас, Эстебан.

— Когда все уснули, я поспешил к вам. Друг мой, вы замышляете какую-то смелую экспедицию. Может быть, вы решили отправиться в лагерь Тигровой Кошки?

Охотник улыбнулся в ответ.

— Я угадал, не так ли? — продолжал дон Эстебан, уловивший эту мимолетную улыбку.

— Может быть, друг мой. Но почему все это вас беспокоит?

— Потому что, Фернандо, эта экспедиция чрезвычайно опасна. Вы сами только что сказали это. Предпринимать ее одному, как это вы намерены сделать, сумасбродство, я этого не допущу. Вспомните, мы с первой же встречи стали неразлучными друзьями, нас связывает дружба, которую ничто не способно разрушить. Как знать, какие опасности подстерегают вас в этой экспедиции, задуманной вами. Друг, я пришел сказать, что половина этих опасностей по праву принадлежит мне и вы не имеете права лишать меня ее.

— Друг мои, — с волнением ответил дон Фернандо, — так я и знал, что вы непременно обратитесь ко мне с этой просьбой. Вы угадали, я действительно готовлюсь к отчаянной экспедиции. Как знать, чем она завершится? Зачем же вы хотите разделить мою несчастную судьбу? Вся моя жизнь была бесконечной чередой горестей. Я рад, что жертвую своей жизнью ради бедного отца, оплакивающего похищенную у него дочь. У каждого человека своя судьба. У меня судьба несчастливая. Предоставьте ей совершиться. Вы — совсем другое дело, у вас есть мать, любимая и любящая. Я же — один, как перст. Если я умру, никто, кроме вас, не станет печалиться обо мне. Не усугубляйте моей горестной судьбы. Если вы ненароком погибнете на моих глазах, я буду терзаться до конца моих дней, сознавая себя причиной вашей смерти.

— Моя решимость неизменна, друг мой. Что бы вы ни говорили, я последую за вами. Вы знаете, преданность в нашем семействе передается по наследству. Я должен ныне сделать то, что мой отец, не колеблясь, сделал бы в свое время для блага того семейства, которому мы преданы всей душой. Итак, друг мой, повторяю еще раз, долг повелевает мне отправиться вместе с вами.

— Не упорствуйте, Эстебан, умоляю вас. Подумайте о вашей матери!

— Я думаю в эту минуту только о том, что предписывает мне честь! — с жаром воскликнул дон Эстебан.

— Нет, повторяю, я не могу согласиться, чтобы вы были со мною, друг мой. Подумайте, что будет с вашей матерью, если она вдруг вас лишится.

— Будь моя мать здесь, Фернандо, она бы первая приказала мне следовать за вами.

— Правильно, сын мой! — послышался кроткий голос у них за спиной.

Они вздрогнули от неожиданности. В двух шагах от них стояла улыбающаяся Мануэла.

— Я все слышала, — сказала она. — Благодарю, дон Фернандо, за ваши трогательные слова. Они нашли отзвук в моем сердце. Но Эстебан прав: долг требует, чтобы он последовал за вами, не надо его отговаривать.

Он принадлежит к роду, где не принято уклоняться от долга. Пусть он едет с вами. Так надо. Если он погибнет, я буду его оплакивать, я, может быть, умру от горя, но умру, благословляя его, потому что он погибнет за тех, кому на протяжении пяти поколений мы клялись служить верой и правдой.

Дон Фернандо с восторгом смотрел на эту женщину, которая, несмотря на безграничную любовь к сыну, не колеблясь, готова была пожертвовать им во имя долга. Он был совершенно обезоружен этой мужественной женщиной. Он не находил слов для выражения обуревавших его чувств и потому лишь молча кивнул головой.

— Поезжайте, дети, — продолжала Мануэла, воздев глаза к небу с безмолвной мольбой. — Вездесущий Господь увидит вашу преданность и вознаградит вас. Покровительство Всемогущего будет сопутствовать вам и защитит вас от опасностей, подстерегающих вас в пути. Поезжайте без страха. Я верю, что вас ждет успех. До свидания!

— Благодарим, матушка! — ответили молодые люди, тронутые до слез.

Бедная женщина по очереди прижала их крепко к груди, потом, собрав всю свою волю, спокойно сказала:

— Помните правило кодекса чести: делай, что должен делать, пусть будет, что будет! До свидания, до свидания!

Она повернулась и быстро исчезла за пологом в шалаше, потому что, как ни старалась, не могла сдержать слезы. Слезы же, как она считала, могли поколебать их решимость.

Молодые люди пребывали минуту в задумчивости, глядя ей вслед.

— Вы видите, друг, — сказал наконец Эстебан, — мать приказывает мне следовать за вами.

— Пусть будет по вашему, Эстебан, — ответил дон Фернандо со вздохом. — Я не должен долее противиться вашему желанию.

— Наконец!

Дон Фернандо внимательно посмотрел на небо.

— Три часа утра, четвертого половина. Рассветает. Пора в путь.

Ни говоря ни слова, Эстебан пошел за лошадьми. Через минуту друзья неслышно покинули лагерь и, отъехав на некоторое расстояние, помчались во весь опор.

До восхода солнца они проехали шесть миль. Путь их пролегал по зеленому берегу одной из многочисленных не имеющих названия речушек, которые прорезывают пустыню во всех направлениях и рано или поздно вливаются в более крупную реку.

— Сделаем короткую остановку, — сказал дон Фернандо. — Во-первых, надо дать отдых лошадям, а во-вторых, обдумать наши дальнейшие действия.

Они разнуздали лошадей и пустили их щипать траву на берегу реки.

— Теперь, друг мой, — сказал дон Фернандо. — Я должен ввести вас в курс дел в связи с предстоящей операцией, а главное — тех опасностей, которые могут нам встретиться на пути. Через две мили начнется болото, кишащее ядовитыми змеями, и нам необходимо принять меры, чтобы избежать их смертоносных укусов.

— Черт побери! — воскликнул Эстебан, слегка побледнев.

— Не беспокойтесь. Мы должны надеть кирасы, и тогда можно не опасаться ходить, наступая на головы самых опасных змей.

— Кра! Вы знаете, как уберечься от опасных тварей!

— Вы скоро убедитесь в этом сами. Следуйте за мной. Вы, очевидно, знаете птиц гуако?

— Конечно, я несколько раз наблюдал, как они расправляются со змеями.

— Вам, без сомнения, известно, как эта умная птица залечивает укусы змей, над которыми она неизменно одерживает победу.

— Признаюсь, я никогда не задумывался над этим.

— Ну, я очень рад, что сообразил просветить вас на этот счет. Вот здесь неподалеку я заметил лиану миканию, обвивающую стволы дубов. Нам надо непременно нарвать побольше ее листьев.

Дон Эстебан, следуя примеру друга и не задавая лишних вопросов, принялся рвать листья микании. Когда, по мнению дона Фернандо, их было нарвано достаточно, они взяли их в охапку и понесли туда, где их ждали лошади.

Ничего не объясняя, дон Фернандо начал рубить листья на плоском камне, принесенном для этой цели с реки. Дону Эстебану, с любопытством следившему за этой таинственной операцией, он передавал горсть за горстью рубленые листья, и тот должен был выжимать из них сок в тыкву-горлянку. Примерно через час горлянка была наполнена до краев зеленой жидкостью.

— А теперь что будем с этим делать? — с любопытством спросил дон Эстебан.

— Да! — засмеялся дон Фернандо. — Сейчас наступает весьма щекотливый момент. Нам предстоит раздеться донага. Затем мы сделаем ножом довольно глубокие надрезы на груди, на руках, на бедрах, между пальцами рук и ног, так чтобы брызнула кровь. После этого надо тщательно втереть во все порезы эту жидкость. Ну, как? Хватит у вас мужества привить себе сок микании?

— Конечно, друг мой, хотя эта операция, как мне кажется, весьма болезненная. А что в итоге она нам даст?

— О! Самую малость. Мы всего-навсего станем неуязвимыми для змей. Их самые ядовитые укусы будут равносильны булавочному уколу. Так что, мы сможем беспрепятственно наступать на них ногами.

Не теряя времени, дон Фернандо разделся и стал хладнокровно делать на теле надрезы. Дон Эстебан, не колеблясь, последовал его примеру.

Затем они натерлись соком микании, дали ему как следует впитаться и только после этого оделись.

— Лошадей мы оставим здесь, — сказал дон Фернандо, — иначе они непременно погибнут. Мы возьмем их на обратном пути. Только надо будет непременно спутать им ноги, чтобы они не слишком далеко ушли. Сбрую спрячем в кустах.

Покончив со всеми этими делами, наши отважные авантюристы заткнули за спину винтовки и отправились пешком в путь. В руках у них были лишь толстые веточки лиан, чтобы прогонять комаров.

Их путь пролегал вдоль берегов бесчисленных болот, затянутых зловонной зеленой пеленой, над которой колыхались плотные тучи комаров. Чем дальше они шли, тем больше становилось болот.

Молодые люди шли быстро, один в след другому, размахивая ветками направо и налево. Они обнаружили следы многочисленных всадников и теперь строго придерживались их.

Пройдя некоторое расстояние, они наткнулись на раздувшийся и наполовину сгнивший труп человека.

— Бедняга, видно, понятия не имел о микании, — заметил дон Фернандо

Тем временем из-под трупа с пронзительным свистом вылезла прехорошенькая маленькая змейка, не толще мизинца и длиной дюймов восемь, и, приподнявшись на хвосте, устремилась к правому бедру дона Фернандо.

— Извини, любезная моя, — сказал тот. — Ты ошиблась, — и, схватив ее за хвост, размозжил ей голову. — Это ленточная змея. После ее укуса через одиннадцать минут наступает смерть. Сначала человек желтеет, потом зеленеет, а затем распухает и, конец. Останется только одно утешение — после смерти еще раз поменять цвет и из зеленого сделаться черным. Странно, не правда ли, Эстебан?

— Как хорошо, Фернандо, что вам пришла счастливая мысль по поводу микании, — вне себя от ужаса проговорил Эстебан.

— Без микании мы были бы уже мертвы.

— Вы думаете, милый друг?

— Безусловно! Раздавите-ка коралловую змею, которая ползет у вас по ноге.

— Скажи, пожалуйста! Какая бесцеремонная! — Эстебан спокойно схватил змею и раздавил.

— Какой восхитительный край, не правда ли? — продолжал дон Фернандо. — Путешествовать здесь сплошное удовольствие. А вот и опять трупы! На этот раз человек погиб вместе с лошадью. Бедное животное!

Друзья шли таким образом целый день. Чем дальше, тем больше становилось змей. Порой можно было увидеть их слипшимися большими клубками. Попадавшиеся время от времени трупы свидетельствовали о том, что они вышли на след и что Тигровая Кошка оставил большую часть своих спутников на дороге. При всем своем мужестве молодые люди невольно содрогались от ужаса.

Вдруг дон Фернандо прислушался.

— Я не ошибся, сюда кто-то едет.

— Едет сюда? — удивился дон Эстебан. — Это невозможно!

— Почему же! — возразил дон Фернандо. — Если мы здесь, почему же не могут быть другие?

— И правда. Но кто же это может быть?

— Мы скоро узнаем. Пойдемте вон туда. Он повел своего друга к густому кустарнику.

— Взведите курок, Эстебан, — сказал он. — Кто знает, с кем нам предстоит встретиться.

Эстебан молча повиновался. Друзья притаились в кустарнике, поджидая. Слышались теперь уже шаги человека совсем близко.

Тропинка, по которой шагали наши путники, вскоре должна была круто пойти вверх, что служило признаком того, что болота останутся позади, а с ними и змеи.

Прошло совсем немного времени, когда Фернандо увидел сначала тень на изгибе тропинки, а потом и самого человека.

Дон Фернандо сразу узнал его по высокому росту и длинной белой бороде. Это был Тигровая Кошка.

Дон Фернандо что-то быстро сказал на ухо спутнику и вдруг прыгнул на тропинку в десяти шагах от Тигровой Кошки. Тот не проявил ни малейших признаков удивления.

— Я шел как раз за тобою, — сказал он спокойным голосом и остановился.

— Стало быть, вы пришли, — сухо ответил молодой человек. — Я здесь.

— Нет еще. Пока ты пойдешь в мой лагерь, я пойду в твой.

— Вы так считаете? — продолжал дон Фернандо насмешливым тоном.

— Конечно. Уж не задумал ли ты преградить мне путь? — спросил Тигровая Кошка насмешливо.

— Почему бы и нет? Не находите ли вы, что нам пора объясниться?

— Я не вижу в этом никакой необходимости. Полагаю, ты искал не меня.

— Вы ошибаетесь, Тигровая Кошка. Я искал именно вас.

— Меня и еще одну особу, — возразил старик с лукавой улыбкой.

— Прежде всего вас, — продолжал Фернандо, — настало время наконец-то свести наши довольно длинные счеты.

— Не будем терять времени, — нетерпеливо сказал Тигровая Кошка. — Выслушай меня и постарайся понять. Донна Гермоса недалеко отсюда, и она ждет тебя. Я обещал ей соединить вас. Она поручила мне сообщить кое-что ее отцу. Поэтому я иду в твой лагерь, но прежде провожу тебя в свой жалкий лагерь, — прибавил он со вздохом. — Из всех самых верных моих приверженцев остались только четверо, остальные погибли.

— Да, мне попались их трупы на дороге. Это вы их погубили. Зачем вы повезли их сюда?

— Содеянного не воротишь. Время не ждет. Хочешь следовать за мною? Я действую с тобой совершенно откровенно.

— Нет, я вам не верю. Что заставило вас забраться в это ужасное место?

— Разве ты не догадываешься, дитя? Только здесь я мог быть уверен, что никто не похитит мою добычу.

— Как видите, вы заблуждались.

— Возможно, — ответил Тигровая Кошка с загадочной улыбкой. — Хватит, возьми мою винтовку и зови своего приятеля. Я вижу дуло его ружья в ветвях. Теперь, когда вас будет двое против одного безоружного, ты не побоишься следовать за мной.

Дон Фернандо некоторое время молчал, потом позвал Эстебана.

Тот быстро подошел к нему.

— Оставьте при себе вашу винтовку, — продолжал Фернандо, обращаясь к Тигровой Кошке. — В пустыне нельзя ходить без оружия.

— Благодарю, Фернандо, ты знаешь, что лесной наездник не должен оставлять своей винтовки. Благодарю! Следуйте за мной и ничего не бойтесь.

Следуя за Тигровой Кошкой, через четверть часа друзья достигли его лагеря, расположенного на полпути к вершине Воладеро в довольно обширном гроте.

Тигровая Кошка не солгал: из всех его соратников в живых осталось только четверо.

— Прежде чем мы войдем в грот, — сказал Тигровая Кошка, — заявлю о своем требовании.

— Требовании? — усмехнулся Фернандо. Тигровая Кошка пожал плечами.

— По одному моему знаку эти люди заколют донну Гермосу. Теперь ты понимаешь, что у меня есть право требовать?

Нервная дрожь пробежала по телу дона Фернандо.

— Говорите, — сказал он сквозь стиснутые зубы.

— Я оставляю тебя здесь наедине с донной Гермосой. Твой товарищ и четверо моих воинов вместе со мною покинут Воладеро. Через два дня, не ранее, ты тоже отправишься в свой лагерь, где я буду тебя ждать.

— Чем объясняется такое ваше условие? — недоверчиво спросил дон Фернандо.

— Это не твое дело. Чем тебя не устраивает мое условие? Впрочем, я не обязан давать тебе объяснение. Отвечай: да или нет, иначе не увидишь донну Гермосу.

— Я даже не знаю, жива ли она, — продолжал дон Фернандо.

— Какой мне был смысл убивать ее? Дон Фернандо с минуту колебался.

— Хорошо, — сказал он наконец, — я согласен остаться здесь на два дня.

— Хорошо! Теперь ступай, а мы отправимся в твой лагерь.

— Позвольте, ручаетесь ли вы мне за безопасность моего товарища? Я знаю, что могу положиться на ваше слово.

— Клянусь тебе, пока он будет со мной, я буду считать его другом. Ты найдешь его в лагере здоровым и невредимым.

— Я верю вам! До свидания, Эстебан! Успокойте дона Педро и скажите, на каких условиях мне возвратили его дочь.

— Я сам все ему скажу, — заверил Тигровая Кошка с каким-то странным выражением лица.

Дон Фернандо обнял на прощание друга и быстро зашагал к гроту, между тем как Тигровая Кошка остановился на минуту и, обернувшись к гроту, в который в эту минуту входил дон Фернандо, прошептал со зловещей улыбкой:

— Ну, на сей раз моя месть, кажется, состоится!

XVIII. Воладеро

Мы уже говорили, что дон Фернандо Карриль, или Каменное Сердце, большую часть жизни провел в пустыне. Воспитанный Тигровой Кошкой в опасном ремесле охотника за пчелами, он несколько раз по воле случая оказывался в этих местах. Он знал Воладеро как свои пять пальцев и даже находил порой убежище в том самом гроте, который теперь служил местом заточения донны Гермосы. Поэтому он без затруднений отыскал его, хотя человек несведущий, оказавшийся здесь впервые, наверняка не смог бы проникнуть в него.

Этот грот, пожалуй единственный в своем роде, находился глубоко в недрах горы и состоял из нескольких частей. Два коридора, протянувшиеся на всю длину горы на высоте двух тысяч футов над равниной, заканчивались выходившими наружу отверстиями, подобными окнам. Однако снизу их не было видно из-за скрывавших их деревьев.

Дон Фернандо вошел в грот, где на расстоянии двадцати пяти шагов были отлично видны все предметы благодаря еще одной удивительной особенности грота — свет проникал через многочисленные трещины извне.

Дон Фернандо был встревожен выдвинутым Тигровой Кошкой условием. Он не мог понять, почему должен провести здесь два дня наедине с донной Гермосой, прежде чем вернуться в лагерь. Он предполагал, что Тигровая Кошка устроил ему какую-нибудь западню, но какую именно, разгадать не мог.

Он медленно шел по гроту, осматриваясь по сторонам в надежде увидеть ту, ради которой он сюда пришел, однако ее нигде не было.

Когда он прошел весь грот из конца в конец, солнце скрылось за горизонтом и грот погрузился во тьму. Дон Фернандо вернулся назад, чтобы добыть огня, потому что продолжать поиски в темноте было бессмысленно.

У входа в грот он заметил предусмотрительно оставленных ему несколько факелов. Он быстро высек огонь, зажег факел и снова поспешил в грот.

Он опять долго ходил по гроту и уже подумал было, что Тигровая Кошка обманул его, но как раз в эту минуту заметил вдалеке бледный свет, который постепенно приближался к нему, становясь все ярче, и наконец увидел донну Гермосу.

Бедная девушка держала в руках факел и с отрешенным видом, потупив голову, робко направлялась в его сторону. Однако она не замечала присутствия дона Фернандо. Он тоже не знал, как привлечь ее внимание. Он уже собрался окликнуть ее, когда она случайно подняла голову. Заметив человека, она застыла на месте и строго спросила:

— Зачем вы входите в эту галерею? Разве вы забыли, что ваш начальник запретил беспокоить меня?

— Извините, сеньорита, — ответил дон Фернандо. — Я не знал об этом запрете!

— Боже мой! — воскликнула девушка. — Ваш голос! Неужели это сон?

Выронив факел, она побежала к дону Фернандо. Тот в свою очередь тоже устремился к ней.

— Дон Фернандо! Дон Фернандо здесь, в этом вертепе! Боже мой! Какие еще несчастья ждут меня впереди? Разве мало их выпало на мою долю, — вопрошала она со слезами. И вдруг без чувств упала на руки дона Фернандо. Тот, в полном отчаянии от случившегося и не зная, как привести в чувство ее, в конце концов решил, что свежий воздух пойдет ей на пользу. Взяв ее на руки, он вынес ее из грота и осторожно положил на кучу сухих листьев, сам же, стоя чуть поодаль, не сводил с нее глаз.

Дон Фернандо был одарен мужеством, доходившим до отваги, сколько раз он, улыбаясь, смотрел в лицо смерти, однако при виде мертвенно бледной донны Гермосы, которая по-прежнему оставалась без чувств, он содрогался от страха. На лбу у него выступил холодный пот, и впервые за всю свою жизнь он горестно зарыдал.

— Боже мой! Боже мой! — воскликнул он. — Я убил ее!

— Кто это говорит? — услышал он вдруг слабый голос донны Гермосы. — Неужели я ошиблась? Разве это не дон Фернандо?

Дон Фернандо осторожно приблизился к девушке.

— Это я, Гермоса, — повторял он прерывающимся от волнения голосом. — Умоляю вас, успокойтесь и простите меня за то, что я своим появлением испугал вас.

— Увы! Я была бесконечно счастлива видеть вас рядом, если бы ваше появление в этом проклятом месте не предвещало мне нового несчастья.

— Успокойтесь, сеньорита, мое присутствие здесь не должно вас пугать.

— Зачем вы стараетесь успокоить меня? — сказала она со слабой улыбкой. — Разве я не знаю, что вы пленник этого чудовища с человеческим лицом?

Она приподнялась. Легкий румянец проступил на ее бледных щеках. Она протянула молодому человеку руку, и тот, преклонив колено, трепетно взял ее и стал покрывать горячими поцелуями.

— Теперь мы будем страдать вместе, — сказала она, остановив на его лице долгий взгляд.

— Милая Гермоса, вы не будете более страдать! Ваши несчастья кончились, уверяю вас. Напротив, вы будете счастливы.

— Что вы имеете в виду, дон Фернандо? Я вас не понимаю. О каком счастье может быть речь в этом проклятом месте, мы оба — пленники Тигровой Кошки.

— Нет, сеньорита, вы больше не пленница Тигровой Кошки, вы свободны.

— Свободна! — вскричала она, вскакивая на ноги. — Возможно ли это? О, отец мой! Мой добрый отец! Увижу ли я его когда-нибудь?

— Вы скоро его увидите, донна Гермоса. Ваш отец недалеко отсюда с доном Эстебаном, с донной Мануэлой — словом, со всеми, кого вы любите.

— О! — воскликнула она и, упав на колени, обратилась к небу с горячей мольбой.

Дон Фернандо смотрел на нее с почтительным восторгом. Радость, отражавшаяся на лице девушки, лучезарный блеск таких печальных недавно ее глаз возбуждали сладостное волнение в его душе. Впервые в жизни он был счастлив.

Донна Гермоса молилась долго, и судя по тому, как было теперь спокойно ее лицо, молитва пошла ей на пользу.

— Теперь, дон Фернандо, — сказала она важным голосом, — давайте сядем вот здесь, и вы расскажете мне со всеми подробностями, что происходило после моего похищения.

Они сели рядом на бугорке, поросшем густой травой, и дон Фернандо начал свой рассказ.

Рассказ этот продолжался долго, потому что донна Гермоса то и дело заставляла его возвращаться к тому или иному эпизоду, желая поподробнее узнать об отце. Когда дон Фернандо умолк, первые лучи озарили землю.

— Теперь ваша очередь, сеньорита, рассказать, что происходило с вами.

— О! — сказала она с очаровательной улыбкой. — Я провела этот месяц в страданиях и тоске по людям, которых я так люблю. Человек, так гнусно похитивший меня, надо отдать ему должное, относился ко мне почтительно. И даже несколько раз, — добавила она, смущенно потупившись, — когда я бывала особенно печальной, он старался утешить меня, говоря, что, может быть, скоро я увижу людей, которых люблю, и соединюсь с ними.

— Поведение этого человека мне совершенно непонятно, — заметил дон Фернандо задумчиво. — Зачем ему нужно было так нагло вас похищать, только для того, чтобы через некоторое время возвратить?

— Да, это очень странно. Какую цель он преследовал, поступая подобным образом? Но главное, что я свободна, слава Богу, и скоро увижу отца!

— Завтра мы поедем к нему.

Донна Гермоса посмотрела на молодого человека со смешанным чувством удивления и беспокойства.

— Завтра? Почему же не сегодня, сию минуту?

— Увы! — ответил он. — Я поклялся покинуть это место только завтра. Только при этом условии Тигровая Кошка согласился возвратить вам свободу.

— Как странно! — прошептала она. — Что может заставлять этого человека удерживать нас здесь?

— Я вам сейчас объясню, — услышали они голос дона Эстебана, выросшего словно из-под земли.

— Эстебан, — вскричали они в один голос, бросаясь к нему.

— Какая счастливая случайность заставила вас воротиться, друг мой? — спросил дон Фернандо.

— Не случайность, друг мой, а сам Бог позволил мне услышать слова, неосторожно оброненные Тигровой Кошкой, и замысел его открылся мне со всей очевидностью, как если бы он сам подробно мне его изложил.

— Объясните, друг мой, — снова сказали они в один голос.

— Вчера, когда мы с вами простились, дон Фернандо, вы пошли к этому гроту, а мы, напротив, повернули к лесу. Не знаю, почему, но, когда я расставался с вами, сердце у меня горестно сжалось. Я был уверен, что благодушие Тигровой Кошки скрывает какое-то гнусное коварство, жертвой которого станете вы. Поэтому я через силу заставлял себя идти. Когда мы достигли опушки леса, он остановился неподалеку от меня и, злорадно потирая руки, устремил свой гневный взгляд в сторону грота. Я отчетливо слышал сказанные им слова. «Ну, на сей раз моя месть, кажется, состоится». Эти слова пронзили меня, как стрела. Я понял дьявольский замысел этого чудовища. Вы помните, Фернандо, при каких обстоятельствах мы познакомились с вами?

— Конечно, друг мой, драгоценную память об этом я сохраню до конца моих дней.

— Вы помните ваш разговор с Тигровой Кошкой, подслушанный мною случайно? Он открыто говорил тогда о ненависти к дону Педро.

— Да, да, друг мой, все это я помню, но не могу понять, к чему вы клоните.

— А вот к чему, друг мой: Тигровая Кошка, отчаявшись погубить самого дона Педро, решил нанести ему удар с другой стороны, и для осуществления этого плана он сделал вас, помимо вашей воли, своим сообщником. Вы любите донну Гермосу, вы сделали все, чтобы спасти ее. Он согласился возвратить ее при условии, что вы проведете с ней наедине двое суток. Теперь вы меня понимаете?

— О, это ужасно! — негодующе воскликнул дон Фернандо.

Донна Гермоса закрыла лицо руками и залилась слезами.

— Простите меня за причиненную вам горечь, друзья мои, — продолжал дон Эстебан, — но я хотел спасти вас и не видел возможности сделать это иначе, как обнаружив вам гнусные козни этого человека. Теперь я задаюсь вопросом: чем объясняется его лютая ненависть к дону Педро? Это знает только один сатана. Но это теперь не имеет значения. Главное — нам нечего больше его опасаться, планы его разгаданы.

— Благодарю, Эстебан, — сказала донна Гермоса, протягивая ему руку.

— Но как удалось вам вернуться назад, друг мой? — спросил дон Фернандо.

— Очень легко. Я просто сказал Тигровой Кошке, что не желаю путешествовать вместе с ним. Он был так обескуражен, этим заявлением, что не нашелся, что ответить, а я на первом же повороте дороги покинул его и поспешил сюда.

— Вы прекрасно поступили, друг мой. Я искренне признателен вам. Что теперь, по вашему мнению, мы должны предпринять? Ведь я дал слово.

— Полноте, милый друг, вы с ума сошли! Кто обязан держать слово перед людьми такого сорта? Поверьте мне, вы должны отправиться в наш лагерь сейчас же, чтобы сорвать его злобные козни.

— Да, да! — живо отозвалась донна Гермоса. — Эстебан прав. Последуем его совету Идемте! Идемте!

— Идемте, если вы хотите, — сказал дон Фернандо — Я со своей стороны желаю как можно скорее покинуть этот проклятый грот. Но как сможет донна Гермоса пройти по этому лесу?

— Так же, как я однажды уже проходила, — ответила она решительно.

— Объясните, — попросил Эстебан.

— На носилках, которые, видимо, сохранились. Их несли два человека. Вы знаете, что змеи, особенно мелкие, не могут прыгать высоко.

— Да, конечно. Впрочем, мы завернем вас, к тому же в бизонью шкуру, таким образом, вы будете в полной безопасности.

Дон Эстебан пошел тотчас же отыскивать носилки и вскоре вернулся с ними Дон Фернандо тем временем приготовил бизонью шкуру.

— Мы соблюли условие, — сказал, улыбаясь, Эстебан.

— Это как? Что вы имеете в виду?

— Ведь вы условились сегодня быть в нашем лагере

— Да, — ответил дон Фернандо, — а это было бы невозможно, если бы мы отправились в час, назначенный Тигровой Кошкой

— Гм! Как знать, может быть, Тигровая Кошка на это и рассчитывал, — ответил дон Эстебан.

Это заставило всех троих задуматься над очередной загадкой Тигровой Кошки. Однако им надо было торопиться. Поэтому, прервав разговор, они поспешно отправились в путь.

XIX. Перст Божий

Теперь вернемся в лагерь мексиканцев. Когда Мануэла утром сообщила об отъезде дона Фернандо с ее сыном, дон Педро сказал, что он предвидел это.

— Я рад, что ваш сын поехал с ним, моя добрая Мануэла, потому что, если я не ошибаюсь, дону Фернандо предстоит опасная экспедиция. Дай Бог, чтобы ему удалось вызволить мою дочь! Ах, зря он не посоветовался со мной перед отъездом. Нас здесь целых двадцать человек, и без сомнения все вместе мы добились бы лучшего результата.

— Я не думаю, — ответила донна Мануэла. — В пустыне уйма неожиданностей, и два человека порой могут гораздо более преуспеть, чем многочисленный отряд. По крайней мере, им легче оставаться незамеченными. В любом случае, они не должны долго отсутствовать, так что вскоре мы получим известие о сеньорите.

— Дай Бог, чтобы это известие оказалось добрым, Мануэла, потому что после всех выпавших на мою долю бед я не вынесу утраты любимой дочери.

— Прогоните прочь эти черные мысли, сеньор. Все зависит от Провидения. Я надеюсь, Всевышний не оставит нас.

— Печально, — продолжал со вздохом дон Педро, — что мы вынуждены пребывать в бездействии. Нам ничего не остается, как набраться терпения и ждать возвращения молодых людей.

День прошел без каких-либо происшествий, достойных упоминания. Сапота, отправившись на охоту на восходе солнца, убил оленя.

На другой день, часов в десять утра, в лагерь явился безоружный индеец и объявил, что желает говорить с доном Педро. Тот велел его пропустить.

Индеец был апач с хитрыми острыми глазами. Когда его привели к дону Педро, тот разговаривал с Люсиано. Апач стоял неподвижно, с холодным бесстрастием ожидая, когда с ним заговорят.

Дон Педро пытливо вглядывался в лицо индейца, и тот, нимало не смущаясь, спокойно выдержал его взгляд.

— Чего желает брат мой? — спросил наконец дон Педро. — Кто он?

— Гриф, воин апачский, — ответил краснокожий. — Начальник его племени посылает его к начальнику бледнолицых.

— Я начальник бледнолицых. Можете говорить.

— Вот что говорит Тигровая Кошка, — продолжал апач все так же бесстрастно.

— Тигровая Кошка! — воскликнул дон Педро не в силах скрыть удивления. — Что ему угодно от меня?

— Если отец мой выслушает, Гриф ему скажет.

— Конечно. Говорите же!

— Вот что говорит Тигровая Кошка. Тучи спустились между Тигровой Кошкой и начальником бледнолицых, которые распространились на охотничьи земли моего народа. Как благодатные лучи солнца рассеивают облака и открывают небесную лазурь, точно так же, если бледнолицый согласен выкурить трубку мира с Тигровой Кошкой, спустившаяся туча исчезнет и секира войны будет так глубоко зарыта в землю, что ее нельзя будет отыскать через тысячу и десять лун. Я сказал и жду ответа моего отца со снежной бородой.

— Индеец, — печально заговорил дон Педро. — Тот, кого вы называете своим начальником, причинил мне много зла, хотя я не знаю, почему. Однако, если он желает встретиться со мной, чтобы прекратить несогласие, существующее теперь между нами, — да хранит меня Господь от того, чтобы я стал отвергать его предупредительность, — скажите ему, что я его жду и что, если против моей воли и сам того не зная, я причинил ему какой-нибудь вред, я готов загладить свою вину.

Апач слушал дона Педро с величайшим вниманием, а когда тот умолк, заговорил Гриф:

— Отец мой говорил хорошо. В нем пребывает мудрость. Начальник придет, но кто поручится за его безопасность, пока он будет находиться в лагере бледнолицых один против двадцати испанских воинов?

— Мое честное слово. Мое честное слово стоит несравненно больше всего того, что может обещать ваш начальник, — проговорил дон Педро надменно.

— О! Слова моего отца хороши, язык у него не раздвоенный. Тигровая Кошка не требует ничего больше. Он придет.

Произнося эти слова с типичной индейской торжественностью, апач церемонно поклонился асиендеру и так же неторопливо удалился, как и пришел.

— Что вы думаете об этом, Люсиано? — спросил дон Педро как только снова остался с ним наедине.

— Я думаю, что за этим скрывается какая-то индейская хитрость. Я во сто раз больше опасаюсь белого, меняющего шкуру и превращающегося в индейца, чем настоящего краснокожего. Я никогда не любил хамелеонов.

— Да, вы правы, Люсиано, мы в затруднительном положении. Прежде всего нам надо постараться отыскать мою дочь, а для этого придется многим пренебречь.

— Все так, сеньор, однако вы знаете не хуже меня, что Тигровая Кошка страшный злодей. Не верьте ни единому его слову.

— Я вынужден принять его, ведь я обещал.

— Да, конечно, — пробормотал Люсиано, — но я ничего не обещал.

— Будьте осторожны, Люсиано, в особенности остерегайтесь навлечь на себя подозрение этого человека.

— Будьте спокойны, сеньор, ваша честь не менее дорога мне, но я не могу допустить, чтобы вы встречались с ним один на один. Я не имею права оставлять вас без всякой защиты. — И как бы подводя итог под разговором, Люсиано поспешно покинул шалаш.

— Эй, — окликнул он Сапоту. — А я искал вас.

— Меня? Стало быть, мы встретились кстати. О чем идет речь? — весело болтал вакеро.

— Пожалуйте-ка сюда, — сказал Люсиано, отводя вакеро в сторону. — Не могу же я вот так рассказывать, не опасаясь нескромных ушей.

Час спустя, то есть в одиннадцать часов, Тигровая Кошка явился в лагерь.

На нем был костюм золотоискателя, и, по-видимому, он пришел без оружия, по крайней мере его не было видно. Часовые проводили его к Люсиано, который прохаживался взад вперед неподалеку.

Тигровая Кошка зорко огляделся по сторонам, но не увидел ничего подозрительного.

— Чего вам здесь нужно? — грубо спросил Люсиано.

— Я желаю говорить с доном Педро де Луна, — сухо ответил Тигровая Кошка.

— Хорошо, идите за мной.

Без дальнейших церемоний Люсиано привел его к шалашу.

— Входите, — сказал он, — там вы найдете дона Педро.

— Кто там? — послышался голос изнутри.

— Сеньор, это индеец, который желал говорить с вами. Ступайте же, — добавил Лючиано, обращаясь к начальнику апачей.

Тот вошел в шалаш вместе с Лючиано.

— Вы желаете говорить со мной? — спросил дон Педро.

— Да, — ответил начальник апачей мрачным голосом, — наедине.

— Этот человек — давнишний мой слуга, он пользуется полным моим доверием.

— То, что я вам скажу, не должен слышать никто другой.

— Выйдите, Лючиано, — сказал дон Педро, — но оставайтесь у входа в шалаш, друг мой.

Лючиано бросил сердитый взгляд на Тигровую Кошку и вышел, ворча себе под нос.

— Теперь мы одни, — продолжал дон Педро, — вы можете откровенно объясниться со мной.

— Я намерен сделать именно это.

— Вы хотите что-то сказать мне о моей дочери?

— О ней и о других, — ответил Тигровая Кошка все тем же глухим, мрачным голосом.

— Я вас не понимаю, начальник, и буду признателен, если вы выскажетесь более определенно.

— Я сделаю это с тем большим удовольствием, что давно уже желаю встретиться с вами лицом к лицу. Взгляните на меня, дон Педро, разве вы не узнаете меня?

— Я видел вас впервые, когда вы оказали мне гостеприимство в вашем теокале.

Начальник апачей продолжал с злобной усмешкой:

— Стало быть, годы очень изменили меня. Прозвище Тигровая Кошка так прочно пристало ко мне, что я совсем забыл свое настоящее имя, сделался совершенно неузнаваемым! Если дон Гусман де-Рибейра превратился в дона Педро де Луна, почему же дону Леонсио де-Рибейра не сделаться Тигровой Кошкой, брат?

— Что хотите вы этим сказать? — вскричал дон Педро, испуганно вскочив с места. — Какое имя вы произнесли?

— Я назвал свое подлинное имя, — холодно ответил Тигровая Кошка.

Дон Педро бросил на него взгляд, исполненный горестного сострадания.

— Несчастный! — печально проговорил он. — Как же это вы пали так низко?

— Вы ошибаетесь, брат, — насмешливо продолжал Тигровая Кошка, — напротив, я возвысился, потому что стал начальником индейского племени. Я давно, очень давно ждал случая отомстить, — добавил он с сатанинским хохотом. — Вот уже двадцать лет я вынашиваю эту мечту и вот теперь моя мечта сбылась!

— Несчастный! — гневно воскликнул дон Педро. — За что же вы собираетесь мне мстить? За то, что хотели обольстить мою жену, потом пытались погубить меня, а теперь подло похитили у меня дочь?

— Вы забываете, что я еще похитил вашего сына, дона Фернандо Карриля, которого я успел заставить влюбиться в его сестру и который уже два дня находится наедине с нею в Воладеро. Ха-ха-ха! Дон Гусман, ну что вы скажете на это?

— Горе! Горе! — вскричал дон Педро, с отчаянием ударяя себя в лоб.

— Брат и сестра влюблены друг в друга, вы их благословите, дон Педро, а я их женю. Ха-ха-ха! — продолжал Тигровая Кошка со зловещим хохотом, походившим на вой гиены.

— О, это ужасно! — вскричал дон Педро в отчаянии. — Ты лжешь, негодяй! Каким бы ты ни был страшным злодеем, ты не осмелился бы совершить такого страшного поступка! Ты хвастаешься, изверг, своим изуверством, но того, что ты сказал, быть не может!

— Ты не веришь моим словам, брат? — возразил Тигровая Кошка язвительным тоном. — Это твое дело. А вот я, кстати, слышу, как идут твои дети. Они уже вошли в лагерь.

Дон Педро, обезумев от горя, бросился было из шалаша, но в эту самую минуту вошли дон Фернандо, донна Гермоса и дон Эстебан. Несчастный отец застыл неподвижно на месте.

— Ну! — насмешливо улыбнулся Тигровая Кошка. — Так-то ты встречаешь своих детей? А еще слывешь примерным отцом!

Донна Гермоса, не обращая внимания на Тигровую Кошку, бросилась со слезами на шею отцу.

— Папа! Папа! Слава Богу, наконец я вас вижу!

— Кто говорит здесь о Боге? — сказал дон Педро глухим голосом, резко оттолкнув от себя дочь.

Донна Гермоса испуганно огляделась по сторонам, ничего не понимая. Она упала бы без чувств, если бы дон Фернандо не поддержал ее.

— Как они любят друг друга, — продолжал Тигровая Кошка. — Не правда ли? Дон Фернандо, — добавил он, указывая на дона Педро. — Поспешите же в объятия своего родного отца.

— Моего отца? — радостно воскликнул молодой человек. — О, это было бы сказочным счастьем!

— Да, дон Педро ваш отец! — продолжал Тигровая Кошка. — А вот ваша сестра, — и он указал на донну Гермосу со злорадной усмешкой.

Молодые люди были потрясены. Дон Педро пребывал в нервном шоке и оставался безучастным ко всему происходящему. Он чувствовал, что рассудок покидает его.

Между тем Тигровая Кошка торжествовал победу. Дон Эстебан, напуганный состоянием дона Педро, счел, что настало время вмешаться.

— Дон Педро, — громко позвал он и сильно встряхнул его за плечо. — Опомнитесь. Этот негодяй солгал, ваши дети не опорочили вас. Я все время находился с ними в Воладеро.

Дон Педро грустно старался уразуметь смысл обращенных к нему слов. В какую-то минуту он повернул голову в сторону дона Фернандо, посмотрел на него и разрыдался.

— О, это правда! Это правда! Не так ли, Эстебан?

— Клянусь вам, дон Педро! — внушительно сказал тот.

— Благодарю! Благодарю! Я знал, что этот негодяй лжет! Дети мои! Дети мои!

Молодые люди бросились к нему на шею и осыпали его ласками.

Тигровая Кошка, скрестив руки на груди, снова разразился зловещим хохотом.

— Они любят друг друга, говорю же тебе, брат. Обвенчай же их!

— Они имеют право любить друг друга, — прозвучал вдруг громкий голос.

Все обернулись. В шалаш вошла Мануэла.

— А! — воскликнула она, бросив насмешливый взгляд на Тигровую Кошку, который сам, не зная почему, испугался ее внезапного появления. — День правосудия настал! Я уже давно жду его. Господь Бог всех рассудит, и для проявления своего могущества он избрал меня.

Все присутствующие взирали на эту женщину с восторгом и почтением. Она же словно преобразилась. Глаза ее излучали свет. Спокойной и величественной походкой она направилась к асиендеру.

— Дон Педро, достопочтимый господин мой, — заговорила она с волнением в голосе. — Простите, что я долго заставляла вас страдать, но мною руководил Господь. Он один определял мои поступки. Дон Фернандо сын не ваш, а мой. Вот ваш сын, — добавила она, указывая на дона Эстебана.

— Он! — вскричали все присутствующие.

— Это ложь! — взревел Тигровая Кошка.

— Это правда, — решительно заявила Мануэла. — Ненависть слепа, дон Леонсио! Вы по ошибке похитили не сына вашего брата, а сына бедной кормилицы. Взгляните на дона Эстебана. Все, знавшие его мать, увидят в нем ее черты.

И в самом деле, он, как две капли воды, был похож на жену дона Педро, но этого никто никогда не замечал.

— О, вы навсегда останетесь моей матерью! — воскликнул дон Эстебан, нежно обнимая старую женщину.

— Матушка, — дон Фернандо тоже радостно бросился на шею к ней.

Дон Педро пришел в себя и испытывал безграничную радость. Тигровая Кошка заревел, как хищный зверь.

— А! Так вот как! Но не все еще кончено!

Быстро вытащив из-под платья кинжал, он бросился на дона Педро, который от радости забыл о его присутствии.

Однако за ним наблюдал один человек. Люсиано потихоньку пробрался в шалаш и стал за спиной разбойника, не спуская с него глаз. Едва тот вскочил с места, как Люсиано вцепился в него мертвой хваткой.

Как раз в эту минуту ворвался Сапота с ножом в руке, и присутствующие не успели глазом моргнуть, как он вонзил нож по самую рукоятку в горло разбойника.

— Никогда мой нож не был таким метким. Надеюсь, этим ударом я заслужу прощение за многие другие?

Тигровая Кошка некоторое время продолжал стоять, раскачиваясь из стороны в сторону подобно дубу, наполовину вырванному из земли. Глаза его еще пылали злобой, но уже начали заволакиваться мутной пеленой. Он хотел что-то сказать, но рот его исказила судорога, и черная кровь фонтаном забила из горла. Он рухнул на землю, его тело несколько раз еще судорожно дернулось и беспомощно застыло на месте.

Он был мертв, но на лице его, искаженном предсмертными муками, все еще сохранилось выражение жестокой ненависти, которая пережила его.

— Правосудие свершилось, — сказала Мануэла твердым голосом. — Бог покарал его!

— Помолимся Всевышнему! — сказал дон Педро, опускаясь на колени возле трупа.

Присутствующие последовали его примеру. Сапоте с сознанием исполненного долга почел за лучшее исчезнуть, не преминув при этом взглядом попрощаться с Лючиано, ответившим ему благодарной улыбкой.

---

Первое издание перевода: Каменное сердце. Роман Густава Эмара. — Санкт-Петербург: Е. Н. Ахматова, 1872. — 207 с.; 21 см.