Вадим Пассек
[править]Киево-Печерская обитель
[править]Божия, и будет великий град,
и много церквей воздвигнет Бог.
С высоты Переяславльского собора, сооруженного гетманом Мазепою, вы видите под собою равнину, раскинувшуюся слишком на сто верст. С севера и востока она то опушена лесом, то исчезает, сливаясь с синевою небосклона; с юга и запада обнесена высокою горою, на которую опирается могучий Днепр.
Как много великого объемлет взор на этой равнине! Какие имена и памятники истории на каждом месте! Вот Переяславль с его трехугольным старинным валом и земляною крепостью, насыпанною Великим Петром: это место, где, по слову Красного Солнца Владимира, нашелся богатырь, переявший славу у могучего Печенега; а там часовня над местом гибели святого мученика князя Бориса; там неведомые курганы; там могилы наших предков, раскиданные на поле битв; здесь храм Божий, воздвигнутый Мазепою, а там роковая Альта, на берегах которой решилось так много споров, и так много пролито крови то в борьбе междоусобной, то в борьбе с кочевыми племенами; где вступали в битву святой Владимир и братоубийца Святополк; Ярослав и Мстислав Удалый, смиривший кавказских горцев; Георгий Долгорукий, сын его Андрей Боголюбский и много других князей удельных и великих; там за грудами сыпучего песку протекает прославленный Днепр, качавший колыбель нашего Отечества и первый донесший нашу силу и славу до стен Царяграда; а там, вдали от всего, за семьдесят верст от Переяславля, на высокой горе, как на синеве облака, восходящего на небосклон, едва-едва виднеется Киево-Печерская обитель.
Но если вы оставите место, с которого так много представлялось для взора, и станете спускаться к земле, то рамы обширной картины сокращаются более и более — и наконец со всех сторон обступит вас одна соборная ограда; а если выйдете из нее, то откроется городская площадь с рядами лавок, несколькими домами частных людей и небольшою аллею около соборной стены. Там встретите или городского жителя, или мало россиянина в его простонародной одежде, а чаще всего толпы вечно хлопочущих жидов. О верно, все это не истребит впечатлений, произведенных в душе видами и памятниками окрестной страны! Верно, Киев, с его минувшею жизнью, с его храмами, дошедшими от первых времен введения христианской веры, с его Печерскою обителью, сосредоточит на себе все впечатления, привлечет к себе все наше внимание.
Вот мы уже за Переяславлем, переехали через Альту, и пред нами открылась равнина, далеко потянувшаяся на север и запад и склоненная к Днепру, который все еще скрывается то за рощею, то за песчаными волнами, то притаится за низким лугом. Напрасно будете ожидать, что он сверкнет струею или подымется волнами! Нет, он близок от вас, но скрыт и все манит далее, пока ни заведет в дремучий бор и глубокие пески, где волей или неволей должно ехать шаг за шагом, пробираясь по всем направлениям между деревьями, и где волнуют вас ожидание и нетерпение. Это нетерпение возрастет еще более, когда заблестит из-за вершин деревьев глава Печерской обители. Вот она прямо пред вами — и вот скрылась за лесом; вот блеснула справа — и снова исчезла; вот загорелась слева — и скоро скроется… но этот утомительный путь по сыпучему песку, среди соснового бора располагает душу к сильным впечатлениям и придает Киеву более занимательности. Перед вами внезапно предстает во всем величии Днепр, и на нем суда и барки, то спокойные, то распахнувшие свои белые крылья, и близ них черный дымящийся пароход; под вами левый берег Днепра, низкий, песчаный и покрытый местами лесом, местами опушенный красною розою. За Днепром высоким уступом встают горы, и на них красуется Печерская обитель: все главы храмов и колоколен горят золотом; здания заступают одно другое, подымаются одно над другим; местами видна каменная стена, обнявшая всю обитель, и все это оттенено зеленью садов, везде перемешаны белизна стен с зеленью дерев, с золотом глав и крестов. Ниже пещер заметны между кустами и деревьями белые хаты и обрывы горы. Направо от обители, на той же горе виден Пустынно-Николаевский монастырь — кладбищенская церковь, сооруженная на месте Олеговой могилы; еще правее виден мыс, за которым сокрыт древний Киев, а внизу, над самым Днепром, как будто из воды возникает Подолье. Оно со своими белыми зданиями, стройными, новыми церквами и отличительным характером местности составляет как будто особенный город. Далее за ним горы становятся едва заметны, уклоняются — и Днепр исчезает в полях и лугах. Налево от Обители, за глубоким рвом, по которому сделан теперь взъезд в город, на той же горе заметна возвышенность Зверинецкой крепости, или древний Витичев Холм и Святополч городок; за нею, по теченью Днепра, приютился в удольи Выдыбицкий монастырь, окруженный садами и лесами; еще левее горы начинают понижаться, исчезают, и между ними и Днепром — на широком лугу виднеется Китаевская Пустынь, основанная Андреем Боголюбским. Над всеми видимыми окрестностями и зданиями высится Печерская обитель, выше всего горит святой крест спасения, и весь этот вид с его горами, зеленью садов и разнообразием зданий рисуется на спокойном лоне Днепра.
Сбылось предсказание св. Андрея Первозванного, что «на сих горах воссияет благодать Божия, и будет великий град, и много церквей воздвигнет Бог». — Не тщетно: «взошел он на эти горы, благословил их, поставил на них крест и помолился Богу».
Уже близ тысячи лет сияет здесь благодать Божия, и протекло слишком семьсот лет от основания Печерской обители.
Но каких потребно было жертв и святого самоотвержения, как необходимо было избранным мира сего присутствие воли и благодати Божией, чтобы истины учения Христова проникли в души язычников, чтобы новая вера с целостью своих обрядов заменила веру и обряды языческие, к которым привык народ в продолжение многих веков, которые внедрились во все малейшие движения его жизни, в его ежедневный быт, в понятия о самом себе, в отношение к другим людям, к собственности, к целому обществу, ко всей природе — и, наконец, в его посмертные надежды и ожидания. До принятия христианской веры славяне, наши соотечественники, признавали высшее невидимое существо; но оно, лишенное телесного образа, не могло вселить в мысли сознания грубого человека — и было только предчувствием, залогом святой веры. Для него необходимо телесное изображение, ему надобно видеть своего бога, или, по крайней мере, признак его бытия, доступный ощущению. Таким богом был у наших славян Перун — бог грома и молнии; за ним следовали Дажьбог, Стрибог, Мокош и другие меньшие боги и божества, замыкавшие полную систему языческого верования. Все условия жизни сопровождались особенными обрядами, и все было проникнуто силою религии.
Собственно браков не было; но люди обоего пола сходились из разных селений, и среди игр и песен мужчины выбирали девушек и уводили их к себе как жен. До сих пор остались песни, напоминающие этот обычай, находившийся, вероятно, под покровительством богов и, верно, сопровождавшийся многими обрядами и песнями, которых остатки сохранились до нашего времени. Трупы умерших сожигали и, собравши пепел и кости, складывали их в сосуды и ставили на столбах по дорогам. Над прахом князей насыпали курганы и делали тризны или игрища. Идя на войну и возвращаясь с нее, приносили жертвы богам и вверялись их помощи. Рождение, занятия, вся жизнь была проникнута понятиями языческой религии.
Над всем признавались покровительствующие божества: воды, леса, поля, дома — все, по понятию и живому чувству, было наполнено божествами и сильно хранилось самим народом, его правителями и жрецами, как святыня и запас необходимого, испытанного веками знания. Действительно, доколе люди не познали лучшего духовного мира, им было страшно расстаться с своими религиозными понятиями и изменить свою жизнь по понятиям новой религии; они не без права страшно защищали свое язычество и не без причины легче покорялись слову, нежели мечу.
«Когда Колумбан, в начале VII века обратив многих немецких язычников в веру истинную, хотел проповедовать ее св. учение и в землях славян, то, устрашенный их дикостью, возвратился без успеха, объявляя, что время спасения еще не наступило для сего народа. Видя, сколь христианство противно заблуждениям язычества и как оно в средних веках более и более распространялось по Европе, славяне ненавидели его, и, принимая всякого иноплеменного в сограждане, отворяя балтийские гавани свои для всех мореходцев, исключали одних христиан; брали их корабли в добычу, а священников приносили в жертву идолам». Даже в XII веке богемские славяне жалели в своих песнях о падших под немецкою секирою заповедных рощах, где жили их боги и души умерших. У нас в двух древних и главных русских городах, Киеве и Новгороде, были воздвигнуты идолы Перуну и другим богам. Сам святый Владимир, доколе не просветлела душа его благодатью Божиею, «поставил кумиров на холме вне двора теремного, деревянного Перуна, с серебряною главою и златыми усами, а также Хорса, Дажьбога, Стрибога, Симарьгла и Мокоша, и называвшие их богами приносили им жертвы, приводили сынов и дочерей своих и жертвовали бесам, оскверняя землю требами своими, и осквернилась кровью Русская земля». «Родственник Владимира, Добрыня, поставил кумир над рекою Волховом в Новгороде, и жертвовали ему люди новгородские, как Богу».
Когда Владимир победил ятвагов и взял их землю, то, возвратившись в Киев, принес с людьми своими требу кумирам. «Тогда сказали ему старцы и бояре: кинем жребий на отрока и девицу, и на кого падет, того и зарежем для наших богов. И был один варяг. исповедовавший христианскую веру, и у него был сын, прекрасный лицом и душою: на него пал жребий, по зависти дьявола. Пришедши посланные к нему сказали: на сына твоего пал жребий; боги хотят его, пусть исполнится требование богов. Тогда отвечал варяг: ваши боги дерево; сегодня целы, а завтра сгниют; не едят, не пьют, не говорят, но сделаны руками из дерева; а Бог один, которому поклоняются греки, который сотворил небо и землю, звезды и луну, и солнце, и человека, и дал жизнь земную, а ваши боги — что они сделали? они сами сделаны; не дам сына своего богам. Они же, удалившись, рассказали людям и, взявши оружие, пошли на него и разломали двор около него, а он стоял на сенях с сыном своим. Дай сына своего, сказали ему, мы отдадим его богам! Если они боги, отвечал варяг, то пусть пошлют одного из своих и возьмут моего сына, а вы чего требуете? и вскричал народ, и подрубил под ними сени, и так побил их, и никто не знает, где они положены». Так сильно господствовало язычество, поддерживаемое князьями и мнением народа. И когда Великая княгиня Ольга, просвещенная истинами веры, живши с сыном своим Святославом, хотела передать ему христианское учение и склоняла его креститься, «то он не внимал ее словам и как будто не слышал их; если же кто хотел креститься, то он не возбранял ему, но наругался над ним». Когда же Ольга стала говорить ему: «Сын мой, я познала Бога и радуюся; если и ты познаешь, и ты станешь радоваться». Тогда Святослав, не склоняясь на слова ее, говорил: «Как принять мне одному другой закон; надо мною будет смеяться дружина». Но Ольга заметила, что если он примет Крещение, то все ему последуют; однако он не слушал матери, и она «все предоставила воле Божией, и молилась Богу за сына своего и за народ каждый день и каждую ночь, чтобы Бог помиловал ее род и землю Русскую».
И скоро Русская земля просветилась учением Христовым.
Еще в восемьсот шестидесятых годах, по словам греческих писателей, патриархи константинопольские отправляли в Киев своих епископов для распространения христианской веры. Во время Игоря было в Киеве много христиан. При Великой княгине Ольге число их увеличилось. Святослав не препятствовал исповедовать новую религию. Но полное ее принятие государем и народом свершилось при Великом князе Владимире. Действуя в характере народном, пробудивши жизнь во всех племенах, непосредственно примкнувших к новому государству, окруживши себя баянами и богатырями, Владимир всегда, даже во время своего язычества, был исполнен живым религиозным чувствованием. Когда же просиял над ним свет Божией благодати, он всею душою предался христианской вере, был самым жарким ее ревнителем и не напрасно наименован равноапостольным. Рожденный с воображением живым, с душою пылкой и могучей, Владимир предавался вполне каждому чувствованию и каждой мысли: он не умел делать вполовину и не по душевному влечению. Бывши язычником, он везде созидал кумиры, не жалел для них украшений и приносил в жертву людей; предавшись сладострастию, превзошел им Соломона; просвещенный истинами учения Христова, предался ему с жаркою верою и не только уничтожил приношение в жертву людей, но повсюду истребил кумиры и прекратил смертную казнь, почитая грехом проливать кровь человеческую. Что же заставило Владимира отказаться от язычества, которого он был жарким поклонником, и почему он избрал веру греческую? Об этих обстоятельствах нет ничего удовлетворительного в наших летописях. Повествуют, что евреи, болгары и немцы склоняли Владимира к принятию им веры и что он отказался от еврейской, потому что народ, ее исповедующий, был под гневом Божиим и растечен по всей земле; от магометанской потому, что она требовала обрезания и неупотребления вина «А Руси соть веселие питье — не может без того быти», — сказал Владимир; отказался и от латинской веры, сказавши немцам: «Идите опять: наши предки не принимали вашей веры», и принял православную греческую веру. На это избрание имел очевидное влияние пример его бабки, Великой княгини Ольги, пред которой сам Святослав смирял свое бурное сердце. Но ни сам Владимир, ни его приближенные, решаясь на принятие новой веры, еще не были убеждены в ее истинах; они верили в них по внутреннему чувству, а еще более по примеру других: «Если бы дурен был греческий закон, говорили Владимиру бояре, то верно не приняла бы его бабка твоя Ольга, мудрейшая из всех людей». На это избрание верно имели влияние и греческие миссионеры, посещавшие Киев в продолжение многих десятков лет и насадившие в нем первые семена христианства. Сверх того, варяги, родственные по племени с нашими первыми князьями и завоевателями, были знакомы с Грециею, и многие, то из убеждения, то из видов, принимали христианскую веру. На это избрание сильно подействовала и святая торжественность богослужения, принятого в греческой службе. Бывшие в греческих церквах рассказывали Владимиру: «Были ли мы на небе, или на земле, не знаем, только на земле нет такого вида, ни такой красоты! Не знаем, как рассказать тебе; знаем только, что там Бог пребывает с человеком, и служба их лучше всех других». Кроме этих причин, божественное учение Христа, близкое душе человека, исключительно близко по духу своему всем народам славянского племени; а греческое исповедание, тихое и торжественное в богослужении, допускавшее славить и воспевать Бога только словом и голосом человеческим, к чему так наклонен весь славянский мир, отрицало музыку, которая, сколько известно, употреблялась у нас только на игрищах и пирах. Оно не поставляло царя в зависимость духовного лица, как это было на Западе и никогда не бывало в России, где царь сосредоточивал в себе верховную власть светскую и духовную: все это должно было иметь сильное влияние на избрание христианской веры греческого исповедания. Быть может, к сему же присоединилось особенное старание греческих императоров просветить Русскую землю новою религиею для святого дела и для своих выгод; быть может, участвовало желание Владимира взять за себя дочь греческого императора и стечение других обстоятельств, дошедших до нас в темном смысле или совершенно скрытых от истории. Владимир принял христианскую веру; крестился в завоеванном им Херсоне, в церкви Св. Василия, во имя которого он был наречен; сочетался здесь браком с греческою царевною Анною; построил церковь; отдал город обратно грекам и отправился в Киев с духовенством, иконами и мощами.
Наши летописи умалчивают о чувствах народа, встретившего Владимира, уже христианина, родственника греческому императору, окруженного войском и духовенством. Известно только, что киевляне любили Владимира за его жизнь народную и богатырскую, за его душу пылкую, сильную и открытую, как видно это из летописей и народных дум и песен; известно и то, что наши княжья были царями, патриархами и потому могли иметь сильное и решительное влияние на волю народа. Кроме того, Владимира любила дружина, и он советовался с нею о делах ратных и об устройстве своей страны, а эта дружина была составлена из славян, а не из варягов, которые, не видя к ним особенного расположения, отправились из Киева в Грецию за несколько лет пред тем.
Первым делом Владимира по возвращении из Херсона было ниспровержение идолов: одни из них были разбиты, другие сожжены, и самый Перун, произведение Владимира-язычника, был низвержен Владимиром-христианином. Его привязали к конскому хвосту, влекли с Боричева своза на ручей; двенадцать человек были приставлены, чтобы бить его палками. В этом деле участвовали только приближенные и избранные Владимира; а народ не только не принимал участия, но плакал, и когда идол был брошен в Днепр, то велено было отбивать его от берега, пока он не пройдет за Русскую землю.
Лишивши народ предметов поклонения, Владимир объявил, что если наутро другого дня не придет кто к реке, будет ли он богат или убог, нищий или работник, тот противен ему да будет. И люди, плакавши о ниспровержении своих богов, доверчиво говорили между собою: «Если бы новая вера была худою, то, верно, не приняли бы ее князь и бояре».
Успокоенный этою мыслью, народ собрался наутро другого дня на берегу Днепра в ожидании рокового часа. Вскоре пред ним явился Владимир, только вчера ниспровергнувший богов, сильный дружиною, прогремевший оружием и воспетый баянами. Теперь он предстал, окруженный духовенством в полном облачении, и по его слову — тысячи людей, еще язычников, покорно двинулись в Днепр, чтоб принять Святое Крещение. «Иные вошли в воду по шею, другие по грудь; дети были около берега, младенцев держали на руках». Здесь были старцы, помнившие детство Владимирово, мужи, делившие с ним труды войны, видевшие его в пирах и богатырских играх и в моленье пред истуканами, и отцы семейств, от которых взяты и жены и девы в княжеские терема. Теперь тот же Владимир является преобразователем веры — и над всем этим народом, переходящим в другую религию, в другую жизнь, произнесены молитвы Крещения, всем даны другие имена, и сам Владимир, как говорит предание, «молил Бога, чтобы Он утвердил в людях его веру правую и несовратную — и дал бы им узреть его Истинного Бога».
Обряд совершился. Крещеные люди разошлись по домам. Вероятно, в это же время или вскоре после того все крестившиеся для отличия от язычников стали открыто носить на шее или на груди кресты, как и теперь носит у малороссиян женский пол, даже иногда по два и по три, вместе с другими украшениями.
Бояре и дети Владимира также крестились; но наши летописи не определяют точного времени их крещения. В Синопсисе киевском сказано, что в то же время сам Михаил митрополит всех двенадцать сынов Владимировых окрестил наедине в источнике, который с того времени называется Крещатиком. Действительно, доселе есть в Киеве узкая и глубокая долина, идущая от золотоверхого Михайловского монастыря к Днепру, в которой источник называется Крещатиком. В ознаменование великого события сооружен на сем месте киевскими гражданами памятник в 1805 году. Основание его составляет четырехугольное здание с тремя сквозными входами, одним четвероугольным и двумя полусводами. На этом здании поставлена колонна, опоясанная снизу тремя венцами и осененная крестом. Самая колонна и все здание обнесены деревянною решеткою; в средине здания устроен деревянный бассейн, в который сливается вода из двух трубок, приделанных к жестяной вазе, или урне, также осененной крестом. Вода в источнике чиста, вкусна и, по народному поверью, слывет целебною в глазных болезнях: о чудотворном ее действии рассказывают много примеров. Кругом памятника растут по взгорью огромные вербы, кое-где видны хаты и далее их — лоно Днепра, этого Иордана Русской земли. Еще далее виднеются пески, леса, синеющая даль и синева неба. Прекрасен вид Крещатика при восходе солнца, когда блеснут первые его лучи, озарится восток, осветится поверхность Днепра и тесная долина, на которой устроен памятник: это картина восхождения христианства в Русской земле, среди мрака язычества.
Источник крещатикский почитается местом крещения двенадцати сынов Владимировых, которое совершилось, вероятно, до крещения народа, потому что Владимир, подавши пример собою, конечно, не пропустил подать пример своими детьми, боярами и дружиною.
Сбылись слова, сказанные мудрою Ольгою сыну ее, Святославу: «Крестись ты, а народ последует за тобою». С этого времени христианская религия постоянно утверждалась и разливалась в Русском царстве.
Но люди, крестившиеся по одной воле Владимира, а не по твердому убеждению в истинах религии, не по одной благодати Божией, озарившей их душу, не могли внезапно сделаться христианами и забыть верование языческое, проникавшее всю их жизнь, весь их быт. Требовались постоянные усилия для утверждения их в правилах новой веры.
Святой и Великий Владимир сейчас после крещения начал созидать храмы на тех местах, где стояли идолы и где свершались религиозные события. Так церковь Св. Василия сооружена там, где находился идол Перуна; церковь Пресвятой Богородицы воздвигнута на месте гибели двух варяжских христиан, убитых язычниками. Те же действия повторились в Новгороде, где низверженный Перун был брошен в Волхов; те же меры принимали по городам и селениям — везде: «нача ставити по городам церкви и попы, и люди на крещенье приводиши по всем градом и селом». А в новых городах, построенных Владимиром для ограждения страны по Десне, Суле, по Стугне и Трубежу, назначались им начальники, которых он избирал из ревностных христиан. Самая наружность главных храмов — торжественная, роскошная и драгоценная, по тогдашнему веку, поселяла в душе невольное благоговение. Князья не жалели сокровищ для украшения Божиих храмов и вызывали из Греции строителей, живописцев и мозаиков. Сохранившиеся от времен Владимира и Ярослава в киевском Софийском Соборе и при развалинах Десятинной церкви мозаические изображения святых, стены, украшенные золотом и мозаикою, и мраморные плиты, колонны и гробницы, показывают, как был силен и торжествен переход от языческого поклонения к христианскому богослужению. Одно явление живописи, неизвестной нашим язычникам, должно было поражать новых христиан своею новостью и необыкновенностью: и теперь лики святых, оставшиеся от тех времен, кажется, выступают от своих мест; цвет тела и очей и самого платья жив; формы совершеннейшие, в сравнении с грубыми изображениями кумиров. Все это невольно преклоняло пред новою религиею ее новых исповедователей. И теперь, взирая на лик святого, не только простолюдину, но и образованному человеку кажется, что он смотрит на него всею силою своего выражения и производит в душе неиспытанное до того времени действие. Пение, как уже заметно, столь близкое славянским народам, было принято и при христианском богослужении со всем искусством того времени. Освещение церквей свечами и какая-то таинственность, разливаемая в это время во всем храме, какая-то неопределенность живописных изображений: все это доступно для души каждого и, верно, производило сильнейшее влияние на новых христиан.
Желая утвердить и освятить в их сердце начало веры, Владимир заводил училища, велел брать в них детей известных бояр и обучать грамоте, чтобы не скрытно было пред каждым Слово Господне. Учреждал на княжеском дворе пиры и обеды для всех граждан киевских: и нищий, и убогий мог приходить во двор княжеский и пользовался пищей и питьем; а для калек и немощных возили по городу хлеб, мясо, рыбу, овощи, мед и квас, чтобы и они не были лишены дара княжеского, и чтобы, как говорил летописец, исполнялись слова Евангелия: «Блаженные милостивии, яко тии помилованы будут»; и «не скрывайте себе сокровищ на земли, иде- же тля тлиит и татие подканывают; но скрывайте себе сокровище на небесех, идеже ни тля ни тлит ни татие крадут». Так было каждое воскресенье, и, видевши это, христиане радовались душою и телом.
Духовенство, поддерживая новое чувство, сделалось советом государя в делах затруднительных и судьею народа в делах духовных; а отшельники, ведя уединенную жизнь, посвящая себя трудам и молитве, полагали начало построению многих монастырей, и своею благоговейною жизнью приобрели уважение, стали советниками Великих князей и бестрепетными обличителями их слабостей.
С этого времени явился в Русском царстве новый духовный мир, проникавший собою все движения жизни: обычаи, законы и отношения к другим народам. Браки стали священным обрядом, соединявшим мужчину с женщиною пред лицом самого Бога. Дети, освященные таким образом, делались законными, нравственными произведениями общества и, очищенные Крещением, усвоивались Церковью: одно это должно было возвысить женщину в понятиях мужчины. Князья и бояре, увлекаемые доселе почти исключительно внешнею жизнью, гордые, близкие с одной дружиною, решаются беседовать с простым монахом, с отшельником из простолюдинов и, решаясь на важное дело, испрашивают у него благословение, не так как у гадателя или человека, окруженного таинственностью жреца, но как у человека, приближенного к Богу чистотою жизни. Не забыты и нищие мира сего: каждый может обедать на княжеском дворе, каждому немощному доставляется, заботливостью князя, пища и питье. Возникают грамота и живопись — два явления, преобразовавшие устройство и ускорившие ход человечества. Развиваются понятия, смягчающие нравы. Народные игры переходят из буйства и какого-то бурного забытья в увеселение. Надобно только вспомнить слова митрополита Кирилла о жителях Владимирской и окрестных губерний в XIII веке, чтоб составить понятие о языческих игрищах. Здесь «в праздничные дни, — пишет он, — делают бесовские игры и со свистом и кличем и воплем сзывают скаредных, пьяниц и бьются дрекольем до самой смерти, и снимают с убитых одежду на укоризну Божиим праздникам и на оскорбление Божиим церквам». Еще недавно, почти с таким же буйством и бесчестьем совершался праздник Ярило, уничтоженный епископом Тихоном Воронежским. «Я увидел (1765 мая 25), — писал пастырь в увещании к народу, — что множество мужей и жен, старых, младых и малых, из всего города (Воронежа) на то место собрались. Между сим множеством народа я увидел иных почти бесчувственно пьяных, между иными ссоры, между иными драки; иных раненых, иных окровавленных, приметил плясание жен пьяных с скверными песнями». Для этого праздника избирали человека, которого обвязывали лентами, колокольчиками и убирали цветами; на голову надевали бумажный крашеный колпак с лентами, лицо намазывали румянами, в руки давали позвонки. Таким образом ходил он пляшучи по площади, провожаемый народом, и назывался Ярилом. Повсюду были видны пляски, пьянство, кулачные бои, и частью происходили смертоубийства. И всю эту суровость нравов, общую всей России, во времена язычества, могла смягчить благость христианского учения, призывающего человека к внутренней, духовной жизни, вливающего в него благодать любви и смирения и освятившего все его отношения к миру и людям. Самое погребение — этот торжественный обычай почти у всего рода человеческого — совершенно преобразовался с принятием христианства: над прахом князей перестали насыпать высокие курганы и свершать тризны или игрища; простолюдины или собственно славяне не стали сожигать мертвых тел и расставлять по дорогам их пепел; но предавали земное земле, не оставляя его на воспоминание, и молились только о спасении души. Сами князья просили погребать их в церквах или даже подле церквей; а сестра Великого князя Ярополка завещала положить ее тело близ гроба Феодосия, простого монаха Печерской обители.
Но эта победа над миром языческим не могла быть внезапною, невзирая на то что и в нем есть религиозное начало и заметное стремление души к Создателю. Была потребна благость Божия и все усилия людей избранных, чтобы святые истины христианского учения разлились по всему пространству Русского царства.
Каких усилий и пожертвований требовалось от первых учителей религии, когда она не укоренилась в душах принявших ее людей и когда они были отовсюду окружены язычниками упорными и едва подвластными нашим князьям.
Среди таких обстоятельств и среди всех бедствий, посещавших Южную Россию, как неугасаемый светильник горит усердием и святостью Печерская обитель.
Она принадлежит к древнейшим монастырям нашим.
Еще до крещения народа Великим Владимиром была на юг от древнего Киева, по той же горе, между Днепром и Берестовским теремом, ископана пещера. Она называлась Варяжскою и, вероятно, служила убежищем христианским отшельников, тем более что первыми христианами в Киеве были варяги. Если это объяснение справедливо, то Киево-Печерская обитель превзойдет древностью все наши монастыри, не исключая Авраамиева Ростовского, Перынь Новгородского, Злотоверхо-Михайловского, Киево-Межигорского и Иоанна-Переяславльского, почитаемых до сих пор древнейшими.
В этой Варяжской пещере жил, вскоре по принятии христианской веры, преподобный Антоний, родом малороссиянин, уроженец города Любеча, что ныне местечко Черниговской губернии. Он сперва посетил Грецию, был пострижен в монашество игуменом одного из монастырей Афонской горы и благословлен «идти обратно в Россию и быть в ней на успех и утверждение других». Пришедши в Россию еще при Великом князе Владимире (1013), он искал пристанища в разных монастырях и не возлюбил ни единого из них; но, нашедши Варяжскую пещеру, сотворив молитву, поселился и пребывал в ней в великом воздержании.
Вскоре, встревоженный братоубийством Свято- полка, Антоний снова удалился на Афонскую гору и снова был там благословлен и отпущен с миром в Россию. Достигнувши при Великом князе Ярославе Киева, он нашел на месте нынешней обители другую пещеру, ископанную Илларионом, бывшим после сего митрополитом Киевским. Эта пещера была величиною в две сажени: в ней-то поселился святой отшельник (10171051), и с этого времени начинается основание собственно Печерской обители. Но в первые дни ее жизни она была едва не уничтожена по гневу Великого князя Изяслава. Когда известный иерей Никон, постригавший прибывшую братию, постриг юношу Варлаама, сына одного из Изяславовых бояр, и Изяславова евнуха Ефрема, то боярин разогнал всех иноков, а Великий князь грозился послать в заточение самого Антония и раскопать его пещеру. Но гнев скоро был утишен супругою князя: инокам было позволено возвратиться на свое место, а боярин сам отпустил к ним своего сына. Это имело благое влияние на других: скоро после сего умножилось число братии, пещеры были увеличены, и в них устроены церковь и келии. Здесь-то под землею воздвигнулся храм Божий, и в него стекались люди, отрекшиеся искренно от всех благ мира, часто не вполне ценившего их самоотвержение.
Любя уединение, Антоний ископал себе новую пещеру, выше по горе к западу, на 110 саженей от первой, и назначил вместо себя игуменом Варлаама. Но и здесь стеклось к нему много братии, а в первом пещерном монастыре число ее возросло до двенадцати человек. Они не могли вмещаться в подземной церкви и вместе с игуменом Варлаамом испросили у Антония благословения выстроить открытую церковь над пещерами во имя Успения Божией Матери. Когда же и она сделалась тесна, то св. Антоний, по ходатайству игумена Феодосия, испросил у Великого князя Изяслава гору, которую занимал тогда монастырь. На этой горе, по словам Нестора, соорудили церковь большую, деревянную, украсили ее иконами, монастырь оградили столбами и устроили много келий. С этого времени новый или внешний монастырь получил название Печерского. В нем было еще при жизни Антония сто человек братии.
«Много монастырей, — пишет Нестор, — сооружены волею и богатством князей и бояр; но не таковы как поставленные слезами, молитвою, пощением и неусыпностью: у Антония не было ни золота, ни серебра; но все успел сделать слезами и пощением». Невольно изумляешься, какой новый духовный мир, призывавший человека ко внутренней жизни, явился среди Русского царства, среди язычества; недоумеваешь, как исчислить все благие действия и всю силу влияния людей, принадлежавших к святой обители. «Воистину, — продолжает преподобный Нестор, — чудно видеть, братие, что Господь соединил в Печерском святом монастыре, в обители Матери Своей, таких черноризцев, которые как светила небесные сияют добродетелями в Русской земле: одни неусыпно бодрствуют, иные пребывают коленопреклоненны, иные не вкушают пищи по дню и по два; другие едят один хлеб с водою или коренья вареные и даже сырые — и все пребывают в любви. Меньшие покоряются старшим и только с великою покорностью и послушанием разговаривают с ними; а старшие имеют любовь к меньшим, наказуют их, утешая, как возлюбленных детей… и если брат отходит от монастыря, то вся братия жалеет его, посылает за ним и призывают его в монастырь. Такова была божественная любовь, таково смирение и воздержание в той святой братии, сияющих и по смерти разными чудесами, как неугасаемые светила, и умоляющих Бога о братии, здесь пребывающей, и о всех людях, трудящихся в обители Божией Матери».
Епископ Владимирский и Суздальский Симон, удостоившийся в Печерской обители монашества, изображая ее скудость, писал (1215—1226) к Поликарпу, иноку печерскому: «Я, грешный Симон, епископ святой соборной Владимирской и Суздальской церкви, сколько у меня городов и сел, и со всей этой земли я получаю десятину; но, видит Бог, истину говорю тебе, что всю эту славу и честь я вменил бы в прах и работал бы в послушании игумена святой Печерской лавры. и готов быть сором, попираемым ногами в святом Печерском монастыре, или одним из бедных, лежащих пред вратами честной Печерской обители!» «Ни одна обитель, — писал знаменитый наш митрополит Евгений, архимандрит Печерской обители, — ни одна обитель не включала в недре своем столько избранников Божиих из всех состояний, начиная от простого народа до бояр и князей; ни одна не показала свету столько святых мужей, не произвела столько светильников Церкви, пастырей, учителей, наставников благочестивого и доброго жития, ревностных защитников Православия и невинно гонимых, попечителей о сирых, больных и странных». Как много людей святых и великих дала Печерская обитель нам и человечеству, и как, при чистоте жизни ее иноков, должно быть велико ее влияние словом, делами и письменами на Великих и удельных князей, на бояр, на все остальное духовенство, на целый народ.
Мы уже видели, каким ревностным христианином был св. Владимир и как сильно действовали на него мнение и советы духовенства.
Великий князь Ярослав также любил церковные уставы, беседовал с священниками и черноризцами, проводил дни и ночи в чтении книг, собирал писцов, переводил книги с греческого на славянский, сооружал и украшал Божии храмы. Сын его, Изяслав, был также предан христианской вере и, вступивши на престол отца своего, пришел с дружиною к Антонию просить у него благословения. И после сего он любил беседовать с св. иноком и не решался на важное дело без его благословения. Идя войною на половцев, князья Изяслав Киевский, Святослав Черниговский и Всеволод Переяславльский все испрашивали благословения у Антония.
Другим светилом Печерской обители был св. Феодосий, уроженец Киевской губернии города Василькова, удивлявший современников святостью жизни и превзошедший всю братию постом, бодростью, смирением и послушанием. Бедные находили в нем утешителя и помощника; для них он устроил особенный двор с церковью св. мученика Стефана; уделял им десятую часть от монастырского имения и, сверх того, каждую субботу посылал воз хлебов заключенным в темницах. Бывши игуменом, он принял устав греческого Студийского монастыря, переданный ему иноком сего монастыря Михаилом, и этот устав, сделавшись общим для всех монастырей русских, имел обширное влияние на все наше духовенство. Еще при жизни его многие признавали его святость, и народ приходил исповедовать грехи свои, а иные отдавали монастырю имения и деревни. Сам Великий князь Изяслав смирялся пред кротостью Феодосия, наслаждался его сладкоречивыми наставительными беседами и возвращался в дом свой, славя Бога. Когда же Святослав вместе с Всеволодом, изгнавши брата своего Изяслава из Киева, занял великокняжеский престол и просил Феодосия к себе на обед, то святой инок отказался от приглашения и смело отвечал: «Не предстоит мне вкушать брашна, исполненного крови и убийства». И после восставал противу несправедливости и обличал Святослава, что он поступил неправедно и не по закону сел на престол, но, изгнав старшего брата, который заменял ему отца. Сначала это раздражало князя, и он, получивши обвинительное послание, где были представлены многие примеры братней ненависти, бросил его на землю и грозился Феодосию послать его в заточение; но вскоре оставил свой гнев и даже не решался без позволения инока войти в монастырь. Однажды Феодосий, пришед к Святославу, застал его окруженного музыкою и весельем, сел подле князя, поник головою и сказал ему: «Так ли будет в грядущем веке…». От этих слов князь залился слезами и запретил с того времени играть в присутствии святого мужа. Когда в другой раз Феодосий застал князя среди веселья, то Святослав сказал ему: «Истинно говорю тебе: если бы сказали мне, что мой отец воскрес из мертвых, я не обрадовался бы ему, как радуюсь твоему приходу, и не устрашился бы так его, как боюсь святости твоей жизни»41. Часто Великий князь встречал его у дверей своего дома. Другие князья не менее уважали святость жизни иноков. Князь Ростислав приглашал к своей трапезе каждую субботу Великого поста двенадцать печерских старцев и архимандрита и, желая сам быть иноком Печерского монастыря, говорил: «Княжение мира сего не может быть без греха; оно уже отравило и измождило меня своими вседневными забо- тами»42. Святополк II был другом Прохора, инока печерского, обещался ему не делать никому насилия, взаимно с ним дали слово положить своими руками в гроб того, кто из них умрет прежде; и когда пробил последний час Прохора, то князь, бывши в походе противу половцев, оставил войну и войско и прибыл в Киев, чтоб исполнить слово, данное простому иноку. Князь Глеб Святославич был испрошен у его отца на престол Тмутараканский — игуменом Никоном. Митрополит Кирилл, постриженец печерский, в тяжелое время зависимости нашей от татар, говорил открыто на Владимирском соборе: «Не томимы ли мы на всякий день от безбожных и нечестивых поганых? Все это за то, что не храним святых правил» — и всеми силами поддерживал веру Христову. Духовник Михаила Черниговского Иоанн заклинал князя не исполнять языческих обычаев пред лицом самого Батыя, и князь, преданный вере, погиб за нее среди мучений. Так было сильно влияние печерских иноков на наших князей и непосредственно на весь народ! Кроме того, им обязаны мы прямым распространением христианской веры в языческих странах России. Современник и друг Феодосия, Никон, распространял христианство в Тмутаракань, привел многих к иноческому житию и устроил монастырь наподобие Печерского45. Инок Исаия, сделавшись епископом Ростовским, прибыл в Ростов и содрогся сердцем, как сказано в жизни его, увидевши свое свирепствующее стадо, людей новокрещенных и не утвержденных в вере. Первым его делом здесь, в окрестных городах и во всей той стране, было ниспровержение идолов, разрушение капищ, проповедание святой веры и приведение к ней чудесами и знамениями. Святой инок Кукша первый внес слово Христово в страну вятичей, или нынешние губернии Курскую и Орловскую, где во время Нестора люди жили в лесах, ели все нечистое, не стыдились срамословия пред своими родителями и близкими, не знали браков, сожигали трупы умерших и творили на них тризны. Такими в то время были и другие славяне, между тем как в Киеве уже многие сияли христианскими добродетелями. К ним-то решился идти инок Кукша; хотел передать им веру Христову и мученически погиб среди них. Смерть его прозрел духовный брат Пимен, прозванный Постником, и в день его кончины сказал всей братии посреди церкви: «Сегодня на рассвете убит брат наш Кукша». Так погиб святой мученик, и немногое дошло до нас из его жизни. Там не нужно много слов, где дела свидетельствуют ясно49, сказано в его жизни. Таким образом, большая часть России обращена в христианство иноками Печерской обители. И все это свершалось незадолго до нашествия татар: когда же было вполне распространено христианское учение на севере России и многими ли веками позже, нежели в южной части, неизвестно. Но принявши в соображение все сказанное, зная усилия Стефана Пермского передать слово Христово зырянам, испытавши затруднение посеять его среди сибирских язычников, предвидя, как много потребно веков для утверждения их в истинах веры, вникая в историческую жизнь и быт народа и духовенства тех стран России, где проповедовали святое учение иноки Кукша и Исаия, становится очевидным, что истины христианской веры были здесь усвоены гораздо позже, нежели на юге нашего Отечества, и, кажется, можно сказать с полною уверенностью, что в первое время покорения России татарами многие из ее жителей были язычниками: еще не все капища были разрушены, не все идолы ниспровергнуты, и христианство хранилось только духовенством, князьями, вероятно, дружиною и высшим классом по городам и некоторым селениям. Язычники татары нашли у нас, говоря о России вообще, еще много языческого; только Киев и несколько городов были светом среди тьмы; некоторые князья, высшее духовенство и печерские иноки были светильниками среди большей части неверующего народа. Митрополит Кирилл, постриженец Печерской обители, воздвигший храм на севере, куда перенесена была столица, и водворявший там веру Христову уже в век татарского нашествия, описывает грубость тогдашних нравов своей паствы и прибавляет, что здесь «упиваются без меры в святые пречистые постные дни… и не бывает божественного крещения до Всех Святых». В позднейшее время в Суздале и Новгороде являлось язычество с религиозною силою. Даже в XV веке митрополит Фотий восставал противу остатков язычества. Литва приняла христианство гораздо позже нашествия татар, и только со времени их набегов и опустошений заметно является у нас живая мысль, что Бог посещает людей наказаниями за их безверие и нечистую жизнь, мысль, поддержавшая и, вероятно, распространившая христианство. Правда, это лишает нас той блаженной старины, в которой, бесспорно, было много прекрасного и великого, но о которой мы часто мечтаем как о золотом веке, представляем ее каждый по своему воображению, и многие готовы вытеснить ею все настоящее. Напрасно жалеют об утрате нашей семейной жизни, силе и свободе народного характера, будто бы подавленного татарами: в то же время многие, не шутя, признают, что характер народный становится сильнее и возвышеннее среди искушений и бедствий. С первого появления татар мы не вступали и не могли вступить с ними в борьбу как с народом кочевым: у нас были битвы, но не было народной войны, и не с кем было вести ее, потому что татары грабили, но не завоевывали землю, не думали жить в ней и владеть ею; всегда были верны своей кочевой жизни и войне, и постоянно кочевали по пустыням приволжским и степям между Днепром и Доном. Они облагали князей наших данью, грабили и опустошали, временем, наши города и селения; нам бывало тяжело и страшно от них, но они не вмешивались, сколько известно, в наш домашний быт, не восставали против народных обычаев, и наши князья всегда оставались полными нашими властителями. В этом отношении еще многое предстоит для исследования историков; еще многому надобно учиться, чтобы понять всю важность нашего великого, еще юного Отечества: общие мнения и приложения для нас, по меньшей мере, бесполезны.
Но обратимся к обители. Из всего, что мы сказали, видно, как иноки печерские первые разливали духовную религиозную жизнь в России, и особенно на севере ее, в то время когда великие князья переносили туда жизнь гражданскую.
Одни имена людей, данных России Печерскою обителью, вливают к ней невольное благоговение. Не будем повторять заслуг и жизни первых ее строителей Антония и Феодосия; кроме них, она дала нам Нестора, описавшего начальные дни жизни нашего Отечества, сохранившего предания отдаленных времен и пережившего славу великих. Произведения св. Димитрия Ростовского, знакомые людям просвещенным и по языку и по чистоте мыслей, стали предметом всеобщего чтения — книгою народною и повсеместною. Одни имена Никифора Гура, восставшего со всею твердостью души и преданностью к Православной вере противу страшной силы и всех ухищрений униатов; Лазаря Барановича, которого св. Димитрий Ростовский называл великим столбом церковным; Петра Могилы, восстановлявшего все разрушенное татарами и низвергнутое униатами; Стефана Яворского, деятельного ученого и сильно противодействовавшего распространению расколов; Георгия Конисского, пылкого защитника прав отечественных и Православной веры, и Феофана Прокоповича, красноречивого проповедника и соучастника в делах Великого Петра; одни эти люди, вспоенные духовною жизнью Печерской обители, вливают невольное к ней благоговение. Кроме того, несколько сот лиц, возрожденных жизнью в Печерской обители, воспитанных ею и принадлежавших к ней по занимаемым должностям, известны своими произведениями, то чисто историческими, то религиозными, и действовали как учители веры и сеятели просвещения на всем пространстве России.
Под одним непосредственным начальством Печерской обители находилось много монастырей в губерниях Киевской, Черниговской, Орловской, в Белгородской епархии и других местах. Правда, они отходили в смутные времена от ее непосредственного ведомства, но впоследствии снова к ней присоединялись, и только при государыне Екатерине II (1786) отчислены к местным епархиям, учрежденным в каждой губернии. Непосредственное влияние Печерской обители на все эти монастыри, конечно, было велико. В церковных правилах, составленных в XII веке митрополитом Иоанном, принадлежавшим, по всей вероятности, Печерской обители, мы видим, с какою силою он стремился утверждать правила христианства в народе и в самом духовенстве, среди которого, вероятно, более в смутные времена, к сожалению, многие увлекались соблазнами мира: учреждали пиры в монастырях, сзывали на них женщин и старались превзойти один другого в удовольствиях и невоздержании, и противо такой жизни восставало с отлучением и проклятием высшее духовенство — и среди его преимущественно действовали люди, бывшие печерскими иноками. Признавая заслуги обители, великие князья и знаменитые особы давали ей многие преимущества и обогащали вкладами. Андрей Георгиевич Боголюбский дал ей право архимандрии и титло Лавры и Ставропигии или независимости от митрополита. Но это право, нарушенное в 1168 году митрополитом Константином II, и колеблемое удельными междоусобиями и бедствиями от татар или поляков, было восстановлено только Патриархом Иеремиею, и утверждено Патриархом Константинопольским. То же подтверждали последующие патриархи и царские грамоты Петра Великого (мая 31, 16 октября 1720), в которых Лавра наименовалась Царскою Патриаршею Ставропигией. Но в 1786 году, апреля 10, главным архимандритом назначено быть Киевскому митрополиту. Отличительная служба и пение доныне сохранились в Печерской обители.
Еще во время Феодосия упоминается о селениях, которыми владела Печерская обитель. Князь Ярополк Изяславич, дочь его княжна Анастасия, князь Андрей Боголюбский и другие князья русские наделяли Печер- скую обитель городами, селами, дачами. Князь Литовский Витовт повелел отпускать для обители ежегодно из своих владений сто кадей меду. В новейшие времена, по соединении Малороссии с Россиею, Царь Алексей Михайлович прислал в дар лавре бархатные ризы, вышитые жемчугом; Царица Марфа Матфеевна Евангелие в серебряном окладе; Петр Великий — два Евангелия в серебряном окладе; сверх того, дал ей 15 тысяч рублей на вспоможение после пожара и защитил земляною крепостью; Императрицы Екатерина I, Анна Иоанновна, Елизавета Петровна и Екатерина Алексеевна вложили богатые ризы, сосуды и украшения; Государь Павел Петрович пожертвовал икону Спасителя на кипарисной доске в дорогой раме; Императрица Елизавета Алексеевна прислала богатые полные облачения, покровы и сосуды; Государь Александр Павлович вложил на пещеры 200 червонцев и повелел возобновить крепость; Государь Император Николай Павлович, бывши еще Великим князем, принес лавре денежный вклад, а в 1827 году прислал на гробницу Великого князя Владимира глазетовый с орлами и горностаями покров; в 1830 году Государь Император Николай Павлович с Императрицею Александрою Феодоровною прислали в дар лавре великолепную дарохранительницу. Бояре и знаменитые люди обогащали ее, как имениями, так и вкладами: гетманы Самойлович, Мазепа, Скоропадский, Полуботко, Апостол-Разумовский, князья Голицыны, Гагарины, Меньшиковы, графы Воронцовы, Румянцевы и другие знатные особы и простолюдины не жалели сокровищ для Печерской обители. Но обитель не вполне пользовалась щедростью подателей: междоусобия, хищения татар, угнетения униатов и страшные пожары часто лишали ее почти всего достояния и разрушали самые храмы Господни. В 1786 году, при отдаче монастырских крестьян в казенное ведомство, считалось за обителью в разных губерниях мужеского пола душ 28 510.
С сего времени положен Киевской лавре штат наравне с Троицкою, и сверх того оставлены при ней Кишаевская пустынь для престарелой братии, мельница на реке Лыбеди, лес с пасекою, земля при Голосеевской пустыне и Самберках, рыбные ловли на Днепре при урочищах Жукове и Тильбике, сенокос в Темном луге, шесть подворий в Киеве с садом и шесть подворий за городом. К сему владению причислены, сверх того, повелением императора Александра, восемь рыбных озер.
Пользуясь этими владениями и приношением богомольцев, лавра не бездействовала в Отечественную войну с французами и принесла государству для вспоможения войску до 60 тысяч рублей деньгами и драгоценными вещами.
Но вот послышался звон колокола, вот доносится тихий благовест. Это призыв к молитве в Печерскую обитель. Войдемте ж в это святилище веры, в эту сокровищницу святого и рассадник многих великих людей, подвизавшихся для пользы родины и человечества. Видите ли, как из-за крепостных валов возносятся кресты и куполы церковные и гигантская колокольня, — туда, туда! Вот мы уже миновали валы и раскаты бастионов, прошли мимо громадного арсенала, обставленного пирамидальными группами пушек, бомб и ядер; прошли через пространство, отделяющее самую крепость от стен обители, должны спуститься под своды стены, сделанной гетманом Мазепою, и следовать за всеми ее переходами, как бы для того, чтоб во всей красе предстали здания самой обители. Вот они: вот Святые врата, вдавшиеся между двумя изворотами стены, исписанными священными изображениями, и над ними церковь Св. Троицы, с главою, позлащенною через огонь, и с куполом, обложенным листовым золотом. Это истинно святое место: это вход в святилище. На этом месте слишком за 700 лет до нашего времени (1106) была сооружена церковь, и устроена больница черниговским князем Николаем, проименованым Святошею, и сам он, постригшись, не устыдился прежнего своего сана и был здесь привратником. По уничтожении этой церкви на ее месте был устроен больничный монастырь. Отсюда, пройдя под сводом самой церкви, вы видите улицу, обставленную двумя рядами невысоких келий, осененных ветвистыми деревьями грецких орехов и оживленных изображениями из Священной истории. Здесь на крыльцах или под тенью дерев часто сидят старцы, углубившиеся в чтение книг. В конце перспективы взор невольно останавливается на главном храме Успения Божией Матери, а несколько правее подъемлется громадная колокольня.
По помосту от Святых врат ко храму идут на поклонение Богу и св. угодникам люди, притекшие почти из всех стран Русского царства. Двери храма отверзты и спокойно приемлют каждого; вошедшие в них исчезают от взора один за другим, и вы только слышите, как оттуда доносится священное пение!
Одна его наружность говорит о его внутреннем великолепии: это четвероугольное здание, занимающее более 20 саженей в длину и столько же в ширину, со впадиною с запада, украшенною живописью, с двумя притворами с боков и пятью выпуклостями с восточной стороны; его стены исписаны священными изображениями; навес над его входом горит золотом; над ним возносятся семь позолоченных глав с куполами из червонного золота, осененные семью позлащенными крестами, из которых средний подъемлется над зданием от основания земли на 22 сажени.
Вступая в храм, невольно поражаешься богатством и великолепием иконостаса, залитого золотом и серебром. С него взирают лики Спасителя, Божьей Матери и святых угодников, полуозаренные светом лампад и обложенные золотыми и позлащенными окладами, украшенные драгоценными камнями. Взирая на это богатство, забываешь ценность золота и всех драгоценностей и видишь в них одно религиозное чувство, одну готовность жертвовать земным достоянием для украшения Божьего храма. Это не металл, не драгоценности — это мысль человека о Боге, моление или благодарение Богу. За царскими вратами установлен престол, и на нем водружено распятие, украшенное яхонтовыми и другими каменьями. Направо и налево в самой церкви за крестообразными столбами и темными входами устроены для монахов места, обнесенные перилами, с отдельными дверцами для каждого: там они пребывают во время службы, и их вид, почти неподвижный, их лица, смиренно обращенные к иконам, их черная одежда и четки, а за ними по стенам изображения святых и всех князей, покровительствовавших обители, полусвет, разлитый за переходами, духовное пение, службы, воскурения, глава св. и Великого Владимира, поставленная при самом входе, и тысячи великих воспоминаний, и толпы простолюдинов, притекших издалече, — все это вливает чувство новое, неведомое для не посещавших Печерской обители, и возносишь душу от всего земного к лону Создателя.
При храме устроено девять приделов, из которых в одном, во имя св. Стефана, сооруженного Борецкими, находится икона Божьей Матери, пред которою молился почти за 700 лет князь Игорь Ольгович, убитый народом в 1147 году53.
На этом месте, как мы уже видели, была основана еще при Антонии церковь во имя Успения Божьей Матери, оконченная постройкою почти за 800 лет до нашего времени. Повествуют, что самое начало этой церкви было ознаменовано чудесами: один варяг видел ее изображение на облаке и слышал глас, повелевавший ему отнести к Антонию златой пояс для церкви и златой венец для украшения жертвенника, снятые с распятия, чтимого его отцом; четыре искусных строителя, удовлетворенные вперед за трехлетние труды, пришли из Греции в Киев, как бы по внушению Божию, и также зрели на облаках изображение храма. Этот храм, по древним описаниям, был великолепно украшен внутри и отвне позлащенными каменьями и лучшею живописью; церковный помост был расцвечен разными узорами; главы церквей были позлащены; крест сделан из чистого золота, и вокруг церкви и всего монастыря обходила каменная стена в сажень толщиною. Спустя семь лет по создании сей церкви на Киев напали половцы, сожгли предместья и во время сна монахов напали на обитель; выломали стену, ворвались в самый монастырь, расхитили его, сожгли церковные двери и разогнали монашествующих. Но конечное разрушение зданий обители свершилось в 1240 году, когда нахлынули на Русь татары под предводительством хана Батыя. Они до основания разрушили монастырскую стену, расхитили все церковные украшения, сняли с главы церковный крест и самую церковь разломали до окон, а алтарь по перси иконы Божьей Матери. Все люди, находившиеся в обители, или погибли, или взяты в плен, и только немногие спаслись бегством в леса и горы; жили там в уединенных пещерах, и из любви к святому месту тайно сходились для служения Богу в уцелевший предел по тихому благовесту сохранившегося колокола.
Более осьмидесяти лет все киевское княжество, подвергаясь набегам литовцев, было под зависимостью татарских ханов и надзором их баскаков. Путешественники находили здесь только развалины и почти не встречали жителей. Вскоре галицкие князья стали присваивать себе титло Великих князей киевских, а в 1320 году литовский князь Гедемин, одолев татар, захватил Киев и отдал его в управление своему наместнику князю гольшанскому, исповедовавшему греческую веру. После сего постоянно назначались наместники православного исповедывания. В 1399 году татарский хан Тимур Кушлук успел сжечь и разграбить предместья киевские и вытребовал с бедной обители 30 рублей выкупа. Подготовленный всею тягостью обстоятельств Киев — эта святыня и колыбель нашего Отечества почти запустел, и самый храм обители возобновлен наместником князем Симеоном Слуцким слишком через двести лет по разрушении (1470) татарами. Спустя год после сего возобновления все киевское княжение сделалось, по воле польского короля Казимира IV, литовским поветом, или уездом; почти через двенадцать лет весь город и обитель были сожжены и разграблены крымским ханом Минглигиреем и непрестанно подвергались набегам и разорению. Но в эти долгие века бедствий Южной Руси готовилось для нее спасение на юге и севере. У днепровских порогов созревала сила и самобытность Украины в лице запорожцев, а на севере Москва копила силы, чтобы разом одолеть врагов и защитить своих собратий, против которых постоянно были направлены все силы татар, Литвы и Польши.
Когда (1596) униаты коснулись Православной веры и дошли до поругания святых храмов, отдавши их на откуп жидам, делавши из них питейные домы, притеснявши священство и исповедовавших Православие, а поляки унижали русский народ и надругались над его правами, в то время вся Украина восстала противу ляхов войною на жизнь и смерть. Борьба была страшная, и при сомнительных успехах той и другой стороны страдал Киев, страдала и была непрестанно в опасности Печерская обитель.
Даже после соединения Украины с Россиею польские епископы старались овладеть ее достоянием и присваивали себе власть над нею; а в 1686 году по договору, сделанному между Россиею и Польшею, отошли к последней все волости, которыми владела обитель и которые находились за новою границею России.
С сего времени еще много терпела обитель от врагов, чумы и пожаров, из которых самый страшный был в 1718 году на 22 апреля; он уничтожил архив, разрушил все здания, кельи и самую церковь.
Но Петр Великий, упрочивши самобытность государства, давши ему более естественные пределы, упрочил и безопасность обители, обвел кругом нее земляную крепость, дал ей на вспоможение 5 000 рублей, предписал собрать 10 тысяч рублей с малороссийских старшины и мещан, повелел доставить разные утвари и колокола из разных городов и монастырей, а сам прислал архитектора и поручил надзор за строением гетману Скоропадскому. Внемля велениям Петра, начали возобновлять и церковь; в 1720 году она была освящена киевским архиепископом Варлаамом Ванотовичем. Только со времени Петра Великого до отписания от монастырей недвижимых имений с крестьянами Печерская обитель богатела, и ее иноки жили в полном довольствии.
Сверх сих храмов и зданий, находится в обители братская трапеза, на том же месте, где была она при св. Феодосии, разные кельи, хозяйственные строения, библиотека, устроенная при великой церкви, типография, заведенная не позже 1618 года, гостиница для бедных богомольцев, церковь Всех Святых, за южною стороною стены, над Экономическими вратами, сооруженная гетманом Мазепою. Далее за стеною к востоку находятся пещеры и собственно Печерские здания, не раз измененные в своем виде, кроме их главных улиц, и не раз скрывавшие под спудом своим мощи святых от хищения и неистовства врагов.
Преклонимся же пред священным предметом поклонения всех русских. Выйдем северными дверьми церкви и последуем за потоком народа. Наш путь извивается то к северу, то к востоку, то к югу, то снова к северу и востоку, пока мы не оставим за собою монастырских зданий и стены; пройдя их, мы увидим церковь на отлогости горы, изрытой оврагами и зеленеющей полянами и садами, а далее опять виден Днепр, и за ним снова синева леса и синева дали.
Церковь Ближних пещер сооружена в 1700 году во имя Воздвиженья Честного Креста полтавским полковником Герциком и освящена митрополитом Варлаамом Ясминским. Главы и кресты на ней, равно и на колокольне, позлащены червонным золотом, а купола покрыты зеленою краскою. На стене, предохраняющей церковь и самые пещеры от обвала, построены две башни: в одной из них хранится печерская ризница, а в другой сделан открытым сводом вход в галерею, ведущую к Дальним пещерам.
Начало Ближним пещерам положено св. Антонием, когда он удалился для уединения из первой пещеры, ископанной Илларионом. Вход в Ближние пещеры сделан из церкви Воздвиженья Креста Господня. Здесь почти во всякое время дня встретите толпу народа, стекшегося из Украины, России, с Дона, даже из Сибири, с своими особенными наречием и одеждою. И теперь более сотни простолюдинов с выражением веры, не возмущаемой умом и пытливостью воображения, с выражением ожидания как будто какого-то чуда смотрят, скоро ли откроется дверь в подземелье. В руках каждого теплится свеча; в храме тишина; один или два монаха и почти никого из людей высшего круга. Вот железная дверь отворилась, и толпа народа тронулась, шагнула и сжалась у входа, но нет ни шума, ни беспорядка, и все идут медленно, руководимые монахом… Не спешите быть первым, пусть пройдет народ: за ним свободнее будет видеть первое убежище христиан и предметы всеобщего благоговения. Переступивши за пещерную дверь, взгляните, как живая река народа движется в этом сжатом, сероватом своде, полуозаренном одними свечами молельщиков и склоненном отлогою покатостью в глубину земли; взгляните, как этот народ останавливается пред каждым святым, творит молитвы, расспрашивает о его жизни, движется далее и далее и исчезает, разливаясь по переходам. Каждый святой покоится в четырехугольном углублении пещеры, в деревянной гробнице, а иные в украшенных серебром и золотом, и над каждым изображены его имя и жизнь. В иных местах пещер видны наглухо запертые двери с небольшим окошечком: они ведут в кельи почивающих там затворников.
В иных местах покажется из-за железной решетки огонь, освещающий подземную келью, и слышится молитва и тихое пение: здесь совершается служба. Так следуете вы по всем переходам пещер, доколе не достигнете выхода, где снова озарит вас свет дня, повеет свежестью воздух и снова предстанет мир с его живой красою и наслаждениями земной жизни. Вы невольно вздохнете и осмотритесь кругом себя.
Но вот и галерея с окнами и деревянным помостом, ведущая к Дальним пещерам. В ней располагаются убогие и калеки, испрашивая духовными песнями насущного хлеба.
При Дальних пещерах, из которых иные существовали еще до принятия христианской веры св. Владимиром, а другие начаты Илларионом, находятся церкви Рождества Богородицы и Зачатия св. Анны, с главами, позлащенными червонным золотом. Входов в пещеры два, западный и восточный. Расположение их хотя другое, нежели в ближних, но общее устройство, впечатление так же сильны, и воспоминания о первых днях жизни России еще сильнее и разнообразнее. По народному сказанию, в них есть завалившийся ход под Днепр и даже на противоположный его берег. При обеих пещерах находятся кельи блюстителей пещер и другие здания. Во всей обители много погребено ее благотворителей и людей великих: в большой церкви покоятся князь Константин Иоаннович Острожский (1533), ревностный христианин, распространитель училищ и покровитель немощных; генерал-фельдмаршал граф Гудович (1821); архимандрит печерский Гизель (1683); граф Румянцев- Задунайский. На юг от церкви на открытом месте погребены: Кочубей и Искра, погибшие за преданность Петру Великому; здесь же погребен старшина Войска Донского Андрей Ив. Краснощеков; близ дверей церкви покоится тело Наталии Борисовны Долгорукой; в церкви Ближних пещер погребен полковник полтавского полка Герцик, соорудивший эту церковь, где хранится и портрет его. В лавре же, подле гроба Феодосия, погребена дочь князя Ярополка Анна, по собственному ее желанию, а за лаврскою стеною к северу, в церкви Спаса на Берестове погребен Великий князь Георгий Долгорукий, перенесший великокняжеский престол и вместе с ним так много жизни и воспоминаний с юга России на север; сын его Глеб, сестра его и супруга Венгерского короля Белы — София и супруга Владимира Мономаха — Еффимия.
Теперь, по обычаю молельщиков, поклонившись святыне и обозревши все достопамятное, взойдем на главную колокольню Печерской обители. Она установлена в двадцати саженях от великой церкви, в направлении к юго-западу. Каждый из ее четырех ярусов сделан по одному из архитектурных орденов, стройно сведенных пирамидою. Нижний украшен рустиком, второй обставлен тридцатью двумя колоннами ионического большого размера и шестнадцатью небольшими столбами при окнах; четвертый ярус во вкусе коринфского ордена, украшенный осемью тройными столбами. Она выше всех русских колоколен и даже выше колокольни Ивана Великого слишком пятью саженями: в ней 431/2 сажени и десять вершков до основания креста. Купол позлащен листовым золотом, а глава позолочена через огонь. Она сооружена по плану известного художника Шейдена и кончена постройкою в 1745 году. Главный ее колокол, называемый Успенским, весит 1000 пудов. Вверху колокольни устроены часы. Если подыметесь сюда, то увидите под собою все монастырские здания, кресты и главы церквей, переходы, дорожки, зелень садов, каменную стену около обители, в окружности более версты, и за нею, с одной стороны, крепость с своими строениями, а с другой — здания Печерские. Это место называлось некогда Берестовьем; на нем за 850 лет до нашего времени был дремучий лес, по скату горы в глухих местах, тайные убежища христиан, а на горе любимый берестовский дворец Великого князя Владимира, где он тешился с своей дружиною и ласкал своих жен и наложниц. Здесь-то
У славного князя Владимира было
Пированье, почетный пир, было
Столованье, почетный стол
На многи князи, бояре,
И на русские могучи богатыри
И гости богатые.
Здесь-то, по народной песне: ласковый государь Владимир князь по светлой гридне похаживал, черные кудри порасчесывал, со своими князьями-богатырями поговаривал. Здесь же и скончался, по сказанию летописца, Великий Владимир в 1015 году 15 июля. Далее к северу- западу виден весь древний Киев, где, по преданию народному, Андрей Первозванный водрузил Крест Господень; видно и то место, где стоял терем Великой княгини Ольги и где теперь сооружен собор Андрея Первозванного, и то, где был поставлен Перун и другие кумиры; видна и Святая София, сооруженная Ярославом на месте, где он одолел печенегов, и на взгорье Николаевский монастырь, близ которого погребен Олег; а далее на север под горою расположилось Подолье с своими зданиями, еще далее места, где крестился народ, и Почайна, где княгиня Ольга заставила так долго дожидаться греческих послов; к восточной стороне, кажется, у самых ног расстилается Днепр. Во все стороны синева дали сливается с синевою неба. Вы как будто стоите под его куполом, в самой средине видимого пространства, и пред вами раскидываются три губернии: Киевская, Черниговская, Полтавская, и видны города — Козелец, Переяславль и Васильков.
Как много великого свершилось на этом пространстве! Сколько являлось здесь разноплеменных народов и людей с великой душою! На этом пространстве России впервые принята народом христианская вера, на нем протекают исторические реки Альта, Трубеж и Стугна, где так много было битв и где Владимир Великий велел строить города и населять их крещеными людьми. Одно это пространство — неисчерпаемое поприще и для поэта, и для историка. За ним к северу и востоку, где оканчивается губерния Черниговская и начинаются: Смоленская, Орловская и Курская, спустя двести лет после крещения киевлян жили язычники, замучившие святого инока Кукшу, распространителя истиной веры. А там, далеко на севере, в губерниях Новгородской, Владимирской, Рязанской и др. и в позднейшие времена являлось язычество со своими обрядами, не как игра и увеселение народа, но как вера со всею силою и противодействием христианству. Но над всем восторжествовала святость христианского учения. Первые его рассадники — монастыри и города, в которых жили христиане, князья и наши наместники, были первоначальными светильниками Православной веры: отсюда разливалась она по всем областям и нигде не избирала орудиями жестокости и гонения. Даже подвластных иноплеменников и иноверцев, самих татар, старались наши великие князья и святители приводить к христианской вере любовью, «а страхом их к крещенью никак не приводити», и даже «говорить с ними тихо с умилением, а с жестокостью с ними не говорити».
Дивная картина разлития христианской веры по миру языческому! Кажется, все восставало противу святого учения: суровость нравов, вековые обычаи, с которыми возрастали народы, набеги степных племен, разноплеменность и различие языков, и всюду оно проникло, все смягчило, согрело душу, сблизило полы и состояния. Сильные князья, едва вышед из язычества, давали у себя обеды нищим, смиренно молились в одном храме с простолюдином и завещевали погребать себя близ церкви или близ могилы безвестного инока. Жизнь внутренняя начала торжествовать над внешнею, погружала человека в самого себя, в его душу и сильнее, святее призывала его к Богу.
Какие бедствия постигали одну Печерскую обитель: гнев первых князей, грабительства половцев, разрушительное нашествие татар, их постоянное тяготение над Киевом, завоевание его литовцами, переход к полякам, потеря самобытности, всевозможные гонения и притеснения от униатов, пожары, чума, землетрясения, словом, все бедствия, каких не испытывали ни одна обитель, и теперь она снова красуется в своем величии, и всюду благоговеет пред нею народ, и отовсюду стекается к ней на поклонение.
1836 г.
Сентября 6.
Киев