Идетъ коза лѣсами,—рогами-то брыкъ-брыкъ!
Идетъ коза полями,—ногами-то топъ-топъ!
Я, коза-дереза, никого не боюсь,—брыкъ-брыкъ, топъ-топъ!
Она родилась ранней весной въ старой избушкѣ бабушки Петровны.
Бѣлое утро чуть-чуть заглянуло въ избушку бабушки Петровны, какъ подъ рукомойникомъ явилась бѣлая козочка.
Бабушка Петровна крѣпко спала. Она не слышала, какъ радостно проблеяла коза Матрена, какъ тихо отвѣтила козѣ Матренѣ бѣлая козочка, лежа на земляномъ полу: — Гдѣ я?
— У бабушки Петровны съ матерью!—коротко сказала коза Матрена и ласково стала облизывать ей глаза,—яснѣе стало въ глазахъ; заботливо начала облизывать голову,—свѣтлѣе стало въ головѣ; нѣжно припала къ бѣлой груди,—сильнѣе забилось сердце у бѣлой козочки—тукъ-тукъ-тукъ!—и встала козочка на рѣзвыя ножки; сунула коза Матрена бѣлую козочку веселой мордочкой къ своимъ теплымъ соскамъ и стала кормить милую дочь сладкимъ молокомъ.
И бѣлая козочка поняла (она была умная,—это сразу рѣшила мать ея, коза Матрена), бѣляночка поняла: что можетъ быть слаще молока?—Ничто! Кто можетъ быть милѣе матери?—Никто!
Козочка-бѣляночка не одну, не двѣ минуты сосала сладкое материнское молоко и черезъ часъ, а можетъ-быть и черезъ два, послѣ своего рожденія запрыгала весело по избѣ бабушки Петровны. Хорошо и не ободняло еще, а бѣлая козочка уже десятки разъ проскакала отъ рукомойника въ передній уголъ, изъ передняго угла—къ выходной двери, къ низкому коннику, гдѣ спала бабушка Петровна; у конника налетѣла она на рыжаго кота Василья Васильича, лизнула его въ сытую мордочку. Котъ обидѣлся, далъ козочкѣ сильную пощечину. Козочка любила всѣхъ и хотѣла приласкать каждаго; вотъ и поди, приласкайся къ иному забіякѣ,—онъ ни за что тебя обидитъ. Горько стало на сердцѣ у козочки-бѣляночки, молча отпрыгнула она назадъ, посмотрѣла долго на кота и издали проблеяла:
— Ахъ, зачѣмъ ты дѣлаешь больно? Не умѣешь играть!..
И снова стало радостно на сердцѣ у козочки-бѣляночки, и подумала она: «А можетъ-быть, я его обидѣла,—вотъ онъ какой важный, серьезный, а я подбѣжала къ нему запросто». И козочка снова подпрыгнула къ коту, чтобы извиниться.
— Я, я… не хотѣла васъ огорчить… Я…
Котъ Василій Васильевичъ поднялся на лапы и рѣшилъ поучить надоѣдницу. Онъ взвился въ воздухъ клубомъ, козочка прилегла къ полу, повторяя:
— Простите, я не хотѣла васъ обидѣть!
Котъ перелетѣлъ черезъ козочку, шлепнулся на полъ и громко и отчаянно замяукалъ. Бабушка Петровна проснулась, поднялась на конникѣ и прошептала:
— Господи, кто это развозился въ избушкѣ?
Козочка-бѣляночка подбѣжала къ бабушкѣ, проблеяла:
— Здравствуй! Вотъ и я!
— А-а, у насъ новая козочка, молодая бѣляночка! Слава Богу, бабушкѣ прибыль.
Съ этого яснаго утра козочка-бѣляночка стала жить-поживать у бабушки Петровны.
Бабушка любила козочку-бѣляночку. Козочка росла на волѣ, бабушка не привязывала ее на веревку.
Козочка-бѣляночка была большая шалунья. Она всюду совала свою мордочку: и въ горшокъ съ горячими щами, и въ кринку съ молокомъ, и въ чугунокъ съ варенымъ картофелемъ.
До всего было дѣло козочкѣ-бѣляночкѣ; то она свяжется съ серьезнымъ котомъ Васильемъ Васильичемъ, налетитъ на кота, задеретъ короткій хвостъ, припадетъ головой къ землѣ,—прыжокъ-два и собьетъ кота съ ногъ, отброситъ далеко въ сторону. Пройдетъ минута-двѣ,—козочка-бѣляночка набросится на пѣтуха Кузьму Петровича, горлана-полуночника, большого хвастуна въ птичьей семьѣ. Кузьма Петровичъ то и знай приговариваетъ:
— Кло! кло! кло! ку-ку-ре-ку! Было это въ пожарный годъ: сгорѣла бы вся деревня наша, если бы я не увидалъ да не заоралъ во все горло; а такого горла ни у одного пѣтуха нѣтъ, хоть весь свѣтъ пройди… Ужъ и заоралъ я! «По-жа-аръ, братцы-сударики!» кричу и все расту, расту,—со свинью выросъ, вотъ на этомъ мѣстѣ мнѣ повалиться,—вѣдь если бы народъ не сбѣжался, отъ крику до теленка ростомъ дошелъ бы я!..
— Ужъ и пустомеля ты, пустомеля!—кричитъ ему на это съ плетня сосѣдній пѣтухъ Гараська-безхвостый. — А-а, лиходѣй!—отвѣчаетъ ему Кузьма Петровичъ.—Чего ты на чужой дворъ носъ показалъ? Выщипалъ я у тебя хвостъ,—выщиплю и зобъ.
А козочка-бѣляночка—тутъ какъ тутъ—не любитъ она ссоръ.
— Эхъ, Петровичъ, нехорошо! Эхъ, Кузьма, неладно! Ишь старики расходились,—сосѣди вѣдь, стыдно! Что за пѣтухи,—куры засмѣютъ!—и подпрыгнетъ къ Кузьмѣ Петровичу, отгонитъ его подальше отъ плетня, проскользнетъ въ подворотню на середину двора; въ это время песъ залетъ-пустолай прыгаетъ и скачетъ кругомъ козочки-бѣляночки, норовитъ ее схватить за короткій хвостъ. Козочка мечется,—рада поиграть,—прыгаетъ, мотаетъ головой, натираетъ молочные рожки. Кузьма Петровичъ неистово горланитъ, песъ залетъ-пустолай отчаянно лаетъ, котъ Василій Васильичъ мяучитъ; соберутся изъ хлѣвушковъ на этотъ шумъ куры и поднимутъ такое кудахтанье, что всѣ воробьи попрячутся по застрѣхамъ, и свинья Домна выставитъ тупую морду и стонетъ: «Охъ, свѣты, уморили! Охъ, проказники, всѣ бока подвело отъ смѣха».
Бабушка Петровна сидитъ на крылечкѣ, довольная, веселая, смѣется, да и говоритъ сама себѣ:
— Хорошо у меня всѣмъ житье: хоть не больно сытно, да больно весело. А и забавнѣе всѣхъ, козочка-бѣляночка,—кого хочешь насмѣшитъ, не тужитъ, не плачетъ, всегда радостна. Ей и хлѣба не надо,—играй лишь съ утра до утра.
Такъ весело жила козочка-бѣляночка у бабушки Петровны, пока не привязали милую на короткую веревку къ столбику подъ навѣсами, по сосѣдству со свиньей. Прыгай тутъ, не дѣлай убытковъ бабушкѣ.
Козочка-бѣляночка, какъ стала подрастать да начесывать себѣ рожки, вездѣ бѣдокурила.
Заберется въ избу къ бабушкѣ, рожками щелкъ-щелкъ-щелкъ—отъ горшка съ картофелемъ черепки одни валятся, отъ кринки съ молокомъ только мокренько.
— Кто набѣдилъ?
Все она, козочка-бѣляночка.
Заберется козочка-бѣляночка къ бабушкѣ Петровнѣ въ огородъ, и прости-прощай разная огородная зелень,—молодая разсада, только что высаженная на гряды, морковь, огуречная зелень: то потопчетъ, то помнетъ, то пожуетъ козочка-бѣляночка.
Бабушка сердится, то и знай, ворчитъ:
— Волкъ тебя ѣшь!
А козочка-бѣляночка думаетъ: «Какой такой волкъ? Хоть бы разъ повидать его!»
Вотъ и посадила бабушка Петровна козочку-бѣляночку на веревку и сказала:
— Одумайся, мой свѣтъ, въ разумъ войди, потерпи, ума наберись! Свинья Домна побережетъ тебя, приглядитъ за тобой. Тяжело, тошно было сидѣть на веревочкѣ козочкѣ-бѣляночкѣ. Рвалась она направо, налѣво, впередъ, назадъ, задыхалась отъ веревочки, а все рвалась.
Свинья Домна стонала:
— Охъ, одумайся, козочка-бѣляночка, такъ-то задохнешься, ноги вытянешь.
Да, тяжело задохнуться, тяжело ноги вытянуть, не жить, не видать свѣта Божьяго, не слышать задорнаго крика пѣтуха Кузьмы Петровича, веселаго лая залета-пустолая, докучнаго стона свиньи Домны.
«Лучше потерпѣть, вотъ волкъ придетъ!» думаетъ козочка-бѣляночка—и терпитъ.
Мало ли, много ли, долго ли, коротко ли прошло времени,—солнце, какъ и всегда, свѣтило ясно, зеленѣли поля, зеленѣлъ лѣсокъ, куда когда-то рвалась козочка-бѣляночка; какъ это случилось,—только случилось очень просто: перетерлась ли отъ времени веревка, или размякъ узелъ отъ дождей, перегнилъ и лопнулъ, только козочка-бѣляночка сорвалась съ веревки, бросилась дальше подъ повѣти. Хрюкнула было ей свинья:
— Погоди, постой, бѣляночка, куда ты?
— Куда глаза глядятъ, поищу волка,—отвѣтила ей козочка-бѣляночка.
— Пропадешь, волкъ тебя съѣстъ!
— Пускай ѣстъ, но не посадитъ на веревочку,—тошнѣй всего на свѣтѣ. И вотъ бѣжитъ-бѣжитъ козочка-бѣляночка полемъ. Весело ей, радостно… Гдѣ волкъ?—Нѣтъ въ полѣ волка!
И вотъ бѣжитъ козочка-бѣляночка лѣсомъ,—птицы поютъ, звѣри ревутъ… Всѣмъ радостно, всѣмъ счастливо, всѣмъ вольно… Гдѣ волкъ?—Нѣтъ волка!
И бѣжитъ козочка, бѣжитъ, рожками брыкъ-брыкъ-брыкъ! Ножками топъ-топъ-топъ!
Никого не боюсь! Гдѣ волкъ!—Нѣтъ волка! Добрая бабушка Петровна, видно, пугала только глупенькую козочку, чтобы держать ее на веревочкѣ, анъ вотъ козочка не побоялась волка, будетъ цѣла и безъ веревочки! Гдѣ волкъ?—Нѣтъ волка!
— Каръ! Карръ! Каррръ!—каркалъ со стараго дуба старый воронъ.—Есть волкъ, есть!
Оглянулась козочка-бѣляночка кругомъ и громко проблеяла:
— Гдѣ онъ? Гдѣ?
— Каръ! Карръ!.. Впереди онъ, впереди!
— Не боюсь его, не боюсь!
— Каръ! Карръ!.. Не бойся, а знай,—онъ есть, онъ рыщетъ вездѣ, можетъ-быть, и не встрѣтишь его, а можетъ, набѣжишь на него и сейчасъ….
— Ну, молчи, старый воронъ, бабушки Петровны старый кумъ! Лети къ ней да посиди-ка у ней на веревочкѣ! А волка-то нѣтъ!
Гдѣ-то далеко-далеко въ лѣсу протяжно завыло: «Ообоо»!—И засмѣялся старый воронъ: — Слышишь, безстрашная козочка-бѣляночка? Вонъ онъ воетъ впереди,—это волкъ воетъ!… Прячься скорѣй, вонъ зайцы прячутся….
— Не боюсь я никого! Брыкъ-брыкъ! Топъ-топъ!
И скрылась козочка-бѣляночка въ зеленомъ лѣсу, бѣжитъ все впередъ да впередъ!