Конец графа Звенигородцева (Аверченко)
| ← По влечению сердца | Конец графа Звенигородцева | Опора порядка → |
| Из сборника «Рассказы для выздоравливающих». Опубл.: 1912. |
- Википроекты
Граф Звенигородцев проснулся в своём роскошном особняке, отделанном инкрустацией, и сладко потянулся. Позвонил…
— Вот что… — сказал он вошедшему камердинеру. — Приготовь мне самое дорогое шёлковое бельё и платье от английского портного… Я через часть поеду в баню. Никогда не был в бане — посмотрю, что это такое.
Прислуга в доме графа была вышколена удивительно: камердинер действительно пошёл и сделал всё так, как приказал граф.
Через час граф Звенигородцев вышел из своего роскошного особняка и, вскочив в дорогой, отделанный инкрустацией автомобиль, крикнул шофёру:
— В самые лучшие бани! В дворянские!!
Облака пара застилали глаза… Мелькали голые тела, слышался плеск горячей воды, гоготанье… Брезгливо посматривая на эту неприглядную картину, граф лежал на скамье и морщился, когда высокий долговязый парень слишком сильно тёр ему шею.
Этот долговязый парень давно уже не нравился графу своей непринуждённостью и фамильярным обращением. Он хватал графа за руки, за ноги, мылил ему голову и часто выкрикивал какое-то непонятное слово «эх-ма!».
— Боже ты мой! — думал граф. — Где этот человек получил воспитание?.. Прямо-таки ужасно.
Мытьё подходило уже к концу. Граф предполагал сейчас же встать и, даже не поклонившись долговязому человеку, уйти, чтобы этим подчеркнуть в деликатной форме своё неудовольствие. Уже граф, поддерживаемый парнем, поднялся со скамьи… Уже он, окаченный горячей водой, взмахнул руками и отряхнул миллион светлых брызг… Уже… Как вдруг произошло что-то до того тяжёлое, до того кошмарное — чего не могло бы предположить самое разнузданное воображение: парень неожиданно изловчился и, хлопнув графа по белой изящной спине, с хладнокровием истого бретёра сказал:
— Будьте здоровы!
Граф вздрогнул, как благородный конь, которому вонзили в бока шпоры, повернул своё исковерканное гневом лицо и грозно вскричал:
— Эт…то что такое?!
— Будьте здоровы, говорю, ваше сиятельство! — повторил негодяй, делая иронический поклон.
— А-а, негодный… Зная, кто я такой, ты позволяешь себе то, что смывается только кровью?!! Я не убиваю тебя, как собаку, только потому…
И сделав над собой страшное усилие, граф отчеканил более спокойным голосом:
— Милостивый государь! Завтра мои свидетели будут у вас. Ваше имя?
— Алёша, ваше сиятельство. Так пусть меня и спросят, если помыться али что. В это время я завсегда тут. На чаёк бы с вас.
Эта убийственная ирония, это последнее оскорбление уже не произвело на графа никакого впечатления… Он молча повернулся и вышел в предбанник. Вызов был сделан, и всё неприличие и бестактность противника не могли задеть теперь графа.
Сжав губы и нахмурившись, граф быстро оделся, вышел, вскочил в свой элегантный автомобиль и помчался к своему другу барону Сержу фон Шмиту.
Барон фон Шмит тоже жил в богатом особняке, отделанном морёным дубом и бронзой.
— Серж, — с наружным спокойствием сказал граф, хотя подёргивание губ выдавало его внутреннее волнение. — Серж! Я сегодня был оскорблён самым тяжёлым образом и вызвал оскорбителя на дуэль. Ты будешь моим секундантом?
— Буду.
Граф рассказал всё происшедшее барону, который молча выслушал его и потом спросил:
— Слушай… А вдруг он не дворянин?
Граф похолодел.
— Неужели… Ты думаешь…
— Весьма возможно… Тогда ясно — тебе с ним драться нельзя.
— Боже! Но что же мне делать?!
— Видишь ли… если он не дворянин — тебе нужно было сейчас же после нанесения оскорбления выхватить шпагу и убить подлого хама на месте, как бешеную собаку…
— Что ты такое говоришь: выхватить шпагу! Откуда же её выхватить, если я был совершенно голый? Да если бы я был одет — не могу же я носить шпагу при сюртуке от лучшего английского портного?
— Тебе нужно было задушить его голыми руками, как собаку.
— О, Господи! — застонал граф, хватаясь за голову холёными руками. — Но, может быть, он — дворянин? Ведь бани-то дворянские?
— Будем надеяться, мой бедный друг, — качая головой, прошептал барон.
На другой день барон поехал по данному графом адресу, нашёл оскорбителя и, сухо поздоровавшись, имел с ним долгий горячий разговор.
Когда он возвращался в свой особняк к ожидавшему его графу, лицо его было сурово, губы сжаты, а брови нахмурены.
Он легко взбежал по лестнице, остановился на секунду у дверей своего роскошного кабинета морёного дуба, пригладил волосы и с холодным лицом вошёл…
— Ну, что?! — бросился к нему граф, протягивая трепещущие руки.
Барон отстранил его руки, свои засунул в карманы и медленно отчеканил:
— Вы получили оскорбление действием от наглого мещанина и не сделали того, что должен был сделать человек вашего происхождения: не убили, его, как собаку.
— Он мещанин?! — болезненно вскричал граф, закрывая лицо руками.
— Да-с! Мещанин… И трус, вдобавок. По крайней мере, он сейчас же испугался, струсил и стал просить извинения. Говорил, что у них такой обычай — хлопнуть по спине на прощанье… Вы не убили его, как собаку, на вашей спине ещё горит оскорбительный удар… Граф! Прошу оставить мой дом… Не считайте больше меня своим другом. Я не могу протянуть руки опозоренному человеку.
Граф застонал, схватился изящными руками за голову и, не оправдываясь, выбежал из кабинета…
Он долго бродил по городу, потрясённый, уничтоженный, с искажённым горем и страданием лицом. Запёкшиеся губы шептали:
— За что? За что на меня это обрушилось?
Потом его потянуло к людям.
Он кликнул извозчика и велел ехать в роскошный особняк княгини Р.
…Лакей, одетый в дорогую ливрею, расшитую золотом и инкрустацией, преградил ему путь.
— Не принимают!
Граф удивился.
— Как не принимают? Сегодня же приёмный день?
— Да-с, — нагло сказал сытый лакей, перебирая инкрустации на своей ливрее. — Приёмный день, но вас не приказано принимать.
Граф застонал.
— Вот что, голубчик. На тебе сто рублей — только скажи мне правду: барон фон Шмит был сейчас у вас?
— И сейчас сидят, — осклабился лакей. — Эх, ваше сиятельство… Нешто можно так? Нужно было убить его, как собаку!.. А ещё дворяне…
— И этот знает, — болезненно улыбнулся граф, вскочил на извозчика и, взглянув на свои золотые часы с инкрустацией, крикнул извозчику:
— К невесте!
Невеста графа, княжна Нелли Глинская, жила с родителями в изящном особняке и очень любила графа.
— Нелли, — шептал граф, подгоняя извозчика. — Милая Нелли… Только ты меня поймёшь, не осудишь…
Он подъехал к воротам изящного особняка князей Глинских и радостно вскрикнул: из ворот как раз выходила Нелли.
— Нелли! Нелли! — крикнул граф гармоничным голосом. — Нелли!..
Невеста радостно вскрикнула, но сейчас же отступила и, подняв руки на уровень лица, пролепетала:
— Нет, нет… не подходите ко мне… я не могу быть вашей…
— Нелли?!! Почему?!!
Она сказала дрожащими губами:
— Я могла принадлежать чистому, незапятнанному человеку, но вам… на теле которого горит несмываемое оскорбление… Не оправдывайтесь! Барон мне всё рассказал…
— Нелли! Нелли!! Пойми меня… Что же я мог сделать?!
— Что? Вы должны были выхватить шпагу и заколоть оскорбителя, как бешеную собаку!!
— Нелли!! Какую шпагу? Я ведь был совсем… без всего…
С криком ужаса и возмущения закрыла ручками пылающее лицо Нелли и — скрылась в воротах.
— Один… — с горькой улыбкой прошептал граф. — Всеми брошенный, оставленный, презираемый… Кровно оскорблённый…
На лице его засияла решимость.
Пробила полночь… Роскошный особняк графа Звенигородцева был погружён в сон, кроме самого графа. Он сидел за старинным письменным столом, украшенным инкрустацией, и что-то писал… На губах его блуждала усталая улыбка…
— Нелли, — шептал он. — Нелли… Может быть, сейчас ты поймёшь меня и… простишь!
Он заклеил письмо, запечатал его изящной золотой печатью и поднёс руку с револьвером к виску… Грянул выстрел… Граф, как сноп, рухнул на ковёр, сжимая в руках дорогой револьвер с инкрустацией…