Континентальная блокада (Тарле)/Введение

Континентальная блокада : Исследование по истории промышленности и внешней торговли Франции в эпоху Наполеона I — Введение
автор Евгений Викторович Тарле

Источник: Е.В.Тарле. Собрание сочинений в 12 томах. — М.: Издательство АН СССР, 1958. — Т. 3. — С. 11.

ВВЕДЕНИЕ

1.  Состояние разработки вопроса в исторической литературе.
2. Источники: А. Рукописные. Б. Печатные

1. Состояние разработки вопроса в исторической литературе

Несмотря на огромное историческое значение континентальной блокады, общая разработка этого вопроса в высшей степени скудна. И еще более скудна литература по истории французской промышленности при Наполеоне. Чрезвычайно мало дает также для уяснения этих вопросов — о блокаде вообще и о влиянии блокады на французскую промышленность в частности — литература по истории тех стран, которые наиболее тесно были связаны с наполеоновской Францией.

Рассмотрим сначала: 1) как обстоит дело с разработкой общей истории континентальной блокады, затем, 2) что дает историография французской промышленности, наконец, 3) что можно почерпнуть для понимания положения французской промышленности в эпоху блокады из историографии других европейских стран. И нужно тут же сказать, что изучение этой историографии всецело подтвердило мнение, высказанное Н. И. Кареевым в IV томе его «Истории Западной Европы в новое время», о том, что «внутренняя история Западной Европы, в эту (наполеоновскую) эпоху вообще и в частности история перемен, совершавшихся в отдельных странах под влиянием французской гегемонии, разработаны очень мало». История же экономических отношений разработана еще меньше, чем история других сторон внутренней жизни.

1

Хронологически первой попыткой «истории» континентальной блокады нужно признать небольшую книжечку Lüders’a «Das Continental-System» (Leipzig, 1 Junius 1812. Mit Konigl. Sachs, politischer Censur). Книжечка заключает в себе перечень (и частичный перевод) распоряжений как Наполеона, так и английского кабинета, касающихся блокады. От себя автор прибавляет лишь несколько рассуждений общего характера о морском праве, о том, покрывает ли нейтральный флаг груз, и т. п. Как и подобает произведению, появившемуся в свет с разрешения саксонской цензуры в момент кульминации могущества Наполеона (1 июня 1812 г.), книжка Людерса высказывается в том смысле, что Англия ведет себя своекорыстно в данном вопросе, а Наполеон отстаивает независимость и безопасность нейтральных «флагов», а потому стремления Наполеона совпадают «с либеральными принципами общего интереса всех народов» («die Forderungen der ersten Stimmen mit liberalen Grundsatzen ernes gemeinsamen Interesses aller Volker uberein»). Эта книжечка, собственно, представляет собой, как поясняет автор, статью, написанную для энциклопедического словаря. Теперь она — очень большая редкость. Ее нет в парижской Национальной библиотеке (я пользовался экземпляром Британского музея: № 6825, а, 4).

В 1850 г. вышла другая история блокады — небольшая книжка W. Kisselbach’a «Die Kontinentalsperre in ihrer okono-misch-politischen Bedeutung» (Stuttgart und Tubingen). Она состоит из шести глав; в первой речь идет о франко-английских отношениях в XVIII в., при революции, вплоть до Амьенского мира, во второй — об Амьенском мире, в третьей — об английском государственном долге, в четвертой — о континентальной блокаде до Трианонского тарифа, в пятой — о Трианонском тарифе и в шестой — о падении континентальной блокады. Эта книжка основана на том, что касается французской промышленности и торговли, главным образом на Шаптале,— вообще же привлечены некоторые современные блокаде печатные мемуары и статьи. Последние 56 страниц этой книги (стр. 102—158), охватывающие четвертую, пятую и шестую главы и непосредственно относящиеся к истории континентальной блокады, следует признать сжатым, но добросовестным и толковым очерком внешней истории блокады, поскольку тогда, в 1850 г., можно было ее написать; конечно, теперь, когда обнародована корреспонденция Наполеона, очерк Киссельбаха даже в качестве чисто внешней истории блокады устарел, и пользоваться им нельзя.

В 1863 г. в Амстердаме вышла книга голландского историка Sautyn Kluit «Geschiedenis en invloed van het Continentaal-stelsel op den staatkundigen en maatschappelijken toestand van Еигора». Автор дает общий исторический очерк блокады, причем влиянию блокады на Францию отведено 20 страниц (стр. 194—215). Глава эта написана на основании современных блокаде голландских газет, как, впрочем, и почти вся книга. Автор знает, что, по распространенному мнению, газеты, а особенно тогдашние, задавленные цензурой, как исторический источник имеют весьма спорную ценность (ср. предисловие: Maar hoi, hooriek van sommige zijden mij toevoegen,— de dagbladeneene bron van historie, de nieuwspapieren eene bron van zekerheid?). Но тем не менее он почти только газетами (голландскими) и еще некоторыми мемуарами и пользуется. Конечно, особенно жаль, что даже и при анализе вопроса о влиянии блокады на Голландию он пользуется теми же материалами и не привлекает имеющихся в Гаагском архиве, которые, в самом деле, могли бы быть ценными.

Брошюра Rocke "Die Kontinentalsperre und ihre Einwirkun-gen auf die franzosische Industrie)) (Naumburg, 1894) представляет собой 42 страницы небольшого формата и разгонистого шрифта, очень бегло и конспективно компилирующие кое-какие общие работы по истории торговли, истории протекционизма (Chevalier, Μ. de Jonnes), по политической истории Франции (Тьер, Buchez et Roux), некоторые статьи из экономических словарей и т. п. Автор, впрочем, и не скрывает этого: он добросовестно перечисляет книги, по которым составлял свою брошюру, и кое-где (изредка) делает на них подстрочные ссылки. Никакого самостоятельного значения эта работа не имеет, две в высшей степени неопределенные ссылки на «Аrchives nationales» (стр. 11 и 12) ничуть не придают ей научного значения (на стр. 30 он делает совсем непонятную ссылку: A. J. IV; такой серии вовсе не существует, не говоря уже о том, что ссылаться на серию, не указывая картона и не называя документа, не имеет никакого смысла, ибо в серии бывает по нескольку сот картонов, а в картоне — по много десятков, а иногда и по сотне, документов. Впрочем, на упомянутой уже стр. 12 он просто пишет: «archives nationales» и ставит точку, не прибавляя никаких дальнейших указаний).

В 1897 г. вышла книга Alberto Lumbroso «Napoleone I e l’Inghilterra. Saggio sulle origini del blocco continentale» (Roma, 1897). Эта книга написана с большим знанием библиографии, относящейся к английской и французской истории начала XIX столетия, и печатного материала, вышедшего в этот период и отчасти могущего быть использованным для цели, поставленной автором (библиография приложена к книге). Но так как весь этот материал и литература дают очень немного, то и книга Lumbroso оставляет, в сущности, неосвещенными самые важные и неизвестные стороны вопроса. Документами Национального архива автор не пользовался вовсе, хотя и напечатал на стр. 464 письмо, полученное им от директора Национального архива Гюстава Сервуа, в котором тот прямо ему указывает на восемь документов из картона AF. IV. 1060 и два документа картона AF. IV. 1061, относящиеся к блокаде. Я должен признаться, что это письмо повергло меня в удивление. Во-первых, как читатель дальше увидит из предлагаемой его вниманию книги, документы, прямо относящиеся к этому предмету, находятся отнюдь не только в этих двух картонах, а в целой массе других; во-вторых, и в этих двух картонах находятся не восемь и не два, а целые десятки важных бумаг и указаний; в-третьих, во всяком случае, почему Lumbroso не ознакомился даже с немногими указанными ему документами, которые, очевидно, a priori считает важными, если печатает полученное им письмо от Сервуа, где эти документы отмечены? Это — о материалах Lumbroso. Что же касается постановки темы и построения книги, то нельзя не отметить, что говорить о причинах и последствиях континентальной блокады не только для Франции и Англии (как выходило бы, судя по заглавию), но и для скандинавских стран, и для России, и для Бельгии, и для Германии, и для Австрии, и для Испанхіи и Италии, и для Америки — и все это на 361 странице {2} — весьма затруднительно. Получились беглость и схематичность и отчасти повторение давно знакомых вещей. Кроме того, самый план не выдержан. Например, из 17 глав, составляющих книгу, одна глава целиком посвящена взглядам Фихте, другая — тоже целиком — разбору статьи Rose, появившейся в журнале "Еnglish historical Reviews за 1893 г. (и так и называется: «Giudizi di J. Η. Rose intorno agli effetti del blоссо»); третья глава — и тоже вся от начала до конца — посвящена изложению книжки Rocke; особая большая глава (стр. 321—361) посвящена суждениям некоторых историков и экономистов о блокаде. Не мудрено, что не осталось вовсе места для самостоятельного этюда о французской промышленности при блокаде; кроме указанной главы, излагающей Rocke, ничего об этом предмете нет. Есть еще одна глава о французских финансах (стр. 196—227) и о контрабанде и таможнях (стр. 235—255), но эти главы изложены так бегло и коротко, что не дают даже сколько-нибудь полной сводки того, что читатель уже до книги Lumbroso мог знать по отчасти цитируемым, отчасти не цитируемым этим автором книгам.

«Библиография» («Bibliografia del blоссо continentale»), составленная Lumbroso, по-видимому, должна касаться блокады и ее последствий во всех странах Европы в связи вообще с историей этих стран (далеко не только экономической и не только политической). Очень много там совершенно не относится к делу; даже так, что 0,99 всей «библиографии» может быть выброшено оттуда, и не только может, но и должно, ибо не имеет к блокаде отношения {3}. Даже часто нельзя понять, чем руководствовался автор, так составляя свою «библиографию» и наполняя ее названиями книг, либо вовсе не относящихся к эпохе Наполеона, либо имеющих к ней отношение, но трактующих о военных событиях, о характере и биографии действующих лиц, о религиозных вопросах, о поэзии и т. д. и т. д. Совершенно незачем было, конечно, приводить (вполне бессистемно и случайно) и литературу по финансам, по экономической истории тех или иных стран Европы, учебники и исследования по истории торговли и пр., т. е. книги, в которых, конечно, упоминается о блокаде, но которые нисколько не задаются целью исследовать эту тему. Очень много приведено также общих политических историй Наполеона, даже историй французской революции. Словом, 3—4 названия книг, действительно относящихся в точном смысле слова к блокаде, тонут в массе не относящихся к вопросу библиографических указаний.

К слову скажу, что этим грешит и другая новейшая библиография эпохи, приложенная к IX тому («Napoleon»), известной коллекции «The Cambridge modern history» (Cambridge, 1906). Например, там мы находим указание на книгу Zimmern’a «The Hansa Towns», которая о наполеоновском периоде говорит буквально в нескольких строках (стр. 371), и таких случаев читатель IX тома кембриджской коллекции может найти немало.

Нужно заметить, что в новейшей (и наилучшей) библиографии наполеоновского времени, составленной Kircheisen’oM, среди 3912 номеров, перечисленных в первом томе «Bibliographie des Napoleonischen Zeitalters» (Berlin, 1908. 412 страниц), всего четыре книги показаны под рубрикой «Kontinentalsperre» (на стр. 313): это книги Людерса, Киссельбаха, Rocke и Лумброзо. Читатель моей работы увидит, что можно было бы, кроме этих книг, назвать кое-какие другие, но все-таки Кирхейзен был недалек от истины, если иметь в виду в точном смысле слова работы, посвященные континентальной блокаде {4}.

Книга Fernand Bertin’a «Le blocus continental. Ses origines. Ses effets. Etude de droit international» (Paris, 1901) представляет собой попытку довольно беглого рассмотрения континентальной блокады с точки зрения принципов международного права. Вопросу о влиянии блокады на Францию посвящено 16 страниц (стр. 128—144), составленных по «Dictionnaire de la politique», по сочинениям Poinsard’a, Millenet и не имеющих никакого самостоятельного значения.

Брошюра Gerhard Drottboom’a «Wirtschafts-geographische Betrachtungen uber die Wirkungen der Napoleonischen Konti-nentalsperre auf Industrie und Handeb» (Bonn, 1906) не дает (да и не может дать на 92 разгонистых страничках текста) то, что обещает ее заглавие, т. е., если ждать, что «Betrachtungen» должны основываться на сколько-нибудь самостоятельно проработанном материале. Автор (если не считать одной ссылки на Буррьенна, одной на Тьера, одной на Киссельбаха, на Rocke и еще нескольких) не считает даже нужным указывать, откуда он черпает приводимые факты, и вся его брошюра есть беглый общий взгляд на блокаду и ее последствия. Читатель не узнает из брошюры ничего такого, чего бы он не знал уже из общей литературы о Наполеоне или из книги Бейна (о саксонской промышленности) и т. п. Эта кандидатская («докторская») Inaugural-Dissertation ни в каком случае не может претендовать даже на самое скромное самостоятельное значение.

Статья R. Hoeniger’a «Die Kontinentalsperre in ihrer ge-schichtlichen Bedeutung» (в журнале «Meereskunde,— Sammlung volkstumlicher Vortrage», 1907, Heft 5, стр. 1—48) является популяризацией; и я упоминаю о ней только потому, что она носит особый характер, имеет привкус, который, к слову будь сказано, наблюдается не раз и не два в современной немецкой прессе, там, где речь заходит об англо-французских отношениях при Наполеоне: автор, проникнутый глубоким нерасположением к Англии, признает в беспощадной борьбе Наполеона против Англии отчасти борьбу за общие интересы континента (и в этом отношении сближается с воззрением Людерса, хотя и оговаривается,, что лично Наполеон думал прежде всего об интересах своего могущества). Главным образом статья Hoeniger’a занята характеристикой влияния блокады на Германию (в первоначальном виде — более сокращенном — статья и называлась так: «Die Kontinentalsperre und ihre Einwirkungen auf Deutschland») {5}.

Наконец весной 1912 г. вышла еще книга «Englands Vor-herrschaft. Aus der Zeit der Kontinentalsperre», von Alexander von Peez und Paul Dehn (Leipzig). Эта книга — популярный рассказ о войнах революции и Империи с Англией в связи с историей континентальной системы и с историей Европы при Наполеоне вообще. Авторы не указывают нигде своих источников и не называют в тексте литературы, которой пользовались (если не считать очень редких ссылок на книгу Rose «Napoleonic studies» и некоторые другие). В конце приложен небольшой указатель литературы по истории эпохи, по биографии Наполеона и т. п. Изложение вследствие громадной массы затронутых тем оказалось в высшей степени разбросанным; мы тут находим (на протяжении всего 350 страниц довольно крупного шрифта, из которых состоит вся книга) такие, например, главы: «Французские обстоятельства до 1793 г.», «О старой Германской империи», «О вооруженном нейтралитете 1780 г.», «Первая коалиция 1797 г.», «Убиение Павла», «Войско Наполеона», «Обновление Пруссии» и т. д. и т. д. Простой пересказ всех известных фактов военно-исторической и дипломатической истории Наполеона тоже отнял чрезвычайно много места. Немудрено, что, строго говоря, на историю блокады как во Франции, так и в остальной Европе (с Англией) оказалось возможным отвести лишь 80 страниц с небольшим (стр. 226—303 и стр. 321—326). В частности, на Францию в эпоху блокады уделено из этих 80 страниц около 30 страниц (стр. 265—289 и дальше passim).

2

Переходим к литературе, относящейся к французской промышленности в эпоху блокады. Хронологически следует начать с книг Шапталя, бывшего министром внутренних дел в эпоху Консульства, и Коста, заведовавшего при Наполеоне промышленным отделом и статистическим бюро в министерстве внутренних дел. Но работы обоих авторов скорее могут быть отнесены к числу печатных источников, нежели к категории исторических работ.

Как ужо было мной отмечено во введении ко II тому «Рабочего класса во Франции в эноху революции», книга Шапталя (Chaptal. De rinduslrie frangaise. Paris, 1819, в двух томах) почти ничего не дает для эпохи революции и Империи; I том посвящен состоянию Франции до революции, а II — времени, когда вышло сочинение, т. е. первым годам Реставрации. Целью автора, как оп и говорит, было сравнение того, что было при старом режиме, с тем, что оказалось после Империи {6}. Впрочем, во II томе он приводит кое-какие данные (очень немногие), относящиеся к эпохе Наполеона, и в дальнейшем изложении я еще упомяну об этих данных. К сожалению, оп (единственный из министров внутренних дел той эпохи) очень доверчиво относится к той «статистике», которую ему доставляли его префекты (и которую они доставляли также его преемникам). Он без малейшей критики приводит все эти сомнительнейшие цифровые показания.

В книжке Anthelme Costaz «Mémoire sur les moyens qui ont amene le grand developpement que l’industrie francaise a pris depuis vingt ans» (Paris, 1816) мы находим очень беглый (на 60 страницах небольшого формата) очерк, имеющий целью показать, как развивалась в техническом отношении индустрия от последних лет старого режима. К сожалению, очерк составлен в самых общих выражениях, и в частности для эпохи Консульства и Империи я не нашел там решительно ничего такого, о чем гораздо конкретнее и обстоятельнее мне не рассказали [бы] документы. Большая часть книги Коста занята, впрочем, просто перепечаткой некоторых законоположений, касающихся промышленности и рабочих. Другая его работа — «Essai sur l’administration de l’agricul-ture, du commerce, des manufactures et des subsistences» — написана весьма абстрактно, в духе самых общих размышлений о том, как именно всякое правительство должно поощрять производительные силы страны и т. д. Те статистические таблицы, которые в этой книге имеются, перепечатаны были в третьем его сочинении, которое вообще представляет наибольший интерес из всего им написанного.

Третье сочинение Costaz — «Histoire de l’administration en France, de l’agnculture, des arts utiles, du соглтегсе» и τ. д., в трех томах; третье издание — самое полное (Paris, 1843). Эта работа (собственно II и III тома) интересна потому, что Costaz, бывший при Империи в центре канцелярской работы, касавшейся обрабатывающей промышленности, мог видеть некоторые документы, которые тепеірь не всегда найдешь в архивных картонах, делал кое-какие сводки, которые и напечатал (в III томе). Правда, он, к сожалению, в высшей степени скупо воспользовался этой драгоценной возможностью — дать то, что мог бы дать благодаря своему исключительному положению; и тут тоже больше общих рассуждений и чисто технических замечаний, чем фактических данных. Во всяком случае Коста восполняет кое-что в скудных и разбросанных данных, касающихся положения промышленности в 1800 г., и без этой его-книги (хотя бы для очень немногих, но неизбежных ссылок) не может обойтись ни один исследователь истории французской промышленности.

В заметках Dollfus’a о хлопчатобумажной промышленности в восточных департаментах находим таблицу цен на хлопок и пряжу, начинающуюся с 1811 г. Автор, наследник одной из старинных мюльгаузенских фирм, мог воспользоваться интересными материалами. К сожалению, кроме этой таблицы (на которую я в своем месте ссылаюсь), читатель не найдет в этих заметках почти ни слова об эпохе Наполеона (Extrait des bulletins de la Societe industrielle de Mulhouse. «Notes pour servir к l’histoire de l’industrie cotonniere dans les departements de l’est», par Μ. E. Dollfus, lues dans les seances des 26 novembre et 31 de-cembre 1856).

Историей промышленности в этот период занялся Левассерг дополнивший и эту главу в позднейшем (втором) издании своей книги. В I томе труда Levasseur’a «Histoire des classes ouvrieres et de I’industrie en France de 1789 a 1870» одна глава (стр. 463—494) носит название «Le commerce et le blocus continental». К сожалению, она очень бегло и несистематично изложена, и эти 30 страниц дают в общем чрезвычайно мало для понимания описываемого явления. О промышленности же вообще — в эпоху Консульства и Империи — говорит предыдущая глава (называющаяся так: «La science et Part dans l’industrie»). Она тоже очень бегло и неясно изложена. Хотя автор ссылается на некоторые картоны Национального архива, но делает это весьма скупо, умалчивая о десятках других, гораздо более еущест- венных по своему содержанию. Кроме того, он любит ссылаться на некоторые статистические публикации, касающиеся отдельных департаментов и появившиеся при Империи. Их значение (самостоятельное) часто равно нулю, так как эти официальные издания в лучшем случае давали те же цифры, какие их авторы и редакторы (префекты) посылали в министерство, которое потом все эти рапорты и передало в Национальный архив; так что исследователь всегда лучше сделает, если обратится к рукописным элементам, на основании которых создавались все эти «Memoires statistiques», «Annuaires» и т. п. А кроме того, в этих изданиях нет той откровенности, которая была в подлинной официальной секретной переписке, ибо публике преподносились приукрашенные сведения, имевшие целью представить действительность в возможно розовом свете. Замечу еще, что Левассер, приводя (случайные и беглые) статистические показания, принимает их на веру всецело, нигде и не думая предостеречь читателя касательно степени их точности. В другой работе, где речь будет идти специально о рабочем классе при Консульстве и Империи, я надеюсь коснуться и тех страниц Левассера, которые он посвящает этому вопросу. А пока, говоря лишь о том, что он написал по поводу промышленности и торговли при блокаде, нужно признать, что эти части его труда далеко не относятся к наиболее основательным и удавшимся. Решительно ничего сколько-нибудь нового и существенного не дают и немногие страницы, которые читатель находит в последнем труде Левассера «Histoire du commerce de la France», вышедшем в свет уже после кончины автора (t. П. Paris, 1912).

В «Vierteljahrsschrift fur Social- und Wirtschaftsgeschichte» за 1904 и 1905 гг. была помещена обширная статья Paul Darmstater’a (1904 г., стр. 559—615, и 1905 г., стр. 112—141) под заглавием «Studien zur napoleonischen Wirtschaftspolitik». Автор в своей статье цитирует, между прочим, документы некоторых картонов Национального архива, и так как автор, по собственным словам, интересовался больше влиянием наполеоновской торговой политики на Италию, поэтому есть ссылки на документы Миланского государственного архива. (Об этих документах я надеюсь говорить в другом месте, в работе, где речь будет идти вообще о состоянии Италии в эпоху континентальной блокады, а не только об экономических отношениях между Италией и Империей.) Автор говорит, что он, если не считать Италию, ограничивается задачей лишь выяснить тенденцию наполеоновской политики («es kann deshalb bei der Weitlaufigkeit des Stoffes nicht befremden, wenn ich nur die Handelspolitik gegenuber dem Konigreich Italien ausfurhlich behandle, mich Jffi ubrigen aber darauf beschranke, die Tendenz der napoleonischen Politik herauszuarbeiten»). И, действительно, из 85 страниц, которые заключает в себе статья, лишь около половины (стр. 40 — 45) посвящены очерку состояния французской промышленности при Наполеоне. Мне казалось, что необходимо обратить гораздо больше внимания именно на эту сторону дела и привлечь больше касающихся именно этого вопроса материалов.

Настоящая работа была уже почти закончена, когда (в июльском номере журнала «Revue des Etudes Napoléoniennes» за 1912 г.) появилась статья Charles Ballot «Les prets aux manufactures sous le premier Empire». Автор делает очерк мер денежного вспомоществования некоторым нуждающимся мануфактурам со стороны императорского правительства. В этой статье подробнее и полнее разработан вопрос, заинтересовавший P. Darmstadter’a.

Так обстоит дело со специальной литературой по истории французской промышленности в эпоху блокады. Еще меньше дают сочинения общего характера по истории эпохи {7}.

Еще недавно в общих обзорах быта эпохи Наполеона не находилось ни единой страницы, где бы речь шла о положении торговли и промышленности, об экономическом состоянии страны вообще {8}.

Эпоха Консульства и Империи в последние годы была предметом двух многотомных общих обзоров. С 1903 г. до настоящего времени вышло несколько томов сочинения Gilbert Stenger’a «La societe francaise pendant le Consulat». Но в этих томах (которым автор почему-то дал название серий) не нашлось места для хотя бы простого этюда о торговле, промышленности и вообще экономическом положении страны при Консульстве. Это легкие и занимательные очерки нравов консульского двора, высшего и отчасти среднего общества, подробные характеристики приближенных Бонапарта, живой, хотя и суммарный, рассказ о политических событиях,— и только.

Другой труд, Lanzac de Laborie «Paris sous Napoleon», более в этом отношении содержателен. Шестой том этого труда («Раris sous Napoleon», t. VI. Le monde des affaires et du travail. Paris, 1910. 354 стр.) посвящен очерку торговли, биржи, промышленности, истории рабочего класса и т. д. при Наполеоне. В частности, особая глава относится к промышленности (стр. 285—316) и рабочим (стр. 317—352). У этого автора есть ссылки на некоторые архивные документы, изданные Оларом и кое-какие неизданные. Но и те и другие являются прежде всего полицейскими донесениями, использовать которые историк может и обязан, когда он говорит, например, о настроении рабочих, но которые почти ничего не дают для понимания положения промышленности. И эти 7—8 ссылок на неизданные документы (в главе о рабочих) сделаны слишком бегло и скупо. Но, бесспорно, эти главы Lanzac’a — лучшее из всего, что вообще мы находим касательно промышленности и рабочих в общих трудах, посвященных Консульству и Империи. Можно только пожалеть, что Lanzac из 30 с небольшим страниц, посвященных промышленности, отвел целых пять совершенно ничтожному событию, никакой роли не игравшему в судьбах французской индустрии: выставке 1806 г. Во всех сколько-нибудь подробных историях Империи, начиная с Тьера, мы находим страницы, относящиеся к блокаде, и иногда беглое замечание о том или ином влиянии блокады на Францию, но блокада здесь интересует авторов прежде всего как факт военно-дипломатической истории Наполеона, как шахматный ход французского императора в борьбе против смертельного врага. Это же нужно сказать и о новейшей литературе, посвященной внешней политике Консульства и Первой империи. Сравнительно больше места уделено континентальной системе в IX томе превосходного компендиума новой истории, задуманного лордом Актоном («The Cambridge modern history», vol. IX. Napoleon. Cambridge, 1906). Здесь особая глава (XIII, стр. 361—389) называется «The continental system», хотя не все 28 страниц заняты этим предметом; автор в конце (стр. 380—389) излагает политическую историю Неаполя и историю русско-турецкой войны. Написана эта глава Rose’oм, о более обширной статье которого речь будет дальше. Совершенно правильно, между прочим, замечает Rose в этой статье (стр. 376), что «внутреннюю экономию французской империи» в эпоху блокады «еще труднее уяснить», чем положение Англии. Автор и отказывается это сделать; труд, в котором он участвовал, должен был подвести итоги тому, что уже сделано в науке, а именно по «внутренней экономии французской империи» и в частности по истории обрабатывающей промышленности почти ничего и не сделано. Что касается внешней истории блокады, то она изложена Rose’oм сжато, ясно и точно.

В своем известном исследовании «Napoleon et Alexandre I» (Paris, 1891—1896) Альбер Вандаль говорит о континентальной блокаде (т. II, стр. 485—508, passim; 529—533; т. Ill, стр. 58—62 и др.), но, конечно, исключительно о дипломатических обстоятельствах и актах, которые с пей связаны, т. е. не с блокадой вообще, а с ее последствиями для франко-русских отношений. В VII томе знаменитой работы Сореля «L’Europe et la Revolution francaise» (Paris, 1904) о континентальной блокаде говорится на стр. 114—116, 161—163, 187—188, 193, 233—236, 284—285, 397—400, 500—505, 515—524 в общей связи с дипломатической историей Первой империи. В новейшем исследовании Driault «Napoleon et l’Europe. La politique du premier consul» (Paris, 1910) находим  (на стр. 338—347) сжатое рассмотрение вопроса о противоположности английских и французских торговых интересов в эпоху расторжения Амьенского мира. Не могут удовлетворить нашему любопытству и более специальные книги, интересующиеся именно англо-французскими отношениями, и даже они дают меньше, чем Вандаль или Сорель, для внешней истории блокады.

К числу книг, посвященных исключительно дипломатической истории англо-французских отношений, принадлежит книга P. Coquelle’H «Napoleon et l’Angleterre. 1803—1813» (Paris, 1904). Она написана с целью опровергнуть мнение Сореля, что не от Наполеона, а от Англии исходило упорное сопротивление заключению мира. Экономической стороны автор совершенно не касается, да и о внешней истории блокады говорит очень мало.

В новейшей книге Roger Boutet de Monvel «Les Anglais a Paris. 1800—1850» (Paris, 1911) мы находим главу (I), посвященную наполеоновской эпохе. Но это лишь более или менее занимательный очерк житья-бытья англичан, попавших во французский плен (глава так и называется «Les prisonniers de Napoleon»). Ничего интересного или хоть отдаленно касающегося вопроса о блокаде, ее экономических предпосылках и последствиях мы тут не находим.

Если теперь от общеполитической и дипломатической истории Франции в эту эпоху обратимся к истории таких сторон государственной жизни, которые, казалось бы, тесно связаны с историей промышленности, то и здесь найдем очень мало.

О полнейшем пренебрежении к вопросу о промышленности при Наполеоне I вообще и о влиянии на нее континентальной блокады в частности свидетельствует тот, например, факт, что в специальной книге, посвященной истории французского протекционизма, автор ее, Clement, отвел наполеоновской эпохе 9 страниц («Histoire du systeme protecteur en France depuis le ministere de Colbert jusqu’a la revolution de 1848». Paris, 1854, стр. 103—112).

Очень содержательная книга известного экономиста Лексиса «Die franzosischen Ausfubrpramien im Zusammenhange mit der Tarifgeschichte und Handelsentwicklung Frankreichs seit der Restauration» (Bonn, 1870), к сожалению, по самой теме своей трактует очень сжато обо всем, что предшествует Реставрации; наполеоновской эпохе здесь посвящено всего 4 страницы (стр. 53—56).

В книге Ame «Etude sur les tarifs de douanes et sur les trai-tes de commerce» (Paris, 1876) стр. 35—63 (I тома) отведены революционной эпохе и времени Наполеона, точнее, Консульству и Империи посвящены стр. 56—63. Конечно, на этих 7 страницах мы не находим ничего, кроме беглых упоминаний и скороспелых обобщений.

Ничего решительно для истории промышленности при Наполеоне не дает и книга Rene Stourm’a «Les finances clu consulate» (Paris, 1902).

В 1899 г. вышла (в коллекции «Historische Bibliotek») книжка Gustav Roloff’a «Die Kolonialpolitik Napoleons I», обратившая па себя внимание французской критики (ср., например, статью Henri Froidevaux в апрельской книжке 1900 г. «Revue des questions historiques»). Книжка Roloff’a, не относящаяся, собственно, к интересующей нас тут теме, не может быть все же обойдена молчанием не только потому, что она при небольших размерах своих является самостоятельным исследованием, но и потому, что Roloff, вопреки довольно установившемуся взгляду, доказал, что Наполеон вплоть до войны 1812 г. не переставал живо интересоваться колониями, вопросом об их возвращении под власть Франции; этот основной вывод Roloff’a вполне гармонирует с тем, что могут рассказать документы об экономической политике Наполеона в эпоху континентальной блокады.

В книге Brandt’a «Beitrage zur Geschichte der franzosischen Handelspolitik von Colbert bis zur Gegenwart» (Leipzig, 1896) эпохе от Конвента до Реставрации посвящено 12 страниц (стр. 58—70). Конечно, автор касается вопросов, интересующих нас тут, в самых общих чертах.

Одиннадцать страниц (стр. 52—63), посвященные во втором томе книги Henri Cons’a «Precis d’histoire du commerce» (Paris, 1896) эпохе Консульства и Империи, конечно, дают лишь самый беглый очерк торговли и промышленности в эту эпоху, и только поразительной бедностью литературы предмета можно объяснить, что книга Cons’a фигурирует в списке сочинений, которыми пользовался Bertin для своей вышеотмеченной докторской диссертации, посвященной континентальной блокаде. Нужно, к слову, заметить, что, подобно всем учебникам и общим книгам по истории торговли, работа Cons’a без оговорок принимает все цифры так называемых торговых балансов и крепко им верит.

Местная историография, дающая иногда так много для понимания административного уклада, отчасти политических настроений и т. п., почти ничего не дает для истории экономической, и притом для Консульства и Империи еще меньше, чем для революции.

Даже почтенные и обстоятельные труды по местной истории, основанные на местных же архивных документах, ничего решительно или почти ничего не говорят о состоянии торговли и промышленности {9}.

Трехтомная старая книга Julliany «Essai sur le commerce de Marseille» (Paris, 1842) не дает для интересующей нас эпохи почти ровно ничего. Впрочем, излишне тут пересчитывать литературу (весьма, кстати сказать, скудную) по местной истории в эпоху Консульства и Империи. Достаточно сказать, что она ни малейшей помощи мне не оказала в моей попытке разобраться в экономических последствиях блокады для тех или иных местностей. История местной промышленности была бы, конечно, полезнее, если бы она была сколько-нибудь полно представлена. Но тут повезло только Сент-Этьенну и Лиону, — по крайней мере настолько, что стоит упомянуть об относящихся к ним монографиям.

Перу секретаря Септ-Этьеннской торговой палаты Gras принадлежат четыре работы: 1) «Le conseil de commerce de Saint-Etienne et les industries locales au commencement du XIX siecle». Saint-Etienne, 1899; 2) «IIistoire de la Chambre consultative des arts et manufactures de Saint-Etienne». Saint-Etienne, 1900; 3) «Les industries slepbanoises aux expositions». Saint-Etienne, 1904; 4) «Essai sur l’histoire de la quincaillerie… a Saint-Etienne». Saint-Etienne, 1904.

Собственно, в третьей работе есть лишь 4 страницы об участии Сент-Этьенна на «выставках» 1802 и 1806 гг., и, как все, что касается этих «выставок», для истории промышленности они дают чрезвычайно мало (стр. 9 — 13). Из остальных трех работ интереснее всего вторая, где находим кое-какие данные, касающиеся эпохи Консульства и Империи (автор пользовался лишь местными документами). Меньше дает первая работа, и еще меньше — четвертая, где собственно интересующей нас эпохе посвящено несколько беглых замечаний (вторую работу Gras’a в своем месте я цитирую).

Кроме беглого наброска ничего по дает для эпохи Империи и книга Е. Pariset «Histoire de la fabrique Lyonnaise» (Lyon, 1901), где периоду от 1800 г. до июльской революции 1830 г. посвящено всего 20 страниц (стр. 259—279). Несколько больше дает другой его труд — «La chambre de commerce de Lyon au dix-neuvieme sieclc» (в «Memoires de l’Academie de Lyon» за 1890—1891 гг.). Здесь мы находим перепечатку одного документа палаты (петиция от 11 декабря 1806 г.) и цитаты из некоторых других. (Именно беглость и отрывочность страниц, посвященных эпохе Империи, и заставили меня предпринять специальные поиски в архиве Лионской торговой палаты). Кроме того, занимаясь в данном случае историей не шелковой промышленности, а лишь торговой палаты г. Лиона, Паризе пользовался исключительно лионскими документами, а без Национального архива нельзя писать даже историю лионской шелковой индустрии.

Казалось бы, можно было рассчитывать найти что-нибудь относящееся к моей теме в специальных трудах по истории той или иной фабрикации, но и тут оказалась полная скудость.

Henri Bouchot, например, написал специальную книгу «Le luxe frangais. L’Empire» в 214 страниц, in 4°, посвященную роскоши при Империи, и не единой строки не отвел вопросу о выделке предметов роскоши и о том, что связапо было с судьбами этой отрасли промышленности в наполеоновские времена.

Существует специальная книга о поставщиках Наполеона (Maze-Sencier. Les fournisseurs de Napoleon I. Paris, 1893), и я был уверен, что найду там хоть что-нибудь об отношении Наполеона к лионскому шелковому производству, о заказах, которые он делал в Лионе, с целью отчасти ослабить тяжелые последствия кризисов, и т. п. Ничего об этом книга не говорит.

Замечаниями самого общего характера, и притом очепь беглыми, ограничиваются и труды, в той или иной мере затрагивающие историю бумагопрядильного, шерстяного и полотняного производств. Для них эпоха Консульства и Империи (как и эпоха революции) — лишь введение к современности или, в лучшем случае, к периоду 1850—1860 гг. О самостоятельном научном значении этих «вводных» страниц, а ипогда и строчек, здесь не стоит распространяться.

3

История остального континента и Англии меня здесь интересует, конечно, исключительно с той точки зрения, что она может дать для понимания положения французской промышленности и влияния на нее континентальной блокады. Разумеется, прежде всего в данном случае интересны: Бельгия, Женева (департамент Лемапа), левый берег Рейна, ганзейские города, Голландия, Пьемонт, непосредственно слившиеся с Империей; затем: остальная Швейцария, королевство Италии, Неаполитанское королевство, великое герцогство Берг, Испания, территории которых находились вполне или отчасти в прямой зависимости от воли французского императора; наконец, германские государства — как Рейнского союза, так и Саксония, имевшая прямые торговые сношения с Империей. Затем можно было рассчитывать найти что-либо относящееся к французской промышленности в английской историографии. Что касается Пруссии, Австрии, стран Леванта, то здесь ? о, priori, и фактически та экономическая историография, которая вообще существует, не могла дать (и не дала) ничего, что могло бы помочь выяснению истории французской промышленности. Мало того, даже для пополнения сведений по внешней истории блокады историография этих стран ничего не дала. С Францией экономические сношения этих стран обыкновенно не были непосредственными, блокада (даже в Пруссии) фактически очень сильно нарушалась, хотя нарушения эти не принимали характера принципиального протеста, открытой борьбы. В книгах, трактующих об этих странах в эпоху Наполеона, если, в виде счастливого исключения, и возможно констатировать, что экономическая история не обойдена молчанием вполне, то все-таки и о блокаде и о сношениях с Францией говорится мало и бегло, если вообще что-нибудь говорится. Чаще же всего дело ограничивается рассказом о знаменитых декретах — берлинском, миланском и трианонском, да о том, какие законоположения были изданы местными правительствами во исполнение этих наполеоновских приказов. Не дала ничего для истории французской внешней торговли и русская историография, если не считать цитируемого в своем месте превосходного издания вел. кн. Николая Михайловича (донесения Коленкура и др.). (Впрочем, об историографии Пруссии, Австрии, России еще будет речь впереди).

Итак, извлечь что-нибудь пригодное для моей темы я мог надеяться лишь при рассмотрении специальной историографии стран, наиболее тесно связанных с наполеоновской Францией, но и тут результаты оказались чрезвычайно скромными.

Истории Бельгии при Наполеоне Sylvain Balau посвятил два тома («La Belgique sous l’Еmріrе». Paris, 1894), а о континентальной блокаде говорит на одной странице (т. I, стр. 55) и, конечно, в самых общих фразах.

В двухтомном исследовании Lanzac de Laborie «La domination francaise en Belgique» (Paris, 1895) 9 страниц посвящены интересующим нас тут вопросам (т. II, стр. 4і—50: «La situation economique: progres de la contrebande»). Автор излагает доклад члена Государственного совета Miot, посланного в 1805 г. с целью расследовать вечно раздражавший Наполеона вопрос о контрабанде; это изложение занимает семь страниц из девяти, которые вообще посвящены экономическому состоянию Бельгии в эпоху Империи (самый доклад Miot — одно из бесчисленных, очень однообразных показаний о распространенности английской контрабанды в пограничных местностях Империи).

Недавно (лишь в 1912 г.) законченная шеститомиая работа Jules Delhaize «La domination francaise en Belgique a la fin du XVIII et au commencement du XIX siecle» отодвинула на задний план все предшествующие монографии о Бельгии в эпоху французского завоевания, революции и Империи. Но для экономической истории Бельгии в эту эпоху работа Delhaize не дала ничего. Три последних тома ее посвящены времени Наполеона (t. IV. «Le Consulate». Bruxelles, 1910; t. V. «L’Em-pire. Premiere partie». Bruxelles, 1911; t. VI. «L’Empire. Deu-xieme partie». Bruxelles, 1912), но, кроме военной и политико-административной стороны, мы тут ничего не находим (если не считать беглых, общих слов, например, т. V, стр. 311, 314, 315 и т. п.). К слову замечу, что и характеристики настроения бельгийского общества и народа при Наполеоне мало удаются автору: он все видит в розовом свете и склонен приписывать всему бельгийскому народу, пережившему наполеоновское владычество, собственное свое преклонение перед французским императором.

Так обстоит дело со специальной литературой по истории Бельгии в этот период. Есть и история бельгийской промышленности, затрагивающая данную эпоху. В книге Briavoinne «De I’industrie en Belgique» (Bruxelles, 1839) одна глава посвящена эпохе французского владычества в Бельгии, с 1795 до 1814 гг. (стр. 107—142). Автор пользовался для этого очерка главным образом официальными сведениями, которые публиковало время от времени императорское правительство.

Не лучше обстоит дело и с Апеннинским полуостровом. Старой историографии королевства Италии, Неаполя (вроде книги Coletta), Рима я даже почти и не коснусь; кроме фактов военно-дипломатического и в лучшем случае административного характера, там совсем ничего не находим. Но и новейшая литература мало помогает нам, хотя, конечно, нынешние монографии бесконечно выше стоят по общей своей ценности; все же вопросы политические, административные первенствуют над вопросами финансово-экономического характера.

Первая по времени большая история Италии в наполеоновскую эпоху была написана Carlo Botta — в VII, VIII, IX и X томах его «Storia d’ltalia dal 1789 al 1814» (1825). Она оставила совершенно вне рассмотрения всю экономическую сторону жизни итальянских государств, подпавших под власть Наполеона, и так как Botta несколько десятилетий считался лучшим авторитетом в историографии предмета, то, конечно, его многочисленные компиляторы и последователи не сочли нужным даже пытаться восполнить этот пробел. Почти одновременно с книгой Botta вышла и книга Federico Coraccini «Storia dell’amministrazione del regno d’ltalia durante il dominio francese» (под псевдонимом Coraccini скрывался Carlo La Folie). Даже и в этой книге, специально посвященной внутренней истории Италии, о континентальной блокаде лишь упоминается бегло (стр. 178), а о промышленности говорится несколько незначащих слов (стр. 184). Конечно, при таких воззрениях на дело трудно и ожидать найти что-либо у Ботты и его преемников, писавших «общую» историю. Так было и в историографии середины века, когда объединение Италии оживило интерес к ее истории вообще, а к истории наполеоновской эпохи в частности, так было большей частью и до самого последнего времени. Такова работа Sclopis’a «La domination francaise en Itаііе» (в «Scances et travaux de l’Academie des sciences morales et politiques» за 1861 г.), самая солидная и самостоятельная из работ по этому предмету, написанных в середине XIX в.; таковы и другие (уж литературы общей по истории Италии в новое время и т. п. я и не касаюсь).

И книга Ruth’a «Geschichte des Italienischen Volks unter der Napoleonischen Herrschaft» (Leipzig, 1859), и давно написанная, но недавно изданная книга Francesco Carrano «L’Italia dal 1789 al 1870» (Napoli, 1910), и работа Lemmi, «Le origini del risorgimenlo Italiano 1789—1815», вышедшая в 1906 г., в прекрасной «Collezione Storica», издающейся под редакцией Вплларп, — все эти сочинения, посвященные наполеоновской эпохе в Италии, и старые и новые, либо ни одного слова не говорят об экономических последствиях завоевания, либо говорят несколько общих фраз.

В этом отношении даже нужно отметить, как исключение, книгу Johnston’a, посвятившего в своей книге «The Napoleonic Empire in southern Italy» (London, 1904) 5 страниц (т. I, стр. 215—220) континентальной блокаде в Неаполе.

Что касается превосходного исследования Driault «Napoleon en Italie» (Paris, 1906. 687 стр.), то задачей автора было произвести анализ политической мысли Наполеона относительно Апеннинского полуострова, анализ тех политических построек, которые возводил Наполеон в Италии, и эту задачу автор исполнил с большим успехом, привлекши массу нового материала. Внутренняя история полуострова не могла войти (и не вошла) в рамки его исследования.

О Тоскане при Наполеоне есть книга Marmottan’a «Le Royaume d’Etnirie» (Paris, 1896), говорящая о торговле страны на стр. 229—231; ему же принадлежит и другая книга — «Bonaparte et la republique de Lucques» (Paris, 1896) и небольшое издание «Documents sur le royaume d’Elrurie» (Paris, 1900).

Отдельно должно отметить труды Jacques Rambaud и Madeline.

В очень интересной и обстоятельпой докторской диссертации Jacques Rambaud «Naples sous Joseph Bonaparte» (Paris, 1911) особая глава (стр. 416—448) посвящена экономическому состоянию королевства Неаполитанского в царствование Иосифа. Автор (на стр. 416) упоминает о блокаде как об одном из зол французского владычества, говорит (на стр. 427), что блокада понизила цены на земледельческие продукты, но как раз на стр. 428, 429 и 430, где речь идет об обрабатывающей промышленности, мы совсем не находим даже упоминания о блокаде; на страницах, говорящих о торговле (стр. 435—444), о блокаде опять упоминается; говорится также, — к сожалению, в нескольких строках (стр. 437), — что Наполеон желал получать из Неаполя хлопок, и (тоже в нескольких строках, стр. 440) о французском сбыте в Неаполитанском королевстве. В дальнейшем изложении нам придется процитировать из книги Rambaud то место, где говорится о контрабанде (стр. 441).

Работа Madelin’a «La Rome de Napoleon» (Paris, 1906) есть монография того же типа, что и труд Жака Рамбо о Неаполе. Привлечены первоисточники (в том числе  неизданные документы), подвергнуты критике, взят приличествующий предмету обширный масштаб. Но кто  интересуется   экономической историей вообще (я уж не говорю в частности — вопросом о последствиях   блокады   или о   торговых   сношениях   Рима с Францией и т. п.), ничего в этой книге не найдет, кроме общих рассуждений о торговле, земледелии, природе, местности и т. п.   (стр. 27—44)   и  нескольких  слов   о  нужде  народа (стр. 390), нескольких страниц о государственном долге, продаже церковных имуществ и т. п. (стр. 485—499) да четырех страниц (стр. 501—504) о попытках ввести культуру хлопка в Риме и римской области. На этих четырех страницах он говорит об эпизоде с эльзасцем Бухером,  который завел  было (скоро погибшую) прядильную мануфактуру в Риме, говорит в нескольких словах о культуре хлопка в 1811—1812 гг. и обходит молчанием, например, интересный вопрос об отношении французского промышленного мира и наполеоновского правительства к обрабатывающей и  добывающей индустрии  апеннинских стран или хотя бы Рима. Книга Madelin’a таким образом нисколько не облегчила мне работу над моей темой даже в тех скромнейших рамках, в каких  могла бы это сделать. К слову  замечу, что Madelin  совсем не  пользовался  картоном F12 1612, хотя там он нашел бы десятки весьма интересных документов, прямо относящихся к его теме — состоянию Рима под французским владычеством (в предлагаемой работе я пользовался кое-какими документами этого картона, но, разумеется, исключительно с точки зрения основной темы, занимающей меня). Конечно, писать   экономическую   историю Рима при   Наполеоне  без  этого  картона нечего и  думать; всякий исследователь, который когда-либо займется этим предметом, должен будет именно с F12 1612 и начать.

Чрезвычайно бедна и старая и новая литература об Испании при Наполеоне с интересующей нас точки зрения.

Конечно, напрасно мы стали бы искать хоть отдаленный намек на существо экономических отношений между Испанией и Англией в претенциозной книге Гентца, вышедшей в свет в начале 1806 г. {10}, и в тому подобной публицистике. Ни малейшего внимания экономической стороне жизни и в частности торговым сношениям Испании с Францией не уделяет ни один известный мне испанский историк из всех, писавших о событиях 1808—1814 гг.

Старая историография Пиренейского полуострова столь же бесполезна для уразумения торгово-промышленных обстоятельств времен блокады и в частности сношений с Францией, как и старая историография полуострова Апеннинского. Что касается более новой, то нужно отметить, что она при общей большей серьезности все же оставила вне рассмотрения интересующие нас тут вопросы. Hermann Baumgarten посвятил весь первый том своего обширного труда «Geschichte Spaniens vom Ausbruch der franze-sichen Revolution, erster Teil» (Leipzig, 1865) истории Испании от 1789 до 1813 гг., причем на интересующую нас наполеоновскую эпоху пришлось около 500 страниц. Эта книга, еще и теперь не устаревшая, однако тоже (хотя не в такой мере, как испанские работы об этой же эпохе) значительнейшее место отводит дипломатии и военным операциям; автор ничего не говорит об экономических отношениях между Испанией и Англией, Испанией и Францией и вообще затрагивает вопрос ?• внутреннем состоянии страны до и во время нашествия Наполеона лишь в очень немногих словах. В очень значительной (по количеству книг и брошюр) ком-меморативной литературе, появившейся в Испании в последние годы (с 1908 г.) по поводу столетнего юбилея войн с Наполеоном, я не нашел и тени интереса к экономическим отношениям между Испанией и Францией. Мало того, вообще об экономическом состоянии Испании в этой литературе почти ничего не говорится (если не считать все одних и тех же пересказов, одних и тех же актов кортесов, касающихся земельных повинностей и церковной собственности). Нет ничего, что даже хоть. косвенно могло бы коснуться интересующей тут нас темы, например нет ничего о сбыте испанской шерсти в Англию; W. R. de Villa Urutia пишет очень солидный труд,— специальный по истории отношения между Англией и Испанией в наполеоновскую эпоху,— и ни слова не говорит об этом громадной важности предмете (W. R. de Villa Urutia. Relaciones entre Espana e Inglaterra durante la guerra de la independencia. Madrid, 1911). Чего же требовать от других трудов, менее специальных по теме, менее обширных (Villa Urutia посвящает истории только двух лет (1808—1809) около 500 страниц)?

В октябре 1908 г. даже собрался исторический конгресс в ознаменование столетнего юбилея войны против Наполеона и издал несколько томов трудов, относящихся к этой эпохе: «Publicaciones del congreso historico Internacional de la guerra de la independencia у su epoca (1807—1815). Celebrado en Zaragoza durante los dias 14 a 20 de Octubro de 1908» (Zaragoza, 1909—1910). И из всех статей и исследований, наполняющих эти Publicaciones, только работа Gaffarel’а в IV томе (стр. 125—177) затрагивает до известной степени внутреннее состояние страны; остальное посвящено дипломатии, войне, эпизодам восстания и репрессий, биографиям и т. п. (Другая статья, которая по теме своей способна больше всего заинтересовать читателя, ибо трактует о «существенных причинах» движения, поражает поверхностью, голословностью и опять-таки полнейшим неведением фактов, без которых нельзя разбирать историю этих событий. Я говорю о статье португальца Aoel Botelho, в III томе, стр. 363—392: «А peninsula iberica contra Napoleono. Causas esenciaes schema general d’esse movimento». Достаточно прочесть эту единственную обобщающего характера статью в трудах этого специального конгресса но истории эпохи, чтобы удостовериться в убогом состоянии разработки экономической истории Испании и Португалии в эту эпоху: руководящая, обобщающая работа даже и не заговаривает об этой стороне дела.)

Новейшее почтенное исследование Grandmaison’a (Gеоffroy de Grandmaison. L’Espagne et Napoleon. 1804—1809. Paris, 1908) — работа такого же типа, как труд Driault об Италии; это новый обстоятельнейший критический пересмотр данных о дипломатических и политических усилиях Наполеона, направленных к завоеванию Пиренейского полуострова. Другими целями автор не задавался, а поставленную себе задачу разрешил очень хорошо. Нечего и говорить, что об этой эпохе молчат, или почти молчат, и более специальные (по теме) работы. Даже такая работа по истории Испании, где, казалось бы, хотя какое-нибудь место должно было быть отведено фактам экономического порядка, как Marliani. «Histoire politique de l’Espagne moderne suivie d’un apercu siir les finances» (два тома, Paris, 1840), довольствуется шаблоннейшим пересказом всем известных политических и дипломатических актов и ничего более для всей эпохи Наполеона не дает.

Из местных историй эпохи наполеоновского завоевания Испании можно отметить в сущности лишь один труд, написанный французом на основании также и французских источников, где можно было бы рассчитывать найти кое-что, хотя бы о торговле шерстью, хотя бы о положении Барселоны при блокаде, но и тут эти надежды оказываются тщетными.

В своей добросовестной и основанной на архивных документах монографии «Napoleon et la Catalogne» (Paris, 1910) автор, Pierre Conard, останавливается на истории завоевания, анализирует историю французского управления страной, но ничего не говорит об экономических последствиях завоевания как для Франции, так и для Каталонии. Вообще это — исследование истории завоевателей в завоеванной стране, а не самой завоеванной страны и не страны, откуда пришли завоеватели. Даже в главе, близко подходящей к интересующей нас теме («Les finances du gouvernement improvise»), не находим ничего, относящегося к торгово-промышленной истории эпохи (если не считать беглого упоминания на стр. 258 о вывозной пошлине и тому подобных случайных замечаний).

Переходим к германским государствам и Австрии.

Старая специальная литература о Пруссии и Австрии в эпоху Наполеона дала, как я уже сказал выше, очень мало даже с точки зрения исследования и чисто политической истории этой эпохи, не говоря уже об истории экономической; самое обстоятельное исследование (из произведений этой литературы) принадлежит Пертесу (CI. Th. Perthes. Polilische Zustimde… in Deutschland zur Zeit der franzosischen Herrschaft, в трех томах. Gotha, 1862—1869). Но и Пертес совсем не останавливается на экономических отношениях между германскими странами и Францией и вообще на экономическом положении Германии. Истории Австрии при Наполеоне посвящены (из более новых работ) две монографии: 1) Adolf Beer. Zehn Jahre osterreichischer Politik. 1801—1810. Leipzig, 1877 и 2) Ed. Wertheimer. Geschichte Osterreichs und Ungarns im ersten Jahrzehnt des 19. Jahrhunderts, nach ungedruckten Quellen. Bd. I, Leipzig, 1884; Bd. II, Leipzig, 1890. Только вторая из этих книг занимается (хотя немного) внутренней историей габсбургской монархии, но все-таки не дает никакого представления об экономическом ее состоянии и о торговле в частности с Францией.

Тот же Beer, который написал «Zehn Jahre» etc., издал и другой обширный труд: «Die Osterreichische Handelspoli-tik im neuzehnten Jahrhundert» (Wien, 1891); к сожалению, интересующую нас эпоху он обходит молчанием, если не считать нескольких фраз на стр. 5—6. А между тем, это самая обширная из всех монографий по данному вопросу (618 страниц). Для тех, кто будет заниматься исследованием роста австрийской промышленности, представят несомненно интерес три больших тома Keess’a «Beschreibung der Fabrikate, welche in den Fabriken, Manufakturen und Gewerben des osterr. Kaiserstaates erzeugt werden» (Bd. I. Wien, 1819; Bd. II, 1820; Bd. Ill, 1823). Ho для нашей темы эта книга знатока экономических отношений Австрии и современника интересующей нас эпохи не дает ничего, кроме констатирования роста промышленности в Австрии с начала второго десятилетия XIX в. Австрия была все время наглухо замкнута от вторжения всякой иностранной, в том числе и французской, промышленности.

Несколько беглых замечаний об интересующей нас эпохе мы находим в книге Meynert’a «Kaiser Franz I» (Wien, 1872), в главе «Handeispolitik», на стр. 267—272.

Общие обзоры истории Пруссии в эту эпоху сплошь и рядом вообще не касаются вовсе экономической истории или говорят (бегло) о крестьянской реформе, о цехах — и только (ср., например, довольно большой (585 страниц) обзор, написанный Neubauer’oM, «Preussen’s Fall und Erhebung 1806—1815». Berlin, 1908). Это тем более бросается в глаза, что, вообще говоря, другие стороны внутренней жизни Пруссии в эту эпоху разработаны лучше, чем это сделано относительно Franzosenzeit в других странах, и есть монографическая литература по реформам Штейна и Гарденберга и т. п. (Из вопросов экономической истории больше повезло вопросу о цехах и законодательству, касающемуся их; между прочим, этой теме посвящено было и исследование безвременно скончавшегося Н. В. Молчановского). Из монографий, которые освещают отчасти экономическую историю Пруссии в эту эпоху, нужно, конечно, на первое место поставить книгу Mamroth’a.

Капитальное исследование Mamroth’a «Geschichte der preussischen Staats-Besteuerung. 1806—1816» (Leipzig, 1890) посвящает континентальной системе в ее последствиях для фиска несколько страниц (стр. 728—737). Но книга его вообще чрезвычайно полезна для ознакомления с положением Пруссии в эти годы.

В значительной мере на книге Mamroth’a основаны относящиеся к эпохе блокады страницы (стр. 28—40) в книжке Freymarck’a «Die Reform der preussischen Handels- und Zollpolitik von 1800—1821» (Jena, 1897), появившейся в издании семинария Конрада в Галле («Sammlung nationalokonomischer und statistischer Abhandlungen», Bd. XVII).

Но Австрия и Пруссия не были так тесно связаны с Империей Наполеона, как другие германские государства: 1) в Австрии все время действовал запретительный тариф относительно ввоза иностранных, в том числе и французских, фабрикатов; 2) континентальная блокада географически мало касалась Австрии, отрезанной от моря с 1809 г., но получавшей все колониальные продукты, какие ей были нужны, из окружавших ее стран; 3) Пруссия хотя и должна была широко раскрыть свои границы для французских товаров, по находилась в крайней степени общеэкономического истощения и не могла играть роли как рынок сбыта; 4) и Австрия и Пруссия получали то немногое, что вообще до них доходило из Франции, почти исключительно через посредство Франкфурта и Лейпцига, так что о непосредственной торговле этих стран с Францией не говорят ни документы архивов, ни брошюры и статьи современников. Вот почему нельзя удивляться скудости (или, вернее, полному отсутствию) данных об этом предмете в литературе.

Перейдем теперь к германским странам, более близко связанным с наполеоновской Францией: к Бергу, Нижнему Рейну, Франкфурту, Саксонии, Ганноверу, Вестфалии, ганзейским городам.

Маленький очерк был посвящен Redlich’ом промышленности Берга при Наполеоне (Otto Redlich. Napoleon I und die Industrie des Grossherzogstums Berg, в «Beitrage zur Geschichte des Niederrheins», Bd. XVII, Dusseldorf, 1902, стр. 188—216).

Но, конечно, эта работа отодвинута на второй план исследованием Шарля Шмидта. В превосходной монографии Шарля Шмидта, «Le Grand Duche de Berg» (Paris, 1905) стр. 323—421 посвящены вопросу о влиянии французской таможенной политики на Берг, начиная с 1791 г. и кончая 1813 г., и можно сказать, что если бы история всех подвластных Наполеону чужих земель была так написана, как написана Шмидтом история Берга, то задача исследователя истории французской промышленности при блокаде сильно облегчилась бы. Но, конечно, эта книга не могла избавить меня от необходимости обратиться ко всем документам о Берге, какие только я мог найти в Национальном архиве, так как задачи у Шмидта и у меня были разные: его интересовал Берг как особое целое, а меня интересовало то, что можно было извлечь из истории Берга для понимания положения французской промышленности при блокаде. Его, например, по свойству и постановке темы могло и не заинтересовать то обстоятельство, что в 1804, 1805, 1806 и 1807 гг. из Берга на левый берег Рейна, принадлежавший Франции, выселялись капиталисты, заводившие здесь бумагопрядильни и могущественно способствовавшие процветанию здесь (вплоть до 1808 г.) хлопчатобумажной промышленности, — и он, действительно, обошел молчанием документ, об этом сообщающий, а для той задачи, которую я себе ставлю в предлагаемой работе, подобные известия имеют свое значение, и таких случаев можно отметить несколько. Но тем не менее нужно сказать, что если бы о всех странах, подпавших под власть Наполеона, были налицо такие работы, как работа Шмидта о Берге, то всякий исследователь экономической жизни этого периода мог бы только порадоваться.

Некоторые данные о промышленности на Нижнем Рейне встречаем в труде Рихарда Цейсса о возникновении в этих местах торговых палат (Dr. R. Zеуss. Die Entstehung der Handelskammern und die Industrie am Niederrhein wahrend der franzosischen Herrschaft (Leipzig 1907). Собственно промышленности касаются две главы — 4-я и 5-я; автор в этих главах широко пользовался,  между прочим, указанной монографией Шарля Шмидта, но работал и над источниками, причем напечатал некоторые любопытные документы Дюссельдорфского архива (на один из них я ссылаюсь в дальнейшем изложении).

Перу Paul Darmstadter’a, о котором речь была выше, принадлежит и интересное исследование по истории Франкфурта («Das Grossherzogtum Frankfurt. Ein Kulturbild aus der Rheinbundszeit». Frankfurt am Main, 1901), где находим очерк промышленности и торговли во Франкфурте (стр. 281—325). В частности, автор коснулся и влияния блокады на франкфуртскую торговлю (стр. 306—325, точнее, 310—325, так как сначала идет общий очерк блокады).

В книге Heinrich Herkner’a «Die Oberelsassische Baumwoll-industrie» (Strassburg, 1887) главе «Napoleon und die Kontinentalsperre» отведено 5 страниц (стр. 88—93), причем больше всего говорится об общих мероприятиях Наполеона и крайне мало приведено фактов, касающихся, в тесном смысле, истории местной промышленности.

Albin Koenig поместил в «Leipziger Studien aus dem Gebiete der Geschichte» за 1899 г. интересную работу о развитии саксонской хлопчатобумажной промышленности в конце XVIII в. и в эпоху континентальной блокады («Die Sachsische Baumwollenindustrie am Ende des vorigen Jahrhunderts und wahrend der Kontinentalsperre»).

Эта работа, основанная в значительной мере на материалах дрезденского архива, читается с большим интересом всяким, кто вообще занимается экономической историей Европы начала XIX столетия. Но именно для темы, которую я разрабатываю в этой книге, работа Кёнига дает не много. В частности, документы, прямо касающиеся лейпцигских ярмарок (и использованные мной в дальнейшем изложении), остались автору неизвестными, хотя он там и для своей задачи мог бы почерпнуть немало. Вообще именно, в том, что касается блокады, оя ссылается главным образом на Киссельбаха и на книжку Reyer’a (1811 г.), о которой речь у меня идет дальше, при характеристике различных писаний, современных блокаде. Кроме того, незнакомство с французскими материалами лишило его также сведений об оживленных торговых сношениях между Лионом и Лейпцигом, Женевой и Лейпцигом и т. д.

В труде Hasse «Geschichte der Leipziger Messen» (Leipzig, 1885) лейпцигским ярмаркам в наполеоновские времена посвящены стр. 390—427, а собственно ярмаркам эпохи континентальной блокады — стр. 409—423. Сверх того, «внешней истории лейпцигских ярмарок» в эту эпоху в той же книге посвящены стр. 157—163. Автор, директор статистического бюро Лейпцига, использовал для своего труда данные саксонских архивов. Вследствие обширности хронологических рамок (XIV—XIX столетия) он не мог посвятить интересующей нас эпохе больше места, чем посвятил. Документов французского происхождения, относящихся к лейпцигским ярмаркам и использованных мной в предлагаемой работе, он не знает. Оп печатает выдержки из некоторых лейпцигских документов, на которые в своем месте я дважды ссылаюсь. Любопытно, что француз Arque пишет исторический очерк лейццигской ярмарки «La Foire de Leipzig dans les temps passes» (в «La Science Sociale», mai, 1910, стр. 17—88) и ни единой строки не посвящает истории этой ярмарки при Наполеоне, т. е. одному из любопытнейших моментов, какие только эта ярмарка когда-либо переживала.

Во второй части интереснейшего исследования Bein’a «Die Industrie des sachsischen Voigtlandes, zweiter Theil. Die Textil-industrie» (Leipzig, 1884) влиянию континентальной блокады на промышленность Voigtland’a в Саксонии посвящены стр. 148—166.

В небольшой работе P. Ruhlmann’a «Die offentliche Mei-nung in Sachsen wahrend der Jahre 1806 bis 1812» (Gotha, 1902) находим, к сожалению, всего 6 страниц (стр. 108—113) об отношении саксонского населения к континентальной блокаде. (Он констатирует, между прочим, факт благоприятного отношения части населения к блокаде, удаляющей конкуренцию английской промышленности).

В большом труде Фридриха Тимме о Ганновере (F. Thimme. Die Inneren Zustände Des Kurfürstentums Hannover Unter Der Französisch-Westfälischen Herrschaft. Bd. I. Hannover und Leipzig, 1893; Bd. II, 1895) мы находим обстоятельную разработку политической и административной истории Ганновера в наполеоновские времена, но почти ничего, относящегося к экономической истории вообще и к истории блокады, торговли, промышленности в частности. Только на страницах, посвященных финансам Ганновера, можно случайно встретить упоминаете о фактах экономического характера (например, т. II. стр. 461 и сл.).

Точно так же хорошая политико-административная история Вестфальского королевства при Жероме Бонапарте, написанная Goecke, упоминает о континентальной блокаде на одной странице и ничего не говорит об ее последствиях для торговли и промышленности Вестфалии (Das Konigreiche Westphalen, von Dr. Rudolf Goecke, vollendet und herausgegeben von Th. II-gen. Dusseldorf, 1888).

В последнем труде по истории Вестфальского королевства 1807—1813 гг. A. Kleinschmidt’a «Geschichte des Konigreichs Westfalem» (Gotha, 1893), несмотря на обширные его размеры (678 страниц), находим о континентальной блокаде всего одну страницу (стр. 390), а о торговле вообще и о торговле с Францией в частности — ни одного слова.

Из общих историй Гамбурга нужно отметить прекрасную книгу Adolf Wohlwill’H «Aus drei Jahrhunderten der hamburgischen Geschichte 1648—1888» (Hamburg, 1897), где наполеоновскому периоду отведено 37 страниц (стр. 108—145).

Общая история Гамбурга, написанная пастором Monkenberg’oм, «Geschichte der freien und Hansastadt Hamburg» (Hamburg, 1885), занята больше всего духовной жизнью города. Наполеоновская эпоха описана на стр. 393—444 этой книги.

В истории гамбургского бюргерства, написанной Зеелигом {11}, французский период обойден молчанием, если не считать нескольких незначащих строк.

В 1900 г. в приложении к отчету о состоянии реальной гимназии Johanneum (в Гамбурге) появилась статья Hitzigrath’a «Hamburg und die Kontinentalsperre» («Realgymnasium des Johanneums zu Hamburg, Bericht uber das 66. Schuljahr». Hamburg. 1900). Эта содержательная, хотя и небольшая (30 страниц), статья трактует вообще о Гамбурге до блокады и в первый год блокады; дальнейшая история Гамбурга осталась вне рассмотрения. Автор пользовался документами Гамбургского архива, но его не интересовали в частности коммерческие отношения между Францией и Гамбургом (почему он и не цитирует некоторых документов Гамбургского архива, о которых идет у меня речь). Вообще он занимается больше историей блокады Эльбы англичанами (стр. 4—22), чем континентальной блокадой (стр. 22—30).

В интересной книге Servieres «L’Allemagne francaise sous Napoleon I» (Paris, 1904), относящейся собственно не ко всей Германии, а только к ганзейским городам, находим (на стр. 110—141 и стр. 264—292) кое-что, относящееся к практике континентальной блокады в ганзеатических городах (вперемежку с другими сюжетами, например, с анализом чисто военных условий ганзеатических городов и т. п.). Эта тема занимала автора не в связи с последствиями континентальной блокады во Франции, но в связи с другими фактами из истории ганзеатических городов при Наполеоне; кроме того, Servieres не использовал (именно для этих страниц) того, что мог бы найти в Национальном архиве (где он работал). В дальнейшем изложении мне придется цитировать ряд документов, прямо относящихся к ганзеатическим городам и не упомянутых Сервьером.

В большом   юбилейном  издании,   вышедшем  в Гамбурге в 1892 г. по поводу четырехсотлетия открытия Америки («Наmburgische Festschrift zur Erinnerung an die Entdeckung Ameri kas»), Ernest Baasch поместил обширную статью под названием «Beitrage zur Geschichte der Handelsbeziehungen zwischen Hamburg und Атегіка». Наполеоновской эпохе тут посвящено 16 страниц, (стр. 79—95), — в соответствующем месте (где речь будет идти о торговле между Францией и Америкой) читатель встретит ссылку на один факт, установленный Baasch’eм.

Книги по истории Баварии (Hoffmann. Okonomische Geschichte Bayerns unter Monteglas; Eckart. Bayern unter dem Ministerium Monteglas (s. d.); Εiηhоrn. Wirtschaftliche Keformliteratur in Bayern vor Monteglas) не дают ни для XVIII в., ни для времени Наполеона представления о торговле страны с Францией. Впрочем, Бавария со стороны австрийской, независимой, или, точнее, укрытой от Наполеона, границы могла меньше ощущать влияние блокады, чем другие государства.

Нужно, наконец, упомянуть о двух общих обзорах истории Германии при Наполеоне: старом — Альфреда Рамбо и новом — Фишера.

В двух частях своей книги «La domination frangaise en Allemagne» (t. I. Les Francais sur le Rhin. Paris, 1873; t. II. Allemagne sous Napoleon I. Paris, 1874) покойный Alfred Rambaud дал изложение истории французских завоеваний в Германии при революции и Наполеоне. Несколько страниц (стр. 426—439, точнее 426—435 второго тома) он посвятил континентальной блокаде.

Этот очерк трактует о блокаде вообще и лишь очень немного и общо касается блокады в Германии. В частности, мы в этом очерке не встречаем ничего, касающегося торговых связей между Францией и Германией в наполеоновскую эпоху. (Отмечу, что Rambaud неправильно толкует трианонский тариф: выходит, будто Наполеон этим тарифом разрешил при уплате повышенной пошлины ввоз английских товаров; автор даже говорит (стр. 430): «…il resolut done de transformer la prohibition des denrees coloniales en un tarif douanier de 50 %. Bien entendu, le tarif ne s’appliquait qu’aux denrees coloniales, pour les pro-duits manufacturiers de l’Angleterre, la prohibition subsistait dans toute sa rigueur». Тут все неверно: 1) колониальные товары (неанглийские) вовсе не были воспрещены до трианонского тарифа 5 августа 1810 г., а только обложены менее высокими пошлинами, нежели те, что установил этот тариф; 2) этот тариф именно и был введен, чтобы изгнать вовсе из Европы колониальные, привозимые по морю товары, чтобы лишить англичан возможности провозить свои товары под видом американских: 3) английские колониальные товары и после трианонского тарифа, разумеется, подлежали немедленной и безусловной конфискации).

Книга Herbert Fisher’a «Studies in Napoleonic statesmanship. Germany» (Oxford, 1903) имеет характер общего обзора деятельности императорского правительства в Германии как там, где эта власть была непосредственной или почти непосредственной, так и там, где она действовала через посредство местного формально независимого правительства. Fisher рассматривает историю Ганновера, Рейнского союза, «падения Пруссии», историю Северной Германии после Тильзита, историю Берга, Вестфалии, Франкфурта, ганзейских городов и рейнских департаментов Империи; он при этом рассматривает главным образом политические условия жизни этих стран в описываемую эпоху. Некоторые главы основаны на ранее вышедших монографиях (как и заявляет автор в предисловии); но он работал и самостоятельно. Огромность темы при сравнительно небольших размерах (384 страницы) вынуждает автора часто к большой ся?атости,— однако нужно не только назвать эту работу умелой и интересной сводкой монографической литературы, удачно дополненной ценными архивными ссылками, но и признать за ней самостоятельное значение.

В литературе, посвященной освобождению Германии от наполеоновского владычества, континентальной блокаде посвящается обыкновенно несколько беглых строк или даже слов, и притом даже такими авторами, которые хорошо понимают ее общее значение {12}.

Масса книг, статей, брошюр под такими названиями, например, как небольшая книжка Havemann’a «Das Kuriurstenthum Hannover unter zehnjähriger Fremdherrschaft» (Jena, 1867), существует о германских государствах времен Наполеона, — и много я потерял времени на то, чтобы найти в этой литературе хоть самые беглые указания: 1) о влиянии на эти государства континентальной блокады, 2) о торговых сношениях между этими государствами и Францией. Эта сторона дела оказывалась либо вовсе обойденной молчанием, либо автор отделывался общими словами о блокаде, ничего не говорящим пересказом берлинского декрета и т. п.

Из немецкой историографии, посвященной истории отдельных «новых индустрии», я ничего не почерпнул для интересовавшей меня эпохи.

В книжке Scheibler’a, где можно было бы ожидать найти какие-либо указания о влиянии блокады на развитие свекло-сахарной промышленности, мы не видим и признака понимания связи между этими явлениями. Автор ограничивается лишь беглым упреком Наполеону, что тот поощрял опыты с свекло-сахарным производством во имя «вражды к соседнему английскому народу», тогда как аналогичные «высочайшие мероприятия» короля прусского Фридриха-Вильгельма III имели в виду «лишь одну цель» — государственную пользу (Actenstucke zur Geschichte der Rubenzuckerfabrikation in Deutschland etc., von Dr. С. Scheibler. Berlin, 1875). О других книгах по истории свекло-сахарной промышленности и говорить нечего.

Экономическая история герцогства Варшавского также пока не написана. О старой литературе нечего и говорить. Отдельно нужно упомянуть, конечно, о двухтомной книге гр. Скарбека («Dzieje Xicstwa Warszawskiego», pr. Fryd. Hr. Skarbka. Poznan, 1860); но даже эта книга, — самая полная специальная история герцогства Варшавского, посвящающая две большие главы внутреннему состоянию края (т. I, стр. 151—234; т. II, стр. 67— 111), — почти не говорит о торговле герцогства, а останавливается на конституционно-административных и отчасти финансовых вопросах (исключением являются стр. 182—184 первого тома, где речь идет о печальных последствиях континентальной блокады для польского сбыта, шедшего обыкновенно через Данциг).

В своем интересном новейшем исследовании «Napoleon et la Pologne» (Paris, 1909) автор, M. Handelsmann, на основании архивного материала воссоздает историю Польши при Наполеоне и польской политики Наполеона. Дипломатическая, политическая, административная история — таково содержание этого труда. Экономическая сторона осталась пока неразработанной; говорю «пока», так как этот том охватывает лишь 1806—1807 гг., и, вероятно, за ним последуют дальнейшие.

По истории торговли герцогства Варшавского, где можно было бы почерпнуть указания об экономическом значении герцогства для Франции, не существует такого обстоятельного и добросовестного труда, какого уже дождалась история финансов этого государства в виде книги Жолтовского (Stanislaus von Zoltowski. Die Finanzen des Herzogthums Warschau. Posen, 1890—1892). Нужно заметить, что Жолтовский в приложениях к своей книге напечатал торговый баланс великого герцогства; в дальнейшем изложении читатель найдет у меня ссылку на этот документ.

В кииге К. Г. Воблаго («Очерки по истории польской фабричной промышленности», т. I. Киев, 1909) влиянию континентальной блокады и французского владычества на Варшавское герцогство посвящены стр. 176—182, а положению промышленности в эту эпоху — стр. 183—187. Эти страницы, сжато, но содержательно характеризующие положение дел в герцогстве, нужно отметить, особенно ввиду поразительной скудности литературы предмета вообще.

(Что касается историографии России в эпоху блокады, то именно в последнее время этот вопрос, отчасти под влиянием юбилея войны 1812 г., привлек к себе внимание. Появился ряд статей, этюдов, высказывающих порой весьма интересные соображения, выдвигающие новые точки зрения. Назову хотя бы работы Военского, Пичеты, Рожкова, Покровского, Тугап-Барановского, Кулишера, напечатанные отдельными книжками или помещенные в журналах и юбилейных изданиях. Тут неуместно было бы подвергать их критическому разбору, так как в соответствующей главе моего исследования я пишу не о континентальной системе в России, а об экономических отношениях Франции и России в эпоху континентальной системы, и указанная русская литература, дающая общий и сжатый обзор состояния России при континентальной системе, не затрагивала, как уже сказано выше, почти вовсе моей специальной темы.)

Переходим к Швейцарии. В старой специальной литературе о Швейцарии в наполеоновскую эпоху почетное место (если даже не самое почетное) занимает двухтомная книга Антона Тиллье (Anton de Tillier. Geschichte Der Eidgenossenschaft Während Der Herrschaft Der Vermittlungsakte (German Edition). Bd. I—-II. Zurich, 1846). Хотя очерку экономического состояния страны в эту эпоху Тиллье также удосужился отвести всего 24 страницы из 978, которые занимает его исследование, но все же это больше, чем сколько отводится данному предмету в других работах (специально о торговле и промышленности речь идет на стр. 279—291). Нечего, впрочем, прибавлять, что ни один документ из тех, которые могут дать ясное представление о торговых отношениях между Францией и Швейцарией, не использован, и Tillier представления не имеет о той роли деятельных конкурентов французской промышленности, какую играли швейцарские фабриканты.

Огромная (781 страница) новейшая работа о наполеоновском периоде в Швейцарии, написанная Ochsli («Geschichte der Schweiz im neunzehnten Jahrhundert. Bd. I. Die Schweiz unter franzosischen Protektorat. 1798—1813». Leipzig, 1903), отодвигает на задний план все предшествующие труды по истории Швейцарии в этуг эпоху; фактам экономического характера и она не уделяет места (попадающиеся изредка, разбросанные там и сям замечания о конфискации колониальных товаров, о таможнях и крайне беглы, и очень редки; ср. стр. 544—550).

Две новейшие специальные книги по истории Швейцарии при Наполеоне посвящены почти исключительно дипломатическим вопросам. Исследование Gustav’a Steiner’a занято специально выяснением роли французского посла в Швейцарии, Огюста Талейрана («Napoleons I Politik und Diplomatie in der Schweiz wahrend Gesandtschaftszeit des Grafen Auguste de Tal-leyrand». Zurich, 1907) и анализом политических тенденций самого Наполеона относительно Швейцарии. Последняя книга по истории Швейцарии при Наполеоне написана Edouard’oм Guillon’oм («Napoleon et la Suisse». Paris, 1910) на основании документов французского архива иностранных дел, и экономическая сторона обойдена полным молчанием, а между тем, если бы автор знал хотя бы только те документы, которые относятся к промышленной конкуренции Швейцарии с Францией и которые использованы мной в дальнейшем изложении, то он, быть может, и не смотрел бы столь восторженно на благодеяния, полученные Швейцарией от Наполеона, и не говорил бы мимоходом о malaise passager du blocus («Oublions done la suppression de quelques journaux et le malaise passager du blocus», стр. 359). С другой стороны, те же документы дали бы ему для уяснения истинного положения страны такие драгоценные, при всей своей скупости, указания, каких он не мог найти (и не нашел) во всех дипломатических бумагах, которыми пользовался.

Лучше обстоит дело специально с Женевой. В 1908 г. вышла интересная книга Edouard’a Chapuisat «Le commerce et l’industrie a Geneve pendant la domination francaise» (Geneve et Paris, 1908. 237 стр. 4 — приложения) {13}, основанная на документах Женевского архива и отчасти, хотя и очень немного, парижского Национального архива. В Национальном архиве он мог бы найти несравненно больше, если бы обратился к другим картонам, заключающим в себе исключительно документы о промышленности и торговле. Но данные, которые он извлек из Женевского архива, любопытны и сами по себе; можно пожалеть лишь о полном отсутствии систематического плана, что очень затрудняет пользование его книгой, а также о слишком общем и неопределенном заключении, которое настолько мало зависит от содержания книги, что могло бы быть написано и без нее. А между тем, именно вследствие разбросанности и несистематичности материала обстоятельная сводка заключений была бы тут особенно необходима.

Еще беднее с интересующей нас точки зрения история Голландии. Все книги, посвященные наполеоновской эпохе в Голландии, отводят вопросу о блокаде ничтожное место и ограничиваются общими выражениями. Отмечу кстати, что две французские книги, указываемые кое-где как исследования по истории Голландии, являются лишь изданиями документов.

Книга Andre Dubosc’a «Louis Bonaparte en Hollande d’apres ses lettres» (Paris, 1911) является изданием некоторых, далеко не всех, конечно, — писем голландского короля к разным лицам. Цель издателя, как он сам заявляет, заключалась в том, чтобы способствовать характеристике личности Людовика (degager la physionomie morale de Louis Bonaparte), и для нашей темы этот материал не дал ровно ничего. Более старое издание переписки между Наполеоном и Людовиком, дополняющей наполеоновскую «Correspondance», сделано Рокеном в 1875 г. («Napoleon et le roi Louis d’apres les documents conserves aux archives nationales», par Felix Rocquain. Paris, 1875). (О книге Kluit’a я говорю выше,— там, где речь идет об общей историографии блокады; эта книга, хотя и написанная голландским ученым и почти исключительно на основании .голландских материалов — печатных, не останавливается специально на вопросе о положении Голландии при блокаде.)

На новейшей литературе тут останавливаться незачем: никакой помощи при исследовании интересующего нас тут вопроса они не дают, и документов, на основании которых в соответствующем месте моей книги дана характеристика экономического состояния Голландии, они не знают. Я бы даже сказал, что не так удивительно, что они не знают рукописей, как то, что так неполно пользуются печатными источниками, вроде корреспонденции Наполеона.

Соединенные Штаты были очень болезненно затронуты англо-французской борьбой. Но с интересующей меня точки зрения и американская историография дала не много. В труде Adams’a «History of the United States» отводится четыре тома 1801—1809 годам, но мы тут находим лишь дипломатическую и политическую историю Штатов; книги по истории внешней торговли Северной Америки либо ничего не говорят об интересующем нас вопросе, либо говорят очень мало и бегло; иногда именно этот период пропускают (например, ср. книгу Evans’a «Ап historical and statistical account ef the foreign commerce of the United States», где есть таблицы до 1776 г. и от 1821 г.). Кое-что дает Taussig («The tariff history of the United States». New-York, 1888). Огромная памфлетная литература, как современная событию, так и позднейшая, вызванная войной Штатов с Англией в 1812 г., на редкость мало дает по интересующему нас вопросу: все это бесчисленные пересказы официальных документов, английских и американских, официальная и официозная полемика между двумя правительствами по вопросу о нейтральных судах и т. д. и т. д. Некоторые цифры,— цифры, правда, очень неполные,— дает вышедшая в 1816 г. книжка Timothy Pithin’a «A statistical view of the commerce of the United States of America» (Hartford, 1816), на которую я в своем месте ссылаюсь. Нечего и прибавлять, что нигде я не встретил даже намека на те обстоятельства, о которых говорят использованные мной здесь документы, касающиеся торговли Франции с Америкой.

До какой степени легкомысленны и поверхностны бывают суждения, высказываемые иной раз о континентальной блокаде и ее истории, явствует, например, из книжки  Эндрьюса (Edward Andrews. Napoleon and America. New-York, 1909), где автор на 10 страницах, которые он удосужился отвести торговым сношениям между Америкой и Европой при Наполеоне, силится доказать, что именно действия американского торгового флота, нарушавшие блокаду, были причиной… войны Наполеона с Александром I в 1812 г. Конечно, кроме голословных фраз мы тут ничего не находим. Это было бы еще с полбеды, если бы американская историография могла похвалиться хоть единой сколько-нибудь серьезной работой о таком важном предмете, как влияние континентальной блокады на Северо-Американские Соединенные Штаты, если бы кому-нибудь из американских историков вздумалось поинтересоваться американскими архивными документами, сюда относящимися (которые, несомненно, нашлись бы в большом количестве). Тогда и книжки, подобные брошюре Andrews’a (89 страниц небольшого формата и разгонистого шрифта) не заслуживали бы даже упоминания. Эндрьюсом не использованы даже те немногие данные о торговле Штатов с Францией при Наполеоне, которые даются официальными изданиями североамериканского правительства.

Наконец, кто интересуется вопросом о путях левантийского хлопка в эпоху Наполеона, тот должен не оставить без внимания и Иллирию. Лучшая специальная монография по истории так называемых «Иллирийских провинций» при Наполеоне написана не далматинцем и вышла не в Австрии, а в Париже; прибавлю, что только в Париже она и могла быть написана столь обстоятельно, потому что в Париже хранятся не все, но очень многие документы, относящиеся к Иллирии в эту эпоху. Принадлежит этот труд аббату Пизани (Paul Pisani. La Dalmatie de 1797 a 1815. Paris, 1893). Правда, кроме парижских архивов, Пизани очень много пользовался и архивом Зары; но без архива французского военного министерства и министерства иностранных дел, а также Национального архива, конечно, такую подробную историю — военную, дипломатическую и политическую — этой страны в наполеоновскую эпоху написать было бы невозможно. И эта монография, лучшая из всех существующих, ничего для интересующей нас темы не дала. Автор не видел в Национальном архиве ни картона AF. IV. 1061, ни AF. IV. 1062. ни F12 507, ни регистра F12" 192, ни F12 534, ни AF.IV.1293, ни F’2 549—553,— словом, ни одного из тех картонов, где находятся кое-какие использованные мной сведения о той роли, которую играли или должны были играть в экономической жизни наполеоновской Империи Иллирийские провинции. А в этой монографии 490 страниц размера gr. 8° убористого шрифта, и это единственная книга в литературе по истории Иллирийских провинций, для составления которой было привлечено так много архивных материалов, единственная, принимающая во внимание и документы французского происхождения (к слову отмечу, что не известна ему и интересная книга Rodlich’a, служившего в Далмации в 1803—1804 гг.: «Skizzen des physisch-moralischen Zustandes Dalmatiens und der Buchten von Cattaro». Berlin, 1911). Читатель найдет дальше у меня ссылку на эту книгу). Ионические острова в период французского владычества интересовали меня главным образом как место, куда доставлялась часть английского контрабандного импорта, предназначенного, с одной стороны, для Иллирии, с другой, — для Италии. Но в очень скудной литературе, специально посвященной истории Ионических островов в эту эпоху (и даже в самой лучшей и полной монографии, написанной Rodocanachi, — «Воnaparte et les lies Ioniennes». Paris, 1899), я не нашел нужных мне сведений.

Переходя к историографии Англии, заметим, что здесь она нас, конечно, интересует исключительно постольку, поскольку может способствовать уяснению судеб французской промышленности в эпоху блокады. И рассматриваемая под этим углом зрения английская историография, посвященная наполеоновским временам, дает в высшей степени мало (добавлю, к слову, что и для экономической истории самой Англии при блокаде эта историография дает немногим больше).

Я уже не говорю об общих обзорах, вроде Alison’а или Маrtineau, где экономическая история обходится молчанием, а блокада поминается в самых общих чертах; пе говорю и о шаткости популярных представлений о блокаде.

В большом вводном обзоре событий 1800—1815 гг. «Introduction to the history of the реасе». London, 1851) Harriet Martineau говорит (стр. 102) в нескольких строках о «знаменитом берлинском декрете» и этим ограничивается.

Любопытно для характеристики неясности ходячих представлений о континентальной блокаде то совершенно неосновательное и прямо противоречащее истине утверждение, которое Мы находим, например, в последнем (одиннадцатом) издании «Encyclopaedia Britannica» (см. т. IV, стр. 72, слово blockade). Вот что читаем тут: «The climax was reached in the Continental Blockade decreed by Napoleon in 1806, which continued till it was abolished by international agreement in 1812». Никакого международного соглашения об отмене блокады в 1812 г. не было и быть не могло, если вспомнить политические условия момента. Блокада фактически переставала существовать в Европе в 1813 г., по мере успехов коалиции, и прекратилась формально и   окончательно   во   Франции  лишь с   падением Империи. Не говорю уже о том, что и вообще о континентальной блокаде мы находим в «Британской энциклопедии» всего несколько строк (вкрапленных в общую статью о блокаде как явлении международно-правовом). В статье же, посвященной истории Англии (т. IX, стр. 554), о континентальной блокаде — находим тоже несколько незначащих строк. Я нарочно взял самый лучший и полный английский энциклопедический словарь. (Но, замечу кстати, все же в «Encyclopaedia Britannica» нет хоть той жестокой хронологической путаницы, как в очень поверхностной и небрежной статье «Blocus Continental» в словаре L. Say и Chailley «Noirveau dictionnaire d’economie politique». Paris, 1891, t. I, стр. 198—202; тут берлинский декрет отнесен к 1807 г., английские orders in Council к 1806; ни с того, ни с сего в коротенькой статейке, где нет самого главного, существенного, приводится с длинными выдержками ни к чему не пужный дипломатический документ, один из тысячи дипломатических протестов против блокады, и т. п.).

Говоря о ничтожной разработке истории блокады, нельзя не отметить, что, например, определенный вопрос — план Наполеона напасть на Англию — уже дождался большой специальной работы (Wheeler and Broadley. Napoleon and the invasion of England. The story of the great terror. London, 1907, в двух томах, с многочисленными иллюстрациями начала XIX столетия). Авторы, согласно своей теме, кончают изложение 1805 г. Нечего и говорить, что вопрос о блокаде подавно и еще в большей мере заслуживал бы со стороны англичан монографического исследования, даже хотя бы с чисто внешней стороны этой темы. Очерк внешней истории блокады дан в известном труде Mahan’a «Influence of sea-power upon the french revolution and empire» (London, 1892), в главе XVIII: The warfare against commerce (т. II, стр. 272—357).

В октябрьской книге за 1893 г. журнала «English historical Review» находим небольшую статью (стр. 704—725) I. Н. Rose под названием «Napoleon and english commerce». Целью автора, как on говорит в первых строках своей статьи, было показать, что Наполеон продолжал в своей политике дело, начатое революционными правительствами (автор выражается так: «commenced by the french revolutionists»), а затем рассказать о влиянии принятых им мер на английскую промышленность. Уже эта постановка задачи устраняла французские экономические отношения (и вообще континент) из кругозора автора. Что касается в частности мысли о преемственности политики Наполеона от революционных времен, то после Сореля и его школы это воззрение вообще очень прочно вошло в научную литературу; но в 1893 г., когда написана статья Rose налицо, были только первые тома Сореля, говорящие лишь о первых годах революции (упомянутая статья Rose перепечатана им в его книге «Napoleonic studies»).

Самая полная и обстоятельная из всех английских работ, говорящих об экономической истории интересующей нас эпоХИ)— бесспорно, книга профессора политической экономии в Глазго W. Smart’a «Economic Annals of the nineteenth century» (London, 1910). Правда, тема его — исключительно Англия, и о том, какие материалы положены им в основу своего труда, я буду говорить подробно в другом месте, в той работе, которую, надеюсь в будущем посвятить специально последствиям блокады для Англии. В этой моей книге, которая относится исключительно к Франции, подобный разбор был бы неуместен: ограничусь лишь замечанием, что Smart не дает никаких указаний относительно хотя бы того, в какие континентальные страны и какие именно английские товары шли больше всего в эпоху блокады, как смотрели в Англии на французскую торговлю и промышленность и т. д.

О небольшой книжке Кеннингема «British credit in the last napoleonic war» (Cambridge, 1910) я надеюсь говорить тоже в специальной работе о последствиях блокады для Англии. Из 83 страниц текста 27 (стр. 56—83) заняты специально континентальной блокадой, но не Францией, а Англией в эпоху блокады. Точно так же он интересуется и в остальных главах своей книжки французскими взглядами на Англию и ее кредит (и даже перепечатывает в приложении относящуюся сюда французскую брошюру). Французские брошюры об Англии в эту эпоху являлись внушенной ими (иногда) самостоятельной популяризацией правительственных взглядов; там, где они (слегка) касаются Франции, они проникнуты неизменным оптимизмом, выражающимся в общих фразах. Английские взгляды на французскую промышленность были бы для нас более интересны, но их-то автор и оставил вне своего кругозора.

При подобном состоянии разработки вопроса о континентальной блокаде вообще мне было немыслимо строго держаться в первоначально намеченных рамках исследования вопроса о влиянии блокады на французскую промышленность, на промышленность так называемых (при Наполеоне) «старых департаментов», anciens departements, которые, как увидим, очень и очень отличались и Наполеоном, и императорским правительством, и органами торгово-промышленного мира от Пьемонта, Бельгии, департамента Лемана, левобережных при-рейнских департаментов, не говоря уже о позднейших приобретениях, вроде Голландии, ганзейских городов, Рима. Не только для полноты картины, но и для лучшего понимания экономической жизни «старых департаментов» пришлось не исключать из своего кругозора и этих революционных и наполеоновских завоеваний. Конечно, в центре внимания стояли «старые департаменты», ядро Империи, Франция границ до 1792 г., но, поскольку это требовалось для полноты и отчетливости общей картины, я старался дать отчет и о Пьемонте, и о Бельгии, и о департаменте Лемапа, и о Швейцарии, и о левом береге Рейна, и о Голландии, и о ганзейских городах, и о Риме, и о Берге, и даже об Испании и Португалии, и об Итальянском королевстве Наполеона, и о Неаполе, и о Средней и Восточной Европе, — но все эти страны интересовали меня пока исключительно постольку, поскольку их история позволяла разобраться в природе экономических отношений между ними и старой Францией. Конечно, это в высшей степени осложняло исследование, так как при скудости научной литературы об этих странах приходилось и их экономическое положение, и их торговые сношения с Францией воссоздавать по документам, в значительной степени по разнообразным и разбросанным рукописям Национального архива, среди сокровищ которого есть масса материала, относящегося именно к управлению покоренными Наполеоном странами (этот период в жизни таких стран нужно изучать именно в Париже — и больше всего в Париже)." Нужно было выбирать из этого материала лишь то, что относится к экономической истории и в частности к сношениям этих стран с Францией. Необходимым оказалось рассмотреть и влияние блокады не только на старую Францию, но отчасти и на окружавшие ее земли, присоединенные Наполеоном или прямо от него зависевшие.

Таким образом, географические рамки исследования поневоле оказались шире, чем я хотел их установить; но я повторяю, все материалы, которые я привлек к исследованию, имели главной, основной целью осветить экономические условия именно старой Франции, «старых департаментов», той страны, той территории, которая до 1792 г. и после 1814 г. называлась «французским королевством» и понималась под «Францией». Как уже было сказано, и Наполеон, и его министры, и французское общество тоже вполне отчетливо различали эту старую Францию, эти старые 83 департамента, среди Империи, раскинувшиеся от Гамбурга до Турции, от Ламанша до Рима. Все остальное имеет в этой работе лишь побочную роль и должно служить всестороннему выяснению главной проблемы. Льщу себя, впрочем, надеждой, что те факты, которые я привожу относительно экономической истории этих связанных с наполеоновской Францией стран, уже потому, что большинство приводимых сведений являются впервые, могут в свое время пригодиться и историкам, которые специально займутся экономическим состоянием указанных стран в эпоху Наполеона. Тяжелый труд, потребовавшийся при поисках и классификации всех этих разбросанных (часто в полном беспорядке) материалов, нисколько не облегчался слишком общими указаниями архивных каталогов. При обработке же этих материалов я стремился выяснить:

1. руководящие принципы экономической политики наполеоновского правительства;
2. состояние французской  промышленности до континентальной блокады;
3. состояние французской промышленности в эпоху блокады;
4. размеры французской внешней торговли в эпоху Наполеона и общий характер экономических отношений между Францией и Европой в наполеоновский период.

Выше (в предисловии) я уже сказал, что исследование истории рабочего класса во Франции в эпоху Консульства и Империи составит тему особой работы. Точно так же, снова повторяю, дело будущего — специальные работы по экономической истории Англии, Италии, Испании и т. п. в период континентальной системы.

Что касается источников, то содержание этой работы в значительнейшей мере основано на неизданных документах, хранящихся как в парижском Национальном архиве, так и в некоторых провинциальных, а также (в гораздо меньшей мере, конечно) в голландском Государственном архиве в Гааге, в Record Office в Лондоне, в гамбургском Государственном архиве. Нужную же мне памфлетную и вообще брошюрную литературу я нашел в Национальной библиотеке в Париже, в Британском музее, в гаагской Королевской библиотеке, в старой гамбургской «Kommerz-Bibliothek», в берлинской Королевской библиотеке.

Характеристикой материалов, как рукописных, так и печатных, я и закончу этот вводный очерк.

2

А. Рукописные материалы

Конечно, я нашел главную массу материалов в Национальном архиве, больше всего в сериях AF.IV и F12. Я работал и в Марселе, и в Лионской торговой палате, и в Амьене, но все, что я нашел вне Национального архива, было незначительно в сравнении с документами государственного хранилища. Наполеоновская централизация привела к тому, что вообще исследователи местной истории должны работать не меньше, а обыкновенно больше в Национальном архиве, чем на местах. Это — факт, не подлежащий сомнению.

Единственным исключением является история земледелия и земледельческих отношений, где местные архивы выступают на первый план; и то относительно эпохи Империи Национальный архив и в этой области нужнее, чем, например, относительно эпохи революции, когда исследователь аграрной истории может без него обойтись. Но относительно истории промышленности первенствующее значение Национального архива не подлежит никакому сомнению: мы там находим: а) донесения префектов, мэров, торговых и совещательных палат; b) ответы местных властей на все запросы и анкетные бланки центрального правительства; с) переписку общеделовую и секретную между центральной властью и местной; d) прошения, жалобы и т. д. отдельных промышленников и отдельных групп торгово-промышленного мира; е) докладные записки и справки, составлявшиеся на местах частными лицами для местных властей и местными властями для центрального правительства; f) общие сводки присылаемых с мест сведений, составлявшиеся по департаментам в центральном ведомстве. И в лучшем случае в местных архивах есть некоторые немногие копии этих местных бумаг. Я в этом удостоверился и на основании личных поисков, и на основании ответов чинов архивной администрации, к которым обращался. Правда, в большинстве местных архивов еще не начали и разбираться в материалах, касающихся Империи, а потому не допускают к этим материалам и исследователей; но, например, в Амьене и Руане, двух промышленных центрах, в Марселе и Бордо, двух торговых центрах, мне еще в 1910 г. пришлось лично удостовериться, что там нет и части того, что есть об этих же городах в Национальном архиве (и именно местных сведений и показаний). Особенно характерной оказалась пустота архива в Лионе, в промышленном центре, относительно которого, как читатель увидит, я нашел немало существенно, важных, драгоценных показаний в Национальном архиве.

В архиве департамента Роны (в Лионе), несмотря на все поиски, в которых мне помогал с обычной своей любезностью архивариус г. Гиг, не удалось найти ровно ничего, относящегося к занимающей меня эпохе, кроме четырех связок, которые также оказались обманчивыми по внешнему виду. Три из них: M.I, М.15 и М.14 были озаглавлены так: a) Ateliers incommodes. Produits chimiques liquides, 1813—1847; b) Ateliers incommodes. Produits chimiques non liquides, 1811—1850; c) Ateliers incommodes. Fours a chaux, an 7 — 1822, а четвертая: d) Exposition des produits de l’industrie francaise a Paris, 1806. Во-первых, в связках a, b и с, за вычетом 3—4 документов, не оказалось ничего, что относилось бы к эпохе ранее Реставрации: во-вторых, все эти документы относились к действиям властей, протоколам, осмотрам, разрешениям, запрещениям и т. д, касающимся устройства таких фабрик и мастерских, которые считаются не вполне безопасными в пожарном отношении, способными заразить воздух вредными испарениями, заразить воду, неудобными для соседей и т. д., и т. д. Конечно, абсолютно ничего интересного для себя я тут не нашел. Что касается четвертой связки, то она относилась к административной переписке, касавшейся участия Лиона в парижской выставке 1806 г., но и эта связка ничего не дала, что могло бы дать представление о состоянии лионской промышленности хотя бы в чисто техническом отношении. Г-н Гиг удостоверил меня, что, в частности, ничего даже отдаленно относящегося, например, к континентальной блокаде, к ее последствиям для Лиона в архиве департамента Роны нет и следа.

Таким образом, если я что и вывез из Лиона, то не из департаментского архива, а из Лионской торговой палаты (но и документы Лионской торговой палаты оказались частью — в копиях — в Национальном архиве: только в лионской палате они все находились переплетенными в одном реестре, а в Национальном архиве — разбросанными по разным картонам).

Что касается Национального архива, то здесь две указанные серии оказались наиболее интересными. Серия AF.IV заключает в себе картоны императорского секретариата; здесь я нашел массу материалов по истории блокады вообще и по истории французской промышленности в частности; обширные и интереснейшие доклады министров Наполеону, его резолюции, справки (notices), специально для императора наводившиеся, дипломатическую и междуведомственную переписку о блокаде и т. п. В серии F12 (в изучении которой мне помог Шарль Шмидт, архивариус Национального архива, указавший мне несколько десятков картонов, никак не обозначенных в «Etat sommaire») нашлось очень много документов, характеризующих состояние отдельных отраслей промышленности, общее положение внешней торговли и т. д. Кроме картонов этих двух основных серий, я пользовался и реестрами протоколов «Главного торгового совета», «Главного совета мануфактур», давших тоже немало любопытных сведений. Все эти документы дали мне очень много. Они выяснили: 1) отношение Наполеона к блокаде и к французской промышленности; 2) влияние блокады на экономическую жизнь Франции, прежде всего на состояние промышленности и торговли; 3) основные черты промышлеппой организации Франции в эпоху Империи; 4) природу экономических отношений между «старыми департаментами», с одной стороны, и иными подвластными Наполеону землями, с другой стороны; 5) наконец, попутно они дали немало существенно важного и совершенно нового материала для суждения о том, как отразилась континентальная блокада на сопредельных с Францией странах.

Но я считаю нужным настойчиво предостеречь читателя от излишней веры в точность тех статистических данных, которыми любила манипулировать наполеоновская администрация. Сделать это тем более необходимо, что никто из историков, касавшихся этой статистики, не счел нужным углубиться в вопрос об ее достоверности. Правда, и касались ее очень мало, бегло и случайно. Но именно потому, что я привожу здесь и в тексте, и в приложениях очень много статистических показаний, впервые появляющихся на свет из архива, на мне лежит долг указать на то, что эти свидетельства не имеют права претендовать на абсолютное доверие. Наполеоновское правительство, как сейчас увидим, само очень хорошо это понимало, но, конечно, это составляло одну из «канцелярских тайн». Эти цифры имеют значение приблизительных подсчетов, а иногда и этого значения не имеют; во всяком случае пренебречь ими вовсе тоже историк не имеет права. Эта статистика являлась наибольшей и наиболее точной суммой познаний об Империи, какой только мог владеть в те времена всемогущий повелитель этой Империи. Что эта сумма познаний все-таки была и неполной и неточной, этого не нужно забывать, разумеется, но в данном случае выбирать не из чего: нужно знакомиться с цифровыми показаниями, памятуя, что других, более достоверных, ни тогда не было, ни позже (относящихся к этой эпохе) не появлялось, но отнюдь не нужно относиться к приводимым цифрам как к абсолютной истине. К счастью, у нас и помимо этих статистических свидетельств есть много документов, непререкаемо устанавливающих основные факты истории промышленности и торговли при Наполеоне. Статистика часто иллюстрирует эти факты, характеризует представление современников об этих фактах, иногда дополняет эти факты (ибо есть и кое-какие статистические показания, имеющие все признаки полноты и достоверности) и, главное, по существу своему никогда не противоречит этим фактам, установленным без ее помощи.

О законности скептицизма относительно статистики революционной эпохи я говорил во второй части своей книги «Рабочий класс во Франции в эпоху революции». Но, во-первых, можно было бы услышать отзыв, что наполеоновская администрация действовала много исправнее, а потому и к результатам ее усилий надлежит относиться с большим доверием; во-вторых, повторяю, некоторые из тех немногих вышеназванных историков, которые вообще (очень бегло и скудно) приводили относящиеся к Империи статистические показания, отнеслись к ним, по-видимому, с полным доверием; в-третьих, наконец, факты, которые я приведу сейчас, может быть, способны будут дать некоторые методологические нредостережения исследователям экономической жизни и других стран Европы в XVIII и начале XIX вв.: скептицизм, законный относительно статистических работ самой совершенной из тогдашних бюрократических машин, может показаться подавно уместным относительно работы других, менее сложных, стройных, не так исправно действующих административных аппаратов.

Вот почему я предлагаю читателю выслушать здесь наиболее непререкаемые свидетельства о степени точности наполеоновской статистики: свидетельства, которые я нашел в самих документах, в административной переписке, не предназначавшейся для нескромного глаза, и поэтому довольно откровенной.

Механика собирания статистических сведений была такова. Министр внутренних дел, а с 1812 г. министр мануфактур и торговли, рассылал префектам опросный лист или просто циркуляр с приказом собрать такие-то сведения, или (в 1811 г., 1812—1813 гг.) целые пачки опросных бланков для предполагаемой анкеты. Префект обращался с соответствующими приказами к супрефектам, те — к мэрам, а мэры, во-первых,— либо к торговым, или «совещательным» (промышленным) палатам, где таковые были, либо, во-вторых, непосредственно к промышленникам данного округа. Торговые палаты тоже обращались к промышленникам. Итак, в последней инстанции от хозяина предприятия исходили показания об его капиталах, о сумме, на какую он вырабатывает товара, о числе рабочих и т. д., и т. д. Все эти показания через те же стадии доставлялись префекту, а от префекта шли в министерство, составлявшее сводки, таблицы, общие доклады и представлявшее все это императору. Наполеон постоянно требовал точных цифровых показаний, и администрация знала, что лучше наскоро что-нибудь ему представить, чем ничего не представить.

Министр префектам, а префекты подчиненным властям не перестают внушать, что его величество придает величайшую важность точности статистических данных {14}.

30 января 1806 г. министр внутренних дел Шампаньи разослал префектам циркуляр, в котором требовал сведений о хлопчатобумажных и вязальных мануфактурах, находящихся во Франции, об их прошлом и настоящем, о количестве выделываемого товара и т. д. Сведения должны были быть доставлены в 15 дней, ибо император желает немедленно получить доклад; если будут промедления, министр это припишет нерадивости префектов {15}. А что можно было собрать в 15 дней при тогдашних средствах сообщения, при отсутствии не то что подготовленного персонала статистиков, но даже какого бы то ни было специально нанятого персонала, при страшной обремененности префектов, супрефектов и мэров делами о рекрутском наборе (они вечно оправдываются именно этим в своих промедлениях и неточностях) и другими текущими административными делами?

Результаты, например, хоть той же анкеты начала 1806 г. о хлопчатобумажной промышленности, об ее положении во Франции, о числе мануфактур и рабочих были совершенно ничтожны. Мало кто из префектов прислал что-либо, кроме слова «пёагН» и своей подписи, а то, что было прислало, отличалось полнейшей неопределенностью. Анкета была задумана широко {16}, но из нее почти ничего не вышло. Впрочем ясно, что и сам министр не особенно отчетливо понимал, что нельзя требовать «в пятнадцать дней» доставления ему тех сведений, которых он в этом циркуляре требовал {17}.

В 1811 г. Наполеон I выразил категорически свое я?елаіше иметь ежемесячный доклад о положении промышленности в Империи. С июля 1811 г. префектам приказано было поэтому доставлять ежемесячно соответствующие отчеты. Но эти отчеты доставлялись в таком скудном количестве, что министру (сначала внутренних дел, потом — мануфактур и торговли) невозможно было и к началу 1812 г. изготовить сколько-нибудь полный доклад. Печатались и рассылались строжайшие циркулярные выговоры, но ни к какому ощутительному результату они не привели {18}.

Например, 11 декабря 1810 г. министр внутренних дел опять рассылает префектам циркуляр, в котором требует от них статистики производства, рабочих рук, сопоставлении прошлого полоя?ения с настоящим и т. д. {19}.

В начале 1812 г. префекты получили уведомление от министра внутренних дел, где им сообщалось, что он желает получать постоянно сведения о положении промышленности в данном департаменте. При этом были разосланы образцы вопросных бланков, где фигурировали неизменно следующие графы: 1) количество промышленных заведений данной специальности в данной местности; 2) количество рабочих в этих заведениях; 3) средняя заработная плата (ргіх moyen de la journee); 4) рыночная цена данного продукта; 5) общая сумма, на которую выделывается данного товара в этой местности. Кроме этих неизменных, коренных рубрик, были и другие, частные и варьировавшиеся {20}.

В 1812 г., когда центральная власть требовала особенно настойчиво регулярных сведений о положении промышленности, ей отвечали, что доставляемые сведепия лишь приблизительны,, а скоро «можно опасаться, что не удастся получить даже и приблизительных сведений» {21}.

Циркуляром от 21 февраля 1812 г. министр мануфактур и торговли извещал префектов о том, что он должен ежемесячно, согласно яюлапию его величества, представлять императору доклад о положении всех отраслей промышленности в стране; при этом министр циркулярно же упрекал префектов в неисправной присылке необходимых для подобных докладов данных. В конце концов отчеты стали не ежемесячными, а трехмесячными, «триместриальными».

Особенно небрежно, недостоверно, явно наскоро, явно, чтобы поскорее отделаться, стала составляться статистика в 1812—1813 гг., когда от префектов стали требовать присылки отчетов за каждые три месяца.

Изучение этих триместриальных отчетов привело меня к выводу, что в целом ряде случаев префекты, получая сведения об отсутствии сколько-нибудь существенных перемен, просто дословно переписывали предыдущие свои донесения. Министр мануфактур это, по-видимому, сам очень сильно подозревал {22}, но ничего поделать не мог.

Иной раз префекты просто отделывались неопределенными фразами, а министерство составляло заметку, что данный департамент «мало известен» или даже вовсе «неизвестен». Так случилось в 1806 г. с департаментом des Forets (главный город Люксембург) {23}.

Не получая нужных сведений, префекты пускались иногда в чисто логические построения. Так, например, безграничное поприще для самых фантастических выкладок открывалось перед администрацией всякий раз, когда, отчаявшись в возможности фактически сосчитать рабочих, она пыталась, отправляясь от тоже вполне произвольной цифры «общего продукта производства», исчислить число прядильщиков и ткачей на основании столь же гипотетической средней цифры «продукта дневного труда» {24}.

Бывает и так: префект дает министру внутренних дел известные цифры — число рабочих, число выработанных товаров, размеры их продажной стоимости и т. д., а па полях сам же прибавляет: «observation: la population manufacluriere et la valeur des produits do cos usines varient considerablement. lis sont tantot doubles, tantot moindre de moitie que les nombres donnes» {25}.

Т. е., другими словами, если ои дает число рабочих, скажем, в 100 человек, то это значит, что их может быть и 200, а может быть и менее 50. При такой «амплитуде колебаний», конечно, и речи быть не может о сколько-нибудь точной статистике.

Префекты сплошь и рядом не давали ни малейших цифровых показаний или давали почти наобум (по собственному признанию) {26} и путаные, по зато они, созывая совещания заинтересованных лиц, наводя справки, выслушивая мнения, давали об этом хоть в нескольких словах отчет центральной власти. Например, префект департамента Луары говорит, что в его департаменте есть бумагопрядилыцики и ткачи, но что сосчитать их немыслимо, «большинство имеет всего по одному-два станка, и лишь некоторые три — десять станков (но не больше)». И однако он прибавляет, что прежде производимые департаментом материи шли в дальнейшую переработку, из них выделывались ситцы, а теперь это совершенно невозможно; нельзя выдержать иностранную конкуренцию {27}.

Иногда министерство сердилось, получая уж слишком явно противоречивые или наобум написанные донесения, требовало дополнений и объяснений; иногда довольствовалось отметкой {28} «для себя», что эти сведения никуда не годятся, а все-таки и их причисляло к статистике.

Бывает и так, что префект Лиона, например, пишет, что число рабочих, занятых в шелковом производстве, превосходит 9 тысяч человек, а торговая палата Лиона в то же время доносит, что их 7 тысяч, и министерство, отмечая это противоречие, пе делает и попыток из него выбраться {29}, или, например, из Монпелье префект присылает такого рода сведения: станков, находящихся в действии за январь 1814 г. (в шелковом производстве),— 945; рабочих — 705, и в таком же роде и дальнейшие сведения (за апрель, июль и т. д.). В министерстве кладут резолюцию: «очевидно, ошибка в таблице. Каждый станок должен давать работу по крайней мере одному рабочему. Сделать замечание префекту». И действительно, министерство совершенно право, и в таблице — явная бессмыслица {30}. И ведь оба последних примера я нарочно взял из области статистики шелкового производства, которое несравненно легче поддавалось учету, чем бумагопрядильное, суконное, не говоря уже о полотняном.

Часто читаем и такие предупреждения самих же лиц, посылающих данные сведения: Cett-e notice n’est que par apercu, elle ne peut etre d’une exactitude rigouresemment mathemati-que… и т. н. {31}.

В 1812 г. мэр Марселя говорит, что получаемые от промышленников сведения «крайне неопределенны» и что собирать их делается все затруднительнее {32}; что отвечают ему больше «из любезности», что один раз говорят одно, другой раз — другое, и мэр «далек от того, чтобы верить» сведениям… которые он же сам пересылает префекту {33}.

Мэр Марселя (точнее, заместитель мэра) препровождает префекту сведения о промышленности города и жалуется, что показания, на основании которых он писал свою статистику, были иногда разноречивы; оправдывается трудностью собирания справок, склонен даже считать эту трудность очень значительной, если не непреодолимой, и в заключение предостерегает префекта от излишней веры в строгую точность своих же собственных показаний {34}.

В пояснительном циркуляре Монталиве (в 1811 г.) указывается прямо, что министру не нужны детали, а просто желательно получить общее представление о положении промышленности {35}. Это — признание невозможности узнать эти «детали».

Нечего и говорить о работающих на дому, о кустарях в особенности. Сосчитать работающих на дому оказывалось невозможным и при Наполеоне не только вполне точно, но даже и приблизительно {36}.

В департаменте Нижних Альп развито отчасти шерстяное производство, выделка грубых кадисовых материй, но префект, как отмечает чиновник в министерстве, не дает никаких цифровых показаний ни о числе выделываемых штук, ни о числе рабочих. Да и как оп может их дать, когда это типичный департамент деревенской индустрии. Вот префект прислал отдельно одно показание о большом селе Villar-Colmars: «1а population s’eleve а 754 individus, presque tous les habitants se livrent a la fabrication des etoffes cadis» {37}. Для нас таких указаний, и при том, что мы знаем о положении вещей непосредственно до Наполеона, достаточно, чтобы удостовериться, что в данном месте организация промышленной жизни осталась прежняя; но для ведомостей с точными подсчетами подобные донесения полезны быть не могли.

То же самое в департаменте Морских Альп: какие есть производители «грубых сукон» — все живут в горах и сбывают свои товары в деревнях же {38}.

Отказывается дать какие-либо цифры и префект департамента Коррез {39}, и другие. Например, в конце 1812 г. показано работающих в марсельских шерстовязальных мануфактурах 511 человек, но это только мужчины, работающие в помещении шести марсельских фабрик этого промысла, а вся масса женщин, работающих па эти заведения у себя на дому, «не может быть» сосчитана {40}.

А если мы заглянем в ту канцелярскую лабораторию, которая подготовляла и обрабатывала все эти цифровые данные и сводки, то увидим, что ответственные и заведовавшие делом чиновники не делали себе ни малейших иллюзий касательно доброкачественности статистического материала, доставляемого им с мест, и кто был подобросовестнее, тот прямо предупреждал об этом {41}. Бывали и такие «ошибки писца», что в данных, представлявшихся в официальные места, вроде совета мануфактур, оказывалась написанной цифра 525 600 (рабочих) вместо цифры 25 600 {42}. И эта описка влекла за собой сложные расчеты и умозаключения.

Я мог бы принести много таких и тому подобных случаев. Здесь не место загромождать ими изложение. Особенно это нужно сказать о так называемых «торговых балансах».

Императору представляется торговый баланс за 1809 год: ввоз во Францию — 357 803 500 франков; вывоз — 340 605 400 франков. Перевес ввоза над вывозом — 17 198 100 франков. И тут же главный директор таможен, по-видимому {43}, прибавляет: «Се resultat parait faux» и предается дополнительным исчислениям (чрезвычайно голословного свойства), по которым выходит, что не только Франция не «платит» загранице 17 миллионов, по еще она получает 44 миллиона. Люди, сколько-нибудь близко стоявшие к делу, очень хорошо знали вообще цепу этим таможенным цифровым показаниям.

В феврале 1808 г. Коленкур по приказу Наполеона собирает французских купцов, торгующих в Петербурге, и спрашивает их о французском ввозе в Россию; купцы прямо объявляют, что они не могут на этот вопрос определенно ответить, так как данные таможен неточны, границы Империи огромны и «открыты» и т. д.{44}. А ведь при составлении французских торговых балансов сплошь и рядом брались также и эти цифры французского ввоза, показанного русскими таможнями (на том основании, что трудно проследить при вывозе из Франции, куда идет товар).

Министр внутренних дел в 1808 г. требует, чтобы ему сказали цифру франко-русского ввоза и вывоза. Ему и говорят: Франция ввозит в Россию на столько-то; Франция получает из России товаров на столько-то миллионов рублей. Читатель готов уже примириться и с этими цифрами, но вдруг читает оговоркуг в той же бумаге: что цифра ввоза в Россию увеличена «па ?б» вследствие контрабанды. Почему на Уб?— Ни слова в пояснение {45}. Да и что можно сказать в объяснение чистейшего произвола?

Даже и сам министр внутренних дел, представляя на благовоззрение Наполеона эти отчеты о «торговом балансе», не скрывал от императора «tant d’elements de faux calculs», среди которых приходится работать составителям этого баланса4б. и очень обстоятельно и добросовестно давал понять императору, что особого значения цифрам этого баланса придавать не следует.

Управляющий французским банком Vital-Roux в докладной записке, поданной в 1811 г. в министерство внутренних дел, категорически заявляет, что исчисления торгового баланса -«более, чем сомнительны», а результаты — фантастичны {47}.

Англичане (замечу кстати) тоже совсем не доверяли официальным цифрам своего торгового баланса в эту эпоху, и, когда все-таки приходилось этими цифрами пользоваться, они снабжали свои ссылки характерными оговорками {48}.

Нужно ли предполагать ошибку в сторону преувеличения или уменьшения предлагаемых цифр? Префекты склонны предупреждать свое начальство, что лучше считать представляемые цифры уменьшенными, ибо мануфактуристы считают более безопасным прикинуться перед властями победнее, нежели на самом деле. А субпрефекты и вообще лица, являющиеся на фабрику, «редко одарены способностью исчислять» правильно на основании личного осмотра {49}. Но и префект департамента Тарна, например, сходился с мнением Шапталя, что число станков, число работающих на мануфактуру рабочих легче поддается сколько-нибудь точному учету, с большим трудом утаивается, чем, например, показания о количестве товаров и т. п.{50}.

Префекты и другие местные власти, вообще признавая и неточность, и неполноту, и случайность доставляемых ими статистических сведений, советуют обыкновенно относиться к этим цифрам как к преуменьшению, а не преувеличению, ибо фабриканты и ремесленники лгут именно в сторону умаления, а не преувеличения (на всякий случай, из недоверчивости к намерениям вопрошающих властей) {51}. Да и вообще стремление сохранить коммерческую тайну оказывалось чрезвычайно тормозящим обстоятельством при собирании статистических сведений {52}.

Отказывается дать точные статистические данные Марсельская торговая палата в 1806 г., которая прямо так и доносит префекту, что, во-первых, она получила ответы от промышленников в очень небольшом количестве, а, во-вторых, что из этого очень небольшого числа «едва лишь один-два» написаны сколько-нибудь систематически; вообще же говоря, эти ответы даже не заслуживают того, чтобы фигурировать в каких-либо таблицах. Но, не веря в доступную ей статистику, торговая палата дает обстоятельную и вполне категорическим тоном написанную характеристику положения отдельных промыслов и подчеркивает, что ручается за точное соответствие рисуемой картины действительному положению вещей {53}. Она тоже указывает, между прочим, как на одно из препятствий, мешающих собирать точные статистические сведения, на это же самое препятствие (его я уже отметил для революционного периода в своей книге о «Рабочих»): оказывается, что и при Империи промышленники боялись давать о себе какие бы то ни было сведения правительству и умышленно скрывали от него истинное и точное положение своих дел и намеренно давали уклончивые и путаные ответы {54}. Эта подозрительность, по мнению торговой палаты, была даже главным мотивом уклонения промышленников от дачи каких бы то ни было точных и вразумительных показаний.

Эти жалобы на «difficultes presque insurmontables de la part des autorites locales et surtout de la part des negociants et des manufacturiers» {55} десятки раз и почти в стереотипной форме встречаются в письмах и рапортах префектов министрам внутренних дел и мануфактур и торговли.

В «статистических» донесениях (особенно за 1812—1813 гг.) бывают (и часто) такие обозначения и не относительно захолу-стьев, а относительно таких городов, как Брюссель: «Ies fabricants se sont bornes a dire que leur fabrication consistait en faire d’argenterie de tout genre sans vouloir indiquer les quantites» {56}.

Иногда промышленники сами замечали, что нужно хоть как-нибудь извиниться относительно «статистики», которую они посылали начальству, и тогда говорили, что «слишком спешно» составляли ее, что сами понимают, что в их цифрах много «disharmonie et contradiction» и т. д. «Мы принуждены были прибегнуть к предположениям (suppositions)»; промышленники умышленно перевирают сообщаемые данные, ибо «тайна есть душа коммерции» {57}. Подобными сентенциями торговые и совещательные палаты думали объяснить и как бы извинить фантастические цифры, которые посылали префекту и в которые они сами ничуть не верили.

В департаменте Deux-Nethes (где находился город Антверпен) префект отчаялся собрать какие-либо «точные и правдивые сведения» вследствие недоверия со стороны промышленников к французской администрации {58}.

И я подчеркиваю при этом, что недоверчивое и боязливое отношение к официальным собирателям статистики проявлялось отнюдь не только в отсталых полуземледельческих или вполне земледельческих районах, но и в самых промышленных департаментах Империи {59}.

И чем больше развита где обрабатывающая промышленность, тем затруднительнее оказывается собрать сколько-нибудь точные цифры и обстоятельные сведения. Например, и правительство, и сами руанские промышленники считают департамент Нижней Сены наиболее промышленным в Империи, и именно поэтому ничего сколько-нибудь точного о нем не знают {60}.

После всего только что сказанного нет особой необходимости предостерегать читателя от излишней веры в точность тех цифр, которые имеются в общей сводке, составлявшейся в конце 1811 г. и в 1812 г. и представленной императору министерством внутренних дел. Нужно только прибавить, что специально о работах, послуживших основанием для этой сводки, император был предупрежден, что во внимание приняты лишь мануфактуры в более тесном смысле слова, заведения позначительнее простых мастерских (Sa Majeste est suppliee de remarquer… qu’on n’a porte dans ce tableau que les etabllissements de quelque importance, les manufactures proprement dites, et non les petits ateliers); что «есть департаменты, относительно которых можно было получить, несмотря на все усилия, лишь очень неясные или очень неполные данные»; что не все сведения доставлялись по одинаковой системе и т. д.; и вообще, что достигнутые результаты не могут назваться ни вполне точными, ни полными {61}.

Я подчеркиваю тот факт, что именно самые промышленные департаменты не только бельгийские, но и старофранцузские, давали, по отзывам самих же властей, наименее достоверные статистические показания и что именно относительно 1812—1814 гг. эта недостоверность особенно часто отмечается. Так обстояло, например, в Северном департаменте {62}, в департаменте Уазы, где не хотели выдавать свои коммерческие тайны {63}, в департаменте Отпе боялись, что за статистикой последуют новые налоги {64} и т. д.

На эти же difficultes insurmontables жалуется — в ответ на все упреки министра мануфактур префект другого промышленного департамента — Соммы {65}. И в 1812—1813 гг. он, по собственному сознанию, дает цифры лишь приблизительные (par approximation) «вследствие трудности получить их у мануфактуристов и фабрикантов этого города (Амьена)» {66}. А с другого конца Империи, из Сполето (Тразименского департамента), несется та же жалоба: убогие «фабриканты» нищего заальпийского департамента тоже «не доверяют» властям и дают ложные показания {67}. Иногда это недоверие принимает характер живейшей тревоги: в Брюсселе и во всем департаменте Dyle фабриканты «встревожены всеми вопросами, какие им предлагаются», и на вопросы эти не отвечают {68}.

Центральное правительство, как уже было мной замечено, видело все несовершенство постановки дела. Ансельм Коста, долго стоявший при Империи во главе так называемого «division des fabriques et des arts» министерства мануфактур и торговли (а раньше заведовавший этим же отделом в министерстве внутренних дел), знал очень хорошо, как мало можно доверять точности статистических данных, которые ему присылались из провинции и сводка которых делалась его подчиненными. Оп прямо признавал бессилие администрации в деле собирания этих данных {69}. А он еще сравнительно оптимистичен.

Министерство не устает на полях отдельных таблиц, послуживших основанием к сводке, подчеркивать, что и сведения, поступавшие от префектов, разновременны и что из многих департаментов, где производство даже очень значительно, цифры рабочих давались неполные и неточные из-за разбросанности рабочих по деревням {70}. Вообще таких оговорок можно было бы привести целую массу: в одних случаях почему-то префекты считали только работающих в помещении мануфактуры, а в других случаях — всех; одни префекты считали женщин и детей, а другие — нет; или, напротив, считали одних и тех же прях по два раза только потому, что они брали заказы от двух фабрикантов {71}, и т. д.

Когда (уже при Реставрации) один министр внутренних дел заметил, что статистические данные о промышленности «кишат ошибками», то начальник бюро, через которое проходили эти данные, вполне соглашаясь с министром по существу вопроса, указал, что все-таки, при всех ошибках, неточностях, несовершенствованиях, эти сведения являются единственным запасом данных, к которому потом правительству приходится прибегать при обсуждении тех или иных законодательных или административных распоряжений {72}. Историк может тоже сказать, что, даже совершенно отказываясь верить точности и абсолютной правильности цифр, он не может совсем пренебречь этой несовершенной статистикой. Приблизительное понятие они все же (не всегда, но часто) могут дать о положении вещей, а главное об относительной важности и распространенности той или иной отрасли промышленности.

До сих пор речь шла о неполноте и неточности статистических сведений, получавшихся центральной властью с мест, об ошибках в статистическом бюро, о трудности для центрального правительства добиться непререкаемой математической истины. Но была ли тенденция искусственно подтасовать факты? Было ли стремление со стороны правительства внушить местным властям, что они должны, а чего не должны присылать в министерство? Как правило, такой тенденции не существовало. Ведь эти сведения получались «для себя», для нужд и соображений самого правительства. Из недр министерства скупо и изредка давались для опубликования кое-какие специально подобранные известия, и вот почему, как указано выше, к разным статистическим публикациям времен Империи надлежит относиться с сугубым недоверием. Но те сведения, которые министерство хранило в тайне, представляли собой все, что правительство при всем своем желании могло узнать. Не все эти документы дошли до нас в архивных картонах, но те, которые дошли, бесспорно, не обязаны своим возникновением сознательному желанию правительства обмануть себя самого. Статистика в глазах Наполеона и его министров была instrumentum regni, и не стали бы они сознательно это орудие портить.

Я оговорился, что так обстояло дело «как правило». Напал я на след и некоторого «исключения», некоторой попытки подсказать вопрошаемым префектам ответ, который от них желательно получить. В конце 1810 г. правительство выражало уверенность, что «мануфактурная промышленность достигла высокой степени процветания», что это «факт, признанный всеми просвещенными и беспристрастными людьми». Правительство так было в этом убеждено, что, затевая анкету, само как бы подсказывало, что открытие новых рынков благодаря завоеваниям Наполеона должно быть сочтено главной причиной этого предполагаемого процветания. Вообще же правительство очень хотело таких сравнений настоящего с прошлым {73}. Я заметил одну курьезную деталь в бумаге, полученной (касательно этой анкеты) префектом Устьев Роны от министра внутренних дел Монталиве. Сначала было написано (там, где рекомендовалось сравнивать положение мануфактур в прошлом с их положением в настоящем): En suivant cette marche on arriverait a les consi-derer dans leur etat actuel, et alors on ferait ressortir toute leur superiorite. Эти строки написаны тем же ровным, канцелярским почерком, каким написана вся бумага; но после слова superiorite приписано мелким почерком (так, чтобы поместить между двумя уже написанными строками): si elles en ont acquise, et Ton en rechercherait les causes {74}. Эта позднейшая приписка свидетельствует, что самому министерству показалось не совсем ловким до такой степени уже наперед диктовать ответ на свой запрос.

Но других аналогичных фактов мне не случалось встретить. Повторяю то, чем начал этот экскурс о статистике времен Империи: историк не имеет права знакомить читателя с этой статистикой, не предварив его относительно ее неполноты и неточности, но неправ будет, если оставит без внимания и рассмотрения эти данные, которые служили базисом для правительственных мероприятий и были и остались материалом в своем роде единственным, не доступным, к сожалению, поверке и не подлежащим замене другим, более доброкачественным. И не только, как выше было сказано, значительна иллюстрирующая, поясняющая роль этого статистического материала при анализе основных фактов эволюции промышленности в эпоху блокады, но, как правильно заметил Lohmann, говоря о статистике х?іц в., если неточны, ошибочны абсолютные цифры, то все же часто весьма характерно бывает соотношение между цифрами. Особенно это надлежит помнить там, где в центре исследования стоит событие, которое способно было очепь серьезно повлиять на судьбы торговли и промышленности. Этот материал поможет нам выяснить, между прочим, как современники представляли себе влияние блокады, в каких приблизительно размерах, по их мнению, сказалось увеличение или уменьшение производства и потребления.

Статистические документы — только часть общей массы документов, легшей в основу этой работы. На какие главные группы разбиваются эти документы, уже сказано выше, в начале настоящего параграфа о рукописных источниках. Говорить о них здесь подробнее не представляется необходимым; там, где нужны будут оговорки, они будут сделаны в соответствующих местах. Докладные записки торговых палат, доклады министров Наполеону, резолюции императора, протоколы заседаний советов торговли и мануфактур, донесения соглядатаев о торговле и промышленности Германии, Швейцарии, Италии, записки и справки, касающиеся борьбы с контрабандой на границах Империи, — вот категории документов, очень много мне давшие; общие замечания префектов на полях присылавшихся ими статистических таблиц тоже дали немало и часто были интереснее и достовернее самих таблиц.

Таковы рукописные источники, без которых совершенно немыслимо было бы даже и пытаться дать сколько-нибудь обстоятельную историю влияния блокады на Францию. Конечно, я не пренебрег и печатным материалом, какой, по моему мнению, возможно было привлечь. К нему теперь и перехожу.

Б. Печатные материалы

1. Из печатных материалов, разумеется, на первом плане стоят: «Correspondance de Napoleon I» («большое» издание — in 4°), дополнительное издание Lecestre’a, «Mémoires de Saint-Hélène» (изд. Lacroix, 1894), «Memoires» Наполеона, продиктованные на о. Св. Елены. В этих изданиях мы встречаем некоторые интересные объяснения тех или иных действий Наполеона, его экономических воззрений и т. д. Пришлось обратиться и к донесениям Коленкура, изданным вел. кн. Николаем Михайловичем, и к некоторым другим, менее важным коллекциям. Отчасти для характеристики эпохи вообще, отчасти для уяснения отношения современников к континентальной блокаде в частности пришлось обратиться и к мемуарной литературе, к которой очень часто нужно относиться с осторожностью, но которая иногда небезынтересна именно в качестве комментария к фактам, уже установленным исследователем без ее помощи. Мемуары Фуше, Молльена, Савари, Буррьена, Мармо-на, короля Людовика Голландского, Меттерниха, Паскье, Тибодр и других цитируются мной в разных местах работы (всякий раз указано издание цитируемых мемуаров). Отдельно в этой группе стоят мемуары Шапталя, Ришара-Ленуара и Буше де Перта.

Шапталь (о книге которого «De l’industrie francaise» речь шла выше) был министром внутренних дел с 6 ноября 1800 г. до 5 августа 1804 г. (когда его заменил Шампаньи). В записках о своей жизни он посвятил 5 страниц торговле и промышленности, и со свойственной ему некоторой хвастливостью он (ограничиваясь очень общими выражениями) говорит о быстром распространении машин за годы его управления министерством; рассказывает, как он выписал некоего механика Дугласа из Англии и как при помощи Дугласа ему удалось ввести машины, которые были усовершенствованы во Франции, и «Франция быстро дошла до степени совершенства соседей» {т. е. англичан). Какие это были машины? На каких фабриках они действовали? Обо всем этом — ни слова. Он приписывает также большое значение созданному им Societe d’encouragement pour l’industrie nationale (Обществу поощрения изобретений, полезных для промышленности), но и это у него сказано в самых общих и неопределенных выражениях {75}. В записках Шапталя находим несколько любопытных строк об отношении Наполеона к промышленности и рабочим. К сожалению, Шапталь мало и бегло говорит об этом (стр. 274—290 в книге «Mes souvenirs sur Napoleon», я цитирую всюду издание — Paris, 1893).

Не могут быть обойдены молчанием записки одного из немногих крупнейших промышленников времен Наполеона — Ришара-Ленуара. Он гремел в эпоху Империи, разорился вконец при Реставрации, когда пала протекционная система, и прожил остаток жизни почти в нужде. В 1837 г. образовался комитет с целью помочь Ришару-Ленуару в его нужде; король и королева подписались первыми. Отчет о подписке был дан в брошюре, выпущенной комитетом, собиравшим пожертвования: «Notice biographique» (1837. Нац. библ. Ln27 17379. На 10 страницах рассказана биография).

7 мая 1862 г. Наполеон III изъявил желание, чтобы один из новооткрываемых бульваров Парижа был назван «именем Ришара-Ленуара, который из простых рабочих Сент-Антуанского предместья сделался одним из первых мануфактуристов Франции». Это внимание в памяти Ришара-Ленуара вызвало несколько заметок, не имеющих, однако, никакого значения и интереса (кроме чисто биографического) {76}. Нечего и говорить, что в этой ad hoc создавшейся (очень небольшой) литературе заметок нет и следа знакомства с документами, касающимися Ришара и сохранившимися в Национальном архиве, там и сям, в картонах серии F’2. Более интересны так называемые мемуары Ришара, если не им написанные, то им продиктованные, просмотренные и одобренные (первый и единственный появившийся том их вышел в 1837 г.) {77}. В своем месте они мной цитируются в дальнейшем изложении (Ришар сблизился и вступил в компанию с некиим Ленуар-Дюфренем в 1794 г., а когда в 1806 г. Ленуар умер, то не только фирма, но и лично Ришар стали именоваться Richard-Lenoir).

Наконец, к этой же группе мемуаров, более близко касающихся затрагиваемых мной вопросов, относятся записки Буше де Перта.

В 1863 и следующих годах в Париже вышли в свет многотомные записки Boucher de Perthes, который был инспектором таможни в Нормандии и Пикардии при Наполеоне I. Первые три тома дают некоторые любопытные черты, и нам еще придется в свое время эту книгу цитировать (Sous dix rois. Souvenirs de 1791 a 1860, par M. Boucher de Perthes). Странное название и претенциозный во многих местах тон не должны скрывать от читателя занимательность и содержательность рассказа.

В журнале «Revue Napoleonienne» за 1908 г. была помещена статья об этой книге под названием «Souvenirs d’un douanier de premier еmріrе», барона Оскара де Ваттевиля. Это, насколько мне известно, единственный автор, вообще заговоривший о воспоминаниях Буше. Но он удовольствовался краткими извлечениями из Буше и ничего не сказал при этом о континентальной блокаде. Полнейшую неизвестность записок Буше Ваттевиль приписывает как названию, так и тому обстоятельству, что книга Буше появилась в невыгодный момент — перед франко-нрусской войной. Это не совсем верно: первые тома вышли еще в 1863 г.

2. Весьма мало дает современная блокаде французская печатная литература. Появлялись в газетах, задавленных жесточайшей цензурой, те или иные статейки об Англии, о блокаде и пр. Но все это были внушенные, официозно-патриотические изъявления — и ничего больше. Наполеон резко воспретил торговым палатам печатать что бы то ни было без специального разрешения и по этому поводу однажды сделал характерное заявление, что всякое пожелание, раз оно высказано в печати, тем самым теряет право на внимание правительства. Это отбило охоту к каким бы то ни было выступлениям в печати у промышленников и купцов. Их жалобы, чаяния, надежды, просьбы, сообщения нужно искать не в прессе, а в архиве.

Во исполнение повеления императора циркуляром от 31 марта 1806 г. министр внутренних дел оповестил все торговые палаты Империи, что, согласно приказу императора, ни торговая палата, ни какая-либо комиссия торговой палаты, ни частное лицо, представившие данной торговой палате свою докладную записку или мемуар и т. п., не имеют права печатать чтобы то ни было без особого, помимо всякий раз общей цензуры, разрешения местного префекта {78}. С тех пор все подобные публикации прекратились.

Еще литература времен Консульства дает сравнительно немного более, чем литература времен Империи. Трехтомная книга J. Blanc de Volx «Etat commercial de la France, au commencement du dix-neuvième siècle» (Paris, 1803) посвящена автором брату первого консула, Иосифу Бонапарту, и представляет собой, с одной стороны, общин обзор настоящего экономического положения Франции, а с другой стороны, как бы обширную докладную записку, подаваемую новому правительству с целью указать ему на необходимые мероприятия в области торговой и вообще экономической политики. Книге, которая могла бы сыграть известную роль в качестве исторического источника, вредят расплывчатость, общие места, сентенции поучительного свойства, до которых автор — большой охотник, и вообще теоретизм. Категории долженствования в этой книге отведено, к сожалению, гораздо больше места, чем категории бытия, и крохи конкретного материала тонут часто среди красноречивого пустословия. Кое-какие мнения Blanc de Volx я привожу в дальнейшем.

Кроме этого, читатель найдет в соответствующих местах ссылки и цитаты из некоторых (немногих) брошюр, появившихся при Консульстве, а чаще всего посвященных вопросу об англо-французских отношениях. Эта брошюрная литература более интересна для характеристики мнений, чем для констатирования фактов экономической действительности.

Но уже с 1803—1804 гг. всякая тень свободного выражения мыслей исчезает из французской текущей литературы.

Сообщениями и заметками, время от времени попадающимися во французских газетах наполеоновского времени, я старался поменьше пользоваться не только потому, что они очень общи, бледны и мало дают читателю (ничего нового, сравнительно с документами и рукописными докладными записками, петициями торговых палат и пр.), но и потому еще, что эти заметки слишком явно инспирировались и возвращались правительством, разрешавшим их помещение или даже присылавшим их в редакции. Например, у меня были в руках (и я их использовал в этой работе) интереснейшие донесения французских соглядатаев о французской и лейпцигской ярмарках: зачем читать во французских газетах умышленно, по повелению Наполеона {79}, приукрашенные во славу французской торговли, но взятые в конце концов из тех же донесений сведения об этих ярмарках? Наполеоновская цензура ведь не только запрещала чужие статьи, но и писала и помещала в газетах свои собственные (от имени редакции).

Неискренни, умышленно обрублены, сокращены были и статистические сборники официального или официозного характера, издававшиеся при Наполеоне.

Образцом этих многоречивых, очень голословных, осторожно подобранных и очень мало дающих читателю извлечений из официальных бумаг может служить сборник «Annales de statistique», выходивший (под редакцией академика Ballois) с 1802 г. Поощряя издателя, министр внутренних дел Шапталь писал ему (письмо напечатано в I же томе, стр. X): «Les ecrits de се genre… fortifient le patriotisme, ils inspirent un noble orgueil, en exposant toutes les richesses de la France, ses moyens et ses ressources», и он обещал доставлять из министерства нужные сведения для этого издания. Сам же он в своих рапортах Наполеону, которые он не сообщал, конечно, печати, далеко не был таким оптимистом. Да мы и понимаем, ознакомившись с донесениями, которые делали ему префекты, что и особых оснований к оптимизму у него не было и быть не могло.

А позднейшие сборники статистического характера уже не интересовались Империей. Так, превосходный и огромный сборник «Statistique du departement des Bouches-du-Rhone» (t. IV. Marseille, 1829) обходит Империю почти совершенно молчанием. В общем же эти издания времен Империи появлялись в свет главным образом для внушения публике оптимистического настроения.

Около 1812 г. в Турине вышла брошюра чиновника префектуры Грасси, посвященная префекту департамента По, генералу Александру Ламету {80}. Это краткая характеристика экономических условий Пьемонта, если не дополняющая, то подтверждающая данные, которые сохранились в Национальном архиве. Она интересна еще одним показанием общего характера (об «искусственном хлопке»), которое я в своем месте и цитирую.

Даже и столь скромных по своему значению печатных материалов но другим департаментам можно насчитать очень мало. Но подобные брошюры в лучшем случае относятся к имевшимся в моем распоряжении неизданным официальным допесениям и неофициальным докладным запискам, как ничтожная часть к обширному целому. И это — в лучшем случае, когда эти брошюры не лгут сознательно.

Ровно ничего нового не дали, сравнительно с подлинными документами, и те exposes, которые представлялись министром внутренних дел при открытии сессий Законодательного корпуса и время от времени печатались. Исключение представляет expose 1813 г., делающий сводку отчасти тем материалом, которые были у меня в руках, отчасти же тем, которых следы, насколько мне известно, из архива исчезли.

Ничего не дала и специальная пресса эпохи Наполеона, посвященная индустриальным вопросам. Исключительно технической стороне товароведения оказался посвященным журнал наполеоновской эпохи, в котором я надеялся почерпнуть кое-что для своей работы: «Annales des arts et manufactures ou memoires technologiques sur les decou-vertes modernes» etc. Притом журнал интересовался именно тем, чтобы преподать указания (чисто технического характера), дать описание машины и т. п., и меньше всего думал, например, о констатировании степени распространенности во Франции тех или иных усовершенствований, т. е. именно о том, что имело бы отношение к интересующей меня теме.

3. Французская литература наполеоновской эпохи знала лишь то и смела писать лишь о том, сведения о чем ей давала и о чем ей позволяла писать бдительная и подозрительная государственная полиция. В других странах, где печать была в этом отношении поставлена в более благоприятные условия, не хватало сколько-нибудь точных сведений о Франции. Были иногда инвективы, громовые статьи, насмешки, памфлеты, но все это не дает ровно никакого фактического материала.

О Людерсе я уже говорил: цель Людерса — не памфлет, а история, и его книжку можно признать хронологически первой попыткой истории блокады. Иное дело, например, Шлегель.

В 1813 г. (в феврале) появилось в Стокгольме небольшое произведение Шлегеля «Sur le systeme continental et sur ses rapports avec la Suede», а в 1814 г. оно было переиздано. Это сочинение, написанное уже после похода Наполеона в Россию, неприкрыто-враждебно относится к блокаде и явно инспирировано Бернадотом, наследным принцом шведским, или близкими ему кругами. Это возмущенная инвектива против Наполеона, написанная больше всего с точки зрения политических пужд Швеции; и нужно быть очень снисходительным читателем, чтобы усмотреть в Шлегеле «историка» {81}. В частности, он не дает никаких сведений об экономических последствиях блокады.

Еще раньше появились своего рода показания очевидца об Европе в эпоху блокады. В 1809—1811 гг. выходил в свет в Тюбингене маленькими томиками путевой «дневник» некоего Неммиха, гамбургского выходца, который разъезжал по Европе и знакомился преимущественно с экономическим состоянием посещаемых стран {82}. V и VI тома имеют особый подзаголовок: «Original-Beitrage zur eigentlichen Kenntniss von Frankreich». Это сочинение состоит почти исключительно в перечислении и техническом описании товаров, которые производятся во Франции или которыми она торгует (если они идут через нее). Ничего такого, что бы позволило установить, например, хотя бы приблизительно размеры того или иного производства или результаты блокады, или общее состояние торгового и промышленного классов во Франции, книга Неммиха не дает. Сухой каталог товаров — вот к чему сводится почти все ее содержание. В дальнейшем изложении читатель встретит ссылки на Неммиха, но на тома, касающиеся Италии (т. VII), Германии (т. VIII) и Швейцарии, именно на те страницы, где речь идет о торговле этих стран с Францией.

Отмечу кстати, что в публицистике времени германской освободительной войны 1813 г. и отчасти 1814 г. жалобы на континентальную блокаду, тогда уже павшую, выражаются неоднократно и с большой горечью, но конкретного материала они дают очень немного {83}, и полнейшая (в этом отношении) свобода германской печати, наступившая после лейпцигской битвы, не дала ничего, кроме публицистических нападений на Наполеона — в стихах и в прозе.

Еще хуже обстояло дело до падения Империи. Чем больше становилась зависимость этих стран от Наполеона, тем невозможнее оказывалась какая бы то ни было публицистическая деятельность, даже самая скромная и сдержанная. Вот характерные цифры.

В Гаагской Королевской библиотеке под 1802 г. значатся 49 брошюр и памфлетов, вышедших в Голландии (№ 23147— 23196), под 1803 г.-33 (№ 23197-23230), под 1804 г.-29 (№ 23231-23259), под 1805 г.-34 (№ 23260-23294), под 1806 г.—19 (№ 23295—23314), под 1807 г.—83 (№ 23315-23398), под 1808 г.—28 (№ 23399-23427), под 1809 г.-42 (№ 23428-23470), под 1810 г.—28 (№ 23471—23499), под 1811 г.—9 (№ 23500—23509), под 1812 г.-2 (№ 23510-23511), под 1813 г.-год освобождения — 130 (№ 23512-23642). В одной брошюре, вышедшей в Амстердаме в 1813 г., сейчас же после ухода французов, мы читаем, что арест и бесследное исчезновение заподозренного были характерным явлением эпохи французского владычества. Автор даже сравнивает этот режим с русским «словом и делом». {84}

Не мудрено, что во всей этой брошюрной литературе жало-бы на континентальную блокаду если изредка и попадаются, то выражаются весьма бледно, неясно, полунамеками.

Даже поползновения пожаловаться на блокаду, осуждая не Наполеона, а революционные правительства, при которых началась борьба с Англией, не допускались. Наполеон не позволял, чтобы в покоренных или зависимых странах смели жаловаться не только на него, но и на его предшественников по власти, по французскому трону: он вообще объявлял себя солидарным со всеми, «пачипая от Хлодвига» и кончая революционным правительством. {85}

Изредка, анонимно и без указания места издания, появлялись и в Германии брошюры, горько, но смиренно жаловавшиеся на континентальную блокаду, но никаких фактических указаний они не давали. {86}

Так же скудны печатные данные об Италии (о блокаде в Италии). В 1820 г. бывший чиновник государственного совета королевства Италии Пеккио издал очерк под названием «Saggio storico sulla amministrazione finanziera dell’ex-regno d’Italia dal 1802 al 1814» (я пользовался вторым изданием, вышедшим в Лондоне: Londra, 1826). Эта книга — собственно, не история финансов, а, скорее, материал для истории, источник, показание современника, принимавшего близкое участие в финансовой администрации и приложившего к своей книге некоторые ценные документы. В главе, относящейся к Италии, читатель встретит две ссылки на один документ, приложенный к книге Pecchio. (Характерно, что итальянские историографы старого времени, имевшие возможность пользоваться трудом Pecchio, совершенно его не знают и никогда не цитируют.)

Ничего почти, в сущности, не дала для понимания экономических обстоятельств и брошюрная литература об Испании. Особенно в этом смысле ничтожны именно брошюры и книги, вышедшие в самой Испании.

Книга Педро Саласара «Restauracion politica economica у militar» (Madrid, 1812) прочтется с интересом всяким, кто желает себе дать отчет в планах преобразований, какие возникали в Испании в бедственные времена наполеоновского завоевания. Но автор все время говорит о том, что должно быть, а о том, в каком положении сейчас находятся испанские дела вообще и экономическое состояние Испании в частности, избегает говорить. Многочисленные памфлеты, выходившие и на полуострове (в провинциях, подчинявшихся кортесам) и в Лондоне, я оставляю в стороне: они, — по крайней мере те, которые я мог раздобыть, — совсем не интересуются фактами экономического порядка. Не богаче и иностранная брошюрная литература об Испании, выходившая в те годы.

Вышедшая в 1810 г. книжка Вагенера (J. D. Wagener. Merkantilische Notizen über Spanien. Hamburg, 1810) остается, в сущности, в области общих характеристик, так же как его же книга о Португалии («Merkantilische Notizen uber Portugal…» Hamburg, 1810). Автор больше осведомлен в истории обеих стран, чем в их положении в тот момент, когда он о них пишет.

А вместе с тем в других брошюрах об Испании 1808—1813 гг. я не встретил даже и такого знания Пиренейского полуострова с интересующей нас стороны. Любопытно, что общий порок литературы начала XIX столетия, посвященной будто бы современному, т. е. тогдашнему экономическому состоянию Испании (и Португалии), заключается в неизменном стремлении авторов говорить об истории, а не о современности, о временах Генриха Мореплавателя или Филиппа II, или о XVII — ХVIII вв., а не об эпохе Наполеона и Фердинанда VII (ср. например, Christophoro d’Avalos Essai sur le commerce et les interets de l’Espagne et de ses colonies. Paris, 1819 и др.). Ничего даже отдаленно интересного для нашей темы эти брошюры обыкновенно не дают (еще Вагенер сравнительно полезнее; у него есть одно общее замечание о значении испанской шерсти для Англии, подтверждающее показания архивных документов; в своем месте читатель найдет эту цитату).

Кое-какие ссылки найдет читатель и на третье издание (вышедшее в 1803 г.) книги французского посла в Мадриде Bourgoing’a «Tableau de l'Espagne moderne» (Paris, 1803).

Я все-таки цитирую, между прочим, кое-какие брошюры и описания, вышедшие в Гамбурге, в Голландии, в Пруссии и т. д. в годы освобождения от Наполеона. Но вся эта литература более интересна для характеристики настроения местного общества, чем для установления сколько-нибудь точных фактов экономической жизни этих стран.

В исключительном положении в смысле полной свободы печати, полной возможности высказываться о Наполеоне и его действиях была, конечно, Англия. Но английским публицистам просто не хватало точных сведений о Франции. Вообще говоря, англичане-современники очень мало знали о Франции: они знали о ней, собственно, только то, что позволяла печатать наполеоновская цензура, т. е. не имели ни обстоятельных, ни даже сколько-нибудь правдивых сведений. {87} Говорить о Франции они могли, что угодно, но знать о ней они могли опять-таки лишь то, что Наполеону угодно было обнародовать о ее положении. Англичане, побывавшие во Франции в качестве военнопленных, оставили записки, поразительно скудные относительно всего, что касается блокады и ее последствий. Записки лорда Блэйни {88} и кое-что еще из этой литературы мне, впрочем,, придется цитировать из-за нескольких любопытных бытовых черт, подмеченных этими авторами. Не мудрено, что и упомянутая мной выше специальная книга об английских пленных при Наполеоне не дает ничего, относящегося к интересующему нас вопросу.

В рассказе сэра Джона Карра, изданном и снабженном большим вступлением Babeau, тоже находим лишь заметки о впечатлениях поверхностного иностранца в чужой земле.{89}

В изданных в Англии памфлетах, направленных против Наполеона, вроде того, который был написан эмигрантом д’Ивернуа, доказывалось, что континентальная блокада только «замедлила немного поступательный ход британской торговли»{90} и т. п. Но у д’Ивернуа были слабые, поверхностные сведения об английской экономической жизни, которые он мог черпать из английских газет, и никаких сведений о Франции, ибо французские газеты не смели печатать ничего такого, что не являлось разрешенной официальной ложью. Поэтому подобная литература любопытна, отчасти, сама по себе для характеристики общественных настроений, но никакой помощи исследователю экономических последствий континентальной блокады во Франции не может оказать.

Книга д’Ивернуа вызвала статью в «Quarterly Review» (1810, № 5, стр. 50—63), неподписанную, как всегда в этом журнале, где автор, между прочим, отмечал, что «многие смеялись» в Англии, когда Наполеон в 1806 г. объявил блокаду, а теперь (в 1810 г.) ясно, что британская торговля потерпела большой урон от этой меры. Автор статьи и не думает обескураживать своих читателей и сочувственно цитирует «сэра Фрэнсиса» (д’Ивернуа), но самое утверждение, что блокада вовсе не оказалась столь бессильной и «смешной», как это думали многие в момент ее возникновения, в высшей степени характерно.

Я нашел в Британском музее несколько брошюр, которые пришлось цитировать в своем месте: они дают понятие о том, как смотрело английское общество на завязавшуюся колоссальную борьбу и на наполеоновский план; для истории французской промышленности в точном смысле слова эти брошюры не дают ничего, но, характеризуя континентальную блокаду вообще, их нельзя было обойти молчанием. Французские роялисты и французы, нанимаемые английским правительством, в свою очередь доносили посылавшим их для разведок — о гибели финансов, гибели промышленности и торговли во Франции и т. д.{91} Все это — вполне голословно, в виде общей фразы.

Таковы печатные материалы, которые тоже были мной привлечены к исследованию. Как видит читатель, их роль не могла быть особенно важной, сравнительно с архивными документами, но и обойтись без них вовсе ни один исследователь не имеет права.

При такой бедности печатных источников оставалось, отнюдь, конечно, ими не пренебрегая, положить в основу исследования тот рукописный материал, о котором речь шла выше.

Этот материал в подавляющем большинстве случаев оказался не только неизданным, но и совершенно незатронутым, и часто приходилось мне жалеть о невозможности приложить к этой книге в десять раз больше документов, чем я напечатал. Я старался во всяком случае давать в примечаниях наиболее характерное, что находилось в цитируемом документе.

Вот общий план моего исследования. Я сначала даю характеристику воззрений и стремлений в области экономической политики как наполеоновского правительства, так и торгово-промышленного класса в эпоху Консульства и Империи, затем перехожу к первым годам правления Наполеона и останавливаюсь на отношении представителей торговли и промышленности к Амьенскому миру. Эти главы естественно предшествуют главе о февральском законе 1806 г., который в свою очередь доляген быть исследован и оценен до рассказа о континентальной блокаде. Точно так же до этого рассказа я даю очерк состояния французской промышленности в момент провозглашения блокады на основании данных первой, сколько-нибудь полной, сколько-нибудь обстоятельной анкеты, произведенной при Наполеоне. Только после этих глав я перехожу к рассказу об установлении блокады, об экономических отношениях между Империей и Европой в эпоху блокады и к анализу состояния французской промышленности в эту эпоху. Книга кончается рассказом о кризисе 1811 г. и о положении промышленности в Империи в 1812—1814 гг.

Примечания

1. М.: Задруга.