Континентальная блокада (Тарле)/Глава 2

Континентальная блокада : Исследование по истории промышленности и внешней торговли Франции в эпоху Наполеона I — Глава 2
автор Евгений Викторович Тарле

Источник: Е.В.Тарле. Собрание сочинений в 12 томах. — М.: Издательство АН СССР, 1958. — Т. 3. — С. 108.

Глава III ПЕРВЫЕ ГОДЫ ПРАВЛЕНИЯ НАПОЛЕОНА Амьенский мир и французские промышленники

Организация представительства интересов торгового и промышленного классов

Наполеон желал иметь постоянные органы, которые бы осведомляли его: 1) о фактическом положении торговли и промышленности и 2) о пожеланиях торгово-промышленного мира. Для этой цели им были: 1) воскрешены торговые палаты и Главный торговый совет и 2) созданы для промышленников специально «совещательные палаты» и «совет фабрик и мануфактур». Хотя выборное начало в этих учреждениях было представлено довольно слабо (и обычно сводилось к представлению властям рекомендуемых кандидатов, из которых уже правительство назначало кого хотело), но целям осведомления правительства эти органы все же могли служить и на самом деле служили.

Правда, их не всегда спрашивали о мерах, которые намечались правительством, они даже обижались по этому поводу. Когда (в 1805 г.) обсуждался вопрос о торговом договоре между Францией и Швейцарией, то Лионская торговая палата сочла долгом своим политично намекнуть министру внутренних дел, что вот, мол, в Швейцарии правительство выслушивает местных купцов, нельзя ли и во Франции выслушать мнение торговых палат {1}.

Но в общем и палаты, и советы знали, что правительство относится со вниманием к исходящим от них сведениям. Добавлю еще, что, заводя эти учреждения, первый консул делал как бы известное снисхождение, послабление, как бы допускал отступление от основного принципа, завещанного еще революционной эпохой, согласно которому государство не должно терпеть никаких ассоциаций или собраний лиц одной и той же профессии, объединенных какими бы то ни было общими профессиональными интересами.

Еще в 1800 г. кое-кто из правительственных властей склонен был смотреть на учреждение торговых палат как на нечто противное «общественному интересу» или ненужное {2}.

Но первый консул знал, зачем эти палаты ему нужны, и знал, чего он им говорить и делать не позволит ни в каком случае, и нисколько в этом своем «либерализме» за все время своего правления не раскаивался.

Конечно, эти учреждения не смели затрагивать даже отдаленно вопросы «политические», там где они не могли ограничиться только славословиями. Вот характерный образец.

В южных департаментах в 1805 г. был колоссальный урожай винограда, но вино некуда было сбывать, и населению грозило бедственное положение. Обычный сбыт на север был немыслим вследствие отсутствия судов, вследствие опасности торгового мореплавания. Торговая палата Монпелье обращается тогда в Париж с просьбой разрешить воспользоваться тридцатью нейтральными (шведскими) кораблями, которые как раз стоят в гаванях Марселя и Сетты под наложенным на них запрещением (эмбарго). Главный торговый совет в Париже рассматривает эту просьбу, находит ее вполне резонной, но отказывается хлопотать дальше о снятии эмбарго со шведских кораблей (без чего они не могут выйти); единственная причина та, что «эмбарго есть мера политическая, причины которой совету знать не полагается. Посему он (совет — Е. Т.) полагает, что должен предоставить его превосходительству (министру внутренних дел — Е. Т.) рассудить в собственной мудрости (juger dans sa sagesse), следует ли уважить просьбу торговой палаты Монпелье» {3}. Министр отказал.

Но там, где дело касалось осведомления правительства о фактическом положении вещей, этим учреждениям предоставлялось быть вполне откровенными. Так как об их показаниях часто будет идти речь в дальнейшем, то нужно сказать несколько слов о том, когда эти палаты и советы были установлены. Одновременно с учреждением торговых палат (статьями 10 и 11 того же декрета) был создан и центральный орган при министерстве внутренних дел, заведовавший делами торговли и промышленности или, точнее, долженствовавший служить посредником между всем торгово-промышленным миром Империи и правительством. Это были как бы сведущие люди от купцов и промышленников, доводившие до сведения министра о тех жалобах, просьбах и пожеланиях, которые стекались в министерство от торговых палат, если они, по мнению этого совета, заслуживали внимания и уважения. Формировался этот Главный торговый совет так: каждая торговая палата выбирала двух лиц, а из общего числа выбранных таким образом кандидатов первый консул назначал 15 человек членами Главного торгового совета. Пленарные заседания совета происходили два раза в год, а в обыкновенное время, в промежутках между этими сессиями, постоянно заседала (из числа этих же 15 человек) комиссия из трех лиц для текущих дел. Протоколы заседаний этого учреждения сохранились в фолиантах F12 * 190—192 bis в Национальном архиве.

Эти торговые палаты и Главный торговый совет были представительством интересов не только торгового, но и промышленного классов: где промышленники преобладали (например, в Лионе, в Амьене), там громче звучал голос промышленников; где преобладал чисто торговый капитал, там торговые палаты преимущественно говорили от имени купцов.

Но, как увидим сейчас, между интересами купцов и интересами промышленников существовал антагонизм, и сами промышленники жаловались, что торговые палаты плохо представляют их интересы, и правительство это стало сознавать (Наполеон, как мы выше заметили, даже выразился однажды в гневе, что будь вместо торгового совета совет мануфактур, — высказывалось бы иное о таможенной политике).

Пришлось подумать и об особом представительстве от промышленников.

В 1803 г. постановлением консулов (от 7 термидора XI года) были учреждены «Chambres consultatives des arts et manufactures», которые должны были избираться из среды промышленников.

Уже 22 жерминаля и 10 термидора XI года (1803 г.) были установлены функции совещательных палат; эти палаты должны были заботиться о споспешествовании промышленной деятельности и отчасти должны были стать органами надзора и наблюдения.

22 ноября 1806 г. министр внутренних дел разослал префектам циркуляр, коим уведомлял их, что его величество желает, чтобы каждый отдельный род индустрии в каждом промышленном пункте имел свою особую совещательную палату, которая представляла бы собой учреждение, заботящееся о процветании данной индустрии, и была бы как бы «синдикатом», общим органом местных промышленников данной специальности.

19 декабря 1806 г. министерство внутренних дел пояснило, что желательно учреждение совещательных палат для заведений одной и той же промышленной специальности в данном городе; что преимущественно эти палаты могут быть полезны для тех отраслей промышленности, 1) где могут [быть] введены усовершенствования и 2) которые вырабатывают товары на продажу. Другими словами, ремесло, работающее на заказ, исключалось; исключались (или не принимались в главное соображение) и те отрасли промышленности, где не могли быть введены машины, механические усовершенствования, химические изобретения. Естественно, на первый план была выдвинута именно текстильная индустрия {4}.

Эти chambres consultatives учредились далеко не во всех тех местностях, где существовала индустрия: префекты часто доносили (в 1806—1807 гг.) министру, предлагавшему учредить такие палаты, что промышленная деятельность слишком «разбросана» по деревням и трудно создать подобное учреждение {5}. Эти местные учреждения вообще были гораздо менее заметны, чем тот центральный орган, который по образцу Главного торгового совета создало позже правительство специально для представительства интересов промышленности.

Conseil des fabriques et manufactures был учрежден императорским декретом (Сен-Клу) 26 июня 1810 г. и должен был состоять как из 30 членов, — по 6 человек: 1) от каждой из четырех отраслей текстильной индустрии: шелкового, шерстяного, полотняного и хлопчатобумажного производства, 2) от кожевенной промышленности,— так и 30 человек от всех остальных отраслей промышленности, а всего из 60 членов. Что касается до способа пополнения этого учреждения, то министр внутренних дел, циркуляром от 7 июля 1810 г. уведомляя префектов всех департаментов, что император учредил при министерстве внутренних дел Совет фабрик и мануфактур из 60 членов, представителей от разных родов промышленности; что при этом на первом плане были поставлены шелковая, шерстяная, полотняная, хлопчатобумажная, кожевенная промышленность — каждый из этих промыслов должен был быть представлен по крайней мере шестью делегатами,—пояснил, что, конечно, делегаты должны были призываться министерством из числа достойнейших, предварительно рекомендованных министерству префектами {6}.

Первое заседание вновь открытого Совета фабрик и мануфактур состоялось 24 августа 1810 г., последнее за время царствования Наполеона — 13 января 1814 г. (175-е по счету) {7}. (Протоколы этого совета к счастью, сохранились в Национальном архиве.)

Вопрос о протекционизме и свободе торговли. Антагонизм между интересами купцов и промышленников

Каковы были руководящие стремления французского торгово-промышленного мира в эпоху Наполеона? Прежде всего необходимо расчленить вопрос: купцы и промышленники отнюдь не одинаково смотрели на свободу торговли и протекционизм, на экономический мир с Англией и экономическую войну против нее, на присоединение к Франции тех или иных новых территорий, и Наполеон это хорошо знал; мы уже видели выше, где речь шла об общей характеристике его воззрений, что он симпатизировал больше промышленникам, нежели коммерсантам, и знал, что если бы зависело от купцов, они «уничтожили бы таможни» и всю его запретительную систему. И действительно, насколько у представителей купечества хватало смелости, они высказывали жалобы на эту политику, так страшно стеснявшую торговлю и ставившую купца в значительной мере в зависимость от цен, устанавливаемых фабрикантами. Фабриканты же в свою очередь знали о недоброжелательном со стороны купечества отношении к ним и к протекционистской политике, столь им выгодной. И так как они чувствовали за собой всегдашнюю поддержку со стороны императора, то гораздо смелее излагали свою точку зрения, не утаивали, а, напротив, подчеркивали существующее разногласие между собой и купцами.

Они ставили вопрос с принципиальной широтой. Французские промышленники, например, очень боялись, как бы перед его величеством «не употребили во зло принципа Смита». Учение Адама Смита о свободе торговли казалось им неосуществимым, пока по крайней мере все нации не провозгласят неограниченной свободы торговли, чего ожидать нельзя. И не только этот принцип неосуществим, но он и вреден, он равносилен предложению, сделанному данной нации, добровольно уступить другим то место, которое она приобрела себе своей торговлей, своим земледелием и т. д. «Равенство между нациями — такая же пустая гипотеза, как равенство между людьми». Вообще же самая основа социально-политических воззрений Смита, что интересы производителя должны быть подчинены интересам потребителя, подвергается осуждению {8}.

Там, где торговля была с давних пор развита несравненно шире и где ее влияние на политическую жизнь гораздо больше, чем во Франции, столкновение интересов негоциантов с интересами промышленников оказывалось явлением не вчерашнего дня, и наполеоновская торговая политика только обостряла давнишнюю жгучую проблему экономической жизни. Так было в Голландии, где с давних пор в Генеральных штатах проявлялся упорный антагонизм между представителями мануфактурных городов и представителями торговли (причем в XVIII в. побеждали последние). В докладной записке, представленной старым голландским политическим деятелем Питером Вреде королю (Людовику Бонапарту) как раз в то время, когда решена была континентальная блокада, в ноябре 1806 г., ставится вопрос с полной отчетливостью: интересы торговли и интересы промышленности, так по крайней мере обстоит пока дело, прямо противополояшы, неограниченная свобода торговли довела голландские мануфактуры «до края гибели» {9}.

В Бельгии до французского завоевания повторилась та же история: купцы резко расходились с промышленниками по вопросу об английском ввозе. Интересы купцов совпадали с интересами английских импортеров, интересы промышлепников были диаметрально противоположны. И промышленники с горечью вспоминали (уже при Консульстве), как бывало австрийское правительство слушало не их, а купцов, которые смотрели на них как на своих врагов {10}.

Эту же противоположность интересов между торговыми интересами в точном смысле слова и интересами промышленников констатировал в ноябре 1813 г. министр торговли и мануфактур: когда речь зашла о необходимости энергичной борьбы с контрабандным товаром не только на границах, но и внутри государства, то промышленники все были за возможно большую энергию в этой борьбе, а торговцы, купцы были против этого {11}. В одних и тех же городах, например в Лилле, торговая палата решительно высказалась против проектируемого обострения мер борьбы с контрабандой, а представительство промышленников (там же), так называемый conseil de prud’hommes,— столь же решительно за эти меры {12}.

Антагонизм проявлялся по всей линии не только в вопросах таможенной политики, но и в вопросе о желательности или нежелательности усиления контроля и обязательных правил для производства. Совет мануфактур, узнав, что Руанская торговая палата высказалась против проекта об усилении контроля, горько жаловался, что далеко не все промышленные города имеют chambres consultatives des manufactures, что торговые палаты нисколько не могут возместить этот недостаток: в руанской палате, например, всего один промышленник, остальные все — купцы, а, «к несчастью, давно уже доказано, что часто лица, занимающиеся иностранной торговлей, предпочитают свою личную выгоду выгодам национальных мануфактур» {13}. Это в высшей степени характерно: контроль, которого домогались фабриканты, сидевшие в совете мануфактур, прежде всего и больше всего должен был стеснить именно кустарей, продававших предпринимателям свой товар (и именно так была организована промышленность как раз в Руане и во всей Нормандии). Не мудрено, что руанские купцы не желали контроля, а их конкуренты — крупные промышленники — домогались его.

И не одна только Руанская торговая палата не желала стеснений производства, которые прежде всего обрушились бы на кустарей. Коммерческий мир решительно восстал против предполагаемого обострения контроля. Раздались жалобы на полное разорение торговли, на то, что «общими интересами торговли нельзя жертвовать для процветания нескольких мастерских» и т. д. Промышленники посредством главного своего органа, совета мануфактур, торжественно провозгласили, что эти жалобы представителей торговли антиобщественны, а сами купцы по природе своего дела — космополиты; их интересы часто находятся в противоречии с любовью к отечеству, а посему правительство и не должно обращать внимания на их мнения {14}.

И тут повторяется в других выражениях мысль, найденная нами в бумагах Наполеона, высказанная императором, как мы видели, за несколько лет: торговля не связана с государством так, как промышленность, потому что она может по желанию переносить свои капиталы куда угодно; промышленность, как и земледелие, ближе к земле. Но Наполеон все же ставил, как мы видели, на первое место земледелие, а уже потом промышленность. Здесь же промышленности придается даже преимущественное перед земледелием значение {15}.

Впрочем, что касается до отношений, какие должны существовать между земледелием и промышленностью, то обыкновенно здесь французские промышленники не столь решительны и категоричны, как когда речь идет о торговле и промышленности. Сюлли, говорят они, больше всего уделял внимания земледелию, Кольбер — промышленности, а «нынешнее правительство» призвано примирить эти интересы. В чем эти интересы расходятся? В вопросе о сырье: земледельцам желательно, чтобы оно было как можно дороже, фабрикантам — чтобы оно было как можно дешевле. Правительство может примирить эти интересы путем широкой постановки drawback’a, вывозных премий; иностранное сырье будет уплачивать большие ввозные пошлины, но часть этих пошлин будет возвращаться государством при вывозе сработанных предметов за границу {16}.

Но, не рискуя ставить промышленность «выше» земледелия, представители промышленного мира нашли другую чрезвычайно для них выгодную точку зрения.

Там, где промышленникам противопоставляли не торговцев, а представителей земледелия, они отвечали, что, действительно, земледельческий класс значительнее, но класс промышленный во Франции вообще исчезнет с лица земли, если его не поддержать {17}; значит, ставится общий вопрос — нужен или совсем не нужен промышленный труд? Λ если нужен, необходим протекционизм, необходимо всяческое содействие промышленности со стороны государственной власти.

За это покровительство они не переставали высказывать беспрестанно свою глубокую благодарность императору.

Министр внутренних дел Шампаньи был в полном восторге от верноподданнического духа, который обнаружил весь французский промышленный мир в октябре 1806 г., когда на устроенную министерством выставку со всех концов Франции съехались представители национальной индустрии {18}.

Нечего и говорить, что во всякой победе Наполеона французские промышленники видели свою победу, завоевание нового рынка. Они зорко следили за политическими пертурбациями, производимыми императором в Европе, и не упускали момента, чтобы напомнить о себе. Едва окончилась кровопролитная война с Австрией в 1809 г., как уже французский коммерческий мир просит победоносного императора потребовать или даже просто объявить (см. текст в примечании) сильное понижение пошлин на французские сукна, ввозимые в Вену, но с тем, чтобы Австрия не пользовалась взаимными милостями во Франции, то же самое сделать с ввозом шелковых материй, с бронзовыми изделиями, ювелирными товарами и т. д.; пошлину на вина установить в размере 30—40 сантимов за литр {19}. Между Аустерлицем и Иеной, весной 1806 г., Лионская торговая палата просит Наполеона «споспешествовать торговым интересам» Франции в тех договорах, которые его величество намерено заключить с германскими государствами {20}.

Самый решительный протекционизм, изгнание чужих фабрикатов — вот альфа и омега идеальной, с точки зрения промышленников, политики.

Я внимательно прочел все протоколы заседаний Совета фабрик и мануфактур, собранных в регистре F 12 194, и если бы меня спросили, каково содержание всего этого фолианта, просьб и чаяний, там записанных, я бы ответил: 1) «удешевите сырье каким угодно способом, ибо всякий налог на сырье — туземное или ввозимое — есть прямой налог на промышленность» {21}; 2) «усильте драконовские меры против контрабанды, удесятерите таможенный надзор, введите обязательный штамп с фамилией фабриканта для каждого метра выделываемой во Франции материи и беспощадно конфискуйте всякую материю без такого штампа»; 3) «умножьте вывозные премии, увеличьте размеры уже существующих». Эти три мотива повторяются с поразительной настойчивостью и на все лады за все время существования этого учреждения при Империи. «Франция — страна по существу мануфактурная» — такова аксиома, излюбленная советом. Один раз, в заседании 1 марта 1813 г., совет свел воедино в обращении к министерству все свои чаяния, все стремления, которые по всем поводам из заседания в заседание не переставал в сущности выражать. Совет мануфактур, высказывая ряд своих пожеланий и жалоб министру торговли 1 марта 1813 г., начинает с принесения горячей благодарности императору, который избавил французскую промышленность от соперничества англичан и этим вызвал ее из ничтожества, в котором она находилась в момент начала его деятельности. Совет с ударением напоминает, что император «никогда не согласится ни на какой трактат, который мог бы возвратить нашим соседям преимущества», бывшие прежде в их руках благодаря политике французского правительства {22}. Это характерный намек на договор 1786 г. и еще более характерная для 1813 г. боязнь, что придется, может быть, volens-nolens мириться вскоре с англичанами.

Только устранением английской конкуренции Наполеон оживил французскую промышленность: к началу его правления французские мануфактуры были «почти уничтожены» {23}.

С особой откровенностью (они так и оговорились тогда: «іі faut dire avec franchise» промышленники в лице совета мануфактур высказали свои desiderata: полная свобода для ввоза сырья и для вывоза фабрикатов; запрещение или обложение пошлинами для вывоза сырья из Франции и для ввоза во Францию иностранных фабрикатов. А если уже допустить отклонение от этого принципа, то учредить вывозные премии {24}.

Сен-кантенская «совещательная палата мануфактур» однажды (в мае 1810 г.) так формулировала свой идеал (который, но ее мнению, должен быть вместе с тем идеалом «государственным»): «интерес прядильщиков, соединенный с интересом государства, требует свободного допущения (во Францию — Е. Т.) хлопка в сырье и в то же время вечного воспрещения иностранной пряжи и иностранных бумажных материй» {25}.

Стремление к регламентации производства и к восстановлению цехов. Отношение промышленников к рабочим

Другая характерная черта умонастроения французских промышленников, в особенности в начале наполеоновского правления, это их стремление к восстановлению регламентации производства, контроля над производством и к усилению «дисциплины рабочих», как они выражались. Сплошь и рядом одну из существенных причин плачевного состояния промышленности (сейчас же после революции, в первые годы Консульства) предприниматели усматривают в том, что дозволено кому угодно выделывать какие угодно товары, что купцам все равно, что распространять в потребительской массе, и они покупают всякий товар, лишь бы подешевле, а «честный фабрикант», хозяин благоустроенной мануфактуры, дорожащий репутацией своей фирмы, остается в чистом проигрыше. Между тем падает общий пpecтиж французской промышленности, сокращается из-за этого внешний рынок и т. д. Эти жалобы не прекращаются именно в эпоху Консульства и в первые годы Империи, но раздаются, хотя и реже, вплоть до конца царствования Наполеона (и дальше, при Реставрации).

Нужно отметить, что установление твердой военной диктатуры многими было принято за возвращение к некоторым дореволюционным порядкам.

В первые времена Консульства наблюдается, например, любопытный психологический феномен: хотя не только не были изменены законоположения 1791 г., дающие полное право любому гражданину заниматься тем ремеслом, каким он пожелает, но первый консул настойчиво желал утвердить в умах убеждение, что все приобретения в области свободы экономической деятельности будут сохранены, тем не менее правительство было завалено просьбами, петициями, иногда мольбами, составленными в самом жалобном тоне, о разрешении открыть то или иное промышленное заведение или даже маленькую мастерскую. Иногда генерал Бонапарт даже приказывал специально разъяснять просителям, что они вовсе не нуждаются ни в каких разрешениях. Так он поступил, например, когда некий Poizat обратился к нему со смиренной мольбой о разрешении открыть кожевню на о. Корсике (причем в прошении указывал, будто еще в Бриенской школе, где он был соучеником Наполеона, он «восторгался удивительными успехами» последнего и т. д.) {26}.

Восстановление строгой регламентации надзора, даже цехов — вот что может спасти промышленность французскую от упадка; такие речи не перестают раздаваться в Лионской торговой палате чуть не с самого начала ее существования {27}.

По показанию Тибодо (тогда члена Государственного совета), в первые годы Консульства промышленники жаловались, после нескольких лет существования полной свободы промышленной деятельности, на нарушение контрактов и условий, которые они заключали с рабочими и учениками, на похищение рабочими сырья, которое им давалось для работы, на мошенническую продажу товара {28}. Тибодо должен был бы выразиться яснее: жаловались на невозможность поставить рабочих в юридическую зависимость от хозяина, пока существует неограниченная свобода немедленного, по желанию рабочего, перехода от одного хозяина к другому.

В некоторых профессиях в эту пору обнаруживается особенно сильное тяготение в сторону восстановления цехов.

Парижские мясники подают (в 1802 г.) петицию, подписанную более чем 200 хозяев, министру внутренних дел с просьбой установить регламентацию {29}.

Кое-где (в Париже, в Бордо, в Лионе) в 1802—1804 гг. булочники оказываются объединенными в корпорации, очень напоминающие старые цехи. В Париже это началось с того, что распоряжением 19 вандемьера X года, которое, впрочем, «не было ни опубликовано, ни напечатано», было установлено обязательство (для каждого булочника) представлять в казенный склад 15 мешков муки, и притом им было дано право выбирать четырех синдиков для надзора за исполнением этого правила. Бордоский и лионский комиссары полиции, уже от себя, не только учредили в 1804 г. синдиков, но и просто восстановили корпорацию булочников (бордоский комиссар — 27 мессидора XII года, а лионский — 5 плювиоза XIII года). При этом были установлены и правила, ограничивающие число подмастерьев и учеников, и взносы в пользу корпорации, и ограничительные правила для учеников и подмастерьев, и обязательный стаж (в Лионе — четыре года) для подмастерья, и особые экзамены, производимые синдиками цеха. Словом, когда, наконец, министерство внутренних дел спохватилось, что все эти явления находятся в вопиющем противоречии с законом 1791 г., уничтожающим цехи, и принялось разбираться в этих смелых попытках восстановить цехи, то, по выражению начальника отделения, составлявшего доклад министру, у него «перо выпало из рук», и он очень возмущен был этими беззакониями {30}.

Более умеренные сторонники стеснения безграничной свободы промыслов, вроде Blanc de Volx, подчеркивали, что они желают не восстановления прежних цехов, а только экзамена и контроля, который бы обнаруживал умелость работника, желающего заниматься данным делом. Но свобода конкуренции, установленная как принцип революцией, должна была, по их мнению всецело сохраниться {31}. Но, как сказано в предшествующей главе, Наполеон не подделал восстановить цехи.

Регламент 1803 г. о наемных рабочих частично удовлетворял требованиям тех хозяев, которые жаловались на своевольные поступки рабочих, особенно на самовольный их уход; без отпуска от хозяина рабочий не мог поступить на место и не мог уйти, не подвергаясь преследованию и наказанию. Это было весьма важным обстоятельством, сильно стеснявшим рабочего и отдававшим его в известной, очень значительной, степени во власть хозяина. Не менее важным моментом было установление административной расправы по жалобам хозяев на рабочих.

Когда проект нового положения о рабочих рассматривался в Государственном совете, то, по свидетельству Тибодо, присутствовавшего в совете, поднялись возражения против того пункта, который отдавал юрисдикцию по делам между хозяевами и рабочими в руки мэров, а не обыкновенных мировых судей. Мэры были, как известно, властью назначаемой и чисто административной. Первый консул тогда категорически высказался в пользу мэров. По его мнению, эти дела касались «доброго порядка» и были полицейскими по существу, а мировые судьи не так доступны и не так быстры в постановлении приговоров. Не может быть хорошего охранения порядка, если мэру не дать права сажать на три дня в тюрьму или приговаривать к 12—15 франкам штрафа. Наполеон охотно признавал, что тут мыслим произвол; но что же делать, «префект полиции каждый день совершает произвольные поступки», однако делать тут нечего, «иначе и быть не может» {32}.

Но когда рабочие являлись истцами, а не ответчиками, то более целесообразным считалось вмешательство именно судебной власти, а не административной.

В самом конце эпохи Ста дней рабочие нескольких ткацких мастерских в Париже жаловались Наполеону на то, что их хозяева вступают между собой в соглашение с целью понизить заработную плату. Просителям было отвечено, что это — дело судебной власти, и прошения были переданы прокуратуре (к сожалению, ни прошений в документах я не нашел, ни известий о конце дела) {33}.

Здесь пока незачем больше распространяться о рабочих: достаточно сказать, что предприниматели были в общем удовлетворены регламентом 1803 г., и поскольку их касалось, рабочий вопрос был в этом году покончен, и покончен вполне хорошо. После 1803 г. просьбы о восстановлении цехов становятся гораздо реже, но просьбы о регламентации производства отнюдь не умолкают. Впрочем, в первое время после издания регламента еще жалуются иногда и на рабочих.

Добавлю еще, что предприниматели и в эту эпоху продолжают относиться ко всякой попытке самой невинной организации рабочих с бдительным недоверием. Даже идея чисто благотворительных рабочих ассоциаций встречала в руководящих торгово-промышленных кругах подозрительность. Префект департамента Роны обращается к Лионской торговой палате с вопросом, какого она мнения о кассе взаимопомощи для ремесленников (так как к нему, префекту, обратились за разрешением). Торговая палата дает весьма уклончивый ответ, в котором и признает принципиально пользу такой кассы, и в то же время находит это почему-то неосуществимым, а о мотивах, почему она против разрешения подобной кассы, она поручает секретарю поговорить с префектом {34}. Префект, со своей стороны, поставил все точки над «и» и досказал то, чего не сказала Лионская торговая палата: непосредственная цель, к которой стремятся рабочие, похвальна и хороша, но далле и чисто благотворительное общество сопряжено с собраниями, а собрания повлекут за собой стачки и требования увеличения рабочей платы {35}. А посему подобное общество нежелательно.

Нечего и говорить, конечно, что торговые и совещательные палаты оказывали всегда и с большой готовностью поддержку всем просьбам хозяев о мерах репрессии против рабочих. Голос торговой палаты, конечно, был перед властями гораздо более авторитетен, чем просьбы частных лиц {36}.

В громадной докладной записке, поданной в 1804 г. в министерство внутренних дел Деглизом и покрытой несколькими десятками подписей предпринимателей г. Лиона, содержатся горькие жалобы «на неограниченную свободу», губящую промышленность, на полное отсутствие надзора за рабочими, их «инсубординацию» и т. д. «La fatale liberte illimitee», «le manque de reglement et de surveillance» — вот зло, на которое записка не перестает горько жаловаться властям, и при этом имеется в виду вовсе не только одна шелковая промышленность, но все отрасли промышленной деятельности «второго города Франции» {37}. Жалуются на бессилие хозяев в борьбе с «распущенностью» рабочих, на невозможность обеспечить себя от кражи сырья; жалуются на то, что полная свобода промыслов чрезмерно усилила предложение, а спрос уменьшился, и ремесленнику приходится голодать {38}.

То же самое повторяется всякий раз, когда речь заходит о былом процветании той или иной индустрии и ее настоящем упадке; и докладные записки официального характера, и публицисты {39} одинаково не забывают помянуть регламентацию производства в числе причин, содействовавших росту и благоденствию промышленности.

Фабриканты предметов роскоши в Париже, фабриканты полотен северных департаментов и позже, в 1810 г., пе перестают просить о регламентации производства, о введении контроля, о снабжении полицейской властью лиц, которые будут следить за производством. И Наполеон с большим вниманием относился к этим просьбам и приказывал министрам давать отзывы и заключения {40}.

Суконное производство, утверждают (в 1811 г.) промышленники в г. Тарасконе, не может долго просуществовать, если не восстановят прежних правил, касающихся качества выделываемых материй, если не будет прежних надзирателей и прежнего осмотра товаров, если правительство не возьмет на себя борьбы против произвола и свободы, царящих в этой области {41}. О восстановлении дореволюционных правил, стеснявших производство, хлопочут также и шерстопромышленники г. Экса и Эксского округа {42}.

Нужно сказать, что Наполеон, отказавшийся восстановить цехи, гораздо благосклоннее относился к этой идее реставраторов прошлого: к регламентации производства, к контролю качеств производимого товара. Это могло, во-первых, поддержать престиж национальной индустрии, а во-вторых, способствовало опознанию происхождения товара.

Наполеон (в 1807 г.) пожелал, чтобы были устроены особые бюро в Марселе и Генуе, где накладывались бы штемпели на французские ткани, отправляемые на рынки Леванта. Эти ткани должны были удовлетворять известным требованиям, предустановленным правительством {43}. Наполеон отнюдь не отрицательно вообще относился к идее контроля и обязательного наложения клейм на французские товары, ибо это тоже могло, по его мнению, создать лишнее затруднение для контрабандного ввоза и продажи контрабандного товара на французских рынках. Вообще просьбы о контроле производства иногда (и частично) им удовлетворялись.

Те торговые палаты, где преобладали купцы, как уже упоминалось, были решительно против регламентации производства и против цехов.

В 1805 г. Парижская торговая палата даже напечатала доклад Vital-Roux, решительно направленный против восстановления цехов; о Руанской палате, о Главном торговом совете, высказавшихся в том же смысле, мы говорили там, где отмечали противоречие в интересах между купцами и фабрикантами. На резко регламентационной точке зрения стояла, конечно, Лионская торговая палата. Она неустанно просит о полном воспрещении производства некоторых сортов шелка, о регламентации производства остальных {44}.

Лионская торговая палата долго добивалась и наконец (в 1805 г.) добилась императорского декрета (от 23 жерминаля XIII года), устанавливающего официальные требования, касающиеся продаваемого шелка и создающего специальное учреждение, которое бы ведало это дело {45}. Но и это ее не вполне успокоило. Она продоляіала пользоваться всяким случаем, чтобы просить императора о введении регламентации производства; обратился как-то Наполеон к палате, чтобы она подвергла рассмотрению окраску шелковых материй, заказанных для императорского дворца в Сен-Клу, а палата тотчас же ввернула (совершенно некстати) просьбу, чтобы красильщики шелковых материй были подчинены особому регламенту (сильно напоминавшему старые цеховые правила) {46}.

Вопрос о мире с континентом и с Англией

При всем противоречии интересов между торговыми и промышленными слоями был пункт, на котором они сходились: мира с континентальной Европой ждали те и другие.

Вот, с точки зрения французских мануфактуристов, перечень обстоятельств, сыгравших роковую роль в истории французской торговли и промышленности за «последние тридцать лет»: «торговый договор 1786 года, утрата колоний, ассигнации, максимум и истребительная война» с Европой, начавшаяся еще при революции и поддерживаемая Англией {47}.

Наборы, непрерывно требующие молодежь в войска, весьма чувствительно сказываются в скудости рабочих рук уже в 1806 г., и в заседаниях торговых палат даже осмеливаются уже говорить об этом {48}, а также о той неуверенности в завтрашнем дне, которая не позволяет хозяевам заключать какие бы то ни было прочные длительные условия с рабочими и готовить из них обученных мастеров,— все благодаря тем же постоянным воинским конскрипциям {49}.

Торгово-промышленные слои вообще неустанно повторяли императору, будто общий мир — главная и заветная его цель {50}.

О чем бы, например, в годы перед Тильзитом ни говорили представители промышленных кругов Франции, они неизменно кончали либо выражением надежды на близкий и прочный мир, либо на полное восстановление торговых сношений с Восточной Европой и Германией {51}.

Важнейшая торговая палата Империи, одобряя войну с Англией, не перестает в той или иной благовидной форме говорить о прочном мире, который должен же наконец наступить {52}.

Когда Империя уже погибала, власти, обращаясь к торговым палатам, не уставали подчеркивать, что препятствием к заключению мира был отнюдь не Наполеон, но были его враги. Они циркулярно извещали об этом торгово-промышленную Францию {53}.

Можно сказать, если не считаться с оттенками и стремиться к формулировке вывода в немногих словах, что: 1) торговые слои Франции жаждали прочного и немедленного мира с континентом и с Англией; 2) что из промышленных слоев такого же мира желали фабриканты предметов роскоши, и прежде всего лионские фабриканты шелковых материй; 3) что большинство других представителей промышленности (и прежде всего владельцы заведений всех отраслей текстильной промышленности, кроме шелковой) желали мира с континентом, по побаивались мира с Англией, который, по распространенному мнению, доляген был повлечь заключение невыгодного для них торгового договора.

Таковы были наиболее сильно сказавшиеся стремления промышленников. A priori у них должны были бы быть жалобы и другого рода, например на тяжесть налогового бремени, все возраставшую вследствие непрерывных войн. Но подобные жалобы в общем неслышны.

Еще в 1799 г. (законом от 6 прериаля VII года) был введен специальный военный налог (la decime de la subvention de guerre) в 10 % со всяких пошлин, взимаемых во Франции. Этот налог держался в течение всего наполеоновского царствования и взимался неукоснительно даже в городах вроде Данцига, который не был присоединен к Империи, но где стояли французские войска {54}. Это был тяжелый налог, и время от времени, но очень редко, о нем вспоминают; однако совершенно ясно, что он вовсе не стоит не то что на первом, а даже и на третьем плане, когда речь идет, например, о пожеланиях промышленников, хотя именно с них он взыскивался особенно исправно и неуклонно при получении сырья из-за границы, при совершении ряда сделок и т. д.

Примечания

1. М.: Задруга.