Наталия Шаховская-Шик[править]
Корь[править]
Таня и Алеша болели корью в гостях у тети Наташи. Таня очень любила туда ездить: там было много детей, как и дома, но там было, кроме того, много игрушек и достаточно еды. Дома, где в ту осень было голодно, утром, когда дети, проснувшись, ждали, чтобы встать, пока железная печурка обогреет угрюмую комнату, кто-нибудь часто спрашивал:
— Мама, посмотри хорошенько, не завалялась ли где-нибудь какая-нибудь корочка?
И мама отвечала грустно, а иногда сердито:
— Да я уже вчера вечером хорошо смотрела.
В этот раз Таня особенно была рада ехать, потому что с ней ехал Алеша — будет как будто кусочек дома. Но в поезде ей стало нехорошо: голова болела и мутило так, что ничего не хотелось есть. Алеша же так крепко заснул, что тетя Наташа едва вытащила его из вагона. Шел дождь, было холодно и темно. Таня, выйдя из вагона, сказала со страхом:
— Ой, как темно, как холодно, как грязно! Как же мы пойдем?
Но вспомнила, что ей уже шесть лет, а Алеше только четыре, и прибавила:
— Ну, ничего, как-нибудь доберемся.
К счастью, нашелся извозчик. И когда все уселись и поехали — дети, тетя Наташа и дядя Миша, который их встречал, то Таня забыла, что ей нездоровится, а у Алеши пропал сон.
В доме было тепло и светло, самовар кипел на столе, дети поели и улеглись очень весело.
А утром Таню рвало и она уже не могла встать: у нее был сильный жар. Четыре дня ей делалось все хуже и хуже, а на пятый день тетя Наташа заметила у нее на лице красные пятнышки и испуганно сказала:
— А ведь это корь!
Она подумала, что, значит заболеет и Алеша, и ее младший сынок Николенька, у которого еще не было кори. Ему было только два года.
Так оно и случилось. Таня еще три дня бредила и ничего не ела. А когда ей стало немного лучше, заболели сразу Алеша и Николенька.
На седьмой день им было особенно плохо. Оба они были пестрые и краснокожие, как индейцы, и температура у обоих была 40.
Тетя Наташа сидела с Николенькой на руках на своей кровати, а Алеша лежал рядом в его кроватке с решеткой, а Танина кровать стояла поперек комнаты, и Таня сидела в ней очень худая, с маленькой стриженой головкой на тоненькой шее. Ей теперь часто хотелось есть — она по ночам часто кричала: «супу, кофе!», — и ее приходилось уговаривать, что по ночам супа не варят и давать ей хлеба с маслом.
Алеша заскулил:
— Хочу на ручки!
— Потерпи немножко, Алеша, — сказала тетя Наташа, — я не могу тебя взять, у меня руки заняты. Вот когда Николенька заснет…
Алеша затих. Прошло с полчаса. Тетя Наташа тихо баюкала Николеньку. Вдруг Алеша неудержимо заплакал:
— Не могу больше терпеть!
— Что ты, — всполошилась тетя Наташа, — на горшочек?
— Нет, на ручки, не могу больше терпеть. Совсем не могу.
Тетя Наташа попробовала положить Николеньку, но он закричал и она опять его взяла. Она хотела предложить сказку, но все сказки вдруг вылетели из головы.
— Какой ты глупый, Алеша, — рассудительным голосом сказала Таня. — Ведь Николенька меньше тебя, а тоже болен, как ты. И ведь тетя Наташа ему мама, а нашей мамы ведь здесь нет.
Алеша ничего не отвечал, только всхлипывал жалобно.
— Ну, уж иди ко мне, малыш, — снисходительно сказала Таня. — Иди, я тебя подержу.
Алеша вздохнул, покоряясь печальной необходимости, и неловко полез через решетку кровати. Голые его ноги мелькнули в воздухе, потом он долго возился, устраиваясь поудобнее на маленьких Таниных коленях. Наконец он затих. Стемнело. Ангел сна неслышно распростер свои крылья.
Дети пришли с гулянья и заглянули в комнату. Алеша спал, свесив с Таниных колен красное, в пятнах, лицо. И Таня спала, уронив голову на Алешино плечо. Спал Николенька у мамы на руках. Спала и мама…
Оригинал здесь