Василий Ясенев
[править]Коськин день
[править]1
[править]У Кости с вечера начался праздник. Когда перочинным ножом отчищал замазку с подоконника. взглянул на весеннее глубокое небо, на робкую зелень в саду, — сразу почувствовал: надвигается что-то большое и радостное.
— Лидка, лезь сюда! — крикнул товарке по звену Коська с высокого подоконника, — Брось с книгой сидеть. Эх, и хорошо же здесь на окне! Неба-то, неба-то сколько лохматого! Лезь.
Лидка на год старше Кости, серьезнее. Подняла на него большие, светлые глаза:
— Дурак ты, Коська! Посмотри на себя, — весь в замазке вымазался.
Посмотрел Коська на штаны, — диву дался.
— Ну. и отделал! Трепку мать теперь задаст.
Хотел очиститься, хуже мажется. А Лидка опять в книгу нос сунула.
— Лидка, брось. Подумаешь, какая умная! А то замазкой запущу.
— И опять дурак ты, Коська! Что ж, одни умные читают-то? Пионер тоже! Завтра, вот, первое мая, а не знаешь, небось, как следует, что это за праздник.
— Молчала бы уж! Сама-то знаешь. Начиталася.
— Я-то знаю, а вот ты по знаешь.
— Ну, скажи!
— Ты прочти вот лучше.
— А сама не знаешь?
— Знаю, а прочтешь вот, лучше будет. Все не расскажешь.
— Большая, небось, книжка-то?
— Большая!.. Испугался уж… Третьеклассник тоже!..
— Ну-ка? У-у! я такую-то в пять минут прочту. Я еще не такие читал. Робинзона Крузу… Ты где взяла-то? У Ванюшки вожатого такая же.
— Нет, у нас в библиотеке.
— В клубе? А я думал, там только для больших. Мне дашь?
— Возьми. Завтра принеси только.
— Ладно.
Шел вечером из клуба по опустевшим улицам, когда мостовые, уставшие за день, бредили натруженным гудом. Вдыхал свежий апрельский ветер, веявший уже ласковым маем, а в голове беспокойно разъерзались мысли:
«Скорей бы завтра. Что-то будет завтра»?
Домой пришел, когда мать, уложив вымытую посуду на полку в кухне, укладывалась спать.
— Устали нет па тебя, шатун полуношный. Все по клубам своим гоняешь. Покою нету от тебя.
Как взглянула на штаны, — руками всплеснула, заохала:
— Батюшки вы мои! Отделал-то как. Где ж тебя, лешего, носило? Изгваздался-то весь.
— Эх, ну, и жизнь! — думал Коська, стараясь подальше уйти от наступавшей на него матери, — отстирать нельзя, штоль! И штаны-то старые.
— Вот и шлюндай завтра в грязных. Пусть на тебя пальцем, архаровца, тычут.
Потом, чуть смилостивилась, достала из печки щей, на стол рывком поставила.
— Ешь!
Поел Коська, — уверенность в животе почувствовал, — не так страшно матери. А ко сну клонило.
Спал Коська на пригромоздке из стульев у низенькой, хлипкой материной кровати. Хорошо раскинулось тело на жестком ложе, сразу по телу ласковый зуд пошел, отяжелели липкие веки. Мысли обрывками — чуточку там, чуточку здесь выплывут:
«Завтра… Что-то будет завтра»…
Кинул сквозь дрему языком неловким:
— Мам, на демонстрацию-то завтра пойдешь?
И донеслось издалека неясно, урывчато:
— Пойдешь… Сократят вот… жрать-то нечего… Пойдешь…
2
[править]Утром в заласканной дреме неспокойно разметался. Кто-то щеку теплым дыханьем нагрел, и веки в розовом тумане потонули. Продремал бы Коська, да жильцы за стенкой зашумели. Встрепенулся, — сердце от радости прыгнуло: вся-то комната в солнечном потоке потонула. В девять сбор — не опоздать бы!
Заспешил, штаны надвинул (а штаны на солнце пятном будничным), галстух захлеснул, — готово!
На пороге мать. Столкнулися.
— Што так рано-то! Гонять по улицам, — с петухами рад, а за делом не добудишься.
— Я на сбор. Сегодня в девять. На Красную площадь пойдем.
— Не жравши целый день. Возьми хоть хлеба-то.
Ворчала и ругалась, а в желтый пакет из-под муки горячих пирогов из печки наложила.
Жизнь!
С Лидкой в звене бок о бок стоял. На Лидке юбка синяя вся в складочках, чистая, выглаженная. А у Коськи — мятые штаны, в замазке и колени голые в царапинах.
Лидка первая, как увидела его, крикнула:
— Ребята, стекольщик идет!
Совсем засмеяли, одергали Коську, — насилу вожатый угомонил:
— Бросьте! Октябрята и то лучше вас.
Коське сперва было обидно. Отругаться хотел, — слов хлестких не нашел. Потом окрестил всех «несознательными» и успокоился. В колонне первым с Лидкой вышагивал под барабанную дробь и голосом задорным и звонким выводил забористо:
Лейся, песнь моя-а-а
пионерская-а-а…
И когда в улицах, запруженных веселыми лицами и сочными знаменами, получался затор и смешение рядов, кто-нибудь кидал Коське от избытка нахлынувших чувств:
— Стекольщик!
Коська не обижался, а строил заячью рожицу или лягался. А когда подошли к Красной площади, сразу на сердце улеглась большая торжественность, а по рядам сосредоточенная тишина. Глаза к мавзолею, а сердце выстукивает: «Ле-нин, Ле-нин», и мягким прибоем грудь обдает. У Коськи глаза даже влажно заблестели.
— Эх, партийным бы мне поскорей!
3
[править]Сильно устал к вечеру, — земля от устали гудит под ногами. Как пришел домой, ляпнулся на стул, — язык не повернешь. А мать уж дома с самоваром возится.
— Ишь ухайдакался! Было бы делом, а то!..
Коське лень говорить, с матерью переругиваться, а любопытство разбирает:
— А сама-то ходила зачем?
— Зачем! Заставляют — пойдешь! Не пойди — живо поди в сокращение впишут.
— Никто не впишет. Врешь ты!
— Не вру! Бабы говорили.
Коськины мысли ленивые, как караси в тине устало полтыхаются:
«На Воробьевку завтра утром. Всем отрядом… В казаки-разбойники сыграть бы надо… Лидке юбку глиной измазать. Чистюля, подумаешь… Стекольщик, тоже!.. Эх, в лагерь поскорей бы, на реку! Я ей звону покажу… Вот вожатым буду», — размечтался Коська.
— Будешь чай-то пить? Иди. Проголодался ведь, умаялся.
Сел Коська за стол — на тарелке пироги румяные, как май, а под тарелкой Лидкина книжка яркой обложкой высунулась.
— Что ж ты на книжку-то ставишь! Видишь, примяла всю, иссалила.
Вспомнил Лидку — стыдно стало, хоть заплачь.
— Куды мне ее теперь! Отдавай сама! Лидкина книжка-то из библиотеки.
— Ну, что ей сделалось! Какая была, такая и есть. Расхныкался.
Поскулил минут пяток, да делать нечего.
«Оберну в бумажку, может не заметит. А заметит, скажу — такая и была».
А как наелся пирогов за чаем, — горечь будто меньше стала, съежилась. С матерью разговор затеял.
— Эта книжка-то дорогая. Смотри — с картинками, и портреты в ней. Рубль стоит. Тут про май написано.
Мать за чаем отдохнула, раздобрела. Раз хлебнет, с носа каплю пота пятерней сотрет. Коська знает, — чай самый подходящий момент с матерью разговаривать.
— Ты думаешь для чего это май-то?
— Как для чего? Известно, праздник большевицкий!
— А для чего он?
— Ну, в роде как пасхи нашей.
— Вот, и не знаешь! — воодушевился Коська. — Слушай! «Май — праздник трудящихся», — прочел заголовок на обложке. — Хочешь, почитаю?
— Куды там! Ноги отнялись за день-то. Прилечь бы.
— Да ты слушай! Интересно тут.
— Ну, читай. Привяжешься!.. — отмахнулась мать.
Коська читал медленно, но хорошо. Каждую букву отчеканивал старательно:
«Май между-народный праздник тру-тру-дящихся. В день первого мая рабочие всего мира…»
Долго читал Коська. Мать чулки штопала и изредка вздыхала. А когда язык от устали отяжелел, стал заплетаться, поднял глаза на мать и взгляды встретились.
— Ай все?
— Нет еще! Скоро!
— Спать захотел? Дочитай уж!
По последней странице Коська ковылял, как хромой без костыля, и голова ниже плеч опустилась. Дочитал, лбом в книгу уперся, — так и уснул.
4
[править]— Костя, какой ты чистенький!
Костя и сам смущен своим великолепным видом в отглаженных чистых штанах, а от Лидкиных глаз больших не укроешься.
Давно такой Костя в отряд не ходил. То пуговица в самом нужном месте отскочит, то разорвет на видном месте, — зажимать рукой приходится. А утром сегодня проснулся, — даже неловко как-то стало. Лежат на стуле штаны выглаженные, чистые, а рядом книжка Лидкина тоже чистая, немятая, даже лучше, чем была. И мать спокойная и добрая. Трепыхнулось в груди чувство теплое, да не выдал, — сдержался.
— Как ты книжку отчистила?
Улыбнулась мать:
— Угадай-ка вот!
Как ни прикидывал Коська, — никак не выходит, — новую што ли купила? И купить-то негде — праздник.
— Ай, не угадал?
— Не знаю! — мотнул головой Коська.
— То-то!.. Я. вот книжки не читала, а пятны выводить умею. Утюгом через тряпицу.
У Коськи от удивления глаза на выкате:
— Ловко! И не спалилась?
— Надо умеючи.
Умывался чисто, с мылом. В ушах пальцем ковырнул раза два. Словно именинник.
— Я, мам, сегодня, на Воробьевку с отрядом!
— Ступай! — а в глазах непонятное что-то укрыла. Лишний раз чашку к нему пододвинула. А когда собрался уходить, в угол куда-то торопясь, неловко кинула:
— Книжку-то отдай!.. Не потеряй!.. Может еще какую принесешь?
Даже не понял сначала Коська. Не хотелось верить. Неловко. Радостным в сердце полыхнуло.
— Ладно, принесу!
Потолкался у порога, словно потерял что. Потом боком подошел к матери и быстро мазнул своими губами по ее губам и галопом выскочил на улицу. И теперь, глядя на Лидку, говорил:
— Тебе, штоль одной, чистой-то ходить!.
— Да ты опять в замазке измажешься.
— На-ка! я теперь больше сознательный.
— Подумаешь? Уж зафорсил! Книжку-то принес?
— На, вот!
— А прочел?
— А то как же! Это ты может для фасону-то читаешь. Я вот тоже скоро в библиотеку нашу запишусь. Может сегодня иль завтра.
— Вместе ходить будем! Ладно?
— Ладно! Ты, Лидка, выбери мне такую же книжку. Нам с матерью штоб почитать.
Это был первый самый большой праздник у Коськи.
Источник текста: В. Краснощеков. Коськин день. Рассказы. Рисунки Д. Мельникова. Новая детская библиотека. Младший и средний возраст. М.-Л.: Государственное издательство, 1926.
Исходник здесь: https://literator.info/koskin-den-wppost-25784/