Курумилла (Эмар)

Курумилла
автор Гюстав Эмар, переводчик неизвестен

Оригинал: фр. Curumilla, опубл.: 1860. — Перевод опубл.: 1870. Источник: az.lib.ru

Густав Эмар

Курумилла

Глава I. Свидание

Явившись в Мексику, иезуиты основали там свои миссии и, не жалея материальных затрат, с такой энергией и терпением взялись за дело, что успели привлечь к себе большое число индейцев, которым они проповедовали основные начала христианской религии, которых крестили, обучали и приучали к земледелию.

Сначала эти миссии не отличались большими размерами и встречались довольно редко, но скоро число их значительно увеличилось. Встречая справедливых, искренних в своих гуманных намерениях проповедников, индейцы охотно вверяли себя их попечениям, поэтому нет ни малейшего сомнения, что иезуиты сумели бы сделать оседлыми большую часть диких индейских племен, заставить изменить кочевой образ жизни, но, к сожалению, сами проповедники стали жертвами зависти со стороны испанских вице-королей, подверглись преследованиям и были с позором изгнаны из Мексики, не докончив начатого культурного строительства.

Мы попросим читателя последовать за нами в одну из таких миссий, месяц спустя после происшествий, описанных в предыдущем романе.

Миссия de Nuestra Senora de los Angeles находилась на правом берегу Рио-Сан-Педро, в шестидесяти лье [лье — французская путевая мера длины, равная 4, 44 км] от Эрмо-сильо.

Местность, на которой она располагалась, поражала впечатлительного зрителя суровым величием, наполняя его сердце ужасом и каким-то мрачным восторгом.

Увы, было время, когда в этой миссии, казавшейся кусочком рая, упавшим с неба на землю, кипела веселая и счастливая жизнь; каждый день, утром и вечером, ее обитатели возносили к Творцу свои благодарственные молитвы, звуки псалмов сливались с журчанием реки. Но теперь от этой жизни не осталось и следа: развалившиеся хижины покинуты хозяевами, церковь разрушена и клирос ее уже порос травой. Члены простой и симпатичной общины, испуганные начавшимися против них преследованиями, разошлись в разные стороны и возвращались к прежней кочевой жизни, от которой их с таким трудом удалось отучить.

В доме Бога поселились дикие звери, и шум пустыни неумолчно звучит среди безлюдных хижин и развалившихся стен. Ползучие растения быстро овладевают этими развалинами, гложут их не переставая, угрожая уже окончательно разрушить и покрыть своим зеленым саваном.

Был вечер. Река глухо журчала, переливаясь по корнепускам, небо, похожее на изумрудный дворец, блистало миллионами звездных миров, от луны струился таинственный свет, и воздух, освеженный легким дуновением ветерка, был пропитан острыми и полезными для дыхания ароматами пустыни.

Впрочем, было довольно свежо, и трое путников, расположившихся у костра, разведенного ими среди развалин, отогревались с видимым удовольствием.

Кровавый отблеск пламени играл на их суровых лицах, костюмы же были настолько странны, а окружающая обстановка настолько внушительна, что художник с радостью воспользовался бы этой группой как темой для картины.

На небольшом расстоянии позади костра четыре спутанных лошади с большим аппетитом кормились приготовленным для них месивом, между тем как их хозяева заканчивали свой скромный ужин, состоявший из ломтя дичины, нескольких кусочков сушеного мяса и маисовых лепешек; приправой ко всему служила простая вода, в которую было подмешано немного вина для устранения ее жесткости.

Граф Луи, Валентин и дон Корнелио — а это были именно они — ели с настоящим охотничьим аппетитом, не теряя ни минуты времени даром, однако легко было заметить, что наши герои чем-то не на шутку озабочены. Они беспрестанно оглядывались по сторонам, стараясь пронизать глазами спустившиеся на землю сумерки. Нередко правая рука с куском говядины останавливалась на половине дороги ко рту, а левая инстинктивно нащупывала лежавшее сбоку ружье. Вытягивая шеи, охотники внимательно прислушивались к самому незначительному шуму, анализируя малейший шорох в бесчисленном множестве звуков, порождаемых великой американской пустыней: всякий имеет свою причину и служит безошибочным предупреждением для человека, научившегося их понимать.

Ужин скоро закончился.

Дон Корнелио схватился было за свою харану, но, заметив предостерегающий жест Луи, опять положил ее на место, завернулся в сарапе и расположился прямо на голой земле.

Валентин сидел у костра, глубоко задумавшись, Луи поднялся со своего места и, прислонившись к стене, зорко глядел по сторонам.

Прошло довольно много времени, в течение которого никто не произнес ни одного слова.

Луи снова сел возле охотника.

— Странно… — проговорил он.

— Что именно? — рассеянно спросил Валентин.

— Продолжительное отсутствие Курумиллы. Вот уже три часа, как он нас покинул, не объяснив причины своего ухода, и до сих пор его нет.

— Неужели у тебя зародилось подозрение на его счет? — с горечью заметил Валентин.

— Брат, — возразил Луи, — ты заблуждаешься. Я далек от мысли подозревать Курумиллу, но его отсутствие меня беспокоит. Я искренне расположен к вождю, и меня волнует все, что может причинить ему вред.

— Курумилла осторожен, он превосходит других индейцев хитростью, и если его до сих пор нет, будь уверен — существуют на то свои причины.

— Я в этом убежден, но отсутствие вождя нас сильно задерживает, а промедление смерти подобно.

— Что внушает тебе такие мысли? Может быть, от его отсутствия зависит наше спасение. Положись на меня, Луи, я лучше знаю Курумиллу, недаром я прожил столько времени с ним бок о бок, я питаю к нему глубокое доверие и советую тебе терпеливо ждать его возвращения.

— Но если он попал в засаду, если его убили? Валентин окинул своего молочного брата ничего не выражающим взглядом и, презрительно пожав плечами, заметил:

— Курумилла попал в засаду? Курумиллу убили? Да ты шутишь, брат! Ведь ты отлично знаешь — этого никогда не может случиться.

Луи не нашелся что ответить на это замечание, высказанное с такой простодушной уверенностью.

— Однако, — проговорил граф через несколько минут, — он все-таки заставляет слишком долго себя дожидаться.

— Почему? Разве он нам зачем-нибудь нужен? Ведь ты не намерен сейчас покинуть место стоянки, не так ли? Значит, для тебя безразлично, придет Курумилла часом раньше или часом позже.

Луи с недовольным видом завернулся в свой сарапе и, расположившись на земле возле дона Корнелио, угрюмо проворчал:

— Доброй ночи.

— Доброй ночи, брат, — с улыбкой ответил Валентин. Дон Луи не мог больше бороться с усталостью и, невзирая на дурное настроение, через десять минут уже спал как убитый.

Валентин подождал еще с четверть часа, затем потихоньку поднялся, неслышными шагами подошел к своему молочному брату и, наклонившись над ним, стал внимательно прислушиваться.

— Наконец-то, — прошептал он, выпрямляясь, — а я уже не на шутку испугался, что он не заснет и всю ночь будет поддерживать со мной беседу.

Охотник поднял с земли пару пистолетов, заткнул их за пояс, вскинул ружье на плечо и, осторожно ступая среди камней и всякого рода обломков, загромождавших ему путь, бесшумно и быстро зашагал вперед, постепенно исчезая в ночном мраке.

Скоро он достиг лесной чащи, состоявшей в основном из перувианских деревьев и мескитов. Здесь охотник тщательно осмотрелся по сторонам и спрятался в кустах. Минуту спустя оттуда послышался легкий свист, повторившийся два раза через одинаковые промежутки времени.

В ответ из густых зарослей корнепусков, росших вдоль речного берега, раздался крик водяного голубятника. Он повторился два раза и уже совсем рядом, в нескольких шагах от того места, где укрывался охотник.

— Недурно, — пробормотал тот, — наш друг исполнителен, но пословица говорит, что осторожность — мать безопасности. Итак, будем осторожны, это очень полезно, когда имеешь дело с подобными негодяями. — И охотник зарядил свое ружье.

После этого он выбрался из своего укрытия и решительно двинулся к месту, откуда раздался ответный сигнал, не забыв при этом принять все меры предосторожности, чтобы избежать какого-либо нежелательного сюрприза.

Не пройдя и половины пути, охотник увидел, что из-за деревьев вышли четыре или пять человек и двинулись ему навстречу.

— О-о! — произнес Валентин. — Эти люди что-то уж очень торопятся объясниться со мной. Внимание!

Он остановился и прицелился в ближайшего к нему человека.

— Стой! — закричал охотник. — Или я буду стрелять!

— Сара de Dios! Вы очень спешите, кабальеро, — отвечал кто-то ироническим тоном, — вы даже не позволяете к себе приблизиться. Прошу вас, опустите ружье, разве вы не видите: у нас нет никакого оружия.

— Но кто мне может поручиться, что вы его не спрятали?

— Моя честь, сеньор! — высокомерно отвечал незнакомец. — Кто дал вам право ей не доверять?

Охотник усмехнулся.

— Я ничему не доверяю ночью в пустыне. Я один, а вас четверо, и мои опасения весьма естественны.

— Не угодно ли вам быть повежливее, сеньор?

— С превеликим удовольствием. Но ведь это вы добиваетесь свидания со мной, а не наоборот. Поэтому я вправе требовать от вас соблюдения некоторых условий.

— Пожалуйста, дон Валентин. Ваше желание будет исполнено. Прежде вы не были так настойчивы.

— Я в этом и не раскаиваюсь. Выходите вперед, и тогда мы сможем с вами побеседовать.

Незнакомец жестом приказал своим спутникам оставаться на месте и один подошел к Валентину.

— В добрый час, — сказал охотник, опуская приклад Ружья на землю и опираясь на ружейный ствол.

Человек, которому Валентин так мало доверял, был не кто иной, как генерал дон Себастьян Гверреро.

— Надеюсь, вы теперь вполне довольны. Я, кажется, представил вам доказательство моей доброй воли, — сказал генерал, подходя к охотнику.

— Вероятно, у вас есть на то особый расчет, — мрачно возразил охотник.

— Сеньор! — воскликнул генерал надменным тоном.

— Будем говорить кратко и откровенно, как люди, знающие друг другу цену, — сухо ответил охотник. — Я желаю одного лишь беспристрастия. Мне кажется, мы сумеем договориться, если будем вполне откровенны.

— Что вы замышляете, сеньор?

— Ровным счетом ничего, генерал, ноя удивлен, вот и все. Трудно представить себе, чтобы генерал, губернатор Соноры, явился на свидание к какому-то проходимцу-охотнику, избрав для это ночное время и назначив местом встречи глухую пустыню. Только очень важные причины могли заставить вас сделать это. Нужно быть дураком, чтобы не понять такой простой вещи, которая сразу бросается в глаза.

— Допустим, что вы правы.

— Тогда перейдем к делу.

— Гм! С вами это не так-то легко.

— Почему же? Наш недавний разговор показал, что со мной можно вести всякие дела.

— Вы правы, но то, о чем я хочу говорить с вами, очень опасно, и я боюсь…

— Чего же? Что я откажусь? Но тогда не стоило рисковать.

— Я боюсь, что вы не так поймете все дело и рассердитесь.

— Вы так думаете? Впрочем, может, вы и правы. Значит, вы хотите, чтобы я избавил вас от труда изложить суть дела?

— Каким же образом?

— Выслушайте меня.

Оба собеседника смотрели друга на друга в упор. Валентин не терял из виду и спутников генерала, стоявших на почтительном расстоянии.

— Говорите, — ответил генерал.

— Генерал, вы просто хотите предложить мне продать своих товарищей.

Услыхав слова охотника, произнесенные довольно резким тоном, пораженный дон Себастьян невольно отступил назад.

— Сеньор!

— Это правда? Да или нет?

— Вы так странно выражаетесь, — пробормотал генерал.

— Дело не в выражениях. Вы рассчитывали, что дон Луи поможет вам захватить пост президента мексиканской республики, но теперь, когда граф отклонил ваше предложение, хотите сбыть его с рук. Не так ли?

— Сеньор!..

— Позвольте мне продолжить. Для достижения своей цели вы решили прибегнуть к подкупу. Это дело вам очень хорошо знакомо. У меня есть много доказательств, делающих вам большую честь.

Генерал побледнел от ярости и страха. Он сжимал кулаки, губы его судорожно кривились, как будто он бормотал какие-то бессвязные речи.

Охотник сделал вид, что не замечает возбужденного состояния генерала, и невозмутимо продолжал:

— Вы ошиблись, думая привлечь меня на свою сторону. Я не похож на Собачью Голову, негодяя, с которым вы в свое время заключили сделку. Я торгую шкурами животных, но никогда не торгую людьми. У каждого своя специальность.

— Остановитесь же, сеньор, — гневно вскричал генерал, — неужели вы пришли на эту встречу с единственной целью наносить мне оскорбления?

Валентин пожал плечами.

— Вы заблуждаетесь, — ответил он, — это было бы слишком глупо. Нет, я пришел сюда предложить вам одну сделку.

— Сделку?!

— Или устроить торг, если вам так больше нравится.

— В чем же заключается это ваше дело?

— Я изложу его в двух словах… В моих руках находятся некоторые бумаги. Их обнародование и публикация будут вам стоить не только карьеры, но и жизни.

— Бумаги… — пробормотал дон Себастьян.

— Да, генерал. Ваша переписка с одним североамериканским дипломатом, которому вы обещали доставить независимость Соноре и одному или двум другим мексиканским штатам при условии, чтобы Соединенные Штаты помогли вам занять пост президента Мексиканской республики.

— Эти документы у вас? — спросил генерал, едва владея собой.

— Да, у меня ваши письма и все ответы на них вашего корреспондента.

— Вы захватили их с собой?

— Разумеется, — насмешливо ответил Валентин.

— Ты должен умереть! — вскричал генерал, кидаясь, подобно пантере, на охотника.

Но тот ждал этого нападения. Ловким движением он схватил генерала за горло, повалил его на землю и наступил ногой на грудь.

— Еще один шаг, — обернулся он к спутникам генерала, бросившимся спасать своего господина, — еще один шаг — и он будет мертв.

Нужно отдать справедливость и генералу. Это был человек храбрый. Не раз он доказывал, что в трудную минуту способен на смелый, даже безрассудный поступок. Но теперь под непреклонным, неумолимым взглядом охотника дон Себастьян вдруг почувствовал внезапную дрожь во всем теле и совершенно растерялся.

— Ни с места! Ни шагу дальше! — закричал он своим спутникам отчаянным голосом.

Те повиновались.

— Я мог бы убить вас, — сказал Валентин, — вы в моих руках, но ваша жизнь и смерть все равно зависят от моей воли, а я не хочу торопиться. Вставайте. И помните мой совет — не старайтесь ничем повредить графу.

Генерал, униженный, ошеломленный своим падением, воспользовался позволением охотника. Не успел он подняться на ноги, как к нему вернулась вся его прежняя самоуверенность. Он вполне овладел собой.

— Теперь ваша очередь слушать, — ответил он охотнику, — я буду говорить с вами так же открыто и дерзко, как и вы со мной. Отныне мы враги до самой могилы. Граф должен умереть, хотя бы это привело меня самого на эшафот. Я его ненавижу, и моя месть кончится только его смертью.

— Отлично! — холодно заметил Валентин.

— Да, — насмешливо улыбнулся генерал. — Ступайте, для меня вы не страшны. Пользуйтесь этими дурацкими документами, как вам будет угодно. Я ничего не боюсь, я неуязвим.

— Вы так уверены в этом? — задумчиво спросил охотник.

— Я вас презираю. Вы просто искатель приключений, никогда вам не удастся мне навредить.

Валентин наклонился в сторону генерала.

— Вам, — сказал он, — возможно, но что вы думаете о своей дочери?

Эти слова как громом поразили генерала. Воспользовавшись его замешательством, охотник громко расхохотался и скрылся в чаще, где был уже в полной безопасности от всякой погони.

— О, — пробормотал генерал, поднося руку ко лбу, на котором выступил холодный пот. — О, дьявол! Он сказал о моей дочери!.. Он упомянул о ней!

Вернувшись к товарищам, он молча двинулся с ними в обратный путь, не отвечая ни на один вопрос своих спутников.

Глава II. Миссия

Резко оборвав беседу с генералом, Валентин, однако, нисколько не опасался преследования и поэтому скоро пошел своим обычным шагом, который ускорил только в первый момент исчезновения.

Отойдя метров на сто от места свидания с доном Себастьяном, охотник остановился и стал смотреть на небо, по-видимому желая сориентироваться, а затем снова пустился в путь. Но вместо того, чтобы двинуться по направлению к миссии, он повернулся к ней спиной, взял немного вправо и скоро очутился на берегу реки, откуда он незадолго перед тем удалился.

Хотя охотник шел довольно быстро, однако нетрудно было заметить, что его мысли заняты чем-то очень важным, так как он чрезвычайно рассеянно относился ко всему окружающему. Изредка он приостанавливался, но не потому, что до его слуха долетал какой-то подозрительный шум. Нет, он настолько уходил в свои размышления, что, казалось, забывал о том, где находится. Очевидно, Валентин ломал голову над разрешением какой-то трудной задачи.

Наконец через четверть часа наш путник увидел перед собой слабый свет, проникавший из-за деревьев. Он указывал на близость чьего-то привала.

Валентин остановился и тихо свистнул. В ту же минуту кустарник, густо росший вокруг, бесшумно раздвинулся, и показался человек. Это был Курумилла.

— Ну? — спросил его Валентин. — Она здесь? Араукан утвердительно кивнул головой.

— Где же? — спросил охотник с досадой.

Индеец пальцем показал на огонь, мелькавший за деревьями.

— Черт бы побрал всех женщин, — проворчал охотник, — это самые неразумные существа на свете. Под влиянием страсти они способны на любой опрометчивый поступок.

Затем он громко добавил:

— Значит, вы не исполнили моего поручения? На этот раз индеец заговорил.

— Она ничего не хочет слышать и добивается свидания, ответил он.

— Я так и знал! — вскричал охотник. — Они все на один лад, их головы с успехом могли бы заменить погремушки для мулов! А ведь эта одна из лучших! Ведите же меня к ней, я постараюсь сломить ее упорство.

Индеец насмешливо улыбнулся, но ничего не возразил. Он повернулся и повел охотника к огню.

Посреди широкой лужайки горел костер, сложенный из сухого леса. У огня на куче звериных шкур сидели донья Анжела и ее камеристка.

Несколько отлично вооруженных слуг стояли, опершись на ружья, в десяти шагах позади женщин, охраняя безопасность своей госпожи.

Шум шагов привлек внимание Анжелы, которая, увидав Валентина, радостно вскричала:

— Наконец-то вы пришли! А я уже потеряла надежду вас дождаться.

— Кажется, я поступил опрометчиво, явившись сюда, — ответил тот с подавленным вздохом.

Молодая девушка сделала вид, что не разобрала слов охотника.

— Далеко отсюда ваш лагерь? — спросила она.

— Прежде чем туда отправиться, сеньора, — сказал Валентин, — мне хотелось бы немного побеседовать с вами.

— Значит, вы хотите сообщить мне какую-нибудь необычайную новость, если так торопитесь!

— Сейчас вы все услышите.

Молодая девушка с видимым неудовольствием приготовилась слушать.

— Говорите, — сказала она охотнику. Тот не заставил просить себя дважды.

— Где вы встретились с Курумиллой?

— На асиенде, в ту минуту, когда, собираясь в дорогу, я ждала только его.

— Отговаривал он вас от этой поездки?

— Да, но я так решительно заявила о своем желании ехать, что ему оставалось только повиноваться.

— Вы поступили опрометчиво, нинья.

— Почему?

— По многим причинам.

— Это не ответ. Назовите мне хоть одну.

— Прежде всего, ваш отец.

— Но он еще не вернулся на асиенду, я успею попасть домой до его возвращения. Отца мне бояться нечего.

— Вы ошибаетесь, отец ваш уже приехал, я виделся и говорил с ним.

— Вы?! Где? Когда?

— Я, здесь, полчаса тому назад.

— Не может быть, — сказала девушка.

— Но это действительно так. Могу еще прибавить, что онхотел меня убить.

— Отец?..

— Да.

Молодая девушка на минуту задумалась, затем вскинула своенравную головку и, покачивая ею, с решительным видом сказала:

— Тем хуже, но я постараюсь достигнуть своей цели, несмотря ни на какие препятствия.

— Чего ждете вы для себя от этой встречи, нинья? Разве вы не знаете, что ваш отец — наш заклятый враг?

— Ваши возражения несколько запоздали, нужно было заявить о них раньше, когда я добивалась от вас исполнения моей просьбы.

— Это правда, но тогда я питал еще кое-какие надежды, которые теперь у меня бесследно исчезли. Доверьтесь мне, нинья, и не добивайтесь свидания с Луи. Лучше вернитесь поскорее на асиенду. Что подумает ваш отец, не найдя вас дома?

— Я повторяю вам, что мне необходимо увидеться с доном Луи по крайне важному делу, это одинаково серьёзно для нас обоих.

— Подумайте о том, какие последствия повлечет за собой ваш поступок.

— Я не хочу думать ни о чем и считаю долгом предупредить вас, что если вы откажетесь исполнить свое обещание, то я сама постараюсь разыскать графа.

Охотник внимательно посмотрел на Анжелу, печально покачал головой и, с чувством пожав ее руку, сказал:

— Пусть будет по-вашему, судьбы избежать нельзя, идемте. Дай Бог, чтобы ваша настойчивость не имела дурных последствий.

— Вы напоминаете мне зловещую птицу, — с улыбкой заметила девушка, — идемте же, идемте! Вы сами увидите, что все окончится вполне благополучно.

— Я готов, но прошу вас полностью довериться мне и оставить свиту на месте.

— Я согласна. Со мной отправится только Виоланта.

— Как вам будет угодно.

По знаку своей госпожи камеристка подошла к неподвижно стоявшим слугам и передала приказание ни в коем случае не покидать лужайки до возвращения доньи Анжелы.

Затем Валентин повел обеих женщин в лагерь авантюристов, Курумилла двинулся вслед за ними.

Не доходя ста метров до стоянки наших героев, Валентин остановился.

— Что с вами? — спросила его Анжела.

— Я не решаюсь нарушить сон моего друга. Быть может, он будет недоволен вашим приходом, — ответил Валентин.

— Нет, — сказала девушка, — вы говорите не то, что думаете.

Тот посмотрел на нее с удивлением.

— Боже мой, — продолжала она, постепенно воодушевляясь, — я отлично вижу, что смущает вас в настоящую минуту. Вас пугает мысль, что молодая, богатая девушка, хорошего происхождения, рискует запятнать свою репутацию сумасбродным поступком. А? Боже мой! Мы, американские женщины, не похожи на ваших холодных и сдержанных европейских женщин, которые рассчитывают каждый свой шаг. Мы или любим, или ненавидим. В наших жилах струится не кровь, а лава! Моя любовь — это моя жизнь. Я вся поглощена ею. Оставайтесь здесь и пустите меня вперед одну. Я уверена, что дон Луи поймет и оценит по достоинству мой поступок. Это человек, не похожий на других. Я люблю его! Слышите вы? В истинной горячей любви, такой как моя, есть некая притягательная сила, которая заставляет относиться к ней с уважением.

Произнося эти слова, юная мексиканка была ослепительно красива, она выпрямилась и гордо откинула голову, взор ее горел, губы дрожали. Вся она сияла какой-то девственной и в то же время вакхической красотой.

Ослепленный блеском этой красоты, охотник невольно поддался влиянию пылкой речи, почтительно поклонился девушке и растроганно произнес:

— Ступайте же и дай вам Бог вдохнуть жажду жизни в моего брата.

Она улыбнулась беспечно, но вместе с тем лукаво и, как птичка, быстро порхнула в кустарник.

Валентин и Курумилла приблизились к лагерю ровно настолько, чтобы видеть все, что там происходит — видеть, но не слышать. Здесь они решили дожидаться донью Анжелу.

Лагерь оставался в том же виде, в каком его оставил охотник, отправляясь на свидание к генералу: дон Луи и Корнелио спали крепким сном.

Анжела подошла бесшумно и тихо стояла над спящим. Вдруг взгляд ее засветился решимостью, и она нежно наклонилась к графу. Но в ту минуту, когда она хотела прикоснуться к плечу дона Луи, чтобы разбудить его, внезапный шум заставил девушку вздрогнуть. Она живо выпрямилась и испуганно огляделась по сторонам. Затем, быстро отступив несколько шагов назад, она исчезла в кустарнике.

Шум, поразивший чрезвычайно острый слух Анжелы, сделался более явственным. Он постепенно усиливался, и скоро легко было догадаться, что к месту стоянки охотников приближается многочисленный отряд в сопровождении обоза из нескольких фургонов, колеса которых издавали глухой скрипящий звук.

— Сюда идут ваши товарищи, — быстро прошептала Анжела, возвратившись к Валентину, — они теперь совсем недалеко от миссии. Могу ли я на вас положиться?

— Вполне, — отвечал тот.

— Я переменила решение, я хочу объясниться с графом на виду у всех, при ярком солнечном свете. Скоро вы снова увидите меня в своем лагере. До свидания, я возвращаюсь на асиенду. Предупредите графа о том, что я хочу посетить его.

С улыбкой кивнув на прощание охотнику, молодая девушка вскочила в седло и быстро удалилась в сопровождении камеристки.

— Да, я приготовлю Луи к ее посещению, — пробормотал охотник, глазами провожая девушку. — У этого ребенка благородное сердце, она действительно любит моего молочного брата. Но кто может предсказать все последствия этой любви?

Охотник задумчиво покачал головой и вместе с Курумиллой вернулся в лагерь. Индейский вождь выказывал полнейшее равнодушие ко всему, только что случившемуся на его глазах.

Валентин разбудил Луи. Тот немедленно поднялся на ноги.

— Что новенького? — спросил он у товарищей.

— Наш отряд приближается.

— О! Они торопятся, это хороший признак.

— Долго мы простоим здесь?

— Нет, не больше двух дней. Нужно дать небольшой отдых людям и животным.

— Быть может, лучше выступить в поход сейчас же?

— Я разделяю твое нетерпение, но так делать нельзя. Сорок тысяч пайков еще не готовы, мы должны подождать, пока обстоятельства будут более благоприятны.

— Да, правда.

— Я тем более недоволен промедлением, что наши припасы со дня на день уменьшаются. Но не будем обнаруживать этого перед товарищами, постараемся внушить им бодрость и уверенность.

Валентин утвердительно кивнул головой.

Ночь подходила к концу, на горизонте уже начали показываться широкие светлые полосы, звезды мало-помалу исчезли, потонув в небесной глубине, скоро должно было появиться и солнце.

Курумилла подбросил в костер охапку сухих дров, чтобы поддержать пламя и дать людям возможность согреться.

— Caramba! — вскричал дон Корнелио, внезапно пробуждаясь ото сна. — Я совсем замерз. Ночи чертовски холодны.

— Не правда ли? — сказал ему Валентин. — Вы, вероятно, хотите согреться, это не трудно, следуйте только за мной.

— Очень рад, но куда вы направляетесь?

— Прислушайтесь.

— Ну? Постойте, — прибавил он через минуту, — кажется, подходит наш отряд.

Действительно, в ту же самую минуту французский авангард вступил в миссию.

Согласно условию, заключенному с обществом Atrevida , миссия должна была заготовить сорок тысяч пайков для французского отряда.

К сожалению, общество не исполнило принятого ею заказа с той аккуратностью, на которую граф был вправе рассчитывать. Вместо обещанных сорока тысяч пайков он нашел едва только половину от этого количества. Все они были подчеркнуто аккуратно сложены в одной развалившейся хижине.

Такое нарушение условий сильно вредило интересам экспедиции, граф почти лишился возможности продолжать свой поход. Недостаток провианта не позволял покинуть населенную местность и вступить в пределы пустыни.

Впрочем, уже с момента выступления французов из Гуаймаса мексиканцы всячески старались нм противодействовать. Только сверхъестественная энергия и железная воля графа не давали ему упасть духом.

Однако до сих пор мексиканцы еще не решались так открыто нарушать обязательства Для этого им недоставало Уверенности в своих силах, недоставало надежды на успех своих козней.

В миссии не было ни одного представителя общины, с которого граф мог бы потребовать отчета за исполнение заказа. Люди, опутавшие графа сетями интриг, не постарались даже скрыть своего предательства.

Все заставляло графа предполагать, что приближается развязка ненавистной комедии, затеянной мексиканцами, и он, почувствовав наступление грозы, храбро поднял голову.

Французы обладают прелестным качеством: всюду, где их собирается несколько человек, они вносят с собой тот дух неистощимой веселости и беспечности, которым отличается эта нация. Они готовы шутить над самыми затруднительными обстоятельствами, легко примиряясь с самым неприятным положением, неожиданно посланным им судьбой.

Граф, бывший ангелом-хранителем своего отряда, всячески старался поддерживать в подчиненных это драгоценное свойство.

Среди людей не было заметно ни малейшего признака упадка духа, напротив, все смотрели бодро и уверенно, как в первый день похода.

Французский отряд расположился лагерем в миссии. Авантюристы находились на самой границе степей, где приходилось быть особенно осторожными. Доступ к штаб-квартире защитили пушками, наведенными по всем направлениям, всюду были расставлены сторожевые посты. Миссия, которая еще накануне казалась опустевшей и покинутой, теперь снова возродилась к жизни. Мусор убрали, и старый храм иезуитов, выглядевший недавно полуразрушенным, превратился в грозную крепость.

Сделав необходимые распоряжения по устройству лагеря, граф передал командование отрядом полковнику Флоресу, который получил при этом самые точные инструкции.

Полковник Флорес был чужаком во французской среде и, чувствуя себя до известной степени в волчьей пасти, старался действовать так, чтобы никто не мог упрекнуть его в чем-либо предосудительном. Он отлично понимал, что при первом подозрении погибнет. Поэтому даже Валентин, отличный знаток мексиканского характера, при всей своей мнительности не решался отказать ему в доверии.

Наказав полковнику быть осторожнее, граф вместе с охотником удалился из миссии. Молочные браться завязали между собой разговор, продолжавшийся довольно долгое время. По озабоченному виду Луи можно было заключить, что беседа велась о важных предметах.

Действительно, Валентин, исполняя просьбу доньи Анжелы, рассказал графу обо всем, что случилось ночью. При этом он не забыл упомянуть и о подробностях своего свидания с генералом.

— Ты видишь, — закончил охотник свой рассказ, — серьезность положения увеличивается с минуты на минуту, и война становится неизбежной.

— Да, мексиканское правительство старается ее вызвать, но будь уверен, что, хотя надежда на мирный исход почти потеряна, я первый не подам повода к разрыву.

— Нужно держать ухо востро, брат! Впрочем, быть может, я и заблуждаюсь, но мне кажется, что скоро положение вполне определится.

— Я с этим согласен.

В ту же минуту явился и дон Корнелио в сопровождении

Курумиллы.

— Позвольте мне, — обратился он к охотнику, — отправиться вместе с вождем на разведку. Он упорно утверждает, что индейцы готовят нам засаду.

— Гм! — проговорил Валентин, хмуря брови. — О чем вы говорите, дон Корнелио?

— Прогуливаясь вместе с вождем в окрестностях миссии, я нашел на земле вот эту вещицу.

— Посмотрим, — сказал Валентин.

Дон Корнелио показал охотнику мокасин, который тот внимательно осмотрел со всех сторон.

— Гм! — промолвил он. — Это очень серьезно. Где же вы это нашли?

— На берегу реки.

— Что вы думаете о находке, вождь? — обратился Валентин к араукану.

— Мокасин совершенно новый, его потеряли. Курумилла заметил много следов.

— Послушайте, господа, — горячо вмешался дон Луи, — не говорите никому об этом открытии, ничему нельзя доверять, мы окружены изменой, которая угрожает нам сразу со всех сторон. Под предлогом продолжительной стоянки на этом месте я позабочусь об усилении наших укреплений, а ты, брат, вместе с вождем отправляйся на разведку и постарайся в точности разузнать о том, чего нам следует ожидать со стороны индейцев.

Глава III. Шпион

Когда Валентин и Курумилла расстались с Луи, было около восьми часов вечера. Проведя целую ночь без сна, охотник чувствовал страшную усталость, и глаза его смыкались помимо воли. Тем не менее Валентин хотел приступить к поискам, возложенным на него молочным братом. Но тут вмешался Курумилла. Видя состояние охотника, он посоветовал ему немного отдохнуть и уверил, что вовсе не нуждается в помощи Валентина. Он один сумеет отыскать замеченные утром следы. При этом индеец обещал представить подробный отчет о своих действиях.

Валентин безусловно доверял Курумилле. За время, проведенное в обществе индейца, охотник не раз имел случай убедиться в его проницательности, хитрости и опытности, поэтому он не заставил долго себя упрашивать и сейчас же согласился. Пожелав вождю на прощание успеха, Валентин завернулся в плащ и заснул крепким сном.

Прошло около двух часов. Вдруг Валентин почувствовал на своем плече чье-то легкое прикосновение. Этого было достаточно, чтобы разбудить охотника: как человек, вполне освоившийся с жизнью прерий, он и во время сна чувствовал до известной степени все, происходившее вокруг него. Он немедленно открыл глаза и в упор посмотрел на человека, столь неуместно нарушившего покой, которым он наслаждался, и уже заранее мысленно послал его ко всем чертям.

— Ну, — проворчал он тоном человека, оторванного от сладких сновидений, — что вам нужно от меня, дон Корнелио? Неужели у вас не нашлось другого времени для разговора? Не думаю, чтобы вы могли сообщить мне что-нибудь действительно важное.

Дон Корнелио — это был он — приложил палец к губам и, оглядевшись вокруг подозрительным взглядом, как бы советуя охотнику быть осторожным, нагнулся к его уху и прошептал:

— Извините меня, дон Валентин, но я принес очень важную новость.

Валентин тотчас же выпрямился, как по сигналу, и пристально посмотрел в глаза испанцу.

— В чем же дело? — спросил он сдержанным, но повелительным голосом.

— Вы сейчас все узнаете. Полковник Флорес, наружность которого, кстати, мне что-то очень не нравится, бродит с самого утра в миссии, высматривая, что делается, и всюду вставляя свои замечания. При этом он позволяет себе восстанавливать людей против своего командира, осуждая его распоряжения. До сих пор ему не удалось причинить нам большого зла, но заметив, что вы заснули, а граф занялся корреспонденцией, полковник, вероятно, решил, что в течение нескольких часов никто не станет следить за ним. Тогда он под предлогом усталости, притворно зевая, удалился в полуразрушенную хижину, стоящую у самого края миссии. Не прошло и нескольких минут, как он вышел оттуда, как змея проскользнул между деревьями и скрылся в лесу.

— А-а! — озабоченно заметил Валентин. — Зачем ему понадобилось уходить столь таинственным образом? — Затем охотник после минутного раздумья добавил: — Давно ли он удалился?

— Не более двух минут назад. Валентин поднялся.

— Оставайтесь здесь, — сказал он дону Корнелио, — если полковник возвратится в мое отсутствие, старайтесь следить за ним, не привлекая к себе внимания. Спасибо, что вовремя меня разбудили. Дело очень серьезно.

На этом разговор резко оборвался, и охотник крадучись, неслышным, скользящим шагом обогнул развалины и углубился в лес.

Между тем полковник Франциско Флорес находился в полной уверенности, что Валентин мирно спит, а граф погрузился в свою корреспонденцию. Спокойный относительно преследования, он быстро шагал по направлению к реке, не заботясь даже о том, чтобы скрыть свои следы. Этой неосторожностью мексиканца и воспользовался охотник, немедленно напавший на след человека, за которым следил.

Полковник скоро достиг реки.

В окрестностях царило полное безмолвие.

На илистом берегу кишели аллигаторы, розовые фламинго спокойно охотились за рыбой, все, казалось, доказывало полное отсутствие людей. Между тем, едва только полковник появился на берегу, как вдруг какой-то человек, держась за древесные ветви, спрыгнул на землю в двух шагах от него.

Пораженный неожиданностью, полковник с криком ужаса отступил назад, но не успел он повторить своего движения, как другой человек спрыгнул на песок точно так же, как и первый.

Дон Франциско невольно поднял глаза на дерево.

— О! — заметил первый незнакомец с грубым смехом. — Не стоит смотреть понапрасну, Эль-Гарручоло, там больше никого нет.

Услыхав это имя, полковник вздрогнул и внимательным взором окинул обоих людей, появившихся столь странным образом. Те неподвижно стояли перед ним, насмешливо поглядывая на полковника.

Первый принадлежал к белой расе, это было заметно сразу, несмотря на то что он загорел и кожа его цветом походила на кирпич. Одет он был по индейскому обычаю. Этот незнакомец был вооружен до зубов, в руке он держал длинную винтовку.

Товарищ его оказался краснокожим, татуированным и снаряженным по обычаям военного времени.

— Э-э! — продолжал первый, снова обращаясь к полковнику. — Да ты, кажется, не узнал меня, дружище? By god! [Ей-Богу! — англ.] Коротка же у тебя память!

Это восклицание и сильный акцент, с которым незнакомец говорил по-испански, сразу дали понять полковнику, с кем он имеет дело.

— Эль-Бюитр! — закричал он, хлопнув себя по лбу.

— Вот и отлично! — со смехом ответил тот. — Я был уверен, что ты еще не забыл меня, compadre.

Эта неожиданная встреча была очень неприятна полковнику, но он предпочел этого не показывать.

— Какими судьбами очутились вы здесь? — спросил он Эль-Бюитра.

— А ты? — дерзко ответил тот.

— Я? Мое присутствие здесь вполне естественно, и объяснить его очень не трудно.

— И мое также.

— А!

— Ей-Богу! Я здесь только потому, что хотел встретиться с тобой.

— Гм! — сказал полковник, стараясь держаться настороже. — Объясните же мне, в чем дело.

— С большим удовольствием, но данное место не подходит для нашей беседы — следуй за мной.

— Позвольте, Бюитр! Вы называете себя моим другом, и я вас знаю не со вчерашнего дня.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Я вам чрезвычайно мало доверяю. Бандит рассмеялся.

— Такое недоверие делает мне честь, и я его вполне заслужил. Но стоит мне произнести только два слова, и ты поймешь, в чем дело. Не находил ли ты в церкви миссии рукоятки кинжала, на головке которой была вырезана буква S?

— Да, нашел.

— Отлично, находка требовала от тебя прогуляться на это место — не так ли?

— Да, правда.

— Здесь ты должен был встретиться с людьми, посланными для переговоров?

— Да.

— Ты видишь этих людей перед собой. Теперь ты все понимаешь?

— Вполне.

— Тогда приступим к делу. Но так как оно касается одних только нас, то не лучше ли перейти на другое место, где никто не сможет подслушать.

— Кто может здесь нас подслушать?

— Конечно, никто, но уважаемый друг, благоразумие — мать безопасности, и с тех пор, как мы расстались, я сделался очень осторожным.

— Ведите меня, куда вам будет угодно.

— Пойдем.

Все трое углубились в лес.

Валентин следовал за ними по пятам, но те скоро остановились.

Недалеко от речного берега оказалась довольно обширная лужайка, в центре которой возвышалась огромная груда зеленеющих камней. Все трое взобрались на этот холм и беспечно расположились на его вершине.

— Здесь, — сказал Бюитр, — я думаю, нас никто не услышит.

Валентин был сбит с толку этими предосторожностями бандита, но не собирался отказаться от своей цели. Охотник привык преодолевать различные препятствия вроде тех, которые видел перед собой теперь. После минутного раздумья он осмотрелся по сторонам, и скоро на его лице появилась насмешливая улыбка.

— Я устрою штучку похитрее вашего, — пробормотал он про себя.

Валентин лег на землю и пополз среди высокой, зеленой, густой травы, покрывавшей лужайку. Он продвигался вперед довольно медленно и, вместе с тем, так незаметно, что ни одна былинка своим шелестом не выдавала его присутствия. Охотник направлялся к камням. Через четверть часа усилия Валентина увенчались блестящим успехом, он достиг места, откуда мог слышать весь разговор от слова до слова, оставаясь все время невидимым.

К сожалению, пока он осторожно пробирался к своему наблюдательному пункту, время было упущено, и ему не удалось подслушать начало беседы, в котором могли заключаться важные сведения. В ту минуту, когда Валентин стал прислушиваться, до него донеслись следующие слова Эль-Бюитра.

— Ба-а! — говорил тот своим насмешливым голосом. — Я ручаюсь вам за успех. Как бы ни были храбры французы, но каждый из них не может заменить собой двух! Черт возьми! Предоставь мне все дела!

— Проклятие! Я предпочту быть повешенным, нежели вмешиваться в это дело, я и так довольно поработал, — отвечал полковник.

— Ты всегда трусишь. Или ты думаешь, что небольшой отряд упавших духом людей, усталых после долгого пути, сможет противостоять правильной атаке, если ее будет вести мой брат, апачский вождь, в отряд которого я пошлю четверых — пятерых негодяев, подкупленных мексиканским правительством?

— Я не знаю, как поступят французы, но это отчаянные головорезы.

— Тем лучше! Вот занятная будет потеха!

— Не загадывай вперед! — насмешливо заметил Эль-Гар-ручоло.

— Ступай к черту с твоими замечаниями! Кстати, я недоволен их вождем, ты его знаешь.

— Ба! Разве ты кем-нибудь бываешь доволен? Ты выше всего ставишь деньги. Кто у тебя помощники?

— Сивикос[сивико — мексиканский жандарм], сущие бандиты, настоящие висельники. Они, любезный мой, у нас совершают просто чудеса.

— Как, сивикос? Блестящая мысль! Те люди, которым землевладельцы платят жалованье за охрану от краснокожих.

— Боже мой! Да уж так создан свет. На этот раз они будут драться против белых в союзе с краснокожими. Не правда ли, оригинальная мысль? Они даже нарядятся индейцами.

— Час от часу не легче. А сколько воинов возьмет с собой индейский вождь?

— Не знаю, он сам тебе скажет.

До этой минуты вождь мрачно молчал, не вмешиваясь в разговор.

Полковник повернулся и вопросительно посмотрел на индейца.

— Микскоатцин — могущественный вождь, — сказал краснокожий гортанным голосом, — он приведет двести апачских всадников в военных уборах.

Эль-Гарручоло сделал выразительную гримасу.

— Ну, — сказал он, — я остаюсь при своем прежнем мнении.

— А именно?

— Продолжаю думать, что вы потерпите жестокий урон. Эль-Бюитр с трудом сдержал взрыв раздражения.

— Довольно, — сказал он, — ты плохо знаешь индейцев. Этот вождь один из самых храбрых сашемов [сашем — вождь, жрец у некоторых индейских племен] их племени, он пользуется большой известностью и командует отборными воинами.

— Прекрасно, прекрасно, делайте, как знаете, а я умываю руки.

— Можно ли на тебя положиться?

— Я в точности исполню приказ генерала.

— Большего и не требуется.

— Значит, все остается по-прежнему?

— Да, даже сигнал не заменяется другими.

— Теперь нам больше нечего здесь делать, я иду назад в миссию, чтобы не навлечь подозрений своим отсутствием.

— Ступай, и пусть сам дьявол возьмет тебя под свое покровительство.

— Спасибо.

Полковник спустился с площадки. Валентин уже хотел отправиться за ним, но раздумал и остался на прежнем месте) предполагая собрать ценные сведения.

Эль-Бюитр пожал плечами и обратился к индейскому вождю, продолжавшему оставаться бесстрастным.

— Зависть погубила этого человека, — сказал он, — прежде это был веселый товарищ.

— Что будет делать мой брат теперь?

— Ничего особенного, я проведу здесь время почти до захода солнца, а потом вернусь к своим товарищам.

— Вождь уходит — его воины далеко отсюда.

— Значит, мы не увидимся до самой атаки?

— Нет, бледнолицый нападет со стороны леса, а апачи ударят со стороны реки.

— Прекрасно, но будем осторожны, малейшая поспешность может оказаться для нас роковой. Я подойду так близко к миссии, как только возможно, но не двинусь с места до тех пор, пока не услышу вашего сигнала.

— О-о-а! Мой брат откроет уши, и мяуканье ягуара даст ему знать о прибытии апачей.

— Превосходно! Еще одно замечание, вождь.

— Я слушаю бледнолицего.

— Не забудьте о том, что добыча должна быть разделена между нами поровну.

Индеец злобно усмехнулся.

— Да, — сказал он.

— Между нами не должно быть измены, иначе, by God, я поступлю с вами, как с бешеной собакой, предупреждаю…

— У бледнолицых длинный язык.

— Если вы хотите себе добра, то советую не забывать моих слов.

Индеец с презрительным жестом закутался в свою одежду и медленно удалился.

Бандит проводил его глазами.

— Презренная собака, — пробормотал он, — дай только мне с тобой развязаться, будь спокоен, мы еще сведем счеты…

Индеец исчез.

— Гм! Что же мне теперь предпринять? — сказал Эль-Бюитр. Вдруг перед ним, точно из-под земли, вырос человек, и прежде чем разбойник успел понять, в чем дело, он был связан и в беспомощном состоянии уже лежал на земле.

— Вы не знаете, что вам предпринять? — спрашивал его Валентин. — Я помогу вам придумать себе занятие, — прибавил он спокойно, усаживаясь возле пленника.

Когда бандит, ошеломленный неожиданным нападением, пришел в себя, к нему вернулось все прежнее его хладнокровие и нахальство, и он дерзко ответил охотнику:

— By God! Я с вами не знаком, compadre, но должен сознаться, что вы ловко надо мною подшутили.

— Вы разбираетесь в делах.

— Да, малость смыслю.

— Я вас знаю.

— Однако вы чертовски крепко меня связали, веревки врезаются мне прямо в тело.

— Ничего, вы скоро привыкнете.

— Гм! — произнес бандит. — Вы подслушали весь наш разговор?

— Да, кое-что слышал.

— Черт возьми! Скоро нельзя будет слова сказать в прерии так, чтобы о нем сейчас же не узнали.

— Вы затеяли жалкое дело.

— Нужно же на что-нибудь решиться. Итак, вы сказали?..

— Я? Я ровным счетом ничего еще не говорил.

— Ах! В таком случае прошу прощения. Я думал, вы меня спросили. Вероятно, в ваши планы не входит показать мне, что я пропал ни за понюшку табаку.

— В ваших словах есть доля правды — у меня действительно другая цель.

— Какая же?

— Воспользоваться удобным случаем и немного побеседовать с вами.

— Вы очень добры.

— Случайные собеседники попадаются в пустыне очень редко.

— Ха-ха!

— Вы участвуете в набеге?

— Боже мой, да, нужно же чем-нибудь заниматься.

— Вы правы. Будьте так добры сообщить мне кое-какие подробности.

— Насчет чего?

— Насчет этого набега.

— А! Я был бы очень рад удовлетворить ваше любопытство, но, к сожалению, это мне не по силам.

— Вот как! Почему же?

— Я очень мало посвящен в дело.

— А-а!

— Да, ведь я очень люблю противоречить, стоит меня "Только попросить о чем-нибудь, и я уже ни за что этого не сделаю.

Валентин улыбнулся и обнажил свой кинжал, лезвие которого заблестело голубоватым отливом.

— И даже если вам приведут убедительные доводы?

— Право, не знаю, — насмешливо отвечал бандит.

— О! — заметил Валентин. — Но я думаю, что на этот раз вы откажетесь от своей привычки.

— Посмотрим! Однако постойте, пора оставить эту комедию, — добавил он, меняя свой тон. — Я в ваших руках, спастись невозможно, убейте меня, но я не произнесу больше ни одного слова.

Оба собеседника обменялись многозначительными взглядами.

— Вы идиот, — холодно возразил Валентин, — и ровно ничего не понимаете.

— Я отлично понимаю, что вы хотите добыть у меня сведения о набеге.

— Вы глупец, дорогой друг. Разве вы не слыхали, что мне известно все?

Бандит задумался.

— Чего же вы от меня хотите? — спросил он.

— Просто вас подкупить.

— Гм… Это будет стоить довольно дорого.

— Но ведь вы не откажетесь?

— Я никогда не отказываюсь.

— Прекрасно, вы начинаете умнеть.

— Кто знает…

— Во сколько вы оцените свою часть добычи за эту ночь? Эль-Бюитр внимательно посмотрел на охотника, точно желая угадать его намерения.

— Боже мой, это будет очень большая сумма.

— Да, особенно если вас повесят.

— О!

— Нужно предусматривать все, пускаясь на такое дело.

— Благодарю за совет.

— Тем более, что если вы откажетесь заключить сделку, то я вас убью, как собаку.

— Приму во внимание.

— И хорошо сделаете… Но перейдем к деловой части беседы. Говорите вашу цифру.

— Пятнадцать тысяч пиастров! — вскричал бандит. — Ни одного очаво меньше!

— Ну! — сказал Валентин. — Это немного.

— Неужели? — удивленно спросил бандит.

— Я дам вам двадцать тысяч.

Несмотря на крепкие веревки, пленник невольно подскочил на месте.

— Черт возьми! — вскричал он, но сейчас же спохватился и добавил: — А где же деньги?

— Неужели вы считаете меня дураком, способным заплатить их вам вперед?

— Боже мой, мне кажется…

— Вы просто с ума сошли, мой друг. Дайте-ка я вас развяжу, чтобы свобода помогла вам собраться с мыслями.

И охотник развязал веревки. Эль-Бюитр сейчас же вскочил на ноги и стал притопывать, восстанавливая кровообращение, затем он снова повернулся к охотнику, который с усмешкой поглядывал на своего пленника и продолжал стоять на прежнем месте, опершись на винтовку.

— Но ведь вы должны дать мне какие-нибудь гарантии, — заметил бандит.

— Да, вы их получите, и очень хорошие.

— Какие же?

— Слово честного человека.

Бандит скривил гримасу. Валентин сделал вид, что не заметил этого, и спокойно продолжал свою речь:

— Я тот человек, которого белые и индейцы прозвали Искателем Следов, мое имя — Валентин Гилуа.

— Вы? Это вы? — вскричал Эль-Бюитр необычайно взволнованным голосом. — Вы — Искатель Следов?

— Да, это я, — скромно и с достоинством ответил Валентин.

Эль-Бюитр принялся быстро ходить взад и вперед по площадке, он был сильно взволнован словами охотника и тихо бормотал что-то про себя.

Вдруг он остановился перед охотником.

— Я согласен, — отрывисто произнес он.

— Завтра вы получите свои деньги.

— Это меня устраивает.

— Что же вы можете мне рассказать?

— Валентин, оставьте меня еще на несколько дней хозяином моей тайны, я объясню вам впоследствии, зачем мне это нужно. Хотя я и бандит, но еще не все человеческие чувства умерли в моем сердце, в нем еще осталась признательность. Положитесь на меня. Отныне вы приобрели в моем лице самого преданного помощника.

— Вы не похожи на человека, который намеревается обмануть. Я вам верю и не стану требовать отчета, почему вы так быстро переменили свои намерения.

— Говорю вам, вы скоро узнаете. Теперь же расскажите во всех подробностях, в чем заключаются ваши планы, чтобы я мог оказаться полезным.

— Да, — заметил Валентин, — нужно поторопиться.

Собеседники тотчас принялись обсуждать план охотника. Прошло около двух часов с начала этого разговора, когда они пришли к окончательному соглашению и простились друг с другом. Валентин направился в миссию, а Эль-Бюитр вернулся к своим товарищам, которые поджидали его, спрятавшись неподалеку.

Глава IV. Разрыв

На время отсутствия Валентина в жизни миссии произошли важные события. Покончив с разбором корреспонденции, граф Пре-буа-Крансе вышел с письмами в руке на двор и уже отдавал верховому курьеру последние приказания, когда со стороны аванпостов донесся возглас «Кто идет?», подхваченный и несколько раз повторенный по всей линии.

Хотя в этих возгласах и не было ничего необычного, сердце Луи сжалось от какого-то неведомого предчувствия, холодный пот выступил у него на висках, лицо покрылось смертельной бледностью, и граф должен был прислониться к стене, чтобы не упасть от внезапной слабости.

— Боже мой, — прошептал он едва слышным голосом, — что это со мной делается?

Мы предоставляем всем желающим разбираться, чем вызывается у человека подобное состояние и отчего недоброе предчувствие закралось в сердце графа. Признавая свое бессилие в решении подобных вопросов, мы ограничимся простым обозначением факта.

Между тем Луи старался подавить волнение, которое считал совершенно безосновательным. Огромным усилием воли ему удалось вернуть себе прежнее хладнокровие, и он приготовился мужественно встретить удар судьбы, который сулило ему предчувствие.

Тем временем часовые получили ответ на свой вопрос и уже успели обменяться с вновь прибывшими несколькими словами.

Дон Корнелио подошел к графу. Лицо его выражало крайнее изумление.

— Senor conde! — начал он прерывистым голосом и вдруг остановился.

— Ну, что же? — спросил его граф. — Чем вызваны эти крики?

— Сеньор, — сказал дон Корнелио, с трудом продолжая свою речь, — генерал Гверреро просит разрешения войти в крепость для свидания с вами. С ним его дочь, несколько дам, человек десять офицеров и большая свита.

— Добро пожаловать, наконец-то он признал нужным установить нормальные отношения.

Дон Корнелио отправился передать часовым распоряжение графа, и скоро блестящая кавалькада во главе с генералом Гверреро въехала в ворота миссии.

Генерал был бледен, брови нахмурены, нетрудно было догадаться, что в глубине его сердца бушевала целая буря гнева, которую он сдерживал лишь с большим усилием.

Авантюристы, гордо закутавшись в лохмотья, расположились небольшими кучками в разных местах двора. Они с нескрываемым презрением смотрели на этих блестящих и разодетых, но в то же время пустых и тщеславных офицеров мексиканской армии.

Граф сделал несколько шагов навстречу гостю и элегантно приподнял шляпу.

— Добро пожаловать, генерал, — произнес он своим приятным голосом, — я счастлив видеть вас у себя.

Генерал не позаботился поднести даже пальца к своей украшенной султаном шляпе. Он быстрым движением остановил лошадь в двух шагах от графа и гневно воскликнул:

— Вы заперлись, точно в крепости, вокруг вашего лагеря стоят часовые и разъезжают патрули, как будто вы командуете настоящей армией.

Граф закусил губу, стараясь сдержать порыв негодования, и спокойно ответил:

— Генерал, мы на самой границе прерий, где наша безопасность зависит только от бдительности. Конечно, я не командую целой армией, но я отвечаю за жизнь людей, находящихся под моим началом. Прошу вас, генерал, сойти с коня, чтобы нам удобнее было обсудить вопросы, которые привели вас сюда.

— Я этого не сделаю, senor caballero, до тех пор, пока вы не объясните мне своего странного поведения.

Голубые глаза графа засверкали таким блеском, что генерал невольно отвернул голову.

Разговор происходил под открытым небом, в присутствии Французов, привлеченных прибытием гостей. Терпение авантюристов начинало истощаться, и глухой ропот слышался из их рядов. Граф одним жестом успокоил бурю. Мгновенно воцарилось гробовое молчание.

— Генерал, — заявил граф, стараясь быть сдержанным, — ваши слова чересчур суровы. С самого прибытия в Мексику я поступал так лояльно, что ваше отношение кажется мне очень несправедливым.

— Все это вздор, сеньор! — возбужденно вскричал генерал. — Французы любят льстить, когда нужно ввести в заблуждение. Но я сумею заставить вас говорить правду. Потрудитесь оставить свои увертки.

Граф выпрямился, щеки его покрылись лихорадочной бледностью. Надев шляпу, он негодующе посмотрел на генерала.

— Я ставлю вам на вид, дон Себастьян Гверреро, — сказал он, с трудом сдерживая свое волнение, — что вы не ответили на мой поклон и позволяете себе неуместные выражения в разговоре с дворянином не менее знатного происхождения, чем вы сами. Неужели этого требует та учтивость, которой так кичатся мексиканцы. Прошу вас, кабальеро, перейти прямо к делу и напрямик сказать мне, чего должны мы ждать от вашей вероломной политики.

На какое-то мгновение генерал совершенно опешил от этой резкой тирады, затем оправился и, приподняв свою шляпу, изящно поклонился графу.

— Извините меня, сеньор, — сказал он, до неузнаваемости меняя тон, — я искренне сожалею о своих словах, которые вырвались у меня почти против воли.

Граф презрительно улыбнулся.

— Я удовлетворен вашим извинением, мсье, — сказал он. При слове «извинение» генерал вздрогнул.

— Где вам будет угодно выслушать от меня распоряжения правительства?

— Здесь же, мсье, я не имею нужды ничего скрывать от своих товарищей.

Генерал, видимо озадаченный словами графа, слез с коня, дамы и офицеры, приехавшие вместе с ним, сделали то же самое. Только конвой генерала по-прежнему оставался на лошадях, высоко подняв оружие и тесно сомкнув ряды.

По приказанию дона Луи на двор вынесли столы, их сейчас же уставили всякого рода закусками, французские офицеры с самой изысканной любезностью пригласили гостей подкрепиться с дороги.

Генерал и граф расположились в креслах, поставленных у входа в церковь миссии, у стола, на котором была разложена бумага с чернилами и перьями.

Долго никто из них не прерывал молчания. Очевидно, ни тот, ни другой не хотели говорить первым. Наконец генерал решился начать беседу.

— О! — заметил он. — У вас с собой тут целая артиллерия.

— А раньше вы этого не знали, генерал?

— Я? Право, нет.

Затем он насмешливо добавил:

— Уж не хотите ли вы преследовать с этими орудиями апачей?

— До сих пор не собирался, генерал, — сухо ответил Луи, — я еще и сам не знаю, для какой цели может послужить мне эта артиллерия, но я убежден, что в случае нужды она сослужит хорошую службу.

— Это угроза? — резко спросил генерал.

— Незачем угрожать, когда есть возможность действовать, — откровенно сказал граф. — Но теперь не стоит на этом останавливаться; не угодно ли вам известить меня о намерениях вашего правительства.

— Они для вас очень благоприятны, сеньор.

— Прежде чем согласиться с вами, я должен узнать, в чем они заключаются.

— Вот послание, которое мне поручено передать в ваши руки.

— А-а! Вы привезли с собой послание?

— Да.

— Я слушаю вас, кабальеро.

— Это послание не заключает в себе ничего неприятного для вас.

— Я в этом убежден. Посмотрим, как думает поступить со мной ваше правительство.

— Мне кажется, сеньор, что намерения правительства довольно сносны.

— Потрудитесь сообщить их, генерал.

— Senor conde, я явился сюда с целью своим присутствием ослабить неприятное впечатление, которое могут произвести на вас правительственные предложения.

— А-а, — произнес граф, — мне делают предложение, иными словами, мне хотят поставить условие, ведь это ближе к истине, не так ли?

— О граф, граф, как неверно истолковали вы мои слова!

— Извините, генерал, я не умею говорить на льстивом испанском языке, но тем не менее считаю своим долгом поблагодарить вас за то, что вы взяли на себя тяжелую обязанность передать мне правительственные предложения.

Генерал пришел в некоторое смущение от насмешливою тона, с которым граф произнес свои последние слова.

— Я ставлю вас в известность, генерал, что мой отряд почти достиг рудников. Таким образом, то двусмысленна положение, в которое я поставлен, наносит существенный ущерб моим интересам. До сих пор мне не удалось получить определенного ответа от вашего правительства, хотя я неоднократно посылал своих уполномоченных.

— Я все понимаю. Полковник Флорес, приезжавший от вас несколько дней тому назад, должен был выразить вам сожаление от моего имени, я страдаю не меньше вас. К несчастью, долг принуждает меня волей-неволей подчиниться распоряжению правительства.

— Сочувствую, — иронически заметил граф, — вы должны очень тяготиться.

— Увы! — произнес генерал, не зная, как выйти из неловкого положения. В эту минуту он уже жалел, что не захватил с собой более значительного войскового отряда.

— Чтобы поскорее избавить вас от затруднительного положения, прошу все изложить мне без дальнейших околичностей.

— Гм! Но примите во внимание, что я не могу отвечать за действия своего правительства.

Не оставалось никакого сомнения — генерал боялся приступить к делу.

— Ну же, говорите.

— Вот что предлагает вам правительство: оно приказывает…

— О-о! Довольно резко сказано, — заметил Луи. Генерал пожал плечами — не ему принадлежит редакция этого предписания.

— Итак, — сказал граф, — нам приказывают?..

— Во-первых, отказаться от французской национальности…

— Простите, — остановил граф, опуская свою руку на руку генерала, — я вижу, что вам приказано передать такие предписания, которые касаются всех моих товарищей, и я считаю своим долгом пригласить их сюда и ознакомить с содержанием привезенной вами бумаги, ведь у вас с собой имеются официальные документы, не так ли?

— Да, — прошептал генерал, лицо его теперь совершенно позеленело.

— Отлично. Эй! Трубите сбор! — скомандовал граф зычным голосом.

Через две минуты отряд выстроился перед столом, за которым сидели генерал и граф.

Дон Луи зорким взглядом окинул всех присутствующих, глаза его остановились на мексиканских офицерах и дамах, привлеченных сюда желанием видеть, как и что произойдет во время переговоров авантюристов с представителем мексиканского правительства.

— Подать стулья этим господам! — распорядился граф. — Извините сеньоры, но я не могу оказать вам лучшего приема, ведь я простой авантюрист, к тому же мы находимся в пустыне.

Все заняли свои места.

— Дайте мне копию правительственных предложений, — попросил граф генерала, — я сам прочитаю их во всеуслышание.

Генерал машинально повиновался.

— Господа, — отрывисто начал дон Луи, на сердце которого бушевала целая буря гнева, — когда я в Сан-Франциско пригласил вас идти вместе со мной, то показал подлинные акты, обеспечивающие за мной право собственности на рудники Планча-де-Плата. Не так ли?

— Так, так! — в один голос вскричали авантюристы.

— Под этими актами вы могли прочесть подписи дона Антонио Паво, резидента французской республики, и здесь присутствующего генерала дона Себастьяна Гверреро. Итак, вы знали, на каких условиях были наняты на службу, знали, в какие отношения становилось к нам мексиканское правительство. Три месяца пришлось употребить на утомительные переходы — и у вас не вырвалось ни одной жалобы на притеснения мексиканского правительства. Ваш образ Действий и все ваше поведение доказали всем, что вы достойны возложенной на вас миссии, шаг за шагом вы преодолели все препятствия на своем пути и наконец почти достигли Рудников, составляющих цель ваших стремлений. Приготовьтесь же выслушать требования мексиканского правительства. Я их прочту полностью, так как они касаются вас еще больше, чем меня.

Ряды авантюристов заволновались.

— Читайте! Читайте! — вскричали они.

— Предъявлено три требования. Во-первых, вы должны отречься от своей национальности и принять мексиканское подданство, при этом вы поступаете под начало генерала Гверреро, а я делаюсь только его помощником. Жалованья вам платить не будут. Если вы согласитесь на эти условия, нам будет позволено приступить к разработке рудников.

Из радов авантюристов послышался взрыв гомерического хохота.

— Продолжайте чтение! — кричали одни.

— Что за вздор, — возражали другие, — мексиканцы хотят сделать нас своими соотечественниками, губа у них не дура.

— Продолжайте! Продолжайте! — вопили остальные. Граф сделал знак, и воцарилось молчание.

— Во-вторых, если вы предпочтете остаться французами, то должны добыть себе виды на жительство. С ними вы получите право находиться в любом месте страны, но за это вам как иностранцам воспрещается приобретать земельную собственность, то есть, в данном случае разрабатывать золотые россыпи. Вы меня поняли, не так ли?

— Да! Да! Кончайте же, кончайте!

— Вот не думал, что мексиканцы способны на такие шутки, — заметил кто-то из рядов авантюристов.

— Наконец, в-третьих, я лично обязан уменьшить состав моего отряда до пятидесяти человек и передать командование над ним мексиканскому офицеру; только при исполнении этого условия отряд получит право немедленно вступить во владение россыпями.

Когда капитан окончил чтение, то целых четверть часа ничего нельзя было разобрать в гаме, поднявшемся в толпе авантюристов. Они хохотали, кричали, улюлюкали.

Лишь после отчаянных усилий графу удалось восстановить хотя бы некоторый порядок.

— Так вот как думает распорядиться мексиканское правительство! Что скажете на это, друзья мои? Заклинаю вас не подчиняться явной несправедливости, которую хотят над вами совершить, и зрело обсудить ситуацию и возможные действия. Что же касается меня, то я уже принял определенное решение, и изменить его может одна только смерть. Но ваши интересы могут и не совпадать с моими. Вы не должны жертвовать ими из одной преданности мне, хотя и хорошо меня знаете и научились верить каждому моему слову. Все, кто не пожелает остаться, могут свободно меня покинуть, я их отпущу беспрепятственно. Вероломство мексиканского правительства освобождает вас от обязанности мне повиноваться и налагает на меня новые обязательства. С настоящего момента вы получаете полную свободу, я уже больше не начальник, но всегда остаюсь вашим другом и братом.

Не успел граф закончить, как авантюристы ринулись к нему, подобно бурному потоку, который низвергает все препятствия на своем пути. Они окружили дона Луи со всех сторон, кричали, клялись и всячески выражали ему полную преданность.

— Да здравствует граф! Да здравствует Луи! Да здравствует наш вождь! Смерть! Смерть мексиканцам! Смерть изменникам!

Эта вспышка приняла такие размеры, что дальнейшее пребывание мексиканцев в лагере делалось небезопасным. Раздражение против них достигло апогея. Однако, подчиняясь влиянию графа и энергичным убеждениям своих офицеров, авантюристы мало-помалу успокоились, и все пришло в нормальное состояние.

Генерал Гверреро, сильно напуганный реакцией французов на коварное предложение мексиканского правительства, которое он привез с собой, однако, скоро убедился, что нашел в лице графа строгого защитника от любых насильственных действий со стороны его возмущенных товарищей. Уверенный в своей личной безопасности, дон Себастьян решил нанести последний удар.

— Senores caballeros, — сказал он льстивым тоном, — позвольте несколько слов…

Услыхав подобную просьбу, авантюристы снова заволновались, но граф сумел предотвратить надвигавшуюся грозу.

— Говорите, генерал, — ответил он.

— Господа, — сказал генерал, — мне остается добавить немного: граф Пребуа-Крансе познакомил вас с предложениями мексиканского правительства, но он ничего не сказал о том, какие последствия ожидают вас в случае отказа подчиниться правительственным требованиям.

— Вы правы, мсье, я этого не знал. Будьте добры сообщить их нам.

— Неприятный долг, но я должен его исполнить, принимая во внимание ваши собственные интересы.

— К делу, к делу! — вскричали авантюристы.

Генерал нерешительно развернул бумагу и слегка дрожащим голосом прочел следующее: «Граф Пребуа-Крансе и все его товарищи, оставшиеся ему верными, будут считаться разбойниками, лишатся покровительства закона, подвергнутся военному суду и будут расстреляны в течение двадцати четырех часов».

— Вы кончили, мсье? — холодно спросил граф.

— Да, — запинаясь, ответил генерал.

По знаку графа обе бумаги, заключавшие предложения правительства и его угрозу, прибили гвоздями к стволу дерева.

— А теперь, мсье, ведь вы исполнили свое поручение, не так ли? Или вы хотите что-нибудь добавить?

— Я хочу выразить свое сожаление, senor conde…

— Остановитесь, генерал! Если бы я на самом деле являлся разбойником, как вам было угодно меня окрестить, то легко мог бы захватить вас со всей вашей свитой и отомстить. Но что бы вы ни говорили, ни я, ни мои подчиненные никогда не станем разбойниками. Мы никого не задерживаем. Но прошу вас не медлить.

Генерал не заставил повторять приглашения несколько раз. Уже два часа он чувствовал, что его жизнь висит на волоске, поэтому сейчас же отдал распоряжение готовиться к отъезду.

В эту минуту Анжела выделилась из группы женщин, среди которых до сих пор стояла, оставаясь незамеченной. Она вышла вперед, величаво закутавшись в свой ребосо, и гордо окинула мрачным взглядом присутствующих.

— Стойте, — произнесла девушка твердым и повелительным голосом. Все замолчали и удивленно посмотрели на говорившую.

— Донья Анжела, — начал Луи, — клянусь…

— Дайте мне сказать, — решительно отрезала она, — не перебивайте, senor conde. Никто в этой несчастной стране не решается протестовать против гнусной измены, жертвой которой вы являетесь, но я, женщина, дочь вашего неумолимого врага, открыто заявляю перед всеми: граф, вы — единственный человек, способный возродить эту жалкую страну силой своего гения. Вас не хотят понять, оскорбляют, называют разбойником. Что же! Пусть так и будет!.. Дон Луи, я люблю вас! Отныне я принадлежу только одному вам. Крепко держитесь начатого дела. Пока я жива, в этой проклятой стране одна женщина будет молиться за вас. Теперь — до свидания! Я отдаю вам свое сердце.

Граф опустился на колени перед благородной девушкой и поцеловал ей руку.

— Донья Анжела, — взволнованно ответил он, обращая свой взор к небу, — благодарю! Я также люблю вас и невзирая ни на какие препятствия постараюсь доказать, что я достоин вашей любви.

— А теперь, отец, мы можем двинуться в обратный путь, — сказала Анжела, обращаясь к генералу, не помнившему себя от гнева и ярости. — До свидания, дон Луи, — продолжала она, — до скорого свидания, мой нареченный!

И девушка удалилась из лагеря, провожаемая восторженными восклицаниями авантюристов.

Мексиканцы возвращались домой с опущенными головами, стыдясь своей позорной измены. Четыре месяца назад они сами пригласили к себе графа и, надавав ему множество лживых обещаний, готовились теперь травить его, как дикого зверя.

Через три часа после отъезда мексиканцев в лагерь возвратился Валентин.

Глава V. Первая вспышка

Возбуждение, вызванное приездом генерала, мало-помалу улеглось. Французы уже давно служили игрушкой в руках вероломных мексиканцев и теперь не помнили себя от восторга при мысли о том, что наконец-то им удалось выпутаться из сети нескончаемых интриг, из которых, казалось, не было исхода. Со свойственной этому народу беспечностью они принялись осыпать насмешками и оскорблениями мексиканцев, но более всего досталось их правительству, так много досадившему французам. Полные доверия к командиру, совершенно забыв о том, что они только горстка беззащитных людей, заброшенных за шесть тысяч лье от родины, авантюристы строили самые несбыточные планы, придумывали совершенно невыполнимые проекты и с жаром обсуждали их, давая полный простор своей необузданной Фантазии.

Луи не хотел охлаждать пыл, охвативший его охотников. Потолковав с офицерами и сообщив им свои планы, принятые теми с восторгом, граф приказал дать сигнал к общей сходке.

Тотчас раздались призывные звуки сигнальных рожков, и авантюристы стали собираться около штаб-квартиры.

— Друзья, — сказал им граф, — интриги мексиканского правительства поставили нас в скверное положение, но я Далек от мысли считать его безвыходным. Конечно, не стану скрывать от вас, что оно очень серьезно — есть основание Думать, что серьезность его в скором времени еще более Увеличится. Чтобы выйти из этого неприятного положения, могу предложить два нижеследующих плана. Первый заключается в том, чтобы немедленно двинуться форсированным маршем к Гуаймасу, захватить в свои руки какой-нибудь корабль и отплыть на нем, прежде чем наши враги догадаются помешать отъезду.

Речь графа вызвала продолжительный ропот недовольства в рядах авантюристов.

— Друзья, — продолжал граф, когда шум несколько улегся, — долг вынуждает меня указать вам на этот путь, обсудите между собой мое предложение, и от вас будет зависеть отвергнуть его, если оно вам не по сердцу. Теперь перейду к другому проекту… После своего освобождения Мексика впала в постыдное варварство, мексиканский народ надеется на возрождение, и мы должны попытаться помочь ему. В настоящее время американские эмигранты, выходцы из Соединенных Штатов, наводняют собой Калифорнию, так что у остальных переселенцев отнята не только возможность разбогатеть, но даже добиться одинаковых с ними прав. В Соноре нас, французов, двести человек. Энергии у нас достаточно, все хорошо вооружены и прекрасно дисциплинированы. На первых порах необходимо овладеть каким-нибудь большим городом, чтобы сделать его базой для наших дальнейших операций. Затем мы обратимся с воззванием ко всем французским эмигрантам Калифорнии, Америки и вообще завоюем Сонору, сделаем ее свободным, сильным и цивилизованным государством. Этим мы дадим новый выход для французской эмиграции и устроим форпост для отпора постоянному натиску североамериканцев. Мы приобретем право на признательность нашей страны и отомстим за себя так, как умеют мстить только французы, то есть отплатим за обиды благодеяниями. Вот, друзья, те два выхода, один из которых предстоит избрать, и завтра, до восхода солнца, дайте мне ответ через ваших офицеров. Не забудьте только одного условия — вы должны подчиниться самой суровой дисциплине и беспрекословно повиноваться моим распоряжениям, без этого мы погибли. Я же даю обещание не покидать вас даже если бы для меня открылись лучшие перспективы — мы вместе погибнем или вместе добьемся успеха.

Речь графа была встречена с горячим энтузиазмом. Луи отошел в сторону вместе с Валентином.

— Увы, брат, — грустно сказал он своему собеседнику, — жребий брошен, и я, граф Пребуа-Крансе, считаюсь отныне бунтовщиком, разбойником. Я открыто становлюсь во враждебные отношения с могущественным правительством целой страны. Что я в состоянии сделать с горсткой людей, находящихся под моей командой? Мы погибнем в первой же битве. Ах! Эта борьба лишена всякого здравого смысла. Мог ли я предполагать такой исход, когда полный радужных надежд покидал Сан-Франциско, чтобы отправиться на поиски рудников, которых мне даже не придется увидеть? Куда теперь улетели розовые мечты, куда скрылись пленительные надежды?

— Не падай духом, брат, — сказал Валентин, — в настоящую минуту особенно важно сохранять спокойствие и здравый смысл, чтобы справиться с той задачей, которая выпала тебе на долю. Подумай, что от твоей энергии и мужества зависит судьба двухсот соотечественников, которых ты поклялся довести до морского берега — и ты должен выполнить свое обещание.

— Я умру вместе с ними. Чего могут они требовать больше?

— Чтобы ты их спас! — сурово возразил охотник.

— Я сам стремлюсь к этому!

— Ты в отличном положении и вовсе не так одинок, как тебе кажется.

— О чем ты?

— Ты забыл про французскую колонию Гетцали, основанную графом де Лорайлем?

— Да, — печально возразил Луи, — но ведь граф умер.

— Это правда, но колония продолжает существовать и после его смерти и находится в цветущем состоянии. Там найдешь пятьдесят или шестьдесят человек, которые всегда с радостью последуют за тобой.

— Пятьдесят человек — это не много.

— Ну вот еще! Против мексиканцев это более чем достаточно. Пусти в ход еще одно средство: подготовь восстание полудиких племен, перед которыми мексиканцы втайне трепещут и чуть ли не платят им дань.

— О-о! — сказал Луи. — Блестящая мысль, но кто возьмет на себя обязанность объехать эти племена и кроме того войти в сношения с мексиканскими асиендадос.

— Я, если позволишь.

— Я не решался тебя просить, спасибо. Я же сделаю все возможное, чтобы нанести решительный удар и напугать Мексиканское правительство, внушить ему преувеличенное Мнение о нашей силе.

— Отлично, но не забывай, что вся война должна быть сплошным рядом смелых ударов, иначе ты не достигнешь цели.

— О, будь спокоен, теперь мексиканцы сняли со своего лица маску и вынудили меня вступить в борьбу; заставим их узнать истинную цену людям, которых они до сих пор презирали.

— Полковник Флорес уже уехал?

— Нет еще.

— Задержи его до завтра под каким-либо благовидным предлогом.

— Зачем?

— Предоставь дело мне, после узнаешь, почему я этого требую. А теперь мы должны приготовиться к нападению индейцев. Я чувствую, нам предстоит жаркое дело.

— Что наводит тебя на такие мысли?

— Некоторые наблюдения, сделанные мною лично, а также важные сообщения Курумиллы. Так позаботься же о том, чтобы мексиканский полковник не мог уйти из лагеря.

— Будет выполнено. Ведь ты знаешь, что я во всем на тебя полагаюсь.

— Я сделал, что мог. Тебе же предстоит довершить остальное.

В лагере царило большое оживление. Кузнецы и оружейники работали с каким-то лихорадочным жаром, приводя в порядок оружие, фургоны и лафеты.

Со всех сторон доносились радостные крики и слышался веселый смех, при мысли о предстоящей битве к авантюристам вернулась их прежняя веселость.

Полковник Флорес печально бродил среди шумного собрания. Его положение становилось затруднительным, и он это чувствовал. У него больше не оставалось предлога для того, чтобы продлить свое пребывание среди французов. С момента объявления войны уничтожался всякий смысл представительства мексиканских интересов, которое входило в обязанности полковника. После прибытия французов в Мексику двойственная роль, которую играл Флорес, доставляла ему значительные суммы денег. Ремесло шпиона, не заключавшее в себе почти никаких трудностей благодаря наивной доверчивости авантюристов, послужило для полковника источником огромных доходов. Понятно, что мексиканцу очень не хотелось лишиться такой прибыльной статьи.

Пока полковник Флорес, нахмурив брови, изо всех сил старался подыскать предлог представиться графу, к нему подошел Валентин и сказал, что дон Луи просит мексиканца к себе на пару слов. Полковник вздрогнул, но скоро справился с волнением, поблагодарил охотника и поспешил воспользоваться приглашением графа.

Валентин иронически посмотрел ему вслед и, зная, что Дуй надолго задержит мексиканца, приступил к исполнению своего плана.

Между тем наступила темная ночь, на небе не видно было ни звездочки, облака быстро неслись куда-то вдаль и беспрестанно заслоняли собой бледный диск луны, не пропуская ее безжизненных лучей.

Ветер уныло завывал между деревьями, которые раскачивались с печальным шумом.

В таинственной лесной глубине слышались прерывистое ворчание и вой, к ним примешивались отдаленный шум водопада и монотонное журчание ручья.

Казалось, что сама природа разделяет человеческую печаль и оплакивает преступления, совершенные под покровом ночного мрака.

По приказанию Валентина авантюристы расчистили почву на расстоянии пятидесяти квадратных метров вокруг лагеря. Они вырубили весь лес и отняли у врага возможность незаметно подойти к укреплениям.

Затем на этом свободном пространстве зажгли несколько огромных костров.

Высокое пламя, поднявшееся от костров, осветило прерию на очень большом пространстве, тогда как сам лагерь погрузился в глубокий мрак.

В миссии нельзя было заметить даже слабого огонька, укрепления казались покинутыми, и там не было видно ни одного часового.

Но это спокойствие предвещало бурю. Авантюристы внешне бесстрастно поджидали появления врага, но сердца их беспокойно стучали в груди, уши невольно прислушивались к малейшему шороху, и палец не сходил с ружейного курка.

Между тем часы медленно тянулись один за другим. Пока не случилось ничего, что бы могло подтвердить опасения Валентина.

Граф расхаживал большими шагами по церкви, служившей ему жилищем, и ловил малейший звук, который долетал до него по временам снаружи. Иногда он гневно и нетерпеливо смотрел на пустынное поле, но там все было тихо, не было заметно никакого движения.

Измученный этим продолжительным и напряженным ожиданием, Луи вышел из церкви и направился к укреплениям.

Все авантюристы находились на своих местах. Они лежали на земле и были готовы дать залп при первой тревоге.

— Вы ничего не видели, не слышали? — спросил их граф, хотя заранее предугадывал ответ.

— Ничего, — холодно ответил дон Корнелио, который оказался рядом.

— А, это вы! — заметил Луи. — Исполнили вы мое поручение относительно полковника Флореса?

— Да, граф, я в точности следовал вашим указаниям. Он спит.

— Вы уверены в этом?

Испанец улыбнулся.

— Ручаюсь, он проспит, по крайней мере, до восхода солнца, — ответил он, — я все отлично устроил.

— Хорошо. Значит, его нам опасаться нечего?

— Да.

— А Валентина с индейским вождем вы не видели?

— Нет, они с восходом солнца ушли из лагеря и до сих пор еще не появлялись.

Разговаривая, собеседники постоянно всматривались в расстилавшуюся перед ними равнину. Вдруг, к их величайшему удивлению, точно из-под земли появился человек и как призрак встал между ними.

— Valgame dios! — вскричал суеверный испанец, творя крестное знамение. — Что это?

Граф быстро схватился за револьвер, бывший у пояса.

— Не стреляйте, — вскричал незнакомец, беря Луи за руку.

— Курумилла! — воскликнул изумленный граф.

— Тише, — сказал охотник.

— Где Валентин?

— Он послал меня сюда.

— Ждать ли нам сегодня ночью нападения краснокожих? Курумилла удивленно посмотрел на графа.

— Разве мой брат их еще не заметил?

— Где же они? — вскричал встревоженный граф.

— Там, — отвечал вождь, указывая рукой на равнину.

Дон Луи и Корнелио посмотрели в указанном направлении, но, несмотря на все свои усилия, ничего не могли заметить — равнина была пуста и по-прежнему освещалась красноватыми отблесками костров. Там и здесь валялись стволы деревьев, срубленных днем, когда расчищали окрестности для лучшего обзора.

— Нет, — сказали наконец они, — мы ровно ничего не видим.

— Глаза белых теряют ночью силу зрения, — поучительно пробормотал вождь.

— Но где же они? — нетерпеливо спросил граф. — Почему нас никто не предупредил?

— Мой брат Кутонепи послал меня сюда с этой целью. Кутонепи, то есть храбрый, было имя, данное арауканами Валентину, и Курумилла никогда не называл его иначе.

— Тогда научите нас поскорее, вождь, как противостоять этой проклятой хитрости.

— Пусть мой брат прикажет своим воинам приготовиться к битве.

Приказание было немедленно передано по всей линии от одного авантюриста к другому.

Курумилла спокойно прицелился из своего ружья, наведя его на ближний к нему ствол дерева, и тотчас же выстрелил.

Этот выстрел произвел самое неожиданное действие. На равнине послышался ужасный крик, и толпа краснокожих неожиданно появилась из-за стволов деревьев, за которыми они притаились в засаде. Индейцы со страшным воем устремились на укрепления, яростно потрясая своим оружием.

Но французы были готовы к этому нападению, они подпустили к себе индейцев на близкое расстояние и с криком «Да здравствует Франция!» дали оглушительный залп.

С этого момента началась действительная война с мексиканцами. Первый порох был сожжен, французы почувствовали его запах, и мексиканцам предстояло скоро узнать, каких упорных врагов нажили они в лице авантюристов.

Краснокожие, увлекаемые примером своего вождя, дрались с неслыханной яростью. Большинство французов, бывших под командой графа, не имели понятия о том, как следует сражаться с индейцами, с которыми они столкнулись в первый раз. Несмотря на тяжелые потери, французы в душе отдавали невольную дань уважения этим людям, которые с плохим оружием в руках и с неприкрытым телом дрались так ожесточенно, что выбывали из строя только мертвыми.

Внезапно на поле сражения появился новый отряд, гораздо многочисленнее первого, увеличив силы нападающих.

Почувствовав поддержку, те удвоили усилия и с новым яростным криком кинулись на осажденных.

Сигнальные рожки и барабаны оглушительно призывали к атаке.

— Вылазка! Вылазка! — кричали французы, стыдясь того, что так долго не в состоянии справиться со своим жалким противником.

— Бей! Бей! — раздавался воинственный клич индейцев. В первых рядах индейских воинов сражался их вождь, сидевший на великолепной вороной лошади, тело его было обнажено до самого пояса, он рубил направо и налево, и враги так и сыпались на землю под его могучей дланью. Дважды направлял он своего скакуна на баррикады и дважды брал их приступом, но ни разу не смог окончательно захватить их.

Вождя звали Микскоатцином. Его черные глаза горели мрачным огнем, рука казалась неутомимой, и каждый с невольным ужасом взирал на этого непобедимого врага.

Вдруг на поле сражения появился третий отряд. Благодаря кострам сделалось светло, как днем, но новый отряд всадников не присоединился к индейцам, а ринулся на них в атаку и, составив полукруг, стал осыпать градом пуль.

— A muerte! A muerte! [Без пощады! Без пощады! — исп.] — кричали вновь прибывшие всадники.

Могучий голос Валентина перекрыл в эту минуту хаотический шум битвы и достиг слуха тех, кого охотник хотел предупредить.

— Сюда, сюда! — кричал он.

Граф понял, чего хочет его молочный брат. Он обернулся к полусотне авантюристов, которые неподвижно стояли на одном месте с самого начала битвы, не вмешиваясь в борьбу и опустив свои ружья на землю.

— Теперь очередь за нами, друзья! — воскликнул граф, обнажая оружие. Он открыл барьер и устремился вперед, отряд с громкими криками двинулся за ним.

На этот раз индейцы очутились между двух огней, что случается с ними довольно редко.

Но и это их не обескуражило. Храбрость индейцев не имеет предела и превосходит всякое воображение. Видя себя окруженными со всех сторон, они предпочли пасть в битве, но не сдаваться в плен неприятелю. Несмотря на все превосходство врагов, индейцы мужественно встретили натиск.

Но на этот раз краснокожие имели дело уже не с мексиканцами и скоро убедились в этом. Авантюристы, как ураган, обрушились на индейцев, которые должны были отступить назад.

Но бегство оказалось невозможным. Увидев это, вожди призвали всех своих воинов к новому ожесточенному сопротивлению.

Резня приняла гигантские размеры и сделалась ужасной. Она перестала походить на битву и скорее напоминала бойню, где каждый жаждал кого-нибудь умертвить, не заботясь о собственной участи.

Валентин провел в пустыне значительную часть жизни и не раз сталкивался с индейцами. Но и ему не приходилось быть свидетелем такого страшного возбуждения и упорства. Обыкновенно краснокожие выдерживают только первый натиск, а затем, убедившись в неизбежности поражения, немедленно стараются спастись бегством. Но теперь дело обстояло совершенно иначе. Несмотря на всю безвыходность положения, они ни за что не хотели бросить оружия.

Граф, сражавшийся в рядах своих товарищей, все время старался приблизиться к Микскоатцину, совершавшему чудеса храбрости и выделявшемуся среди индейцев на своей вороной лошади. Вдохновляемые его примером, индейцы дрались так, что борьба грозила затянуться на очень долгое время. Но всякий раз, когда Луи успевал добраться до вождя и хотел на него броситься, толпа сражающихся оттесняла его от Микскоатцина.

Сашем тоже употреблял все усилия, чтобы вступить в поединок с графом, с которым хотел помериться силами. Вождь был уверен, что смерть дона Луи нагонит панический ужас на бледнолицых и даст ему возможность выиграть сражение.

Наконец, как будто по общему согласию, белые и индейцы отступили немного назад, готовясь к решительному столкновению. В этот момент вождь и граф внезапно столкнулись лицом к лицу.

Оба врага окинули друг друга уничтожающим взглядом и ринулись в схватку.

У противников не оказалось с собой огнестрельного оружия; сашем потрясал своим ужасным кастетом, в руках графа была шпага, окровавленная по самую рукоять.

— Наконец! — вскричал граф, взмахнув оружием.

— Лживая бледнолицая собака, — насмешливо ответил индеец, — я сниму с тебя скальп, и он будет служить украшением моего жилища.

Противники находились всего в двух шагах друг от друга — каждый ждал только удобного момента для нападения.

При виде вождей, готовых вступить в единоборство, остальные сражающиеся устремились вперед, чтобы помешать этой схватке и снова начать прерванное сражение, но дон Луи повелительным жестом приказал товарищам не вмешиваться в поединок. Авантюристы остались на своих местах.

Микскоатцин, пораженный доблестным и благородным поступком графа, сделал то же самое.

И краснокожие остались на своих местах.

Победа решалась поединком между доном Луи и сашемом.

Глава VI. Возмездие

Враги мгновенно приготовились к поединку. Не прошло и нескольких секунд, как вождь неожиданно заставил свою лошадь сделать прыжок вперед. Граф ждал его, не трогаясь с места. Когда индеец приблизился к нему почти вплотную, Луи движением быстрым, как мысль, схватил лошадь вождя за ноздри, та с жалобным ржанием поднялась на дыбы, но граф с поразительной ловкостью и проворством успел вонзить свою шпагу в горло индейца. Поднятая кверху рука вождя сразу опустилась, глаза его широко раскрылись, и целый поток крови хлынул из раны. Микскоатцин слабо вскрикнул и скатился на землю, корчась в предсмертных судорогах.

Граф встал ногой на грудь индейца и пригвоздил его к земле.

Затем, обернувшись к товарищам, Луи громко скомандовал:

— Вперед, вперед!

Авантюристы ответили торжествующим «ура» и снова ринулись на краснокожих.

Но те уже не дожидались нападения.

Смерть Микскоатцина, одного из самых уважаемых и славных вождей их племени, как громом поразила индейцев, страшная паника овладела ими, и они бросились искать спасения в беспорядочном бегстве.

Тогда началась настоящая охота на людей со всеми ее отвратительными и ужасными подробностями.

Читатель уже знает, что индейцы были окружены, всякое отступление сделалось для них немыслимым.

Авантюристы, ожесточенные продолжительной борьбой, которую им пришлось выдержать, безжалостно избивали побежденных врагов, тщетно взывавших к богам.

Вне себя от ужаса индейцы метались в разные стороны и гибли от острых клинков и ружейных выстрелов или под копытами лошадей. Животные, не уступая в ярости своим хозяевам и опьяненные острым запахом крови, бешено топтали краснокожих.

Скоро центр рокового круга заполнился целой горой трупов, и круг этот все более и более сужался.

Лишившись последних сил, несчастные краснокожие побросали оружие и, скрестив руки на груди, тесно прижались друг к другу. Они отказывались от дальнейшей борьбы и с мрачным отчаянием, бесстрастно, как свойственно их расе, ожидали смерти.

Граф уже давно хотел положить конец этой ужасной резне, но французы, упоенные победой, даже не слыхали его голоса, заглушаемого шумом битвы.

Между тем победители остановились сами, охваченные невольным удивлением при виде стоического поведения своих врагов, которые с презрением отказывались просить пощады и предпочитали умереть, не проявляя ни слабости, ни напускного геройства.

У французов рыцарский характер, всякий благородный поступок, всякий благородный порыв находят отклик в их сердцах.

Они остановились и, обменявшись красноречивыми взглядами, опустили оружие.

Видя, как в сердцах авантюристов просыпается сострадание, граф понял, что наступил самый удобный момент для прекращения резни. Он быстро вышел вперед и высоко поднял свою шпагу, обагренную кровью.

— Стойте, друзья! — вскричал он. — Пора прекратить это избиение, мы солдаты, а не палачи, предоставим все низости мексиканцам, а сами останемся тем, чем создала нас природа — будем храбры и сострадательны, пощадим этих несчастных.

— Пощада! Пощада! — вскричали французы, потрясая над головами оружием.

В этот момент из-за густых облаков тумана блеснули яркие лучи восходящего солнца. Поле битвы, еще дымившееся от последних ружейных выстрелов, представляло собой величественное, но в то же время ужасное зрелище: среди множества трупов стояла кучка безоружных людей, которые с вызывающим видом смотрели в лицо врагам, обагренным кровью и почерневшим от порохового дыма.

Граф вложил шпагу в ножны и медленно приблизился к индейцам, которые с беспокойством встретили это движение. Они не догадывались об истинных намерениях графа.

Индейцы не знают пощады, сострадание им незнакомо. В прериях действует только один закон — горе побежденным. Краснокожие безжалостно применяют этот закон к своим врагам, не слушая их молений о пощаде.

Авантюристы опустили ружья к ноге и сейчас же забыли все счеты с неприятелем. Они принялись беспечно смеяться, и между ними завязалась оживленная беседа.

Валентин и Курумилла подошли к графу.

— Что ты хочешь делать? — спросил охотник.

— Неужели ты не догадался? — спросил Луи. — Я хочу их пощадить.

— Всех?

— Разумеется, — удивленно заметил граф.

— Значит, ты их прощаешь?

— Да, я хочу возвратить им свободу. Разве ты считаешь это неуместным?

— Может быть.

— Так объяснись.

— Прощая индейцев, ты поступаешь отлично. Они разнесут об этом славу по своим племенам и уж, конечно, не забудут сурового урока, полученного ими сегодня ночью.

— Ну и что же?

— Но, — продолжал охотник, — среди пленных находятся не одни только индейцы.

— ?!

— Среди них есть переодетые мексиканцы.

— Ты уверен?

— Я получил предупреждение от командира всадников, с помощью которых мне удалось помочь тебе нанести такой сильный удар.

— Но разве эти твои всадники не апачи?

— Ошибаешься, друг мой, это белые и притом сивикос, то есть люди, нанятые землевладельцами для защиты от Indios Bravos . Видишь, как благородно исполняют они свой долг, но не удивляйся, ведь таковы местные нравы.

Луи задумался.

— Твои слова очень меня смущают, — пробормотал он.

— Почему же? — беспечно возразил охотник. — Все очень просто, но вопрос не о всадниках, теперь они совершенно в стороне.

— Но я должен, по крайней мере, их поблагодарить.

— Они в этом не нуждаются, да и я тоже, займемся лучше пленными.

— Ты сказал, что среди них есть белые?

— Вне всякого сомнения.

— Но как их отличить?

— Курумилла сумеет это сделать.

— Твои замечания меня удивляют. С какой стати белым вступать в союз с нашими врагами?

— Скоро узнаем.

Они подошли к пленным.

Валентин сделал знак Курумилле. Вождь приблизился к индейцам и стал их внимательно рассматривать одного за другим. Граф и охотник с интересом следили за его действиями.

Арауканский вождь сохранял свое обычное хладнокровие и угрюмый вид. Ни один мускул на его лице не дрогнул.

При виде этого безмолвного и безоружного человека, который старался проникнуть острым взглядом в самые мысли каждого пленника, индейцы невольно задрожали.

Курумилла положил свой палец на грудь одного из пленных.

— Первый, — заметил он, отходя к следующим.

— Выйдите вперед! — приказал Валентин отмеченному краснокожему.

Тот повиновался.

Курумилла осмотрел всех пленных и указал еще на девять человек.

— Больше нет никого? — спросил Валентин.

— Нет, — ответил индейский вождь.

— Разоружите их и свяжите хорошенько, — приказал граф.

Приказ немедленно исполнили. Потом Луи подошел к апачам.

— Пусть мои братья возьмут свое оружие и снова сядут на лошадей, — сказал он им, — они храбрые воины, бледнолицые видели их мужество и отдают ему дань уважения, мои братья вернутся в свои атепетли [атепетль — индейское селение] и расскажут своим старикам и гадателям, что победившие их белые не похожи на жестоких мексиканцев, что они желают установить с апачами прочный мир.

Из толпы выделился один индеец, который сделал два шага вперед, и с достоинством кланяясь графу, сказал:

— Храброе сердце — великий воин, во время битвы он похож на ягуара, но после победы он превращается в антилопу. Слова, сказанные им, внушены ему Великим Духом, Ваконда его любит. Мексиканцы обманули мое племя, а Храброе Сердце благороден, он простил индейцев. Отныне между апачами и воинами Храброго Сердца да будет вечная дружба.

Согласно своему обычаю краснокожие окрестили дона Луи поэтическим именем Храброе Сердце.

После этого между вождем индейцев, которого звали Белым Бизоном, и авантюристами произошел обмен подарками.

Индейцам возвратили лошадей и оружие, и пленники, получив свободу, двинулись в путь.

Когда они исчезли в лесу, Эль-Бюитр скомандовал что-то своим всадникам, и те, в свою очередь, удалились вслед за вождем.

Дон Луи хотел было остановить этот отряд, принесший столько пользы во время сражения, но Валентин помешал ему.

— Пусть уезжают, — сказал он, — тебе незачем иметь с ними никаких дел.

Луи не стал настаивать.

— А теперь, — продолжал Валентин, — нам следует окончить начатое.

Граф немедленно отдал приказ похоронить убитых и перевязать раненых.

Французы понесли серьезные потери, у них было десять убитых и несколько раненых, правда, не все раны оказались смертельны, но победа обошлась довольно дорого, это служило дурным предзнаменованием.

Спустя часа два вся рота по сигналу рожка собралась на площадке. Посередине поставили большой стол, за которым торжественно разместились дон Луи, Валентин и три офицера. Перед ними лежали различные бумаги и документы.

Дон Корнелио в качестве секретаря расположился за столом поменьше.

Граф созвал товарищей и в присутствии всех организовал военный суд под своим председательством, чтобы судить пленников, захваченных во время битвы.

Когда все было устроено, дон Луи поднялся с места и среди глубочайшей тишины отдал приказ:

— Пусть приведут сюда пленных!

Перед судом появились люди, на которых указал Курумилла. Они пришли под конвоем целого отряда авантюристов. С них сняли веревки; хотя они и носили апачский костюм, их заставили смыть с себя краску и уничтожить все украшения на теле.

Пленники не обнаруживали ни малейшего раскаяния, но, видимо, были недовольны, что их так пристально разглядывают.

— Приведите последнего пленника! — приказал дон Луи. При этих словах графа авантюристы удивленно посмотрели друг на друга, не понимая — все девять мексиканских пленников были уже налицо.

Но через минуту удивление перешло в гнев, и по рядам авантюристов, подобно электрической искре, пробежал глухой ропот.

Перед судом предстал полковник Флорес, он был безоружен и шел с обнаженной головой, но вызывающее выражение злобного лица бросало дерзкий вызов всем окружающим.

Его сопровождал Курумилла.

По знаку графа воцарилась тишина.

— Что это значит? — высокомерно спросил полковник. Дон Луи не позволил ему продолжать.

— Молчать! — твердо произнес он, пристально глядя на предателя.

Полковник покраснел и сейчас же умолк.

— Братья и товарищи, — начал дон Луи, — к несчастью, обстоятельства сложились очень неблагоприятно. Со всех сторон нас окружает измена, мексиканцы пустили в ход целую систему обманов и завели наш отряд в эту пустыню, где мы брошены на произвол судьбы, помощи ждать неоткуда и приходится рассчитывать только на собственные силы. Вчера генерал дон Себастьян Гверреро, видя, что его бесчестные планы почти удались, сбросил с себя маску. Он объявил нас вне покровительства закона и заклеймил позорным именем разбойников. Через два часа после его отъезда на нас напали индейцы — враги приняли все меры, ничто не могло им помешать. Но Бог хранил нас и снова спас. Теперь же я вам открою, кто был правой рукой генерала и подготовил измену, жертвами которой мы едва не стали. Это был не кто иной, — сказал граф, презрительно указывая пальцем на полковника Флореса, — не кто иной, как тот презренный человек, который присоединился к нам после прибытия в Гуаймас, не покидал нас ни на одну минуту и притворялся защитником наших интересов против злодейского коварства врагов. Мы считали его братом и питали к нему самую нежную дружбу. Он присвоил себе звание полковника и назвался Франциско Флоресом, но в действительности предатель — метис, получивший прозвище Эль-Гарручоло и состоявший помощником Эль-Бюитра — бандита, который держит в страхе всю Мексику. Посмотрите, как этот жалкий человек дрожит, сознавая, что настал час возмездия.

Граф сказал правду — дерзость покинула бандита, и все его существо выражало только животный страх.

— Вот какими людьми, — продолжал граф, — окружил нас неприятель в своих целях. После всего они еще имеют дерзость называть нас разбойниками. Но пусть будет так — мы принимаем на себя это имя и будем судить бандитов, попавших в наши руки, по простому разбойничьему закону.

Авантюристы встретили слова командира горячими аплодисментами. Все сознавали правоту его рассуждений, в их критическом положении не оставалось ничего другого, как согласиться на предложение графа. Сострадание было бы постыдной слабостью, они могли спасти себя только такими действиями, которые навели бы ужас на их врагов.

Граф опустился на свое место.

— Дон Корнелио, — сказал он, — прочтите обвиняемому те пункты, по которым он привлекается к суду.

Испанец встал и прочел длинный обвинительный акт. В качестве улик к акту было приложено множество писем, написанных самим доном Франциско, а также присланных на его имя другими лицами, как например, генералом Гверреро. Переписка служила неопровержимым доказательством измены полковника. Дон Корнелио закончил речь рассказом о свидании между доном Франциско, Эль-Бюитром и вождем апачей, происходившем накануне сражения. Авантюристы выслушали длинный перечень преступлений и измен в глубоком молчании.

— Признаете ли вы себя виновным в тех преступлениях, которые вам приписываются?

Бандит поднял голову, судьба его была решена, и он презрительно пожал плечами.

— Зачем же я стану отрицать, если все это совершенно справедливо, — ответил он.

— Значит, вы сознаетесь в том, что изменяли нам с самой первой минуты нашего знакомства?

— Черт возьми, — насмешливо произнес обвиняемый, — вы ошибаетесь, senor conde, я изменил вам гораздо раньше нашей первой встречи.

Слыша такое циничное заявление, все присутствующие возмутились.

— Вас это удивляет? — нахально спросил бандит. — Но что же тут странного? Я нахожу свое поведение совершенно естественным. Кем представляетесь вы, иностранцы, в глазах коренных жителей Мексики? Вы просто кровопийцы, проникающие в нашу страну высасывать из нее лучшие ее соки, вы расхищаете наши богатства, смеетесь над нашим невежеством, презираете наши нравы и обычаи и хотите навязать нам свою европейскую цивилизацию. Зачем вам все это нужно? По какому праву вы захватываете в свои руки то, что нам дорого? Вы не что иное, как дикие звери, против которых все средства считаются дозволенными. Мы бессильны против вас в открытом бою и поэтому предпочитаем действовать из-за угла, честно поступать мы не можем и должны пользоваться ложью и изменой. Кто в этом виноват? И кто прав? Кто решится стать судьей между нами? Никто. Я попал в ваши руки, вы меня убьете — отлично! Вы можете казнить меня, но не осудить, потому что никто не давал вам полномочий выступать в качестве судей. Что вам от меня теперь нужно? Действуйте по своему усмотрению, мне все равно. Что посеешь, то и пожнешь. Так и я пожинаю теперь плоды своих трудов. Это вполне справедливо. Я должен умереть? Ну что же… Смерть мною заслужена, но вы не имеете никакого права меня оскорблять, а ваш приговор будет убийством, я это утверждаю.

С этими словами он гордо скрестил руки на груди и уверенно взглянул прямо в лицо всем присутствующим.

Авантюристов удивила такая дикая решительность этого человека с лисьими манерами, который так откровенно рассказал, в чем состояла его истинная роль. Бандит вырос в их глазах на целую голову, он даже внушил к себе некоторую симпатию — для храбрецов смелость и отвага стоят на первом месте в ряду всех добродетелей.

— Значит, вы не хотите оправдываться, — печально спросил Луи.

— Оправдываться? — ответил удивленный бандит. — Разве можно оправдываться в исполнении своего долга. Нет, ведь я продолжал бы поступать точно так же, если бы мне не помешали. Кроме того, стараясь себя защитить, я признал бы компетентность вашего суда, которую отрицаю. Постарайтесь поскорее довести до конца всю эту процедуру. Так будет гораздо лучше и для меня, и для вас.

Граф встал, снял шляпу и обратился к авантюристам.

— Братья и товарищи, — торжественно проговорил он, — ваша совесть должна решить, виновен ли этот человек.

— Да! — глухо отвечали авантюристы в один голос.

— Какого наказания он заслуживает? — продолжал граф.

— Смерти! — снова ответили авантюристы. Затем граф обратился к полковнику.

— Дон Франциско Флорес или Эль-Гарручоло, — сказал он мексиканцу, — вы приговорены к смертной казни.

— Благодарю, — ответил тот с вежливым поклоном.

— Но, — продолжал граф, — так как вы осуждены за измену, то будете расстреляны в спину, подобно всем предателям. Не желая запятнать в вашем лице чести мексиканской армии, мы вас разжалуем и затем немедленно приведем приговор в исполнение.

Бандит пожал плечами.

— Мне все равно, — сказал он.

По знаку графа из рядов авантюристов вышел младший офицер и началось разжалование.

Эль-Гарручоло хладнокровно выдержал это ужасное унижение. Бандит одержал в нем верх над кабальеро, и он сумел доказать, что не ставит свою честь ни во что.

Когда младший офицер вернулся на свое место в ряду, граф обратился к приговоренному:

— Даем вам пять минут, чтобы приготовиться к смерти, пусть Бог смилостивится над вами. От людей вам ждать более нечего.

Бандит нервно рассмеялся.

— Вы с ума сошли, — вскричал он, — какое мне дело до Бога, если он и существует! Черт возьми! Я лучше обращусь к самому дьяволу, во власть которого должен теперь попасть, если только монахи говорят правду.

Авантюристы с ужасом прислушивались к этим богохульствам.

Но Эль-Гарручоло был вне себя.

— У меня только одна просьба, — произнес он.

— Говорите, — с отвращением сказал граф.

— На шее у меня надет на стальной цепочке маленький мешочек с мощами — им благословила меня мать, надеясь, что он принесет счастье. Я носил эту ладанку почти с самого дня моего рождения. Мне хочется, чтобы меня зарыли вместе с этим мешочком — быть может, он принесет мне счастье там, куда я направляюсь.

— Ваше желание будет исполнено, — ответил граф.

— Спасибо, — поблагодарил бандит, довольный разрешением.

В характере мексиканцев есть одна странная аномалия: этот народ страдает крайним суеверием и в то же время лишен истинной веры. Это легко объясняется недавним рабским состоянием народа и быстрым освобождением из-под неволи. Мексиканцы не успели забыть прежних предрассудков и усвоить новые понятия.

По приказанию графа из рядов авантюристов вышло восемь человек. Бандит стал на колени спиной к исполнителям казни.

— Целься! Пли!

Эль-Гарручоло был расстрелян в спину и упал, не издав ни единого возгласа, он умер сразу. Труп мексиканца завернули в сарапе.

— А теперь, — холодно сказал дон Луи, — перейдем к другим.

К столу подвели девять пленников, они дрожали, быстрый суд авантюристов навел на них ужас.

Вдруг неподалеку от места казни послышался страшный шум, можно было различить крики и проклятия. Скоро показались две женщины, сидевшие верхом на великолепных лошадях. Они галопом подъехали к судейскому столу и остановились.

Это оказались донья Анжела и ее камеристка Виоланта.

Волосы Анжелы были растрепаны, лицо возбуждено от быстрой езды, глаза метали молнии.

Она неподвижно стояла посреди толпы, удивленной ее внезапным появлением. Гордо подняв голову, она обратилась к авантюристам, пораженным ее смелостью и красотой.

— Слушайте! — громко воскликнула она. — Я, донья Анжела Гверреро, дочь губернатора штата Соноры, явилась сюда выразить свой протест против изменнической политики моего отца, жертвами которой вы стали. Дон Луи, вождь французских разбойников, я люблю тебя. Хочешь ты стать моим мужем?

Гром аплодисментов покрыл эту странную речь, произнесенную с необычайным воодушевлением.

Дон Луи медленно подошел к молодой девушке, точно очарованный и ослепленный ее взглядом.

— Иди к нам, — сказал он ей, — иди к нам ты, которая не боится породниться с несчастьем.

Девушка радостно вскрикнула, бросила поводья, прыгнула вперед, как пантера, и упала в объятия графа, который страстно прижал ее к своей груди.

Спустя минуту он поднял голову и, все еще держа любимую в объятиях, гордо оглянулся вокруг.

— Она стала женой разбойника, братья, полюбите ее, как сестру, она будет нашим ангелом-хранителем!

Трудно представить себе восторг, охвативший авантюристов. Странная сцена, происшедшая на их глазах, казалась им чудом, сном.

Граф обратился к пленным, которые, дрожа, ожидали решения своей участи.

— Ступайте, — сказал он им, — ступайте и расскажите обо всем, что видели. Донья Анжела дарует вам свободу.

Пленники быстро исчезли, благословляя судьбу. Бедняги, увидя смерть полковника, думали, что и их настигнет тот же конец.

Валентин подошел к молодой девушке.

— Вы просто ангел, — тихо сказал он, — твердо ли ваше решение?

— Я останусь верна ему до могилы, — ответила та с лихорадочным возбуждением.

Глава VII. Гетцали

Если бы мы писали роман, то могли бы не затрагивать многих подробностей и многие факты обойти молчанием. Но, к сожалению, на нашу долю выпала роль скромного историка, это обязывает быть в высшей степени точными. В первой части нашего повествования мы рассказали, как граф де Лорайль во главе полутора сотен французов, захваченных им из своей колонии Гетцали, пустился преследовать индейцев по пустыне дель-Норте. Читателю уже известно, как отряд графа заблудился в этом океане движущихся песков, а его предводитель, на глазах которого гибли лучшие его товарищи, кончил тем, что в припадке безумия пустил себе пулю в лоб. Час спустя после его смерти нескольким французам, уцелевшим от гибели, удалось при помощи Валентина Гилуа и его друзей найти выход из пустыни и вернуться обратно в колонию.

Французы, оставшиеся в Гетцали, были потрясены видом своих товарищей, вернувшихся из этой злосчастной экспедиции.

Известие о смерти графа де Лорайля отняло у них последнее мужество. Заброшенные на далекую чужбину, в самое сердце неприятельской страны, где с минуты на минуту приходилось ожидать нападения апачей, французы лишились всех своих руководителей. Неудивительно поэтому, что колонисты окончательно упали духом и серьезно занялись обсуждением вопроса о том, как им оставить колонию и, достигнув морского берега, сесть на корабль.

Основатель колонии, граф де Лорайль был ее душой; когда его не стало, то у колонистов уже недоставало сил и энергии продолжать начатое дело. Кроме того, оно и не было им хорошо знакомо, так как среди них не оказалось людей, с которыми граф делился своими планами. Заботясь о поддержании авторитета и не обладая общительным характером, граф никого не любил посвящать в свои проблемы.

Большинство французов, которых граф привел с собой, были жадными авантюристами, охваченными неутолимой жаждой золота. Ради него они бросили все и явились в Америку, но им пришлось жестоко обмануться в своих надеждах. Высадившись в Мексике, этой классической стране изобилия, граф не повел своих спутников на разработку золотых рудников, но, дойдя до мексиканской границы, основал тут земледельческую колонию и заставил их возделывать землю.

В первое время, получив известие о смерти графа, французы находились в нерешительности, но затем все стали готовиться к отъезду, радуясь наступлению конца изгнания, полного всевозможных опасностей и лишенного даже надежды на лучшее будущее.

Но судьба благоприятствовала колонии. Всюду, где собирается кружок французов, нетрудно найти заместителя погибшему начальнику из среды бывших его подчиненных. Он немедленно занимает вакантное место, выручая из беды своих товарищей, удивленных столь быстрым превращением.

Это драгоценное свойство принадлежит одной только французской нации и не раз спасало ее в критические моменты истории. Оно поставило французов на первое место в Ряду современных европейских народов, в нем — секрет французской силы и французского влияния.

Среди колонистов Гетцали находился молодой человек, едва достигший тридцатилетнего возраста, одаренный от природы редким умом и пылким воображением. Шарль де Лавиль, так звали молодого человека, покинул Европу, увлекаемый отчасти своей природной любознательностью, отчасти желанием разбогатеть в Сан-Франциско, слава которого гремела в среде тогдашних авантюристов.

Молодой искатель приключений приехал в этот город вместе со старшим братом и совершенно случайно познакомился здесь с графом де Лорайлем. Граф, сам того не сознавая, уже с первого раза производил неотразимое впечатление на всех, кому приходилось с ним сталкиваться. Когда он организовал свою экспедицию, то ему даже не пришлось приглашать с собой Шарля де Лавиля — тот сам последовал за ним, не слушая доводов своего более сдержанного брата. Граф, бывший прекрасным знатоком человеческого сердца, сразу оценил честный, искренний и бескорыстный характер Шарля де Лавиля. Он был единственным участником экспедиции, с которым граф мог делиться планами и которому он безусловно доверял.

Де Лорайль знал, что молодой человек не только не употребит во зло его откровенность, но, напротив, всегда придет на помощь своему начальнику, в чем только сможет.

Отправляясь в роковую экспедицию, из которой ему не суждено было вернуться, граф встретил сильное противодействие в лице Шарля де Лавиля, всячески пытавшегося отговорить де Лорайля от его затеи, но тот настоял на своем и, выступая в путь, временно передал управление молодому помощнику, в полной уверенности, что тот сохранит колонию Гетцали в цветущем состоянии.

Волей-неволей де Лавиль должен был покориться решению графа, но его пугала собственная юность и неопытность, он боялся, что не сумеет справиться с трудной задачей — управлять малодисциплинированными людьми, не терпевшими никаких ограничений и с трудом подчинявшихся даже железной воле графа.

Несмотря на все опасения, Шарлю де Лавилю удалось не только внушить повиновение своим подчиненным, но и заставить их полюбить себя.

Эта любовь была вполне заслуженной: когда остатки экспедиции вернулись в Гетцали, молодой человек сумел восстановить в колонии прежний порядок, поднял упавший было дух колонистов и принял все меры, чтобы оградить колонию от неожиданного нападения индейцев.

Де Лавиль выждал, пока французы успокоились от потрясения, вызванного гибелью своего командира, и постарался погасить разгоревшиеся среди них страсти. Заметив, что все мало-помалу приходит в свое нормальное состояние, он решил созвать колонистов на общую сходку.

Те поспешили повиноваться и собрались на обширном дворе перед бывшим жилищем графа де Лорайля.

Видя, что все пришли и с беспокойством ждут сообщений от своего временного командира, де Лавиль обратился к товарищам со следующей речью.

— Господа, — начал он со свойственным ему красноречием, — я самый молодой и самый неопытный человек из всех, здесь присутствующих, значит, не мне бы следовало говорить перед вами в ту минуту, когда мы обсуждаем столь важные вопросы. Если я и решился, то сделал это потому, что граф де Лорайль почтил меня доверием и оставил своим заместителем в колонии.

— Говорите, говорите! Вы вполне достойны такого доверия! — шумели колонисты.

Ободренный этими возгласами, молодой человек кротко улыбнулся и продолжал:

— Произошло громадное несчастье — многие наши товарищи погибли в пустыне дель-Норте, вместе с ними погиб и лучший из нас, граф де Лорайль. В лице этого замечательного человека колония понесла невосполнимую утрату. Хватит ли у нас сил справиться с бедой, в которую мы попали? Должны ли мы упасть духом и постыдно бросить начатое дело? Я думаю иначе, но не знаю, что скажете вы.

При этих словах де Лавиля по рядам авантюристов пробежал глухой ропот. Молодой человек обвел спокойным и ясным взглядом всех присутствующих, и сейчас же воцарилась мертвая тишина.

— Нет, — с воодушевлением продолжал оратор, — я знаю, вы согласны с моим мнением. Вы невольно поддались удару катастрофы, вами овладело отчаяние! Тут нет ничего удивительного. Если вы хорошенько поразмыслите о своем решении, то сами устыдитесь. Как! Двести храбрых французов покинут свой пост и обратятся в постыдное бегство из одного только страха перед апачскими копьями и стрелами! Что подумают о вас мексиканцы, во мнении которых вы так высоко стояли до нынешнего дня? Что скажут прочие калифорнийские эмигранты? Ваша репутация погибнет безвозвратно, вы измените своему долгу и уроните уважение к французскому имени, которым вы так гордитесь.

Эти резкие слова, сказанные от чистого сердца, задели колонистов за живое, они принялись горячо обсуждать услышанное. Все сознавали, что положение по-прежнему остается критическим, но как его изменить — вот о чем спорили, каждый настаивал на своем, желая доставить перевес личному мнению.

Наконец одному из колонистов с большим трудом удалось восстановить некоторый порядок в этом многоголосом шуме, и он обратился к молодому человеку.

— В ваших словах, Шарль де Лавиль, есть известная доля правды, — заметил он, — но ведь мы не можем долго оставаться в настоящем своем положении, трудность которого увеличивается с каждой минутой. Как найти выход?

— Это сделать нетрудно, — живо возразил де Лавиль, — но имею ли я право давать вам советы?

— Да! Да! — закричали все разом.

— Прошу вашего внимания. Немедленно воцарилась полная тишина.

— Наша колония состоит из двухсот храбрых, решительных и находчивых людей, неужели же среди нас не найдется человека, способного взять на себя главную заботу? Мы лишились своего вождя, но ему можно найти заместителя. Граф Лорайль не мог жить вечно, рано или поздно он должен был умереть и оставить нас без своего руководства. Должны ли мы падать духом и отказываться от продолжения дела? Нет, мы должны оправиться, смело взглянуть в лицо опасности и выбрать нового вожака из числа лиц, известных своим умом и честностью. Такие люди среди нас найдутся. Не будем откладывать и немедленно назначим выборы. Когда мы изберем себе командира, то нечего будет бояться ни опасностей, ни страданий — у нас будет руководитель, который всегда окажет нам поддержку.

Последние слова де Лавиля вызвали новый взрыв энтузиазма со стороны колонистов.

Таков уж характер французов: достаточно самого ничтожного толчка, чтобы возбудить их мужество и рассеять тучи, сгустившиеся на горизонте, самое ничтожное обстоятельство способно разогнать их уныние.

Колонисты разбились на группы по три — четыре человека каждая и принялись живо обсуждать вопрос об избрании командира.

Тем временем де Лавиль оставался внешне равнодушным ко всему, что происходило среди авантюристов, предоставив товарищам полную свободу действий.

Мы должны заметить, что совет, данный молодым человеком, не был вызван никакими корыстными побуждениями с его стороны, у него вовсе не было намерения сложить с себя ответственность за командование, которым он ничуть не тяготился. Единственной его целью было помочь французам выбрать вождя и спасти колонию от гибели. Молодой человек был уверен, что благодаря трудам и усилиям дофиеров колония достигнет еще большего процветания, нежели сейчас, через год после переселения французов в Америку.

Колонисты совещались довольно долго, в каждой кучке отдельными ораторами произносились горячие речи, все были крайне возбуждены.

Но это возбуждение мало-помалу улеглось, отдельные группы соединились вместе, и под влиянием нескольких более искусных вожаков совещание теперь проходило серьезнее.

Наконец после долгих переговоров колонисты пришли к соглашению и решили послать выборного уведомить де Лавиля о результатах собрания.

Делегат вошел в дом командира, а остальные товарищи в строгом порядке выстроились перед входом.

Мы уже сказали, что Шарль де Лавиль мало интересовался внешними событиями, смерть графа де Лорайля, к которому он искренне привязался, не только повергла его в состояние глубокой печали, но и порвала всякую внутреннюю связь молодого авантюриста с колонией, он ждал только окончания выборов, чтобы попрощаться с товарищами и уехать.

Когда выборный от лица колонистов вошел в комнату, погруженный в свои мысли де Лавиль поднял голову и вопросительно посмотрел на вошедшего.

— Ну, — спросил он у авантюриста, — выбрали вы кого-нибудь себе в командиры?

— Да, — лаконично ответил делегат.

— Кто же это? — с интересом спросил молодой человек.

— Об этом вы узнаете от товарищей, мсье Шарль, — ответил тот. — Мне поручили пригласить вас присутствовать при избрании и лично утвердить его результаты.

— Это верно, — улыбнулся де Лавиль, — я забываю, что пока еще не сложил с себя обязанностей командира и должен передать их тому, кого вы изберете вместо графа. Я к вашим Услугам.

Выборный молча поклонился, и оба вышли на двор.

Когда они показались на крыльце, все колонисты приветствовали их появление громкими восклицаниями восторга, замахали шляпами и платками.

— Капитан, — произнес выборный, — я сейчас прочту вслух эту грамоту, и мы все подтвердим ее клятвой. Вы же со своей стороны поклянитесь заботиться о благе колонии и относиться ко всем колонистам с равной справедливостью.

Молодой человек снял шляпу, протянул руку к толпе и твердо сказал:

— Клянусь вам в этом!

— Да здравствует капитан! — с энтузиазмом вскричали колонисты. — Читайте же, читайте грамоту.

Началось чтение.

После каждого отдельного пункта колонисты в один голос произносили:

— Клянемся!

Эта сцена поражала своим величием: энергичные, бывалые авантюристы, с бронзовыми решительными физиономиями, клялись перед лицом неба безгранично повиноваться своему командиру; окружающая их дикая пустынная обстановка делала наших героев похожими на флибустьеров XVI века.

После присяги вновь раздались восторженные крики, завершившие церемонию избрания вождя авантюристов.

После этого взрыва приветствий точно по волшебству воцарилось молчание.

Выборный снял свою шляпу и почтительно поклонился молодому человеку. Тот в смущении не знал, что ему делать.

— Шарль де Лавиль, — начал выборный громким и отчетливым голосом, — все мы, французские колонисты Гетцали, приступив к выборам нового командира, остановили свое внимание на вас. Вы соединяете в себе все те достоинства, которыми должен отличаться наш будущий командир. Вы служите для нас ярким воспоминанием о нашем покойном предводителе. Просим вас стать во главе гетцальской колонии и надеемся, что вы будете продолжать славное дело, начатое графом де Лорайлем.

Затем колонист взял в руки документ, определявший обязанности всех колонистов при найме их на службу покойным графом, и развернул его…

Выбор пал на достойнейшего — Шарль де Лавиль был единственным человеком, способным довести до благоприятного конца французскую экспедицию и доставить благоденствие колонии авантюристов, осиротевшей после смерти графа де Лорайля.

Глава VIII. Гонец

Казалось, после выборов жизнь в колонии пошла своим обычным порядком, по крайней мере внешне все оставалось по-прежнему. Но на деле все обстояло далеко не так. Со смертью графа де Лорайля авантюристы сразу лишились многих надежд, только этот человек мог руководить ими благодаря решительному, предприимчивому характеру.

С его утратой все изменилось, внезапно возникло множество затруднений.

Непоколебимая воля графа, его незаурядная личность внушали мексиканским властям хотя бы чисто внешнюю благосклонность к переселенцам. Вообще же мексиканцы с большим неудовольствием смотрели на колонии, возникавшие на их территории, но, боясь мести человека, который сумел внушить им страх, они потихоньку окружили его целой системой всевозможных мелких затруднений, чтобы сделать положение французов нестерпимым. Последним приходилось напрягать все силы, но они не могли помешать постепенному ухудшению своего политического положения.

Несмотря на отдаленность от морского берега, вести о событиях, происходивших далеко за пределами колонии, доходили до ее членов, хотя и со значительным опозданием.

Эмигранты проходили через Гетцали целыми отрядами. Все они направлялись в Калифорнию, так как эта страна представлялась им землей обетованной. Эти люди мечтали о неистощимых золотоносных россыпях Калифорнии, об огромных богатствах, заключающихся в ее недрах.

Золотая лихорадка — эту опасную, привязчивую болезнь англичане удачно назвали yellow mineral fever, желтой металлической лихорадкой — достигла своего апогея.

Со всех концов света бросились на роковую землю европейцы, азиаты, африканцы, американцы, австралийцы — авантюристы всех мастей. Подобно мрачным тучам саранчи заполнили они ее уголки и сами были поглощены ею после тяжелейших страданий.

Это был какой-то «крестовый поход», движимый низкими человеческими стремлениями. «Золота, золота!» — лозунг его участников.

Люди покидали отечество, семью, все, что имели дорогого, лишь бы достигнуть одной цели — собрать как можно больше золота.

Отряды золотоискателей непрерывно, один задругам следовали через колонию, взоры авантюристов были упрямо устремлены к горизонту. «Калифорния, золотые россыпи», — так отвечали они на все вопросы.

Ради этого королевского металла они не брезговали никакими средствами, никакое препятствие не могло их остановить, они были готовы на все, их не пугали ни самые отвратительные преступления, ни бесчестные измены, ни низкие подлости.

К несчастью для колонии, эти авантюристы, проходившие через ее территорию, принадлежали к самым невежественным, свирепым и развращенным социальным группам Мексики.

При виде их у французов, имевших своей первоначальной целью разработку золотоносных россыпей, проснулось желание вернуться в покинутое ими Эльдорадо и получить желанную часть добычи.

Человек даже самой сильной воли не может безнаказанно слышать постоянно раздающиеся возле него крики «Золото! Золото!». Это сочетание нескольких звуков обладает какой-то неимоверной, совершенно непостижимой притягательной силой, которая усиливает алчность и пробуждает в душе самые дурные инстинкты.

Колонисты Гетцали были истинными искателями приключений, большинство из них покинуло Европу под влиянием только одного желания — быстро обогатиться на той таинственной земле, о которой они наслышались столько чудес.

Повинуясь воле графа, который пользовался громадным авторитетом, они примирились с тем положением, которое он для них создал, и в силу привычки мало-помалу забыли о прежних стремлениях, стали считать их химерами, неосуществимыми мечтами.

Последующие события — а вести о них проникли в колонию — упрочили славу Калифорнии и снова возбудили алчные стремления наших авантюристов.

Шарль де Лавиль со страхом следил за нравственным разложением колонии. Он отлично понимал, что главный враг — старый зародыш авантюризма, все еще дававший себя чувствовать и заставлявший колонистов ненавидеть всякое мирное, спокойное существование. Под влиянием бессознательной страсти к приключениям они жаждали бурной, полной приключений жизни, отрицая всякое топтание, как им казалось, на месте.

По какой-то странной причуде человеческого сердца эти люди, страстно мечтавшие о золоте и подвергавшие себя неимоверным опасностям ради его достижения, начинали относиться с презрением к драгоценному металлу, лишь только он попадал в их руки. Они, не считая, бросали его на столы игорных домов и сорили им во всевозможных притонах. Казалось, что золото, добыча которого была сопряжена с такими трудностями, жгло им пальцы, и они стремились отделаться от него как можно скорее.

Это наблюдение особенно верно по отношению к французам. Золото в их глазах получило ценность главным образом благодаря тем трудностям, с какими связано его приобретение.

Как истинные авантюристы в полном смысле этого слова, они любили не золото само по себе, а ту борьбу, ту энергию, те подвиги, которыми сопровождались поиски этого металла.

Шарль де Лавиль отлично понимал характер людей, бывших под его началом, для него не являлось тайной, что их не трудно удержать около себя, если найти приложение тому избытку сил и необычайной живости воображения, которыми отличались французские авантюристы.

Но как достичь такого результата? Где найти такое средство?

Шарль тщетно ломал голову, но ничего не мог придумать.

Тем временем в Гетцали возвратились два француза, которые принимали участие в последней экспедиции графа и считались погибшими.

Колонисты были крайне изумлены, увидав этих полунагих, истощенных, исхудалых людей, едва державшихся на ногах. Но удивление возросло еще больше, когда те пришли в себя и были в состоянии рассказать товарищам о своих необычайных приключениях.

Вот что они поведали.

Так случилось, что ураган, застигший отряд графа, захватил их двоих несколько в стороне от того места, где укрылись остальные. Им удалось спастись, но когда буря рассеялась, они, к своему ужасу, убедились, что на песке не осталось ни Малейших следов, никаких признаков отряда. Французы очутились посреди голой, мрачной пустыни. Безуспешно напрягая свое зрение, они не видели ничего, кроме песка, Устилавшего все кругом. Несчастные считали себя погибшими. Бросившись на землю, они приготовились ждать смерти, только она могла положить конец их страданиям. Долго лежали они друг подле друга, устремив глаза в одну точку. Ими овладело оцепенение, которое испытывают даже сильные люди после каких-нибудь особенно серьезных потрясений, в такие минуты исчезает самоконтроль и мысль перестает работать.

Путники не могли определить, сколько времени пришлось им так бедствовать, они уже не жили, не чувствовали… Из этого состояния их вывело внезапное появление отряда апачей. Индейцы гарцевали вокруг на своих лошадях, испуская дикие вопли, и с угрожающим видом размахивали копьями. Краснокожие без всякого сопротивления захватили французов в плен, увели в свой атепетль и обратили там в самое постыдное и унизительное рабство.

Энергия, покинувшая на некоторое время авантюристов, вернулась к ним, и они благодаря терпению, ловкости и проворству мало-помалу подготовили средства к бегству.

Не будем входить во все подробности их действий, скажем только, что в конце концов после бесчисленных препятствий пленникам удалось добраться до колонии, еле живыми от усталости и голода. Перейдем теперь к самому важному пункту их повествования. Эти два француза уверяли колонистов, что на расстоянии ружейного выстрела от того селения, куда привели их апачи, находятся золотые россыпи, богатство которых неисчислимо, что разрабатывать их не представляет никаких трудностей, так как они находятся на самой поверхности земли. Доказывая справедливость своих слов, они показали несколько изумительных золотых самородков, которые им удалось захватить с собой. Они ручались, что смогут проводить к этим россыпям, находящимся от колонии на расстоянии не более чем в двенадцати днях пути. Авантюристы, которые возьмут их проводниками, будут щедро вознаграждены за все трудности путешествия.

Рассказ живо заинтересовал колонистов. Особое значение ему придавал Шарль де Лавиль. Несколько раз он заставлял этих людей рассказывать все сначала, и всякий раз повествование повторялось в каждой мелочи. Наконец капитан нашел средство, которое так долго искал. Теперь он знал: товарищи не только не покинут его, но даже будут слепо повиноваться всем его приказаниям.

В тот же день он объявил колонистам об организации экспедиции для обследования этих россыпей. Если рассказ бежавших от индейцев авантюристов окажется соответствующим действительности, французы потеснят индейцев и займутся добычей золота в свою пользу.

Новость была принята с восторгом.

Де Лавиль тотчас же начал действовать для осуществления своего проекта.

Число колонистов сильно уменьшилось из-за многочисленных побегов, тем не менее в Гетцали еще оставалось до двухсот французов. Для золотоискателей было очень важно сохранить за собой колонию, так как она являлась единственным местом, где они могли пополнить съестные припасы. Читателю уже известно, что Гетцали являлся оплотом цивилизации на самом краю пустыни.

Вначале эта позиция для колонии была выбрана затем, чтобы легче удерживать индейцев от их регулярных набегов на мексиканские области. Теперь же она как нельзя лучше подходила авантюристам, давая им возможность запастись всем необходимым, не прибегая к посторонней помощи. Кроме того, благодаря отдаленности колонии от населенных мест они могли скрывать долгое время свое открытие от мексиканского правительства и тем самым лишить возможности, несмотря на всю его алчность, вмешаться и отобрать львиную долю добычи.

Капитан не хотел оставлять колонию без защиты. Нужно было обезопасить ее от апачей и команчей — непримиримых врагов белых. Де Лавиль решил, что в экспедиции примут участие восемьдесят хорошо вооруженных всадников.

Устраняя возможные разногласия между товарищами, капитан объявил, что участники экспедиции будут избраны жребием.

Такой способ примирял всех и был встречен с большим сочувствием. Приступили к жеребьевке: на клочках бумаги написали имена всех авантюристов, листки эти свернули в трубочку и положили в шляпу, а потом поручили ребенку вынуть восемьдесят штук и назвать имена. Читатель видит, что эта комбинация совмещала в себе простоту и справедливость, никто не мог жаловаться.

Все устраивалось так, как хотел капитан. Судьба, как это случается довольно часто, благоприятствовала ему, и жребий пал на самых энергичных и предприимчивых людей. После жеребьевки все занялись сборами: запасались всякого Рода провизией, готовили мулов, а также инструменты, необходимые для добывания руды. Несмотря на всю энергию, вложенную в дело участниками экспедиции, им пришлось потратить около месяца, чтобы завершить приготовления.

Ужасная катастрофа в пустыне дель-Норте, жертвой которой стал граф де Лорайль, и мысль о предстоявшем переходе через пустыню заставляли графа действовать как можно осторожнее и заботиться о любой мелочи.

Не обращая внимания на своих нетерпеливых товарищей, которые всячески побуждали его торопиться с отъездом, он со свойственной ему добросовестностью следил за изготовлением повозок, предназначенных для провизии. Не упускалось из виду ничего, что с первого взгляда могло бы показаться несущественным. Капитан отлично понимал, что потеря одного часа в пустыне, вызванная порчей какой-нибудь гайки или ремня, может повлечь за собой гибель всего отряда.

Наконец все было готово и назначен день отъезда. Через двадцать четыре часа экспедиция покидала Гетцали. Но тут одно непредвиденное событие совершенно изменило планы авантюристов. Часовой, стоявший у ворот, дал знать о прибытии какого-то незнакомца. Это случилось около пяти часов вечера, как раз в то время, когда капитан после последнего осмотра уже нагруженных повозок возвращался домой. Узнав, что гость принадлежит к белой расе и носит форму офицера мексиканской армии, де Лавиль дал приказ впустить его. Проход был открыт, и полковник — на незнакомце была форма, присвоенная этому чину — въехал в ворота колонии. Его сопровождали два стрелка, ведущих за собой мула, нагруженного кладью офицера.

Капитан вышел ему навстречу.

Полковник слез с лошади, бросил поводья одному из стрелков и вежливо поклонился капитану.

— С кем имею честь говорить? — спросил капитан незнакомца, учтиво отвечая на его поклон.

— Я, — ответил гость, — полковник Винсенте Суарес, адъютант генерала Себастьяна Гверреро, генерал-губернатора Соноры.

— Очень рад познакомиться с вами, сеньор Винсенте. По всей вероятности, вы утомились от долгого пути, который вам пришлось проделать, чтобы добраться до нашей колонии. Надеюсь, вы не откажетесь перекусить с дороги, чем Бог послал.

— С большим удовольствием, — с поклоном сказал полковник, — я так спешил, что почти не останавливался от самого Гуаймаса.

— А вы едете из Гуаймаса?

— Да, прямо оттуда. Вот уже четыре дня, как я выехал.

— Гм! Значит, вы смертельно устали, так как вам пришлось ехать очень быстро. Будьте добры, следуйте за мной.

Полковник молча поклонился, и капитан повел его в дом, где уже были приготовлены всевозможные закуски.

— Садитесь, пожалуйста, дон Винсенте, — обратился к нему капитан, подвигая стул.

Полковник почти упал на предложенное сиденье, почувствовав при этом такое облегчение, которое может понять только человек, сделавший тридцать миль подряд, без всяких остановок в пути.

Стрелки встретили столь же радушное гостеприимство со стороны младших офицеров колонии. На несколько минут беседа полковника с капитаном прервалась. Гость ел и пил с жадностью, принимая во внимание известную воздержанность мексиканцев. Де Лавиль с большим любопытством смотрел на редкого посетителя, спрашивая самого себя, что могло побудить генерала Гверреро прислать в Гетцали офицера в чине полковника с приказанием поторопиться с исполнением поручения. Капитан чувствовал понятное беспокойство.

Наконец полковник, сделав последний глоток воды, вытер губы и обратился к капитану.

— Тысячу раз извините за мою бесцеремонность, — начал он, — но сознаюсь, что я еле держался на ногах от истощения, так как ничего не ел с восьми часов вечера.

Капитан поклонился.

— Вы, конечно, не рассчитываете сегодня же отправиться в обратный путь?

— Простите кабальеро, но я должен уехать через час, если это только возможно.

— Так скоро?

— Генерал приказал мне вернуться как можно скорее.

— Но ваши лошади совершенно разбиты…

— Я рассчитываю на вашу любезность и надеюсь, что вы Дадите мне свежих лошадей.

В колонии не было недостатка в лошадях. Их было гораздо больше, чем требовалось для действительных нужд колонии, и де Лавилю ничего не стоило исполнить просьбу полковника. Но наружность гостя и все его манеры внушали какое-то подозрение. Капитаном овладело еще большее беспокойство, и он ответил:

— Не знаю, полковник, в состоянии ли я это сделать, у нас так мало лошадей.

На лице полковника отразилась явная досада.

— Caramba! — воскликнул он. — Какая неприятность!

В эту минуту дверь потихоньку отворилась, и слуга передал капитану бумагу, на которой было написано несколько слов.

Молодой человек, извинившись перед гостем, развернул небольшой листок и пробежал его глазами.

— О! — воскликнул капитан и в волнении скомкал записку. — Он тоже здесь! В чем же дело?

— Что такое? — вопросительно промычал полковник, не поняв восклицания, произнесенного на французском языке.

— Ничего особенного, — ответил де Лавиль, — это дело касается лично меня. Я сейчас приду, — добавил он, обращаясь к слуге.

Тот поклонился и вышел.

— Простите, полковник, — обратился капитан к своему гостю, — позвольте оставить вас на минуту.

И не дожидаясь ответа, быстро вышел, старательно заперев за собой дверь.

Этот поступок окончательно смутил полковника.

— О, — пробормотал он, повторяя по-испански те же слова, которые капитан только что произнес по-французски, — в чем же дело?

Как истинный мексиканец, полковник во всем любил ясность и старался разоблачать все то, что от него скрывали. Он потихоньку встал, подошел к окну и, отдернув занавеску, с любопытством выглянул во двор. Но этот нескромный поступок не привел ни к чему. Во дворе не было ни души.

Неторопливо возвратился гость на прежнее место, снова уселся в кресло и принялся беспечно крутить папироску.

— Терпение, — бормотал он вполголоса. — Рано или поздно я узнаю, в чем тут загадка.

Это замечание утешило его, полковник с видом философа закурил папироску, и вскоре его нельзя было разглядеть из-за густого дыма, который он выпускал одновременно и через ноздри, и через рот.

Мы оставим почтенного полковника за этим приятным занятием и объясним читателю, что означало восклицание, сорвавшееся с уст капитана при чтении записки, поданной ему так неожиданно.

Глава IX. Донья Анжела

Прежде чем рассказывать о том, что произошло в Гетцали между де Лавилем и полковником, нам необходимо возвратиться в лагерь авантюристов. Луи, все еще держа молодую девушку в объятиях, перенес ее в свой шалаш из листьев, который устроили ему товарищи при самом входе в церковь.

Усадив ее на кресло, он опустился на табурет.

Оба они сидели молча, погрузившись в глубокое раздумье.

Граф чувствовал, как вместе с жаждой жизни к нему возвращаются прежние надежды, он начинал жить всем существом и уже мечтал о новом будущем, о том будущем, от которого хотел отказаться, приняв твердое решение погибнуть во время отважной, но безрассудной экспедиции.

Сердце человека полно самых необыкновенных противоречий. Граф ушел в свое горе и дышал только им, не желая принимать от жизни ничего, кроме ее печалей, и с пренебрежением отвергая возможность счастья со всеми его пленительными минутами.

Теперь же, сам не отдавая себе отчета в таинственной перемене, которая с ним произошла, он инстинктивно чувствовал, что печаль, так долго лелеянная в его сердце, утихает и грозит совершенно исчезнуть, уступая место тихой мечтательной меланхолии. Но это новое душевное состояние, переживаемое графом, должно было уступить место другому, более живому и сильному чувству, уже успевшему пустить глубокие корни в душе нашего героя и безраздельно овладевшему всем его существом раньше, чем он приготовился побороть его и вырвать из своего сердца.

Этим новым чувством была любовь. Страсть не знает предела и не слушает никаких указаний разума, иначе ее нельзя было бы назвать страстью.

Дон Луи любил Анжелу. Он любил ее безумно и страстно, как может любить лишь человек, стоящий на границе молодости и зрелых лет. Он любил ее и в то же время ненавидел. Он сердился на эту новую любовь, заставляющую его забыть о старой и доказывающую, что сердце человека лишь засыпает на некоторое время, но никогда не умирает.

Анжела взяла над ним особенно сильную власть наверное потому, что была прямой противоположностью с предметом первой любви графа — доньей Росарией, нежным созданием, похожим на ангела.

Величественно строгая красота Анжелы, ее пылкий, страстный характер — все в ней пленяло графа. Он сердился на себя за ту власть, которую невольно допустил над собой, упрекал себя за недостойную слабость, которая заставила забыть о прежних его намерениях и пробудила в нем жажду жизни.

Луи не был исключением из рода человеческого. Все люди более или менее одинаковы. Когда в их душу проникает радость или печаль, они свыкаются с постоянным развитием этого чувства, оно становится частью их существа, и они прячутся за ним, как за недоступной цитаделью. Когда же здание, на постройку которого затрачено столько сил, неожиданно рушится, они начинают сердиться на себя за то, что не сумели его защитить, и считают это внутреннее крушение следствием какой-нибудь внешней причины, а та порой совершенно не при чем.

Луи задумался, голова его склонилась на грудь. Он все больше и больше уходил в свои грезы. Внезапно граф поднял голову и посмотрел на Анжелу. И в этом взгляде сразу отразились все его чувства.

Молодая девушка опустила голову и закрыла лицо руками, по ее тонким пальцам медленно струились слезы, похожие на жемчужины. Она плакала совершенно беззвучно, только грудь ее судорожно вздрагивала.

Граф побледнел; он вскочил со своего места и бросился к Анжеле. При этом порывистом движении она отняла руки от лица и посмотрела на Луи с таким выражением горячей любви, что граф задрожал от счастья и упал перед ней на колени.

— О-о! Я люблю тебя, — задыхаясь проговорил он. Девушка нежно смотрела на возлюбленного.

Вдруг она бросилась ему на руки, спрятала лицо на его плече и зарыдала. Граф, не зная, чем объяснить такое состояние, растерялся. Он усадил Анжелу в кресло, сел рядом и взял ее за руку.

— Зачем эти слезы? — нежно спросил он. — Расскажите мне, что случилось.

— Я уже не плачу, — сказала Анжела, силясь улыбнуться сквозь слезы.

— Дитя мое, вы от меня что-то скрываете, у вас есть какая-то тайна.

— Тайна — это тайна моей любви. Ведь я почти не говорила вам о своей любви.

— Увы, я тоже вас люблю, — печально проговорил он, — но эта любовь внушает мне какой-то страх.

— Отчего же? Ведь вы меня любите?

— Да, я вас очень люблю, ради вас, ради вашей любви я готов пожертвовать всем…

— И что же? — спросила она.

— Увы, надо мной тяготеет проклятие. Любовь несет мне гибель, я это чувствую.

— Разве есть большее счастье, чем умереть за того, кого любишь?

— Но ведь я изгнанник, разбойник, лишенный покровительства закона.

Она вскочила с кресла. Лицо ее дышало гордостью, на лбу появились складки, ноздри трепетали и глаза блестели.

— Вы лучший из людей, дон Луи! — вскричала она. — Вы мечтаете о возрождении порабощенного народа. Что мне за дело до того, как называют вас низкие люди! Разве не придет тот день, когда вам воздадут по заслугам?! — Затем, немного успокоившись от своего волнения, она нежно улыбнулась графу и продолжала: — Вы изгнанник, это правда… Но ведь истинное назначение женщины заключается именно в том, чтобы поддерживать людей, преследуемых судьбой. Борьба, которую вы предпринимаете, будет опасна. Ваш проект безрассуден по своей дерзости и необыкновенно широким замыслам… Быть может, вы не устоите в этой борьбе. Вам нужен не советник, не брат, вам нужна подруга, которая вас понимает и для которой ваше сердце не составляет тайны… В ту минуту, когда вами овладеет отчаяние и вы, подобно побежденному титану, будете готовы отступить назад, она ободрит и скажет: «Побольше мужества». Я стану этой верной, преданной подругой, я готова посвятить вам всю свою жизнь. Дон Луи, я вас никогда не покину, если вы погибнете, то и я погибну вместе с вами, сраженная тем же ударом.

— Благодарю, дитя мое, но я не чувствую себя достойным такой преданности. Подумайте только, на что вы себя обрекаете… Подумайте о той тихой, спокойной жизни, которую хотите покинуть, чтобы обручиться с горем, может быть, Даже со смертью.

— Что мне за дело до этого! Разве я побоюсь смерти, если буду с вами? Я вас люблю.

Дон Луи колебался.

— Подумайте, — проговорил он, спустя некоторое время, — подумайте о том ужасном горе, которое вы причините своему покинутому отцу, любящему вас такой нежной любовью. Ведь у него никого не останется.

— Замолчите, замолчите! — вскричала она раздирающим душу голосом и закрыла его рот своей рукой. — Не говорите мне о моем отце… Зачем вы о нем напоминаете? Зачем растравляете мою рану? Я люблю вас, дон Луи, я люблю вас. С сегодняшнего дня вы составляете для меня все — родителей, богатство, друзей. Понимаете ли вы — все! В тот день, когда я в первый раз встретилась с вами, страшным и могущественным, как ангел-губитель, в моем сердце зародилось неясное предчувствие, что моя судьба должна соединиться с вашей. Когда я встретилась с вами вторично, мое убеждение окрепло еще более, но тогда я оставалась в тени и не была нужна вам. Но теперь все изменилось. Вас обманули, вас предали, вас покинули люди, в своих интересах поддерживавшие вас раньше. Страна, которой вы несете освобождение, хочет от вас отречься. Мой отец, которому вы спасли жизнь, стал вашим непримиримым врагом из-за того, что вы отказались служить его алчному и постыдному честолюбию. Надеясь на любовь, как на крепость, я отреклась от своего отечества, покинула отца и, будучи настоящей дочерью мексиканских вулканов, в жилах которой течет не кровь, а лава, забыла даже стыдливость, свойственную девушкам, и открыто порвала со всем прежним миром, вызывающим во мне одно только отвращение. Возмущенная бесчисленными изменами, которыми опутали вас со всех сторон, я пришла с целью облегчить вашу жизнь. Я не строю никаких иллюзий относительно будущего, я отлично сознаю, что вы можете погибнуть через три-четыре дня. Но когда наступит роковой час, когда буря разразится над вашей головой — я буду с вами и поддержу своим присутствием, ободрю своей безграничной любовью и умру вместе с вами!

Если женщина действительно любит и находится под влиянием истинной страсти, то она бывает так очаровательна, что даже самый закаленный человек испытывает что-то вроде сладострастного головокружения. Разум его покидает, и он ничего не видит, кроме той любви, которую внушает и которой гордится.

— Но ведь вы плакали, Анжела, у вас и сейчас еще текут слезы.

— Да, — воскликнула она, — я плакала и продолжаю еще плакать. Неужели вы не догадываетесь о причине этих слез, дон Луи? Я плачу потому, что я слабая женщина, чьему сердцу пришлось перенести тяжелую борьбу, прежде чем я приняла решение последовать за вами, теперь я презираю все… Все эти мелочные требования чахлой цивилизации, все эти глупые приличия, заставляющие скрывать искренние чувства и играть глупую комедию… Вот почему я плакала и продолжаю плакать теперь. Но, мой возлюбленный, я плачу столько же от радости, сколько и от стыда. Эти слезы — признак победы, которую ты одержал надо мной…

— Анжела, — отвечал ей граф, — я не обману вас ни в вашей любви, ни в вашем доверии.

Она бросила на него взгляд, выражающий полное самоотречение.

— Мне ничего не надо, кроме вашей любви, — тихо проговорил Луи, — что мне за дело до всего остального. Но мне важно, чтобы та, которая отдала мне все, не уронила бы себя в общественном мнении…

— Что же вы хотите сделать?

— Дать вам мое имя, единственное, что у меня осталось. Хотя вы будете подругой разбойника, — прибавил он с горечью, — никто не посмеет назвать вас моей любовницей. Клянусь, в глазах всех вы будете моей законной женой.

— О! — радостно воскликнула она.

— Отлично, брат, — сказал Валентин, входя в хижину, — я берусь пригласить священника, который благословит ваш союз. Истинного пастыря христианской церкви.

— Благодарю вас, Валентин…

— Зовите меня братом. Теперь я ваш брат, так как я брат Луи. Вы благородное существо, и я высоко ценю вашу любовь к нему. А теперь, — прибавил он с улыбкой, — мы будем соперничать друг с другом в любви к человеку, к которому оба привязаны.

Глаза графа наполнились слезами. Он не находил слов выразить волновавшие его чувства. Он мог только протянуть Руки этим двум преданным ему существам.

— Теперь, — весело сказал Валентин, желая переменить тему разговора, — побеседуем лучше о делах.

— О делах?

— Господи, — засмеялся охотник, — мне кажется, у нас с тобой немало важных вопросов, которыми следует заняться.

— Да, — отвечал дон Луи, — но можем ли мы делать это в присутствии дамы?

— Об этом-то я и не подумал. Я мало знаком со светскими приличиями, но думаю, мне простят…

— Позвольте, господа! — заявила Анжела. — Женщина часто бывает хорошей советчицей, а при настоящих обстоятельствах, мне кажется, я буду вам особенно полезна.

— Нисколько не сомневаюсь, — вежливо сказал охотник, — но…

— Но вы этому нисколько не верите, — своенравно прервала его девушка, рассмеявшись над этим замечанием Валентина, — впрочем, решите сами…

— Мы слушаем вас, — сказал граф.

— Отец мой сейчас занят важными приготовлениями, его цель — раздавить вас раньше, чем вы подготовитесь к походу. Все покоренные индейцы, которые в состоянии носить оружие, созваны, по всей Соноре объявлен чрезвычайный набор рекрутов.

— О, действительно! Вот так страшные приготовления! — заметил Луи.

— Это еще не все… Нет ли где-нибудь в окрестностях французской колонии?

— Есть, — уже серьезно отвечал граф, — колония Гетцали.

— Мой отец пошлет туда, если еще этого не сделал, одного из своих адъютантов, полковника Суареса.

— С какой целью?

— Вероятно, чтобы заставить их, давая всевозможные обещания, отказать вам в поддержке, на которую вы могли всегда рассчитывать.

Луи задумался.

— Необходимо что-нибудь предпринять, — сказал он. — Пока все собираются в поход, надо послать верного гонца в Гетцали. Колонисты — французы, и невозможно предположить, чтобы они отказались действовать с нами заодно, ибо спор, из-за которого мы беремся за оружие, касается их точно так же, как и нас.

— Совершенно справедливо, брат, будем действовать смело, без всяких уверток. Ты пойдешь со мной в Гетцали.

— Как, ты сам хочешь идти?

— Да, ведь расстояние не велико, не более двух дней пути. Лучше уж лично устроить это дело, тем более что никто — я в этом уверен — не достигнет таких результатов от поездки к колонистам, как я.

— Почему?

— Слишком долго рассказывать, не так давно я оказал важную услугу колонистам и надеюсь, они ее не забыли.

— О-о! Если так, то я не настаиваю, действительно, ты большего достигнешь в переговорах, чем кто-либо другой.

— Едем, — ответил Луи.

— Ну, вот видите, — сказала улыбаясь донья Анжела. — Не говорила ли я вам, что буду хорошей советчицей?

— Я в этом нисколько не сомневался, — галантно отвечал охотник. — Да иначе и быть не могло, так как брат уверил нас, что вы будете нашим ангелом-хранителем.

Дон Луи, передав командование одному из своих лейтенантов, посоветовав всем быть как можно деятельнее и в то же время осторожнее, объявил о неожиданном отъезде на несколько дней.

Но цель поездки граф скрыл, чтобы в случае неудачи переговоров с колонистами не привести товарищей в уныние.

При заходе солнца, простившись с Анжелой, он в сопровождении одного лишь Валентина поскакал по дороге в Гетцали.

Глава X. Переговоры

В бумаге, которую слуга-индеец передал капитану де Лавилю и которая вызвала в нем такое волнение, заключалось одно только имя, но это имя было хорошо известно в Гетцали — имя графа Луи-Максима-Эдуарда де Пребуа-Крансе. Колонисты Гетцали слышали о французской экспедиции, организуемой в Сан-Франциско для разработки неисчерпаемых рудников Планча-де-Плата. Они знали также и о том, что этот отряд достиг Гуаймаса, но с тех пор до них не доходило никаких известий, и колонисты ровно ничего не знали о последующей судьбе этого предприятия.

Капитан был вполне уверен в том, что руководителем этой экспедиции был граф Пребуа-Крансе. Вместе с тем по нескольким словам, вырвавшимся у графа во время его пребывания на асиенде, де Лавиль догадывался об интригах мексиканского правительства, направленных против графа. Поэтому, прочитав его имя, он сейчас же воскликнул: — Он здесь?! Что же такое случилось? И де Лавиль немедленно отправился навстречу графу в полной уверенности, что тот, лишившись покровительства закона за какой-нибудь проступок, пришел к нему искать помощи и убежища.

Неожиданный визит полковника Суареса странным образом совпал с прибытием графа и только подтверждал для капитана справедливость его предположений. Все наводило его на мысль, что полковник привез предписание не принимать изгнанника в колонию и в случае его появления захватить и передать в руки мексиканского правительства.

Не колеблясь ни одной минуты, де Лавиль решил не только не выдавать графа, но оказать ему самое широкое покровительство. Читатель видит, что капитан де Лавиль был не так уж далек от истины.

Дон Луи и Валентин, сидя в креслах, курили и беседовали, на столе перед ними стоял отвар из тамариндовых ягод, который они пили маленькими глотками, рассчитывая освежиться после продолжительного пути.

Дверь отворилась, и вошел капитан. Все трое раскланялись, горячо пожали друг другу руки. После обычных приветствий де Лавиль пригласил гостей садиться.

— Какие обстоятельства, граф, привели вас в Гетцали? — начал он.

— Гм, вы бы спросили, какой ураган, это было бы вернее. Никогда мне не приходилось подвергаться такой ужасной буре, которая грозит мне сейчас.

— О! Рассказывайте скорее, в чем дело, я считаю излишним уверять вас в своей преданности.

— Благодарю, но прежде всего позвольте спросить: кто заступил на место графа Лорайля в управлении колонией?

— Я, — скромно ответил молодой человек.

— Неужели? Как я рад! — откровенно сказал граф. — Лучшего преемника ему невозможно желать.

— Граф, — смущенно пробормотал юноша.

— Честное слово, капитан, я откровенно говорю вам то, что чувствую. Неужели это вас задевает?

— Нисколько, — улыбнулся капитан.

— В таком случае все отлично. Я уверен, в моих интересах довериться вам.

— Вы правы.

— Позвольте представить вам самого моего близкого друга. Вы доставите мне большое удовольствие, если поближе сойдетесь с ним. По всей вероятности, вы уже о нем слышали. Это тот французский охотник, которого индейцы и американцы прозвали Искателем Следов.

Капитан быстро вскочил со своего места и протянул руку охотнику.

— Так это вы! — воскликнул он. — Вы Валентин Гилуа?

— Да, капитан, — с поклоном ответил тот.

— О, я очень рад познакомиться с вами лично, — с жаром заговорил молодой человек. — Здесь вас все очень любят и уважают, вы с достоинством носите французское имя, которым мы так гордимся. Благодарю вас, граф. Боюсь, мне не удастся вполне отблагодарить вас за доставленное удовольствие. Требуйте от меня любой услуги.

— Боже мой, — ответил граф, — в настоящее время я не стану требовать очень многого. К вам скоро приедет, если еще не приехал, один из адъютантов генерала Гверреро.

— Полковник Суарес?

— Да, он здесь.

— Уже?

— Уже. Прибыл час тому назад.

— Он вам ничего не говорил?

— Нет, до сих пор нам еще не пришлось побеседовать.

— Тем лучше. Я прошу спрятать меня в такое место, откуда можно услышать весь разговор, самому оставаясь незамеченным.

— С удовольствием. Рядом с той комнатой, в которой он ждет, находится кабинет, отделенный от нее одной только занавеской. Но можно сделать еще лучше.

— Как же?

— Вы с ним знакомы?

— Я?

— Да, знает ли он вас в лицо?

— Нет.

— Вы в этом уверены?

— Вполне.

— А вашего друга он также не знает?

— Тоже нет.

— Отлично, я все устрою. Поговорим теперь о ваших личных делах.

— О нет, это бесполезно.

— Почему же?

— Потому что полковник сообщит вам обо мне гораздо больше, чем могу сказать я сам.

— Значит, вы думаете, он из-за вас приехал?

— Я в этом нисколько не сомневаюсь.

— Отлично. Не беспокойтесь ни о чем.

— Мы на вас надеемся.

— До скорого свидания. Капитан вышел.

Полковник находился все в том же положении, как мы его оставили. Он уже успел выкурить значительное количество папиросок из маисовой соломы, никотин начал оказывать влияние на его мозг, веки отяжелели, и полковника стало клонить ко сну.

Капитан своим внезапным приходом сразу вывел его из этого оцепенения.

— Простите меня, полковник, я заставил вас так долго дожидаться, но меня задержало одно непредвиденное дело.

— Пожалуйста, не извиняйтесь, сеньор, — вежливо отвечал полковник. — Будьте любезны дать знать о моем приходе графу де Лорайлю, дела, из-за которых и приехал, не терпят ни малейшего отлагательства.

Капитан удивленно взглянул на полковника.

— Как, — произнес он, — вы хотите видеть графа де Лорайля?

— Конечно. Я должен передать ему депеши, которые привез с собой.

— Но ведь граф де Лорайль умер. Скоро исполнится год со дня его кончины. Неужели вы не знали об этом?

— Нет, я в первый раз слышу. Какое печальное известие!

— Странно. Но я отлично помню, что посылал нарочного к губернатору Соноры известить о смерти графа де Лорайля и сообщить, что соотечественники избрали меня на его место.

— Значит, ваш курьер не исполнил поручения. Может быть, он погиб дорогой?

— Боюсь, что так.

— Итак, теперь вы командир Гетцали?

— Да, полковник.

— Мне кажется, вы слишком молоды для такого трудного поста.

— Полковник, — ответил де Лавиль с некоторой важностью, — мы, французы, не придаем никакого значения ни росту людей, ни их возрасту…

— Иногда это бывает совершенно некстати. Впрочем, это меня не касается. Позвольте узнать, с кем имею честь говорить?

— С шевалье Шарлем де Лавилем. Полковник поклонился.

— Позвольте сообщить вам, кабальеро, содержание депеши.

— Прошу, мсье, подождать одну минутку, — живо ответил капитан, — я не имею права выслушивать вас один, я должен пригласить двух старших колонистов.

— Зачем?

— Таков у нас закон.

— Ну что же, пожалуйста.

Капитан позвонил в колокольчик, и на его звон вошел слуга.

— Попросите тех двух господ, которые сидят в зеленом кабинете, пожаловать сюда, — приказал он слуге. Тот вышел.

— Как, эти люди ждут вашего приказания? — недоверчиво заметил полковник.

— Да. Предполагая, что вы привезли важные депеши, я предупредил их об этом, не желая заставлять вас дожидаться.

— А! Весьма благодарен вам за эту любезность — время для меня очень дорого.

В эту минуту дверь открылась, вошли граф и Валентин.

Полковник, стараясь понять, с кем имеет дело, испытующе посмотрел на вошедших. Но ему не удалось ничего прочесть на этих холодных, бесстрастных лицах, и тот и другой походили на мраморные статуи.

— Господа, — обратился к ним капитан, — дон Винсенте Суарес, адъютант генерала дона Себастьяна Гверреро, военного губернатора Соноры. Полковник Суарес — два моих товарища.

Все трое чинно раскланялись друг с другом.

— Теперь, господа, — продолжал капитан, — прошу всех садиться. Полковник сообщит нам содержание депеш, привезенных с собой. Вероятно, эти депеши очень важны, так как полковник ни на минуту не останавливался с самого Гуаймаса.

— Говорите, полковник, мы вас слушаем.

Полковник принадлежал к числу людей, для которых обман является самым обыкновенным делом. Он всюду подозревал какие-нибудь происки. Так было и в данном случае. Далекий от того, чтобы догадаться об истине, он, тем не менее, понял сразу, что его водят за нос, хотя ему была совершенно неясна цель этого обмана. Ему не удалось прибегнуть ни к каким уловкам. Волей-неволей пришлось покориться.

Полковник вторично посмотрел на двух незнакомцев, точно желая проникнуть в их мысли, но эта попытка не увенчалась успехом.

— Senores caballeros, — начал он тогда, — я не сомневаюсь, что вы не забыли о тех милостях, которыми осыпало вас мексиканское правительство.

— Осыпало — это мило сказано, — с улыбкой прервал его де Лавиль, — но продолжайте, полковник.

Слегка смущенный этой злой насмешкой, полковник решил говорить дальше.

— Правительство и теперь готово сделать для вас все, в чем вы только будете нуждаться.

— От этого мы вас избавим. Благодеяния вашего правительства обходятся нам слишком дорого.

Разговор, завязанный в таком тоне, не обещал привести к дружескому соглашению. Но полковник не падал духом. Он мало заботился о результате переговоров, отлично сознавая, что тот, кто его послал, не постесняется, если захочет, осудить его при любом раскладе.

— Итак, — продолжал он, — я должен передать вам следующее предложение.

— Простите, полковник, не лучше ли будет прежде, чем говорить о самом предложении, указать нам на его мотивы?

— Senores caballeros, мне кажется, эти мотивы вам хорошо известны.

— Мсье, мы даже не догадываемся о них, и вы нас очень обяжете…

Граф и Валентин сидели неподвижно, точно статуи. Такая таинственность чрезвычайно беспокоила полковника.

— Мотивы очень просты. Из этого письма, — сказал полковник, передавая де Лавилю запечатанный пакет, — вы узнаете все.

Де Лавиль взял пакет, распечатал его, и быстро пробежав глазами послание, тотчас же скомкал.

— Полковник, — начал он твердым голосом, — губернатор Соноры забывает, что в колонии Гетцали находятся только французы, значит, там не может быть изменников. Мы сохранили свою национальность, несмотря на то что поселились в чужой стране. Если мексиканские законы не хотят оказать нам покровительства, то мы в нем не нуждаемся и сами сумеем защитить свою свободу.

— Эти угрозы… — прервал полковник.

— Это вовсе не угрозы, — решительно продолжал молодой человек. — Генерал Гверреро оскорбляет нас, французов, требуя бросить на произвол судьбы своего соотечественника, которого мы уважаем за его честность, мужество и благородство. Генерал приказывает нам не только отказать ему в поддержке, но и выдать его мексиканскому правительству. Он угрожает лишить нас покровительства закона, если мы протянем руку помощи графу, которого генерал считает разбойником и бунтовщиком. Пусть он поступает так, как ему нравится, но письмо с верным человеком будет переслано нашему посланнику в Мехико вместе с жалобой на постоянные притеснения мексиканских властей, жертвами которых мы стали с первого дня пребывания на этой территории.

— Вы напрасно возмущаетесь этим предложением, капитан, — ответил полковник. — Генерал к вам очень расположен. Я нисколько не сомневаюсь, что он сделает для вас много полезного, если вы согласитесь с ним. Что за дело вам, мирным колонистам, до этого бунтовщика-графа, которого вы даже и не знаете. Ваши собственные интересы требуют выдать этого злодея, для которого нет ничего святого. Прибыв в нашу страну, он запятнал себя самыми отвратительными преступлениями. Положитесь на меня, капитан, и оставьте тот гибельный путь, на который вы хотите ступить, откажитесь от помощи этому негодяю.

Капитан невозмутимо выслушал длинную тираду мексиканца, между тем как граф и его товарищ с трудом сдерживались. Наконец полковник замолчал, граф окинул его презрительным взглядом.

— Вы закончили? — сухо спросил де Лавиль мексиканца.

— Да, — смущенно ответил тот.

— Отлично, я очень рад, что переговоры наши подошли к концу. Будьте добры сесть на лошадь и немедленно покинуть колонию. Что касается генерала Гверреро, то я сам передам ему свой ответ.

— Я удаляюсь, сеньор. Когда же генерал должен ждать вашего ответа?

— Раньше чем через сутки. Ступайте.

— Я слово в слово передам генералу нашу беседу.

— Этим вы доставите мне большое удовольствие. До свидания, мсье.

— Как, до свидания? Значит, вы лично привезете ему свой ответ?

— Возможно, — насмешливо заявил капитан де Лавиль. Полковник был крайне пристыжен таким негостеприимным приемом. Он вышел под конвоем трех колонистов, не позволявших ему произнести ни одного слова. Лошадь уже ожидала его во дворе. Один из стрелков держал ее под уздцы. Полковник вскочил в седло и быстро тронулся в путь. Он спешил выехать из колонии. Однако, доехав до ворот, он обернулся и посмотрел назад. «Кто же были эти два незнакомца?»

Затем он пришпорил лошадь.

После его отъезда капитан крепко пожал руку дону Луи и с участием спросил:

— Теперь, дорогой граф, скажите, чем я могу быть для вас полезным?

Глава XI. План похода

Граф сердечно ответил на пожатие руки молодого человека. Лицо его стало печальным.

— Отчего вы мне не отвечаете? — спросил капитан. — Неужели сомневаетесь в моей готовности быть вам полезным?

— Не в этом дело, — грустно отвечал граф. — Я нисколько не сомневаюсь в вашем великодушии и благородстве и знаю, вы всегда придете мне на помощь.

— Что же вас смущает?

— Друг мой! — воскликнул граф. — Вы не можете себе представить, как я раскаиваюсь в том, что приехал сюда.

— Почему же?

— Нужно ли говорить? Земля, которую вы теперь обрабатываете, несколько лет назад была покрыта девственным лесом, он служил убежищем одним только хищным зверям. Теперь благодаря вашей работе, вашей энергии она превратилась в плодородную равнину, многочисленные стада пасутся на ваших лугах. В дикой, запущенной местности возникла колония цивилизованных людей. Земля начинает щедро вознаграждать вас за вложенный в нее труд, колония — на пути к процветанию. Близок тот день, когда другие последуют вашему примеру и, присоединившись к вам, помогут оттеснить диких индейцев в самую глубину непроходимых пустынь, сделают мексиканские границы безопасными и возвратят этой стране ее прежнее величие.

— Ну и что же? — спросил капитан.

— Мне кажется, — продолжал граф, — что, как иностранец, которому вы ровно ничем не обязаны, я не имею права втягивать вас в продолжительную борьбу, заставлять вмешиваться в спор, который нисколько вас не касается. При этом вы рискуете потерять все, и земля, возделанная вами с такими усилиями, возвратится в прежнее первобытное состояние. У меня возникает вопрос: имею ли я право требовать от вас разделить со мной мою несчастную участь?

— Я постараюсь разрешить ваши сомнения, — гордо отвечал молодой капитан. — Дорогой граф, мы находимся на расстоянии четырех тысяч лье от нашей страны, у самых границ пустыни. Нам больше не от кого ожидать помощи и покровительства. На далекой чужбине все французы должны смотреть друг на друга, как на братьев. Всякое оскорбление, нанесенное одному из нас, должны чувствовать все. Нас мало, врагам не трудно наносить нам всяческие оскорбления. Для нашей собственной пользы мы должны сблизиться еще теснее, чтобы добиться больших политических прав. Действуя общими силами, мы не только охраняем свою честь, но и защищаем свое отечество, свое французское имя, которым мы так гордимся и которое должны оберегать от всякого поношения.

— Вы прекрасно говорите, — помолчав, произнес Валентин. — Ваши слова тронули меня до глубины сердца. Чувство одиночества на чужбине заставляет нас сознавать общность наших интересов. Мы не должны допускать, чтобы презренные враги позволяли себе унижать нашу национальную честь. Франция вверила нам ее сохранность. Мы обязаны всем внушить уважение к нашему дорогому отечеству, хотя бы это и обошлось очень высокой ценой.

— Конечно, — горячо подхватил капитан, — мексиканское правительство, нарушая свои обязательства перед графом Пребуа-Крансе, оскорбило не отдельного человека, не какого-нибудь авантюриста, бродягу, а нанесло оскорбление всей Франции. Франция должна потребовать удовлетворения, и она это сделает. Мы поднимаем брошенную перчатку и отплатим за оскорбление. Если мы умрем, то умрем благородно. Я уверен, что наша смерть не пройдет бесследно, отечество будет гордиться нами, пролитая кровь воздвигнет себе мстителя. Далее, граф… Вы не чужой человек для нашей колонии. В самую критическую для нее минуту вы поддержали нас своей помощью и советом. Теперь очередь за нами, и уверяю: колонисты сумеют воздать вам за вашу услугу. Я закончил.

Граф не мог удержаться от улыбки.

— Хорошо, я с удовольствием принимаю вашу благородную поддержку. Было бы смешно, если бы я продолжал настаивать на своем отказе. Вы вправе были бы счесть это неблагодарностью с моей стороны.

— В добрый час, — весело сказал капитан. — Вижу, мы начинаем понимать друг друга. Я был уверен, что мне удастся убедить вас.

— Вы прекрасный товарищ, капитан, я не в силах вам противиться.

— Черт возьми! Вы явились как раз вовремя, чтобы заручиться нашей помощью.

— Как так?

— Если бы вы приехали двумя днями позже, то уже не застали бы меня здесь.

— Что это значит?

— Разве вы не заметили расставленные во дворе повозки? Мне предстояло отправиться во главе восьмидесяти лучших колонистов к золотым рудникам, о которых мы недавно случайно узнали.

— А-а…

— Да, но теперь экспедиция будет отложена, и отряд вместо экспедиции к золотым рудникам присоединится к вам. Я в этом почти убежден.

— То есть?

— Я не имею права распоряжаться отрядом и самовольно отложить экспедицию без общего согласия.

— Это справедливо, — ответил граф. Но по лицу его пробежала тень.

— Будьте спокойны, — начал уверять его капитан, — колонисты охотно дадут свое согласие, если будут знать, в чьих это интересах.

— Дай Бог, чтобы ваши слова оправдались… Все ли у вас готово к походу?

— Почти что так. Только я должен признаться, что мои погонщики ушли от меня, они тайно бежали из лагеря.

— Черт возьми! И уж, конечно, не забыли увести с собой всех мулов?

— Не оставили ни одного, так что я положительно не знаю, как повезу свою артиллерию и багаж.

— Хорошо, хорошо, мы поможем. У меня есть отличные повозки, и колония богата мулами.

— Гм! Я не знаю, как благодарить вас за ваши услуги.

— За мной дело не станет.

Все трое вошли в дом и продолжали вести беседу в той комнате, где еще недавно проходили переговоры с полковником Суаресом.

Капитан позвонил в колокольчик. На его зов явился слуга.

— Пусть все колонисты соберутся сегодня вечером по окончании работ. Я хочу сообщить им нечто важное.

Слуга молча поклонился.

— Принесите нам перекусить, — прибавил капитан. — Вы, конечно, отобедаете с нами? Ведь вам можно будет выехать только завтра, никак не раньше.

— Да, мы рассчитываем выехать с восходом солнца.

— Где ваш лагерь?

— В миссии de-Nuestra Sonora de los Angelos.

— Совсем рядом.

— О да, не более тридцати миль отсюда.

— Эта позиция одна из самых сильных. Вы долго на ней останетесь?

— Нет, я хочу сразу нанести решительный удар.

— Предусмотрительно. Вы должны внушить страх своим врагам.

Во время этого разговора двое слуг принесли стол, накрытый на троих.

— Пожалуйте за стол, — пригласил капитан.

Ужин отличался большой простотой. Иного нельзя было и требовать в этих условиях. Он состоял из дичи, маисовых лепешек, красных бобов и индейского перца, а также из напитков — пульке и каталонского рефино, самой крепкой водки, которая только существует.

У гостей проснулся настоящий волчий аппетит, да оно и понятно: ни граф, ни Валентин ничего не ели в продолжение тридцати часов. Они так и накинулись на расставленные перед ними кушанья.

Принеся стол, слуги тотчас же вышли, предоставив приятелям полную возможность вести беседу без боязни быть услышанными.

Утолив голод, они продолжили оставленный ими разговор, так как не могли забыть ни на минуту о том, что им предстояло сделать.

— Итак, — сказал капитан, — вы объявили решительную войну мексиканскому правительству?

— Вне всякого сомнения.

— Нельзя отрицать, у вас достаточно серьезный повод для начала военных действий: вы боретесь за свое право. Мне кажется, что для успеха дела нужно написать какой-нибудь девиз на своем знамени.

— Да, я изберу для этого такой лозунг, который привлечет на мою сторону население и обеспечит нам его поддержку.

— Что же вы думаете написать?

— Только два слова.

— Какие же?

— Независимая Сонора.

— Это блестящая мысль! Если в сердцах здешних жителей осталась хоть капля благородства и гордости, то таких слов достаточно, чтобы вызвать революцию.

— Я на это надеюсь, хотя и не вполне уверен в успехе. Ведь вы хорошо знаете мексиканцев. Их характер представляет какую-то странную смесь хороших и дурных инстинктов и не позволяет полностью доверять им.

— Боже мой, граф, это легко объясняется тем, что мексиканцы долгое время находились в рабстве. Целые века они провели в младенческом состоянии, теперь же выросли и уже считают себя настоящими людьми, не отдавая полного отчета в своем освобождении и не понимая всех выгод, с ним связанных.

— Но мы попробуем внушить им решимость. Надеюсь, среди них еще остались люди, способные воспрянуть духом при мысли о свободе.

— Что же вы рассчитываете сделать?

— Немедленно двинуться вперед. Чтобы не дать врагам возможности напасть внезапно, нельзя обороняться, нужно атаковать.

— Это очень важно.

— Сколько человек рассчитываете вы дать мне на подмогу?

— Восемьдесят всадников, находящихся под моей командой, о которых я вам уже говорил.

— Благодарю вас, но так как эта помощь для меня очень нужна, то скажите, когда я могу на них рассчитывать?

— Сегодня я получу их согласие, а дня через два они прибудут в миссию.

— Нельзя ли дать мне завтра утром мулов, повозки и погонщиков?

— С большим удовольствием.

— Хорошо. Я немедленно выступлю в Магдалену — это большое селение, расположенное на перекрестке двух дорог, ведущих в Урес и Эрмосильо.

— Я знаю его.

— Двигайтесь прямо туда, это поможет выиграть время.

— Я согласен и прибуду на место вместе с вами. Для меня это тем более удобно, что со мной будет только кавалерия без обоза, который отправится к вам раньше.

— Итак, вы скоро откроете военные действия?

— Да, я хочу нанести решительный удар. Если удастся овладеть хоть одним из трех главных городов Соноры, судьба похода обеспечена.

— Не слишком ли рискованное предприятие?

— Да, оно рискованно, но у меня нет другого выхода, только смелость может меня спасти.

— Не стану возражать. Теперь пойдемте туда, где уже собрались все наши колонисты. Я уверен, что они легко согласятся на мою просьбу, настроение среди них самое приподнятое.

Они вышли наружу.

Согласно распоряжению капитана, все колонисты собрались во дворе, они толпились, горячо обсуждая между собой предполагаемые причины, вызвавшие столь экстренное собрание.

При появлении капитана и его гостей немедленно воцарилось полное молчание, любопытство заткнуло рот самым ретивым болтунам.

Граф Пребуа-Крансе знал в лицо большую часть колонистов, его дружески приветствовали, все сохранили благодарную память о помощи, оказанной Луи колонии во время неожиданного нападения на нее апачей.

Капитан ловко воспользовался этим обстоятельством и откровенно объяснил товарищам, что заставило графа явиться в Гетцали и обратиться к ним за помощью.

Колонисты не могли бы назвать себя настоящими искателями приключений, если бы холодно отнеслись к подобному сообщению. Увлеченные безрассудным предприятием графа, они приветствовали его восторженными криками и немедленно решили поступить под команду дона Луи. Они предали забвению свою прежнюю затею и сосредоточили все помыслы на освобождении Соноры.

Если бы граф Пребуа-Крансе потребовал себе отряд в двести человек, то без сомнения, и в этом случае он не встретил бы отказа.

Капитан де Лавиль, счастливый достижением подобного успеха, от души благодарил товарищей за себя и за графа. Тотчас начали готовиться к выступлению в поход.

Все фургоны подверглись тщательному осмотру и оказались в отличном виде, в них нагрузили все, что только могло понадобиться во время экспедиции.

За час до захода солнца все приготовления были закончены, отборные мулы вверены заботам надежных погонщиков.

Луи и Валентин вскочили на коней.

Капитан вызвался проводить их на расстояние одной мили от колонии. Здесь они простились, условившись встретиться через три дня в Магдалене.

Мулы и повозки продвигаются в Мексике чрезвычайно медленно, там и понятия не имеют о благоустроенных дорогах, и часто путешественникам приходится прокладывать себе путь в зарослях при помощи топоров и мачете.

Эта неспешность приводила в полное отчаяние дона Луи и его молочного брата, спешивших в миссию, где их присутствие было крайне необходимо. Граф решил отделиться от каравана, чтобы поскорее добраться до миссии.

Отдав необходимые приказания погонщикам, друзья расстались с ними и, вонзив шпоры в бока своих лошадей, быстро поскакали вперед.

Американские лошади ведут происхождение от древних арабских скакунов, носивших на себе завоевателей Новой Испании, и сохраняют все отличительные качества своих предков. Они очень нетребовательны, небольшого количества альфальфы им достаточно для того, чтобы скакать целый день без питья и без отдыха. Эти лошади совсем не знают утомления, из всех аллюров им известен только галоп, проскакав в течение дня около двадцати пяти миль, они достигают ночлега, не проявляя признаков усталости.

Наши друзья ехали на отборных скакунах, поэтому неудивительно, что уже скоро они достигли миссии.

У первых баррикад их поджидал какой-то человек.

Это был Курумилла.

— Вас ждут, — сказал он, выходя им навстречу. — Поезжайте скорее.

Те последовали за ним, не понимая, как решился Курумилла выговорить такую длинную фразу.

Глава XII. Отец и дочь

Лагерь авантюристов сделался неузнаваем, он совершенно утратил свой мирный характер и принял воинственный вид, который вполне соответствовал настоящему положению дел. У каждого входа в миссию поставили по пушке под охраной отдельного отряда, орудия были наведены на окрестные поля. Вдоль длинной линии ружей, составленных в козлы, прохаживался часовой.

Вне укрепления также стояли караульные, расставленные на некотором расстоянии один от другого, вместе с тем все ненадежные позиции перед крепостью были заняты аванпостами для наблюдения за окрестностями и предупреждения всякого неожиданного нападения.

Внутри лагеря кипела спешная работа: из кузницы поднимался дым и раздавались частые удары по наковальням, немного поодаль плотники распиливали стволы деревьев, оружейники осматривали и приводили в порядок оружие, словом, все трудились с большим жаром, торопясь окончить работу в самый короткий срок.

Граф, Курумилла и Валентин быстро проскакали через поле. Навстречу им неслись восторженные приветствия авантюристов, обрадованных их возвращением.

Неподалеку от штаб-квартиры до слуха всадников долетели крикливые звуки хараны, к которым примешивалось меланхолическое пение романсеро del rey Rodrigo.

— Не лучше ли нам прежде всего расспросить кое о чем дона Корнелио? — сказал граф.

— Разумеется, ведь от Курумиллы очень трудно или почти невозможно получить какие-либо сведения.

— Я сам направляюсь к дону Корнелио, — ответил индеец, слышавший разговор двух друзей.

— Что ж, тем лучше, — с улыбкой заметил Валентин. Курумилла свернул налево и направился к шалашу из

листьев, в котором обыкновенно жил испанец. Благородный идальго сидел на табурете перед своим жилищем и яростно терзал струны хараны, напевая свой неизменный романсеро и дико вращая глазами.

Увидев наших друзей, он радостно вскрикнул, живо вскочил с места и, отбросив в сторону харану, кинулся навстречу прибывшим.

— Сара de dios! — восклицал он, пожимая им руки. — Добро пожаловать, senores caballeros, я ждал вас с таким нетерпением!

— Что у вас новенького? — с беспокойством спросил его дон Луи.

— Гм! Новостей довольно, но я думаю, что вы не намерены слушать меня, сидя в седле.

Всадники соскочили на землю. Пока граф разговаривал с испанцем, Валентин наклонился к Курумилле и что-то прошептал ему на ухо. Индеец ответил утвердительным кивком головы.

Французы вместе с доном Корнелио вошли в шалаш, а араукан удалился, захватив с собой лошадей.

— Садитесь, господа, — пригласил своих гостей испанец, указывая им на табуреты.

— Вы возбудили во мне сильное любопытство, дон Корнелио, — обратился к нему граф, — что такое случилось у вас в мое отсутствие?

— Не случилось ничего важного с военной точки зрения, наши лазутчики вернулись с самыми успокаивающими известиями о действиях неприятеля — впрочем, об этом вам доложит временный командир лагеря, а я хочу поговорить о другом.

— Значит, у вас есть сведения, касающиеся меня одного?

— Вы помните, что при своем отъезде возложили на меня трудную обязанность оберегать донью Анжелу?

— Неужели это могло вас затруднить?

— Смею вас уверить. Но я могу заявить, что справился с этим поручением так, как только можно требовать от истинного кабальеро.

— Я очень вам благодарен.

— Вчера в миссию прискакал индеец с письмом к командиру крепости.

— А! Содержание письма вам известно?

— В письме заключалась просьба о свободном пропуске в лагерь на несколько дней.

— А кем оно было подписано?

— Отцом Серафимом.

— Как! Отцом Серафимом? — с живостью вскричал Валентин. — Тем самым отцом Серафимом, который за свою миссионерскую деятельность стяжал репутацию святого, так что сами индейцы зовут его Апостолом Прерий?

— Вот именно.

— Странно, — пробормотал охотник.

— Не правда ли?

— Но отец Серафим вовсе не нуждается в пропуске, чтобы прожить у нас столько времени, сколько ему заблагорассудится, — заметил граф.

— Вне всякого сомнения, — добавил Валентин. — Мы были бы счастливы, а я в особенности, если бы он вздумал нас навестить.

— Святой отец просил пропуск не для себя, он отлично знает, что его посещение будет нам приятно.

— Кому же понадобился этот пропуск?

— Одному человеку, за которого проситель ручался как за самого себя, не называя, однако, его имени.

— Гм! Это не совсем понятно.

— Я вполне с вами согласен и даже советовал командиру ответить отказом.

— Вот как?

— Но он был другого мнения и решил, что человек, добивающийся пропуска, может оказаться или другом, или врагом, в обоих случаях гораздо лучше познакомиться с ним пораньше. Надо знать, чего от него можно ждать.

Французы невольно рассмеялись, слыша столь оригинальное суждение.

— Чем же кончилось дело? — продолжал граф.

— Дело кончилось тем, что сегодня утром в миссию прибыл отец Серафим, и с ним вместе приехал кто-то другой, тщательно укутанный широким плащом.

— А-а! Кто же этот незнакомец?

— Предлагаю вам догадаться.

— Назовите его лучше сразу.

— Хорошо, но только приготовьтесь услышать нечто невероятное. Гость этот не кто иной как дон Себастьян Гверреро.

— Генерал Гверреро! — вскричал граф, вскакивая со своего места.

— Успокойтесь, пожалуйста, я не сказал вам «генерал Гверреро», а только — дон Себастьян Гверреро.

— Шутки в сторону, дон Корнелио, будем говорить серьезно. То, что вы мне сказали, очень важно.

— Я и так говорю вполне серьезно, дон Луи, сейчас генерал является просто частным лицом. У нас он живет как отец доньи Анжелы, а не как губернатор Соноры.

— Я начинаю понимать, — ответил граф, возбужденно шагая взад и вперед по хижине, — чем же кончилось свидание отца с дочерью? Не бойтесь говорить со мной откровенно. Я сумею совладать с собой.

— Все, слава Богу, обошлось благополучно.

— ???

— Я посоветовал донье Анжеле не принимать отца, пока вы не вернетесь в лагерь.

— И у нее хватило на это мужества? — спросил граф, останавливаясь перед доном Корнелио и пристально глядя на него.

— Да, она послушалась моего совета.

— Спасибо, друг! Значит, отец Серафим и генерал…

— Ждут вашего приезда. Для них построили особую хижину. Несмотря на это, за ними учинен такой надзор, что мне известно каждое их слово.

— Вы поступили очень хорошо, я имею лишний случай убедиться в вашем благоразумии и предусмотрительности.

Дон Корнелио покраснел, как молодая девушка, и скромно опустил глаза.

— Что вы намерены предпринять? — спросил Валентин у графа.

— Я хочу предоставить донье Анжеле полную свободу. Дорогой дон Корнелио, сообщите ей о моем приезде и проведите к ней ее отца и миссионера. Ступайте, я пойду следом за вами.

Испанец тотчас же удалился, чтобы исполнить полученное приказание.

— Когда ты предполагаешь двинуться в поход? — спросил Валентин, оставшись наедине с графом.

— Через два дня.

— Куда же именно?

— В Магдалену.

— Отлично! А теперь позволь мне с Курумиллой на время отлучиться.

— Как! Ты хочешь меня покинуть? — печально воскликнул граф.

Охотник улыбнулся.

— Ты ошибаешься, брат, — ответил он, — мы с вождем пока здесь не нужны. Мы отправимся на разведку и постараемся рассеять все предубеждения против французского имени, которые теперь так старательно распространяются.

— Я не решался просить тебя об этой услуге, но ты добровольно хочешь взять на себя эту обязанность, и я могу только быть тебе признательным. Ступай, брат, и действуй по собственному усмотрению.

— Итак, до свидания, я сейчас же отправлюсь в путь.

— Даже не отдыхая?

— Ты отлично знаешь, что я нисколько не устал. Мужайся, мы снова встретимся в Магдалене.

Друзья обнялись на прощание и вышли из шалаша.

Обменявшись последним рукопожатием, они разошлись в разные стороны: Валентин направо, а граф налево.

Штаб-квартира охранялась караулом из десяти человек.

У входа в церковь, где на время поселился граф, прохаживался часовой с ружьем на плече.

Приближаясь к своему жилищу, граф заметил дона Корнелио в сопровождении двух гостей, один из которых был одет в костюм духовного лица. Все трое стояли в ожидании.

Граф прибавил шагу. Ни разу не видав отца Серафима, он, однако, сразу узнал его по приметам, сообщенным ему Валентином.

Это был человек с кротким взглядом, с тонкими и выразительными чертами умного и симпатичного лица — таким знают его читатели из наших предыдущих сочинений. В общем, изменился он мало, хотя апостольское служение в Америке достается нелегко. На долю миссионеров, действительно достойных этого имени, выпадает столько работы, что они вправе считать каждый год своего служения за три. Несмотря на свои тридцать лет отец Серафим казался преждевременно состарившимся человеком — участь, которая нередко выпадает на долю людей, беззаветно отдающихся работе на пользу ближнего. Стан нашего проповедника сгорбился, виски подернулись сединой, на лбу пролегли две глубокие морщины. Но взор его горел прежним огнем, из чего можно было заключить, что достойный пастырь нисколько не утратил своей духовной бодрости.

Все трое вежливо раскланялись. Граф и миссионер, окинув друг друга пристальным взглядом, молча обменялись дружеским рукопожатием. Они поняли друг друга.

— Добро пожаловать, мсье, — обратился граф к генералу,

— признаюсь, я несколько удивлен тем доверием, которое вы проявляете к людям, заслужившим от вас звание дерзких разбойников.

— Сеньор, — ответил генерал, — каждый человек имеет определенные права, они должны уважаться всеми.

— Но вы отнимаете их у людей, поставленных вами вне общества и вне общего для всех закона гуманности, — сухо отрезал дон Луи.

Миссионер счел своим долгом вступить в эти пререкания между графом и генералом.

— Господа, — начал он своим мягким голосом, — в данный момент здесь нет врагов, а существуют только отец, явившийся за своей дочерью, и благородный человек, который — я в этом убежден — не откажется отпустить ее обратно.

— Сохрани меня Бог удерживать девушку против ее воли, я вовсе не хочу этого, святой отец! — возбужденно вскричал граф.

— Теперь вы убедились, генерал, — заметил миссионер, — я не ошибся в оценке благородства графа.

— Донья Анжела пришла в мой лагерь одна, по собственной воле. Она встретила у нас такой прием, которого заслуживала по своему положению. Донья Анжела свободна поступать, как ей будет угодно, и я не считаю себя вправе оказывать на нее хоть самое незначительное влияние. Я не отнимал дочери у отца и не могу ему ее возвратить, хотя он этого и вправе потребовать. Если донья Анжела захочет вернуться к своим, то ей никто не помешает, но если она предпочтет жить под моим покровительством, то никому не удастся отнять ее у меня силой.

Эти слова были произнесены таким решительным тоном, что у слушателей не осталось ни малейшего сомнения насчет того, что граф не задумается привести их в исполнение.

— Я должен добавить, господа, — продолжал граф, — что наша беседа не может иметь никакого значения, пока мы не выслушаем мнения доньи Анжелы. Я проведу вас к ней, и она объяснит вам свой взгляд на положение дела. Но предупреждаю: мы обязаны подчиниться ее воле, в чем бы она ни заключалась.

— Прекрасно, сеньор, — сухо ответил генерал, — это имеет свою хорошую сторону.

— Так идемте, — предложил граф.

И он повел их в хижину, где разместилась Анжела.

Молодая девушка сидела в кресле и занималась шитьем, рядом с ней была Виоланта. Увидя отца и его спутников, она вспыхнула, щеки ее зарделись румянцем, но румянец сейчас же сменился смертельной бледностью. Однако ей быстро удалось овладеть собой, она встала, молча сделала общий поклон и снова опустилась в кресло.

Генерал окинул ее гневным, но не лишенным нежности взглядом, затем резко обратился к миссионеру.

— Святой отец, — произнес он отрывисто, — скажите ей все сами, у меня на это не хватит сил.

Молодая девушка печально улыбнулась.

— Senor padre, — сказала она миссионеру, — спасибо вам за доброе намерение побеседовать со мной. Но все ваши убеждения не принесут никакой пользы. Я приняла определенное решение, и ничто не в силах его изменить. Я никогда не вернусь к своим близким.

— Несчастное дитя, — горько воскликнул генерал, — что толкает тебя на такой безумный поступок?

— Я глубоко ценю вашу доброту и нежность, отец, — грустно ответила ему дочь, — но они-то и привели меня в этот лагерь. Я не упрекаю вас, но судьба моя решена, и я готова ей подчиниться, не думая о последствиях.

Генерал нахмурился и гневно топнул ногой о землю.

— Анжела, ты у меня единственная, нежно любимая дочь, подумай, какую тень бросила ты на себя этим позорным бегством. Твоя репутация может навсегда погибнуть в общественном мнении.

Та презрительно улыбнулась в ответ.

— Это для меня безразлично, — сказала она, — я не принадлежу более к тому кругу людей, в котором вы вращаетесь. Отныне все мои горести и радости сосредоточены здесь, в этом лагере.

— Но ты забываешь обо мне. Неужели я, твой отец, потерял для тебя всякое значение?

Молодая девушка в нерешительности замолчала и опустила глаза в землю.

— Сеньорита, — кротко обратился к ней миссионер, — Бог проклинает детей, забывающих о своих родителях, возвратитесь к своему отцу, время еще не ушло, он протягивает вам руку, он вас призывает, вернитесь к нему, дитя мое. Отцовское сердце — неистощимый кладезь снисхождения, отец простит вас, может быть, даже простил.

Донья Анжела ничего не ответила, а только отрицательно покачала головой.

Генерал и миссионер были разочарованы. Дон Луи стоял в стороне, скрестив на груди руки и опустив голову на грудь.

— О! — пробормотал генерал, с трудом сдерживая свой гнев. — Над нашим родом тяготеет проклятие.

В эту минуту дон Луи выпрямился и сделал шаг вперед.

— Донья Анжела, — спросил он, отчеканивая каждое слово, — вы пришли сюда по побуждению собственного сердца?

— Да, — решительно ответила та.

— Значит, вы решили отказать в повиновении своему отцу, не слушая его приказаний и не сдаваясь на его просьбы?

— Да, — подтвердила девушка.

— Итак, вы навсегда отрекаетесь от своего положения в свете, невзирая ни на какие последствия?

— Да.

— Вы отрекаетесь от поддержки своего отца, отказываетесь от его попечения?

— Да, — слабо прошептала девушка.

— Отлично, теперь очередь за мной! — И, слегка поклонившись генералу, он продолжал, обращаясь уже к нему: — Мсье, несмотря на нашу взаимную ненависть и на все то, что может случиться впоследствии, честь вашей дочери останется незапятнанной.

— Чтобы это было так, — горько заметил генерал, — необходимо, чтобы кто-нибудь взял ее замуж.

— Я, граф Пребуа-Крансе, имею честь просить у вас ее руки.

Генерал в изумлении отступил назад.

— Вы говорите серьезно?

— Да.

— Я принимаю ваши слова, как новое оскорбление.

— Пусть так.

— Этот брак не остановит тех мер, которые я считаю необходимым принять против вас.

— Это для меня безразлично.

— Вы все-таки настаиваете на своей просьбе?

— Да.

— Хорошо, через четыре дня вы получите от меня ответ.

— Значит, в Магдалене?

— Да, в Магдалене.

Затем генерал обратился к дочери.

— Я не проклинаю тебя, — сказал он ей, — сам Бог не может освободить дочь от отцовского проклятия. Прощай. Будь счастлива.

— Святой отец, — граф повернулся к священнику, — я рассчитываю встретиться с вами в Магдалене.

— Я буду там, мсье, — печально ответил отец Серафим, — я предвижу, что может понадобиться мое утешение.

— Прощайте, дон Луи, — сказал генерал.

— Прощайте, — с поклоном ответил граф.

Генерал и миссионер сели верхом и удалились в сопровождении нескольких авантюристов, посланных проводить приезжих через все передовые посты французского отряда и оградить их от неприятностей.

Граф задумчиво глядел вслед уезжающим, затем медленно возвратился в дом.

Глава XIII. Магдалена

На перекрестке трех дорог, соединяющих три главных города Соноры: Урес, Эрмосильо и Ариспе — почти на равном расстоянии от каждой из них расположена деревня Магдалена — важный в военном отношении стратегический пункт. Эта деревня сама по себе незначительна, но пользуется большой известностью благодаря своему красивому местоположению и отличным климатическим условиям.

Магдалена в плане представляет из себя продолговатый четырехугольник, ограниченный с одной стороны прозрачными водами Рио-Сан-Педро, впадающей в Рио-Хилу. Густой лес росных, рисциновых, перуанских и красных деревьев образует превосходную защиту от жгучих ветров пустыни, освежая атмосферу и наполняя воздух благоуханием. Под их листвой нашли приют тысячи колибри, кардиналов и иволог, оживляющих своим веселым щебетом этот восхитительный уголок, созданный Творцом среди пустыни как бы для того, чтобы усталый путешественник мог отдохнуть там и забыть обо всем, что пришлось ему перенести во время странствия. Храмовый праздник в Магдалене очень популярен по всей стране и справляется с большим оживлением. Продолжаясь несколько дней, он привлекает в деревню множество помещиков и поселян, стекающихся туда нередко из местностей, находящихся на расстоянии восьмидесяти и даже ста миль. Время проходит в обильных попойках, пульке и мескаль текут рекой. Пирушки сменяются различными играми, среди которых первое место занимает бой быков. Несмотря на большое стечение посторонней публики, праздник всегда проходит прилично, не нарушаясь никаким непристойным поступком.

Мексиканцы не отличаются злобным характером, но это народ невоспитанный, упрямый и страшно вспыльчивый.

Три дня спустя после событий, описанных нами в предыдущей главе, праздник в Магдалене был в полном разгаре. Но общее веселье неожиданно нарушилось. Весь народ толпой бросился к околице, отовсюду слышались шутки и оживленный смех; по словам, пойманным на лету и подхваченным бегущими, можно было догадаться, что произошло нечто странное.

Скоро раздались звуки рожка и на деревенскую улицу вступил отряд вооруженных людей, двигавшийся в строгом порядке, твердым и размеренным шагом.

Авангард состоял из десяти всадников на хороших лошадях, за ними выступал довольно многочисленный отряд, разбитый на отделения, по тридцать человек в каждом, над ними развевалось широкое знамя со словами «Независимая Сонора».

За пехотой шла артиллерия, состоявшая из двух пушек, запряженных мулами, затем — эскадрон кавалерии, вслед за которым длинной нитью тянулся обоз из фургонов и повозок.

Шествие замыкал арьергард из тридцати всадников.

В этой маленькой армии было не больше трехсот человек. Она пересекла деревню во всю длину, причем солдаты гордо и уверенно смотрели на любопытствующих жителей, теснившихся на всем их пути. Миновав деревню, отряд по знаку своего начальника остановился на перекрестке трех дорог. Немедленно последовал приказ расположиться лагерем.

Читатель уже, верно, догадался, что это был отряд французов под командой графа Пребуа-Крансе.

Нужно заметить, что хорошая выправка и доблестный вид отряда произвели прекрасное впечатление на жителей деревни, по всему пути его следования в воздух летели шляпы и платки и слышались крики «браво».

Графу, ехавшему в центре построения, все время приходилось раскланиваться направо и налево, что вызывало все новые и новые приветственные крики.

Ни один народ в мире не может поспорить с французами в их умении из всего извлекать пользу и ничем не пренебрегать для достижения своей цели.

Получив приказ разбить лагерь, солдаты тотчас принялись за дело; не прошло и двух часов, как под дружными усилиями авантюристов, употребивших в дело все, что было у них под руками, запестрел палатками и маскировочными укрытиями устроенный по последнему слову военного искусства лагерь.

Ни на минуту не забывая о том, что он находится в неприятельской стране, граф принял все необходимые меры предосторожности не только на случай внезапного нападения, но и на случай продолжительной осады.

С помощью фургонов, повозок и срубленных деревьев французы устроили нечто вроде стены и окопались широким рвом. Земля, взятая из этого рва, образовала довольно высокую насыпь. В центре, на особом возвышении, была разбита палатка командира, над которой развевалось знакомое уже читателю знамя, тут же находились и пушки.

Появление французов послужило хорошим предзнаменованием для жителей Соноры, привлеченных в Магдалену храмовым праздником. Нужно заметить, что французов ждали с часу на час. Несмотря на прокламации мексиканского правительства, называвшего их разбойниками и грабителями, жители не только не приняли никаких мер предосторожности, но встретили французов с распростертыми объятиями. Из этого не трудно заключить, что общественное мнение не ошибалось насчет истинных намерений французов и все понимали, на чьей стороне справедливость. Когда лагерь уже окончательно устроили, к одному из сторожевых постов подошли деревенские власти и от имени односельчан стали просить разрешения посетить французов на месте их стоянки.

Граф был в восхищении от такой просьбы: она служила хорошим знаком и подавала надежды на установление добрых отношений с жителями, и потому он немедленно дал просимое разрешение.

Де Лавиль во главе внушительного кавалерийского отряда из восьмидесяти всадников присоединился к графу в десяти милях от деревни. Дон Луи был уже давно знаком с капитаном из Гетцали и потому назначил его своим главным помощником, переложив на него решение всех второстепенных вопросов.

Де Лавиль с восторгом принял это доказательство доверия со стороны графа. Дон Луи с этого времени получил возможность все свое время посвятить обдумыванию плана предпринятой французами экспедиции. Он тотчас же удалился к себе в палатку, чтобы заняться вопросом о том, как привлечь под свои знамена население страны.

С того самого дня, когда генерал Гверреро посетил вместе с отцом Серафимом миссию, граф из чувства приличия не искал свидания с Анжелой, но все время не переставал заботиться о том, чтобы ничто не нарушало ее спокойствия. Молодая девушка оценила такое деликатное отношение и тоже не пыталась увидеться с ним. Путь из миссии в Магдалену она совершила в закрытой повозке, а теперь жила в отдельной хижине, выстроенной для нее на небольшом расстоянии от палатки графа.

Получив просимое разрешение, деревенские жители пришли к лагерю авантюристов, который с этого момента сделался для них местом прогулок. Они жаждали видеть смельчаков, не побоявшихся, несмотря на свою малочисленность, объявить войну мексиканскому правительству, и целыми толпами посещали место их расположения.

Авантюристы принимали гостей со своей обычной любезностью и той остроумной веселостью, которая так свойственна французам. Не прошло и нескольких часов, как они завоевали всеобщие симпатии, и жители невольно поражались их беспечностью и непоколебимой верой в благоприятный исход экспедиции.

Между тем уже наступала ночь, и солнце быстро склонялось к горизонту. Дон Корнелио, исполнявший обязанности адъютанта, подошел к палатке графа и доложил, что его желает видеть штабной офицер, приехавший с важным поручением.

Дон Луи приказал ввести его к себе в палатку. Прибывший немедленно вошел, и граф сейчас же узнал в нем полковника Суареса.

Тот был страшно изумлен, признав таинственного незнакомца, присутствовавшего в Гетцали при его переговорах с капитаном де Лавилем.

Удивление полковника вызвало невольную улыбку на лице дона Луи, он вежливо раскланялся с гостем и пригласил садиться.

После приветствия полковник приступил к делу.

— Граф, — начал он, — генерал Гверреро поручил мне передать вам письмо.

— Я уже слышал об этом, — ответил тот. — Вам, конечно, известно его содержание?

— Без сомнения, сеньор, более того, я кое-что должен передать вам на словах.

— Я готов вас выслушать.

— Я не задержу вас, сеньор, и прежде всего позвольте вручить вам письмо.

— Благодарю, — ответил граф, взял письмо и положил его на стол.

— Генерал дон Себастьян Гверреро, — продолжал полковник, — согласен отдать вам руку своей дочери, но он покорнейше просит поторопиться с совершением брачной церемонии.

— Я не вижу к тому ни малейшего препятствия.

— Кроме того, он желает, чтобы церемония, на которую генерал собирается пригласить всех своих родственников и друзей, непременно была совершена в Магдалене отцом Серафимом.

— На это, полковник, я имею кое-какие возражения.

— Слушаю вас, сеньор.

— Я ничего не имею против совершения церемонии отцом Серафимом, но настаиваю, чтобы этот обряд был совершен не в Магдалене, а у меня в лагере, из которого я не хочу и не могу удаляться.

Полковник нахмурил брови, но граф, не обратив на это никакого внимания, невозмутимо продолжал:

— Генерал может приглашать друзей и родственников, сколько ему будет угодно, но, к несчастью, мы с ним не в таких хороших отношениях, как хотелось бы, и потому нам обоим необходимо остерегаться. Ввиду этого я прошу генерала прислать мне десять заложников из лучших семейств государства. Они найдут у меня приличный и сносный прием, встретят радушное отношение. По окончании венчания и по уходу гостей я их немедленно отпущу. Я должен предупредить вас, полковник, что при малейшем подозрении в измене все заложники сейчас же будут расстреляны.

— О! — вскричал полковник. — Неужели вы не доверяете честному слову генерала Гверреро!

— Мсье, — сухо ответил граф, — к сожалению, я уже испытал на своей шкуре то, что вы называете мексиканской честностью. Оставим это в стороне. Это мои условия, и я не намерен делать ни малейшей уступки и равнодушно отношусь к тому, как примет их генерал.

— Хорошо, сеньор, — сказал полковник, смущенный решительным тоном графа, — я постараюсь в точности передать генералу ваши суровые условия.

Дон Луи поклонился.

— Но я не ручаюсь, что он их примет, — заметил полковник.

— Как угодно!

— Но неужели нельзя подыскать другого средства, чтобы уладить это дело?

— Я такого средства не вижу.

— Ну, а если генерал согласится на ваши условия, хотя это и маловероятно, укажите мне способ поскорее дать вам знать об этом.

— Пришлите ко мне отца Серафима и заложников.

— Когда же вам угодно назначить брачную церемонию?

— Два часа спустя после прибытия заложников.

— Позвольте мне удалиться, сеньор, чтобы передать ваш ответ моему командиру.

— Сделайте одолжение. Полковник вышел.

Граф, уверенный, что его ультиматум будет принят, приказал выстроить хижину, которая должна была служить капеллой, потом написал записку и послал ее с Корнелио к Анжеле.

Записка эта заключала в себе следующее:

Я получил ответ вашего отца, он благоприятен. Вероятно, нас обвенчают завтра. Да хранит Вас Бог!

Граф Пребуа-Крансе.

Отослав записку, граф накинул плащ и вышел осмотреть посты и проверить, все ли часовые на своих местах.

Ночь была теплая и светлая, небо усеяно звездами, воздух наполнен благоуханием цветов, иногда до слуха графа долетали звуки веселой музыки из Магдалены.

Лагерь был безмолвен, авантюристы, утомленные продолжительным переходом, спали в своих шалашах, наскоро устроенных из древесных ветвей, лошади и мулы ели свой корм, часовые с ружьем на плече медленно ходили вдоль рвов.

Удостоверившись, что все в порядке, граф облокотился о насыпь и, устремив взгляд на расстилающуюся перед ним равнину, ничего не слышал и ничего не замечал. Он замечтался. Время от времени, когда перекликались часовые, он машинально приподнимал голову, но потом снова погружался в свои бесконечные мысли. Можно было подумать, что он спит.

В таком состоянии, полулежа на насыпи, пребывал он в продолжении почти двух часов, как вдруг почувствовал чью-то руку на своем плече.

Этого слабого прикосновения было достаточно, чтобы вернуть графа к окружающей действительности.

Он обернулся и увидал приподнимающуюся над насыпью голову человека.

Это был Курумилла.

— Тс-с! — прошептал вождь, приложив палец к губам. Граф кивнул головой и придвинулся поближе.

— Ну? — спросил он его еле слышно.

— Завтра на вас нападут.

— Ты уверен?

Индеец в ответ лишь улыбнулся.

— Когда?

— Ночью.

— В котором часу?

— За час до восхода луны.

— Кто?

— Бледнолицые.

— О-о!

— Прощайте.

— Ты уходишь?

— Да.

— Увижу я тебя еще?

— Может быть.

— Когда?

— Завтра.

— А Валентин?

— Он придет.

Этот лаконичный разговор утомил Курумиллу, ему редко приходилось так много говорить. Отрицательно помотав головой в знак того, что он больше не хочет продолжать разговора, индеец сполз с насыпи.

Граф смотрел, как он прополз змеей среди кустов, не произведя ни малейшего шороха.

Вся сцена произошла так быстро и так неожиданно, что граф спросил самого себя, уж не галлюцинация ли это?

Но вдруг до него донесся крик совы — это был условный сигнал между ним и Валентином. Он понял: Курумилла извещает его о своей безопасности и в то же время посылает ему последнее предостережение.

— Опять измена, — печально прошептал граф и поник головой.

Глава XIV. Петушиный бой

Направляясь в Магдалену, граф Пребуа-Крансе имел в виду двоякую цель: во-первых, войти в сношения с богатыми асиендадос и мелкими ранчерос, недовольными мексиканским правительством, и попытаться привлечь их на свою сторону, указав на все выгоды независимости, а затем воспользоваться стратегическим положением Магдалены, чтобы держать генерала Гверреро в постоянном страхе, беспокоя его мнимыми атаками на каждый из трех важнейших городов Соноры.

Как только была объявлена война, генерал выпустил воззвание к населению Мексики, составленное в таких пышных выражениях, что только глупцы могли поддаться его влиянию.

Жители Соноры остались равнодушными к призыву своего правительства, не выразив ни малейшего желания вмешиваться в личное соперничество генерала, которое тот пытался возвести в степень национального вопроса. Жители Соноры отлично помнили, что когда французы высадились в их городе и проходили по его улицам, то поведение авантюристов было безупречно и не вызвало ни одной жалобы.

Генерал, видя неуспех своих начинаний, решил прибегнуть к другим средствам, он немедленно приступил к усиленному рекрутскому набору, а затем, не довольствуясь этим, заключил союз с индейцами племен яки и опата и усилил ими численность своей армии.

Он намеревался привлечь на свою сторону также и апачей, но те еще на забыли жесткого урока, полученного ими от французов, и ушли в свои прерии, не желая слушать никаких новых предложений.

Между тем генерал Гверреро успел собрать многочисленную армию, насчитывающую до двенадцати тысяч человек — цифра эта должна показаться огромной, если принять во внимание малочисленность французского отряда.

Нельзя обойти молчанием того факта, что генерал сильно побаивался французов, но старался маскировать страх постоянными передвижениями своих войск, не позволяя себе при этом близко подходить к французским аванпостам.

Он старательно следил за всеми действиями графа, чтобы быть в состоянии дать своевременный отпор его отряду.

Читателю может показаться странным, что жители Латинской Америки, почти поголовно принадлежащие к потомкам испанцев, до сих пор сохранили какой-то суеверный страх перед европейскими завоевателями, хотя со времени покорения прошло несколько столетий. Смелые подвиги первых героических авантюристов еще не забыты, и в эпоху борьбы за независимость не раз случалось, что при одном появлении небольшого испанского отряда тысячи мексиканских инсургентов обращались в постыдное бегство.

То же самое повторилось и теперь. Триста французских авантюристов, затерянных в чужой стране и не умевших даже объясниться на ее языке, удачно выдерживали натиск двенадцатитысячной армии, во главе которой стояли прославленные полководцы. Но этого мало, горсть французов не только заставляла трепетать всю Сонору, но в то же время наводила страх на центральное мексиканское правительство.

Неслыханная дерзость и безрассудство предпринятой графом экспедиции еще более усиливали внушаемый им страх. Затея дона Луи была до такой степени безумна, что рассудительные люди не допускали даже и мысли о том, чтобы граф действовал без союзников, которые ждали только удобного момента для открытого выступления.

Граф старательно поддерживал эти взгляды с помощью своих шпионов и лазутчиков. Смелость его атак, решительность всех действий и, наконец, взятие без единого выстрела Магдалены — все это увеличивало опасения мексиканского правительства и мешало ему начать энергичные военные действия.

Было около пяти часов утра, когда фрессада [фрессада — занавеска], закрывавшая вход в палатку графа, была кем-то приподнята снаружи и в палатку вошел человек.

Этот неожиданный визит разбудил графа, он протер глаза и, схватив пистолет, спросил твердым голосом:

— Кто тут?

— Это я! — отвечал гость. — Кто же может войти, кроме меня?

— Валентин! — радостно вскричал граф, отбрасывая пистолет в сторону. — Добро пожаловать, брат, я ждал тебя с нетерпением.

— Спасибо, — сказал охотник. — Разве Курумилла не предупредил тебя нынче о моем приходе?

— Да, — рассмеялся граф, — он сделал это, несмотря на свое обычное молчание.

— Таков уж у него характер. Ну, я пришел сообщить тебе кое-какие сведения, о которых случайно забыл сегодня утром, но это, кажется, к лучшему.

Граф спал совершенно одетым, завернувшись в сарапе.

— Садись на бутаку, — сказал он охотнику, — давай потолкуем.

— Лучше выйдем наружу.

— Как хочешь, — ответил ему Луи, подозревая, что охотник недаром предлагает прогуляться на воздухе.

Друзья вышли из палатки.

— Капитан де Лавиль, — обратился охотник к молодому человеку, ходившему взад и вперед перед палаткой, — дайте нам, пожалуйста, десять всадников для конвоя, атакже двух лошадей для меня и для графа.

— Сейчас?

— Если это возможно.

— Разумеется.

— Мы уезжаем из лагеря? — спросил Луи, когда они остались вдвоем.

— Да, мы едем в Магдалену, — сказал охотник.

— В настоящую минуту такая поездка не очень уместна.

— Почему?

— Я жду ответа от генерала.

— Ты спокойно можешь ехать, — с насмешливой улыбкой заметил охотник, — ответа ты все равно не получишь. Приезд полковника имел единственную цель — усыпить твою бдительность.

— О-о! Ты уверен?

— Абсолютно.

В эту минуту подъехал конвой.

Луи и Валентин вскочили на лошадей.

Было около шести часов утра. Поле казалось пустынным, при каждом порыве ветра деревья качали своими сырыми от обильной речной росы ветвями, и с них то и дело сыпался крупный дождь на кустарник. Солнце мало-помалу испаряло густой туман, поднимавшийся к небу, птицы, притаившиеся в листве, пробуждались и уже оглашали воздух своим пением.

Друзья ехали молча, несколько опережая свою свиту. Поводья их лошадей оставались не натянутыми, глаза всадников рассеянно блуждали по великолепному пейзажу, расстилавшемуся перед ними.

Скоро за поворотом дороги показались первые домики селения, весело выглядывавшие из густых зарослей флорибондуса и дикого винограда.

Луи поднял голову.

— Недурно, — проговорил он, как бы отвечая на собственный вопрос. — Генерал Гверреро ловко подшутил надо мной. Очевидно, полковник Суарес являлся только затем, чтобы разглядеть мой лагерь и узнать его расположение.

— Вне всякого сомнения.

— Куда же мы теперь едем?

— Смотреть петушиный бой.

— Смотреть петушиный бой? — удивленно спросил граф. Охотник многозначительно посмотрел на графа.

— Магдалена славится своими петушиными боями, которые устраивают в день храмового праздника.

— А-а! — равнодушно произнес Луи.

— Уверен, они тебя заинтересуют, — насмешливо добавил Валентин.

Граф понял, что его друг говорит все это только для вида, из боязни быть подслушанным, и перестал расспрашивать, надеясь на скорые объяснения.

Между тем они въезжали в Магдалену, дома уже начали отпирать, и их обитатели, только-только пробудившиеся от сна, весело приветствовали французов дружескими кивками головы.

Проехав две или три улицы, наши всадники по знаку Валентина остановились перед домом, не очень привлекательным на вид, который тем самым резко выделялся среди остальных зданий и невольно останавливал на себе внимание чужестранца.

— Здесь, — сказал охотник.

Друзья спешились. Валентин отдал строгий приказ всем остальным спутникам не сходить с лошадей и не трогаться с места до возвращения графа, затем он осторожно постучал в дверь, которая сейчас же отворилась. Граф и охотник вошли, и дверь снова захлопнула чья-то невидимая рука.

Войдя в дом, охотник провел своего товарища в квадратную комнату, затворил за собой дверь и запер ее на ключ, который сейчас же спрятал в карман.

— Делай, как я, — сказал он графу, и сняв с себя вигоневую шляпу и сбросив с плеч сарапе, облекся в плащ и надел на голову широкую соломенную шляпу. Граф последовал его примеру.

Оба старательно укутались в новые плащи и надвинули по самые глаза шляпы, затем через потайную дверь в стене они проникли в соседний дом, прошли его насквозь и, не встретив ни души, снова очутились на улице.

Между тем, вид Магдалены совершенно изменился. Улицы наполнились толпами народа, на каждом шагу дети и взрослые бросали петарды и пускали в воздух ракеты, отовсюду неслись веселые крики и раздавались взрывы громкого смеха.

Во всей Латинской Америке, а в Мексике в особенности, ни один сколько-нибудь приличный праздник не обходится без петард и фейерверков, этим знаменуется обыкновенно самый разгар праздников. Нам припоминается по этому поводу довольно характерный анекдот.

Через какое-то время после окончательного изгнания испанцев из Мексики король Фердинанд однажды утром обратился к одному богатому мексиканцу, находящемуся при дворе, со следующим вопросом:

— Сеньор Луи де Серда, что теперь делают ваши соотечественники в Мексике?

— Государь, — важно отвечал тот, почтительно кланяясь королю, — они бросают петарды.

— А! — произнес король и отошел в сторону.

Спустя несколько часов король снова подошел к дворянину — было около двух часов пополудни.

— Ну, — весело спросил он, — что же делают мексиканцы в настоящую минуту?

— Государь, — ответил мексиканец столь же важно, — они продолжают бросать петарды.

Король молча улыбнулся, но ничего не возразил. Вечером он в третий раз повторил свой прежний вопрос, и дворянин еще раз с невозмутимым хладнокровием ответил Фердинанду:

— Ваше величество, они все еще забавляются петардами, всей душой отдавшись этому занятию.

Тогда король уже не мог сохранять свою серьезность и разразился громким смехом. Факт этот интересен особенно потому, что король Фердинанд никогда не отличался веселым нравом.

В характере мексиканцев следует отметить три черты: любовь к верховой езде, страсть к зрелищам вроде петушиного боя и увлечение бросанием петард. Нам кажется, что последняя особенно сильно укоренилась у них — трудно даже сказать, какое громадное количество пороха идет для приготовления этих метательных снарядов.

Итак, по всем улицам и площадям Магдалены раздавались непрерывные взрывы петард, на каждом шагу они попадали под ноги наших героев, но те не обращали на них ни малейшего внимания, так как уже успели хорошо освоиться с мексиканскими обычаями. Они с трудом пробирались среди пестрой толпы, состоявшей из индейцев, негров, метисов, самбо [самбо — дети от смешанных браков индейцев и негров], испанцев, мексиканцев и североамериканцев, которые в буквальном смысле веселились до упаду.

Наконец друзья добрались до узенького переулка и здесь остановились.

— Как?! — сказал Луи. — Значит, мы действительно приехали смотреть петушиный бой?

— Конечно, — с улыбкой ответил Валентин. — Положись на меня, я уверен, ты непременно заинтересуешься.

— Странная, однако, идея пришла тебе в голову, — возразил граф, беспечно пожимая плечами.

— Ладно, ладно, — со смехом сказал Валентин, — там будет видно… Однако мы уже у цели нашего путешествия.

Разговор на этом прервался.

Все слои мексиканского общества одинаково страстно увлекаются верховой ездой, устройством фейерверков и петушиными боями. В этих трех пунктах сходятся интересы президента республики и простого гражданина, командира целой армии и ее рядового, высшего служителя церкви и скромного пономаря. Черные, белые, метисы и индейцы — словом, все население страны неудержимым потоком стремится поглядеть петушиный бой, имеющий для них особенно притягательную силу.

Арены для петушиных боев устраиваются следующим образом. Выбирают большую площадку позади какого-нибудь дома и огораживают ее забором. Посредине воздвигается круглый амфитеатр от пятидесяти до шестидесяти футов в диаметре, стены его редко имеют меньше двадцати футов в высоту, они строятся из кирпичей, тщательно оштукатуренных твердым цементом.

Внутри здания расположены шесть рядов скамеек.

До самого открытия дверей амфитеатра никто не знает, какие петухи выступят бойцами в предстоящем состязании.

Но вот публику впустили на места, все петухи принесены, спортсмены покупают себе по одному бойцу и передают их в руки дрессировщика, дав ему при этом нужные указания.

Конечно, во всех этих распоряжениях не заключается ничего особенного. За несколько дней до боя петухов лишают шпор и заменяют их искусственными, сделанными из острых стальных пластинок длиной почти в три дюйма [дюйм — английская мера длины, равная приблизительно 2, 5 см.], шпоры эти бывают загнутой формы и имеют вид острого стального ножичка. Они прочно прикрепляются к ноге боевой птицы при помощи особых застежек.

Дрессировщики пускают полностью снаряженных петухов на арену, где птицы прогуливаются на глазах у всей публики, которая при этом имеет возможность заключать пари.

Нередко пари достигают очень большой суммы и влекут за собой полное разорение своих участников.

В ту минуту, когда французы вошли в амфитеатр, состязание уже давно началось, все лучшие места были заняты, зрители теснились вокруг арены, желая получше рассмотреть все перипетии происходившей перед их глазами борьбы.

Так как наши герои явились сюда не затем, чтобы принимать активное участие в увеселении, то они скромно расположились на самой задней скамейке, где ютились все, у кого не было средств держать пари, но был живейший интерес к самому состязанию. Эти люди гневно и завистливо поглядывали на богатых, которые в сильном возбуждении сопровождали громкими восклицаниями каждый выдающийся момент борьбы.

В описываемый нами момент царила страшная суматоха, и взоры всех были прикованы к арене, где случилось нечто необычайное: один петух победил подряд девять соперников.

Французы ловко воспользовались возбужденным состоянием зрителей и незаметно пробрались на намеченные заранее места.

Спустя минуту Валентин закурил маисовую папироску и наклонился к уху молочного брата.

— Подожди меня здесь, — сказал он, — я сию же минуту вернусь обратно.

Луи утвердительно кивнул головой. Валентин с равнодушным видом поднялся со своего места, беспечно спустился вниз и, держа папироску во рту, смешался с толпой зрителей, заполнявших места вокруг арены.

Граф несколько минут внимательно следил за ним, но скоро потерял из виду, так как Валентин совершенно затерялся в толпе.

Внимание всех присутствовавших было обращено на арену, где происходило привлекательное, но жестокое зрелище, даже граф в конце концов стал находить некоторое удовольствие в этом любопытном зрелище.

Схватки быстро следовали одна за другой, приводя к различным развязкам, но все они страшно волновали публику. Графа уже начало волновать продолжительное отсутствие молочного брата — со времени его ухода прошло около часа — когда тот внезапно появился прямо перед ним.

— Ну? — спросил его граф.

— Ну? — по-испански сказал Валентин. — Я оказался прав, и петухи сеньора Родригеса — просто чудо, подойдем поближе, ты сам убедишься, что это очень любопытно.

Граф молча встал и последовал за Валентином.

Глава XV. Соглашение

Все так увлеклись петушиным боем, что никому не было дела до переодетых французов, и они вышли из арены, не обратив на себя ничьего внимания.

Валентин остановился у темного коридора, который вел во внутренние покои дома.

— Слушай, Луи, — проговорил он еле слышно, — пора сообщить тебе наконец, зачем, собственно, я привел тебя сюда.

— Говори же, я слушаю, — ответил граф.

— С тех пор как я выехал из миссии, я не оставался праздным, как, надеюсь, ты сам понимаешь. Я разъезжал по окрестностям и навестил всех богатых и уважаемых обитателей Соноры. Всем им я растолковывал цель предпринятой тобой экспедиции и указывал на выгоды, которые они получат, если согласятся поддержать или даже присоединиться к нам. Праздник Магдалены пришелся очень кстати, так как дает нам возможность собраться, не возбудив никаких подозрений со стороны мексиканского правительства. Единственный дом, в котором многочисленное собрание пройдет незамеченным, — это тот, где мы находимся в данную минуту. И вот сегодня я назначил свидание с недовольными правительством, их очень много. Все это народ почтенный, богатый, следовательно, пользующийся известным влиянием в государстве. Они уже ожидают твоего прихода, и я сейчас представлю тебя. Ты теперь сам объясни им свои намерения, а они пусть выставят те условия, на которых согласятся присоединиться к тебе. Но, брат, будь осторожен, не забывай ни на минуту — ты имеешь дело с мексиканцами, не доверяй их словам и обещаниям. Можешь не сомневаться: лишь успех привлечет их к тебе, в случае же неудачи им ничего не стоит не только покинуть, но и выдать тебя, если, конечно, эта подлость принесет им какую-нибудь выгоду. Теперь поступай как хочешь. Если тебе не нравится то, что я задумал, я тотчас отпущу их. Ты нисколько не будешь скомпрометирован.

— Нет, — решительно отвечал граф, — теперь уже слишком поздно, да и глупо колебаться или отступать. Я должен продолжать начатое во что бы то ни стало. Пойдем же к нашим новым союзникам.

— Идем.

Коридор привел их к закрытой двери. Валентин постучал три раза эфесом шпаги.

— Кто там? — послышался из комнаты голос.

— Тот, кого вы давно ожидаете, хотя и не вполне уверены в его приходе.

— Добро пожаловать, — послышался ответ.

Тотчас дверь отворилась, Валентин и Луи вошли, и дверь захлопнулась за ними.

Они очутились в большом помещении, с выбеленными стенами и земляным полом. Вся мебель состояла из простых деревянных лавок. Народу было много, человек пятьдесят. Присутствовали и священники. На окнах висели красные ситцевые занавески, так что проходившие мимо дома не могли и подумать о том, что происходило в его стенах.

При появлении Валентина и графа все присутствующие встали и почтительно поклонились.

— Господа, — сказал охотник, — я исполнил свое обещание и привел графа Пребуа-Крансе, который согласился выслушать ваши предложения.

Все привстали и церемонно поклонились графу. Тот отвечал со свойственной ему обходительностью.

В это время к охотнику подошел мужчина средних лет, одетый в великолепный костюм богатого асиендадо, с умным, выразительным лицом.

— Извините, — сказал он, обращаясь к Валентину с легкой усмешкой, — кажется, вы допустили небольшую ошибку.

— Будьте добры, укажите какую, дон Анастасио, — отвечал охотник. — Я, по правде сказать, не понимаю, на что именно вы намекаете.

— Вы сказали, что граф пришел выслушать наши предложения.

— Ну, и что же следует из этого?

— Вот тут-то вы и ошибаетесь, дон Валентин.

— Так в чем же моя ошибка, дон Анастасио?

— Мне кажется, нам незачем делать предложения графу, наоборот, мы должны выслушать то, что он сам предложит нам.

Всеобщее одобрение было очевидным, и дон Луи понял, что ему пора вмешаться.

— Господа, — начал он, поклонившись присутствующим, — надеюсь, мои объяснения снимут все вопросы и мы отлично поймем друг друга.

— Говорите, говорите, граф, — раздалось со всех сторон.

— Не буду входить во все подробности дела, тем более что многое касается лишь меня. Не буду распространяться и о том, как и с какой целью я приехал из Гуаймаса и как мексиканское правительство со свойственным ему бесстыдством не исполнило ни одного из своих обещаний, данных мне, объявило меня врагом отечества, лишило покровительства закона и, наконец, оценило мою голову, как какого-нибудь разбойника или убийцы. Рассказ об этом отнял бы у нас слишком много времени, да, по всей вероятности, вам уже многое известно и без моего рассказа.

— Граф, — прервал его тот же асиендадо, — мы очень сожалеем обо всем случившемся, нам стыдно за наше правительство.

— Ваше сочувствие особенно дорого, ибо из него я могу заключить, что вы знаете меня и не обращаете внимания на прокламации правительства. Итак, без всяких околичностей перехожу к сути дела.

— Внимание, senores caballeros, — послышались голоса, — слушаем графа.

Граф подождал, пока все не успокоились.

— Господа, — продолжал он, когда воцарилось абсолютное молчание, — Сонора самая плодородная и самая богатая провинция не только в Мексике, но и во всем мире. От конфедерации Мексиканских Соединенных Штатов ее отделяют высокие горы и обширные пустоши, так что по своему положению она может выйти из состава мексиканского государства и стать независимой. Сонора настолько богата, что не только не нуждается в других провинциях, но сама их кормит и обогащает избытком своих трудов. И вот эту-то страну, так щедро одаренную природой, правительство сумело своими непродуманными мерами превратить в пустыню. Большая часть ее территории остается необработанной, ибо мексиканское правительство, великолепно умеющее пользоваться дарами ее земли, золотом ее россыпей, не может защитить ее от врагов. С каждым годом набеги Indios Bravos становятся все более дерзкими, и если их не прекратить теперь же, они будут еще наглее. Конечно, Сонора отделится от мексиканской конфедерации — это случится неизбежно, — но как именно? И получат ли от этого какую-нибудь пользу ее жители? Соноре угрожают враги могущественнее индейцев — североамериканцы. Вам, без сомнения, известны хищнические наклонности этих людей, уже недалеко то время, когда они вырубят последние леса, отделяющие их от вас, и завладеют вашей страной, если вы не позаботитесь сами о себе. Вам нечего ожидать помощи от того правительства, которое истощает свою энергию лишь на безнравственную, отвратительную борьбу честолюбивых вельмож, которые попеременно вырывают друг у друга власть.

— Да, да! — вскричали несколько человек. — Вы правы, граф!

— Завоевание, о котором я говорю вам, неизбежно. Подумайте, господа, о его результатах. С вашей страной случится то же, что и со всеми другими, которыми они уже успели завладеть. Не сохранится ни ваш язык, ни ваши нравы, ни, наконец, ваша религия. Вспомните о Техасе и представьте, что такая же участь ожидает и вас.

Все сознавали справедливость слов графа, со всех рядов слышались гневные возгласы.

— Но у вас есть средство избавиться от грядущего ужасного несчастья, — продолжал граф, — это средство в ваших руках и зависит только от вас самих.

— Говорите, говорите! — воскликнули все разом.

— Провозгласите открыто свою независимость, решительно отделитесь от Мексики, образуйте сонорийскую конфедерацию и призовите к себе французских эмигрантов из Калифорнии. Уверяю вас, они откликнутся на призыв и придут к вам не только для того, чтобы помочь завоевать независимость, но и чтобы поддерживать ее, защищать от внешних и внутренних врагов. Французы будут вашими братьями, они исповедуют с вами одну религию, их обычаи напоминают ваши, не забывайте того, что вы принадлежите к одной расе с ними, вам легко будет понять друг друга. Они защитят страну от вторжения североамериканцев, заставят индейцев уважать границы и принудят мексиканцев признать за вами права на свободу.

— Да, все это очень хорошо, — заметил один из присутствующих, — только что же потребуют сами французы, если мы их призовем?

— Права возделывать ваши необработанные земли, населить ваши пустыни. Они принесут вам культуру, искусства, промышленность, обогатят ваши города и села. Вот все, чего они просят. Неужели это много?

— Нет, конечно, это не много, — заметил среди всеобщего одобрения дон Анастасио.

— Но, — возразил другой, — можем ли мы быть уверены, что французы исполнят обещания и не станут злоупотреблять своей силой? Кто поручится, что они в свою очередь не станут нам диктовать свои законы?

— Я ручаюсь. Я от их имени буду вести с вами переговоры и возьму на себя ответственность за все.

— Ваш план заманчив, граф, — заговорил от имени всех дон Анастасио. — Мы прекрасно понимаем наше положение. Вы не преувеличиваете ни его ненадежности, ни опасностей, угрожающих нам. Но смущает одно обстоятельство: имеем ли мы право втянуть во все ужасы гражданской войны нашу несчастную, уже наполовину разоренную страну? Ведь у нас ровно ничего не готово для энергичного сопротивления. Мексиканское правительство слабо для добра, но оно всегда найдет достаточно сил для зла. Оно сумеет навербовать значительное войско и уничтожить нас. Генерал Гверреро — опытный офицер, это холодный, жестокий человек, который не остановится ни перед какой крайностью, как бы ужасна она не была, для того, чтобы задушить нас. Посмотрите, за несколько дней он собрал против вас значительную армию, в предстоящей борьбе он выставит против каждого из ваших солдат целый десяток. Как ни храбры французы, они не смогут противостоять такой тле, а между тем, если вы проиграете сражение, для вас все кончено. Всякое вооруженное сопротивление будет невозможно. Подумайте, что будет с нами, если вы увлечете и нас в своем падении, ведь мы дети этой страны, у нас здесь семьи, наши состояния, мы в ином положении, чем вы. У вас всегда есть средство к спасению — это бегство. Вы, конечно, граф, сами сознаете серьезность этих соображений, которые заставляют нас действовать с величайшей осторожностью. Необходимо зрело обдумать весь план перед тем, как мы решимся свергнуть ненавистное мексиканское иго. Боже упаси вас от той мысли, что мы так говорим из малодушия или из слабости — нет, мы боимся потерять последнюю свободу, которую у нас еще не отняли из-за политических соображений.

— Господа, — отвечал граф, — я отлично понимаю причины, предъявленные вами, но как бы ни были серьезны ваши соображения, мы собрались здесь для другого. Цель этого собрания — заключить союз и сообща вести наступательную и оборонительную войну. Так ли я говорю?

— Конечно…

— Не будем же поступать так, как купцы, которые теряют время на расхваливание достоинств своего товара. Лучше приступим прямо к делу и будем говорить друг с другом вполне откровенно. Итак, скажите без всяких уверток: на каких условиях вы соглашаетесь помогать мне и как велико число людей, на помощь которых я могу рассчитывать?

— Вот это хорошо сказано, граф, — подхватил дон Анастасио. — На вопрос, так ясно поставленный, мы ответим не менее ясно. Мы нисколько не сомневаемся в мужестве и военном искусстве ваших солдат, нам известна храбрость французов. Но ведь вас мало, и притом у вас кет точки опоры. Овладейте одним из трех важнейших городов Соноры, тогда вы будете уже настоящими солдатами, настоящей армией, а не кучкой авантюристов. Тогда все будут смотреть на предпринятую вами экспедицию, как на серьезное дело, а мы не побоимся заключить с вами договор.

— Хорошо, господа, я понимаю вас, — холодно отвечал граф. — Ну, а в случае, если нам удастся овладеть одним из городов, о которых вы говорите, я могу рассчитывать на вашу помощь?

— Безусловно, да!

— А сколько людей вы отдадите в мое распоряжение?

— Шесть тысяч через четыре дня, а через неделю и всю Сонору.

— Вы обещаете это?

— Клянемся! — поддержали все с энтузиазмом.

— Господа! Через две недели я назначу вам свидание в одном из трех главных городов Соноры… Исполнив свое обещание, я потребую выполнения вашего.

Мексиканцы пришли в восхищение от таких благородных и смелых речей.

Граф обладал какой-то непонятной чарующей силой, и каждое его слово производило сильное впечатление.

Присутствующие один за другим подходили пожать его благородную руку и уверить в своей преданности.

Когда все вышли, Валентин обратился к графу с вопросом, доволен ли он.

— Кто обладает достаточной силой, чтобы взять власть над этим народом? — проговорил граф, скорее отвечая на собственную мысль, чем на вопрос охотника.

Переодевшись, они возвратились к своему конвою. Толпа кричала всадникам: «Да здравствуют французы!»

— Если меня расстреляют в один прекрасный день, — с горечью сказал Луи, — им это будет стоить лишь одного слова-Валентин молчал. Он сознавал всю справедливость слов графа.

Глава XVI. Отец Серафим

Донья Анжела только что проснулась, яркий солнечный луч весело скользнул по ее очаровательному личику и заставил открыть глаза. Она полулежала в гамаке, опустив голову на ладонь правой руки, и задумчиво смотрела на свою туфельку, которую беспечно подбрасывала стройной ножкой.

Камеристка Виоланта сидела на табурете рядом со своей госпожой и приводила в порядок отдельные предметы ее туалета.

Наконец Анжела стряхнула с себя вялость, и на ее розовых губках показалась улыбка.

— Сегодня, — прошептала она, кокетливо покачивая головой.

С этим словом были связаны все мысли молодой девушки, ее радость, любовь, счастье, вся ее жизнь.

Она снова задумалась, предоставив себя, сама того не замечая, нежным заботам камеристки.

Снаружи послышались шаги, заставившие Анжелу поднять голову.

— Кто-то идет, — сказала она. Виоланта вышла, но почти тотчас же вернулась назад.

— Ну?

— Дон Корнелио просит позволения сказать вам пару слов, — ответила камеристка.

Молодая девушка озабоченно нахмурила брови.

— Что ему нужно? — проговорила она.

— Не знаю.

— Этот человек мне очень не нравится.

— Я скажу, что вы не можете его принять.

— Нет, — живо возразила девушка, — пусть он войдет.

— Зачем же, если он вам не нравится?

— Я предпочитаю с ним увидеться, хотя этот человек внушает мне какой-то необъяснимый страх.

Камеристка покраснела и отвернулась, но сейчас же постаралась взять себя в руки.

— Но он очень предан дону Луи и вам, сеньорита.

— Ты в этом уверена? — спросила Анжела, пристально взглянув на свою камеристку.

— Нет, но мне так кажется, до сих пор он держал себя вполне безупречно.

— Конечно, — задумчиво произнесла молодая девушка, — но что-то в глубине сердца говорит мне, что он меня ненавидит, при виде его я испытываю непреодолимое отвращение. Я не могу объяснить, что со мной происходит. Несмотря на доводы рассудка, я не могу без содрогания выносить взгляд этого человека. Но взгляд — такая вещь, которую ни один человек не в силах изменить и в которой отражается вся его душа. Взгляд дает нам возможность отличать друзей от врагов. Но, наверное, дон Корнелио ждет с нетерпением. Пригласи его войти.

Виоланта поспешила исполнить приказание своей госпожи. Дон Корнелио появился с ослепительной улыбкой.

— Сеньорита, — сказал он, грациозно кланяясь молодой девушке, на что она молча кивнула, не меняя положения в гамаке, — простите за беспокойство, но вас желает видеть один уважаемый священник, французский миссионер.

— Как зовут этого миссионера, дон Корнелио?

— Кажется, отцом Серафимом, сеньорита.

— Почему же он не обращается к дону Луи?

— Он так и хотел поступить сначала.

— И что же?

— Но граф, — продолжал дон Корнелио, — еще с восходом солнца уехал из лагеря вместе с доном Валентином и до сих пор не возвращался.

— Куда же отправился дон Луи в столь ранний час?

— Я затрудняюсь ответить вам, сеньорита, знаю только одно: граф выехал в направлении Магдалены.

— Разве случилось что-нибудь новое?

— Мне ничего неизвестно, сеньорита.

Несколько секунд длилось общее молчание. Анжела погрузилась в раздумье. Затем она продолжала:

— Не догадываетесь ли вы, дон Корнелио, зачем хочет меня видеть этот миссионер?

— Мне ничего не известно, сеньорита.

— Так попросите его войти, я буду рада с ним побеседовать. Виоланта, не дожидаясь ответа дона Корнелио, подняла занавес, закрывавший вход в палатку.

— Пожалуйте, святой отец, — сказала она. Вошел миссионер.

Анжела встретила его почтительным поклоном и жестом пригласила сесть.

— Вы хотите поговорить со мной, святой отец? — спросила она.

— Да, мадемуазель, — ответил тот, кланяясь молодой девушке.

— Я готова вас выслушать.

Миссионер посмотрел вокруг себя, дон Корнелио и камеристка уловили этот взгляд и тотчас же вышли из палатки.

— Эта девушка так мне предана, что вы могли бы говорить при ней.

— Боже сохрани меня, мадемуазель, подрывать ваше к ней доверие, но позвольте дать вам совет.

— Пожалуйста.

— Иногда опасно доверять тайну людям, стоящим ниже вас по развитию, или своим подчиненным.

— Это отчасти справедливо, но прошу вас объяснить мне цель своего визита.

— Я крайне сожалею, мадемуазель, что огорчил вас, простите мне мое нескромное замечание, дай Бог, чтобы я ошибался.

— Нет, нет, святой отец, я вовсе не нахожу ваше замечание нескромным, я избалованный ребенок и сама должна просить у вас прощения.

В эту минуту послышался лошадиный топот. Камеристка приподняла занавеску.

— Дон Луи возвращается, — сказала она.

— Пусть он сейчас же идет сюда! — вскричала Анжела. Миссионер посмотрел на нее нежным взглядом, в котором сквозило сострадание.

Спустя несколько минут в палатку вошли дон Луи и Валентин.

Охотник приблизился к миссионеру и обменялся с ним горячим рукопожатием.

— Вы приехали сюда от генерала, святой отец? — оживленно спросил граф.

— Увы, нет, ваша светлость, — ответил тот. — Генерал даже не подозреваете моем посещении вашего лагеря, иначе он едва ли допустил бы это.

— Что хотите вы сказать? Объясните, ради Бога!

— Увы, я пришел удвоить вашу печаль. Генерал никогда и не думал давать согласие на вашу свадьбу с его дочерью, я не имею права рассказывать вам о том, что мне довелось видеть и слышать — этого мне не позволяет мое звание, но я француз, ваш соотечественник, и долг обязывает меня предупредить об измене, которая угрожает вам отовсюду. Генерал хочет усыпить вашу бдительность ложными обещаниями, чтобы тем вернее нанести решительный удар.

Луи опустил голову.

— С какой же целью вы пришли сюда? — спросил он отца Серафима.

— Я явился сюда предупредить вас. Генерал хочет забрать свою дочь, не пренебрегая никакими средствами. Позвольте указать вам на то обстоятельство, что при настоящих условиях пребывание молодой девушки в вашем лагере не только сопряжено с опасностью лично для вас, но и ложится несмываемым пятном на ее честь.

— Святой отец! — вскричал граф.

— Выслушайте меня до конца, — холодно заметил миссионер, — я далек от мысли сомневаться в вашей порядочности или упрекать мою духовную дочь, но вы бессильны заставить замолчать своих врагов и положить конец пересудам на ваш и ее счет. К сожалению, ваш образ действий дает пищу этим превратным толкам.

— Но что же мне делать? Где найти средство противостоять злой молве?

— Такое средство существует.

— Укажите его, святой отец.

— Вы должны жениться на своей невесте.

— Это мое самое большое желание.

— Дайте мне закончить… Но обвенчаться вы должны не здесь. Обряд бракосочетания, совершенный без всякой пышности, в лагере авантюристов, может вызвать только насмешки…

— Но…

— Вы должны обвенчаться в городе, на глазах у всего народа, при звоне колоколов и громе ружейных залпов, которые докажут, что бракосочетание совершено с должной торжественностью.

— Справедливо, — заметил Валентин, — отец Серафим прав, тогда всем станет очевидно, что донья Анжела выходит не за презренного разбойника, а за победителя, с которым нужно считаться. Она будет женой не авантюриста, а освободителя Соноры, и все, кто теперь порицает ее, первые будут перед ней заискивать.

— Да, да, это правда, — горячо воскликнула молодая девушка. — Спасибо вам, святой отец, за ваш приезд, я сознаю свой долг и должна его исполнить. Кто осмелится порицать жену спасителя всей страны?

— Но, — возразил граф, — это средство является только побочным. Свадьбу еще нельзя устроить, и потребуется две недели, а может быть, и целый месяц, пока я возьму приступом какой-нибудь город. До тех пор донья Анжела должна будет по-прежнему оставаться в моем лагере.

Все с беспокойством посмотрели на священника.

— Нет, — ответил тот, — я берусь найти убежище для мадемуазель, если только она этого пожелает.

— Убежище? — переспросила девушка и бросила вопросительный взгляд на миссионера.

— Да. Правда, оно не отличается роскошью и недостойно принять вас под свой кров, но зато там вы будете в полной безопасности, — сказал священник. — Семья, в которой вы поселитесь, состоит из добрых, почтенных людей. Они сочтут за счастье принять вас у себя.

— Далеко ли отсюда живет это семейство? — живо спросила молодая девушка.

— На расстоянии двадцати пяти с лишним миль отсюда в сторону Гуаймаса, который составит цель французской экспедиции.

Отлично понимая, в чем дело, Анжела лукаво улыбнулась проповеднику.

— Senor padre, — сказала она, — я знаю вас уже давно и привыкла считать за святого человека. Даже если бы я видела вас впервые, то поверила бы безусловно, наблюдая, с какой дружбой и почтением относится к вам дон Валентин. Я на вас полагаюсь, отлично понимая всю неуместность моего пребывания в этом лагере. Располагайте мной, я готова следовать за вами.

— Дитя мое, — ответил тот с видимым умилением, — сам Бог внушил вам эти слова. Печаль, которую причинит вам разлука с графом, бесследно исчезнет, когда вы снова с ним встретитесь, никто не осмелится помешать вашему союзу, и он не только восстановит вас в общественном мнении, которым нельзя не дорожить, но и придаст вашей репутации такой блеск, который нельзя будет затмить.

— Поезжайте же, донья Анжела, если этого требуют наши интересы, — сказал граф, — я вверяю вас заботам этого достойного человека, но, клянусь Богом, не пройдет и пятнадцати дней, как мы снова будет вместе.

— Я принимаю ваше обещание, дон Луи, оно даст мне сил перенести эту тяжелую разлуку.

— Когда думаете вы выехать? — спросил Валентин.

— Сию же минуту! — вскричала девушка. — Мы должны уметь владеть собой и в радости, и в печали. Разлука неизбежна, нужно идти ей навстречу.

— Отлично сказано, — заметил Валентин. — Право, донья Анжела, я еще раз заявляю, что вы смелая девушка и что я люблю вас за это от всей души, как родную сестру.

Анжела не могла удержаться от улыбки при таком восторженном отношении к ней охотника. Тот продолжал:

— Черт возьми! Но нам следует позаботиться о конвое.

— Зачем? — удивленно спросил священник.

— Вы меня умиляете! Нужно же защитить вас от неприятельских мародеров.

— Друг мой, лучшей охраной послужит нам общее уважение.

— Для вас лично — да, но вы забываете, что с вами поедут еще и две женщины, которых почти никто не знает в лицо.

— Да, правда, — просто ответил тот, — об этом я не подумал. Как же быть?

Анжела рассмеялась.

— Охота вам, господа, беспокоиться из-за пустяков. Святой отец сказал, что лучшей охраной для него послужит его одежда, ведь и друзья, и враги питают уважение к его сану.

— Это правда, — добавил тот.

— В таком случае дело решается очень просто. Если отец Серафим согласится, то я и моя камеристка переоденемся в монашеское платье, под которым нас трудно будет узнать.

Отец Серафим глубоко задумался над этим предложением.

— Я не вижу никаких серьезных препятствий к этому переодеванию, — сказал он через несколько минут, — при настоящих обстоятельствах оно позволительно, так как производится с благой целью.

— Но где достать монашескую одежду? — полушутливо, полусерьезно заметил граф. — Должен сознаться, в моем лагере ее не сыщешь.

— Я беру это на себя, — сказал Валентин, — и пошлю надежного человека в Магдалену, он быстро исполнит мое поручение, а тем временем донья Анжела приготовится к отъезду.

Все согласились и оставили молодую девушку собираться в путь.

Не прошло и часа, когда Анжела и Виоланта вышли из своей палатки, одетые в монашеское платье, приобретенное доном Корнелио в Магдалене. Надвинув на лоб широкополые шляпы, они сели на лошадей и вместе с отцом Серафимом выехали на дорогу, сопровождаемые горячими пожеланиями друзей.

Виоланта и дон Корнелио как-то особенно переглянулись друг с другом на прощание, но это совершенно ускользнуло от внимания дона Луи и Валентина, иначе они бы глубоко призадумались над таким фактом.

— Я очень неспокоен, — пробормотал дон Луи, печально покачивая головой. — Мы дали им очень слабый конвой.

— Успокойся, — сказал Валентин, — я уже позаботился об этом.

— О! Ты никогда ни о чем не забудешь, брат.

— Это мой долг. Но подумаем лучше о себе. Скоро наступит ночь, а мы еще не приняли никаких мер предосторожности против внезапного нападения.

— Ведь ты знаешь, я совершенно не знаком с подробностями твоего плана, за исключением того, что мне вкратце сообщил Курумилла.

— Чтобы рассказать о всех деталях, потребуется немало времени, а нам нужно действовать сейчас же.

— Есть ли у тебя определенный план?

— Да, если только он увенчается успехом, то люди, желающие захватить нас врасплох, будут посрамлены.

— Послушай, брат, я вполне полагаюсь на тебя и делаю это тем охотнее, что хочу предпринять решительное наступление. Мы и так слишком долго стоим в Магдалене.

— Отлично. Можешь ли ты дать в полное мое распоряжение пятьдесят человек?

— Бери себе столько, сколько захочешь.

— Мне нужно только пятьдесят решительных людей, знакомых с приемами ведения войны в прериях. Я хочу обратиться к капитану де Лавилю и попросить его выбрать самых надежных солдат из числа тех, которых он привел с собой из Гетцали.

— Хорошо, мой друг, пока ты будешь приводить в исполнение свой план, я распоряжусь расставить двойные патрули вокруг лагеря.

— Это не мешает сделать. А теперь до свидания, до завтра.

— До свидания! Они расстались.

Подходя к палатке капитана де Лавиля, Валентин заметил дона Корнелио, который, стараясь держаться как можно непринужденнее, выходил из лагеря. Охотник машинально стал следить за ним глазами. Через минуту он потерял его из виду, так как тот скрылся за небольшой рощицей. Скоро он появился оттуда, но уже верхом на лошади, и во весь опор поскакал в сторону Магдалены.

— Э-э, — задумчиво пробормотал Валентин, — что понадобилось дону Корнелио в Магдалене? Надо будет спросить его об этом.

И охотник вошел в палатку капитана. Они немедленно занялись обсуждением плана охотника, составленного им с целью помешать нечаянному нападению мексиканцев. Впоследствии мы увидим, в чем заключался проект Валентина, а пока возвратимся к отцу Серафиму и донье Анжеле.

Глава XVII. Квебрада-дель-Койоте

Американская природа особенно грандиозна по вечерам, часа через два после заката солнца. Ночная тень окутывает деревья, и они принимают необыкновенно величественный вид, вода в реках течет с глухим шумом, ночные птицы со зловещим свистом прорезывают воздух, хищные звери, пробужденные в своих никому не известных берлогах, приветствуют мрак радостным воем — ночью они чувствуют себя царями пустыни. В воздухе витает что-то таинственное, и человек невольно испытывает суеверный страх.

Отец Серафим ехал в сопровождении молодых девушек по склону высокой горы, поросшей густым лесом. С тех пор как выехали из лагеря, они ни разу не останавливались.

Дорожка была протоптана мулами и извивалась змеей по склону горы. Она была до такой степени узка, что две лошади еле-еле могли идти по ней рядом. Но лошади путешественников шли твердо, не спотыкаясь, тогда как необученные животные едва ли решились бы ступить на эту тропинку.

Луна еще не вставала, тучи заволокли небо и не пропускали блеска ни одной звездочки. Темнота стояла абсолютная, но в данном случае она была очень кстати — если бы путешественники могли видеть то место, где они находились, ту пропасть, над которой, можно сказать, они висели, легко могло случиться, что у них не хватило бы смелости продолжать путешествие, или, еще того хуже, они почувствовали бы головокружение.

Отец Серафим и донья Анжела ехали рядом, Виоланта — несколько позади.

— Святой отец, — сказала Анжела, — ведь уже целых пять часов как мы едем и еще ни разу не останавливались, я устала. Не остановиться ли нам отдохнуть.

— Потерпите, дитя мое, через несколько минут мы спустимся по этой тропинке в ущелье, называемое Квебрада-дель-Койоте, что означает ущелье Койота, а там, выйдя из него, направимся в один бедный дом, отстоящий от ущелья не более чем на две мили. Мы не потратим на этот переезд больше часа, уверяю вас. Там и переночуем.

— Как, мы пересечем ущелье дель-Койоте? Следовательно, мы находимся на дороге в Эрмосильо?

— Да, дитя мое.

— Но ведь ужасно неблагоразумно ехать по этой дороге, которую контролирует армия моего отца.

— Дочь моя, — кротко отвечал священник, — в политике очень часто приходится отваживаться на самые, если хотите, безрассудные поступки… Мы не только находимся на дороге в Эрмосильо, но и направляемся туда.

— Как! В Эрмосильо?!

— Да, дитя мое. По моему мнению, это единственное место, где вы будете укрыты от розысков вашего отца. Ему не придет в голову отыскивать вас там, и он никогда не догадается, что вы находитесь так близко от него.

— Это правда, — сказала Анжела после минутного размышления. — План ваш смел, но поэтому-то он и должен удаться. Пожалуй, действительно, мне лучше всего укрыться в Эрмосильо, там меня не будут искать.

— Я поручу вас тем людям, у которых вы остановитесь, да и сам постараюсь как можно реже покидать вас.

— Я вам очень благодарна, святой отец, иначе я буду чувствовать себя одинокой.

— Побольше мужества, дитя мое. Я полагаюсь на дона Луи, небо должно покровительствовать его экспедиции, так как он предпринял ее с благородной целью.

— Очень рада слышать это от вас, святой отец. Легко может случиться, что предприятие дона Луи не удастся, но в таком случае он падет как герой, и смерть его будет смертью мученика, пострадавшего за освобождение страны.

— Да, граф — это редкая личность. Если современники не отдадут ему должного, то потомки не смешают его с этими флибустьерами и искателями приключений, для которых золото составляет все и которые мало чем отличаются от разбойников… Кажется, дорога становится шире, мы сейчас спустимся в ущелье. Это место не пользуется хорошей репутацией, держитесь ближе ко мне. Хотя я уверен, что нам нечего опасаться, но осторожность никогда не помешает.

Действительно, тропинка расширилась, по ее сторонам возвышались горы, точно две параллельные стены, на расстоянии не более сорока метров одна от другой. Это-то и было ущелье, называемое Квебрада-дель-Койоте. Оно тянулось на полмили и выходило в лощину, покрытую мелким кустарником и крупными цветами далий. Горы у входа в лощину раздавались и соединялись вновь милях в восьмидесяти от этого места.

Когда путешественники въезжали в ущелье, небо очистилось, и луна осветила это страшное место. Ее печальный свет, хотя и очень слабый, дал путешественникам возможность осмотреться и сориентироваться. Они подгоняли своих усталых лошадей, чтобы поскорее проехать мрачное ущелье.

Таким образом они ехали минут десять, как вдруг услышали отдаленное ржание лошадей.

— За нами кто-то едет, — сказал священник, нахмурив брови.

— И, кажется, они очень спешат, — заметила Анжела, — прислушайтесь.

Они остановились. Топот быстро скачущих лошадей слышался теперь совершенно ясно.

— Кто это может быть? — проговорил священник.

— Вероятно, такие же путешественники, как и мы…

— Нет, — сказал отец Серафим, — зачем путешественники будут так спешить? Это погоня, и, по всей вероятности, погоня за нами.

— Но это невозможно, святой отец. Ведь о нашем путешествии никто не знает.

— У этих людей глаза рыси и уши двуутробки, они следят решительно за всем. Да притом, тайна перестает быть тайной, когда ее знают двое людей. Но время не терпит, надо что-то предпринять.

— Мы погибли, если это враги, — с ужасом вскричала Анжела, — нам не от кого ждать помощи.

— Надейтесь на провидение, дитя мое, оно нас не оставит. Быстрый топот лошадей приближался. Он походил на раскаты грома.

Священник выпрямился, лицо его дышало неукротимой энергией, голос стал резок и почти груб.

— Встаньте сзади меня и молитесь, — повелительно сказал он, — или я ошибаюсь, или мы в большой опасности.

Обе женщины машинально повиновались. Анжела считала себя погибшей. Могла ли она рассчитывать на спасение? Всякое сопротивление было невозможно.

Священник подобрал поводья и привязал их к луке седла, обернулся лицом к подъезжающим и ждал нападения.

Не прошло и пяти минут, как показались всадники, скакавшие во весь опор. Их было человек десять.

Шагах в двадцати от путешественников они вдруг остановились, как будто ноги их лошадей вросли в землю.

Люди эти, насколько позволял разглядеть слабый свет луны, были в мексиканских костюмах, лица их закрывали черные маски.

Не оставалось никаких сомнений: это была погоня за доньей Анжелой и ее спутниками.

Отец Серафим в упор глядел на всадников. Наконец он решил прервать молчание.

— Что вам нужно, господа, — заговорил он твердым, громким голосом. — Зачем вы преследуете нас?

— О-о! — послышался насмешливый голос. — Как страшно… Святой отец, уверяем вас, мы не хотим причинить вам никакого зла. Наоборот, мы окажем вам услугу, избавив от миленьких девушек, которые путешествуют с вами.

— Поезжайте-ка своей дорогой и не занимайтесь тем, что вас не касается.

— Послушайте, senor padre, — начал опять тот же всадник, — сдайтесь добровольно, всякое сопротивление немыслимо — нас десять против вас одного, к тому же ведь вы мирный человек.

— Вы подлецы, — отвечал священник, — проезжайте-ка да перестаньте насмехаться, а я поеду своей дорогой.

— Нет, мы вас не отпустим, пока вы не оставите ваших спутниц.

— А-а, так, отлично! Но вижу, вы ошиблись относительно того, кто я! Да, я священник, мирный человек, но я француз… А вы об этом-то и забыли. Так знайте же! Я не позволю оскорбить тех, которые находятся под моим покровительством, будь вас хоть двадцать человек.

— И как же вы будете защищать их, господин француз? — послышался насмешливый голос.

— Вот так, — решительно отвечал священник, вынимая из седельной сумки пару пистолетов и взводя курки.

Разбойники невольно заколебались. Поступок священника был так решителен и в то же время этот человек сохранял такое спокойствие, что бандиты убедились: они имеют дело действительно с сильным человеком, который скорее даст себя убить, чем отступит хоть на шаг.

Мало тех вещей, которые уважаются мексиканцами, но надо отдать им справедливость, они благоговеют перед одеждой священнослужителя. Да к тому же отец Серафим не походил на тех миссионеров, которые, к несчастью, часто встречались среди духовенства Северной Америки. Он славился своими добродетелями на всю Мексику. Оскорбить его, а тем более убить — дело слишком серьезное, но и отступать было уже невозможно.

— Послушайте, святой отец, — заговорил опять тот же незнакомец, — не пытайтесь защищаться. Мы заберем девушек во что бы то ни стало. — И он сделал движение вперед.

— Стой! — закричал отец Серафим. — Еще шаг — и ты умрешь. В моих руках жизнь двоих из вас.

— А в моих — еще двоих, — неожиданно раздался чей-то голос, и новый незнакомец выскочил из чащи, прыгнул вперед, как ягуар, и стал рядом со священником.

— Курумилла! — вскричал тот.

— Да, — отвечал предводитель индейцев, — это я. Сейчас прибудут друзья.

В самом деле, послышался топот приближавшихся лошадей, незнакомцы так увлеклись спором со священником, что не слышали его.

Положение дел осложнялось. Священник понимал, что, пока не будет сделано ни одного выстрела, он останется хозяином положения и что необходимо выждать, пока не придет помощь, о которой говорил Курумилла.

— Господа, — начал он, надеясь как-нибудь выиграть время, — вы видите, теперь я не один. Бог послал мне храброго помощника, и наше положение не так отчаянно… Предлагаю вам вступить в переговоры.

— В переговоры?

— Да.

— Тогда покороче.

— Постараюсь. По тому, как вы обошлись со мной, я предполагаю, что вы разбойники. И вот вы держите нас в своих руках или, по крайней мере, так думаете. Отвечайте, сколько хотите вы за мой выкуп? Не будьте требовательны, помните: я бедный миссионер и все, что имею, это достояние неимущих. Я же готов на все жертвы, которые совместимы с моим положением…

Но незнакомцы уже не слушали разглагольствований отца Серафима, они с беспокойством прислушивались к приближавшемуся топоту.

— Проклятье, — закричал все тот же разбойник, — этот демон сыграл с нами скверную шутку… — И он вонзил шпоры в бока своей лошади, но вдруг благородное животное вместо того, чтобы броситься вперед, рухнуло на землю, заржав от боли. Курумилла своим кинжалом перерезал жилы на его ногах.

После этого поступка индеец закричал во все горло, в ответ послышалось дружное «ура».

Тут священник выстрелил, но не для того, чтобы ранить или убить кого-нибудь, а чтобы поторопить приближавшуюся к ним помощь. Об этом легко было догадаться: враги стояли так близко от него, что не попасть в кого-нибудь было просто невозможно, а между тем все остались невредимыми.

В ту же минуту с быстротой вихря прискакали шесть всадников. Завязалась отчаянная борьба, и пули со свистом прорезали воздух по всем направлениям.

Отец Серафим и обе женщины соскочили с лошадей и укрылись от пуль за деревьями.

Схватка продолжалась недолго, минут через пять мексиканцы бежали с места битвы, вновь прибывшие противники преследовали их. Четверо бандитов были убиты.

Через несколько минут всадники возвратились назад, ибо погоня за мексиканцами была совершенно излишней. Отец Серафим уже позабыл о грубом нападении и обходил убитых и раненых, надеясь как-нибудь помочь несчастным жертвам засады, которую они сами же себе устроили. Но трое разбойников уже были мертвы, а четвертый мучился в предсмертных судорогах.

Священник снял маску с его лица и вскрикнул от удивления, узнав его.

При этом вскрике умирающий открыл глаза и устремил на отца Серафима дикий взгляд.

— Да, это я, — сказал он прерывающимся голосом. — Я заслужил такую смерть!

— Несчастный! Так-то ты сдержал свою клятву?

— Я пробовал… Несколько дней назад я спас того человека, которого вы поручили мне, святой отец.

— А зачем ты хотел убить меня, которому обязан своей жизнью?

Раненый отрицательно покачал головой.

— Нет, — прохрипел он, — никогда… Видите ли, отец мой… есть на свете проклятые натуры… Эль-Бюитр был презренный бродяга… ну, а собаке собачья смерть… это справедливо… Прощайте, отец, но я спас вашего друга — охотника…

Сказав это, он хотел приподняться, но не удержался и упал на землю — он был мертв.

Священник преклонил колени и прочел молитву.

Присутствующие, невольно тронутые этим зрелищем, сняли шляпы и с благоговением стояли вокруг скончавшегося разбойника.

В эту минуту раздались чьи-то крики, послышались ружейные выстрелы, и в ущелье показался многочисленный отряд.

— К оружию! — закричали все, бросаясь к лошадям.

— Стойте, — раздался повелительный голос Курумиллы, — это наши друзья.

Глава XVIII. Провожатые

Пользуясь правом романиста, сделаем небольшое отступление и вернемся к дону Корнелио, который привлек к себе внимание Валентина своей неожиданной отлучкой из лагеря. Нужно сказать несколько слов об этом веселом, беззаботном дворянине, уже известном читателю своей любовью к музыке вообще и романсеро del rey Rodrigo в частности.

Но с недавних пор дон Корнелио сильно изменился: он совсем забросил пение, струны его хараны перестали звучать под его гибкими пальцами, глубокая морщина пролегла на челе, щеки побледнели и осунулись, и нахмуренные брови изобличали его тяжелое душевное состояние.

Что же случилось? Что так сильно повлияло на характер нашего испанца?

Об этом было трудно, но возможно догадаться. Дон Корнелио любил Анжелу и любил ее страстно. Мы не назовем эту любовь чистой, так как она подогревалась другим, менее благородным, но не менее сильным чувством.

Этим чувством была алчность.

Много раз пытался дон Корнелио ослепить богатых американок, если не блеском своего богатства (он был беден, как Иов), то личными своими достоинствами: умом и красотой. Но ни одна из этих попыток не имела желанного успеха. Встреча с Анжелой решила его участь. Почему-то вообразив, что молодая девушка в него влюблена, он сам полюбил ее бешеной любовью истрепавшегося человека, для которого брак представляется единственным якорем спасения.

Когда он понял свою ошибку, было уже слишком поздно.

Правда, он старался с корнем вырвать эту несчастную страсть из своего сердца, но все усилия остались без результата. Как это часто бывает в подобных случаях, он позабыл о всех благодеяниях дона Луи, который спас его от нищеты, и воспылал к своему благодетелю самой сильной ненавистью. Часть этой ненависти он перенес на Анжелу, хотя и молодая девушка, и граф были простыми орудиями в руках судьбы, безжалостно преследовавшей бедного идальго.

Под влиянием этой затаенной вражды дон Корнелио с невероятным терпением и редким притворством готовил месть двум людям, от которых не видел ничего, кроме добра. Ему оставалось только выждать удобный случай, чтобы нанести решительный удар своим жертвам.

Такой случай не являлся большой редкостью в стране, где измена — обычное дело, ей пользуются для достижения самых разнообразных целей.

Дон Корнелио установил связи с врагами графа, им он открывал все его тайны, о которых удавалось узнать. Испанец повел дело так, чтобы разом нанести удар обоим своим врагам, расставить им сети, из которых они не смогут вырваться. Теперь читатель знаком с истинными намерениями дона Корнелио, и мы можем возвратиться к дальнейшему повествованию.

Испанцу удалось заручиться содействием камеристки доньи Анжелы. Эта служанка согласилась предать свою госпожу, поддавшись на льстивые речи дона Корнелио, обещавшего на ней жениться.

Благодаря камеристке, которой удалось подслушать разговор отца Серафима с графом и молодой девушкой, дон Корнелио узнал все. Поручение купить в Магдалене монашескую одежду рассеяло последние сомнения, и испанец решил, что настало время действовать.

По его совету мексиканцы решили в тот же вечер совершить внезапное нападение на лагерь. Дон Корнелио сумел их отыскать.

Выбрав момент, когда все занимались личными делами, испанец потихоньку удалился из лагеря, незаметно проскользнул в кусты, где была спрятана его лошадь, вскочил в седло и умчался во весь опор. Прежде чем пришпорить коня, он бросил внимательный взгляд на окрестности и, казалось, убедился, что никто за ним не следит.

Дон Корнелио безостановочно скакал несколько часов подряд, держась прямой дороги, невзирая ни на какие препятствия и не замедляя быстроты бега своей лошади.

Между тем его мрачное, грустное настроение стало мало-помалу исчезать, он привязал уздечку к седельной луке, и пальцы его начали машинально перебирать звонкие струны хараны, с которой идальго никогда не расставался, нося ее с собой на перевязи. Отдавшись вполне нахлынувшим на него чувствам, он вполголоса запел романсеро, содержание которого так отвечало его настоящему настроению. Скоро испанец до того увлекся пением, что его голос далеко разнесся по окрестностям.

— Черт побери сову, поющую в столь неурочное время! — воскликнул чей-то голос, прерывая нашего виртуоза. — Отроду не слыхал такой дрянной музыки.

Дон Корнелио оглянулся. Царила темная ночь. Высокий сухой человек с насмешливым выражением лица и лихо закрученными усами иронически смотрел на певца и постукивал своей громадной рапирой.

— Э-э! — без всякого смущение произнес испанец. — Это вы, капитан? Что вы тут поделываете?

— Поджидаю вас, cuerpo de Cristo!

— Ну, вот и я.

— Это хорошо, когда же мы отправимся?

— Все изменилось.

— Что вы имеете в виду?

— Ведите меня в свой лагерь, там я познакомлю вас с настоящим положением дел.

— Прошу вас.

Дон Корнелио последовал за капитаном.

Читатель, без сомнения, уже узнал в капитане дона Исидро Варгаса — старого солдата эпохи борьбы за независимость, преданного генералу Гверреро, как лезвие кинжала его рукоятке.

Взяв под уздцы свою лошадь, испанец вступил на обширную площадку, светлую от огня двенадцати костров, вокруг которых сидели на корточках или лежали около сотни человек. Все они были одеты в какие-то странные костюмы, но зато вооружены с головы до ног. Выражение их лиц было мрачное. Эти живописные группы свирепых бандитов — отличный материал для картины художника — были освещены фантастическими отблесками пламени костров, при свете которых они играли в карты, пили и наперебой спорили друг с другом. Появление дона Корнелио прошло незамеченным.

Последний посмотрел на них с явным отвращением, затем, спутав ноги своей лошади, подошел к капитану. Тот в одиночестве сидел возле костра, разведенного, по-видимому, исключительно для него одного.

— Ну, я к вашим услугам, — сказал капитан, когда испанец занял место рядом с ним.

— Мне нужно сказать вам очень немного.

— Послушаем.

— Чтобы изложить все дело в двух словах, я вам заявляю, что наша экспедиция бесполезна, птичка упорхнула.

Капитан не мог удержаться и испустил энергичное проклятие, такова уж была у него привычка.

— Терпение, — поспешил успокоить его испанец, — вот что у нас случилось. — И он рассказал, как отец Серафим увез девушку из лагеря.

При этом рассказе черты лица капитана прояснились.

— Ну, — произнес он, — все идет к лучшему. — Как вы думаете теперь поступить?

— Дайте мне Эль-Бюитра и десять решительных людей. Священник должен проехать через Квебрада-дель-Койоте. Я берусь отправиться туда и устроить засаду.

— А что же останется делать мне?

— Вам? Все что вам будет угодно.

— Тысяча чертей! Значит, я должен оставаться? Но завтра я снимусь с лагеря, оставлю здесь человек десять лазутчиков и вернусь в Урес к генералу.

— Разве он теперь в Уресе?

— Да, по-видимому.

— Отлично! В таком случае я явлюсь туда со всеми пленными.

— Хорошо.

— А теперь нужно поторопиться, я сейчас же ухожу. Капитан поднялся со своего места, и пока дон Корнелио поправлял подпругу у лошади, он приказал десяти бандитам вместе с Эль-Бюитром приготовиться к отъезду.

Десять минут спустя этот маленький отряд покинул лужайку и во главе с испанцем пустился в погоню за миссионером.

Читателю уже известно, что случилось в ущелье, находившемся на расстоянии двух лье от засады, устроенной бандитами. Поэтому мы расстанемся на время с доном Корнелио и обратимся к капитану Варгасу.

— Ей-Богу, — произнес последний после отъезда испанца, — я очень рад, что дело приняло такой оборот. С этими демонами французами надо поступать решительным образом. Черт возьми! Теперь на ночь можно успокоиться и соснуть.

Но капитан заблуждался, надеясь провести спокойную ночь.

Выступая из лагеря, Валентин разъяснил товарищам цель поездки и посоветовал им действовать по-индейски, то есть при помощи хитрости. При въезде в лес, где укрывался капитан Варгас, французы слышали лошадиный топот и видели, как в ночном сумраке промелькнули чьи-то темные силуэты — то были бандиты под командой испанца. Не желая откладывать в долгий ящик исполнения своих планов и одновременно упускать нечаянно выслеженную добычу, охотник ограничился тем, что послал вдогонку за замеченным отрядом нескольких ловких авантюристов, которые должны были проследить за действиями бандитов. Затем оставшиеся французы спешились и, как змеи, поползли в глубь леса.

Захватить мексиканцев врасплох было совсем не трудным делом.

Считая себя в полной безопасности, бандиты даже не позаботились выставить часовых.

Они в беспорядке лежали вповалку вокруг костров и большей частью спали крепким сном или готовились в него погрузиться.

Что же касается капитана, то он тщательно завернулся в свой плащ и тоже спал непробудным сном, придвинув ноги к костру, а голову положив на седло.

Авантюристы, не производя ни малейшей тревоги, добрались почти до самой середины лужайки.

Здесь они завладели ружьями и шпагами спящих бандитов, свалили все оружие в одну кучу, отвязали лошадей и ударами кнутов разогнали их в разные стороны.

Шум и бешеное ржание разбегавшихся по лесу лошадей заставили наконец мексиканцев пробудиться ото сна.

Бандиты точно окаменели, увидев себя окруженными со всех сторон авантюристами, они поняли, какую шутку сыграли с ними французы.

Инстинктивно бросились они к оружию, но не тут-то было.

— Con mil rauos у mil demonios! [Тысяча молний и тысяча чертей! — исп.] — вскричал капитан, яростно топая ногами. — Мы попались в ловушку, как мыши.

— Стой! — произнес Валентин с ироническим смехом. — Значит, вы не состоите больше в управляющих, сеньор дон Исидро Варгас?

— А вы, — в ярости ответил тот, — разве вы уже больше не торгуете быками, сеньор дон Валентин?

— Что поделаешь, — насмешливо заметил Валентин, — торговля идет очень плохо.

— Гм! Так я вам и поверил!

— Бог мой! Всякий занимается тем, чем может. Дорогой капитан, — продолжал Валентин, обращаясь уже к де Лавилю, — у всех этих кабальерос есть с собой веревки. Будьте добры, свяжите их покрепче.

— Э! Сеньор дон Валентин, — заметил бывший управляющий, — вас нельзя упрекнуть в излишней нежности.

— Меня?! Какие ужасные вещи вы говорите, дон Исидро! Но ведь вы понимаете, что на войне бывают свои особые условия, я только принимаю меры предосторожности — вот и все.

— Что вы станете с нами делать?

— Вы сами увидите — не хочу лишать вас удовольствия получить сюрприз. Кстати, капитан, скажите, как вы находите мою шутку, сыгранную с вами. Стоит ли она той, которую вы готовили нам?

Капитан Варгас не нашелся, как, в свою очередь, уязвить охотника, он принялся только яростно грызть пальцы, убедившись, что никакое бегство невозможно.

В эту минуту вернулся человек, посланный Валентином, и доложил ему о чем-то на ухо.

Охотник побледнел и так взглянул на мексиканского капитана, что тот почувствовал невольную дрожь.

— Пусть десять человек немедленно садятся на коней! — отрывисто распорядился он. — Капитан де Лавиль, вы отвечаете мне головой за бандитов, которых я оставляю на ваше попечение. Двигайтесь потихоньку в наш лагерь, я догоню вас дорогой. Если кто попытается бежать во время пути, стреляйте в него без всяких колебаний. Вы слышали?

— Не беспокойтесь — все будет исполнено в точности. Но что случилось?

— Бандиты, которых мы видели удаляющимися из лагеря, хотят напасть на отца Серафима.

— Черт побери! Нужно поторопиться.

— Я и так тороплюсь. Прощайте! Горе вам, несчастные, если хоть один волос упадет с головы миссионера, вы все будете расстреляны, — добавил он, обращаясь к испуганным пленникам.

С этими словами Валентин ускакал в сопровождении других авантюристов.

У входа в ущелье охотнику попались навстречу несколько беглецов, за которыми он немедленно пустился в погоню. Но, к несчастью, те заметили его издали и успели скрыться, побросав лошадей и вскарабкавшись, как кошки, на самую вершину утеса.

Валентин не захотел терять времени на бесполезное преследование и поспешил к миссионеру.

— А-а! — вскричал тот при виде охотника. — Друг мой Валентин, без Курумиллы мы бы непременно погибли.

— А донья Анжела?

— Слава Богу, она спасена.

— Да, — сказала девушка, радостно бросаясь к охотнику, — мы обязаны своим спасением Богу, а также этим кабальерос, которые оказали нам свою поддержку в самый критический момент.

Один из незнакомцев подошел к собеседникам.

— Извините, мсье, — сказал он на прекрасном французском языке, — если я только не ошибаюсь, вы — знаменитый французский охотник Валентин Гилуа?

— Да, — удивленно ответил Валентин.

— А меня, мсье, зовут Весельчаком.

— Я вас знаю: мой молочный брат называл вас своим лучшим другом.

— Счастлив это слышать. Позвольте представить вам дона Рафаэля Гарильяса де Сааведра.

Оба новых знакомых поклонились и пожали друг другу руки.

— Мы рады встрече друг с другом от чистого сердца, — заметил Валентин.

— Это важнее всего.

— Но нам нельзя больше здесь оставаться, — заметил отец Серафим.

— Я пойду вместе с вами, senor padre, — предложил дон Рафаэль, — сначала я хотел отправиться в лагерь графа, но теперь нашел лучший способ увидеться с ним.

— Что же это за способ?

— Предложить приют донье Анжеле на асиенде дель-Милагро, которая принадлежит мне.

— Да, действительно! — сказал миссионер. — Простите меня, дон Рафаэль, я сам об этом не догадался, ваше предложение как нельзя более кстати.

— Я принимаю его с благодарностью, — прошептала молодая девушка.

Затем она наклонилась к уху охотника.

— Дон Валентин, — сказала она, краснея и в то же время улыбаясь, — прошу вас передать от меня дону Луи только одно слово.

— Одно слово! — воскликнул тот. — Какое же?

— «Всегда!»

— Хорошо, я ему передам, — ответил охотник, стараясь смягчить свой суровый, выстуженный ветром голос. — Вы ангел, я кончу тем, что влюблюсь в вас до безумия.

— В путь! В путь! — вскричала она.

— Вы поедете с нами, Весельчак? — спросил Валентин.

— Да, я должен переговорить с доном Луи.

— Решено, — прибавил дон Рафаэль. — Я вместе с Черным Лосем и Орлиной Головой буду сопровождать нашего духовного отца, а Весельчак останется и позднее проводит вас, сеньор дон Валентин, на асиенду дель-Милагро.

— Pardieu! — засмеялся охотник. — Вы увидите меня гораздо раньше, чем думаете.

— Вы всегда встретите у нас радушный прием. Обменявшись прощальными приветствиями, оба отряда покинули ущелье, направляясь в противоположные стороны.

Глава XIX. Возвращение в лагерь

Солнце стояло уже высоко, когда Валентин со своим небольшим отрядом присоединился к капитану де Лавилю и его пленникам. До Магдалены оставалось не более полутора миль. Мексиканцы шли между двумя рядами французских всадников, потупив головы, с руками, связанными за спиной. Капитан де Лавиль ехал во главе отряда. Он разговаривал со старым мексиканским офицером. За то, что тот хотел бежать, его усадили верхом и связали ноги под брюхом лошади.

За людьми шли лошади пленных бандитов, на них нагрузили оружие и прочие пожитки их хозяев.

После того как оба отряда соединились, все ускорили шаг.

Валентин мог бы прибыть в лагерь еще до восхода солнца, но опоздал с особенной целью: для успеха предприятия графа было очень важно, чтобы жители Магдалены и других местностей, гостившие в ней по случаю престольного праздника, видели пленных мексиканцев. Это убедило бы их, что экспедиция графа вовсе не так безрассудна, как предполагали, или, по крайней мере, как стремилось доказать мексиканское правительство.

Граф, к которому Валентин заранее отправил Курумиллу с известием о происшедшем, решил придать всему делу как можно больше важности и пышности. Вся армия стояла под ружьем и под звуки барабана и труб приветствовала знамя, водруженное перед палаткой графа.

Как и предвидел граф, жители Магдалены сбежались в лагерь, чтобы присутствовать при этом зрелище, дорога была покрыта спешащими любопытными, кто шел пешком, кто ехал верхом, все старались перегнать друг друга и увидеть раньше других, что делается у французов.

Когда авангард дошел до ограды лагеря, все остановились по знаку Валентина.

Заиграл рожок, на зов вышел офицер.

— Кто идет? — закричал он.

— Франция, — отвечал де Лавиль, сделав несколько шагов вперед.

— Какой пропуск?

— Освободитель Соноры.

Толпа заволновалась при этих словах, послышались одобрительные крики.

— Войдите, — сказал офицер.

Заграждения раздвинули, и начался проход отряда под звуки барабана и трубы.

Было что-то величественное в этой сцене, несмотря на всю ее простоту. Зрители не могли наглядеться на горстку смельчаков, предоставленных лишь самим себе, брошенных судьбой за шесть тысяч миль от своей родины, но гордо носивших имя французов. Не сделав с самого начала кампании ни одного выстрела, они возвращались в лагерь с сотней пленных.

Взволнованные жители Соноры смотрели на французов с почтительным страхом, смешанным с каким-то восторгом. Странное явление… Вместо того, чтобы выразить сожаление своим пленным соотечественникам, они осыпали их злыми насмешками. Так велико впечатление, производимое мужеством и энергией на души первобытных народов.

Пленников собрали в центре лагеря. Граф Пребуа-Крансе стал обходить их в сопровождении своих главных офицеров. За ними следовали, увлеченные энтузиазмом, самые влиятельные жители Соноры.

День выдался очень удачный. Солнце ярко светило, легкий ветерок освежал атмосферу, звуки труб, бой барабанов, крики толпы, в которой многие махали шляпами и платками, — все это придавало празднеству необыкновенно оживленный вид.

Граф был очень счастлив в эту минуту. Будущее представлялось ему уже менее печальным и мрачным.

Он окинул задумчивым взглядом пленников.

— Я приехал в Сонору, — заговорил он слегка дрожащим голосом, — для того, чтобы дать ей свободу. Но меня всячески старались унизить в ваших глазах. Меня называли жестоким, безбожным… Ступайте, вы свободны. Расскажите вашим соотечественникам, как главарь разбойников мстит за клевету, распространяемую о нем. Я не требую от вас никакой клятвы, ни даже обещания не поднимать оружия против меня… Мною руководит нечто более высокое, чем честь солдата… Десница Божия руководит мною, ибо Ему угодно, чтобы страна эта освободилась и возродилась… Развяжите их и отдайте им лошадей, — сказал он, указывая на пленников.

Приказание немедленно было исполнено.

Народ принял это великодушное решение графа с неописуемым восторгом. Пленники поспешили оставить лагерь, высказывая на прощанье свою признательность графу.

Дон Луи обратился к дону Исидро:

— А вы, капитан, должны смотреть на меня, как на своего брата, мы служим с вами одному и тому же делу. Ведь вы один из львов той войны, которая разрушила испанскую власть… Возьмите же вашу шпагу. Такой храбрый воин всегда должен ее носить.

Капитан мрачно посмотрел на графа.

— Почему я не могу ненавидеть вас по-прежнему! Лучше бы вы меня оскорбили, ваше великодушие для меня мучительно. Теперь я не могу быть свободным в своих действиях.

— Вы свободны, капитан. Мне не надо ни вашей благодарности, ни вашей дружбы. Я поступил так, как предписывал мне долг. Пойдем каждый своей дорогой, только постараемся не встречаться друг с другом.

— Вашу руку, кабальеро, и позвольте вам сказать…

— Говорите.

— Остерегайтесь тех людей, которым вы доверяете.

— О чем вы?

— Больше я ничего не могу сказать… В противном случае я сам сделаюсь изменником.

— Опять измена… со всех сторон… — прошептал граф.

— Прощайте, кабальеро. Если я не могу желать успеха вашим предприятиям, я все-таки не пойду против них, и если вы не увидите меня в рядах своих друзей, то не увидите и в рядах врагов.

Старый офицер вскочил в седло, грациозно раскланялся с присутствующими и ускакал.

Празднество продолжалось целый день. Великодушный поступок графа с пленными произвел желаемое впечатление, в глазах местных жителей французы сразу выросли на полфута. Граф вдруг приобрел влияние в Соноре. Его экспедиции предсказывали благополучный исход.

К вечеру Луи собрал всех офицеров на тайный военный совет. По счастливой случайности он поручил дону Корнелио съездить в Магдалену и закупить там новых лошадей. Таким образом, испанец не присутствовал на совете.

На этот раз он каким-то чудом избежал острого глаза охотника. Утром, часа за два до прихода пленников, он проскользнул никем не замеченный в лагерь. Для того, чтобы сохранить тайну, ему пришлось зарезать свою лошадь, но зато никто не мог подозревать его, а если б это и случилось, он тотчас представил бы алиби.

В восемь часов пробили вечернюю зарю и закрыли лагерные заграждения. Офицеры отправились в штаб-квартиру — в палатку графа.

Часовых расставили кругом палатки на таком расстоянии, чтобы они сами не могли слышать происходящего в ней. Им был отдан приказ стрелять в первого, кто вздумает пробраться к месту собрания.

Граф сидел за столом, на котором была развернута карта дорог Соноры.

На совет собрались пятнадцать человек. Тут же присутствовали и Валентин, и Курумилла, и Весельчак. Последний был связан с графом такой тесной дружбой, что невозможно было не допустить его на совещание.

Когда все вошли, дверь заперли. Граф встал. — Друзья! — начал он твердым, но приглушенным голосом, чтобы его не слышали за стенами палатки. — Экспедиция наша начинается только теперь. Все, что мы сделали до сих пор, не имеет особенного значения. Я сам и мои люди поразузнали о намерениях здешних богатых асиендадос. По моему мнению, они расположены к нам, но полагаться на них, доверять им очень рискованно. Эти землевладельцы ничего не сделают для нас, пока мы не будем иметь точки опоры в Соноре. Другими словами, нам необходимо захватить какой-нибудь город. Если это удастся — наше дело выиграно, потому что вся страна будет за нас… Я избрал Магдалену местом нашего лагеря именно потому, что от нее идут дороги в три важнейших города Соноры. Одной из них нам необходимо овладеть, но какой же именно? Этот вопрос я намерен предложить на ваше рассмотрение. Все три города переполнены войсками, мало того, генерал Гверреро занял дороги, идущие туда, и поклялся истребить нас всех до единого, если мы осмелимся сделать хоть шаг вперед. Но я думаю, — прибавил он, улыбаясь, — вас это особенно не тревожит. Будем же решать, какой город нам брать. Капитан де Лавиль, прошу вас высказать свое мнение. Капитан поклонился.

— Граф, — сказал он, — мне думается, что лучше всего обратить внимание на Сонору. Правда, это новый город, но он носит имя страны, которую мы хотим освободить, а это очень важно.

Несколько офицеров по очереди высказали свое мнение — большая часть из них соглашалась с капитаном де Лавилем.

— А что ты думаешь? — обратился граф к Валентину.

— Я ведь не из ученых, как ты знаешь, милый брат, но в военном деле кое-что понимаю, кажется, уже имел возможность освоиться с ним… Нужен город богатый, промышленный, чтобы защитить его зажиточных обитателей в случае нападения. А если тебе придется иметь дело со слишком большой армией — будет верное место, куда можно отступить.

— Действительно, нам необходимо овладеть городом, который сочетал бы все эти условия.

— Такой город существует…

— Это Эрмосильо, — сказал Весельчак.

— Именно Эрмосильо, — подтвердил Валентин. — Во-первых, он окружен крепкими стенами; потом, он служит главным торговым пунктом страны, следовательно, очень богат. Но главное, что говорит за него, — это то, что он находится всего лишь в каких-нибудь пятнадцати милях от Гуаймаса — гавани, где может высадиться подкрепление, если в случае нужды мы потребуем его из Калифорнии, и куда мы сами можем укрыться, если будем вынуждены отступить.

Все признали справедливость слов Валентина.

— Я тоже стою за Эрмосильо, — сказал граф, — но не скрою от вас, что генерал Гверреро, как опытный солдат, отлично понимает выгоды, которые мы извлечем из обладания этим городом, а потому и сосредоточил там весьма значительные силы…

— Тем лучше, — вскричал капитан де Лавиль, — по крайней мере, мексиканцы с первого раза узнают нас.

Слова молодого капитана встретили с большим сочувствием. Было окончательно решено идти на Эрмосильо.

— Еще только одно замечание, — сказал граф. — Мексиканцы овладели тремя дорогами, надо будет все разведать вокруг и постараться обойти их заслоны.

— А уж это моя обязанность, — со смехом заявил Валентин.

— Отлично, мы сначала помучаем наших врагов: будем показываться на разных дорогах, а потом форсированным маршем пойдем на Эрмосильо. Только я боюсь, что мы потеряем много людей.

Тут встал Курумилла.

До сих пор араукан молча курил свою трубку. Казалось, он и не слышал, о чем толковали на собрании.

— Пусть говорит вождь, — сказал Валентин. — Мы должны особенно ценить его слово.

Все замолчали.

— Курумилла, — начал араукан, — знает проселочную дорогу, которая значительно сократит путь и которая мексиканскому генералу неизвестна. Курумилла проведет своих друзей.

Он сел и снова закурил трубку, как ни в чем не бывало. Больше не о чем было спорить: Курумилла, по своему обыкновению, сразу разрешил вопрос и устранил самое опасное препятствие.

— Друзья, — закончил совещание граф, — пушки и повозки запряжены. Разбудите завтра своих солдат и снимемся потихоньку с места. Только сделаем так, чтобы магдаленцы и не подозревали, куда все исчезли из нашего лагеря.

Потом граф отвел Валентина и капитана де Лавиля в сторону.

— Пока я поеду по проселочной дороге, про которую говорит Курумилла, вы, капитан, отправляйтесь к Ариспе, а ты, брат, поезжай к Уресу. Приблизьтесь лишь настолько, чтобы вас могли узнать, а главное, не затевайте никаких схваток и возвращайтесь как можно скорее ко мне. Помните: от этого зависит успех нашего дела.

— Ну, а в случае, если мы не сможем догнать тебя, где ты назначаешь нам свидание? — спросил Валентин.

— На асиенде дель-Милагро, в четырех милях от Эрмосильо, — сказал Весельчак, — там будет штаб-квартира.

— Да, — отвечал граф, пожимая руку канадцу.

Все разошлись, и каждый пошел исполнять возложенное на него поручение.

Авантюристы снялись с лагеря совершенно без шума. Приняты были все самые мелкие предосторожности для того, чтобы никто не мог подозревать движения в лагере. Французы даже не потушили бивачных огней.

Часов в одиннадцать вечера из лагеря вышли отряды капитана де Лавиля и Валентина и направились в разные стороны, а в полночь отправился и граф с оставшимися людьми и обозом.

Курумилла не обманул его. Часа два они двигались по общеизвестной дороге, ведущей в Эрмосильо, потом вдруг свернули в лес и скоро оказались на заброшенной узкой дороге. Повозки и пушки еле-еле двигались по ней, и трудно было предположить, чтобы вооруженный отряд с тяжелым обозом мог идти по извилинам этой тропы. Но дорога оказалась такой трудной лишь в самом начале, дальше она была довольно сносной, и французы быстро продвигались вперед.

Через два дня к ним присоединились отряды де Лавиля и Валентина, исполнившие возложенное на них поручение как нельзя лучше: им вполне удалось сбить с толку генерала, аванпосты мексиканцев продолжали стеречь дорогу и не подозревали, что французы ушли к Эрмосильо.

Поход продолжался целых девять дней при всевозможных затруднениях. Приходилось идти по песку, скользившему под ногами, под палящим зноем, при недостатке воды, а последние два дня пришлось даже голодать и солдатам и лошадям. Но ничто не могло поколебать мужество французов, ничто не могло изменить их неистощимую веселость. Граф шел впереди всех пешим, и мужественный его вид ободряюще действовал на измученных людей.

На девятый день, уже к вечеру, они увидели среди густой чащи деревьев довольно большую асиенду. Это было первое жилище, какое они встретили на своем пути из Магдалены.

— Это что за асиенда? — спросил дон Луи Весельчака, идущего с ним рядом.

— Дель-Милагро, — отвечал канадец.

Французы закричали от радости: они достигли цели своего путешествия. Они сделали пятьдесят девять миль по непроходимым дорогам.

Курумилла сдержал свое обещание, благодаря ему отряд прошел никем не замеченный.

Глава XX. Перед атакой

На расстоянии пушечного выстрела от асиенды граф приказал отряду остановиться. — Де Лавиль, — обратился он к капитану, — поезжайте вперед и захватите асиенду дель-Милагро. Мы устроим в ней свою штаб-квартиру. — Зачем нужны такие предосторожности? — спросил Весельчак. — Неужели вы мне не доверяете? Дон Рафаэль и его семья будут очень рады нас видеть и примут с распростертыми объятиями.

Граф улыбнулся и наклонился к уху канадца.

— Друг мой Весельчак, — произнес он тихим голосом, — вы похожи на наивного ребенка. Предосторожности, которые вас так обижают, я принимаю в интересах наших друзей. Представьте себе, что несчастный случай поможет мексиканцам одержать над нами победу. Что будет тогда с нашими друзьями? Дон Рафаэль падет жертвой своего доброго отношения к мятежникам. Я хочу самостоятельно, без посторонней помощи, захватить в свои руки асиенду и снять всякую ответственность с ее хозяев, если перевес окажется не на нашей стороне.

— Вы правы, — ответил канадец, сраженный доводами графа.

— Но чтобы устранить возможные недоразумения, — продолжал дон Луи, — поезжайте вместе с капитаном и, пока он будет громко предъявлять свои требования, незаметно объясните нашим друзьям, в чем тут дело.

Через пять минут отряд галопом умчался вперед, остальная колонна следовала за ним издали.

Все произошло так, как хотел этого граф. Предупрежденный Весельчаком, дон Рафаэль настойчиво протестовал против занятия асиенды, заявив, что подчинится только силе. Отряд капитана завладел имением, и дон Рафаэль вместе с несколькими из своих слуг приготовился ехать навстречу французской колонне.

По приказанию графа она не остановилась на асиенде, но двинулась вперед и расположилась лагерем в двух милях от Эрмосильо.

Граф и дон Рафаэль встретились друг с другом, как старые знакомые, и въехали на асиенду, тихо беседуя между собой.

Не сходя с лошади, граф разослал своих лазутчиков во все стороны, надеясь получить самые последние известия о неприятеле. При себе дон Луи оставил только небольшую свиту из восьми человек и, отпустив всех остальных французов в лагерь, въехал на асиенду.

Там его встретили дон Рамон, отец дона Рафаэля, и донна Люция, очаровательная женщина, о которой мы рассказали трогательную повесть в одном из своих предыдущих романов [См. «Арканзасские трапперы». — Примеч. автора]. Вместе с ними навстречу французам высыпало множество слуг.

— Привет борцу за освобождение Соноры, — сказал генерал дон Рамон, протягивая графу руку.

Дон Луи соскочил с лошади.

— Дай Бог, чтобы и мне сопутствовала такая же удача, как вам, генерал, — с поклоном ответил он на приветствие дона Рамона.

Затем граф обратился к донне Люции.

— Извините меня, сеньора, — сказал он ей. — Я нарушил ваше спокойствие. Ваш муж — единственный виновник моего нескромного поступка.

— Senor conde, — с улыбкой отвечала та, — пожалуйста, не оправдывайтесь. Этот дом со всем, что в нем находится, принадлежит вам. Мы обрадованы вашим прибытием, а отъезд причинит нам горе.

Граф предложил донне Люции руку, и они вошли на террасу, но граф все время казался обеспокоенным, взор его рассеянно блуждал по сторонам.

— Терпение, — с многозначительным видом прошептал дон Рафаэль, — вы ее скоро увидите, ей не совсем удобно выходить сейчас же после вашего приезда, и мы посоветовали ей немного подождать.

— Спасибо! — сказал Луи, и мрачное облако сейчас же сбежало с его благородного чела.

Свидание влюбленных прошло внешне сдержанно, но было проникнуто глубоким чувством. Граф горячо благодарил отца Серафима за покровительство, оказанное им молодой девушке.

— Скоро все ваши тревоги окончатся, — промолвила донна Люция, — и тогда вы спокойно будете наслаждаться своей любовью.

— Да, — задумчиво сказал граф, — завтрашний день решит мою участь и участь моей возлюбленной.

— Что вы хотите этим сказать? — вскричал дон Рафаэль. Граф с беспокойством оглянулся, но убедился, что среди окружающих были только искренние друзья.

— Завтра, — ответил он, — я нападу на Эрмосильо. Я возьму этот город или умру под его стенами.

Все присутствующие выразили на лицах величайшее изумление.

Дон Рафаэль знаком приказал Черному Лосю встать у двери, чтобы никто из посторонних не мог его подслушать, и обратился к графу:

— Вы приняли окончательное решение?

— Если бы это было иначе, я бы не приехал сюда, — объяснил ему граф.

— Но, — настойчиво возразил дон Рафаэль, — Эрмосильо защищен очень крепкими стенами.

— Я их разрушу.

— Но в городе находится тысяча двести человек гарнизона.

— А! — равнодушно ответил граф.

— Городская полиция целых два месяца занимается военными учениями.

— Но много ли этой полиции? — презрительно произнес Луи.

— Около трех тысяч человек.

— Недурно.

— Генерал Гверреро, заметивший, что его обманули ложными передвижениями, привлек на свою сторону шесть тысяч индейцев и ждет новых подкреплений,

— Это и побуждает меня напасть немедленно. По вашему расчету, мне придется встретить сопротивление одиннадцатитысячной армии, находящейся за отличными укреплениями. Чем дальше я буду медлить, тем больше вырастет число моих врагов, и если я не приму никаких мер, то оно возрастет до такой степени, что сделается непреодолимым.

— Но вы забываете, мой друг, что Эрмосильо окружен садами и огородами, они должны сильно затруднить наступление.

— Это не важно, — небрежно заметил граф, — ведь я войду через ворота.

Собеседники посмотрели на графа с некоторым испугом. Можно было предположить, что они считают его сумасшедшим.

— Простите, мой друг, — возразил дон Рафаэль, — вы, кажется, сказали, что хотите произвести нападение завтра, не так ли?

— Разумеется.

— Но если ваша армия не успеет подойти?

— Как! Если моя армия не успеет подойти?! Да разве вы не видали, как они прошли мимо асиенды?

— Я видел, что прошел небольшой отряд, и счел его вашим авангардом.

— Моим авангардом? — со смехом воскликнул граф. — Вы ошиблись, милый друг, это вся моя армия!

Дон Рафаэль, дон Рамон и все остальные собеседники считали себя людьми храбрыми, не раз приходилось им сталкиваться и бороться с противником, который значительно превосходил их своими силами, в этой борьбе они проявляли недюжинную храбрость и отвагу. Но безумное решение графа, вздумавшего взять с горстью авантюристов город, защищенный десятитысячной армией, показалось им настолько невероятным, что друзья спрашивали себя, не находятся ли они под влиянием кошмара.

— Подождите до завтра, — уверял их граф, — и вы увидите, как огромная и непобедимая мексиканская армия будет разбита наголову и рассеяна.

На этом беседа прекратилась, и все отправились в столовую, где был приготовлен великолепный завтрак.

Когда все вышли из-за стола, граф направился в отведенное ему помещение, попросив отца Серафима зайти к нему.

Там они заперлись и долго беседовали наедине.

Когда миссионер выходил, глаза его были красны, и на щеках виднелись следы слез.

Граф сжал его руку.

— Итак, — сказал он священнику, — в случае несчастья…

— Я буду там, граф, положитесь на меня. — И он удалился медленными шагами.

Перед самым наступлением ночи граф выслушал донесения своих лазутчиков. Принесенные ими известия вполне подтверждали справедливость слов дона Рафаэля.

Генерал Гверреро быстрым маршем прибыл в Эрмосильо и засел за укрепленными стенами.

Валентин и Курумилла явились позднее других разведчиков, но со значительными результатами своих успешных действий.

Валентин во главе отряда фуражиров двинулся, по совету Курумиллы, по дороге, ведущей в Гуаймас. Здесь он перехватил обоз с провиантом и боевыми припасами, предназначенными для мексиканцев.

Капитану де Лавилю тоже повезло: он захватил пять неприятельских патрулей, неблагоразумно показавшихся в деревне.

Граф отпустил Курумиллу вместе с капитаном, который захотел воспользоваться ночной темнотой и поставить аванпосты на расстоянии двух с половиной пушечных выстрелов от Эрмосильо.

Оставшись наедине с Валентином, Луи разложил на столе план Эрмосильо. Друзья склонились над столом и принялись внимательно изучать этот план.

Мы уже не раз описывали Эрмосильо своим читателям, теперь же ограничимся только указанием, что густые огороды и сады, окружающие этот город, дают возможность укрыться множеству стрелков без всякой опасности для их жизни.

Сверх того, город был окружен глубоким и широким рвом, пройти через который можно было только по мосту, защищенному сильным вооруженным отрядом.

Эрмосильо принадлежал к хорошо укрепленным городам, и его нельзя было взять без ружейного выстрела. Таким образом, если бы графу Пребуа-Крансе удалось взять приступом этот город силами своего отряда из двухсот пятидесяти человек, то его подвиг вполне заслужил бы название самой выдающейся операции в военной истории.

Генерал Гверреро вместе с остальными мексиканскими офицерами относился к авантюристам в высшей степени презрительно, он называл их не иначе как французскими бродягами и грозил так их проучить, чтобы они навсегда отказались от своих дерзких попыток. Он уже успел через своих шпионов собрать сведения о малочисленности французов.

Между тем Курумилла принес графу довольно утешительную новость.

Несмотря на тщательные приготовления к войне с графом, генерал Гверреро был сильно удивлен неожиданным движением французов на Эрмосильо и той ловкостью, с которой они обошли его аванпосты. Он поспешил к городу опередить действия авантюристов и вследствие этой поспешности был вынужден оставить позади себя значительную часть своего отряда. Таким образом, в Эрмосильо оказалось не больше тысячи двухсот человек защитников — правда, и эта цифра была чересчур велика, но граф ожидал встретить гораздо более многочисленные силы врага.

Курумилла потихоньку пробрался в город. Его как индейца впустили беспрепятственно. Он все высмотрел, всюду побывал и многое успел разузнать. Арауканский вождь принес все добытые сведения дону Луи, а также передал отчет в исполнении приказаний, возложенных на капитана де Лавиля.

Среди асиендадос, принимавших участие в совещании в Магдалене, был один, пользовавшийся большим влиянием на сельское население. Он уверил графа от имени своих соотечественников, что если хоть один крупный город попадет во власть французов, то это послужит сигналом к повсеместному восстанию, и страна через несколько дней сбросит ненавистное иго и обретет долгожданную свободу.

Не желая терять ни минуты даром, дон Луи написал этому асиендадо письмо, в котором говорил о своем намерении взять приступом Эрмосильо и просил быть готовым к решительным действиям в пользу восстания.

Но дон Луи не был самонадеянным человеком.

Мы упоминаем такой факт, чтобы показать читателю, что граф умел заранее предугадывать результаты того или другого действия — качество, присущее всем гениальным людям.

Написав письмо и отдав все необходимые распоряжения, граф вышел из дома вместе с Валентином.

Было около двух часов утра, небо было мрачно, и тишина нарушалась только свистом теплого ветерка, качавшего вершинами деревьев.

Братья спустились во двор.

Все население асиенды высыпало проводить графа.

Здесь же стояла и Анжела, одетая в длинный белый пеньюар, лицо ее было бледно, а глаза наполнены слезами, она казалась каким-то призраком в бледном свете факелов, зажженных пеонами.

Свита графа уже сидела верхом и безмолвно ожидала своего командира. Курумилла держал под уздцы лошадей обоих французов.

Когда они появились, все сняли шляпы и почтительно приветствовали графа.

— Удачи вам, дон Луи, — заметил дон Рафаэль, — ибо вы боретесь за независимость народа.

— Мы так горячо будем молиться за вас Богу, дон Луи, как никто никогда не молился, — прибавила донна Люция.

Граф почувствовал, что сердце его сжалось.

— Благодарю вас всех, — сказал он растроганным голосом, — ваши слова и пожелания мне очень дороги, они доказывают, что жители Соноры понимают благородство цели, которую я преследую. Еще раз благодарю вас всех.

Анжела приблизилась к графу.

— Дон Луи, — сказала она, — я вас люблю, исполняйте свой долг.

Граф наклонился к ней и запечатлел поцелуй на ее бледном лбу.

— Анжела, нареченная моя, — произнес он с чрезвычайной нежностью, — вы увидите меня или победителем, или мертвецом.

Он уже хотел пришпорить лошадь и тронуться в путь, но в этот момент рядом с ним появился отец Серафим.

— Вы хотите проводить меня, святой отец? — воскликнул дон Луи.

— Граф, — простодушно ответил миссионер, — я всегда нахожусь там, куда призывает меня долг и где я найду страждущих, нуждающихся в моем утешении. Позвольте мне следовать за вами.

Луи молча пожал ему руку, кивнул в последний раз на прощание своим друзьям, которых он покидал, быть может, навсегда, и дал сигнал к выступлению. Кавалькада всадников галопом двинулась вперед и исчезла в ночном сумраке.

Анжела молча и неподвижно стояла на пороге до тех пор, пока до ее ушей еще доносился лошадиный топот, но когда все затихло, долго сдерживаемое рыдание наконец прорвалось, и с подавленным криком: «Боже мой! Боже мой!» — девушка упала навзничь на землю.

Ее нашли в обмороке.

Донна Люция и дон Рафаэль бросились на помощь и перенесли ее в дом, где окружили молодую девушку своими заботами.

Весельчак уже хотел запереть ворота асиенды.

— Погодите, — произнес чей-то голос, — дайте же нам выйти.

— Кто это?.. — осведомился канадец. — Куда вас черт несет в такую позднюю пору, Черный Лось?

— Даю вам честное слово, я считаю себя почти французом, хотя я и канадец по происхождению, меня так и тянет помочь своим соотечественникам.

— Э! — вскричал Весельчак. — Вам пришла в голову отличная идея! Ей-Богу! Но вы отправитесь не один… я тоже пойду с вами.

— Тем лучше, значит, нас будет трое.

— Как трое! Кто же еще пойдет с нами?

— Орлиная Голова. Вождь говорит, что в городе засели индейцы, враждебные его племени, и он с удовольствием сразится с ними.

— Так в путь! Я думаю, граф будет очень доволен, увидев в своих рядах трех новых бойцов.

— Разумеется, — заметил Весельчак.

— Это гораздо важнее нам самим, — сказал Черный Лось. — А граф — решительный человек. Что вы об этом думаете?

— Я с вами согласен, — лаконично отвечал канадец. Без всяких дальнейших разговоров трое бесстрашных охотников сели на лошадей и поскакали вслед за графом.

Глава XXI. Взятие Эрмосильо

Охотники мчались на таких резвых лошадях, что не прошло и двадцати минут, как они догнали графа.

Французы, услышав за собой быстро приближающийся стух копыт, приостановились в недоумении, но Весельчак скоро развеял их опасения, прокричав издали, кто он.

— Добро пожаловать, — приветствовал их граф, — но что у вас случилось? Что заставило вас мчаться за нами?

— Мы хотим просить вас об услуге, граф.

— Об услуге? Говорите же скорее! Заранее предупреждаю, что все, что будет зависеть от меня, я с удовольствием сделаю для вас.

— Я и мои товарищи хотим сражаться под вашими знаменами.

— И это вы называете просить об услуге, Весельчак?

— Да…

— Но вы несколько ошиблись. Вы хотите оказать мне услугу, а не просить… С удовольствием принимаю ваше предложение и от всего сердца благодарю.

— Итак, решено? Вы принимаете нас в свои ряды?

— Есть еще о чем спрашивать, Весельчак, ведь я не сумасшедший, — укоризненно сказал граф.

Все трое обрадовались ответу, как Бог весть какой милости. После этого небольшого происшествия отряд графа, увеличенный тремя новобранцами, двинулся в путь.

Ночь была очень темная. Французы, как безмолвные призраки, склонясь к шеям своих лошадей, жадно прислушивались к ночным звукам и устремляли взоры в ночной мрак, надеясь уловить хоть какой-нибудь знак того, что их товарищи недалеко. Капитан Шарль де Лавиль, несмотря на свои молодые еще годы, был словно предназначен для роли, которую играл в ту минуту. Он соединял в себе достоинства отличного командира и идеального подчиненного. Получаемые приказы он понимал с быстротой молнии, мало того, он понимал их глубоко и исполнял возложенные на него поручения с редким знанием дела [Читатель, надеемся, простит нам такие пространные рассуждения о характере молодого командира колонистов Гетцали. Теперь нам разрешено открыть его настоящее имя. После кончины маркиза де Пандрей колония Кокоспера единогласно избрала в его преемники М. О. де Ла Шапеля, еще совершенно молодого человека, выдающиеся способности которого привлекли к себе всеобщее внимание. Вот его-то мы и вывели в нашем рассказе под псевдонимом де Лавиля. Его преждевременная смерть сильно потрясла всех его друзей, в их числе был и автор этого сочинения, и хотя он не знал молодого человека особенно близко, но с достаточной точностью может свидетельствовать о геройском участии де Шапеля в этой достославной экспедиции, которая служит предметом рассказа. — Примеч. автора].

Граф Пребуа-Крансе оценил его редкие дарования — сделал своим другом и ближайшим помощником, и каждый раз, когда возникало трудное поручение, граф выбирал именно его, уверенный, что никто не исполнит этого поручения так блестяще, как молодой капитан.

Но на этот раз де Лавиль превзошел самого себя: он продвигался вперед по предписанному ему пути с такой осторожностью и до того тихо, что дон Луи догадался о близости к отряду, лишь почти что врезавшись в его арьергард.

Для большей скорости движения граф оставил обоз у какой-то необитаемой хижины, на расстоянии одной мили от города, и поручил его товарищам, заболевшим в пути. Последние были слишком слабы, чтобы сражаться в полную силу при штурме города, но во всяком случае могли долго сопротивляться и продержаться до тех пор, пока придет помощь.

Граф проехал вдоль рядов, приветствуемый дружескими пожеланиями, и стал во главе отряда.

Переутомление и постоянные тревоги в продолжение двух месяцев сильно расстроили здоровье графа. Только благодаря своей неиссякаемой энергии и силе воли он преодолевал болезнь и держался на ногах. Этот мужественный человек отлично понимал, что если он ослабеет, то все его планы рухнут, и боролся с самим собой. Его мучила сильная лихорадка, но выражение лица оставалось спокойным, и ничто не обнаруживало товарищам страданий, которые он переносил с мужеством стоика.

Но вдруг граф почувствовал такую слабость, что если бы Валентин, как всегда чуткий и заботливый, не подержал его, он упал бы с лошади.

— Что с тобой, брат? — спросил он дона Луи.

— Пустяки, — отвечал тот, проводя рукой по лбу, покрывшемуся холодным потом, — простая усталость, но теперь уже все прошло.

— Берегись, брат, — печально сказал Валентин, — ты совсем не заботишься о себе.

— О, будь спокоен, я знаю, что мне надо: запах пороха восстановит мои силы… Смотри, мы уже близки к цели…

И действительно, при первых лучах величественного солнца показались дома Эрмосильо, сверкающие своей белизной.

При виде этого столь желанного города вся армия дружно и радостно зашумела.

Был отдан приказ остановиться.

Город казался безмолвным и пустым.

За его оградой все было так спокойно и тихо, что невольно думалось — это тот город из «Тысячи и одной ночи», что был погружен в столетний сон злым волшебником.

В окрестностях никого не было, только обломки разного оружия, куски сукна, цвета военной формы, следы лошадей и повозок указывали на недавний проезд войск генерала Гверреро.

Граф внимательно смотрел на город. Он уже хотел отдать последние распоряжения, как вдруг на мосту, о котором мы говорили раньше, показались два всадника с парламентерским знаменем.

— Посмотрим, чего им от нас надо, — сказал граф, направляясь к ним. — Что вам угодно, господа, и кто вы?

— Мы желаем поговорить с графом Пребуа-Крансе, — отвечал один из парламентеров.

— Я граф Пребуа-Крансе… Будьте добры сказать, зачем я вам понадобился?

— Граф, я француз, — сказал первый из них.

— Я узнаю вас. Вы Толлюс, торговец из Эрмосильо.

— Совершенно верно. Мой товарищ…

— Дон Сагитто-Сабаль, большой приятель генерала Гверреро. Яне вижу, господа, что может быть у нас с вами общего.

— Простите, граф… Нас прислал сеньор дон Флавио Асустадо, префект Эрмосильо. Он предлагает вам…

— Да что вы? Неужели, — насмешливо спросил граф, покручивая усы.

— Да, граф, и предложение его очень выгодное, — прибавил парламентер вкрадчивым голосом.

— Для вас должно быть, ибо вы занимаетесь торговлей… Ведь вы торгуете коленкором и фальшивыми брильянтами… Но не думаю, чтобы предложение сеньора Флавио Асустадо пришлось мне по вкусу.

— Но позвольте мне исполнить поручение и передать вам наши условия, может быть…

— Конечно! Справедливость требует, чтобы вы исполнили свое поручение. Только, пожалуйста, скорее, время для меня дорого.

Толлюс посоветовался со своим товарищем.

— Граф, — начал он, — дон Флавио Асустадо, префект Эрмосильо, который послал меня…

— Знаю, знаю, пожалуйста к делу, — с нетерпением прервал его дон Луи.

— …Предлагает вам, если вы удалитесь с вашей армией и не предпримете никаких враждебных действий против города, — заговорил Толлюс, — предлагает вам, повторяю, сумму в…

— Довольно, мсье! — вскричал граф, покраснев от негодования. — Еще одно слово — и это будет таким оскорблением, которое я не смогу оставить безнаказанным, несмотря на ваше звание парламентера. А вы еще осмеливаетесь называть себя французом… и делаете мне такие бесчестные предложения. Вы лжете, я не признаю вас своим соотечественником.

— Но, граф, — забормотал бедняга, испуганный таким суровым выговором и не зная, куда ему деваться.

— Довольно, — прервал граф. — Посмотрите, — сказал он тоном, не допускающим никаких возражений, вынимая часы, — теперь восемь. Скажите вашему префекту, что в десять часов я начинаю штурм города, а в одиннадцать захватываю его… Уезжайте, пока целы, — надменно прибавил он.

Бедные парламентеры не заставили просить себя дважды и тотчас возвратились в город несолоно хлебавши.

Граф поскакал к своему отряду. Офицеры собрались немного впереди и с нетерпением ждали результата переговоров.

— Господа, — крикнул им граф, — приготовимся к атаке!

Это решение было принято восторженно: радостные крики авантюристов огласили окрестности Эрмосильо. Парламентеры поскакали еще быстрее, в их ушах этот крик прозвучал подобно погребальному звону.

Граф определил каждому свое место. Всю кавалерию он отдал под начальство де Лавиля, дона Корнелио, который лишь накануне присоединился к отряду, Луи сделал своим адъютантом, Валентин был назначен командиром всех канадских охотников и индейцев, причем граф уполномочил его действовать по собственному усмотрению на общую пользу.

Де Лавиль отправился на рекогносцировку с десятью всадниками.

Вскоре он возвратился с известием, что город приготовился к обороне: на крышах домов засели солдаты, во всех церквях били в набат.

В ту же минуту пришло донесение лазутчика: отряд индейцев в триста человек угрожает нападением обозу. Граф тотчас же отправил десять человек для подкрепления небольшого отряда, который оставил позади. Потом он велел всем составить круг и сам стал в центре.

— Друзья мои! — заговорил он взволнованным голосом.

— Настал час отомстить за те оскорбления, которыми нас осыпали целых четыре месяца, за гнусную клевету, распускаемую про нас. Но будем истинными французами: если мы сумели терпеливо перенести оскорбления, то будем же великодушны после победы. Не мы желали войны, нас подтолкнули к ней. Помните же, что мы сражаемся за свободу народа и что сегодняшние наши враги завтра будут нашими братьями. Будем страшны во время битвы и великодушны после сражения. Теперь моя последняя просьба к вам: предоставьте мексиканцам сделать первый выстрел, пусть все знают — до последней минуты мы желали мира… А теперь — да здравствует Франция!

— Да здравствует Франция! — дружно закричали авантюристы, потрясая оружием.

— Разойтись по своим постам! — скомандовал граф.

Это приказание было исполнено в удивительном порядке.

Дон Луи вынул часы. Было ровно десять. Тогда он обернулся к своим солдатам, которые не спускали с него глаз, обнажил шпагу, взмахнул ею над головой и закричал звучным голосом:

— Вперед!

— Вперед! — подхватили офицеры.

Колонна быстрым шагом двинулась вперед, в строевом порядке и держа оружие наготове.

Мы уже говорили о единственном мосте, ведущем в город, он весь был загорожен баррикадами. В конце его находился дом, занятый солдатами, которых поместили даже в погребах.

Над окрестностями царила мертвая тишина. Французы выступали, как на параде: твердо, уверенно.

Когда они приблизились к городу на расстояние ружейного выстрела, раздался страшный залп, унесший немало жизней.

Отряд немедленно устремился к городу. Завязалась неслыханная, невероятная битва. Двести пятьдесят французов, сражавшихся налегке, атаковали город в двенадцать тысяч человек, окруженный крепкими стенами и защищаемый многочисленным гарнизоном.

Прежде чем мексиканцы опомнились, французы налетели как вихрь, опрокинули защитников моста, завладели им и, не останавливаясь, вошли в город, уничтожая на своем пути всех, кто пытался оказать сопротивление.

Тут началось настоящее побоище. Французы очутились под картечью четырех пушек, которые стояли в конце улицы. Пули из всех окон градом сыпались на них.

Положение становилось критическим. Граф спрыгнул с лошади и обратился к солдатам.

— Кому нужны пушки? — закричал он, ринувшись вперед.

— Нам, нам! — И французы бросились за ним с беспримерным неистовством.

Артиллеристы были немедленно заколоты, а пушки развернуты против их прежних владельцев.

В эту минуту граф увидел Валентина и его охотников. Они сражались, как демоны, без устали убивая индейцев, которые напрасно сопротивлялись им.

— Боже мой, как хорошо! — радостно восклицал при каждом своем ударе Черный Лось. — Как умно поступил я, что приехал сюда.

— Хорошо, жарко, — с увлечением отвечал ему Весельчак.

В это время Валентин обошел город, вскарабкался на стену по забытой врагами лестнице и, не пролив ни одной капли крови, захватил пост, которым командовал мексиканский офицер.

— Спасибо за лестницу, — сказал он с насмешкой растяпе, затем отворил ворота и впустив в город французскую кавалерию.

Мексиканцы защищались отчаянно. Генерал Гверреро, льстивший себя надеждой хорошенько проучить дерзких французов, был совершенно ошеломлен их неистовством и решительно не знал, что предпринять против этих непобедимых чертей. Их ничем нельзя было остановить… Надо заметить, что французы не удостаивали вниманием выстрелы своих врагов — они сражались лишь холодным оружием.

Наконец генерал Гверреро решил сосредоточить все свои силы на Аламеда-де-Пуэбло, у входа на которую поставил пушки, заряженные картечью.

Мексиканцев оставалось человек шестьсот, так велики были их потери. Они решились защищаться до последней капли крови.

Граф отправил дона Корнелио к де Лавилю с приказом довершить поражение последних защитников Аламеды, а сам решил подойти к городу с другой стороны.

…Капитан поскакал вперед, лошадь его опрокидывала все, что попадалось ей по дороге. Он мчался так быстро, что один очутился перед неприятелем.

Мексиканцы остолбенели… Их командир велел стрелять в бесстрашного капитана. Пули засвистели над его головой, а он продолжал стоять по-прежнему неподвижно и спокойно.

Видя это, Валентин примчался к нему со всей кавалерией.

— Черт возьми, де Лавиль, — закричал он, — что вы здесь делаете?

— Жду вас, как видите, — отвечал тот совершенно простодушным тоном.

Воспламененные бесстрашными словами, французы яростно бросились на Аламеду с криком: «Да здравствует Франция!». На эти крики дружно отвечала пехота графа, которая подошла к Аламеде с противоположной стороны.

Завязался отчаянный бой, кровь текла ручьями. Граф сражался, как простой солдат, и бросался в самые опасные места. Он все время пробивался вперед, ободряя своих товарищей. Мексиканцы не могли организовать удачной обороны. Несмотря на отчаянное сопротивление, они в конце концов вынуждены были сдаться своим врагам, которых сочли за настоящих демонов.

Несмотря на переутомление всадников и их лошадей, де Лавиль со своей кавалерией бросился в погоню за бегущим неприятелем.

Эрмосильо был взят, граф Пребуа-Крансе оказался победителем.

Остановившись среди трупов, граф спокойно вынул часы. Было ровно одиннадцать.

Итак, он выполнил свое обещание. Сражение длилось всего лишь час.

— Теперь, братья, — сказал граф, вкладывая шпагу в ножны, — город наш! Довольно пролито крови, поможем раненым. Да здравствует Франция!

— Да здравствует Франция! — подхватили авантюристы.

Глава XXII. После победы

В истории трудно подыскать другой пример победы, одержанной над столь многочисленным противником при таких малоблагоприятных обстоятельствах.

Мексиканская армия в большом беспорядке оставила Эрмосильо, бросив триста убитых и раненых, весь свой обоз, артиллерию, боевые припасы и знамена — поражение было полное.

Генерал Гверреро, не помня себя от стыда и гнева, бежал во весь опор по направлению к Уресу, спасаясь от французской кавалерии, преследовавшей его по пятам.

В руки графа попало множество пленных, среди которых были несколько мексиканских офицеров.

Радость авантюристов не имела границ. Однако этот блистательный успех достался им ценою значительных потерь. Маленькая французская армия потеряла в бою двадцать человек. Эта цифра показывала, что мексиканцы отступили не сразу, а после ожесточенного и мужественного сопротивления.

В числе убитых французов было несколько любимых офицеров графа. Все эти молодые люди пали, сражаясь во главе своих отрядов, поощряя солдат личным примером.

Одежда графа была прострелена в нескольких местах, но сам он не получил ни малейшей царапины. Казалось, ему покровительствовала какая-то сверхъестественная сила, так как он больше других рисковал в битве своей жизнью. Все время он появлялся там, где шел самый жаркий бой, ободрял товарищей жестами и голосом и пользовался своей шпагой только для того, чтобы отражать направленные в него удары. Он был в одно и то же время и полководцем, и солдатом.

Как только битва закончилась, граф сейчас же вызвал к себе городские власти, чтобы посоветоваться с ними относительно безопасности города. Дон Корнелио не покидал его во все время сражения, он храбро бился рядом с графом.

— Дон Корнелио, — обратился к нему Луи, — я очень доволен вами, вы доблестно исполнили свой долг, я хочу выразить вам свою благодарность и поручить исполнение одного важного дела. Вы не очень устали?

— Нет, senor conde, ведь вы знаете, я неутомим.

— Это правда. Вот вам два письма: одно для дона Рафаэля, вы завезете его по дороге на асиенду дель-Милагро, второе вы распечатаете вблизи Магдалены и доставите по адресу, который прочтете на втором конверте. Если вас остановят или захватят в плен, то вы не должны выдавать второго письма, так как его содержание должно остаться неизвестным. Вы меня поняли?

— Не беспокойтесь, senor conde, в случае нужды я сумею его уничтожить.

— Отлично! А теперь возьмите свежую лошадь и отправляйтесь не теряя ни одной секунды, речь идет о жизни и смерти.

— Я еду, дон Луи, вы обо мне еще услышите.

Эти слова сопровождались мрачной улыбкой, которая прошла для графа незамеченной. Дон Корнелио вышел. Минут через пять раздался стук копыт его лошади по булыжникам мостовой.

Он отправился в путь.

В тот же момент вошел Валентин. Охотник, обыкновенно очень спокойный и хладнокровный, теперь находился в крайнем возбуждении. Он то и дело оглядывался по сторонам.

— Кого ты ищешь, — спросил его граф, — и отчего ты сегодня в каком-то особенном настроении?

— Потому что… — ответил Валентин. — Но постой, лучше посмотри на документы, захваченные мной в доме генерала Гверреро.

Охотник достал связку писем и других бумаг и передал графу, тот быстро пробежал их глазами.

— О! — вскричал он, в гневе топнув ногой. — Можно ли поверить, чтобы человек за все благодеяния был способен отплатить такой черной неблагодарностью. Тысяча чертей! Над этой страной тяготеет проклятие: под каждой былинкой здесь таится измена!

— К несчастью, твои слова более чем справедливы. Я берусь догнать этого мерзавца.

— Уже поздно!

— Как поздно? — вскричал охотник. — Где же он теперь?

— Он отправился с важным поручением к лидерам недовольных.

— Проклятье! — вскричал охотник. — Что же делать? Очевидно, негодяй продаст все наши тайны неприятелю.

— Подожди, я дал ему письмо к дону Рафаэлю, он непременно должен передать его по назначению.

— Это верно, он так и сделает, чтобы усыпить наши подозрения. Я отправляюсь на асиенду дель-Милагро.

— Поезжай, мой друг, к сожалению, я не могу за тобой последовать.

— Это бесполезно, клянусь тебе. Если дон Корнелио попадет в мои руки, я раздавлю его, как гадину. Прощай!

Охотник быстро вышел из ратуши и через несколько минут уже несся во весь опор по направлению к асиенде. Его сопровождали Весельчак, Черный Лось и Орлиная Голова.

Не теряя ни минуты даром, не желая даже отдыхать, граф решил принять все меры к восстановлению порядка в городе. Большая часть мексиканских властей разбежалась. Он назначил на их место других, приказал зарыть трупы и устроил походный госпиталь для раненых, которых поручил заботам отца Серафима, самоотверженно взявшегося за это дело.

Всюду были расставлены сторожевые посты, а по улицам разосланы патрули. Эти меры были безусловно необходимы для спокойствия в городе, так как жители его находились в крайнем возбуждении. Улицы, наводненные толпами народа, то и дело оглашались криками: «Да здравствует Франция! Да здравствует Сонора!» Повсюду царил неописуемый энтузиазм.

Когда граф покончил со всеми неотложными делами, то почувствовал, что у него нет более сил бороться с природой: проработав целый день с раннего утра, он почти в беспамятстве повалился на кресло.

Так пролежал он до того момента, когда в комнату вошел капитан де Лавиль. Он явился отдать отчет графу о результатах погони за мексиканцами и страшно перепугался, увидев беспомощное состояние дона Луи.

Граф лежал в сильнейшей лихорадке и бредил. Капитан немедленно послал за хирургом, состоявшим при французском отряде, графа уложили в постель, наскоро приготовь ленную авантюристами.

Хирурга нигде не могли найти, вместо него привели мексиканского врача.

Последний объявил, что у графа кровавый понос и прописал ему лекарственное питье, приготовленное им тут же на глазах у всех присутствующих.

Граф погрузился в тяжелое забытье, которое продолжав лось около десяти часов.

К счастью для больного, в это время наконец появился французский хирург. Он бегло осмотрел графа и внимательно исследовал несколько капель лекарства, остававшихся на дне стакана. После этого доктор немедленно приказал приготовить для графа состав из яиц, взбитых на молоке, и велел растирать все тело горячими салфетками.

— Но, доктор, — вмешался тогда капитан, — почему вы хотите лечить графа столь странными средствами?

Мексиканец сказал, что у графа кровавый понос.

Доктор печально улыбнулся.

— Да, — ответил он, — это правда. Но знаете ли вы, какое граф принял лекарство?

— Нет.

— Ему дали выпить отвар из ядовитой сонной травы.

— О! — в ужасе вскричал капитан.

— Тише! — остановил его хирург. — Пусть это останется между нами.

В этот момент вошел мексиканский врач. Это был маленький полный господин, на лице которого застыло выражение испуганной кошки.

Капитан схватил его за шиворот и потащил в угол комнаты.

— Посмотрите, — сказал он ему, показывая на стакан, который хирург все еще держал в руке, — из чего вы приготовили лекарство для графа?

Мексиканец побледнел.

— Из яда, несчастный! — вскричал возмущенный капитан.

— Из яда? — воскликнул тот, поднимая руки и глаза к небу. — Как это могло случиться! О Боже мой! Дайте же мне посмотреть.

И он с притворным вниманием принялся рассматривать лекарство.

— Вы правы, — сказал он через минуту. — Боже мой! Какое непоправимое несчастье!

Несмотря на все свое негодование и беспокойство, французы невольно расхохотались при этих словах лицемерного мексиканца.

Маленький доктор ловко воспользовался этим приступом внезапной веселости и незаметно ускользнул из комнаты. Когда французы хватились мексиканца, он уже успел выбраться из города.

Между тем благодаря усиленным заботам хирурга действие яда было ослаблено, граф почувствовал значительное облегчение и отдал всему отряду приказ немедленно собраться.

Приказ был немедленно исполнен, и французы в боевом порядке выстроились во дворе.

Поддерживаемый под руку капитаном де Лавилем, граф вышел из своей комнаты.

— Друзья мои, — обратился он к авантюристам, — вы видите, я болен, но я собрал вас здесь, чтобы рассказать вам о том обязательстве, которое я дал жителям Эрмосильо. Я поручился им, что если бы вам пришлось проходить по грудам пиастров и золотых монет, то и тогда вы не нагнулись бы, чтобы их поднять. Может быть, я поступил неправильно?

— Нет! — закричали авантюристы. — Вы были правы!

— Мы не разбойники, хотя нас и хотят выставить таковыми, — продолжал граф, — и теперь наступил час доказать это всем.

— Мы и докажем!

— Благодарю вас, друзья.

Французы разошлись. Они свято исполнили свое обещание. Эти оборванные люди, в течение четырех месяцев подвергавшиеся различным лишениям, не позволили себе воспользоваться самой ничтожной вещью.

Между тем здоровье графа не улучшалось, а наоборот, вызывало все новые и новые опасения. Доктор и отец Серафим безотлучно дежурили при больном.

Душевная тревога дона Луи никак не позволяла ему справиться с болезнью. С самого отъезда дона Корнелио граф не получил ни одного известия ни о нем, ни о Валентине. Двое верных гонцов, посланных на асиенду дель-Милагро, тоже не возвращались, и дон Рафаэль не подавал никаких вестей о себе и о своей гостье.

Эта неизвестность делалась нестерпимой. Кроме того, серьезность положения французского отряда возрастала с каждым днем. Граф являлся хозяином целого города, но чувствовал себя совершенно изолированным: деревни, в которых должно было вспыхнуть восстание, не проявляли никаких признаков готовности, человек, которому граф написал письмо и который взялся дать сигнал к восстанию, не ответил ни единым словом на призывы дона Луи, посылавшего к нему гонца за гонцом.

К сожалению, дизентерия принадлежит к таким болезням, которые совершенно истощают человеческий организм; в течение довольно большого промежутка времени граф был не в состоянии ничем заниматься.

Сеньор Паво поспешил явиться из Гуаймаса в Эрмосильо, притворяясь, что хочет поздравить графа с победой над мексиканцами, но в действительности он приехал с целью подготовить новое предательство.

Дон Луи лежал совершенно одиноким: у него ie оставалось более друга, которому он мог бы полностью довериться, в душе царило мрачное отчаяние, он сознавал свое бессилие воспользоваться плодами победы.

Капитан де Лавиль, единственный человек, на которого граф во всем полагался, заболел той же самой болезнью, что и дон Луи, и потерял всякую способность работать.

Сеньор Паво искусно воспользовался этим моментом, чтобы посеять в сердцах французов семена недовольства.

Граф был душой своего отряда, его присутствие объединяло и воодушевляло всех, с его отсутствием все сразу рушилось.

Под шумок сеньор Паво организовал целый заговор. Он подстрекал авантюристов, чтобы те ежечасно один за другим приходили к графу со всевозможными жалобами, угрожая своему начальнику оставить его на произвол судьбы. Положение сделалось настолько серьезным, что необходимо было принять окончательное решение.

Оставалось только два выхода.

Первый состоял в том, чтобы отказаться от всех выгод победы при Эрмосильо и отступить к Гуаймасу, это средство постарался внушить графу французский поверенный в делах дон Антонио Мендес Паво.

Но был и другой выход из критического положения, в котором находились французы. Они могли спокойно оставаться в Эрмосильо и выдержать там даже осаду в ожидании подкреплений из Калифорнии, где уже кипели оживленные приготовление к походу, так как весть о поражении мексиканцев воодушевила всех местных авантюристов.

Для графа оба средства были одинаково непривлекательны.

Первое он считал унизительным, второе ему казалось непрактичным.

Между тем положение обострялось все больше и больше и угрожало сделаться безвыходным.

В это время случилось странное происшествие, которое трудно выдумать даже романисту с самой пылкой фантазией.

Возбужденные притворным состраданием сеньора Паво, который продолжал незаметно подстрекать французов, авантюристы решили отказать графу в повиновении и открыто восстать против его власти. Видя, что он не в состоянии противостоять их настойчивым требованиям, они заявили: если не начнется отступление, то они самовольно удалятся из Эрмосильо и бросят своего командира на произвол судьбы.

Граф должен был уступить.

Генерал Гверреро дал слово ничем не потревожить французов во время отступления. Дону Луи удалось получить заложников, которые отвечали ему за безопасность раненых, остававшихся в городе. Затем, со стесненным сердцем, лишенный последних сил и мужества, граф приказал перенести себя на носилки.

При виде горячо любимого вождя в сердцах авантюристов совершился переворот: вид графа, изнуренного болезнью и горем, произвел на них потрясающее впечатление. Они стеснились вокруг него, клялись ему в верности, обещали беспрекословно повиноваться и умереть вместе с ним до последнего человека.

На бледных губах графа появилась печальная улыбка. Эти утешения со стороны авантюристов пришли слишком поздно. Дон Луи настолько был огорчен всем предыдущим поведением своих подчиненных, что потерял веру в своих товарищей. Чаша была переполнена.

Началось отступление…

Несмотря на торжественное обещание генерала, французам то и дело приходилось защищаться от беспрестанных неожиданных нападений со стороны мексиканцев. Но когда авантюристы почуяли запах пороха, к ним вернулась прежняя энергия, и они из всех схваток выходили победителями, обращая врагов в постыдное бегство. Скоро нападения прекратились.

Отряд расположился лагерем на расстоянии трех лье от Гуаймаса, и французы твердо решили продолжать на другой же день поход и вступить в этот приморский город, хотя бы даже для этого пришлось употребить силу.

При мысли о предстоящем сражении граф несколько оживился и стал отдавать необходимые распоряжения, вскоре затем он почувствовал утомление и заснул.

Но в полночь его разбудили, так как явились парламентеры со стороны мексиканцев.

Это были сеньор Паво и один торговец из Гуаймаса. Их прислал генерал Гверреро. Они приехали заключить перемирие на двадцать четыре часа и привезли с собой письмо генерала, в котором тот убедительно просил графа явиться к нему на встречу с целью выработать условия заключения мира.

— Я согласен на перемирие, — ответил граф. — Пусть генерал пришлет для меня конвой, чтобы проводить меня на встречу.

Товарищи графа очень удивились.

— Почему вы не хотите захватить с собой собственную кавалерию? — сказал ему один из них.

— Зачем? — уныло ответил дон Луи. — Требуется только мое присутствие; если генерал собирается устроить засаду, то попаду в нее я один.

Авантюристы стали настаивать, но граф оставался непоколебимым.

— Мы не поймем друг друга, — отвечал он на все вопросы. Затем он обратился к парламентерам:

— Отправляйтесь в Гуаймас, господа, и передайте генералу Гверреро мою благодарность за его предложение. Я буду ждать присылки конвоя.

На рассвете прибыл и мексиканский конвой. Граф немедленно отправился в путь, кинув в последний раз печальный взгляд на своих товарищей, которые со слезами на глазах присутствовали при его отъезде.

Отныне все было кончено между графом и его товарищами.

При въезде графа в Гуаймас генерал Гверреро приказал отдать ему военные почести, как главнокомандующему армией.

Дон Луи презрительно улыбался. Он не придавал никакого значения этим внешним знакам почета.

Между графом и генералом произошел продолжительный разговор.

Генерал не отказался от мысли подействовать на графа путем подкупа, но тот с негодованием отверг недостойные предложения.

А в оставленном доном Луи лагере французы были полностью предоставлены проискам сеньора Паво. Этот человек не любил терять времени даром: по его совету авантюристы отправили к графу двух депутатов.

Для этой роли были выбраны сеньором Паво два невежественных и грубых матроса. Они должны были потребовать от дона Луи окончить дело во что бы то ни стало. Почтенный дипломат знал, как нужно действовать, чтобы добиться успеха.

Матросы явились к графу, но тот заявил им, что они должны немного подождать, он не может принять их немедленно.

Посланные, пораженные таким холодным приемом, которого они никак не ожидали из-за преувеличенного мнения о важности своей миссии, немедленно покинули дом графа и, громко заявляя о своей обиде, направились прямо к дому генерала Гверреро.

Последний был заранее предупрежден обо всем и ждал их с нетерпением.

Едва они успели назвать свои имена, как генерал тотчас пригласил их к себе и употребил все усилия, чтобы очаровать своим радушием. Те были положительно опьянены любезным приемом генерала и согласились на все его просьбы. Они поставили кресты под условием, которое генерал дал им для подписи. В этом условии было сказано, что, будучи обмануты и покинуты своим командиром на произвол судьбы, французы обязуются сложить оружие и покинуть страну за вознаграждение в одиннадцать тысяч пиастров, то есть двадцать пять тысяч франков. Нужно отдать справедливость генералу Гверреро — он умел обделывать свои дела. Генерал потребовал от французов сдачи оружия и таким образом устроил довольно выгодную сделку. Вообще, мексиканцы — ловкие коммерсанты и не менее ловкие дипломаты.

Отчаявшись в надежде победить французов, мексиканцы купили эту победу путем выгодной коммерческой сделки, устроенной при посредничестве самих авантюристов.

Итак, отряд графа сам содействовал своему поражению, он дал согласие разойтись по домам, даже не попытавшись добиться свидания со своим командиром, который вынужден был оставить их, не успев оправиться от тяжелой болезни.

Мы должны упомянуть, что французские уполномоченные оговаривали в своем контракте полную свободу графу.

Но неужели могло случиться, что все друзья покинули графа в его несчастном положении?

Почему генерал Гверреро, бывший заклятым врагом дона Луи, проявил по отношению к нему такое благородство?

На эти вопросы мы ответим в свое время, а теперь нам предстоит вернуться к Валентину и его товарищам, которых мы покинули в тот момент, когда они во всю прыть неслись по дороге на асиенду.

Глава XXIII. Асиенда дель-Милагро

Из Эрмосильо до асиенды дель-Милагро шла великолепная дорога, совершенно прямая и широкая на всем своем протяжении.

Ночь была безлунная, темнота стояла такая, что ничего нельзя было разобрать на расстоянии нескольких шагов. Но наши пять всадников смело ехали вперед и, конечно, если бы они догнали дона Корнелио, ему было бы мудрено от них скрыться.

За последние дни по этой дороге столько ездило и мексиканцев и французов, что охотники, несмотря на свою опытность, были не в состоянии различить следов, которые в другое время помогли бы им в их поисках. Валентин несколько раз пытался разобраться, но каждый раз совершенно безуспешно: следов была такая масса — и от лошадей, и от мулов, и от телег. Это обстоятельство вызывало большую досаду у наших охотников.

Около восьми часов утра они доехали до асиенды. На ней все было спокойно. Пеоны занимались своими обычными делами, лошади паслись на лужайке.

Дон Рафаэль садился на лошадь и, по-видимому, собирался объезжать окрестности. Пеон держал под уздцы великолепного коня, который от нетерпения грыз удила и топал ногой. Увидав охотников, дон Рафаэль подбежал к ним.

— А-а, — сказал он смеясь, — дезертиры возвратились. Здравствуйте, господа, здравствуйте!

Те, удивленные его веселым приемом, не знали, что и думать, и не отвечали на его приветствие.

— Да что с вами? — спросил дон Рафаэль, заметив их смущение. — Уж не привезли ли вы каких-нибудь дурных известий?

— Может быть, — печально ответил Валентин. — Дай только Бог, чтобы я ошибся.

— Ну, говорите же скорее, объясните, в чем дело. Я для того и собрался прогуляться, чтобы узнать новости. Ну а теперь, когда вы сами здесь — мне уже незачем ехать.

Охотники переглянулись.

— Мы сообщим вам все, что можем.

— Отлично, слезайте-ка с лошадей да пойдемте в дом. Там и поговорим.

Охотники спешились. Дон Рафаэль провел их в большую комнату, которая служила ему гостиной и кабинетом. Валентин попросил не запирать дверей:

— При открытых дверях нас никто не осмелится подслушать.

— Зачем все эти предосторожности?

— Сейчас я вам все расскажу. А где донна Люция и донья Анжела?

— Должно быть, они еще спят.

— Отлично… Скажите же мне теперь, был ли у вас кто-нибудь вчера?

— После отъезда графа Пребуа-Крансе здесь не было ни одного гостя.

— Значит, и сегодняшней ночью к вам никто не приезжал? У вас не было курьера?

— Не было.

— И вы ничего не знаете о том, что случилось вчера?

— Ровно ничего не знаю.

— И вам не известно, что граф взял Эрмосильо?

— Нет.

— И что армия Гверреро обращена в бегство?

— Да ничего я не знаю! Неужели это все правда?

— Совершенная правда.

— Итак, граф — победитель?

— Да, и теперь он в Эрмосильо.

— Это невероятно! Теперь, друг мой, объясните мне, к чему все эти вопросы?

— Да к тому, что граф тотчас, как взял Эрмосильо, вспомнил о вас и, вероятно, еще о другой особе и послал на вашу асиенду курьера с письмом.

— Что за странность? Этот курьер был, по всей вероятности, индеец?

— Нет, это дон Корнелио Мендоса, испанский дворянин. Вы, вероятно, припоминаете его?

— Еще бы! Это тот весельчак, который все играл на гитаре. Отличный товарищ!

— Вот именно! Так вот, этот-то отличный товарищ, — иронически заметил Валентин, — оказался просто-напросто изменником, продававшим наши тайны неприятелю.

— О, Валентин! Надо быть очень уверенным, обвиняя в таком преступлении кабальеро!

— К несчастью, на этот счет не может быть никаких сомнений: у графа в руках вся его корреспонденция с генералом Гверреро.

— Cuerpo de Cristo! — воскликнул дон Рафаэль. — Дело оказывается очень серьезным… Ведь это пренеприятная история…

— Еще бы! Как только я узнал про его происки, тотчас поскакал сюда, пригласив этих господ проводить меня. Мы надеялись нагнать изменника. Дело в том, что у него кроме письма к вам есть еще и другие очень важные письма к разным влиятельным людям провинции.

— Боже мой, как все скверно вышло. Очевидно, этот негодяй прямо отправился к генералу Гверреро, чтобы передать ему эти бумаги.

— В этом не может быть ни малейшего сомнения.

— Что же делать? — проговорил дон Рафаэль.

Все молчали. Каждый обдумывал средство поправить дело. Курумилла и Орлиная Голова встали и хотели выйти из комнаты.

— Куда вы? — спросил Валентин.

— Братья будут рассуждать, а индейские вожди пойдут на разведку, — отвечал Курумилла.

— Это вы хорошо придумали, — сказал Валентин. — Ступайте. Не знаю, почему именно, — прибавил он, — но меня гложет какое-то тяжелое предчувствие.

Оба индейца вышли.

— А вам известно содержание письма, которое послал мне граф? — спросил дон Рафаэль.

— Нет. По всей вероятности, граф извещал вас о своей победе и просил привезти донью Анжелу в Эрмосильо. Во всяком случае, это письмо совсем не для генерала Гверреро.

— За себя лично я не боюсь. Генерал Гверреро хорошенько подумает, прежде чем нападет на меня.

— К чему тратить драгоценное время на бесполезные рассуждения. Лучше поедем в Эрмосильо и возьмем с собой донью Анжелу, — сказал Весельчак.

— Твоя правда, больше нам делать нечего, — подтвердил Валентин.

— Да, граф вам будет очень благодарен за это, — сказал дон Рафаэль.

— Нечего медлить, — продолжал Весельчак, — мы с Орлиной Головой приготовим все к дороге, а вы пойдите сообщите донье Анжеле о нашем намерении.

— Только торопитесь, — сказал Валентин, — не знаю почему, но мне хотелось бы уехать как можно скорее.

Все разошлись, охотник остался одни.

Сильное беспокойство овладело Валентином, взволнованный ходил он по комнате, ежеминутно останавливался и прислушивался или смотрел в окно, как будто поджидая врага. Наконец он не выдержал и вышел во двор.

Орлиная Голова и Весельчак седлали лошадей, пеоны вели мулов, предназначенных для перевозки вещей доньи Анжелы.

Беспокойство Валентина увеличивалось с каждой минутой, он был словно в лихорадке. Помогая товарищам, охотник все время просил их поторопиться.

Прошел час, все было готово, ожидали только Анжелу. Наконец она вышла в сопровождении донны Люции и дона Рафаэля.

— Едем! — вскричал Валентин. — Едем скорее!

Все сели на лошадей.

Вдруг послышался какой-то шум, и во двор вбежал Курумилла. Лицо его выражало ужас, он задыхался.

— Бегите, бегите, они едут! — закричал он.

— Вперед! — скомандовал Валентин.

Но судьба словно смеялась над ними: только они хотели выехать со двора, как пеоны погнали стадо, которое загородило ворота. Нечего было и думать выехать, пока все животные не войдут во двор, а вернуть их назад уже не представлялось никакой возможности. Волей-неволей беглецы вынуждены были ждать.

Валентин словно обезумел.

— Я знал это, я знал, — говорил он, задыхаясь от гнева и с бешенством сжимая кулаки.

У дона Рафаэля были такие огромные стада, что для их прохождения через ворота потребовался целый час.

— Едем, ради Бога, едем! — вскричал Валентин.

— Поздно, — сказал Орлиная Голова, вдруг появившийся в воротах.

— Проклятье! — заревел охотник и поскакал за ворота. Холодный пот выступил у него на лбу.

Асиенда оказалась окружена мексиканцами. Их было человек шестьсот, среди них охотник заметил генерала Гверреро.

— О-о, подлый изменник! — закричал Валентин.

— Зачем отчаиваться? — сказал дон Рафаэль. — Я не так давно оставил кочевую жизнь и еще помню великие хитрости, которые нераздельны с ней… Не дадим им опомниться, бросимся на них и пробьемся сквозь их ряды.

— Нет, — повелительно возразил Валентин. — Это совершенно невозможно. Затворите ворота, Весельчак.

Канадец соскочил с лошади и исполнил приказание.

— Но… — начал было дон Рафаэль.

— Послушайте, дон Рафаэль, — перебил его Валентин, — не забывайте того, что вы не имеете права так рискованно распоряжаться своей жизнью и бросаться в такое отчаянное предприятие — вы отец большой семьи. Притом, можем ли мы подвергать такой опасности донью Анжелу? Что будет, если ее убьют?

— Это правда, — отвечал дон Рафаэль, — я не подумал об этом.

— О! — вскричала Анжела. — Велика беда, если я умру. Что мне от жизни, раз я не увижу человека, которого люблю!

— Сеньорита, — авторитетно сказал охотник, — к чему такое отчаяние? Быть может, все к лучшему. Идите-ка скорее в дом, мы здесь и без вас управимся.

— Пойдемте, пойдемте, — дружески обратилась к ней донна Люция, — ваше присутствие здесь не только бесполезно, но прямо-таки вредно.

— Хорошо, пойдемте, — печально ответила Анжела.

И она медленно направилась к дому. Донна Люция взяла ее под руку; она употребляла все усилия, чтобы хоть немного утешить молодую девушку.

Дон Рафаэль приказал своим слугам вооружиться и быть готовыми оказать отпор. Судя по жестам генерала и движению в его армии, с минуты на минуту можно было ожидать атаки асиенды.

Пеонов на асиенде было много, все преданы своему господину.

Вдруг послышался стук в ворота. Валентин после минутного колебания нагнулся к дону Рафаэлю и прошептал ему на ухо несколько слов.

— О, — ответил тот, — вы предлагаете мне совершить низкий поступок.

— Ничего не поделаешь, — настойчиво сказал охотник. Дон Рафаэль с недовольным видом направился к воротам, а Валентин поспешил в дом.

Хозяин вышел из асиенды через калитку, сделанную в воротах; вернувшись через несколько минут, он приказал своим пеонам отворить ворота.

Тогда явился генерал Гверреро в сопровождении нескольких офицеров и пошел в дом.

— Простите, что заставил вас ждать, — сказал дон Рафаэль, — я не знал, что это вы.

— Caramba, amigo! Да у вас целый гарнизон! — иронически воскликнул генерал.

— В последнее время кругом нас бродят целые шайки мародеров. Необходимо принимать всевозможные предосторожности, — сдержанно ответил дон Рафаэль.

Генерал покачал головой.

— Хорошо, кабальеро, — сухо сказал он, — только в данное время это совершенно излишне. Бросьте ваше оружие, senores caballeros.

Пеоны вопросительно посмотрели на своего господина; тот закусил губу, но сделал знак повиноваться. Оружие было брошено на землю.

— Очень сожалею, что я должен поступить так, — заговорил генерал, — но я оставлю на асиенде особый гарнизон. Вы и все, кто присутствует здесь, считаетесь моими пленными. Приготовьтесь к путешествию: вы поедете со мной в Гуаймас.

— Так-то вы вознаграждаете меня за то, что я пустил вас в свой дом! — с горечью воскликнул дон Рафаэль.

— Я бы вошел силой, если бы вы не впустили меня добровольно, — возразил генерал, — а теперь пришлите ко мне мою дочь.

— Я здесь, — сказала молодая девушка, выходя на крыльцо. Она медленно сошла с лестницы, прошла по двору и стала перед отцом.

— Что вам угодно? — спросила она.

— Ты сейчас поедешь со мной.

— Я вынуждена повиноваться вам. Только знайте, моя решимость непоколебима, и я всегда располагаю средством избавиться от вашего деспотизма. Я буду действовать, сообразуясь с вашими поступками. А теперь едем!

Через четверть часа на асиенде остались лишь донна Люция и дон Рамон под надзором гарнизона в пять — десять человек. Офицеру, оставшемуся с ними, было приказано строго следить, чтобы они ни с кем не общались.

Валентин со свойственной ему прозорливостью вник в существующее положение дел. Видя, как генерал Гверреро скоро оправился от поражения, он понял, что благодаря измене дона Корнелио восстания в провинции не будет, а асиендадос и ранчерос, которые дали графу слово, останутся в стороне; граф же, совершенно больной, покинутый всеми, вынужден будет вести переговоры с тем человеком, которого только что победил.

Имея все это в виду, он и уговорил дона Рафаэля не оказывать сопротивления — оно было бы не только бесполезно, но и вредно в том отношении, что скомпрометировало бы асиендадо в глазах мексиканского правительства. Охотник был уверен, что ему удастся дать о себе весточку графу, но ошибся в расчетах: приказание генерала относительно пленных исполнялось с такой пунктуальностью, что Валентину пришлось отказаться от своей попытки.

Теперь, рассказав о том, что случилось с асиендой, мы продолжим нашу повесть и скоро доберемся до развязки этой длинной драмы.

Глава XXIV. Новые осложнения

Попросим читателя последовать за нами в Гуаймас год спустя после событий, описанных в последней главе нашего романа.

Человек, одетый в военную форму, очень похожую на мексиканскую, ходил взад и вперед по роскошно меблированной зале.

Он имел сосредоточенный вид и, хмуря брови, нетерпеливо поглядывал на часы, стоявшие у стены на столике.

Незнакомец, очевидно, кого-то поджидал, и, видя, что никто не приходит, мало-помалу терял свое хладнокровие. Он уже хотел взять свою шляпу и удалиться, когда появился слуга и доложил посетителю:

— Его превосходительство генерал дон Себастьян Гверреро.

— Наконец-то, — проворчал посетитель сквозь зубы. Вошел генерал в полной форме.

— Простите меня, дорогой граф, — сказал он вкрадчивым голосом, — что заставил вас так долго ждать. Мне стоило большого труда избавиться от негодяев, которые положительно меня одолели, но зато теперь я весь к вашим услугам и готов выслушать вас с полным вниманием.

— Генерал, — сказал граф, — меня привели к вам две причины: во-первых, желание получить от вас ясный и определенный ответ относительно тех предложений, которые я имел честь сделать вам несколько дней тому назад; во-вторых, я хотел бы принести вам жалобу на некоторые поступки, направленные во вред французскому отряду и произошедшие, очевидно, не без вашего ведома.

— Впервые слышу, господин граф. Поверьте мне, что я с самого начала решил поступать безусловно корректно по отношению к французскому батальону. Ведь, строго говоря, я нанял его к себе на службу с момента его организации. Кроме того, он вел себя безупречно и оказал мне множество услуг.

— Хорошо сказано, генерал. Зачем же вам понадобилось уничтожать их результаты?

— Вы ошибаетесь, граф, скоро я докажу вам это. А пока перейдем к вашим жалобам. Изложите, пожалуйста, в чем они состоят.

Так беседовали между собой генерал Гверреро и граф Луи Пребуа-Крансе, расточая друг другу любезные улыбки. Читатель, конечно, удивлен этим обстоятельством, так как мы оставили их в заклятой вражде.

Что же случилось после заключения договора в Гуаймасе? Отчего они позабыли о взаимной ненависти? Что общего могло найтись между ними и заставить их так резко изменить свои отношения?

Мы просим у читателя позволения несколько позднее ответить на все эти вопросы, так как события, о которых мы расскажем теперь, обрисуют перед ним мексиканский характер во всем его блеске.

После успешного заключения договора в Гуаймасе, когда измена дона Корнелио помогла генералу предотвратить восстание сельского населения, дон Себастьян пребывал в полной уверенности, что навсегда отделался от графа Пребуа-Крансе.

Граф получил приказ немедленно уехать из Гуаймаса, невзирая на то, что все еще был тяжко болен и не мог ничего предпринять.

Друзья графа, получив свободу после подписания договора, поспешили явиться к его постели. Валентин перевез его в Масатлан, где граф мало-помалу оправился от своей болезни. Потом оба друга уехали в Сан-Франциско, оставив в Соноре Курумиллу и поручив ему наблюдать за ходом событий.

Своим благородным отношением к графу генерал успел возвратить доверие дочери. Рассчитывая на то, что с течением времени Анжела забудет о своей любви, дон Себастьян предоставил ей полную свободу и ждал только удобного момента, чтобы убедить дочь выйти замуж за одного из самых влиятельных мексиканцев.

Так прошло несколько месяцев. Генерал был в полной уверенности, что отсутствие графа и полная неизвестность о его судьбе исцелили молодую девушку от безумной страсти. Но трудно представить себе его удивление, когда поделившись с дочерью своими планами насчет ее замужества, он получил совершенно неожиданный ответ:

— Отец, я уже говорила вам, что выйду замуж только за графа Пребуа-Крансе, и никто другой не получит моей руки. Вы сами дали согласие на этот брак. Пока граф будет жив, я останусь ему верна.

Такой отказ совершенно сбил генерала с толку. Он хорошо знал твердый характер своей дочери, но никак не предполагал в ней такого упорства. Приведя свои мысли в порядок, он собрал все присутствие духа и, наклонившись к дочери, поцеловал ее в лоб.

— Ну, непослушный ребенок, — заговорил ой с притворным радушием, — вижу, мне придется уступить твоим желаниям; хорошо, я постараюсь сделать все, что от меня будет зависеть, и не стану мешать твоему свиданию с графом.

— О! Отец, возможно ли это? — радостно вскричала Анжела. — Неужели вы говорите серьезно?

— Да, моя упрямица, поэтому постарайся осушить свои слезы и перестань хмуриться.

— Значит, я опять с ним увижусь?

— Клянусь тебе.

— Здесь?

— Да, здесь, в Гуаймасе.

— О! — восторженно вскричала она, нежно обнимая руками шею отца и заливаясь радостными слезами. — О! Как вы добры, отец, и как я люблю вас за это!

— Я сделаю все, — ответил тот, невольно тронутый искренней, страстной любовью дочери.

Но тем временем в голове генерала уже сложился свой план, который мы развернем перед читателем во всей его гнусности.

Из ответа дочери дон Себастьян особенно хорошо запомнил следующие слова: «Пока граф будет жив, я останусь ему верна».

Анжела не могла себе даже представить, какой отвратительный проект зародился в голове ее отца.

Через два дня Курумилла отправился в Сан-Франциско с письмом молодой девушки к дону Луи. Это письмо имело решающее значение для всех дальнейших действий графа. Мексиканцы потерпели сильное поражение от французов при Эрмосильо, и до сих пор сохранили о нем самое живое воспоминание. Читатель уже знает, что генерал Гверреро обладал большой проницательностью и ловко умел пользоваться обстоятельствами. Он сразу сообразил: раз французам удалось справиться с мексиканцами, заслужившими репутацию неустрашимых воинов, то они могут послужить отличным оружием в борьбе с индейцами и североамериканцами, внушающими непреодолимый ужас жителям Центральной Америки. Помня об этом, генерал решил организовать в Гуаймасе батальон, целиком состоящий из французов под командой французских офицеров и возложить на него охрану порядка в городе, пока не встретится других, более серьезных целей.

К сожалению, во главе батальона стал офицер, мало отвечавший этому назначению. Он был простым и храбрым солдатом, но совершенно не подходил для роли командира отряда. Своими неумелыми действиями он скоро возбудил против себя неудовольствие со стороны мексиканцев, которые стали относиться к французам очень недружелюбно. Несмотря на уступчивый характер батальонного командира, всеми силами старавшегося восстановить порядок, положение становилось крайне затруднительным, и серьезность его возрастала с каждый днем.

Батальон раскололся на две партии: одна, враждебная командиру, с восторгом говорила о графе, память о котором еще сохранилась в Соноре, жалела о его отсутствии и строила планы относительно его возвращения; другая оставалась верной своему командиру, не из чувства преданности, а чтобы поддержать честь французского знамени. Но авантюристы, входившие в состав последней группы, не отличались большой стойкостью и могли изменить своим взглядам при всяком удобном случае.

В это время генерал Альварес призывал к восстанию против президента республики Санта-Анны всех командиров отдельных отрядов, рассеянных по провинции.

Генерал Гверреро сильно колебался, не зная, к кому присоединиться.

В этот момент он, к своему крайнему изумлению узнал, что граф Пребуа-Крансе высадился в Гуаймасе.

Вот что случилось. Сейчас же после своей беседы с дочерью генерал отправился с визитом к сеньору дону Антонио Мендесу Паво. Визит длился очень долго, хозяин и посетитель углубились в таинственную беседу.

Генерал возвратился домой, весело потирая руки.

Между тем Луи находился в Сан-Франциско. Печальный и угрюмый, он все еще не мог позабыть о позорном исходе своей экспедиции, начавшейся при столь счастливых условиях. В душе графа с новой силой проснулось раздражение против изменников, заставивших его потерпеть поражение, зародилась мысль об отмщении, несмотря на все предупреждения Валентина.

Измены, жертвой которых он часто становился, так отразились на характере графа, что лучшие друзья стали беспокоиться за его здоровье.

Он ни разу не вспомнил о донье Анжеле, ни разу не произнес ее имени, но его рука постоянно искала на груди ладанку, подаренную ею при первом свидании. Оставаясь наедине с собой, граф покрывал ее поцелуями и заливался слезами.

Прибытие Курумиллы в Сан-Франциско произвело резкий переворот: в сердце графа проснулись прежние надежды, на губах появилась улыбка, во взоре засветилась былая веселость.

Вслед за Курумиллой приехали два человека, которых мы не хотим называть, чтобы не осквернять страниц книги.

В течение нескольких дней эти люди действовали так искусно, что вполне подчинили себе волю графа и увлекли дона Луи в бездну, спасти его из которой не удалось даже молочному брату.

Однажды вечером оба друга сидели в своей комнате. Они только что поужинали и закурили по сигаре.

— Ведь ты отправишься со мной, брат, не правда ли? — спросил граф Валентина.

— Значит, ты окончательно не хочешь отказаться от своего плана? — со вздохом спросил тот.

— Что же нам тут делать?

— Здесь делать нечего, это правда, но ведь перед нами необозримые просторы прерий, которые манят к себе. Неужели мы должны довериться льстивым обещаниям вероломных мексиканцев и позабыть о вольной охотничьей жизни?!

— Да, так и придется сделать, — решительно ответил граф.

— Послушай, — сказал Валентин, — у тебя ничего не осталось от той решимости и веры, которые воодушевляли тебя в первую экспедицию, да ты и сам не веришь в ее успех.

— Ты ошибаешься, брат, в настоящее время я больше уверен в успехе, чем когда бы то ни было, так как в союзе со мной будут действовать мои бывшие заклятые враги.

Валентин разразился смехом.

— Они и до сих пор остались таковыми. Граф покраснел.

— Пусть будет по-твоему, — сказал он, — но, не стану скрывать, меня невольно увлекает куда-то мой рок, я и сам сознаю, что иду не к победе, а на смерть. Но для меня это не важно — я хочу видеть ее во что бы то ни стало. Прочти это письмо.

Граф вынул из-за пазухи письмо, принесенное Курумиллой, и передал Валентину. Тот пробежал его глазами.

— Отлично, — произнес он, — я очень рад, что ты со мной откровенен. Я отправлюсь вслед за тобой.

— Спасибо! Но Боже мой, мне кажется, что не следует отчаиваться! Ведь есть же такая пословица: non bis en idem [Дважды на одном и том же не спотыкаются — исп.]. Конечно, я отлично понимаю, что генерал Гверреро и его достойный приспешник сеньор Паво нагло меня обманывают, я даже уверен — они оба изменнически предадут меня при первом удобном случае. Но что же из этого? Я снова увижусь с той, которая является для меня всем и зовет к себе. Если я умру, то умру достойной смертью; мной будет проторен путь, и по нему пойдут другие, более счастливые пионеры, чтобы привнести свет цивилизации в страну, которую мы когда-то мечтали сделать свободной.

Валентин не мог удержаться от печальной улыбки: в последних словах графа отразилась вся его душа. Страсть, решимость и гнев постоянно бушевали в сердце дона Луи.

На следующий день Луи открыл вербовку волонтеров, а несколько дней спустя уже отплывал на шхуне вместе со своим отрядом.

Путешествие началось при дурных предзнаменованиях: авантюристы потерпели кораблекрушение. Если бы не Курумилла, который спас графа с риском для собственной жизни, дни дона Луи были бы окончены.

Авантюристы провели целых двенадцать дней на островке, поджидая помощи.

— Римляне сочли бы наше крушение за недобрый знак, — со вздохом произнес граф, — они отказались бы от экспедиции, потерпевшей на первых же порах такую ощутимую неудачу.

— Хорошо бы и нам последовать примеру этих благоразумных людей, — печально ответил Валентин, — сделать это еще не поздно.

Граф молча пожал плечами. Через несколько дней они были уже в Гуаймасе.

Сеньор Паво изумился при появлении графа и лично пожелал представить его генералу.

— Я хочу примирить вас друг с другом, — сказал он дону Луи.

Тот не стал отказываться. Сердце его сильно билось в ожидании встречи с Анжелой. Но встречи не произошло.

Генерал принял графа в высшей степени любезно. Он притворился, что говорит совершенно искренне и выразил полную готовность принять все предложения дона Луи.

Луи предложил генералу свои услуги в качестве командира отряда волонтеров, численность которого достигала двухсот человек, но ставил непременным условием своей службы, чтобы дон Себастьян присоединился к генерал-губернатору Альваресу.

Генерал Гверреро, не давая никакого положительного ответа на это предложение, ничем не выразил своему собеседнику, что оно ему не совсем нравится. Он пошел гораздо дальше и почти обещал графу, что сделает его командиром французского батальона. Нечего и говорить, что дон Луи с восторгом принял это обещание.

После этого граф несколько раз виделся с генералом. Последний предъявлял множество требований, из которых Луи мог согласиться только на одно — допустить начальника французского батальона к участию в командовании волонтерами.

Это обстоятельство принесло графу больше вреда, чем пользы: оно восстановило против него значительную часть французов, с неудовольствием смотревших на попытку генерала навязать им нового командира.

Граф находился в Гуаймасе уже восемь дней, но генерал ни единым словом не обмолвился о донье Анжеле, и Луи стал терять всякую надежду на встречу.

В тот день, когда мы застали его в приемной дона Себастьяна, натянутые отношение между мексиканским населением и французами обострились до такой степени, что немедленное вмешательство властей сделалось крайне необходимым, чтобы устранить серьезные бедствия. Несколько французов подверглись публичному оскорблению, а двое были ранены кинжалом; местное население глухо угрожало волонтерам, и в воздухе чувствовалось приближение грядущей ужасной катастрофы.

Генерал выразил притворное сочувствие оскорбленным французам, обещал графу произвести скорый и справедливый суд и арестовать убийц.

В действительности же генерал только поджидал значительного подкрепления, которое должно было прийти из Гуаймаса. С его помощью он рассчитывал нанести решительный удар французам, которых он теперь обманывал, надеясь выиграть время.

Граф, удовлетворенный обещаниями генерала, удалился.

На следующий день столкновения возобновились. Прогуливаясь по улицам, французы убедились, что убийцы, которых генерал хотел арестовать, остаются на свободе.

В батальоне началось глухое брожение, и к генералу отправили новую депутацию, во главе которой стал сам граф.

Он решительно потребовал от генерала, чтобы сейчас же был назначен суд и батальону выдали две пушки для защиты. Вместе с тем граф добивался от дона Себастьяна приказа обезоружить сивикос, состоявших в большинстве случаев из отбросов общества и затевающих беспорядки.

Генерал вторично согласился выполнить французские требования, но даже слышать не хотел об отнятии оружия у сивикос, ссылаясь на то, что это вызовет новое недовольство населения.

Любезно проводив французов до выхода из залы, он заявил, что сам явится к ним в казармы, чтобы доказать свое доверие и выслушать их жалобы.

Французы умеют ценить отвагу и смелость, и поступок, задуманный генералом, произвел на них благоприятное впечатление.

Дон Себастьян сдержал свое обещание и явился во французские казармы. Невзирая на предупреждения, он заявил своим офицерам, что отлично знает благородный характер графа и потому уверен в собственной безопасности.

Один полковник стал убеждать генерала, что нельзя без всякой защиты доверяться врагам, ожесточенным всевозможными притеснениями, которым они подвергались так долго.

— Вы сами не знаете, что говорите, полковник! Французы не похожи на мексиканцев, они свято держат данное ими слово. Я прекрасно знаю, что будет поставлен вопрос о том, чтобы захватить меня в плен, но среди них есть человек, который ни за что не позволит это сделать — граф Пребуа-Крансе.

Генерал говорил правду; все случилось именно так, как он предсказывал. Граф твердо отклонил всякую мысль о задержании дона Себастьяна.

Последний удалился так же свободно, как и вошел — никто не проронил ни одного оскорбительного слова в его адрес, напротив, с помощью своего льстивого красноречия генералу удалось так ловко подействовать на всех присутствовавших, что вместо негодующих возгласов раздавались даже одобрительные замечания.

Этот смелый визит имел громадные последствия для генерала. После его ухода в среде авантюристов возник раскол: одни непременно хотели мира, другие требовали войны и громко твердили, что не хотят вторично сделаться жертвами мексиканского вероломства.

Такой взгляд на дело был вполне правилен, но сторонников его не захотели выслушать с должным вниманием и, чтобы покончить со спорами, приняли решение, примирившее крайние взгляды: избрать комиссию для переговоров с мексиканским правительством об удовлетворении требований французского батальона.

Глава XXV. Начало конца

В одном из маленьких домов Гуаймаса сидели дон Луи и Валентин. Была поздняя ночь. Тоненькая сальная свеча, стоявшая перед ними на столике, больше коптила, чем давала свет. В углу комнаты совершенно спокойно спал Курумилла. Друзья рассуждали о том, как выпутаться из сети тайных проделок, которыми опутал их с таким дьявольским искусством генерал Гверреро.

В это время послышался стук в дверь.

— Кто может придти так поздно? — сказал граф. — Я никого не жду.

— Иной раз приятнее принять того, кого не ждешь, — заметил охотник.

Он отворил дверь, и в комнату ворвалась женщина.

— За мной гонятся, меня преследуют! — кричала она, еле живая от страха.

Валентин бросился на улицу.

Хотя лицо женщины было покрыто плотной вуалью, граф тотчас узнал ее. Какая другая женщина могла прийти к нему, кроме Анжелы!

Действительно, это была она.

Донья Анжела лишилась чувств. Граф положил ее в кресло и стал приводить в сознание.

— Бога ради, — сказал он, когда она почувствовала себя лучше, — говорите скорее, что с вами? Что случилось?

Девушка приподнялась, провела рукой по лбу и посмотрела на графа. На лице ее отразилось невыразимое счастье.

— Наконец-то я вижу тебя! — вскричала она и, залившись слезами, бросилась ему на шею.

Дон Луи старался успокоить ее.

С девушкой сделался нервный припадок. Ее большие черные глаза смотрели дико, лицо было бледно, как у мертвеца, все тело судорожно подергивалось.

— Что с вами, моя милая? Говорите, Бога ради, скорее, в чем дело… Умоляю вас, Анжела, если вы меня любите, скажите, что случилось!

— Вам грозит нечто ужасное, не смейтесь так… поверьте мне, завтра вы погибните. Все меры приняты, я слышала все… Боже мой, как это ужасно. Я совершенно не подозревала, что вы в Гуаймасе… узнала это только сейчас и немедленно прибежала к вам. Боже мой, я, кажется, с ума схожу! Бегите, дон Луи, бегите!

— Бежать, — ответил дон Луи. — В таком случае, нам придется навсегда расстаться… Я предпочитаю умереть!

— Но я уеду с вами. Разве я не ваша невеста, не ваша жена перед Богом?! Едем, едем, о чем еще думать! Не теряйте времени… Ваш конь унесет нас за два часа далеко от погони. Захватите ваше ружье или шпагу, кто-то следил за мной, пока я бежала сюда.

Она говорила, как в горячке. Граф не знал, на что решиться. Вдруг с улицы послышался сильный шум, и дверь в комнату распахнулась настежь.

— Спасите меня, спасите! — душераздирающим голосом закричала девушка. Луи схватил пистолет и заслонил ее собой.

— Ну нет, негодяй, ты не уйдешь от меня! Иди-ка сюда, а то я тебя зарежу, как собаку! Да иди же, наконец!

И охотник вошел в комнату, таща за собой какого-то человека; тот силился вырваться, но справиться с Валентином было нелегко.

— Закрой дверь, Луи, — сказал он графу. — Ну-ка, изменник, покажи свою подлую рожу, я посмотрю на тебя!

Курумилла вышел из своего угла и, не говоря ни слова, поднял Анжелу на руки и спрятал за пологом кровати; потом индеец взял свечу и подошел к друзьям.

Пленник употреблял все усилия, чтобы не показать своей физиономии. Боясь быть узнанным по голосу, он не произнес ни слова, а только рычал, как разъяренный зверь.

Наконец, видя, что все его усилия бесполезны, он выпрямился и сбросил себя плащ.

— Ну, посмотрите на меня, если уж вам так хочется, — насмешливо сказал он.

— Дон Корнелио! — вскричали французы.

— Он самый. Как поживаете вы с тех пор, как я был лишен удовольствия видеть вас? — проговорил он с необыкновенным апломбом.

— Подлый изменник! — закричал Валентин, бросаясь на испанца.

Граф схватил его за рукав:

— Погоди, — сказал он Валентину.

— Ну что же? Я изменил вам, это правда… Значит, это было в моих интересах… Сейчас вы начнете говорить о ваших великих милостях ко мне… Что мне до них, если вы в один день сделали мне больше зла, чем сделали добра в продолжение всего нашего знакомства.

— Вы лжете! — в негодовании вскричал граф. — Когда это было?

— Граф, — надменно ответил дон Корнелио, — вы забыли, что я дворянин. Прошу вас переменить тон, я не допущу подобного обращения со мной.

— Этот негодяй сошел с ума, — засмеялся граф. — Впрочем, отпусти его, брат, он недостоин даже нашего гнева. Мы можем лишь презирать его.

— Нет, — возразил Валентин, — зачем его отпускать? Ведь он шпион генерала.

— Но что с ним делать? Ведь рано или поздно придется его отпустить.

— Весьма вероятно, но пока что поручим его Курумилле. Индеец согласился, схватил дона Корнелио и потащил за собой. Тот не сопротивлялся.

— До свидания, senores caballeros, — насмешливо сказал он.

Индеец посмотрел на него как-то загадочно и увел в соседнюю комнату.

Анжела вышла из своей засады.

— Я жду вас, дон Луи, — сказала она.

— Увы, — ответил граф, печально качая головой, — я не могу покинуть моих товарищей; если я убегу, то сделаюсь, изменником.

— Прощайте, дон Луи, — сказала она, грациозно наклонив головку. — Вы поступаете, как настоящий кабальеро, и; я не хочу, чтобы ваша честь была запятнана… я не настаиваю… прощайте… поцелуйте меня. Мы увидимся в день нашей смерти.

Вдруг с улицы послышался отчаянный крик. Анжела в испуге прижалась к дону Луи.

В комнату вошел Курумилла. Он был совершенно спокоен.

— Вы выходили на улицу? — спросил его Валентин.

— Да.

— А где же дон Корнелио?

— Он свободен.

— Как свободен! — вскричал дон Луи.

— Ничего не понимаю, — сказал Валентин. — Зачем вы его выпустили?

В ответ на это Курумилла показал свой нож: лезвие было, окровавлено.

— Он теперь нам не страшен.

— Вы убили его?! — вскричали все трое.

— Нет, но он слеп и нем.

— О! — с ужасом вскричала Анжела.

Курумилла просто-напросто выколол дону Корнелио глаза и вырвал ему язык, а потом отвел его на другой конец города и бросил на произвол судьбы.

Валентин и дон Луи отлично понимали, что упрекать индейца в жестоком поступке бесполезно, он все равно не понял бы их. Они ничего не сказали.

Анжела, несмотря на настойчивость графа, не согласилась, чтобы он проводил ее до дому, и ушла, шепнув ему на прощание:

— Берегитесь завтрашнего дня!

— Ну, — сказал граф, опускаясь в кресло, — кажется, завтра конец… Тем лучше. Только тот, кто меня захватит в плен, дорого поплатится за это.

На другой день волонтеры послали к генералу депутатов. Тот по своему обыкновению рассыпался перед ними во всевозможных обещаниях и уверениях. Депутаты потребовали решительного ответа. Тогда дон Себастьян, у которого уже давно был готов план уничтожения волонтеров, внезапно переменил тон, отослал депутатов обратно и приказал дожидаться ответа.

Депутаты были вне себя от этого вероломного поступка генерала и не могли простить себе, что доверились такому человеку.

Волонтеры с нетерпением ожидали ответа. Когда депутаты передали им свой разговор с генералом Гверреро, раздражение достигло последних пределов… Все требовали дать бой.

Командир батальона не знал, что делать.

— Велите составить каре, — сказал ему граф.

Приказание было выполнено.

Граф встал посреди войска и поднял руку. Все смолкли, понимая торжественность этой минуты.

Но граф колебался. За себя лично он не боялся, но понимал, что это сражение должно было решить участь всего затеянного дела…

— Граф, — обратился к нему один из офицеров, — вы колеблетесь. Зачем же было приезжать? Не вы ли взяли Эрмосильо?

Это колкое замечание смутило графа.

— Нет, — вскричал он, — я не колеблюсь! Но, друзья мои, обдумайте ваш поступок, пока еще не поздно… Подумайте о том, что вы будете лишены покровительства закона, если обнажите шпагу. Что хотите вы?

— Битвы, битвы! — вскричали волонтеры с энтузиазмом. Тогда граф обнажил свою шпагу и взмахнул ею над головой.

— Вы непременно хотите сразиться?

— Да, да!

— Вперед! Да здравствует Франция!

— Да здравствует Франция! — вторили волонтеры. Батальон, разделившись на четыре роты, направился к казармам мексиканцев.

К несчастью, как мы уже сказали раньше, среди французов поселился раздор. Многие из них шли неохотно, из одного лишь чувства товарищества.

Командир батальона, несмотря на всю храбрость, не был достаточно решителен для такого дела. Граф чувствовал, что совершил промах, отказавшись от командования.

Батальон подошел к казармам с трех сторон.

Генерал Гверреро принял все меры предосторожности: он заперся в казармах с тремястами пехотинцами. В соседние дома он также послал сильное подкрепление. Кругом стояли пушки.

Французов было всего-навсего человек триста, половина из них были окончательно обескуражены. Мексиканцев — две тысячи.

Борьба была отчаянная. Ядра мексиканских пушек вырывали из неприятельского войска целые ряды, но несмотря на это французы продвигались вперед. Во главе войска ехал граф. Одной рукой он держал винтовку, другой, — обнаженную шпагу. Пули со свистом пролетали над головой.

— Вперед, вперед! — раздавался его могучий голос.

Но командир батальона, который должен был подойти с другой стороны, совсем растерялся и велел отступать: действительно, потери в его роте были особенно значительны.

Напрасно старался граф собрать разбежавшихся.

Тут он опять вспомнил про свою ошибку.

«Боже! — думал он. — Зачем я отказался от командования!»

Вдруг неприятельские пушки перестали стрелять. Оказалось, что все артиллеристы убиты.

— Вперед! В штыки! — закричал граф и бросился вперед в сопровождении Валентина и Курумиллы, которые ни на минуту не оставляли его одного в опасности. Человек двадцать волонтеров кинулись за ними.

Граф устремился на неприятельскую стену и вскарабкался на нее.

— Вперед, вперед! — кричал он.

Шляпа, простреленная пулями, слетела с его головы. Платье было изорвано штыками. Французов было слишком мало, они вынуждены были отступить, но они отступали, как львы, шаг за шагом, лицом к неприятелю, не переставая сражаться.

Слезы гнева хлынули из глаз графа. Он хотел умереть и бросался в самые опасные места, но двое друзей защищали его от смертельных ударов.

Граф разломал свою шпагу. Он кинул гневный взгляд на врагов, которых сумел бы победить, если бы его не покинули.

Валентин и Курумилла увлекли его к гавани. Но злой рок преследовал графа: корабль, на котором они прибыли, снялся с якоря. Бегство стало невозможно.

Тогда побежденные друзья вспомнили, что они могут найти приют в доме французского агента.

Сеньор Паво сообщил, что все французы, которые отдадут оружие в его руки, найдут покровительство в его доме.

Граф вошел в дом и в изнеможении упал на стул. Казалось, он потерял способность понимать, что творится вокруг него.

— Будет ли спасен граф в вашем доме, сеньор дон Паво? — спросил Валентин.

Мексиканец как-то загадочно посмотрел на охотника и не отвечал.

— Пожалуйста, без уверток, сеньор. Отвечайте прямо на мой вопрос… Иначе мы снова начнем сражение.

Больше нельзя было медлить с ответом.

— Господа! — твердо сказал дон Паво. — Клянусь честью, жизнь графа Пребуа-Крансе вне опасности.

— Мы запишем ваши слова, — заметил Валентин.

Дон Паво развернул на крыше своего дома белое знамя в знак мира. У него собрался почти весь батальон.

Битва закончилась, она продолжалась три часа.

Из трехсот французов убиты были тридцать восемь, а ранены шестьдесят три, а из двух тысяч мексиканцев оказалось убитых тридцать пять, а раненых сто сорок пять человек.

Битва была жаркая, победителям дорого стоила победа, одержанная с помощью измены.

Глава XXVI. Катастрофа

Генерал Гверреро был великолепным комедиантом. Надо было слышать, как он вел переговоры с доном Антонио Паво! Сдачу французских войск на капитуляцию он считал излишней и ограничился тем, что поклялся честным словом офицера даровать жизнь всем мятежникам.

Дон Антонио был вынужден согласиться на все: оружие было возвращено, французы переписаны как военнопленные. Часов в десять вечера к дому дона Антонио подъехали четыре всадника: полковник Суарес и трое других офицеров.

Почтенный полковник потребовал от имени генерала Гверреро выдать графа Пребуа-Крансе. Дон Антонио поспешил повиноваться и приказал графу выйти на улицу. Дон Луи, не говоря ни слова, окинув презрительным взглядом дона Антонио, сдался полковнику.

Через четверть часа он уже был в одиночном заключении.

Из всех сражавшихся бежали только двое — Валентин и Курумилла, и то по настоянию графа.

Еще раз напоминаем читателю: мы пишем не простой роман, а историю благороднейшего героя, чье имя должно быть дорого всем его соотечественникам. Конечно, по долгу приличия мы вывели исторические личности под вымышленными именами, кроме того, смягчили некоторые факты, их слишком неприятно описывать, до того они гнусны. Но есть вещи, которые мы не можем, да и не имеем права обойти молчанием.

Через несколько дней после незаконного ареста граф Пребуа-Крансе был отдан под суд. Товарищи его пришли в негодование от вероломства дона Антонио Паво, который с таким бесстыдством нарушил клятву. Некоторые из авантюристов отправились к нему, чтобы потребовать объяснений относительно этого бесчестного поступка и принудить поправить дело. Но у дона Антонио хватило наглости заявить, что он никому ничего не обещал и что дело графа Пребуа-Крансе его не касается.

Против графа началось следствие, и все офицеры батальона, в том числе и командир, были вызваны на допрос… И мы должны сознаться: все, за исключением лишь одного, свалили всю ответственность на графа. Конечно, их показания не могли иметь особого значения — в любом случае граф был бы приговорен к смерти.

При аресте графа за поясом у него нашли пистолеты. Генерал Гверреро велел оставить их у него: он надеялся, что дон Луи в порыве отчаяния пустит себе пулю в лоб и в таком случае ему не придется подписывать смертный приговор. Генерал понимал лучше, чем кто-либо другой, всю низость своего поступка. Но он ошибся в расчетах: граф не был настолько малодушен, чтобы запятнать себя самоубийством, и предпочел быть расстрелянным своими врагами.

Между тем Валентин решил во что бы то ни стало освободить графа, только из-за этого он и бежал из дома дона Паво.

Однажды вечером, дня через три после ареста, граф услышал, что дверь его комнаты отворилась. Он обернулся и вскрикнул от радости — это был Валентин.

— Ты?! Как я рад!.. Как ты сюда пробрался?..

— Разве ты не ждал меня, брат? — укоризненно спросил Валентин.

— У меня было предчувствие, что ты придешь, но я все же не смел на это рассчитывать. Но ведь тебе опасно находиться здесь… Ты ведь вынужден скрываться и, наверное, терпишь всевозможные неприятности.

— Я-то? Нисколько!

— Тем лучше… Как я счастлив, что ты пришел! Но кто это с тобой?

Действительно, Валентин был не один: тюремщик впустил вместе с ним и другого посетителя, который неподвижно стал у двери.

— Это пока тебя не касается… Поговорим о делах.

— Ну, говори, какие у тебя дела…

— Ты знаешь, что осужден на смерть?

— Знаю…

— Хорошо, теперь слушай меня и не прерывай — время дорого. Я согласился бежать потому, что предвидел, как пойдут дела. Я все приготовил к твоему побегу, тюремщики подкуплены, никто не увидит, как ты выйдешь из тюрьмы. Одевайся скорее… Где твоя шляпа?.. Через десять минут мы будем на корабле, я уже переговорил с капитаном… Видишь, как все просто!

— В самом деле, все это очень просто, — равнодушно ответил граф. — Благодарю тебя.

— Есть за что благодарить!

— Только, — продолжал граф, — я не могу принять твоего предложения…

— Как! — вскричал Валентин. — Подумай, что ты говоришь… Ты шутишь?!

— Нисколько, я говорю совершенно серьезно. Видишь ли, мое непоколебимое желание заключается в том, чтобы мексиканское правительство обесчестило себя беззаконным приговором. Я не бегу потому, что не должен бежать — это была бы низость с моей стороны. Солдат не смеет оставить свой пост, а я не имею права бесчестить свое имя. Я умираю за великую благородную идею — за освобождение и возрождение народа… Ты знаешь: идея только тогда может осуществиться на земле, когда кто-нибудь отдаст за нее жизнь. Ради этой идеи я с радостью пролью свою кровь… Я очень много передумал за эти дни: чем ближе стоишь к могиле, тем правильнее смотришь на жизнь. И пришел к мысли, что мне необходимо умереть. Я отлично знал, что ты предпримешь попытку спасти меня, и знаю, что преданность твоя беспредельна, но и ты должен принести величайшую жертву: позволить мне умереть. Я не хочу кривить душой. В этой игре я поставил на кон свою голову: я проиграл — значит, должен отдать ее.

— Не говори так, брат! Мне больно это слышать! — в отчаянии вскричал Валентин.

— Подумай, мой добрый Валентин, в каком положении я нахожусь: меня судят незаконно — стало быть, стыд моего осуждения падет на судей. А если я убегу, то кем стану в глазах народа? Обыкновенным искателем приключений — и больше никем… или даже разбойником, как меня не раз называли, который жалеет себя и не жалеет своих товарищей. Подумай о тех, которые умерли, сражаясь за наше дело. Должен же я как-нибудь выплатить свой долг? Не уговаривай меня, брат, это совершенно бесполезно: ничто не может изменить моего решения.

— Ах! — гневно вскричал Валентин. — Так ты непременно хочешь умереть! Подумай, что убивая себя, ты убиваешь и другого человека. Неужели ты думаешь, что она согласиться жить после того, как…

— Молчи! — прервал его дон Луи. — Не говори о ней… Бедная Анжела, зачем она полюбила меня?

— Да потому, что вы благороднейший человек, дон Луи! — вскричала донья Анжела, подходя к графу; это она стояла у двери комнаты.

— О, Анжела… Брат, что ты наделал? — вскричал в отчаянии дон Луи.

Охотник не отвечал, он плакал, как ребенок.

— Не упрекайте его, дон Луи, за то, что он привел меня к вам. Я этого сама хотела… Я потребовала этого.

— Боже мой, Боже мой! Вы убили меня… вы поколебали мою решимость… Мужество покидает меня в вашем присутствии.

— Ошибаетесь, дон Луи! Вы считаете меня слабой женщиной… Но уверяю, любовь моя слишком искренна, чтобы я могла посоветовать вам поступить против чести, не хочу, чтобы ваша слава запятналась малодушием. Я была счастлива, слыша все, что вы говорили сейчас. Я люблю вас — и у меня, кроме безграничной любви, нет ничего в жизни. Слава ваша мне так же дорога, как и вам. Ваша жизнь была безукоризненна, так пусть же и память о вас останется незапятнанной. Я так люблю, что не задумавшись пожертвовала бы своей жизнью для вас. Но я пришла сказать вам: умрите благородно, падите, как герой! Будьте мучеником за правду!

— О, благодарю вас! Благодарю! — восторженно вскричал дон Луи, прижимая ее к себе. — Вы возвратили мне мужество.

— До свидания, дон Луи, до свидания. Мы скоро увидимся. Граф подошел к Валентину.

— Дай мне твою благородную руку, брат… Прости меня… Охотник бросился ему на шею, дон Луи еле вырвался из его объятий.

Валентин вышел от графа, едва держась на ногах. Донья Анжела, несмотря на выказанное ею мужество, чуть было не лишилась чувств.

Граф, оставшись один, сел на табуретку, схватился за голову и оперся руками на стол.

Так просидел он до самого утра, когда за ним пришли, чтобы вести его на суд. Допросы были закончены, и началось разбирательство.

Граф выбрал в свои защитники молодого капитана Борунда, который при взятии Эрмосильо попал в плен к французам.

Борунд помнил, с каким великодушием обошелся с ним граф. Речь его была именно такой, какую следовало ожидать от молодого благородного офицера: проста и в то же время замечательно красноречива. Всякий, слышавший ее, убедился в невиновности графа — и, конечно, он был бы оправдан, если бы смерть его не была решена заранее.

Во время разбирательства дела граф оставался совершенно спокоен, несмотря на то что несколько часов подряд был вынужден выслушивать всевозможную клевету лжесвидетелей. Он даже не упрекнул изменивших ему товарищей.

Но талантливая речь защитника тронула его до глубины души:

— Благодарю вас! Я так счастлив, что среди множества врагов встретил наконец такого человека, как вы. Я не могу заплатить за вашу речь, она бесценна. Вот, возьмите это на память, — прибавил он, надевая на палец капитана свое кольцо, которое не снимал с тех пор, как выехал из Франции [С удовольствием отмечаем, что впоследствии капитан Борунд ни за какие деньги не пожелал расстаться с этим кольцом. — Примеч. автора].

Капитан сердечно пожал его руку; он сам был так взволнован, что не мог произнести ни слова.

Судьи вышли совещаться. Минут через пять они вынесли приговор.

Граф Пребуа-Крансе единогласно был признан виновным. Само собой разумеется, его приговорили к смерти.

Председатель суда приказал переводчику сообщить приговор осужденному. Но тут произошло нечто странное.

— Господа, — обратился переводчик к судьям, — я не переведу вашего гнусного приговора. Вы сами впоследствии пожалеете, что осудили невиновного…

Столь решительный протест озадачил было судей, но председатель тотчас вышел из неловкого положения и отстранил переводчика (он оказался испанцем) от должности.

Тогда заговорил граф:

— Господа, я достаточно хорошо знаю ваш язык, чтобы понять, что меня приговорили к смерти. Да простит вам Бог, как прощаю вам я.

Он поклонился и вышел из зала.

В Испании и в Латинской Америке осужденных на смерть запирают в комнату, в которой устроен алтарь. Возле кровати преступника ставят гроб, в котором будет похоронено его тело, стены обтягивают черным сукном, с серебряными блестками и надгробными надписями. Этот жестокий обычай, так напоминающий варварские нравы средних веков, очевидно имеет целью внушить осужденным благочестивые мысли.

Но на графа эта мрачная обстановка не произвела особенно сильного впечатления, и он совершенно спокойно стал приводить в порядок свои дела.

В тот же день его навестили Валентин с отцом Серафимом.

Конечно, если бы графа спросили, какого священника желает он видеть, он указал бы на отца Серафима, но Валентин сам позаботился обо всем: он послал Курумиллу отыскать отца Серафима, и тот вскоре нашел его. Отец Серафим, узнав, в чем дело, поспешил к дону Луи.

Чернь Гуаймаса радовалась предстоящему зрелищу — до личности графа ей не было никакого дела, — но среди высшего общества осуждение графа вызвало сильное негодование. Поговаривали даже о том, чтобы воспротивиться исполнению приговора, и генерал Гверреро всерьез опасался, как бы и в самом деле ему не упустить из рук своей жертвы.

Вице-консул Соединенных Штатов, вне себя от гнева и вместе с тем не имея права действовать официально, отправился к дону Паво. Он надеялся, что сумеет заставить его действовать решительно и спасти графа. Но дон Антонио отказался, уверяя, однако, что сам очень огорчен исходом дела.

Хитрый агент решил, что необходимо польстить графу.

В это время у дона Луи сидели отец Серафим и Валентин. Последний получил разрешение не покидать своего молочного брата до казни.

Граф принял дона Антонио очень холодно. На его оправдания он лишь пожал плечами.

— Послушайте, — сухо прервал его граф посреди нелепых разглагольствований, которыми тот всячески хотел доказать свою невиновность, — я готов дать вам письмо, в котором скажу, что вы всегда были расположены ко мне, но с условием…

— С каким? — спросил дон Антонио.

— Я не хочу быть расстрелянным на коленях с завязанными глазами. Поймите, я хочу взглянуть в лицо смерти. Переговорите насчет этого с губернатором. Ступайте!

— О, я это устрою, будьте уверены, граф, — отвечал дон Антонио, весьма довольный, что так дешево отделался. И поспешил удалиться.

Какое было дело врагам графа — на коленях или стоя умрет он, с завязанными глазами или нет? Для них важно было лишь то, чтобы он умер. Генерал Гверреро воспользовался этим случаем, чтобы продемонстрировать великодушие.

На другой день Валентин привел с собой Анжелу. Молодая девушка надела тот костюм послушника, в котором она уже появлялась при других важных обстоятельствах.

— Сегодня? — спросил граф.

— Да, — ответил Валентин. Дон Луи отвел его в сторону.

— Поклянись, — заговорил он взволнованным голосом, — что когда меня не будет, ты будешь покровительствовать этой девушке…

— Клянусь! — ответил Валентин.

Донья Анжела услышала эту клятву; она ничего не сказала, а только печально улыбнулась и отерла слезы.

— Теперь, брат, я требую от тебя другой клятвы.

— Говори.

— Поклянись мне исполнить все, что я от тебя потребую. Валентин посмотрел на графа, и на лице его отразилось сильное беспокойство.

— Клянусь, — ответил охотник, потупив голову. Он догадался, чего дон Луи потребует от него.

— Я не хочу, чтобы ты мстил… Поверь, Бог отомстит за меня рано или поздно. Он накажет моих врагов гораздо ужаснее, нежели ты сможешь это сделать. Обещаешь ли ты мне никого не трогать?

— Я дал тебе слово, брат.

— Благодарю… Теперь я прощусь с этим ребенком, — сказал граф, подходя к Анжеле.

Не будем передавать их разговора. В продолжение целого часа они, позабыв обо всем, что ждет их, говорили лишь о своей любви.

Вдруг послышался шум, дверь отворилась и вошел полковник Суарес.

— Я к вашим услугам, — проговорил граф, не давая тому времени опомниться.

Он в последний раз закрутил свои усы, провел рукой по волосам и вышел.

Отец Серафим шел по правую его руку, донья Анжела — по левую. Молодая девушка закрыла лицо от любопытных взоров капюшоном. Валентин шел позади. Он, несмотря на все свои усилия, шатался, как пьяный, глаза его смотрели дико, лицо опухло от слез. Тяжело было видеть этого взрослого сильного мужчину плачущим, словно ребенок.

Было около шести часов. Утро было великолепное, солнце стояло уже высоко, в воздухе чувствовался одуряющий запах цветов. Природа, казалось, торжествовала… А человек, еще молодой, сильный, здоровый, полный энергии, готовился умереть, и умереть жестоко, от руки своих недостойных врагов.

У места казни столпилось множество народа. Генерал Гверреро в парадном расшитом мундире красовался во главе войска.

Граф шел медленно, разговаривая с миссионером и время от времени перекидываясь фразами с Анжелой: девушка не захотела оставить своего нареченного в этот торжественный час. Чтобы защититься от солнечных лучей, граф держал перед лицом шляпу, небрежно помахивая ею.

Дойдя до места казни, граф остановился, обернулся лицом к взводу, которому было поручено расстрелять его, скинул шляпу и стал ждать.

Офицер огласил приговор.

Граф обнял отца Серафима, потом к нему подошел Валентин.

— Помни… — прошептал граф, крепко целуя его.

— Помню… — ответил тот еле слышно.

Наконец пришла очередь Анжелы. Долго стояли они обнявшись.

— Мы разлучаемся на земле, — сказала девушка, — но скоро встретимся в другом мире. Мужайся!

Он улыбнулся, лицо его приняло какое-то неземное выражение.

Отец Серафим и Валентин отошли от него шагов на пятнадцать, опустились на колени и с жаром стали молиться.

Анжела, не поднимая капюшона, стала в нескольких шагах от генерала, который торжествующе смотрел на приготовления к казни.

Граф оглянулся, чтобы удостовериться, отошли ли его друзья, сделал шаг вперед, скрестил руки за спиной и, прямо держа голову, обратился к взводу:

— Ну, мои храбрые воины, исполняйте вашу обязанность, цельте прямо в сердце.

Тут произошло нечто странное: офицер прерывающимся голосом скомандовал стрелять, солдаты выстрелили, и несмотря на то, что они находились от графа на расстоянии не более семи — восьми шагов, ни одна пуля не задела графа.

— Стреляйте же, канальи! — раздался голос генерала. Солдаты снова зарядили ружья, офицер еще раз отдал приказ.

Залп раздался подобно удару грома, и граф упал лицом в землю.

Он был мертв, цивилизация и прогресс насчитывали одним мучеником больше.

— Прощайте, отец! — вдруг раздалось в ушах генерала. — Я сдержу свое обещание!

Дон Себастьян с ужасом обернулся — он узнал голос дочери.

Анжела упала навзничь. Отец бросился к ней, но было уже слишком поздно: он обнимал труп.

Началось возмездие за его преступную жизнь.

Как только граф упал, Валентин подбежал к его телу.

— Чтобы никто не подходил близко к этому месту! — грозно сказал он.

Толпа невольно отодвинулась.

Валентин и отец Серафим стали по сторонам усопшего и прошептали молитву. Курумилла исчез.

Я спрошу тех, кто мне скажет, что граф Пребуа-Крансе был простым искателем приключений, — кем, по их мнению, был Эрнандо Кортес накануне завоевания Мексики.

В политике, как и во всем другом, цель оправдывает средства, а успех создает гениев.

---

Перепечатан текст издания: Курумилла. Роман / Густав Эмар. — Москва: тип. т-ва И. Д. Сытина, 1900. — 216 с.; 19 см.