К Тассу (Батюшков)
| ← Н. И. Гнедичу (Прерву теперь молчанья узы…) | К Тассу | Отрывок из I песни «Освобожденного Иерусалима». → |
| См. Разные стихотворения. Дата создания: 1808, опубл.: Собр. соч. под ред. Л. Н. Майкова, 1887. Источник: ФЭБ (1934) |
- Википроекты
Позволь, священна тень! безвестному Певцу
Коснуться к твоему бессмертному венцу
И сладость пения твоей Авзонской Музы,
Достойной берегов прозрачной Аретузы,
Рукою слабою на лире повторить
И новым языком с тобою говорить.[2]
Среди Элизия, близь древнего Омира
Почиет тень твоя, и Аполлона лира
Еще согласьем дух Поэта веселит.
10Река забвения и пламенный Коцит
Тебя с любовницей, о, Тасс, не разлучили:[3]
В Элизии теперь вас Музы съединили,
Печали нет для вас, и скорбь протекших дней,
Как сладостну мечту, объемлете душей…
Торквато, кто испил все горькие отравы
Печалей и любви и в храм бессмертной славы.
Ведомый Музами, в дни юности проник, —
Тот преждевременно несчастлив и велик![4]
Ты пел, и весь Парнас в восторге пробудился,
20В Ферару с Музами Феб юный ниспустился,
Назонову тебе он лиру сам вручил
И Гений крыльями бессмертья осенил.
Воспел ты бурну брань, и бледны Эвмениды
Всех ужасов войны открыли мрачны виды:
Бегут среди полей и топчут знамена,
Светильником вражды их ярость разжена,
Власы растрепанны и ризы обагренны,
Я сам среди смертей… и Марс со мною медный…
Но ужасы войны, мечей и копий звук
30И гласы Марсовы, как сон, исчезли вдруг:
Я слышу вдалеке пастушечьи свирели,
И чувствия душой иные овладели.
Нет более вражды, и бог любви младой
Спокойно спит в цветах под миртою густой.
Он встал, и меч опять в руке твоей блистает!
Какой Протей тебя, Торквато, пременяет,
Какой чудесный бог чрез дивные мечты
Рассеял мрачные и нежны красоты?
То скиптр в его руках или перун зажженный,
40То розы юные, Киприде посвященны,
Иль факел Эвменид, иль луч златой любви.
В глазах его — любовь, вражда — в его крови;
Летит, и я за ним лечу в пределы мира,
То в ад, то на Олимп! У древнего Омира
Так шаг один творил огромный бог морей
И досягал другим краев подлунной всей.
Армиды чарами, средь моря сотворенной,
Здесь тенью миртовой в долине осененной,
Ринальд, младой герой, забыв воинский глас,
50Вкушает прелести любови и зараз…
А там что зрят мои обвороженны очи?
Близь стана воинска, под кровом черной ночи,
При зареве бойниц, пылающих огнем.
Два грозных воина, вооружась мечом,
Неистовой рукой струят потоки крови…
О, жертва ярости и плачущей любови!..
Постойте, воины!.. Увы!.. один падет…
Танкред в враге своем Клоринду узнает
И морем слез теперь он платит, дерзновенной.
60За каплю каждую сей крови драгоценной…[5]
Что ж было для тебя наградою, Торкват,
За песни стройные? Зоилов острый яд,
Притворная хвала и ласки царедворцев,
Отрава для души и самых стихотворцев.
Любовь жестокая, источник зол твоих,
Явилася тебе среди палат златых,
И ты из рук ее взял чашу ядовиту.
Цветами юными и розами увиту,
Испил и, упоен любовною мечтой,
70И лиру, и себя поверг пред красотой.
Но радость наша — ложь, но счастие — крылато;
Завеса раздрана! Ты узник стал, Торквато!
В темницу мрачную ты брошен, как злодей,
Лишен и вольности, и Фебовых лучей.
Печаль глубокая Поэтов дух сразила,
Исчез талант его и творческая сила,
И разум весь погиб! О, вы, которых яд
Торквату дал вкусить мучений лютых ад,
Придите зрелищем достойным веселиться
80И гибелью его таланта насладиться!
Придите! Вот Поэт превыше смертных хвал.
Который говорить героев заставлял,
Проникнул взорами в небесные чертоги, —
В железах стонет здесь… О, милосерды боги!
Доколе жертвою, невинность, будешь ты
Бесчестной зависти и адской клеветы?
Имело ли конец несчастие Поэта?
Железною рукой печаль и быстры лета
Уже безвременно белят его власы,
90В единобразии бегут, бегут часы,
Что день, то прежня скорбь, что ночь — мечты ужасны…
Смягчился, наконец, завет судьбы злосчастной.
Свободен стал Поэт, и солнца луч златой
Льет в хладну кровь его отраду и покой:
Он может опочить на лоне светлой славы.
Средь Капитолия, где стены обветшалы
И самый прах еще о римлянах твердит,
Там ждет его триумф… Увы!.. там смерть стоит!
Неумолимая берет венок лавровый,
100Поэта увенчать из давних лет готовый.
Премена жалкая столь радостного дни!
Где знамя почестей, там смертны пелены,
Не увенчание, но лики погребальны…
Так кончились твои, бессмертный, дни печальны!
Нет более тебя, божественный Поэт!
Но славы Тассовой исполнен ввеки свет!
Едва ли прах один остался древней Трои,
Не знаем и могил, где спят ее герои,
Скамандр божественный вертепами течет,
110Но в памяти людей Омир еще живет,
Но человечество Певцом еще гордится,
Но мир ему есть храм… И твой не сокрушится!
1808
Примечания[править]
Напечатано в «Драматическом вестнике» 1808, ч. VI, стр. 62—67, без подписи. Майковым ст. 102 воспроизведен ошибочно: «Где знаки почестей, там смертны пелены». Написано «на походе в Финляндию» в 1808 г. и послано Гнедичу в качестве «новорожденного детища» вместе с переводом отрывка из 1-й песни «Освобожденного Иерусалима» при письме от 7 августа 1808 г. (Соч. под ред. Майкова, т. III, стр. 18—19). «Послание» разрабатывает те же моменты романтизированной биографии Тассо, которые положены Батюшковым в основу его позднейшей элегии «Умирающий Тасс» (см. наше примечание к ней на стр. 520). Ст. 102—103 явно подсказаны Батюшкову знаменитой антитезой из оды Державина «На смерть князя Мещерского»: «Где стол был яств, там гроб стоит, где пиршеств раздавались клики, надгробные там воют лики». Стихи из «Освобожденного Иерусалима», приводимые Батюшковым в его 5-м примечании, заимствованы из 59-й строфы XII песни и значат по-русски: «За каждую каплю этой крови твои глаза заплатят морем слез».
- ↑ Сие послание предположено было напечатать в заглавии перевода Освобожденного Иерусалима.
- ↑ Кажется, до сих пор у нас нет перевода Тассовых творений в стихах.
- ↑ Торквато был жертвою любви и зависти. Всем любителям словесности известна жизнь его.
- ↑ Тасс десяти лет от роду писал стихи и, будучи принужден бежать из Неаполя с отцом своим, сравнивал себя с молодым Асканием. До тридцатилетнего возраста кончил он бессмертную поэму Иерусалима, написал Аминту, много рассуждений о словесности и пр.
- ↑
Gli occhi tuoi pagheran…
Di quel sangue ogni stilla un mar di pianto.
La Gierusalemme. Canto XII.