В. В. Розанов
К началу учебных занятий. 1909[править]
Вся русская детвора и вся русская юность, скинув летние рубашечки и разнокалиберный домашний костюм, переоделась 1 сентября в однообразную суконную форму со светлыми пуговицами, — и озабоченно поспешает каждый к своей школе, то маленькой и малолюдной, то громадной, сложной, многоклассной, где толпятся сотни юных лиц от 10 до 20 лет. В сущности, день открытия школ, «приступ к занятиям» — должен бы быть национальным годовым праздником: у такого дня более прав на «всенародное празднование», чем у какого-нибудь археологического события, которого, кроме специалистов, никто толком и не знает. Все занятия и начинаются молебном в школе, после которого дети отпускаются домой, — т. е. для них собственно это и есть праздничный день, только не отмеченный в календаре и не возведенный к государственному или национальному значению. Однако почему к «национальному» и «государственному значению» возводить только церковные торжества и табельные дни: можно было бы сделать обмен хоть которого-нибудь одного из бесчисленных праздников, церковных или табельных, и почтить ученый мир, школьную науку, детские усилия, готовность всей юной России к этим усилиям — возведением в общенародный праздник «первый учебный день России». Мальчики и девочки оглянулись бы на себя; каждый подумал бы: «От нас ожидают», «вся Россия нас встретила особым днем», «родители наши, все правительственные места, сама церковь в этот день не работали, не трудились, а молились в церквах о наших успехах, о нашем добром ведении себя, о нашей будущей службе отечеству». Такая мысль, хотя мимолетно пронесшаяся в сотнях тысяч детских и юных головок, не могла бы не быть воспитательною. Об этом своем детском чувстве светло вспомнилось бы и в старости. Праздник есть поэзия и умягчение сердец: и хорошо было бы начинать поэзиею трудную, томительную, будничную, серую годовую работу над учебниками.
Но это — возможность и мечта будущего. Обращаемся к текущему. Ровно 1 сентября вернулся из-за границы министр просвещения. Ту часть ведомственной программы, которая возлагалась на него самым временем, когда он взошел на министерский пост, — именно задачу элементарного успокоения и упорядочения учебных дел, учебного положения, — он исполнил благополучно, и ее можно считать выполненною до конца. Не только волн, но и никакой беспокойной зыби не видится на поверхности учебного моря. Здесь министерство и министр потрудились много, но полный успех получился, конечно, от общего успокоения России. На поверхности нет зыби, потому что лежат спокойно глубокие воды русского океана. Помогло и то также, что бывшее безучебное время учебного ведомства легло безмолвно большою тяжестью на семейные плечи России, и все учащееся юношество тоже безмолвно чувствует, что оно не может прогулять ни одного еще года, т. е. оно не должно испортить каким-нибудь невоздержным поступком учебного года. Наконец, энергия «наступательных партий» поутихла, «тактика» их разобрана хорошо в стране, и они оставили эту политику мутить школу, начиная уже с сентября месяца, будя в юношестве недовольство, брожение и подстрекая его к «коллективным выступлениям» большей или меньшей активности. Все эти рубрики потеряли силу, как только стали ясны как день; как только стало ясно, что здесь юношество играет роль самой печальной жертвы, без пользы решительно для кого-нибудь.
Учебное ведомство спокойно. Свалившийся с насыпи поезд поставлен опять на рельсы. Конечно, не для того, чтобы стоять только на них. За шагом делается второй шаг.
В нынешнем наступившем учебном году, если бы министерство А. Н. Шварца стало только точь-в-точь повторять тот дух, ту систему, те мероприятия, к каким оно вынуждалось положением вещей в предыдущие годы, то оно произвело бы впечатление натирания мозоли. Жизнь есть творчество, история есть творчество: и без творчества, без движения, без новизны все живое загнивает. Воспользовавшись достигнутым успокоением, пользуясь всеобщим подъемом самого юношества в направлении учебных занятий, министерство народного просвещения без уторопленности, но и без лени, увы, ему довольно свойственной, должно приступить к реализации тех улучшений себя, какие давно сознаны им самим и громко объявлены стоящими на очереди. Сюда на первом плане принадлежит улучшение положения учащих. О нем много говорили, писали; много обещали очень определенно, но… «воз и ныне там». Затем материальное положение учителей не исчерпывает «скорбного листа» этого забитого и обездоленного класса русских чиновников. Он должен быть поднят и нравственно в смысле возвращения ему служебного пиетета. Назначение учителей, перемещение их с одного места на другое, способ произведения ревизий — все это нуждается, говоря не прямо, в некотором «умягчении нравов», в соблюдении большей деликатности в отношении к человеческой личности, большей служебной осторожности, большей, наконец, товарищеской и начальственной справедливости. Такое устранение, как бывшего попечителя рижского учебного округа, почтенного г. Левшина, создавшего по личной инициативе целый ряд мер к подъему педагогической трудоспособности учителя, ходатайствовавшего впервые у нас об учреждении в местном университете кафедры педагогики и дидактики гимназических предметов, — устранение без всяких объяснений и несмотря на представленную мотивированную программу своего управления округом, прискорбно как минувшие факты и совершенно недопустимо в будущем. Нужно оценить всю ту неодолимую робость, патологический страх, близкий к панике, каковой нагнетается одним подобным смещением попечителя на целый учебный округ, на директоров гимназий и тем более учителей. И нужно взвесить, как это отзывается в других далеких округах, припоминая поговорку: «У страха глаза велики». Подобная угнетенность души никак не есть хорошее условие педагогической деятельности. Нужно вообще сожалеть, что министерство просвещения недостаточно сознает себя как ведомство sui generis [в своем роде (лат.)], где приемы «управления» и «службы» не могут быть так пунктуальны, жестки и механичны, как в каком-нибудь путейском или инженерном ведомстве. Здесь все должно носить другой, до известной степени противоположный характер; и нельзя не печалиться, что самое имя «министерство», едва ли очень уместное здесь, вводит всю «службу» в заблуждение… Немецкий и английский учитель, немецкий ревизор школ так не похожи на русского, к ущербу для русского. Это есть одно из больших и застарелых несчастий русской школы, что она с основания и почти вся попала в «ежовую рукавицу» замундированного чиновника, им научалась, от него получала дух.
Но, конечно, это поправимо системою, а не годом работы. У министерства есть неотложные годовые работы. И одновременно с тем, как мальчики и девочки всей России двинулись 1 сентября на учебный молебен, было бы желательно, чтобы здание министерства просвещения у Чернышева моста спело внутренно свой молебен и благословилось безмолвно на хороший трудовой год, деятельный, энергичный, предприимчивый. Пусть статские и действительные статские советники, и наконец, даже советники тайные, тоже пишут хорошо свое «extemporale» [учебные упражнения (лат.)]… У них тоже есть «extemporale», которое просматривает вся страна…
Впервые опубликовано: «Новое Время». 1909. 3 сент. N 12025.
Оригинал здесь: http://dugward.ru/library/rozanov/rozanov_k_nachalu_uchebnyh1909.html.