Р. Киплинг.
Чудо Пурин Багата[править]
Лагерлев.
Легенда об отшельнике[править]
Легенда об отшельнике[править]
Отшельник Хатто, прогонявший маленьких детей от своей пещеры, говоря им, что лучше было бы, если б они никогда не являлись на Божий свет, который выбегал полный ярости и осыпал проклятиями веселую молодежь, переплывавшую реку в разукрашенных лодках, злого глаза которого пастухи пустыни боялись для своих стад, вернулся на то же место не из-за любви к птичкам.
Нет, но он знал, что не только каждая буква в священном писании, но и все, что Бог попускает совершаться в природе, имеет свой скрытый, таинственный смысл. И он понял, какое значение имело то, что трясогузки строили гнездо в его руке. Это очевидно значило, что Бог хочет, чтоб он простоял с распростертыми руками до тех пор, пока эти птицы не выведут своих птенцов и если это он выполнит, то и молитва его будет услышана.
Но в этот день ему представились еще более грозные видения последнего судного дня, и он еще больше следил глазами за птичками. Он видел, что гнездо будет скоро окончено. Маленькие птички летали вокруг и осматривали его. Они таскали мох и прилепляли его сверху в виде обмазки и украшения. Они принесли травяного пушка и затем самка повытаскала пуху из своей собственной груди и выложила им гнездо; в этом состояла вся отделка и меблировка его. Крестьяне, опасавшиеся, чтоб молитва отшельника не принесла им какого-нибудь несчастья, носили ему хлеба и молока, желая смягчить его гнев. Принесли они их и теперь, и застали его неподвижно стоящим с птичьим гнездом в руке.
"Смотрите, как этот скромный человек любит маленьких тварей, " — говорили они и, не боясь, поднесли крынку с молоком к его губам и положили хлеба ему в рот.
Наевшись и напившись, он руганью отогнал их от себя, но они только смеялись над его проклятиями.
Его тело давно уже стало покорно его воле. Голодом и самобичеванием, долгим стоянием на коленях и бдениями он заставил плоть подчиняться духу. И теперь железные мускулы его руки оставались протянутыми целые недели, и пока трясогузка сидела на яйцах и не покидала гнезда, он не возвращался в свою пещеру и на ночь. Он научился спать сидя с вытянутыми руками.
Среди отшельников находятся люди, выносящие еще более тяжелые испытания, Он свыкся с этими маленькими беспокойными птичьими глазками, смотревшими на него из гнездышка, и защищал его, насколько мог, от града и ливня.
В один прекрасный день самка вдруг соскочила с яиц. Обе трясогузки уселись на край гнезда, стали поводить хвостиком и переговариваться, веселые и довольные, хотя в гнезде и раздавался беспокойный писк. Чрез несколько минут они яростно пустились охотиться за комарами. И начали они таскать одного комара за другим и давать преимущественно тем, которые больше всего пищали. Этот писк более и более нарушал молитву отшельника. И медленно, медленно стала опускаться его рука, почти лишившаяся способности сгибаться; и его воспаленные глаза упорно стали всматриваться в гнездо.
Никогда еще он не видал таких безобразных и беспомощных тварей: маленькие, голенькие, безглазые, бескрылые, они в сущности представляли только шесть больших щелкающих клювов. Все это казалось ему удивительным, но нравилось. Отца и мать этих птенцов отшельник никогда не исключал в своей молитве от всеобщей гибели, но когда он теперь снова взывал к Богу, прося Его уничтожить этот мир, то в душе его невольно шевелилось желание, чтоб эти шесть беспомощных птенцов составили бы исключение.
Когда крестьянки принесли ему пищу, он в благодарность не слал им желания погибели; пища нужна была ему, чтобы поддерживать этих птенцов, и он радовался, что его не заставляют голодать.
Вскоре шесть круглых головок начали по целым дням высовываться чрез край гнезда.
Рука старого Хатто все чаще опускалась к его глазам. Он видел, как постепенно красивые грудки покрывались пушком, как открывались их глаза, и как их тело становилось все круглее. Дары, которыми природа наделяет своих пернатых птенцов, быстро, во всей красе, развивались и в них. И постепенно молитва об истреблении всего мира все нерешительнее слетала с уст старого Хатто. Ему казалось, что она будет услышана, как только у птенчиков подрастут крылья. И вот он стоял и придумывал какую-нибудь уловку, чтоб избавить от кары Божией этих шесть уродливых трясогузочек. Он их взлелеял, защищал, оберегал, и к чему было им погибать? Прежде было иначе; у него не имелось ничего, что было бы дорого ему, как свое. Любовь к малым и беззащитным охватила, наконец, и его, и заставила его поколебаться.
Иногда ему хотелось бросить все гнездо в реку, так как ему думалось, что птенцам хорошо умереть, не изведав еще ни горя, ни греха. Разве не придется ему защищать их от хищных зверей, холода, голода и разных других невзгод? Но в то время, как это он думал, налетел ястреб и Хатто, схватив его левой рукой, помахал им над своей головой и яростно бросил его в реку. Наконец, настал день, когда у птенцов подросли крылья. Одна из трясогузок трудилась, стараясь вытолкнуть птенцов из гнезда, а другая летала и показывала, что им следует делать, если они дерзнут полететь. Но когда детеныши продолжали упорствовать, обе взрослых полетели и принялись показывать им разные штуки. То, взмахнув крыльями, они взвивались, то реяли, как ласточки, то замирали на одном месте, часто перебирая крыльями.
А птенцы все еще упрямились, и отшельник Хатто не мог утерпеть, чтоб не вмешаться в дело; он толкнул их пальцем из гнезда и им пришлось вылететь боязно, нерешительно, опуститься вниз, как летучим мышам и снова взлететь, начиная понимать в чем состоит вся прелесть этого искусства и стараясь как можно скорее добраться до гнезда. Тут к ним подлетели родители, гордо чирикая от радости, и старый Хатто сам при этом улыбался.
Разве и тут он не принимал живого участия? И теперь он серьезно задумывался над тем, не может ли у Бога быть другого исхода, кроме всеобщей погибели?
Может быть, приняв все во внимание, и Бог как бы держит на своей деснице эту землю, словно большое птичье гнездо и любит, и лелеет всех на ней живущих и кишащих презренных тварей земли. Может быть, и Он сжалился над теми, кого обещал погубить, как отшельник над этими молодыми птенцами. Бесспорно, птенцы отшельника были гораздо лучше людей, но он понимал теперь, что Бог-Отец мог щадить и их.
На следующий день гнездо опустело, и горько, и одиноко стало отшельнику. Медленно опустилась его рука, и ему показалось, будто вся природа затаила дыхание, выжидая трубного гласа страшного суда. Но в то же мгновение прилетели все молодые трясогузки и уселись к нему на голову и на плечо, ни мало не страшась его. Тут как бы светлый луч промелькнул в отуманенной голове старого Хатто. Разве он не опускал каждый день свою руку, чтоб взглянуть на птенцов!
И в то время, как они кружились и ласкались к нему, он радостно улыбался Невидимому Существу.
«Не карай! не карай!» — шептал он. — «Я не сдержал своего обета, и Ты не внимай моей мольбе».
И ему показалось, будто земля уже не колеблется, что мир и тишина водворились на ней, и что река, войдя в берега, по-прежнему тихо катит свои волны.