1[править]
И у птицы есть родина,
И у моря — течение,
И у ночи — конец,
И у племени — счастье.
В большую ночь Орлиного месяца[1], когда скрип нарт слышен от края до края земли — так крепок мороз, — на берегу студеного моря родился Таули, сын Пырерко.
Он родился в маленьком чуме, поставленном вдали от жилья для того, чтобы роженица не осквернила стойбища. В чум никто не смел войти, кроме женщины, родившей десять раз, и старого шамана.
Но и шаман, прежде чем войти к роженице, должен был семь раз проползти на животе вокруг чума, повторяя шепотом свои заклинания. Шаман должен был снять с себя священный пояс, украшенный зубами медведя, убитого в лунную ночь, чтобы злые духи не вошли в новорожденного и не задушили его.
Слепая собака тихо скулила у входа в чум. Она подняла свою голову высоко к лунному небу и, поджав хвост, выла от тоски на оранжевый диск луны. Шаман торопился.
Стиснув левой рукой овальный бубен, похожий на детский гробик, он раненым тюленем ползал вокруг чума и, задыхаясь, шептал свои заклинания против злых тадебциев — духов. Он подполз к собаке, встал, пнул ее в тощий живот, и она замолкла.
Резкий крик ребенка вызвал улыбку на лице шамана. Он вошел в чум, и тяжелый воздух стеснил его легкие. Ощупью, в темноте, он нашел ребенка, перевязал пуповину клочком материнских волос и вынес малыша из чума.
Охваченный холодом, ребенок помертвел. Шаман положил его наземь и посыпал снегом, чтобы он никогда не боялся мороза. Слепая собака подползла к малышу и лизнула его в живот.
Завернув ребенка в полу малицы[2], шаман отнес его матери и сказал:
— Зови его Таули. На языке тадебциев это — неустрашимый.
И шаман вышел из родильного чума.
Старый Пырерко заколол важенку с белой звездой на лбу и поднес шаману деревянную чашу, полную тепловатой крови.
— Все, что хочешь, проси, — сказал он.
Но шаман выпил оленью кровь и ответил:
— Двух олешков ты отдаришь мне через год.
Так полагалось отвечать великому шаману.
Поблагодарив стойбище за гостеприимство, он надел священный пояс, украшенный зубами волка и медведя, и скрылся на своих нартах в лунной бесконечной ночи.
