43[править]
Таули понравился пленный поп. Он угощал его оленьей кровью, и тот пил ее.
— Хэ, — удивился Таули, — русский шаман пьет.
Охотно ел поп и свежую оленину.
— Все ест, — сказал Таули ненягам, — может быть, он не русский?
Но поп, боясь за свою жизнь, ел все, чем его кормили. Он даже снял с себя рясу и крест.
— Это делать не надо, — хмуро сказал Таули. — У тебя есть бог, у меня есть бог. Пусть они сердятся, а мы будем друзьями.
Так в поповском одеянии и ходил поп по стойбищам. Вечерами он рассказывал о Христе, патриаршей власти, о святой вере греко-российской.
— Хорошие сказки знает русский шаман, — говорили неняги, с удивлением рассматривая попа.
— А бумагу царю ты можешь написать, русский? Такую бумагу, чтобы у царя живот заболел? — спросил как-то Таули.
— Могу, — охотно ответил поп и со дна своего сундучка достал гусиное перо и бумагу.
— Так напиши ему такое слово, чтобы он боялся нас всю жизнь, — сказал Таули.
— Это очень трудно сделать, — ответил поп, — но я попробую.
И, выслушав обиды ненягов на царя, поп написал краткое, но выразительное послание о том, что отныне, по слову Таули, все люди тундр отказываются платить большой ясак. А если царь этим недоволен, то пусть не сердится: все его стойбища в тундрах неняги обратят в золу.
— Еще напиши, чтобы нас русские не обманывали, что мы готовы жить с ними в мире и торговать с ними, если они с добрыми мыслями к нам приедут, — сказал Таули, прислушиваясь к визгу нарт за чумом. — И еще напиши, что с начала времен земля была наша и мы хотим по-своему жить на ней. Пусть не сердится, что многих людей его перебили. Мы теперь не боимся его, и на нас нельзя сердиться.
Поп закончил послание, а Таули нарисовал под ним свое родовое клеймо — оленью кочку с тремя волосками на макушке.
— Теперь отдай это царю, пусть он пришлет ответ, — сказал Таули. — Шкур мы тебе дадим. Русские с тобой уедут.
И в ту же ночь Таули отправил пленных на Русь. По долгу гостеприимства он дал мяса русским на дорогу, много оленьих упряжек, и недалеко от лесов, на большом купеческом пути, неняги оставили их.
— Усть-Цильма — стойбище недалеко, — сказали неняги и возвратились обратно.
