1853 год. Транспорт Неман. Командир, капитан-лейтенант П. Я. Шкот. (Каттегат.) Отправленный в августе месяце из Кронштадта в Камчатку с грузом материалов и припасов для Петропавловского порта, поутру 22 сентября снялся с гельсинорского рейда при ровном брамсельном ветре от SSW и при постоянно возвышавшемся барометре (29,94), обещавшем после предшествовавших продолжительных западных ветров благоприятную погоду. В шесть часов пополудни миновал плавучий Ангольтский маяк, в одной четверти мили от него по пеленгу и взял курс N¼W, на Тринделенский маяк. Ветер между тем свежел: уже в исходе четвёртого часа убрали брамсели; в восемь часов взяли у марселей первый риф; в девять с половиной часов, когда ветер зашёл к SW с жестокими порывами, второй риф. В это время увидели вправе нидденгенские огни, по пеленгу и пересечению курса на NO 64° в одиннадцати с половиной милях. Чтобы вернее определить своё место по лежащему на северной стороне противолежащего острова Лес-э Тринделенскому маяку, взяли курс на румб западнее NtW½W. В три четверти двенадцатого часа, имея ходу от шести до семи с половиной узлов, увидели в правой руке, на NNO, маячный огонь и, приняв его за Тринделенский, лежавший по счислению только в трёх с половиной милях, предполагая, что при свежем юго-западном (SW) ветре течение моря в Каттегате, обыкновенно неправильное, отражаясь от шведского берега, к которому стремится из Скагеррака, бьёт от него к западу же, к острову Лесс-э в этом месте; рассчитывая притом, что при взятии вторых у марселей рифов, придерживались к ветру, то есть влево, прямо легли на этот маяк по NNO. В двенадцать с половиной часов открылся другой огонь, который, по неимению маяка вблизи счислимого пункта, приняли за судовой огонь; однако ж, опасаясь слишком близко подойти к мелям острова Лес-э, вскоре привели на правый галс, на SOtS. Вслед за тем увидели третий огонь. Эти три открывшиеся огня привели командира в сомнение: не отнесён ли он, противно предполагавшемуся течением, вместо юго-запада к северо-востоку, к маякам у острова Винг-э, Бушер и Бетта; потому, немедленно поворотив на левый галс через фордевинд, лёг к WNW. Сомнение оправдалось: оказалось действительно, что транспорт был принесён течением к маяку Бетта, отстоящему от Триделенского на NO 50° в шестнадцати милях. В половине второго часа 23 сентября транспорт получил первый удар, которым переломился румпель у самой головы руля, и потому, лишённые возможности управления, взяли паруса на гитовы; удары следовали один за другим, и вода стала прибывать в трюме; чрез полчаса удары прекратились, и тогда в начале третьего часа бросили якорь на глубине восемнадцати сажен; однако ж, едва успели вытравить тридцать сажен канату, как снова почувствовали сильный удар. Транспорт был в шхерах.
Темнота и пасмурность с дождём едва позволяли узнать несчастное положение транспорта: прижатый правым бортом к отлогой скале, от которой находился в расстоянии пять сажен, он имел глубины под форштевнем четыре сажени, под ахтерштевнем с правой стороны полторы сажени, с левой стороны четыре сажени. Вода в трюме прибывала быстро и в четыре часа возвысилась уже до пяти футов. Раскачиваемый и обливаемый волнением, транспорт ударялся сильно о камни. Командир, сохраняя всё хладнокровие мужества и полное присутствие духа, отдавал надлежащие приказания: палить из пушек и жечь фальшфейеры — операции, производившиеся при таких обстоятельствах и таком состоянии погоды с чрезвычайным трудом. В начале восьмого часа, когда уже стало светать, вода выступала в жилую палубу, и тогда, озабочиваемый уже только спасением команды, командир приказал срубить грот-мачту, и срубленная грот-мачта, как следовало, упала на прилежащую скалу, через которую ходил бурун. Помощью этой мачты немедленно был подан леер на берег, и по нём переправлены: сперва судовой образ и больные, потом команда и офицеры, за которыми последним оставил свой пост командир, чрез несколько секунд после схода которого транспорт погрузился в воду. Во время этого перехода не взято с собою ничего из имущества, кроме тетради шканечного журнала, трёх хронометров и нескольких бумаг по канцелярии; денежный же сундук при передаче его на берег по мачте сбило буруном в воду, и хотя конец верёвки, за который он был привязан, находился в руках у людей, но по предстоявшей опасности от погружения судна по приказанию командира отдан. При всей трудности работ крушения и переправы, ушибен только один матрос, в голову и то не опасно. На пришедшем на помощь лоцманском боте команда и офицеры в два раза были перевезены к местечку Кензэ, в шхерах, где Готенбургский карантин, и радушно приняты жителями.
По полученным потом сведениям, в ту же самую ночь, с 22 на 23 сентября, в Каттегате разбилось до двадцати двух коммерческих судов, а шедшее одновременно датское трёхмачтовое судно в 1200 тонн разбилось на южном рифе острова Лес-э, приняв плавучий маяк, стоящий здесь, за Тринделенский, стоящий на северной оконечности, следовательно, при тех же обстоятельствах снесённое к W, между тем как транспорт Неман был снесён к O — свидетельство непостоянства течений в Каттегате. То же почти случилось с ботом, шедшим из Копенгагена к транспорту Неману, который, проходя, по счислению, Нидденгенский и Тринделенский маяки, не видал их и был вынесен течением в Скагеррак.
Следственная и Военно-судная комиссии оправдали командира, и последняя, заключая, что крушение транспорта Неман последовало «не от упущения или неосмотрительности, но единственно от совершенно неправильного и не подчинённого никаким законам течения моря, существующего в северной части Каттегата», на основании Свода морских уголовных постановлений, статья 108, приговорила: командира оного транспорта от суда и всякой ответственности по делу о крушении освободить; ценность казённой потери, исчисленной в 177 410 рублей серебром, принять на счёт казны; и на основании высочайше утверждённой выписки из журнала Комитета министров 29 января и 8 февраля 1827 года офицерам и нижним чинам за понесённые ими потери сделать приличное вознаграждение выдачею офицерам половинного, а нижним чинам полного годового жалованья.
Главный командир Кронштадтского порта, адмирал Ф. П. Литке, рассмотрев следственное и военно-судное дела, сделал следующие замечания: что командиру транспорта Неман не было достаточного основания предполагать сильное течение на SW прямо против крепкого ветра, и что, полагая себя вблизи острова Лес-э, окружённого мелями, трудно было не заметить близости берега и малой глубины по долженствующему быть упадку и изменению волнения, для удостоверения в чём необходимо надлежало, приведя к ветру на правый галс, накинуть лот: большая глубина показала бы, что транспорт находится не под островом Лес-э. Представляя это замечание, генерал-адъютант вице-адмирал Ф. П. Литке полагал однако ж ходатайствовать пред милосердием монаршим об освобождении командира потерпевшего крушение транспорта «во уважение как прежней его отличной службы, так в особенности хладнокровия и благоразумной распорядительности, оказанных им при самом крушении, которым должно приписать благополучное спасение всей команды».
Морской генерал-аудиториат, не признавая командира виновным в первой из вышеприведённых причин по известному непостоянству течений в Каттегате, следующие две отнёс к недостаточности соображений командира транспорта, особенно нестарание его убедиться посредством лота, действительно ли находится на мелях, окружающих остров Лес-э; и потому, основываясь на точном смысле Свода морских уголовных постановлений, статья 370, признав его «виновным в неосмотрительности, имевший следствием разбитие транспорта Неман», присудил подлежащим «к исключению из службы». Однако ж, определяя это наказание, Генерал-аудиториат, считал обязанностью обратить внимание на следующие обстоятельства, дающие господину Шкоту некоторое право на снисхождение: что в продолжение всей ночи, бывшей гибельною для транспорта, командир оного и старший штурманский офицер находились постоянно наверху, направляя все старания к верному счислению, следственно, не оказывается ни малейшей небрежности; что благоразумные и хладнокровные распоряжения командира при крушении много способствовали к спасению команды; отличная до сего времени служба командира и ходатайство в пользу его господина главного командира Кронштадтского порта. Потому, предавая участь подсудимого монаршему милосердию, принимал смелость ходатайствовать о заменении исключения из службы «двух-месячным арестом, с содержанием на гауптвахте», убытки приняв на счёт казны и удовлетворив команду потерпевшего крушение транспорта, на основании Свода морских уголовных постановлений, книга 2, дополнение к статье 641.
В десятый день февраля 1851 года по всеподданнейшему докладу этого дела последовала высочайшая, собственноручная его императорского величества конфирмация: «Отставить от службы, предоставя вступить вновь в оную первым офицерским чином, а впрочем быть по сему».
Вышедший тогда в отставку командир этого транспорта в начале 1855 года снова вступил в ту же, любимую с детства службу, в Черноморский флот, согласно высочайшей конфирмации первым офицерским чином, мичманом; и, отличившись в Севастополе, где на одном из бастионов был ранен, произведён в лейтенанты, а спустя несколько месяцев «за отличием при обороне Севастополе» в прежний чин капитан-лейтенанта, в сравнение с сверстниками.
В дополнение к сделанному мною описанию этого крушения по следственному делу представляю здесь некоторые новые подробности о прекрасном порядке, существовавшем на этом транспорте, о спокойном мужестве командира его, отваге и ревности подчинённых ему офицеров и команды, из описания одного из участников, лейтенанта В. К. Шульца, напечатанном в «Морском сборнике» настоящего года, том XV, № 3, заимствуя из него целиком только одно обстоятельство крушения и, в заключение, прибавляя некоторые подробности о самом транспорте.
«Обстоятельства нашего крушения известны уже из донесения командира и из судного дела; но частности всегда занимательны: бесстрашие и дисциплина, царствовавшие во время бедствия, не должны быть забыты. На транспорте «Неман» с минуты первого удара и до переправы команды на скалу все, от капитана до последнего матроса, исполняли свою обязанность свято и ненарушимо; мы бесстрашно готовы были умереть.
Обыкновенно (?) на разбивающихся русских судах проявляется желание менять рубашки; наше же крушение замечательно тем, что и мысль об этом никому не приходила в голову; все были наверху и работали для общего спасения. Робости и страху не было видно ни у кого: у всех, спокойствие духа сохранилось до последней минуты; а детьми мы уже сделались на скале, когда увидели идущий ко дну «Неман»: наш дом, наш кров, наши надежды, наше всё… Этой минуты нельзя описать. Чтобы понять горе, надобно его самому испытать. Опишу только то, что видел и чувствовал.
Радостно встретили мы утро 22 сентября. Хотя день был серый, но ветер дул ровный брамсельный, от SSW, и барометр высок; мы думали, что SW, дувший с неимоверною силою в продолжение двух недель, уже выдулся, и потому рассчитывали, что нас ожидают обстоятельства самые благоприятные. Но что значат все расчёты человека перед промыслом божьим. В одиннадцатом часу утра взлетел кливер, и мы, простившись с Гельзинером, пошли обычным ходом, по четыре узла. В полдень я вступил на вахту; в продолжение её дул тот же ветер, несколько засвежевший; поубрали брамсели; в шесть часов я сменился с вахты, сдав Ангольтский маяк на траверсе в одной четверти итальянской мили, курс на маяк Тринделен N¼W. Весело сошёл я вниз, рассчитывая, что, напившись чаю, подсменю товарища и потом богатырски засну на всю ночь. Но ветер начал свежеть, и в восемь часов взяли первый риф у марселей. Видя по всему, что ночь не пройдёт спокойно, я прилёг, не раздеваясь, и не ошибся: в десять часов вызвали всех наверх брать второй риф: мы уже прошли тогда Нидденгенские маяки и антретно определились по ним; течением нас снесло несколько и потому мы поднялись на румб. По болезни второго лейтенанта я был на баке; трудненько было брать рифы: ветер ревел, и как мы шли полным ветром, то марсовым было нелегко. Людей спустили вниз, но я остался наверху: в дурную погоду не спится. В исходе двенадцатого часа я узнал, что виден Тринделен, и так как он от нас был вправо, то мы спустились на NNO, чтобы его обойти; транспорт полетел по восьми узлов — к гибели. Я ненадолго сошёл вниз, как вдруг вызывают всех наверх поворачивать через фордевинд. Выхожу: погода ужасная! Ветер ревёт, свищет между снастями; волнение страшное; ни зги не видно; какая-то неприятная сырость пробирает до костей; после поворота узнаю, что видно три огня, и что, по всей вероятности, эти огни суть маяки: Вингэ, Бушер и Беттэ, а не Тринделен, и что нас снесло течением и прижало к шведскому берегу. Неприятно; но мысль, что авось ещё отделаемся от беды, успокоила меня на время. Мы поворотили через фордевинд и глядим во все глаза на зловещие три огня… Вдруг ужасный удар… транспорт на каменьях. Удар этот, верно, отразился во всех сердцах, как и в моём: в эту минуту у меня в голове промелькнуло разом всё — былое и будущее, мои двадцать семь лет и мои надежды; но это было на одну только минуту: я обратил глаза на своего капитана и он воодушевил меня. Мрачный, но хладнокровный, он стоял у штурвала и отдавал приказания; по какому-то бессознательному чувству я подошёл к нему ближе: моё место по расписанию было на шканцах. Удары продолжались, мы шли по рифу и бились о каменья. Паруса были взяты на гитовы. Рулевые объявили, что руль не действует; капитан послал меня вниз осмотреть румпель: войдя в капитанскую каюту, я вижу, что румпель переломился у самой головы руля, и что обломок его трудно вытащить. Транспорт продолжал биться; люди стояли у помп и дружно работали; но вода немилосердно прибывала.
Наконец в начале третьего часа удары прекратились; мы все вздохнули свободнее, и надежда опять вкралась в наши сердца. Транспорт был на вольной воде. Бросились к якорю, и через пять минут он полетел в воду, но, увы! — в это время транспорт ударился с такою силою, что мы едва устояли на ногах. Правым бортом он лежал на скале и бился целым лагом. Каково было наше положение: не знаем, где мы? есть ли возможность спастись? Темнота страшная! С каким нетерпением ожидали мы рассвета! Капитан приказал лейтенанту Любимову изготовить две пушки для стрельбы. Пушки были закреплены по-походному, вдоль борта, и потому немалого труда стоило поставить их на место. Меня и мичмана Эгершельда капитан послал в крюйт-камеру, доставать порох и фальшфейеры. Стали палить с обоих бортов и каждые пять минут жечь фальшфейеры, освещавшие грустную картину! Скалы сероватого цвета виднелись возле нас и, как казалось, весьма близко. Бедный «Неман» лежал на них бортом и бился до тех пор, пока не ушёл совсем ко дну… Море бушевало и страшный бурун разбивался о камни; ветер свистел между снастями и паруса хлопали; возле грот-мачты усердно действовали помпами; на юте палили из пушек; на грот-русленях жгли фальшфейеры. У штурвала стоял наш капитан. Спокойно и хладнокровно отдавал он приказания, наблюдая, чтобы всё исполнялось в точности.
Наконец мало-помалу начало светать и мы увидели, что транспорту нет спасения; что мы должны с ним проститься; но, что с божьей помощью можем ещё как-нибудь выбраться на берег. Берег находился от нас саженях в восьми.
Капитан, видя, что мешкать нечего, и что для спасения «Немана» больше ничего сделать нельзя, приказал достать два запасных марса-рея и спустить их за корму, на мысок, выдававшийся от островка. Дружно взялись за это матросы, и в четверть часа реи были спущены; но надобно было их закрепить. Матрос Бугаев, обвязавшись концом, три раза пытался перебраться на берег; но каждый раз был сбиваем буруном; он хотел идти снова, но его удержали. Увидев невозможность укрепить марса-рей на берегу, капитан приказал изготовить топоры для рубки грот-мачты, предполагая, что она ляжет на скалу, и что по ней удобно будет перейти на берег.
Капитан ещё прежде спросил у нашего ревизора, лейтенанта Гадда: спасены ли книги? и изъявил сожаление, когда тот отвечал, что не спасены, потому что писарь забыл их внизу. Желая исполнить волю капитана, лейтенант Гадд топором прорубил грот-люк, и так как в жилой палубе было уже фута три воды, то на конце спустил туда писаря; последний не мог найти книг. Видя это, господин Гадд сам обвязался концом и спустился в палубу… В эту минуту я подошёл, бросился тоже к концу, и через несколько секунд мы вытащили смелого нашего лейтенанта с книгами, найденными им уже в воде. Я взял находившиеся тут топоры и, позвав боцманов Силина и Никифорова и одного ловкого матроса, приказал им быть готовыми рубить грот-мачту.
Капитан, стоявший возле, скомандовал рубить; боцман Силин подал ему топор и сказал: «Извольте, ваше высокоблагородие, руку наложить». Капитан, взяв топор, раза два ударил по талрепам; тогда боцмана принялись за дело. Новая мачта с перерубленными талрепами минут пять думала: падать ли ей или нет? С нетерпением следили мы за каждым её движением; наконец она переломилась и упёрлась в длинный низкий мыс, выдававшийся от острова, против средины транспорта. Лишь только мачта упала, ловкий матрос Калинин был уже на берегу с леером и, укрепив его, возвратился, говоря: «Я пойду в своей очереди».
Этот же Калинин, в то время когда доставали запасные марса-реи, видит ползущего снизу дрянного матроса (в семье не без урода), который держал в руках свой сундучок; транспорт покачнулся и матрос выронил из рук свою ношу; Калинин подскочил к нему, схватил сундучок и бросил его в воду, примолвив: «Экой ты, братец, какой! люди работают, а ты ящик свой спасаешь; вот он за бортом; туда же надобно и тебя… помогай тащить марса-рей». И Калинин во время пальбы бессменно держал запал у пушки, пока её заряжали, несмотря на то, что опалил себе руку. Этим он, может быть, спас многих, потому что выстрелы были очень часты; если бы дурно банили, то долго ли до беды. Истинно молодец был этот «Калина», как звали его товарищи.
По распоряжению капитана судовой образ и денежный сундук были вынесены наверх.
Началась переправа: сначала образ, потом больные, потом офицеры, по назначению капитана, и команда. По мере того как команда переходила на берег, капитан посылал одного из офицеров. Сундук дошёл только до марса; но там буруном его смыло, и у людей, несмотря на их старания, не хватило силы его вытащить.
Наконец остались на палубе капитан, мичман Эгершельд и я. «Не угодно ли господа идти? пора!» — сказал капитан. Мы пошли с разрывающимся сердцем; капитан за нами. С полдороги я вернулся на транспорт по своей надобности: на верхней палубе было уже воды по колено; хочу опять идти на берег по мачте: нельзя, она свалилась.
В самом начале бедствия спустили с правых боканцев вельбот; на нём, с хронометрами в руках, были оба наши штурмана, юнкер Колзаков и матрос Новочинов. Я вскочил на планшир, размахнулся, перелетел сажени две с половиною и упал в воду, возле самой шлюпки. Колзаков схватил меня за ворот, я ухватился за борт и кое-как выкарабкался. Нам предстояла вторая переправа; мы подтянулись к мачте, подали хронометры и все счастливо выбрались, кроме матроса Новочинова. В эту минуту «Неман» перекачнулся, исчез из глаз наших и увлёк за собою грот-мачту. Мы едва успели схватить бывшего на ней капитана. Матросы, увидев, что при погружении транспорта капитан находился ещё на мачте, бросились вперёд с опасностью столкнуть несколько человек в воду, и кричали: «А командира-то! спасите командира!» Его схватили в то время, когда мачта, увлечённая погрузившимся транспортом, пошла ко дну.
Жаль нам было «Немана!» Много надежд унёс он с собою: мы уже успели с ним породниться. Горькая минута; ввек её не забуду.
Мы оставили матроса Новочинова в критическом положении: находясь на шлюпке, он придерживал вельбот у мачты и потому, когда мы все выбрались, ему не было никакой возможности выйти. В это время транспорт погрузился, и Новочинову закричали, чтоб он бросил мачту и выскочил в воду; избрав удобную минуту, он прыгнул и попал в большую и глубокую лужу между каменьями; мы составили цепь и бросили ему шарф; он схватился, и его вытащили. Надобно удивляться той силе, которая проявляется в подобные минуты: камень, на котором мы составили цепь, был так скользок, что в обыкновенное время никто не мог бы устоять на нём.
Первым делом, когда мы со скользкого мыса перешли на скалу, было поблагодарить всевышнего за чудесное спасение; вторым, проверить команду: все оказались налицо. Мы осмотрелись и увидели, что находимся на скалистом острове, который называется, как мы впоследствии узнали, «Ингольмер»; это одна из шхер, лежащих при проходе к Готенбургу, возле скалы Винге; на острове, кроме мху, и то в небольшом количестве, ничего не было; перспектива — оставаться долго на этой скале — была очень неприятная: съестного ничего не спасли; один только кают-компанейский буфетчик, верный своему долгу до конца, спас окорок, чтобы господам было чем закусить на берегу. Но вскоре показался лоцманский бот и пристал к подветренной стороне острова; мы бросились навстречу к спасителям. Они слышали ночью наши выстрелы, но за свежестью ветра и темнотою, не решались выйти; а теперь готовы были перевезти нас к жилому месту. Бот был слишком мал, чтобы забрать всех; а потому капитан приказал отсчитать половину команды и назначил офицеров по старшинству, через человека. Я попал в первую половину и с радостью сел в бот; хотя во всё время плавания, продолжавшегося часа два, волны порядочно обливали нас, но мы об этом мало думали, радуясь скорому отдыху и тёплому крову. Нас привезли к местечку Кенсе, где находится таможня и карантинный от холеры дом; в карантине нас, прозябших, мокрых, убитых духом и телом, продержали за решёткою полчаса в распросах. Наконец наши мучения кончились, нас перевезли к лазарету, и мы вошли в тёплую комнату. Мы тотчас распорядились послать бота за капитаном и за остальною командою, оставшимися на скале. Потом, выпив рюмку водки и обмыв ноги водкой же, я лёг спать и проснулся в пять часов пополудни. Капитан уже прибыл и разговаривал с нашим консулом, господином Фе. Капитан приказал мне готовиться к отъезду в С.-Петербург, с донесением.
В каких костюмах мы все были! Мокрое платье наше мы отправили сушить, а сами нарядились кто во что мог: иные ходили, завернувшись в одеяла, другие в халатах, третьи в длиннополых сюртуках. Шведы были очень ласковы и делали, что могли, для облегчения нашей горькой участи. Поздно вечером доложили капитану, что много вещей выбросило на скалы, что рыбаки привезли их, и между прочим нашли нашу кошку, которая спаслась на баркасе: когда транспорт погрузился, ростры и шлюпки отделились и остались на воде, а она вскарабкалась на них.
На другое утро капитан и вахтенные лейтенанты отправились к могиле «Немана» осмотреть, где он погрузился, и нет ли возможности спасти его. С нами отправился агент компании, поднимающей со дна моря погибшие суда.
Грустно было нам, когда мы подошли к тому месту, где накануне почти встретили смерть! «Неман» мы нашли; но он скатился по скале и погрузился на глубину от шестнадцати до восемнадцати сажен. На берег выброшены были наши шлюпки, запасный рангоут и целая куча щеп, отделившихся от подводной части транспорта во время ударов.
На другой день отправился я в Готенбург, а оттуда на пароходе в Копенгаген. Всю ночь на пароходе не мог я спать: какое-то непреодолимое чувство страха овладело мною, и как-то неприятно мне было идти по Каттегату. Из Копенгагена я отправился в Любек, а оттуда на пароходе в С.-Петербург.
Команда была перевезена из местечка Кенсе в Россию на пароходофрегате «Отважный».
Транспорт «Неман» был заложен 13 сентября 1852 года, по чертежу черноморского транспорта «Соча», с некоторыми изменениями, именно, несколько длиннее и уже; а спущен на воду 2 июня 1853 года. Назначенный для отвоза в Камчатку необходимых для тамошнего порта предметов, каковы: железо, медь, сапожный товар, масло, артиллерийские принадлежности и прочее, транспорт этот вмещал в себе около 400 тонн груза, имея длины между перпендикулярами 109 футов, ширины без обшивки 38½ футов; артиллерии: один полупудовый медный единорог на поворотной платформе и восемь коротких восемнадцатифунтовых пушек.
Офицеров и нижних чинов было на этом транспорте восемьдесят три: в том числе нестроевых мастеровых, для отвоза в Петропавловский порт шестнадцать; офицеров и юнкеров четырнадцать.
Из Кронштадта вышли 22 августа и в Копенгагене, «для улучшения хода», перенесли с баку на ют две пушки. Вследствие этого дифферент изменился на шесть дюймов, именно:
| В Кронштадте: | В Копенгагене: |
| Ахтерштевень 15 футов 9 дюймов | 16 футов 1 дюйм |
| Форштевень… 15 2 | 15 |
| Дифферент.... 7 дюймов | 1 фут 1 дюйм |
По чертежу же транспорт должен был сидеть, поднимая 400 тонн:
| Ахтерштевень 14 футов 3 дюйма |
| Форштевень.. 13 |
| Дифферент... 1 фут 3 дюйма |
Грузу было 20 000 пудов.