Летучие листки[править]
Сейчас у меня в чемодане подлинная рукопись Оскара Уайльда, бархатный лиловый халат и человеческий нос, сделанный из папье-маше и резины.
Этот нос я получил в London Hospital.
— Боже мой, сколько носов! — воскликнул я, заглянув в ту палату, где бедным безносым больным заново ремонтируют физиономии.
— Вам нравятся эти носы? Пожалуйста! — отозвался маркиз Нетсфорд и галантерейно, как розу, поднес мне один из самых красных носов.
Рукопись Оскара Уайльда я получил точно так же.
— Вам нравится эта рукопись? — сказал мне Роберт Росс, знаменитый друг Оскара Уайльда, видя, что я так и впился в манускрипты его Рединской «Баллады».
Я попробовал протестовать, но напрасно.
Халат я получил точно так же. Посетив одно женское общество, работающее для раненых солдат, я по инерции промолвил, не подумав:
— Эти изделия прекрасны.
И тотчас же десятки халатов, туфель, костылей, одеял стали соваться мне в руки. Насилу я от них отбоярился, и все же, придя в отель, нашел у себя лиловый халат и вышитые персидские туфли.
Сейчас у меня такое чувство, что если бы я случайно в разговоре похвалил, например, Британский музей, англичане тотчас же запаковали бы его и доставили его ко мне на квартиру.
И все потому, что я русский. Теперь это чрезвычайно почетное звание в Лондоне: русский.
Сколько рукопожатий, объятий, приветов! Дело не в обеденных спичах, не в милостивых официальных приемах, а в той атмосфере любви, которая окружает нас здесь. Только что приказчик в магазине сделал мне небывалую скидку, узнав, что я приезжий из России. Когда я ехал в третьем классе из Ньюкастля в Лондон — английские солдаты и матросы так сильно хлопали меня по плечу, что оно болит посейчас. В палате лордов, в табачной лавчонке, в вагоне, в цирюльне — везде — меня так горячо поздравляют со взятием Эрзерума, словно этот Эрзерум взял я!
А недавно спозаранку является к нам ни с того ни с сего милый добродушный Конан Дойль (я чуть было не написал: «Шерлок Холмс») и ведет нас осматривать Лондон. Никто его об этом не просил, и он сделал это по влечению сердца.
Тысячи таких открытых сердец мы встречаем на каждом шагу.
… Я пишу это на краешке стола, впопыхах. Через два часа мы уезжаем из Лондона. Говорят, что нас на миноносце повезут осматривать флот. Ей-Богу я завидую себе самому! Недаром один англичанин сказал мне по дороге в Стокгольм:
— Многие из наших богачей дали бы тысячу фунтов, чтобы хоть краешком глаза увидеть то, что увидите вы.
Прерываю письмо, ибо некогда, нужно укладываться.
Бегу упаковываться. Боже мой, что будет, если в комнату войдет внезапно горничная и увидит у меня в чемодане нос. Погибла моя репутация.
Впервые: «Речь» / 26 февраля (10 марта) 1916 г.