Седьмые тыняновские чтения.
Рига Москва 1995—1996
ЛИТЕРАТУРА И ЛИТЕРАТОРЫ В СОВЕТСКОЙ РОССИИ
[править]Беседа Ганса Веземана с Юрием Тыняновым
[править]Юрий Тынянов, один из самых значительных русских литературоведов, обладает известностью и как писатель. Его роман о декабристах «Кюхля» считается лучшим историческим романом в новой России. Сценарий фильма «Союз великого дела» также принадлежит ему.
— Нет, старая русская интеллигенция умерла как класс. Больше нет писателя того типа, который был наделен избытком разных возможностей, зато лишен чувства собственной нужности. «Обломов» для нас — только историко-литературная реминисценция.
Если с этим согласиться, каково же сейчас воздействие и значение великой русской литературы прошлых лет?
Она обладает ценностью воспоминаний — и сверх того, особым значением, если она автобиографична. В этом смысле незавершенные сочинения Толстого о своей жизни или, например, «Мои университеты» Горького — книги и сегодня очень живые и влиятельные.
А Достоевский?
Это — типично немецкий вопрос, когда и сегодня наша русская духовность меряется масштабами «Романского кафе». Для нас больше не существуют проблемы «Идиота» или «Братьев Карамазовых». Наше поколение не одержимо мифическими и мечтательными томлениями о смерти, — оно, напротив, сознательно реалистично, жизнелюбиво и стремится к немедленному действию. Может быть, этим объясняется то, что в сегодняшней России, собственно говоря, нет чисто философских систем.
Но разве это не изъян, если сегодняшняя русская литература только реалистична, --при этом, по крайней мере для иностранца, чувствуется несколько фатальный привкус тенденции?
У нас остался позади период «литературы факта». Конечно, было время молодого большевизма, которое имело и чисто литературное выражение: в этом смысле, например, «Бронепоезд» Всеволода Иванова по праву стал одним из самых популярных произведений в России. Александр Блок в <"Двенадцати">[1] нашел четкую формулу для своего времени, — но, несомненно, художественно сильнее Бабель со своей «Конармией» и «Одесскими рассказами». Здесь сказано большое и важное о жизни и смерти. Из кровавых и жестоких событий гражданской войны рождается судьба человека. И что еще больше значит, все это сделано невероятно искусно и уверенной рукой.
Как обстоят дела с новой русской поэзией?
Здесь, безусловно, Пастернак — самый выдающийся. Его поэма «Девятьсот пятый год» вобрала в себя, кроме чистой предметности, грандиозной и дерзкой, и метафизику нового русского человека. Совершенно иначе, на горячем дыхании импрессионистического переживания, написаны баллады о гражданской войне Тихонова. Я должен назвать здесь еще и «Уляляевщину» Сельвинского, эпос о гражданской войне, который по своей впечатляющей простоте напоминает «Казаков» Толстого.
Существует ли новая русская драма?
У нас в России на сцене нет настоящей литературы. Театр могущественнее драмы, а режиссер значит больше драматурга.
Как обстоит дело с сатирой?
Здесь у нас есть традиция, начиная с Гоголя. Этой комической, сентиментальной интонацией сегодня, наверное, лучше всех владеет сатирик Зощенко. И вожак бывших футуристов Маяковский наделен отточенной и остроумной риторикой, которая во многих отношениях делает его таким же представителем нашей духовности для Западной Европы, каким был в ином качестве Илья Эренбург в своих фельетонных романах. И тут я должен еще назвать фельетониста Кольцова, который мне всегда напоминает вашего Хельригеля или Тухольского.
Какие книги точнее всего выражают душу русского крестьянина?
Русские романы о деревне — это особый разговор. Но я считаю, что Федин в своем «Трансваале» и Леонов в «Воре» верно уловили тип современного русского крестьянина. Это, конечно, образы без всякой сентиментальности и того несколько наивного нимба, которым окружал мужика хотя бы Лев Толстой.
Каковы наиболее значительные литературные журналы?
В Ленинграде у нас есть «Звезда», весьма значительный журнал, в котором, между прочим, впервые напечатаны роман Федина «Братья» и Каверина «Скандалист», роман из жизни русских писателей с конкретными прототипами (SchlЭsselroman). В Москве есть два журнала — «Новый мир» и «Читатель и писатель».
Много ли сегодня читают в России и каковы отношения писателя со своим читателем?
Массовое потребление литературы — если выразиться языком хозяйственников — сильно выросло. Сегодня можно рассчитывать на тираж в шесть — десять тысяч экземпляров для каждой новой книги. Именно в среде рабочих читают очень много, притом читают с толком и здоровой требовательностью. И в деревне у нас сейчас везде библиотеки и читальни, но здесь, конечно, преобладают газеты. Но одно характерно для всех нас: прямая связь современной русской литературы с народом, который часто с большим пристрастием высказывается за или против какого-нибудь писателя или его книг, — вам здесь в Германии эту пристрастность трудно понять.
Какая из иностранных литератур в России наиболее влиятельна?
В чисто эмоциональном плане — американская. Такие книги, как «Манхэттен» Дос Пассоса или «Бэббит» Синклера Льюиса имели поразительное воздействие. Много говорят о Драйзере. Может быть, именно их беспечность и неотягощенность по части традиций нам так удивительно нравятся! Потом мы, конечно, знаем Шоу, Голсуорси и Уэллса. Из немцев особенно любят Верфеля, его «Верди» имел особый успех. И Келлерман, Томас Манн и Гауптман не безвестны в среде интеллигентов. С политической точки зрения привлекли внимание и революционные пьесы Толлера. Но сильнее всех этих ныне живущих писателей взволновал нашу душу и сердце Рильке. Он во многом для нас один из тех великих немцев европейского масштаба, каким был и остается Гейне.
Есть ли у вас представители l’art pour l’art?
Возможно, Хлебников (он умер в 192<2> году) был поздним потомком наших архаистов 1820-х годов, одним из тех причудливых интеллектуальных романтиков, которые так редки у нас в России. Его «Мирсконца» какой-то своеобразной красочностью напоминает живопись Сезанна. Он был и духовным вождем русских футуристов, но не создал школы. Даже Виктор Шкловский, который своим циническим изяществом во многом близок Гейне, всегда озабочен ясностью и понятностью. Это видно, например, по его забавному философскому роману в письмах «Zoo». И даже если, например, «Стенька Разин» сочинен так, что его можно читать сзади наперед, — это все же еще далеко не «Анна Блюме», а явление суверенной и творческой фантазии. Дадаизм у нас вообще несколько подозрителен, но это, собственно говоря, уже не имеет ничего общего с литературой.
- ↑ В немецком тексте: in seiner «Ballade von der zehn Gehenkten» — Ред.