В. Г. Белинский. Полное собрание сочинений.
Том 6. Статьи и рецензии (1842—1843).
М., Издательство Академии Наук СССР, 1955
95. Литературные и журнальные заметки.1[править]
Литература и ее успехи тесно связаны с книжною торговлею и ее успехами. Иногда литература может находиться в состоянии бездействия и апатии именно потому, что литераторам негде помещать свои произведения и нет средств издавать их отдельно. Чтоб посвятить всего себя литературе, необходимо в своей же литературной деятельности найти и средства к своему существованию. Исключение остается только за людьми богатыми, которых богатство не зависит ни от службы, ни от торговли, ни от другого постоянного занятия, отнимающего время и силы, необходимые для работ литературных. В наше время эта мысль — аксиома; следственно, нет никакой нужды ни развивать, ни доказывать ее. Торговля не унижает и не может унижать таланта, потому что в обществе всё торговля, т. е. обмен труда на деньги, представляющие собою ценность вещей. Назад тому лет десять с небольшим понятие о плате за литературный труд заключало в себе что-то соблазнительное, неприличное и унизительное, так что, когда основалась «Библиотека для чтения», один литератор написал статью «Литература и торговля» или что-то в этом роде.2 А в старые добрые времена нашей литературы (до самого Пушкина) журналы наши издавались даром, и все расходы издателей ограничивались только платой за типографскую работу и бумагу. Писатели были народ бедный, а книгопродавцы наживались. Это происходило от дурно понятого барства, которое боится труда, как унижения, а платы за труд, как позора. Литераторы занимались литературою, как благородным, приятным и даже полезным развлечением, и в этом выразилось совершенно детское понятие о литературе. Наше время называют, в похвальное отличие от этого доброго старого времени, торговым: мы думаем, что его следовало бы, в этом отношении, называть умным. Бывало, какой-нибудь сметливый книгопродавец наберет томов пять или, пожалуй, и десяток чужих сочинений, хороших и дурных, да и выдаст их под громким и заманчивым титулом «Образцовых сочинений».3 Что же? Те, чьи сочинения попали в сборник, не могли нарадоваться чести, которой их удостоили; а те, которые не попали в образцовые, считали себя обиженными. В журналистике было то же самое: только печатай журналист, а статей и переводных и оригинальных нанесут ему множество! И всё это «из славы», ибо не только под всякою стихотворного дребеденью (шарадою, мадригалом, рондо и т. п.) подписывалось имя, но и под всяким переводцем, хотя бы в страничку величиною, четко и ясно печаталось: «перевел такой-то»! Видеть свое имя в печати — боже мой! это такая радость, такая честь, такая слава, что о труде и потерянном времени хлопотать не стоит! Да и много ли тогда нужно было труда и времени: переведите с французского статейку, скропайте мадригал или рондо, — вот и известность и слава, по крайней мере, на десять лет, потому что и статейку и рондо забывали, а литератором, писателем, да еще образцовым и первоклассным, величать не переставали. Теперь не то: теперь только разве школьники, безбородые отроки готовы забыть и ученье, и службу, и всё на свете, ради чести видеть в печати свое имя; да и те уже, гоняясь за славою, стороною всё-таки заводят речь о том, «по скольку с листа». Кто же успел раза два пройтись бритвою по своему юному подбородку, тот уж о славе и не упоминает, а прямо начинает — с денег. Он знает, что теперь зашибить славу довольно трудненько и что для редких она является благоухающим фимиамом, для большей части бывает дымом, который выедает глаза и производит тошноту, особенно в пустом желудке. Что в наше время много людей, которые пишут для одних денег, без познаний, без таланта, без призвания, — это правда; но что ж до этого? Если тут и зло, то зло необходимое. Разве можно требовать уничтожения вина, потому что на свете много пьяниц?.. Истинный талант и в наше время не станет писать для денег, хотя без денег и не захочет отдавать своего труда другим. Истинный талант не скажет себе: «Денег нет, дай-ка что-нибудь напишу»; нет, он продаст уже сделанное, написанное не для денег. Нужда в деньгах может заставить его только не терять времени на написание того, что свободно возникло и развилось в фантазии или уме его и что осталось ему только положить на бумагу. Да и тут желание сделать получше часто бывает причиною продолжения стесненного положения…
Никто не сомневается, что цветущее состояние книжной торговли, как средство обеспечения трудов писателей, много значит и для цветущего состояния литературы; но едва ли кто, кроме «Северной пчелы» (зри № 227), решится утверждать, что капиталист-книгопродавец может создать литературу своими деньгами! Если цветущее состояние книжной торговли помогает процветанию литературы, то и цветущее состояние литературы помогает процветанию книжной торговли: это круговая порука, тут всё дело во взаимодействии. Деньги поддерживают литературу, но не создают ее: иначе литература была бы слишком пошлым явлением в жизни. Источник литературы — дух, гений, разум, историческое положение общества…
Всему Петербургу известно теперь, что новый книгопродавец г. Ольхин открывает большой книжный магазин на Невском проспекте. Владея значительным капиталом и находясь в связях со всеми петербургскими книгопродавцами, он действительно может многое сделать, и от него многого можно надеяться — в отношении к поддержанию упадавшего кредита публики к книгопродавцам, но отнюдь не относительно оживления мертвой русской литературы, как уверяет «Северная пчела». Г-н Ольхин может довершить тот спасительный переворот, который начат в недавнее время г-м Ивановым. Всей русской читающей публике известно, как г. Иванов начал свое книгопродавческое поприще: скромно, почти без всяких средств, кроме собственной деятельности, расторопности, усердия и честности, — начал с управления конторою «Отечественных записок», и вот теперь он уже едва ли не лучший русский книгопродавец. Он комиссионер почти всех провинций России, и его оборот уже весьма значителен. А спросите его, как достиг он этого? Очень просто: надобно было только поступать честно с своими корреспондентами. Например, житель провинции высылал к нему деньги на покупку книг: он денег этих не брал себе, не бросал письма в корзинку с ненужными бумагами и не оставлял корреспондента своего без денег, без книг и без ответа на многократно повторяемые письма; он по первой же почте отсылал требуемые книги по настоящей их цене, а вместе с ними и счет, и отчет, и расчет. Естественно, появление такого человека не могло не обрадовать иногородных покупателей книг: ибо, кроме того, что никому не приятно мучиться пустым ожиданием и, вдобавок, потерять свои деньги, — всякому хотелось бы, особенно живя в глуши, во-время получить ожидаемую литературную новость. Г-н Иванов понял, как много значит удовлетворение подобной потребности, начал действовать сообразно с этим, — и здесь-то причина его успехов. Очень хорошо было бы, если б на Руси развелось поболее таких книгопродавцев, как г. Иванов.4 Вот почему нельзя не радоваться, слыша о появлении нового книгопродавца, на которого можно полагать прочные надежды. Если г. Ольхин оправдает эти надежды, — в чем мы и не имеем никаких причин сомневаться, — тогда честь нашей книжной торговли может восстановиться вполне. Его коммерческая оборотливость, подкрепляемая значительными денежными средствами, при честности, расчетливости и аккуратности, может дать новое движение делу. А от этого не может не быть своей пользы (до известной степени) и бедствующей во всех отношениях русской литературе. Но с этой-то стороны и должно г. Ольхину показать себя; это будет пробным камнем его книгопродавческого уменья. Если он, по примеру иных, сделается исключительным поборником какой-нибудь литературной партии, будет скупать у нее разный хлам, бесполезно тратясь на его издание, то в этом не будет пользы ни для литературы, ни для книжной торговли, ни, следственно, для него самого. Ничто так не вредит авторитету и выгодам книгопродавца, как издание лежалого хлама выписавшихся сочинителей. Этим гарпиям то и на руку; но тут-то книгопродавец и должен держать, что называется, ухо востро. Поставщики книжного товара, потерявшие уже кредит в публике, которую когда-то удавалось им поддевать, тотчас проведают о деньгах нового книгопродавца и явятся к нему с предложением своих услуг, станут навязывать ему свои продукты, плеснеющие в кладовых, или отрекомендуют новые, задуманные ими спекуляции на доверенность публики, будут обещать хвалить его в подручных им газетах и журналах, если он примет их предложения, или ругать и преследовать в случае отказа. Но пусть г. Ольхин не смущается ни этими угрозами, ни лестными обещаниями: они ровно ничего не значат! Исправность и честность в исполнении принятых обязанностей — вот одно, что может доставить ему кредит в публике; продажные похвалы никого поддержать не могут, равно как и брань обманутого в расчетах своих корыстолюбия не уронит честного и исправного книгопродавца. Перед глазами много примеров, как гибли книгопродавцы, убаюканные похвалами и обещаниями своих покровителей, которые, высосав из них всё, что можно было высосать, после сами же смеялись над ними.5 Первейшая обязанность книгопродавца — не приставать ни к какой партии, быть книгопродавцем, а не полемистом… Желаем от души, чтоб г. Ольхин принял к сведению эти советы наши, подаваемые ему с самым чистым побуждением.
«Северная пчела» извещает еще, что г. Ольхин, по примеру г. Смирдина, соединит в одном толстом ежемесячном журнале труды всех русских литераторов. Но знаем, до какой степени было бы полезно русской литературе соединение трудов всех наших литераторов; но знаем достоверно, что это соединение-- дело решительно невозможное, особенно в настоящее время. «Северная пчела» фактически ошибается, утверждая, будто подобное соединение существовало когда-то в «Библиотеке для чтения». Самое сильное соединение в этом роде было в первом (1834) году издания «Библиотеки для чтения»; но и тогда оно было соединением трудов далеко не всех русских литераторов; в ней совсем не участвовали гг. Гоголь, Лажечников, H. Ф. Павлов, М. Г. Павлов, Вельтман, Даль, Плетнев, И. Полевой, Надеждин, Андросов и многие другие. Мало того, что еще в том же 1834 году издавались «Телеграф» и «Телескоп», имевшие своих постоянных сотрудников, которые не очень интересовались честью красоваться на страницах «Библиотеки для чтения», — в 1835 году основался еще новый журнал, «Московский наблюдатель», и основался именно для того, чтоб целой части русских литераторов было где печатать свои статьи. Но теперь мысль о подобном соединении еще несбыточнее: теперь издается в России несколько журналов, соединяющих в себе труды одинаково мыслящих литераторов, которые и сами не захотят участвовать в журнале, чуждом их убеждению; да если б и захотели, то для журнала от этого мало было бы прибыли, ибо из их соединенных трудов вышел бы престранный дивертисман. Но этого не может быть, во-первых, потому что не все же русские литераторы готовы с аукциона продавать свою деятельность или для денег дробить и растягивать ее на несколько журналов; а во-вторых, не все же из существующих журналов издаются даром: между ними наверное найдется хоть один, который платит за статьи… Сверх того, если бы и возможно было соединить в одном периодическом издании труды всех русских литераторов, — из этого издания вышел бы еще только сборник, а не журнал. Журнал составляет мнение, а не сбор случайно набранных статей. За мнение журнала может ручаться только имя редактора, а мы знаем наперечет имена всех русских литераторов… Кто же будет редактором журнала г. Ольхина? Это вопрос, без решения которого нечего и говорить о журнале. Пожалуй, найдется и редактор, и журнал будет с мнением, — но с каким? — вот еще вопрос!.. Если мнение нового журнала будет состоять в том, что Сократ был плут, что ум человеческий — надувало, что греки раскрашивали свои мраморные изваяния, что исторический роман есть незаконный плод прелюбодеяния истории с поэзией, что «Мертвые души» Гоголя — плоское и бездарное произведение, а «Сердце женщины» г. Воскресенского — превосходный роман, так, как некогда «Ледяной дом» г. Лажечникова очутился плохим романом, а «Постоялый двор» г. Степанова — колоссальным созданием; если… но этим «если» не было бы конца.6 Скажем коротко, что если таково будет мнение нового журнала, — то прошла уже безвозвратно пора таким мнениям и таким журналам. Публика уже не та, и ее нельзя, как прежде, уверить криками и воплями в приятельском фельетоне.7 Ведь «Северная пчела» уверяла же, что «Русский вестник» (остановившийся в нынешнем году на четвертой книжке, тогда как другие журналы издали свои одиннадцатые книжки) — лучший из всех современных журналов и что хуже «Отечественных записок» не было и нет на Руси журнала; публика рассудила же иначе!..
В № 2338 той же «Северной пчелы» прочли мы фельетон, преисполненный удивительными вещами. Речь идет, между прочим, о г. Полевом. О нем сказано тут весьма много нового и поучительного, — например, что «Комедия о войне Федосьи Сидоровны с китайцами» — фарс, который основан на нелепости (ab absurdo), но который позволяли себе первейшие драматурги, — какие именно, не сказано, почему мы и думаем, что это тонкий намек на «Шкуну Нюкарлеби», сочинение г. Булгарина…9 В этом фарсе фельетонист нашел — что бы выдумали? — идею, да еще презабавную!!!… Потом, мы узнаём из фельетона, что никто так не понял смысла народной русской драмы и современной потребности (в чем — неизвестно!), как II. А. Полевой; далее, что он отличается в женских ролях; потом, что г. Краевский не имеет права судить о драмах г. Полевого, ибо сам не написал ни одной драмы!!!… Это, должно быть, уж насмешка над читателями «Северной пчелы». Бедные! В них не предполагается и столько здравого смысла, чтобы понять, что право критика дается способностию к критике, а не способностию или охотою делать то же, что делали критикуемые авторы. Иначе кто же бы стал критиковать Шекспира? — неужели г. Полевой, сочинитель «Параши», «Елены Глинской», «Комедии о войне Федосьи Сидоровны с китайцами» и подобных «драматических представлений»?.. Или не господин ли Булгарин, сочинитель «Шкуны Нюкарлеби»? И притом, неужели, чтобы оценить критически дюжину плохих сценических фарсов, надо самому написать дюжину таких же фарсов? Помилуйте! Это-то бы и значило лишить себя всякого права заниматься критикой…10 Но — извините, мы заговорились, забыли, что подобные истины новы и неслыханны только для «Северной пчелы» и разве еще для тех, кто добродушно верит ее мнениям… За этими «мнениями» о драматических заслугах г. Полевого следует оригинальное, по искренности и нецеремонности, мнение о его личном характере. Вот оно:
Г-н Полевой большой охотник спорить и ничего не пропустит, чтобы не кольнуть своим критическим пером. Это не от сердца, а так, от привычки! У меня был приятель немец (теперь покойник), которого я в шутку назвал Herr Aber, то есть господин Hо. О чем бывало ни заговоришь он во всем найдет aber! — Какая прелестная погода — «Да, aber (но) к вечеру может перемениться». — Кушайте это блюдо, не правда ли, что оно вкусно? — Да, вкусно, aber (но) дорого и может быть не здорово". Всё это говорил мой покойный приятель по привычке. Такова была его манера. А воля ваша, Н. А. Полевой немножко смахивает на моего приятеля. Лишь только он за перо, ему тотчас является перед глазами, как привидение, огромное aber (но).
Умно, мило, грациозно, по-приятельски, халатно!.. Именно так и должны писать друг о друге русские сочинители — для отличия от русских литераторов…
Конец фельетона состоит в похвалах повестям графа Соллогуба… фельетонисту самому показалось это странно, — и он уверяет, что правда, одна только правда — больше ничего, заставила его хвалить писателя, которого недавно бранил…11 Однако, в самом деле, что бы это значило?.. Уж не затевает ли наш фельетонист толстого ежемесячного журнала, для соединения в нем трудов всех русских литераторов, со включением и себя самого?.. Приятное будет общество!..
Перерывая старые журналы (мы ищем в них материалов для составления полной истории русской литературы и русской журналистики),12 мы нашли в одном из них, что в старину (не дальше как в 1825 году!) был на Руси журналист, который утверждал, что Сахалин есть полуостров; когда же его уличили в неведении географии и доказали ему, что Сахалин — остров, он отвечал: «Да я там не был, может быть, и остров». Тот же журналист… Но пока довольно; мы еще поговорим о подвигах этого журналиста. Прекурьезная история!..13
1. «Отеч. записки» 1842, т. XXV, № 11 (ценз. разр. 31/Х), отд. VIII, стр. 43—48. Без подписи.
2. В № 1 «Моск. наблюдателя» за 1835 г. С. П. Шевырев выступил со статьей «Словесность и торговля», в которой выражал сожаление о том, что литература «подружилась с книгопродавцем, продала ему себя за деньги и поклялась в вечной верности». Этот взгляд Шевырева на характер современной ему русской литературы подвергся Белинским разбору и суровой критике в статье 1836 г. «О критике и литературных мнениях „Московского наблюдателя“» (см. ИАН, т. II, № 32). Выступая противником «меркантильного» направления в литературе, Белинский считал, однако, что рост построенного на денежном расчете предпринимательства в литературе и книготорговле является неизбежным злом и что «истинный талант не убивают деньги».
3. Белинский имеет в виду одно из следующих изданий: 1) «Образцовые сочинения в прозе знаменитых древних и новых писателей», изданное в 1811 г. при Московском университете (ч. I—V); 2) изданное в 1815—1817 гг. и переизданное в 1821—1824 гг. А. Ф. Воейковым двенадцатитомное «Собрание образцовых русских сочинений и переводов в стихах и прозе».
4. Иванов Андрей Иванович, книгопродавец и управляющий конторой «Отеч. записок». О его деятельности см. «Литературное известие» в «Литер. газете» 1842, № 38 от 27/IX. Впоследствии Белинский изменил свое мление об А. И. Иванове (см. ИАН, т. XII, письмо к В. П. Боткину от 22/IV 1847 г.).
5. Намек на отношения между издателем А. Ф. Смирдиным и «покровительствовавшими» ему О. И. Сенковским и Ф. В. Булгариным. В начале 1840-х годов издательские дела Смирдина пошатнулись, и издававшаяся им «Библ. для чтения» в 1842 г. перешла в руки М. Д. Ольхина и А. А. Ольхиной.
6. Приводимые здесь «мнения» Белинский заимствует из следующих статей Сенковского, напечатанных в «Библ. для чтения»: статьи о «Сочинениях Платона» в переводе Карпова (1842, т. 53, отд. V, стр. 33—68); статьи о романе Булгарина «Мазепа» (1834, т. 2, отд. V, стр. 14 и след.); статьи о «Мертвых душах» Гоголя (1842, т. 53, отд. VI, стр. 24—54); рецензии на роман М. И. Воскресенского «Сердце женщины» (1842, т. 54, отд. VI, стр. 2—6); статьи о «Ледяном доме» И. И. Лажечникова и «Постоялом дворе» А. П. Степанова (1835, т. 12, отд. V, стр. 1—34).
7. Белинский имеет в виду фельетон в № 227 «Сев. пчелы» за 1842 г., в котором сообщалось: «Новая книжная торговля под фирмою А. А. Ольхиной, говорят, намерена также соединить труды всех русских литераторов в „Библиотеке для чтения“». В этом же фельетоне сообщалось, что торговая фирма А. А. Ольхиной «предполагает оживить омертвелую нашу литературу». Говоря об организации фирмой Ольхииых «нового журнала», Белинский и имеет в виду эту предпринятую в 1842 г. «Библ. для чтения» попытку перестроиться с целью расширить свое влияние. Критик раскрывает как реакционный смысл подобной «перестройки», так и конечную ее несостоятельность.
8. В журнальном тексте: «№ 133» (опечатка).
9. См. примеч. 2012 и стр. 564.
10. Ср. н. т., стр. 702—703.
11. Белинский имеет, вероятно, в виду фельетон в № 64 «Сев. пчелы» за 1842 г., в котором Булгарин, уподобляясь Н. Гречу (см. «Русский вестник» 1841, т. II, стр. 248—251), отзывался о творчестве Соллогуба в снисходительном тоне.
12. Речь идет о «Критической истории русской литературы». См. ИАН, т. V, примеч. 6201.
13. Имеется в виду Булгарин и уличавший его в незнании географии и в различных журнальных проделках Б. М. Федоров. Участие в споре между Булгариным и Федоровым, на стороне последнего, принимал также и Н. А. Полевой (см. об этом Особое прибавление к «Моск. телеграфу» 1825, ч. IV, № 13, стр. 3 и след., а также «Антикритику» Булгарина в «Сев. архиве» 1825, ч. XVI, стр. 355—356). В 1842 г. Булгарин, Полевой и Федоров выступали объединенным фронтом против «Отеч. записок». Белинский пользуется здесь возможностью ударить по Булгарину оружием его соратников.