В. Г. Белинский. Полное собрание сочинений.
Том 8. Статьи и рецензии 1843—1845.
М., Издательство Академии Наук СССР, 1955
12. Литературные и журнальные заметки.1
[править]В предыдущей книжке «Отечественных записок» мы остановились на обещании познакомить читателей со вторым фельетонистом «Северной пчелы». К сожалению, не можем теперь выполнить нашего обещания: второй фельетонист так замечателен и оригинален, что если знакомить его с нашими читателями, так уж не через силуэт, не через легкий очерк, а через портрет — и не грудной портрет, а портрет во весь рост. Это требует много времени и места, а у нас теперь немного и того и другого, почему и принуждены мы исполнение нашего обещания отложить до следующей книжки «Отечественных записок», где кстати уж познакомим читателей и с третьим фельетонистом «Северной пчелы», г. Z. Z., мужем ума глубокого и превыспреннего, которого эта газета выставляет вперед только в торжественных случаях.2 Теперь же поговорим о «Письме г-на Ф. Б. к г-ну Гречу, за границу», напечатанном в 150 и 151 NoNo «Северной пчелы», и еще кое о чем.
Не знаем достоверно, кто этот таинственный г. Ф. Б., но, по всему видно, он человек старый. «Я, — говорит он, — долго жил в чужих краях, в наполеоновской Франции и в пиитической Германии в эпоху ее сладких надежд и мечтательности, видел героическую Испанию во время борьбы ее зачесть и правду». Слышите ли: был и в Испании!3 Вот истинно всемирный путешествователь! За этим объяснением следуют похвалы тогдашней Германии и в особенности ее филистерской семейственности, ее гофратской патриархальности, и в этих похвалах встречается фраза: потому что для того, чтобы спеть и пр. Эта фраза свидетельствует, что почтенный старичок, автор ее, вероятно, плохой ученик Карамзина, подобно другим сотрудникам «Северной пчелы», пишет действительно лучше нас, которых эта газета упрекает в незнании и искажении русского языка. Но это пока в сторону. Лучше всего, что наш старичок-весельчак, потешающий публику забавными рассказами, ставит тогдашней Германии в заслугу, что у нее «не было ни такой обширной или, правильнее, такой всеобщей торговли, ни столько фабрик и мануфактур, как теперь»!.. Зато, говорит он, вовсе не было ропота, и роскошь состояла в семейном счастии. Знаем мы это немецкое семейное счастие — возьмите его себе даром и восхищайтесь им сами! Затем восторженные похвалы немкам: увы, и это теперь уж устарелая песня, которой никто не слушает и над которою все смеются!.. Сколько ни высчитывайте сортов картофеля — всё будет картофель!..
После Германии следуют похвалы наполеоновской Франции, которую г. Ф. Б., по собственным словам его, «прошел несколько раз вдоль и поперек». Военный терроризм Наполеона приводит его в восторг; он восхищается даже конскрипциею, которая лишила Францию цвета молодого народонаселения, принесенного в жертву Молоху ненасытного честолюбия… Жаль, что эта статья не переведена на французский язык: ходившие по белому свету под орлами Наполеона солдаты пришли бы от нее в неописанное восхищение… Прежние веселые и легкие французы удостоились всей похвалы г. Ф. Б.; зато нынешние, угрюмые, страждущие общественными недугами, измученные общественными вопросами, подверглись всей его немилости. А за что, главное? Те были весельчаки, кутилы… Чтоб убедить всех в истине своей идеи, г. Ф. Б. выдумал, будто бы теперешняя французская литература снова возвращается к вкусу бесплодного и безвкусного в литературном отношении наполеоновского времени, будто является Жуй в тысяче новых видах и будто бы Скриб пишет комедии вроде Мариво!!. Что за дребедень! А если Париж ходит смотреть Рашель, так уж давным-давно доказано, что в этом нет никакого возвращения к старине: смотрят Рашель, а не Корнеля и Расина; не будет Рашели — и Корнеля и Расина некому будет смотреть.
Далее узнаём мы, что тот же г. Ф. Б. не любит ни дилижансов, ни пароходов, ни железных дорог, ни остановок в трактирах: немудрено — старость!
Книга г. Вольфзона о русской литературе не понравилась г. Ф. Б. еще больше железных дорог; начав ее бранить, он опять выказал всё свое умение писать, как он претендует, карамзинским языком: «Эти люди, — пишет он, — даже поверхностно не знают России, наполненной чужестранцами, которые находят у нас п_о_м_о_щ_ь, гостеприимство, ласку и всякую п_о_м_о_щ_ь!»4 Пламенная фантазия г. Ф. Б. сперва уносит его в объятия достойного его друга, Менцеля, и потом к западным славянам.5 Эти последние расспрашивают его, что делается в русской литературе, и он слогом Хераскова повествует им о войне московских литераторов с петербургскими и как несколько истых богатырей из московских литераторов побратались (собственное выражение г. Ф. Б.) с воинами петербургскими: вероятно, тонкий намек на дружбу г. Полевого с прежними его литературными противниками, гг. Гречем и Булгариным!.. Говоря о драме г. Полевого «Ломоносов», в которой пляшет Тредьяковский, г. Ф. Б. глубокомысленно замечает: «Теперь, конечно, ни один литератор не станет плясать за деньги, но из чести мало ли что делается!» Не спорим против этого…
Это длинное письмо г-на Ф. Б., напечатанное в двух NoNo «Северной пчелы», оканчивается торжественным дифирамбом в прозе в честь нового книгопродавца, г. Ольхина, него книжного магазина… Итак, всё это путешествие по Франции, Испании и Германии сделано было для того, чтоб подъехать к книжному магазину и воспеть ему в прозе оду громкую, как певали ее своим милостивцам российские пииты прошлого века?.. Было из чего хлопотать! Г-н Ф. Б. в своем пиитическом (выражаясь его же словцом) жару приписывает г. Ольхину даже гражданские подвиги… Прислушайтесь сами: «Но вот рядом с Смирдиным восстал новый деятель (какой высокий слог!), М. Д. Ольхин, и с любовью к русской литературе, с смирдинским добродушием сложил на алтаре русского просвещения значительный денежный капитал, без которого, при лучших намерениях и желаниях, литература невольно отодвигается в предгуттенберговскую эпоху, когда умственная деятельность сжималась в тесных манускриптах. Посмотрите на великолепное издание г. Ольхина „Полной анатомии“ гениального Пирогова!6 Какой книгопродавец, без чистой любви к общему благу, решился бы на этот подвиг? Г-ну Ольхину природа дала то, чем прославились барон Котта, Брокгауз, Дидот, Лавока и другие двигатели литературы; он умеет ценить труд и людей — и нет никакого сомнения, что и русская публика его оценит! Я слыхал (слышал?), что у г. Ольхина изготовляется изданий более, чем на 280 000 рублей ассигнациями! Вот это так книгопродавец! Дай бог ему и писателей по этому размеру!»
Вот это фимиам, так уж фимиам! — скажем мы от себя. И греческие боги такого не нюхивали!.. А между тем любопытно было бы знать, не этим ли 280 000, потраченным г. Ольхиным на рукописи, обязаны своим существованием «Супружеская истина»,7 «Голос за родное»,8 «Полные сочинения Ф. Булгарина»9 и многие другие в этом же роде произведения?.. И издание их не есть ли лепта на алтарь просвещения?
1. «Отеч. записки» 1843, т. XXXI, № 11 (ценз. разр. 31/Х), отд. VIII, стр. 54—56. Без подписи.
2. Вторым фельетонистом «Сев. пчелы» был Р. М. Зотов. Белинский обещал поговорить о нем в «Литературных и журнальных заметках», помещенных в 10-й книжке «Отеч. записок» за 1843 г. (отд. VIII, стр. 126; ИАН, т. VII, стр. 643—647). «Не грудной портрет, а портрет во весь рост» Р. М. Зотова он дал в «Литературных и журнальных заметках», помещенных в 12-й книжке «Отеч. записок» за 1843 г. (отд. VIII, стр. 120—122; н. т., № 16). Там же критик познакомил читателей и с третьим фельетонистом — с Н. А. Полевым, выступившим на страницах «Сев. пчелы» под литерами Z. Z.
3. Намек на то, что Ф. В. Булгарин в числе польских легионеров наполеоновской армии принимал участие в походе в Испанию и оттуда дезертировал. Белинский и раньше, в «Журнальной заметке», относящейся к 1835 г. (ИАН, т. I, № 125), и в рецензии на «Комаров» Булгарина, написанной в 1842 г. (ИАН, т. VI, № 22), указывал на аморальный облик Ф. В. Булгарина.
4. Вильгельм Вольфзон, немецкий журналист и публицист, был родом из России, превосходно знал русский язык и хорошо был знаком с русской литературой. В 1843 г. он выпустил на немецком языке книгу о русской литературе под заглавием: «Русская изящная литература. Избранные места из стихотворений лучших русских поэтов и прозаиков древних и новейших, переведенные Вильгельмом Вольфзоном на немецкий язык, с присовокуплением историко-критического обозрения, биографических известий и примечаний».
Ф. В. Булгарин поместил в «Сев. пчеле» (1843, № 80) письмо одного знакомого, якобы адресованное на его имя. В этом письме знакомый сообщал Булгарину, что Вильгельм Вольфзон — не псевдоним и что в его книге «все до единого писатели, поэты и прозаики от А до Z расхвалены, а один только, один, как перст, автор „Ивана Выжигина“ разруган наповал, признан бесталанным писателем и таким ужасным человеком, что трава не растет под его пятою, и птицы падают замертво, когда он дышит воздухом!» Вильгельм Вольфзон действительно признал Ф. В. Булгарина бездарным писателем, которого «услужливые переводчики» постоянно рекламировали в Германии. И в предисловии к своей книге он предупреждал немецкую публику, что «провозглашать Булгарина поэтом, делающим честь литературе, значит не знать русской литературы» (ср. «Отеч. записки» 1843, т. XXX, № 10, отд. VII, стр. 53—60).
5. Белинский назвал Ф. В. Булгарина «достойным другом» Менцеля по следующему поводу. Ксниг в своей книге «Literärische Bilder ans Russland», вышедшей в Германии в 1837 г., дал, со слов Н. А. Мельгунова, весьма отрицательную характеристику Ф. В. Булгарину как человеку и писателю (Кони г. Очерки русской литературы, СПб., 1862, стр. 224—229). Менцель, относившийся крайне неприязненно к России, заступился за Булгарина в своем отзыве о книге Кёнига, напечатанном в конце января 1839 г. в «Lit. Blatt» (см. H. Мельгунов. История одной книги. М., 1839, стр. 25—26).
6. Точное название труда Н. И. Пирогова: «Полный курс прикладной анатомии человеческого тела» (СПб., 1843—1845).
7. Автор «Супружеской истины» — В. Лебедев. Рецензию Белинского на эту книгу см. в ИАН, т. VI, № 116.
8. См. н. т., № 4.
9. Отзыв Белинского о «Полном собрании сочинений Фаддея Булгарина» помещен в н. т., № 11.
16. Литературные и журнальные заметки.1
[править]Мы как-то раз обещали читателям познакомить их с одним из фельетонистов «Северной пчелы»,2 и что же? Наше обещание многими было растолковано в дурную сторону. Говорили, что мы хотим написать тип, составленный из черт частной жизни почтенного фельетониста… Что за смешные люди! Неужели не знают они, что, во-первых, личности не могут быть печатаемы, и, во-вторых, что мы не любим их и пишем всегда так, чтоб читатель мог сказать:
Давно уже в «Северной пчеле» печатаются фельетоны, подписываемые заветными и таинственными буквами Р. З. Эти буквы многих приводили в крайнее изумление, и никто не хотел верить, чтоб они означали г. Рафаила Зотова, о котором порядочная читающая публика узнала из первого тома «Ста русских литераторов».4
Для нас нисколько не было удивительно ни то, что г. Рафаил Зотов захотел быть фельетонистом «Северной пчелы», ни то, что «Пчела» решилась г. Рафаила Зотова взять к себе в фельетонисты. Однако ж мы думали, что это дело, для пользы и чести обеих сторон, останется в секрете. Оно и было в секрете довольно долго. Над фельетонами г. Рафаила Зотова читатели сперва смеялись, потом зевали за ними, а наконец вовсе перестали их читать, — как вдруг, в 155 No «Северной пчелы» нынешнего года, великий незнакомец, подобно Вальтеру Скотту, снял с себя маску5 и, к удивлению публики, решился назваться собственным своим именем. «Вы уже читали мой фельетон о немецкой певице Валькер», — говорит он, давая тем знать, что он — фельетонист «Северной пчелы» и что его фельетоны даже находят себе читателей. "Достается мне, как фельетонисту «Северной пчелы», — восклицает он далее, давая тем знать, что у него есть даже враги и что его фельетоны наделали ему врагов… Не довольствуясь этими небылицами, он начинает уверять, что «пишет по внутреннему убеждению и с чистою благонамеренностию». «Я, — говорит он, — ищу лучшего в области искусств, хочу содействовать к усовершенствованию отечественных дарований и самым скромным образом представляю к этому (?) мои мнения. Опытности моей — увы! — (именно увы!) в театральном деле, верно, у меня не отнимут и жесточайшие враги мои. Дав на сцену более девяноста пьес (в том числе более двадцати опер), я, кажется, могу знать и сцену и музыку». Каков тон! Не правда ли, что и приличный и скромный?
Этого бы довольно для знакомства с фельетонистом «Северной пчелы», но мы прибавим еще несколько «некоторых черт». В 209 No той же газеты г. Рафаил Зотов принялся рассуждать о новостях французской литературы. Вот неоспоримые доказательства: говоря о «Консюэло» Жоржа Занда, г. Р. З. Норному везде называет Порпозою; граф Альберт Рудольштадт назван у него Фридрихом; Консюэло у нашего фельетониста является к графу Рудольштадту с рекомендательным письмом от графа Джустиниани, тогда как у Жоржа Занда она является к нему с письмом от Порпоры; наконец, у фельетониста Порпора не позволяет Консюэле отвечать на письма Альберта, тогда как у Жоржа Занда Порпора, не имевший никакого права что-либо запрещать Консюэле, крадет у нее, из корыстных расчетов, ее письмо к Альберту… Из этого видно, что г. Рафаил Зотов рассказал не содержание «Консюэлы», а пародию на содержание этого превосходного произведения. Говоря о романе Дюма «Жорж», фельетонист пускается в любезности, напоминающие собою любезности князя Шаликова: «Много, — говорит он, — есть неправдоподобного, но милые читательницы, верно, этого не заметят: сквозь слезы этого не видать». Как это остро и мило!
Мы всё говорили о таланте, изобретательности и взгляде на предметы г. Рафаила Зотова; скажем теперь несколько слов о его знании русского языка. Вот на выдержку фраза из фельетона 219 No «Северной пчелы»: «Увидев бенефисную афишку г-жи Сосницкой, сколько приятных надежд представилось нам вдруг». Или вот из фельетона 270 No той же газеты: «Здешние знатоки чувствуют, что не послушав ее (я) (т. е. г-жи Виардо-Гарсии) две недели, уже ощутительна перемена и быстрые шаги к „достижению совершенства“». Подобные обороты в старину назывались галлицизмами! В том же фельетоне 219 No есть выражение: «на вечные, потомственные времена», в котором нет смысла, и еще выражение: «философическая идея о золоте» и «философическая картина», — выражения, которые фельетонист применил к двум недавно павшим на сцене Александрийского театра пьесам г. Полевого и которые не менее прочих доказывают замечательное безвкусие и неуменье г. Рафаила Зотова писать по-русски.
Забавнее всего, что г. Рафаил Зотов, в одном из последних нумеров (№ 268) «Северной пчелы», не вытерпел и разразился таким гневом на «Отечественные записки», что невозможно без улыбки сострадания читать его филиппики. Г-н Р. Зотов кричит в ужасе, что «критики „Отечественных записок“ с фанатическою яростию восстают на всякое произведение не из их литературной касты», обещает критикам «Отечественных записок» «участь лаятеля Зоила» и с сокрушенным сердцем старается убедить нас, что «литературный приговор дело великое», что «он должен быть произносим с осторожностью, потому что может ободрить и убить дарование», что, наконец, «приговор „Отечественных записок“ не может „оскорбить писателя“» и пр. и пр. Но да успокоится почтенный фельетонист: никакая критика не убьет его «дарования», по самой простой причине.
Но довольно о г, Рафаиле Зотове, фельетонисте «Северной пчелы» и авторе девяноста драматических пьес и полусотни неведомых миру романов. Поговорим о третьем фельетонисте той же газеты.
Еще в конце прошлого года «Северная пчела» возвестила, что с будущего, 1843 года в ней участвует какой-то знаменитый русский литератор, впрочем, решающийся появляться в ней не иначе, как инкогнито, под буквами Z. Z. В 197 No «Северной пчелы»" напечатана статья этого второго великого незнакомца, г. Z. Z., о новом издании сочинений Державина. Между прочими нескладицами, выданными, однако же, за высшие взгляды, таинственный г. Z. Z. сильно нападает на какого-то журнального смельчака, который будто бы неуважительно отзывался о Державине и которого отзыв будто бы встречен был всеми с должным негодованием.6 Разумеется, тут делаются кстати намеки на заносчивую полуученость, на удивительную дерзость и подобные пороки, в которых, бывало, старики упрекали г. Полевого даже за дельные и здравые его суждения о Сумарокове, Хераскове и других старых и новых знаменитостях. Помним, что его называли также и смельчаком, и притом за такие мнения, в которых теперь никто не видит ни малейшей смелости. Времена переходчивы, и жизнь страшно играет людьми: смелых она лишает смелости, высшие взгляды превращает в плоские общие места, людей, которые думали, что за ними не поспевает время, превращает в отсталых и ворчунов, для которых каждая новая мысль есть преступление, — и… мало ли, как еще смеется жизнь над людьми!.. Но, во всяком случае, смелость — не порок, а достоинство, ибо она выходит из любви к истине и есть свойство души благородной и пылкой, тогда как робость — признак бедности духа и мелкости ума. Смелостью доходят люди до сознания новых истин, смелостью движется общество. Те, которые чувствуют в себе свежую силу деятельности и священный огонь истины, — неужели должны смущаться криками и клеветою каких-нибудь заживо умерших quasi[1] знаменитостей?.. О, нет! вперед и вперед! Ограниченность и зависть забудутся, а благая деятельность и любовь к истине всегда будут замечены и дадут плод свой во время свое…
Дав место чужому мнению,7 возвратимся опять к «Северной пчеле», которая, как известно, состоя по особым поручениям при «Отечественных записках», так усердно хлопочет об известности их и умышленно, но с добрым намерением говорит о них разные нелепости. В «Отечественных записках», в отделе Критики, печатались в нынешнем году, по поводу «Сочинений Пушкина», большие статьи по части истории русской литературы; эти статьи имеют связь между собою, и часто одна статья есть развитие мыслей, едва обозначенных в предыдущей, или, напротив, повторение в кратких словах того, что было прежде в подробности изложено. «Северная пчела», ревнуя к пользам «Отечественных записок», догадалась, что им бы весьма хотелось обратить на эти исторические статьи внимание публики, и в порыве своей ревности принялась за дело весьма ловко: она знает, что в предмете столь щекотливом, как история литературы, особенно современной, значение каждого слова изменяется, смотря по тому, где оно поставлено, что ему предшествует и что за ним следует, а наконец по тому, какой смысл дан этому слову предшествовавшим изложением. По причине этой умышленной и весьма благонамеренной рассеянности «Северная пчела», выписав наудачу несколько слов о Карамзине, Державине, Жуковском и других, так сводит их вместе, что не читавшие «Отечественных записок» могут подумать, будто они питают величайшую злобу против всех имен, которым русская литература обязана своею славою. Вот что значит усердие, руководимое опытною журнального тактикою! «Северная пчела» вырывает клочками фразы из длинных статей и приписывает им такой смысл, какого они не имели. Она знает, что есть люди, которых никак не убедишь, что, например, слова: «Г-н А. более замечателен по мыслям» отнюдь не значат, что у г. А. нет чувства, или: «Г-н Б. более замечателен по блестящему стиху» отнюдь не значит, что у г. Б. отсутствие мыслей. Что делать! Есть на сем свете такие господа Половинкины, которые читают только половину книги, половину страницы, половину фразы, едва ли не половину слова, — и из этих половинок сшивают себе целое мнение. Вот таких-то людей и имеет в виду добрая и услужливая газета: она знает, что эти люди, прочитав вырванные ею строки, рассердятся и бросятся читать «Отечественные записки»; тут-то они и пойманы: прочитав, они найдут совсем другое, примирятся с журналом и сделаются постоянными его читателями. Так и следует поступать, если хочешь услужить! Вот пример недавний: в 256 No «Северная пчела» производит фальшивую атаку на статью «Отечественных записок» о Жуковском.8 Она вырывает из статьи разные фразы, которые без связи с целым действительно могут иметь призрак того смысла, который как будто хочется найти в них фельетонисту. Вследствие этих вырванных там и сям коротких фраз из огромной статьи «Отечественные записки» действительно могут сделаться в глазах поверхностных читателей таким журналом, который не умеет отдавать должной справедливости Карамзину, Жуковскому и другим знаменитым и заслуженным деятелям русской литературы. Не видно ли в этом горячего усердия доброй газеты к пользам «Отечественных записок»? Такой способ нападения был бы уже слишком неловок, если б он был внушен враждебностию и желанием вредить. Всякий основательный читатель, развернув «Отечественные записки» и вникнув в смысл целой статьи, увидел бы тотчас, что «Северная пчела» с дурным умыслом исказила содержание статьи и доносит…9 читателям не то, что сказано «Отечественными записками». Конечно, всякий основательный читатель и теперь может это сделать, но теперь он увидит, что «Северная пчела» сделала это с добрым намерением, и похвалит ее уменье достигать доброй цели, т. е. как можно чаще заставлять своих читателей заглядывать в «Отечественные записки». Делая вид, будто заступается за Жуковского против «Отечественных записок», «Северная пчела» спрашивает: «Кто ввел романтизм в русскую поэзию?» А о чем же и говорится, что же и доказывается в статье «Отечественных записок», как не то именно, что Жуковский ввел романтизм в русскую литературу? Эта почтенная газета уверяет еще, будто Лермонтова мы считаем равным Карамзину писателем… Какое противоречие! Мы превозносим Лермонтова, равняя его с унижаемым нами Карамзиным!!!… Воля ваша, а это — верх усердия в желании услужить нам! Правда, излишество этого усердия довело почтенного фельетониста до нелепости и бессмыслицы; но благое намерение чего не оправдывает! Правда, мы никогда не равняли Лермонтова с Карамзиным, потому что было бы нелепо сравнивать великого поэта с знаменитым литератором и историком, и Лермонтова, если можно с кем сравнивать, так разве с Жуковским, с Пушкиным, а уж отнюдь не с Карамзиным; но ведь «Северной пчеле» до этого что за дело? Ей нужно заставить, какими бы то ни было средствами, всех и каждого читать «Отечественные записки», а до смысла и правды нет надобности… Она говорит, что мы называем Жуковского изрядным переводчиком: кто читал нашу статью, тот помнит, что мы везде называем Жуковского то превосходным, то беспримерным переводчиком. Что же причиною этого изрядного искажения наших слов, если не излишество усердия к нашим пользам? «Северная пчела» ставит нам (разумеется, притворно) в великую вину наш отзыв о забытых теперь балладах Жуковского «Людмиле» и «Светлане»; но кто из людей, имеющих хоть сколько-нибудь смысла и вкуса, не согласится безусловно с нашим мнением об этих незрелых, юношеских произведениях поэта, столь богатого другими произведениями великого достоинства? Верно, чувствуя, что эта нападка на нас уже чересчур усердна, «Северная пчела» придирается к языку и восклицает: «Зачем же вы, великие мужи нашего времени, пишете, как писали подьячие прошлого времени? Стихи, которыми она, т. е. баллада, писана! Так не напишет ни один посредственный литератор!..» Час от часу лучше! Ведь можно сказать — и все русские всегда говорили, говорят и будут говорить: такая-то поэма писана гекзаметрами, а такая-то шестистопными ямбическими стихами, а нельзя, видите, сказать: «стихи, которыми писана баллада…» «Северная пчела» говорит, в «Отечественных записках» грамматики нет ни капли: чувствуете ли гиперболу? Чувствуете ли, что сам фельетонист совсем этого не думает и наперед убежден, что никто ему не поверит? «Северная пчела» как бы издевается над нашею фразою: «почувствуете себя скучающими и утомленными»; может быть, так нельзя сказать по-руськи,10 но по-русски это можно и очень можно сказать. «Северная пчела» делает вид, будто ее страшит то, что «Отечественные записки» овладевают беспрекословно литературным поприщем и утверждают на нем свое мнение. Тонкий намек, тонкая похвала, которую тотчас можно заметить под покровом умышленной боязни! Разумеется, «Северная пчела» очень хорошо понимает, что достичь этой цели журнал может только своим внутренним достоинством, силою своего мнения, а не фельетонными проделками, т. е. криками о своих мнимых заслугах, бранью на всё талантливое и даровитое и т. д. Добрая газета говорит, что «Отечественные записки» льстят юношеству и детей называют умнее отцов. Опять тонкая штука! Кто же поверит, будто «Северная пчела» так уж недальновидна, будто не понимает, что процесс совершенствования общества производится именно через умственный и нравственный успех юных поколений? Было время, когда жгли колдунов и пытали не одних обвиненных, но и подозреваемых в преступлении; теперь этого нет вовсе: не выше ли же, не умнее ли люди нашего времени людей тех варварских и невежественных времен? А каким образом люди нашего времени стали так выше и так умнее людей того времени? — Разумеется, не вдруг, а через постепенное улучшение каждого нового поколения перед старым. Разумеется, наши понятия свежее, шире и глубже понятий отцов наших — так же, как понятия детей наших будут свежее, шире и глубже наших понятий. Иначе дети наши были бы жалким поколением, недостойным дышать воздухом и видеть свет божий. Дальше, «Северная пчела» советует своим читателям внимательнее прочесть в нашей статье о Жуковском место от слов: «гораздо выше романтизм греческий» до слов: «в честь обоих погибших и была воздвигнута статуя Антэрос» и убеждает при этом отцов и матерей не давать в руки своим детям «Отечественных записок». Ловкий оборот, раздражающий любопытство тех, которые не читали нашей статьи о Жуковском! Известно, что всё таинственное, воспрещаемое только привлекает к себе, а не отталкивает. И потому избави вас бог подозревать в этих словах «Северной пчелы» злой умысел или черную клевету. Ничего этого нет. Всё это не более как журнальная штука. Во-первых, «Северная пчела» знает, что указываемое ею место заключает в себе такие факты о древнем мире, которые изучаются юношеством как предмет искусства древностей и истории и которые могут казаться неприличными только чопорному жеманству мещан во дворянстве. Во-вторых, какие же родители позволят малолетным детям читать журналы, издаваемые для взрослых людей? Вероятно, если отец находит в журнале что-нибудь интересное и полезное для детей, сам читает им это, выпуская при чтении всё, чего не следует детям знать. Так, например, что интересного и поучительного для детей узнать из 170 No «Северной пчелы», что г. Греч, рассерженный голландскою медленностию, «не мог удержаться от древнего восклицания, которым на Руси выражаются всякие движения душевные» и которое заставило его просить у двух немцев извинения в том, что он русский («Северная пчела», № 170)?.. Что полезного увидят они в рассказах того же г. Греча, присылаемых из Парижа, о подвигах парижских воров и мошенников или о похождениях французских актрис, например, о болезни девицы Рашель, которая избавится от этой болезни через шесть недель? Что наставительного прочтут они в «юмористических» статейках г. Булгарина, где говорится о взяточниках-подьячих, и проч. и проч.? Детям тут нечего читать; старики же посмеиваются, поморщиваются, а всё-таки читают… «Северная пчела» знает это очень хорошо и потому-то так смело нападает на «Отечественные записки». Чтоб не пропустить времени подписки на журналы, она теперь удвоивает свое усердие и нарочно громоздит нелепость на нелепости, чтоб только выказать нам свою службу, за что мы и благодарим ее всепокорно. Она уж прямо говорит, что все наши суждения о литературе (№ 256) сущая нелепица и один расчет. Так и надо! Она ведь знает, что никто не повторит этого о журнале, который давно уже пользуется известностью как лучший русский журнал и который приобрел уже огромный успех и доверие в публике. Этого мало: она теперь, кажется, в сотый раз уверяет, будто «Отечественные записки» издаются для какого-то бедного семейства11, тогда как давно уже доказано, что «Отечественные записки» никогда не издавались, не издаются и не будут издаваться в пользу какого бы то ни было бедного семейства и что они составляют собственность издателя их, ни с кем им не разделяемую. Такое усердие к нашим пользам нам даже кажется немножко излишним. Зачем прибегать к подобным ухищрениям для привлечения нам подписчиков, которых и без того много? «Северная пчела» может доставлять, как и доставляла до сих пор, нам читателей простыми средствами, т. е. браня нас ежедневно. Вот что касается до извещения ее (№ 256), будто бы «Отечественные записки» обязаны своим существованием (?!) великодушному самоотвержению бумажного фабриканта, бумагопродавца и типографщика г. Жернакова (???!!!), — это другое дело: она, во-первых, хотела реторическим языком сказать простую истину — что «Отечественные записки» печатаются в типографии г. Жернакова, которая действительно работает очень усердно, хотя и не самоотверженно, потому что весьма исправно получает за это довольно значительную плату; во-вторых, ей хотелось намекнуть, что «Отечественные записки» с будущего года не будут уже печататься в типографии г. Жернакова, а перенесутся в другую типографию; но она остерегалась это сделать, дожидаясь нашего о том извещения; мы же, с своей стороны, не считали за нужное извещать о такой безделице. Но теперь, чтоб выручить из беды «Северную пчелу», желавшую подать нам случай опровергнуть объявления ее, будто журнал наш не мог и не может существовать без типографии г. Жернакова, — вынуждены сказать, что, действительно, с будущего года «Отечественные записки» будут печататься в типографии г. Глазунова и Ко, где уже нарочно для них куплена большая скоропечатная машина, могущая отпечатывать до 1000 листов в час, и приготовлен новый шрифт из знаменитой словолитни г. Ревильона. Первая книжка «Отечественных записок» 1844 года будет уже набрана этим шрифтом и отпечатана на этой машине. Скорость печатания доставит нам возможность ранее рассылать книжки для иногородних читателей, нежели как было делаемо это до сих пор. Довольно ли?
Но напрасно, нам кажется, «Северная пчела» жалуется, будто мы обижаем ее за ее похвалы т. Ольхину. Опять не то и, вероятно, опять из усердия к нам! Мы смеемся только над гимнами и дифирамбами ее г. Ольхину, о котором она говорит, что — не то воздвигся, не то восстал новый деятель, которого природа одарила дивными качествами ума и сердца, потому что он издает сочинения г. Ф. Булгарина, ничего ему за них не заплативши (№ 256 «Северной пчелы»).12 Действительно, со стороны г. Ольхина очень великодушно употребить значительную сумму на издание старого литературного хлама, которого, конечно, у него никто покупать не будет; но что же в этом пользы для русской литературы? По нашему мнению, это даже и совсем не литературное дело. В том же нумере «Северной пчелы» говорится, что «иностранные журналы берут деньги с актеров, авторов и книгопродавцев за похвалы», и к этому прибавляет элегическим тоном: «Быть может; но у нас нѣ(е)кому дать и нѣ(е)кому взять! Какой актер, какой автор, какой книгопродавец у нас даст деньги!» В самом деле, должно быть прискорбно, — и мы не можем не уважить этого уныния нашей доброй газеты, хотя, право, никак не в силах разделять его, потому что ничего не понимаем по этой части…13 Но это эпизод, вставка: обратимся к главному.
«Северная пчела» служит нам не только тогда, когда бранит «Отечественные записки», вызывая этим нас на победоносное опровержение, но и тогда, когда восхваляет такие журналы, похвалу которым всякий примет не иначе, как за иронию. Прежде всего она преусердно хвалит самое себя: к этому уже все привыкли, и всякий знает этому цену. Потом она уверяет публику, что «Сын отечества» под редакциею г. Масальского сделался «прекрасным, прелюбопытным, справедливым и беспристрастным в своих суждениях журналом», и что будто бы сей г. Масальский «трудами своими заслужил почетное имя в литературе, а благонамеренностию своих критик приобрел уважение даже своих противников», и что к совершенству издаваемого им «Сына отечества» недостает только аккуратности в выходе книжек… Как неприметно и больно уколот этим несчастный «Сын отечества»![2]
Вот также черта услужливости «Северной пчелы» в отношении к нам. Ей (№ 232) не понравилось суждение наше об «Истории государства Российского» Карамзина,14 и она начинает рассуждать, какое имеет право судить об истории Карамзина издатель «Отечественных записок»? и решает, что он не имеет никакого права, ибо не написал нескольких сочинений, удовлетворяющих потребностям современного общества. Как, спросите вы: неужели для того, чтоб иметь право критиковать, например, «Илиаду», критик сперва сам должен написать поэму не хуже Гомеровой? Неужели критика не есть самостоятельный талант, который выказывается не в своем призвании, в своем деле, т. е. в критике, а в поэзии, в истории и т. д.?.. Да после этого не только поэты и историки лишат критиков права судить о поэтических и исторических сочинениях, но нельзя будет сказать и портному, зачем он вам испортил фрак, не опасаясь услышать от него в оправдание. «А вы разве умеете сшить фрак лучше моего, что беретесь критиковать мою работу?» — Еще образчик: «Северная пчела» выдумывает (№ 250), будто мы упрекаем г. Ф. Булгарина в старости, словно в пороке каком-нибудь, тогда как мы говорили не о старости его, а о том, что он выдает за новость понятия и идеи, которые были новы, интересны и основательны назад тому лет тридцать с небольшим, и о том еще, что г. Ф. Булгарин давно уже весь выписался…15 Что же Делает «Северная пчела»? Она примером Вальтера Скотта, Вольтера, Гёте, Шарля Нодье, Ламартина, Кузена, Вильмена, Гизо, Баранта, Шатобриана, Карамзина и Жуковского начала доказывать, что г. Ф. Булгарин и в преклонных летах может быть отличным прозаиком, критиком, историком и романистом!!! Скажите, пожалуйста, можно ли так шутить!..
Лестное внимание к нам со стороны «Северной пчелы» и верная долговременная служба ее «Отечественным запискам» трогает нас до глубины души, и мы в конце года обязанностию считаем свидетельствовать ей нашу искреннюю благодарность. Почти не бывает нумера этой газеты, в котором не говорилось бы, прямо или косвенно, об «Отечественных записках», особенно в субботних фельетонах, которые пишутся исключительно для одних «Отечественных записок». «Северная пчела» учит наизусть и знает все статьи наши, особенно критические, библиографические и «журнальные заметки», в то же время притворно уверяя публику, будто ее издатели и сотрудники и в руки не берут «Отечественных записок», почитая для себя унизительным читать их и еще более — писать о них. Нам не для чего притворяться, и потому мы можем прямо и открыто сказать, что читаем в «Северной пчеле» аккуратно все статьи а статейки, в которых упоминается что-либо об «Отечественных записках». Благодарность — чувство невольное, а мы так одолжены «Северной пчелою»! Будем надеяться, что в следующем году усердие «Северной пчелы» не ослабнет, и она не раз подаст нам повод поговорить о самих себе публике: она знает, что без этого повода мы никогда не говорим о себе. Итак, добрая сотрудница наша, до нового года!..
1. «Отеч. записки» 1843, т. XXXI, № 12 (ценз. разр. около 30/XI), отд. VIII, стр. 120—128. Без подписи.
2. См. ИАН, т. VII, № 42, и н. т., стр. 23. Исполняя данное им обещание, Белинский в настоящих «Заметках» знакомит читателей с обоими фельетонистами.
3. Цитата из «Эпиграммы» Пушкина на Каченовского («Журналами обиженный жестоко»).
4. В I томе альманаха «Сто русских литераторов», изданном А. Смирдиным в 1839 г., помещены были статья и портрет Р. М. Зотова. По этому поводу Белинский писал с явной иронией в статье об этом альманахе: «Рафаил Михайлович Зотов открывает собою бесконечную вереницу самородных гениев… Помилуйте, кому не лестно видеть свой портрет, превосходно выгравированный на стали, видеть свою статью в книге рядом со статьею Пушкина?.. Да для одного этого иной поневоле сделается писателем… Вот другое дело — приятно ли Пушкину быть в подобном обществе?.. Да что на него смотреть — ведь жаловаться не будет!..» (ИАН, т. III, стр. 99).
5. Белинский намекает" здесь на то, что первый свой роман «Веверлей» Вальтер Скотт выпустил в свет в 1814 г. анонимно.
6. «Третьим» фельетонистом, выступавшим в «Сев. пчеле» с начало 1843 г. под литерами Z. Z., был Н. А. Полевой, который нападал на «журнального смельчака», т. е. на Белинского, за его «неуважение» к Державину (ср. п. т., примеч. 721).
7. Между заметками Белинского было вставлено письмо из Уфы некоего Сталак-Бельского по поводу промахов в «Географии Российской империи» Ивана Павловского, о которой уже говорилось в «Отеч. записках» (1843, т. XXVIII, № 6, отд. VI, стр. 64—67).
8. Здесь подразумевается вторая статья о Пушкине, где главное место отведено Жуковскому.
9. Многоточием и словом «доносит» Белинский намекал, что Булгарин доносил на него Третьему отделению.
10. В выражении: «может быть, так нельзя сказать по-руськи» заключается намек на нерусское происхождение Ф. В. Булгарина.
11. Под «бедным семейством», в пользу которого будто бы издавались «Отеч. записки», тут подразумевалась семья покойного П. П. Свиньина, основателя этого журнала. Дело в том, что по контракту, заключенному 13 октября 1838 г. П. П. Свиньиным с А. А. Краевским о передаче журнала «Отеч. записки», последний обязался уплачивать в течение пяти лет ежегодную премию в пять тысяч рублей ассигнациями П. П. Свиньину, а в случае его смерти — наследникам. 12 мая 1839 г. П. П. Свиньин умер. С «высочайшего соизволения» «Отеч. записки» перешли в собственность А. А. Краевского. Контракт, не санкционированный царем, с момента смерти П. П. Свиньина потерял силу. Пользуясь этим, А. А. Краевский в 1840 г. перестал уплачивать премию наследникам. Жена покойного П. П. Свиньина обратилась к посредничеству третейского суда. Суд в составе Л. В. Дубельта, В. И. Панаева и П. А. Плетнева, разобрав дело, признал А. А. Краевского юридически правым, но все же постарался склонить его в пользу вдовы. А. А. Краевский согласился уплачивать премию билетами на «Отеч. записки». По окончании суда П. А. Плетнев писал Я. К. Гроту: «Этот суд похож на Шемякин» («Переписка Я. К. Грота с П. А. Плетневым», т. I, СПб., 1896, стр. 228, 233, 240. 356 и 681—682).
12. «Сев. пчелу» за ее «гимны и дифирамбы» книгопродавцу и издателю Ольхину Белинский высмеял в «Литературных и журнальных заметках», напечатанных в одиннадцатой книжке «Отеч. записок» за 1843 г. (см. н. т., № 12).
13. Тонкая ирония по адресу Ф. В. Булгарина, который, как это всем тогда было известно, за взятки беззастенчиво расточал на страницах своей газеты похвалы и книгопродавцам, и торговцам, и цирковым наездникам и т. п.
14. Это суждение Белинский высказал в рецензии о труде H. M. Карамзина, напечатанной в седьмой книжке «Отеч. записок» за 1843 г. (ИАН, т. VII, № 25).
15. В таком духе Белинский иронизировал по адресу Ф. В. Булгарина в «Литературных и журнальных заметках», помещенных в одиннадцатой книжке «Отеч. записок» за 1843 г. (н. т., № 12).