Лягушка-путешественница (Гаршин, текст с ударениями)
Жила́-была́ на све́те лягу́шка-кваку́шка. Сиде́ла она́ в боло́те, лови́ла комаро́в да мо́шку, весно́ю гро́мко ква́кала вме́сте со свои́ми подру́гами. И ве́сь ве́к она́ прожила́ бы благополу́чно — коне́чно, в то́м слу́чае, е́сли бы не съе́л её а́ист. Но случи́лось одно́ происше́ствие.
Одна́жды она́ сиде́ла на сучке́ вы́сунувшейся из воды́ коря́ги и наслажда́лась тёплым ме́лким до́ждиком.
«А́х, кака́я сего́дня прекра́сная мо́края пого́да! — ду́мала она́. — Како́е э́то наслажде́ние — жи́ть на све́те!»
До́ждик мороси́л по её пёстренькой лакиро́ванной спи́нке; ка́пли его́ подтека́ли е́й под брюшко́ и за ла́пки, и э́то бы́ло восхити́тельно прия́тно, та́к прия́тно, что она́ чуть-чу́ть не заква́кала, но, к сча́стью, вспо́мнила, что была́ уже́ о́сень и что о́сенью лягу́шки не ква́кают, — на э́то е́сть весна́, — и что, заква́кав, о́на мо́жет урони́ть своё лягу́шечье досто́инство. Поэ́тому она́ промолча́ла и продолжа́ла не́житься.
Вдру́г то́нкий, свистя́щий, преры́вистый зву́к разда́лся в во́здухе. Е́сть така́я поро́да у́ток: когда́ они́ летя́т, то и́х кры́лья, рассека́я во́здух, то́чно пою́т, и́ли, лу́чше сказа́ть, посви́стывают. Фью-фью-фью-фью́ — раздаётся в во́здухе, когда́ лети́т высоко́ над ва́ми ста́до таки́х у́ток, а и́х сами́х да́же и не ви́дно, та́к они́ высоко́ летя́т. На э́тот ра́з у́тки, описа́в огро́мный полукру́г, спусти́лись и се́ли как ра́з в то́ са́мое боло́то, где жила́ лягу́шка.
— Кря́, кря́! — сказа́ла одна́ из ни́х, — Лете́ть ещё далеко́; на́до поку́шать.
И лягу́шка сейча́с же спря́талась. Хотя́ она́ и зна́ла, что у́тки не ста́нут е́сть её, большу́ю и то́лстую кваку́шку, но всё-таки, на вся́кий слу́чай, она́ нырну́ла под коря́гу. Одна́ко, поду́мав, она́ реши́лась вы́сунуть из воды́ свою́ лупогла́зую го́лову: е́й бы́ло о́чень интере́сно узна́ть, куда́ летя́т у́тки.
— Кря́, кря́! — сказа́ла друга́я у́тка, — уже́ хо́лодно стано́вится! Скоре́й на ю́г! Скоре́й на ю́г!
И все́ у́тки ста́ли гро́мко кря́кать в зна́к одобре́ния.
— Госпожи́ у́тки! — осме́лилась сказа́ть лягу́шка, — что́ тако́е ю́г, на кото́рый вы́ лети́те? Прошу́ извине́ния за беспоко́йство.
И у́тки окружи́ли лягу́шку. Снача́ла у ни́х яви́лось жела́ние съе́сть её, но ка́ждая из ни́х поду́мала, что лягу́шка сли́шком велика́ и не проле́зет в го́рло. Тогда́ все́ они́ на́чали крича́ть, хло́пая кры́льями:
— Хорошо́ на ю́ге! Тепе́рь та́м тепло́! Та́м е́сть таки́е сла́вные тёплые боло́та! Каки́е та́м червяки́! Хорошо́ на ю́ге!
Они́ та́к крича́ли, что почти́ оглуши́ли лягу́шку. Едва́-едва́ она́ убеди́ла и́х замолча́ть и попроси́ла одну́ из ни́х, кото́рая каза́лась е́й то́лще и умне́е все́х, объясни́ть е́й, что́ тако́е ю́г. И когда́ та́ рассказа́ла е́й о ю́ге, то лягу́шка пришла́ в восто́рг, но в конце́ всё-таки спроси́ла, потому́ что была́ осторо́жна:
— А мно́го ли та́м мо́шек и комаро́в?
— О́! це́лые ту́чи! — отвеча́ла у́тка.
— Ква́! — сказа́ла лягу́шка и ту́т же оберну́лась посмотре́ть, не́т ли зде́сь подру́г, кото́рые могли́ бы услы́шать её и осуди́ть за ква́канье о́сенью. Она́ уж ника́к не могла́ удержа́ться, что́бы не ква́кнуть хоть ра́зик.
— Возьми́те меня́ с собо́й!
— Э́то мне́ удиви́тельно! — воскли́кнула у́тка. — Ка́к мы тебя́ возьмём? У тебя́ не́т кры́льев.
— Когда́ вы лети́те? — спросила лягушка.
— Ско́ро, ско́ро! — закрича́ли все́ у́тки. — Кря́, кря́! кря́! кря́! Тут хо́лодно! На ю́г! На ю́г!
— Позво́льте мне́ поду́мать то́лько пя́ть мину́т, — сказа́ла лягу́шка, — я сейча́с верну́сь, я наве́рно приду́маю что́-нибудь хоро́шее.
И она́ шлёпнулась с сучка́, на кото́рый бы́ло сно́ва вле́зла, в во́ду, нырну́ла в ти́ну и соверше́нно зары́лась в не́й, что́бы посторо́нние предме́ты не меша́ли е́й размышля́ть. Пя́ть мину́т прошло́, у́тки совсе́м бы́ло собрали́сь лете́ть, как вдру́г из воды́, о́коло сучка́, на кото́ром она́ сиде́ла, показа́лась её мо́рда, и выраже́ние э́той мо́рды бы́ло са́мое сия́ющее, на како́е то́лько спосо́бна лягу́шка.
— Я приду́мала! Я нашла́! — сказа́ла она́. — Пусть две́ из вас возьму́т в свои́ клю́вы пру́тик, а я́ прицеплю́сь за него́ посереди́не. Вы́ бу́дете лете́ть, а я́ е́хать. Ну́жно то́лько, что́бы вы́ не кря́кали, а я́ не ква́кала, и всё бу́дет превосхо́дно.
Хотя́ молча́ть и тащи́ть хо́ть бы и лёгкую лягу́шку три́ ты́сячи вёрст не бо́г зна́ет како́е удово́льствие, но её у́м привёл у́ток в тако́й восто́рг, что они́ единоду́шно согласи́лись не́сти её. Реши́ли переменя́ться ка́ждые два́ часа́, и та́к как у́ток бы́ло, как говори́тся в зага́дке, сто́лько, да ещё сто́лько, да полсто́лько, да че́тверть сто́лька, а лягу́шка была́ одна́, то нести́ её приходи́лось не осо́бенно ча́сто. Нашли́ хоро́ший, про́чный пру́тик, две́ у́тки взя́ли его́ в клю́вы, лягу́шка прицепи́лась рто́м за середи́ну, и всё ста́до подняло́сь на во́здух. У лягу́шки захвати́ло ду́х от стра́шной высоты́, на кото́рую её по́дняли; кро́ме того́, у́тки лете́ли неро́вно и дёргали пру́тик; бе́дная кваку́шка болта́лась в во́здухе, как бума́жный пая́ц, и и́зо все́й мо́чи сти́скивала свои́ че́люсти, что́бы не оторва́ться и не шлёпнуться на зе́млю. Одна́ко она́ ско́ро привы́кла к своему́ положе́нию и да́же начала́ осма́триваться. Под не́ю бы́стро проноси́лись поля́, луга́, ре́ки и го́ры, кото́рые е́й, впро́чем, бы́ло о́чень тру́дно рассма́тривать, потому́ что, вися́ на пру́тике, она́ смотре́ла наза́д и немно́го вве́рх, но ко́е-что всё-таки ви́дела и ра́довалась и горди́лась.
«Во́т как я́ превосхо́дно приду́мала», — ду́мала она́ про себя́.
А у́тки лете́ли всле́д за нёсшей её пере́дней па́рой, крича́ли и хвали́ли её.
— Удиви́тельно у́мная голова́ на́ша лягу́шка, — говори́ли они́, — да́же ме́жду у́тками ма́ло таки́х найдётся.
Она́ едва́ удержа́лась, что́бы не поблагодари́ть их, но вспо́мнив, что, откры́в ро́т, она́ сва́лится со стра́шной высоты́, ещё кре́пче сти́снула че́люсти и реши́лась терпе́ть. Она́ болта́лась таки́м о́бразом це́лый де́нь: нёсшие её у́тки переменя́лись на лету́, ло́вко подхва́тывая пру́тик; э́то бы́ло о́чень стра́шно: не ра́з лягу́шка чу́ть бы́ло не ква́кала от стра́ха, но ну́жно бы́ло име́ть прису́тствие ду́ха, и она́ его́ име́ла. Ве́чером вся́ компа́ния останови́лась в како́м-то боло́те; с зарёю у́тки с лягу́шкой сно́ва пусти́лись в пу́ть, но на э́тот ра́з путеше́ственница, что́бы лу́чше ви́деть, что́ де́лается на пути́, прицепи́лась спи́нкой и голо́вой вперёд, а брюшко́м наза́д. У́тки лете́ли над сжа́тыми поля́ми, над пожелте́вшими леса́ми и над деревня́ми, по́лными хле́ба в скирда́х; отту́да доноси́лся людско́й го́вор и сту́к цепо́в, кото́рыми молоти́ли ро́жь. Лю́ди смотре́ли на ста́ю у́ток и, замеча́я в не́й что́-то стра́нное, пока́зывали на неё рука́ми. И лягу́шке ужа́сно захоте́лось лете́ть побли́же к земле́, показа́ть себя́ и послу́шать, что́ об не́й говоря́т. На сле́дующем о́тдыхе она́ сказа́ла:
— Нельзя́ ли на́м лете́ть не та́к высоко́? У меня́ от высоты́ кру́жится голова́, и я бою́сь свали́ться, е́сли мне́ вдру́г сде́лается ду́рно.
И до́брые у́тки обеща́ли е́й лете́ть пони́же. На сле́дующий де́нь они́ лете́ли та́к ни́зко, что слы́шали голоса́:
— Смотри́те, смотри́те! — крича́ли де́ти в одно́й дере́вне, — у́тки лягу́шку несу́т!
Лягу́шка услы́шала э́то, и у неё пры́гало се́рдце.
— Смотри́те, смотри́те! — крича́ли в друго́й дере́вне взро́слые, — во́т чу́до-то!
«Зна́ют ли они́, что э́то приду́мала я́, а не у́тки?» — поду́мала кваку́шка.
— Смотри́те, смотри́те! — крича́ли в тре́тьей дере́вне. — Э́кое чу́до! И кто́ это приду́мал таку́ю хи́трую шту́ку?
Ту́т лягу́шка уж не вы́держала и, забы́в вся́кую осторо́жность, закрича́ла и́зо все́й мо́чи:
— Э́то я́! Я́!
И с э́тим кри́ком она́ полете́ла вве́рх торма́шками на зе́млю. У́тки гро́мко закрича́ли; одна́ из ни́х хоте́ла подхвати́ть бе́дную спу́тницу на лету́, но промахну́лась. Лягу́шка, дры́гая все́ми четырьмя́ ла́пками, бы́стро па́дала на зе́млю; но та́к как у́тки лете́ли о́чень бы́стро, то и она́ упа́ла не пря́мо на то́ ме́сто, над кото́рым закрича́ла и где была́ твёрдая доро́га, а гора́здо да́льше, что бы́ло для неё больши́м сча́стьем, потому́ что она́ бултыхну́лась в гря́зный пру́д на краю́ дере́вни.
Она́ ско́ро вы́нырнула из воды́ и то́тчас же опя́ть сгоряча́ закрича́ла во всё го́рло:
— Э́то я́! Э́то я́ приду́мала!
Но вокру́г неё никого́ не́ было. Испу́ганные неожи́данным пле́ском, ме́стные лягу́шки все́ попря́тались в во́ду. Когда́ они́ на́чали пока́зываться из неё, то с удивле́нием смотре́ли на но́вую.
И она́ рассказа́ла и́м чу́дную исто́рию о то́м, как она́ ду́мала всю́ жи́знь и наконе́ц изобрела́ но́вый, необыкнове́нный спо́соб путеше́ствия на у́тках; как у неё бы́ли свои́ со́бственные у́тки, кото́рые носи́ли её, куда́ е́й бы́ло уго́дно; как она́ побыва́ла на прекра́сном ю́ге, где та́к хорошо́, где таки́е прекра́сные тёплые боло́та и та́к мно́го мо́шек и вся́ких други́х съедо́бных насеко́мых.
— Я зае́хала к ва́м посмотре́ть, ка́к вы́ живёте, — сказа́ла она́. — Я пробу́ду у ва́с до весны́, пока́ не верну́тся мои́ у́тки, кото́рых я́ отпусти́ла.
Но у́тки уж никогда́ не верну́лись. Они́ ду́мали, что кваку́шка разби́лась о зе́млю, и о́чень жале́ли её.