Л. Робинсон. Историко-философские этюды. Выпуск первый.
[править]Происхождение кантовского учения об антиномиях. — Солипсизм
[править]в восемнадцатом столетии
[править]В настоящее время в нашей литературе очень много пишут о философии. Но от этого очень мало выигрывает наша литература: писать о философии стало делом моды, и философские трактаты изготовляются теперь у нас по большей части такими людьми, которые не имеют никакой способности к философскому мышлению и которые, вдобавок, совсем не знают истории философии. Разумеется, выходят и теперь дельные сочинения, но их крайне мало. Зато тем более приятное впечатление производит всякое серьезное исследование по теории или истории философии. К числу таких, крайне немногочисленных у нас теперь, серьезных исследований, принадлежит работа г. Л. Робинсона. Это небольшая брошюра, — в ней всего 53 страницы, — написанная без претензий, посвященная вопросам весьма специальным, но обнаруживающая большое знание предмета. Брошюра эта представляет собою первый выпуск историко-философских этюдов г. Л. Робинсона. Надо надеяться, что следующие выпуски будут отличаться достоинствами первого.
Как видно из выписанного нами заглавия этой брошюры, она состоит из двух этюдов. Первый посвящен вопросу о происхождении кантовского учения об антиномиях; второй — о солипсизме в восемнадцатом столетии.
Говоря о происхождении кантовского учения об антиномиях, автор удивляется тому, что многие историки философии считают вопрос о нем темным и даже едва ли разрешимым. «В действительности, однако, — говорит он, — скорее удивительно, что решение это осталось до сих пор незамеченным. Ибо вся разгадка тут кроется в том, что учение об антиномиях не есть, как то принято думать, оригинальное открытие самого Канта, а в основе своей заимствовано им у весьма, правда. мало читаемого и ценимого, но все же, специалистам долженствующего быть известным мыслителя, — у Артура Кольера» (стр. 3). Далее автор показывает, что самая идея космологической антиномии «принадлежит, впрочем, первоначально и не Кольеру, а встречается впервые у гениального Бейля». Бейлъ утверждал, что возможны только три гипотезы о составе протяженного: что оно или делимо до бесконечности, или состоит из далее неделимых атомов, или, наконец, из математических точек. Но все эти три гипотезы кажутся ему равно несостоятельными. По его мнению, сторонники каждой из них могут победоносно опровергать взгляды своих противников, но решительно не могут доказать правильности своего собственного взгляда, который, в свою очередь, падает под ударами, идущими с неприятельских сторон. Отсюда Бейль выводил, что правильнее было бы пользоваться не разделительным умозаключением, как обыкновенно делают в этом случае, а условным: если бы протяженный мир существовал, то он мог бы состоять только из математических точек, или из физических (атомов), или бесконечно делимых частей. Но он не может состоять ни из тех, ни из других, ни из третьих. Следовательно, он вовсе не существует.
Эта идея Бейля получила более полное развитие в главном сочинении Артура Кольера, вышедшем в 1713 году: «Clavis universalis or a new inquiry after truth, being a demonstration of the non existence or impossibility of an external world». Во времена Канта сочинение, это стало доступным немецким читателям благодаря тому, что профессор Эшенбах перевел его и издал в 1756 году, вместе с «Диалогами» Беркли. Г. Л. Робинсон справедливо, как нам кажется, замечает: «Вряд ли нужно подчеркивать, что само по себе является чрезвычайно вероятным, что Кант, внимательно следивший за английской философской литературой по немецким переводам, должен был обратить внимание на книгу Эшенбаха, бывшую, как сказано, легко доступным и в то время единственным на немецком языке источником, из которого он мог непосредственно ознакомиться с учением английских идеалистов, учением, которое, как известно, представляло для него особенный интерес» (стр. 6). Таким образом можно считать установленным, что Кант заимствовал основу своего учения об антиномиях у Бейля и Кольера. Правда, он нигде не указывает на это свое заимствование, но отсюда еще ничего не следует. «Достаточно вспомнить, как Кант, ревниво оберегая свою оригинальность (которая в подобном оберегании, разумеется, не нуждалась), вообще неохотно признавался в том, чем он обязан был другим мыслителям, или в том, что общего имела его собственная система с учениями других, чтобы уяснить себе его странное отношение к Кольеру. Достаточно здесь будет напомнить, что с 1781 г., когда он сознательно выступил в качестве антагониста юмовского эмпиризма и скептицизма, имя Юма встречается в его сочинениях лишь один только раз (в „Объявлении о лекциях на зимний семестр 1765—1766 гг.“); при чем этот последний упоминается там лишь в качестве одного из новейших английских моральных философов. Между тем, не подлежит сомнению, что еще с начала шестидесятых годов Кант находился под сильным влиянием теоретических воззрений Юма, и притом — влиянием последователя, а не антагониста» (стр. 23).
Далее автор старается показать, «что не антиномии обусловили известный, относящийся к 1769 г., переворот в воззрениях Канта, а, скорее, наоборот, — именно этот последний способствовал тому, чтобы пролить в глазах Канта новый свет на космологическую антиномию» (стр. 33).
Не имея возможности подробно излагать доводы г. Л. Робинсона, мы отсылаем читателя к его интересной работе.
В этюде, посвященном вопросу о солипсизме в восемнадцатом столетии, наш автор дает интересные сведения о французском враче Клоде Брюне (Claude Brunet), занимавшемся также и философией. Г. Робинсону не удалось установить, когда родился и когда умер этот писатель; но он указывает, что первое (медицинское) сочинение его появилось в 1686 году, а последнее — в 1737 г. Для нас имеет тут интерес только его философская брошюра «Projet d’une nouvelle métaphysique», вышедшая в 1703 году. Брошюра эта представляет собою теперь величайшую библиографическую редкость, и г. Л. Робинсон излагает ее содержание преимущественно по книге Фляша де Сен-Совера «Pièces fugitives d’histoire et de littérature». Paris 1704. По словам Сен-Совера, учение Брюне сводится к тому, «что он сам, в качестве мыслящего существа, один только существует в мире; что существование его собственного тела так же сомнительно, как существование других, кроме него самого, людей; что он является творцом всех сотворенных вещей, так как все вещи и все люди существуют лишь в его представлении, и, когда он перестает думать о них, они перестают существовать» (стр. 49 и 50). Г. Л. Робинсон приводит из книги Сен-Совера длинный отрывок, показывающий, что этот писатель умел понять комизм учения Брюне. Он остроумно называет Брюне творцом, который делает все из ничего и который, к несчастью рода человеческого, уничтожает все
живые существа (créatures), едва только перестает о них думать. «Поэтому, — прибавляет он, — мы все очень заинтересованы в том, чтобы г. Брюне никогда не переставал думать, и, когда он засыпает, на меня нападает смертельный страх, как бы я не уничтожился вместе со всем человеческим родом». Это вполне заслуженная насмешка: солипсизм, действительно, приводит к самым комичным умозаключениям. Но беда в том, что он, в свою очередь, является неотразимым выводом из основных посылок субъективного идеализма. А эти посылки принимаются, как бесспорные, не одними только субъективными идеалистами. На этих посылках держатся учения Маха, Авенариуса, Клиффорда, Бергсона и т. д. Правда, ни один из только что названных «философов» we доходит до солипсизма. Но это свидетельствует лишь о том, что их мысль не так последовательна, как мысль Клода Брюне. Непоследовательность — не довод.
Еще Н. Г. Чернышевский утверждал, что мыслители, доказывающие непознаваемость внешнего мира, должны сомневаться в существовании своего собственного организма. И Клод Брюне, действительно, сомневался в нем. Нельзя не похвалить его за неустрашимую логичность: она представляет собою, к сожалению, крайне редкое свойство.