А. С. Серафимович. Собрание сочинений в четырех томах. Том 2.
М., «Правда», 1980
I[править]
На помощь беспризорным
В лапах амбарщика
Объегоривают мужика
II[править]
[В пяти верстах от Мариуполя]
I[править]
Был я на одном из четверговых заседаний правления общества попечения о детях и ушел оттуда с тяжелым сердцем. «Из тюрьмы, --говорила одна из попечительниц, — были отправлены этапным порядком вместе с арестантами несколько семей крестьян. Их препровождали за несколько сот верст на родину за бесписьменность: были просрочены паспорта. Стояли последние холода, ужасный ветер жег морозом и леденил тело. Оборванные, голодные женщины не слушающимися от холода пальцами тщетно старались прикрыть лохмотьями посинелое тело своих ребятишек. Закоченелые дети с посиневшими губенками и остановившимися в глазах слезами дрожали, беспомощно цепляясь за матерей. Оказывается, в течение зимы такие сцены повторялись очень часто. Не может ли что-нибудь сделать общество для детей, попадающих в такое ужасное положение?»
Что же может сделать общество? Что оно может сделать для людей, ни в чем не повинных, не совершивших никакого проступка, и которых тем не менее гонят как арестантов, вместе с заведомыми преступниками и злодеями? Что оно может сделать для этих крошек, посиневших от холода, без вины виноватых?
Порешили обратиться в тюремный комитет, чтобы он навещал о таких случаях и давал возможность обществу прийти на помощь несчастным детям.
«Господа, — заговорил один из попечителей, — в городе то там, то здесь обнаруживаются воровство, кражи, совершаемые компанией мальчиков, начиная с десяти до тринадцати — четырнадцати лет. Эти мальчуганы ходят по трактирам, пивным, гостиницам, по притонам и тайным кабачкам, распивают чаи, закусывают, проводят очень поучительно время в компании пьяниц и подозрительных субъектов, сами напиваются мертвецки пьяными, а так как на все это нужны деньги, то они добывают их всякими неблаговидными способами. Некоторые из мальчишек уже побывали на скамье подсудимых, но это еще больше налагает на них печать молодечества. Господа, это будущие жулики, воры и, может быть, даже убийцы, жестокостью которых мы будем в свое время благородно возмущаться. А между тем это ведь дети, и еще не поздно, еще можно спасти их, этих кандидатов в острог, каторгу и ссылку. Мне приходилось говорить с некоторыми из них — они поражают чрезвычайной смышленостью, умом, расторопностью. Господа, нельзя же их бросать на произвол судьбы!»
И опять роковой вопрос: что может сделать общество? Их сейчас наберется душ пятнадцать, но это — такие, которые попадаются на глаза попечителям. Ну, а те, что шляются по кабакам и притонам? Их наберется много десятков. Что же возможно сделать на микроскопические средства общества? И, наконец, если этих как-нибудь убрать, куда-нибудь пристроить, то на их место сейчас же появятся другие кандидаты; ведь в городе больше тридцати тысяч жителей и существуют такие общие условия, которые готовят из подрастающего поколения кандидатов в острог.
Раз это явление зависит от общих условий, то, очевидно, уничтожить его радикально, одним усилием невозможно, но возможно в значительной мере смягчить его. Кто же об этом должен и может позаботиться? В первую очередь представители городского управления. Что же они? Да ничего, ровно ничего не делают в этом направлении. Еще кое-как, с грехом пополам, городское управление заботится о внешнем благоустройстве, мостит улицы, старается с полицией лучше устроиться, дамбы собирается строить и т. п.; на внутреннюю же, духовную жизнь граждан не обращается ровно никакого внимания. Помимо крайне неудовлетворительной постановки школьного дела, ровно ничего не сделано, чтобы дать народу хоть какую-нибудь возможность удовлетворять свои духовные потребности; речи об этом считают новшеством, фразами, молодым увлечением.
Все окружающие Мариуполь города: Ростов, Новочеркасск, Екатеринослав, Бердянск, многие города Екатеринославской губернии, даже многие деревни Мариупольского уезда организовали у себя народные чтения, библиотеки; мы же на это важное просветительное движение смотрим как на явление, которое не должно отнимать времени и усилий серьезных деловых людей.
На наш хлебный рынок все больше и больше поступает хлеб нового урожая. Цены на хлеб крепко поднялись. И вот наши хлеботорговцы, так называемые амбарщики, напрягают все усилия по скупке хлеба у мужика. Я хочу дать маленькую характеристику нашей хлебной торговли.
Торговля эта, к сожалению, нужно заметить, носит чисто хищнический характер, чтоб не сказать больше. В сущности, это даже не торговля, а дневное обирание мужика, самое бесцеремонное и откровенное. Чтобы читателю не показался слишком уж резким такой отзыв, нарисую картинку продажи хлеба мужиком. Конечно, нет правила без исключения, и среди торговых фирм встречаются и добросовестные, но исключения, как известно, только подчеркивают правило. Амбарщики держат целую фалангу так называемых кулаков. Это — особенные, специальные приказчики по хлебной торговле. Самое название уже характеризует их; они выколачивают из мужика душу и хлеб. Встаньте пораньше, и пойдемте с вами за город. По обеим сторонам дороги виднеются кучки кулаков. Как волки залегают они по дороге, высматривая мужика. Вот показалась бричка, нагруженная хлебом. Мужичок сидит на мешках и похлестывает лошадей. Сзади одна за другой, погромыхивая колесами на железном ходу, катятся такие же брички, полные зерном. Кулаки подымают головы, почуяв добычу. Вот поравнялась первая бричка; как свора, спущенная на кабана, кидаются на бричку кулаки, цепляются за колеса, за перекладины, лезут наверх, усаживаются на мешки кругом мужика, хватают вожжи, кричат, ругаются, совершенно оглушают мужика. Каждый старается забрать его себе, к своему патрону, и его дерут во все стороны. Оглушенный, растерянный, мужик не знает, куда ему деваться, а кулаки наседают еще больше, видя его нерешительность.
— Э, вороти, говорят тебе, — такой цены никто не даст!.. Вороти, что ли, леший… Хошь, четыре сорок?.. четыре пятьдесят?..
И вся эта орава, как пауки, присосавшись к мужику, въезжает в город. Тут им овладевает самый наглый из всех, под конвоем доставляет к амбарщику, а сам бежит опять за город ловить новых мужичков. До какой наглости доходят кулаки, до какого бешенства порой могут они довести мужика — показывает один недавно имевший место случай, когда мужик, приведенный в ярость тем, что кулаки стали пороть его мешки с хлебом, чтоб тем заставить ехать, куда они приглашали, — вырвал у них нож и всадил в одного, а потом в другого. Но иные из амбарщиков прибегают к еще более нечистым средствам. Они снаряжают уже не пешую орду кулаков, а кавалерию; каждый кулак садится на бегунки и в ногах ставит смертоносное оружие, перед которым уже ни один самый здоровенный мужик не устоит, — бутыль с сивухой, обернутую соломой. Эти кавалеристы выезжают подальше от города и, завидя мужика, направляют на него жерло ужасного орудия, из которого, бульбукая, льется в стаканчики «кровь дьявола». Мужик, ухмыляясь, вытерев на обе стороны усы и перекрестившись, выпивает и… продает всего себя с хлебом, с потрохами, с своей пьяненькой душой.
Но иной раз все средства, какие только пускает в ход, не действуют на мужика. Он лишь одно твердит, что ни к кому не поедет, как только к своему знакомому амбарщику, к которому всегда возит. Тогда прибегают к такому приему: дают больше той цены, которая существует в данный момент. Мужик соблазняется и едет. Но когда он уже распряжет во дворе лошадей, взвесят хлеб, его вдруг рассчитывают на десять, на пятнадцать копеек дешевле условленной цены. Не подымать же истории, — мужик махает рукой и уезжает.
Как я уже сказал, чтобы заманить мужика к тому или другому амбарщику, употребляются самые разнообразные и нечистые средства, вплоть до опаивания водкой. Но это только цветочки, ягодки же мужик раскусит тогда, когда попадет, наконец, в лады амбарщика и у него начинают принимать хлеб. Начинается истинная вакханалия обмана, плутней, самых наглых, самых бессовестных, при виде которых только руками разведешь. Об этом — до следующего раза.
Я рассказал уже, как наши амбарщики во время большого привоза из деревень хлеба, конкурируя между собою, ловят мужика с хлебом за городом. Теперь расскажу о том, как этот хлеб принимают у мужика.
Представьте себе большой двор, весь заставленный повозками, нагруженными хлебом. У амбаров стоят громадные весы. Шум, крик, гам. Возле весов толпятся приемщики, мужики. В воздухе то и дело мелькают пятипудовые мешки, которые торопливо сбрасывают на весовые доски. Не успеют качнуться весы, не успеет прийти в равновесие стрелка, как их сию же минуту подхватывают и туда летят уже новые мешки. Зевать не приходится, работа кипит, приемка идет с лихорадочной быстротой, кругом ждут мужики своей очереди, каждому хочется поскорее сдать и, не теряя времени, ехать домой. Амбарщику этого только и надо, — в мутной воде, как известно, рыбу лучше ловить, и кулаки нарочно производят кругом как можно больше сутолоки, шума и суеты.
— Эй, живо! Что рот-то разинул? Не один ты тут…
Мужичок торопливо стаскивает мешки. Он знает, что тут зевать нельзя, что надо смотреть в оба. Перед взвешиванием он проверил весы. Все оказалось в порядке. На одной из весовых досок лежат так называемые «вывески»; это--кусочки железа, свинца или еще чего-нибудь для уравновешивания досок, так как от времени они изнашиваются неравномерно. Мужичок и эти «вывески» осмотрел. Начинается приемка его хлеба. Треноги (жерди), на которых подвешены весы, умышленно делаются огромными, и мужику, когда на весы бросают мешки, приходится изо всех сил задирать голову вверх, чтобы наблюдать за стрелкой, которая находится страшно высоко. Этого-то только и нужно. Кулаки, которые тут толкутся, пока мужик дерет голову вверх, незаметно подменяют «вывески» другими, которые были до этого у них в рукаве, и мужик удивляется и никак не придумает, отчего это у него так мало хлеба теперь выходит, а амбарщик с наслаждением потирает руки: таким путем в течение дня к нему перейдет не один десяток пудов дарового хлеба.
Но иной раз мужик, чтоб наблюдать за тем, что делается тут внизу, проверяет вес не по стрелке, а по весовым доскам; при равновесии весовые доски в нормальных весах должны находиться на одном уровне.
Но и это амбарщиком принимается во внимание, и он проделывает следующее: веревки, на которых висит доска для хлеба, делаются несколько короче (в нормальных весах веревки обеих чашек должны быть одинаковыми); поэтому, чтоб весовые доски пришли в один уровень, необходимо хлеба сыпать больше, чем следует по весу гирь; и опять хлеб, приобретенный нечистыми путями, течет в амбары хозяина. Часто амбарщик, вместо того чтобы положить на весы три-четыре гири по четыре, по пяти пудов, кладет целую кучу мелких, по нескольку фунтов гирь: за шумом, гамом и сутолокой легче обсчитать мужика, который не так ловок и пока соберется просчитать все гири, его десять раз обойдут.
Иногда прибегают к такому маневру.
— Эй, парень, — говорят мужику, — гирь-то у нас не хватает; положика-ка замест гирь мешок, а опосля мы его свесим.
Гири у амбарщика, конечно, есть, и в достаточном количестве, но он часть их нарочно припрятал. Мужик снимает с воза мешок с хлебом и кладет на чашку с гирями. Начинают взвешивать хлеб, считая пока только вес гирь. Затем кончают взвешивание, берут мешок, взвешивают его и прикладывают к общему весу. За торопливой сутолокой, за спешкой, с которой ведется все дело, и в приятном ожидании, что ему сейчас же по окончании поднесут выпить, мужик не соображает, что к общему-то весу надо прибавить вес мешка, заменявшего гири, не один раз, а кроме того, еще столько раз, сколько произведено взвешиваний. Надо заметить, что во время приемки кулаки производят возможно больше гама, шума и суеты и всячески заговаривают мужику зубы, что облегчает все проделки. Не стану передавать другие способы объегоривания мужика, более грубые, примитивные и уловимые, а потому и подвергающие амбарщика большому риску попасть под уголовное преследование (неверные гири, отогнутые стрелки весов, оттянутое плечо коромысла и прочее).
Читатель, быть может, спросит: чем же объясняется самая возможность такого беззастенчивого характера хлебной торговли? На это один ответ: крайняя некультурность и безграмотность мужика. Ярким доказательством этого служат немцы-колонисты. Это — поголовно грамотный и культурный народ, и с ними амбарщики уже не позволяют себе проделывать то, что проделывают они с нашим мужиком.
В следующий раз я укажу, какие меры принимают администрация, земство и город для урегулирования и упорядочения хлебной торговли и к каким они приводят результатам.
II[править]
В пяти верстах от Мариуполя выстроен огромный металлургический завод. Он вырос поразительно быстро. Еще в прошлое лето там была голая степь; теперь же дымятся высокие трубы и краснеет кирпичными постройками целый городок. Начали строить в сентябре, всю зиму шла лихорадочная работа по возведению зданий, кладка не останавливалась даже и в морозы (прогревали паром), и с февраля завод пущен. Конечно, за такое короткое время невозможно было заказать, получить и установить машины, но основатели завода не остановились перед этим. Они закупили в Америке старую, уже работавшую фабрику и целиком перевезли ее в Мариуполь со всеми машинами и приспособлениями. Это стоило огромных денег, но зато тут оставалось только установить машины (специально для этого сюда приезжали американцы) и пустить в ход.
Из-за чего, однако, такая лихорадочная поспешность?
Да, видите ли, кучка иностранных капиталистов пронюхала, что можно заполучить недурной заказ на поставку труб для нефтепровода от Баку до Черного моря,
и вот они сейчас же состряпали Никополь-Мариупольское общество, в Петербурге связи у них большие, заполучили заказ, а так как он срочный, так они духом, чисто по-американски, и соорудили огромный завод. Были тут и другие поводы к образованию общества, но упоминать о них по некоторым обстоятельствам неудобно.
Не буду пока касаться организации и технической стороны дела, хотя мог бы развернуть перед удивленным читателем (и особенно акционерами) любопытную картинку.
Займемся на этот раз другим вопросом: какое значение для края имеет возникновение подобных предприятий? Благородные иностранцы заявляют: «Мы-де вносим культуру в эту варварскую, грубую, невежественную страну; мы вливаем в нее капиталы, организуем предприятия, даем заработок массе; следовательно, высокая цивилизаторская миссия лежит на нас».
Но, господа, как хотите, а я далек от восторгов перед этой великой миссией. Перед нами огромное, чисто стихийное явление, с которым невольно приходится считаться как с фактом. Наш внутренний рынок, огражденный высокими пошлинами, привлекает, как пчел на мед, иностранных капиталистов. Жадной толпой сбегаются они «на ловлю» не чинов, а денег (впрочем, при случае и от чинов не откажутся), употребляя все усилия, чтоб высосать вокруг себя своим капиталом все, что только возможно. Чуждые народу, они идут сюда только нажиться, а не жить. Можете же себе представить, как они относятся ко всему, что их окружает. Для них, что называется, нет ni foi ni loi[1]: второе заменяет уложение о наказаниях, первое — барыш. Не подумайте, что я хочу унизить иностранного капиталиста перед нашим «расейским»; о нет! — я слишком далек от этого. Эти господа все одним миром мазаны. Я только хочу поумерить восторги тех, кто захлебывается культурной миссией иностранцев. Не отрицаю известного оживления в экономической жизни, которое вносит иностранный капитал, но, боже мой, какой дорогой ценой это покупается!
В самом деле, что представляют из себя вот эти инженеры, директора заводов и пр.?
Черствые, сухие, надменные, для которых существует только один бог — деньги, чем отличаются они от нашего кулака? Вам кажется это парадоксом. Но если б вы ближе знали этих людей, вы б видели, что они отличаются от него только специальными знаниями, уменьем произвести расчет деталей машин, сообразить выгоды производства в данном месте и все прочее в таком же роде, да внешним лоском людей, потершихся в больших центрах. Общего развития у них не ищите; сомневаюсь — знакомы ли они даже со своей родной общей литературой (на специальной-то они собаку съели). Этому внутреннему облику наших культуртрегеров соответствуют и внешние его проявления.
Не успели приехать сюда американцы (как их называют у нас), как, не говоря худого слова, сейчас же обдули мариупольцев. Теплый народ — и мариупольцы, ао американцы еще почище оказались. Привезли они, изволите ли видеть, этого самого Никополь-Мариупольского общества акции и запели… запели до того убедительно, что мариупольцы развесили уши и рты поразевали. «Господа, — говорили благородные иностранцы, --. мы несем в вашу страну, неподвижную и мертвую до сих пор, жизнь и промышленную деятельность. Не пройдет и года, как задымятся трубы, завертятся бесчисленные колеса и валы, тысячи рабочих найдут себе великолепный заработок и потечет золотая река… в карманы акционеров. Акции наши стоят по сто двадцать пять рублей золотом, мы их бережем как зеницу ока, но вам, так и быть, уж отделим — cent mille diables![2] — кусочек, потому вы возле нашего завода живете, в некотором роде свои люди, но… но прибавочку все-таки сделаем, накинете по пятьдесят рублей на акцию. Ей-богу, только для вас». Разъехались замаслившиеся физиономии у мариупольцев, ухмыляясь, заворотили они левые полы, достали мошны и со вздохом восторга и облегчения отвалили по двести шестьдесят два рубля за акцию. Что же вышло? Когда общество стало котировать на бирже свои акции, и двухсот рублей за акцию никто не давал, потому неизвестно, говорят, как еще у вас дело пойдет, улита едет — когда-то будет, а вообще-то ведь инженеры — народ опытный и… в трубу немало заводов улетело. Мариупольцы, до этого в упоении восторга все щупавшие в кармане свои акции, при всем усилии казаться спокойными не могли удержаться. Почесали они себе поясницу и крякнули: «Но и народ же по нынешним временам стал! пятнадцать тысяч лишних сдули!!» Когда мне рассказывали эту историю, я хохотал до упаду: уж если мариупольцев ухитрились обдуть, значит жженный действительно народ эти американцы.
Не могу ручаться за факт, но здесь упорно говорят, что проданную заводу старую фабрику нужно было попросту сбыть куда-нибудь (на кой черт сдалась она в Америке, когда износилась!); ну, вот ее за хорошие денежки и спустили заводу. (Хозяин ее чуть ли не один из учредителей Никополь-Мариупольского общества или по крайней мере «дядюшкой» учредителям приходится.) Дескать, русская свинья все слопает, можно будет рассовать акции.
Давая характеристику иностранцам, благодетельствующим нас насаждением заводской промышленности, я делал это вовсе не голословно.
Вот фактец, который дорисовывает образ действий наших благородных джентльменов. Приглашают они на службу одного механика, тот соглашается, но с условием что жалованье ему будет идти в размере ста пятидесяти рублей в месяц. Заводчики принимают это условие. Механик начал работать и затем обращается с просьбой написать контракт ввиду того, что он намерен перевезти сюда свою семью из другого города и хочет быть обеспеченным. Джентльмены заявляют, чтоб перевозил семью и чтоб был покоен. Тот так и делает. Но когда подошел срок получки жалованья, механику предлагают всего пятьдесят рублей за месяц. Недурно! Человек затратил на переезд, бросил место, где получал около ста сорока рублей, — и с ним выкинули такую штуку.
Недавно на заводе рабочий Иван Пакеев, двадцати шести лет, проработав непрерывно двадцать четыре часа, под утро уснул на полу, а когда его подняли — он был уже мертв. Оказывается, под тем местом, где спал Пакеев, проходит тоннель, по которому течет газ из газовых генераторов, служащий для нагревания металла. Ядовитые газы просачивались сквозь тоннель и пол и отравили рабочего, как удостоверено актом медико-полицейского осмотра.
ПРИМЕЧАНИЯ[править]
На помощь беспризорным. Впервые, под рубрикой «Мариуполь», — газ. «Приазовский край», 1897, 6 апреля, № 91, без подписи.
В лапах амбарщика. Впервые, под рубрикой «Мариуполь», — газ. «Приазовский край», 1897, 10 августа, № 210, без подписи.
В пяти верстах от Мариуполя. Впервые, под рубрикой «Мариуполь», — газ. «Приазовский край», 1897, 13 мая, № 125, без подписи.