Мария Антуанетта
[править]Мария Антуанетта тотчас по своем прибытии во Францию имела досады, которых не забывают женщины. Она должна была из благопристойности скрывать свое неудовольствие, и сделаться притворною. Мария Терезия хорошо знала версальский двор; но поступила весьма неосторожно, велев своему министру, господину Мерси, требовать, чтобы ее свойственница, принцесса Лотарингская и принц Ламбеск имели первое место после принцев Бурбонского дома на празднествах бракосочетания дочери ее с дофином.
Людовик ХV обратил это требование в важное дело государственной политики, желая угодить императрице и дофине. Зная, сколь вельможи двора его гордятся старинными правами своими, он требовал от них снисхождения в сем случае, обещая принять оное за доказательство их всегдашнего усердия к трону, и дружески упрашивал некоторых изъявить тем благодарность императрице, которая дарит Франции дочь свою.
Но вельможи не были уже так послушны Людовику XV, как лет за десять прежде, и король удивился странному упрямству герцогов. Самые придворные дамы, на которых он более всего надеялся, никак не хотели, чтобы лотарингская принцесса танцевала первая после принцесс крови, и даже отказались от бала. Госпожа де-Бульйон, не довольствуясь тем, позволила себе еще некоторые весьма колкие слова насчет новой политики, и так оскорбила короля, что он запретил ей ездить ко двору. Дофина брала живейшее участие в сем деле, достала копию с писем, которые Людовик писал о том к герцогам, заперла их в особенный ларчик, и надписала рукою: я вспомню. Но чтобы не расстроить бала, то принцесса Лотарингская согласилась танцевать вместе с герцогиней Дюрас, которая по своему месту должна была остаться при дворе.
Дофина, воспитанная в том мнении, что императорский двор есть первый в свете, не могла простить французским дамам, что они, в самый день свадьбы ее, не хотели уступить первенства собственной ее фамилии. Хотя госпожа Ноаль всячески доказывала ей, что обычаи французского двора строги и непременны; но дофина находила их смешными, и не хотела в своем доме принимать таких безрассудных и гордых женщин. С сего времени она мстила им при разных случаях весьма малодушным образом, и часто унижала придворных вельмож, говоря, что они знатностью своей обязаны проискам, и что истинное французское дворянство живет не в Версалии, а по деревням, будучи осуждено на вечную праздность.
Первые четыре года, проведенные Марией во Франции, были единственными счастливыми годами жизни ее. Она пленяла людей своею блестящею наружностью; черты лица ее были правильны, цвет его нежен, глаза приятны (хотя часто болели у нее), рост самый лучший и стан очень стройный. Мария умела также пленять и своим обхождением, ласкою и веселостью. На кафедрах, в академиях, в лучших обществах, в журналах, прозою и стихами хвалили ее. Тогда умели еще во Франции говорить приятные вещи приятным языком и с остроумием счастливого времени Людовика Х|V.
Мария воспитывалась быть французской королевой, и знала еще в Вене наши моды, обычаи и все обряды; но приехав в Версалию, не захотела следовать никакому скучному для нее обыкновению; ходила пешком с двумя или тремя дамами без камергера; звала к себе обедать братьев Людовика, и сама у них обедала без всяких чинов. Она показывалась добродушной, человеколюбивой, сочувственной. Олень во время травли ранил своими рогами бедного крестьянина: Дофина спешила оказать ему всевозможную помощь, утешала жену его, посадила ее с собой в карету, и определила ей пенсию.
Мария любила музыку и весьма уважала хороших музыкантов; знала латынь, немецкий, итальянский язык, и скоро выучилась говорить по-французски с величайшей приятностью. Кардинал Роган, быв еще министром при венском дворе, тайным образом описывал ее характер не совсем хорошими красками: копию сего письма отдали дофине, которая за то никогда не любила кардинала.
Мария Терезия советовала ей иметь доверенность к герцогу Шуазелю, который ввел ее в союз в Францией. Через несколько месяцев после бракосочетания дофины он был свержен герцогом Ришилье и госпожой Дюбарри, а место его занял герцог д’Эгильйон, главный враг австрийской партии. Мария, сидя в маленьком кабинете, нарочно для нее приготовленном, видела в Версалии чрезвычайное заседание перов и торжество неприятелей Австрии; видела унижение парламента, который был главною опорою Шуазеля; судилище, грозившие герцогу д’Эгильйону судьбою генерала Лалли, казненного по воле Шуазеловой, было уничтожено. Дофина не смела вступиться за несчастного министра, зная, что Людовика ХV уверили, будто Шуазель, отвращая разрыв с венским двором, отравил ядом дофина, и хочет умертвить самого короля, чтобы править Францией под именем молодого, неопытного государя и с помощью Австрии. "Король (сказали Марии) решился пожертвовать герцогом Шуазелем, чтобы спокойно окончать дни свои в объятьях госпожи Дюбарри, которая, по его мнению, более всех должна охранять жизнь его. Он страшился такого министра, которого все считали предприимчивым, честолюбивым и привязанным к австрийскому дому.
Венское министерство предвидело все возможности, и Мария Терезия, отпуская дочь свою, дала ей на всякий случай особое наставление. Но дофина, не имея ни больших талантов, ни твердого характера, не могла противиться тонким хитростям старых придворных, и не воспользовалась советами Шуазеля, который еще не допустив ее до Версалии, ездил к ней на встречу, чтобы во всем условиться с ней.
Дофина, видя в первый раз госпожу Дюбарри, похвалила ее красоту и любезность. Какую должность имеет госпожа Дюбарри при дворе? Однажды спросила она с притворным неведением у своей надзирательницы, госпожи де Ноаль. Эта дама отвечала, что госпожа Дюбарри должна угождать королю и забавлять его. Если так, сказала дофина, то я буду ее совместницей. Между тем спесь и надменность сей женщины стали для Марии несносны; все праздники и забавы при дворе были только для Дюбарри; дофина оставалась в тени — и немедленно отомстила ей по смерти Людовика ХV, уговорив супруга своего заключить ее в монастырь.
Взаимная ненависть двух партий, друзей и противников Австрии, вместе с участием, которое брала королева в сей вражде, были первою виною бедствий для королевской фамилии и для государства. Рассказывают, что в самую ту минуту, как Мария Антуанетта, приехав в Версалию, вышла из кареты и ступила на мраморное крыльцо, ударил страшной гром, от которого весь дворец затрясся. «Дурной знак по мнению старых моих современников!», сказал герцог Ришелье. Громовой удар без сомнения ничего не значит; но Ришелье постарался, чтобы он сделался несчастным предвестием.
Молодой дофин не менее супруги своей огорчался тем, что Людовик ХV удалял его от дел. Расточительность Дюбарри казалась ему бесстыдством: она нарочно требовала от короля таких драгоценных вещей, каких дофина не имела, и при всяком случае явно изъявляла ненависть свою к Марии и к дофину, которые вели скромную, примерную жизнь, и старались только нравиться друг другу. Дофина, угождая во всем Людовику, искала между тем слабых его сторон, чтобы, по наставлению матери, со временем править им; но никогда не умела исполнить того обширного политического плана, с которым отправили ее из Вены в Версалию. Не думая о том, что французы с малолетства Людовика Х|V отвыкли от женского правления, которое никогда не бывало спокойно во Франции, она хотела играть ролю, и вооружила против себя все королевское семейство. Тетки Людовика, которые после смерти королевы были во дворце хозяйками, весьма огорчились тем, что Мария отправила их в Бельвю и Медон, как набожных старух, которые отказались от света, и которым нечего делать при дворе. Мадам (жена графа Прованского) не могла забыть того, что Шуазель предпочел ей эрцгерцогиню, и чрез то удалил ее от французского трона; ибо прежде хотели женить на ней дофина. При дворе говорили, что если бы король двумя годами ранее сослал Шуазеля, то мадам была бы французскою королевою.
Мария обходилась гордо с обеими невестками, которые платили ей такой же гордостью, и утверждали, что Савойский дом не уступает Лотарингскому. Французские королевы со времен Людовика ХIV отличались набожностью, скромностью, тихой жизнью, и не вмешивались никогда в государственные дела. Мария Антуанетта не следовала сему примеру, и беспрестанно ссорилась с невестками, королевскими тетками и с принцессою Луизой, которая в самом монастыре брала живейшее участие в славе дома своего.
Королевские тетки были добрые француженки; неудовольствие заставило их забыть политику: они явно осуждали двор и нравы его. Чем прекраснее, любезнее, смелее и легкомысленнее была королева, тем гордее показывались тетки, и тем более хотели унизить ее важным тоном первых времен Людовика ХV. Вероятно ли покажется, что сии принцессы, по ненависти своей к ней, сами разглашали насчет нее ветрености множество соблазнительных анекдотов?
За то и королева со своей стороны любила шутить над ними. Уверяют, что она подсылала к графине д’А* * тех молодых ветреников, которые повредили ее доброму имени!
Мария, находя везде противоречие и малое уважение к ее достоинству, не полюбила Францию, предалась склонности своей к насмешкам, и через то умножила число своих неприятелей. Она думала, что ей все позволено, и раздражила нетерпеливый характер французов; любя наряды и ветреные забавы, окружила себя легкомысленными людьми, которые привели в подозрение добродетель ее. Друзья королевы были ненавидимы многими вельможами и знатными. Следствием сего было то, что первыми и злейшими неприятелями двора в народном собрании 1789 года оказали себя придворные.
Сулави Ж. Л. Ж. Мария Антуанета / (Из новых Memoires de Soulavie); [Сокр. пер. Н. М. Карамзина] // Вестн. Европы. — 1802. — Ч. 2, № 6. — С. 115-124.