Коровин К. А. «То было давно… там… в России…»: Воспоминания, рассказы, письма: В двух кн.
Кн. 2. Рассказы (1936—1939); Шаляпин: Встречи и совместная жизнь; Неопубликованное; Письма
М.: Русский путь, 2010.
Масленица[править]
Как хотите, что там ни говорите, а в России было неплохо. Ну вот хоть бы взять Масленицу. Прежде всего самое начало весны. Капель с крыш. С гор вода. Солнышко теплое, весеннее, радостное. Тают снега. Оживает земля от суровой зимы, морозов лютых. Уже нет злой вьюги, метели.
На пригорках у леса проталины. Грачи прилетели. Жаворонки. Радостью заголубели дали, и оживают леса.
Хлебная страна наша. Пекут блины. И нет дома, куда бы не звали на блины. Без блинов — невозможно. «У нас блины, приходите».
Надо, чтобы гости были. Что за жизнь без гостей — скука!
Ели блины горячие, масленые, со сметаной, икрой зернистой, белужьей, осетровой, паюсной, салфеточной, со снетками, грибами, рыбой соленой и с вареньями разными…
Как уж что, а без блинов нельзя.
Пекли блины бедным. Хитровским ночлежникам, бездомным. В тюрьме, острожным арестантам, жуликам и убивцам лютым.
— Ешь! потому широкая Масленица!
Масленица мокрохвостка — разлив рек. Весна-краса идет. Наступает радость дней теплых, привольных. Земля хлеб родит.
Отец Варфалуил так на блины приналег с благодетелем-купцом Петрушей Солеварниковым, что оба задохнулись. Веки на глазах опустились — не подымаются. А чтобы глядеть, надо всю голову кверху закидывать. А то ничего не видать более.
От блинов этакое дело случилось!
Думают, блины, значит, тому причина.
— Толсты мы с тобой, — говорит благодетель-купец отцу Варфалуилу, не потереть ли лампадным маслом животы-то?
— Чего, — говорит Варфалуил, — я тюрю ел, квасом запивал. Надо бы после миски кажинной, как съели, кагором покрывать али портвейном, а ты водку сначала. Она понизу-то и заложила. Икра тоже. За доктором послать надо. А то чижало.
Послали в Звенигород за доктором. Приехал в монастырь фельдшер — солдатский. Доктора дома нет.
Солдатский фельдшер, не долго думая, вывел из ворот монастырских больных да и гаркнул:
— Марш за мной! Р-р-раз-два, р-раз-два!
— Постой! Что же, куды ж иттить?
— Иди! — кричит фельдшер, — а то смерть, удар сейчас примете.
Пошли за ним Варфалуил и купец Петруша Солеварников. А тот кричит:
— Шагом арш! Р-раз-два, р-раз-два!
В воротах стоит братия, диву дивуется. В город гонят. Срам какой! Кого гонят. Самого! И увел их фельдшер в город. Это рассказал нам доктор Иван Иванович, когда я и приятели мои были у меня в деревне на Масленой.
Был светлый день. Солнце, чувствовалась весна. На прогалинах уж зеленела травка, и в белых пуховках за окном блестела верба.
Сегодня Масленица.
С утра тетушка Афросинья, сестра моя двоюродная Варя, Дарья, Феоктист и слуга мой Ленька — все такие серьезные. Я заглянул на кухню. Там на меня так взглянули, что я ушел. Позвал тихонько Феоктиста, спросил его:
— Что такое?
— Блины ноне пекут, — ответил тихо, серьезно Феоктист.
А слуге моему Леньке даже брызнули в лицо из ковша водой.
— Уходи, — сказали, — не толкайся!
— Ну что же, Иван Иванович, — спросили мы, — как же Варфалуил?
— Выздоровели! Да, прогнал их фельдшер солдатским маршем до города в больницу. Я был там земским врачом. Прошло. Только у Варфалуила глаз один в сторону ушел. От блинов, что ли? Так что долго на место не возвращался…
— Вот ведь что, блины-то, — сказал приятель, охотник Караулов, — поешь, а потом глаза — один на вас, а другой — в Арзамас.
Ленька и Дарья накрывали на стол. Ставили тарелки, графины с настойками. Принесли масло, сметану, икру. Все так серьезно и строго носили. Распахнулась дверь. Тетушка Афросинья, Варя, Феоктист несли на блюдах покрытые салфетками блины.
Поставили на стол и молча ушли. Мы все сели за стол. От блинов шел пар.
И не успели мы съесть по блину, как принесли еще, говоря ласково:
— Кушайте, горячие!…
В окно увидели, как к моему дому неслась тройка. В ней сидели нарядные седоки. Приехали гости — лесничий Алексей Петрович с каким-то знакомым и сестрой Машей.
Лесник привез в большом таюсе желтую щучью икру.
— Вот, Лисеич, — сказал лесничий. — Эта икра здешняя, и лучше ее нет.
Все увлеклись блинами. Доктор Иван Иванович сказал:
— Вот что: блины хороши, но только ты, Юрий, — осторожно. Прокладывай каждый блин мятной, березовой; полынной тоже можно. Прокладывай! А то у меня лекарств здесь нет. С твоим брюхом не сладишь.
Доктора слушались. И все «прокладывали». Усердно. Тетушка Афросинья угощала:
— Вот со снеточками попробуйте, с грибками. Сметаночки берите.
Доктор всем наливал для прокладки — настойки.
— Эту щучью икру сын наловил мой, — сказал лесничий.
— Сын ваш? — сказал я. — Вот молодец. Щучья икра — ведь это прелесть какая!
Приехавший с лесником гость, вроде купца, брюнет с проседью, кушая блины, порядочно выпил прокладки. И вдруг сразу встал, покраснел и обиженно сказал:
— Вы не смеете, не смеете меня сукиным сыном называть!
— Кто вас называет? — удивлено спросили все и доктор.
— Да вы вот, как вы смеете! Я первый раз здесь у вас. Я не щучий сын. Слышите! Не щучий сын!
— Это вот он всегда так, — сказал лесник, — глух он.
— Ты что, глухая тетеря, — обратился к нему лесничий, — никто тебе «сукина сына» не говорил.
— Нет, вот он сказал, — показал гость на доктора.
— Молчать! — сказал доктор.
Тот сразу опешил, сел и успокоился.
— Это всегда с ним, — сказал лесничий. — Как выпьет — беда. Его учили, только не помогает. Тетерев глухой — потому.
— А кто он такой? — спросил доктор.
— Зовут Капитоша, а фамилия Типочкин — купеческий сын. У отца капитал большой был раньше. Теперь на положении приказчика, стал по лесной части работать.
— Кто сказал «Типочка»? — вскочил рассердившийся новый гость и опять сел, замолчав, и глядит пьяными глазами на всех по очереди. Опять вскочил и, показав пальцем на приятеля Василия Сергеевича, сказал:
— Вот этот самый человек, пьяница!
Все гости как-то смутились. Приятель Вася удивился и крикнул:
— Ленька, принеси-ка сюда узду. Надо этого гостя обуздать! Откуда этакого лешего достали?
— Да он ничего. Это так, он смирный. Когда выпьет, с ним завсегда этакое выходит. Его не отучишь, — объяснял нам лесничий.
Ленька подал узду Василию Сергеевичу. Маша смеялась.
— Какой чудной народ! — сказала она. — Вот он на меня обиделся за обедом. Ну, братец увещает; у него по лесной части разные бывают. Ну и этот приехал тоже делянку лесную покупать. Все на меня так ласково смотрит. Выпил, да и налей ему кто-то в рюмку из графина воды. Он выпил так разом, видит, вода! Вот на меня обиделся! «Не надо, — кричит, — мне делянки! Я, — говорит, — не ожидал от вас таких насмешек!» Разбил рюмку и ушел из дому.
Василий Сергеевич держал узду в руках и смотрел на сердитого человека. Тот тоже смотрел на него и, видя его богатырский рост, струсив, мигал.
— Вот что, — сказал Василий Сергеевич, — я вижу, что ты саврас без узды. Как вы думаете, надо ему узду надеть, а то сладу с ним нет?
— Не надо, не надо, что ты! — сказали все.
Встав из-за стола, сердитый гость быстро вышел из комнаты, наскоро оделся в коридоре и, ни с кем не прощаясь, выбежал с крыльца, сел в сани, дернул тройку и заехал в елки сада.
Лесничий с Машей, схвативши шубы, бросились на двор и уехали с ним.
— У него склероз в ушах, — сказал доктор Иван Иванович. — Он то слышит, то нет. И шут его знает, что он слышит! И кажется, что все про него обидное говорят. Получается ерунда!
— Какой там склероз. Просто дурака ломает! Деньги были, показывает себя, к почету привык, а тут почета не оказывают, — сказал Василий Сергеевич.
— Знавал я такого, — сказал Герасим. — Чудной барин. На охоту ко мне приезжал. Что ни раз — то мимо. Где ни летит — стреляет. Мимо! Ружье смотрит. «Перемазали, — говорит, — ружье». Ну, приедем с охоты впустую. Пару куликов, коростель, — что за дичь! Как в Москву ехать! Едем в Ярославль. Ну, я знаю, где взять. Ну, накупил дичи — и зайчей. В Москву меня зовет. Дорогой говорит: «Не говори, что купили-то». Ну, приедет домой. Дом свой у него. Жена, семейство, дети, повар. Ну показывает! «Вот, — говорит, — какая охота», — сам на меня смотрит. Те рады. Обед делает, дичь жарена, угощает. «Этих, — говорит, — я сразу пару дублетом». Что рассказывает! «Помнишь, — говорит, — Герасим, как я этого косача хватил, на самой макушке сидел». — «Помню», — говорю. Славы хочется, чем-нибудь, хоть охотником быть.
— Почет! Вот кому почет, — наливая в стаканы вино, сказал Юрий. — Блины-то какие!
— Почет тебе, тетенька Афросинья! Принеси-ка еще горяченьких.
ПРИМЕЧАНИЯ[править]
Масленица — Впервые: Иллюстрированная Россия. 1937. 13 марта. Печатается по журнальному тексту.
салфеточная икра — здесь и далее: см. прим. к с. 668 кн. 1 наст. изд.
Хитровским ночлежникам, бездомным — см. прим. к с. 201 кн. 1 наст. изд.
таюс — возможно, имеется в виду туес — небольшой берестяной короб с крышкой.